Сузуки

   Опаздывая, я наискосок пересекал опустевший к ночи причал, наслаждаясь последними минутами вылазки в город. Тело обволакивало теплом еще не остывших асфальта и бетона, а уходящий августовский вечер доверху полнился запахом моря и какофонией треска цикад.

   Матрос на палубе снял и приготовил к броску повязку. Приближалось время моей вахты.

   У борта судна, выровнявшись по корме, стоял грузовичок. Японец лет пятидесяти, его хозяин, позвав жестами, подвел к машине и предложил какие-то банки с красками: некоторые сердобольные японцы в те годы собирали выставленные хозяевами на улицу добротные вещи и как презент отдавали нашим морякам. Я поблагодарил и отказался – краски мне были ни к чему, да и будь нужны... Но тут с высокого борта подали голос судовые дамы, желая надоумить. Я отмахнулся.

   Поймал летящую повязку и заступил на вахту. Неспешно прошелся по причалу – осмотрел швартовы, повозился для порядка с трапом, тянул время, ждал, когда все разойдутся по каютам и я останусь один.

   Подниматься на борт не хотелось, я продолжал жить восьмью часами знакомства с  городом и жителями города. Хотелось перебрать в памяти и осмыслить увиденное и то малое, что услышано и понято. И что увидено, но не понято. Лица японцев, с которыми общался. Тех, с приклеенной улыбкой кланяющихся девочек у входа в большие магазины и милых услужливых девушек-продавцов, которые тебя не замечают, что бы ты не делал, до того мгновения, пока ты не посмотришь вопросительно в их сторону. И тех, в прикольной форме, раздававших миниподарки с рекламой открывавшегося заведения. И школу через стекла окон: спортзал с двумя десятками школьников и столькими же баскетбольными мячами, летящими в кольца, мимо колец и друг в друга, и ее просторную столовую, и выложенное керамикой озерцо при входе – запятой или кляксой – с откормленными рыбами и писающим на них терракотовым мальчиком. Это была младшая школа. Я вспоминал и школьников средней или начала старшей школы, которых встретил ранее в каком-то супермаркете. Я спускался с этажей по лестнице. Японцы, вероятно, лестницами пользуются редко и её облюбовала школьников пара. Они так увлеклись собой, что заметили меня уже совсем рядом с ними. И стремглав бросились вниз.

   Хотелось перебрать в памяти день и обдумать, что успеть завтра. 

   Но наверху, опершись на фальшборт, стояли наши, совсем простые, вероятно, из
Тульчина, женщины. Они сверху громко разражались указаниями.

   – Берите у этого – дальше следовало обидное слово – отдадите нам!

   Было неловко за них и за себя. Я отвернулся и незаметными для японца жестами пытался им это показать.

   – Он по-русски ни черта не понимает! – криком успокаивали сверху.

   – Шпекулянта, – тихо произнес японец. 

   Реплика меня озадачила, но стала понятной только через год. 

   Вахты оставалось еще много. Надо было убить время. Я подошел к грузовичку и стал с любопытством рассматривать содержимое. Японец придвинул микроволновку, зонты, удочки.

   – No, no! Not need! – я решительно отказался от всего, подтвердив энергичными жестами.  Хозяин грузовичка искоса поглядывал на меня.

   Вскоре из нескольких его русских слов я узнал, что добродушный японец безуспешно ждет загулявшего в городе судового доктора. Судовым доктором в тех рейсах ходил  аж доктор наук, проктолог. Он ему что-то привез в подарок.

   То были времена японских бэушных дешевых машин, редких у нас больших холодильников, микроволновок, видеомагнитофонов и прочего в чем они преуспели, а у нас еще долго считалось признаком роскоши.

   Спустя еще какое-то время он неловко подошел ко мне.

   –У тебя есть дети? – спросил он языком жестов.
–Yes, daughter, – подумав, что японец может не понять, дополнил сказанное жестом.

   – Презента, дручьба! – сказал японец, сбросив покрывало с синтезатора величиной и формой с кабинетное пианино. Добротного вида инструмент фирмы Victron с надписью на крышке Victor, смотрелся почти новым. Но время его ушло. В Японии уже выпускали синтезаторы в форме доски.

   Дома у нас было пианино – дочь училась в музыкальной школе.

   – Презента. Презента. Презента, – он повторял настойчиво и умоляюще. Было неудобно брать и неудобно отказаться. Ему надо было уезжать.

   Синтезатор сняли на причал. Я из каюты принес наручные часы с рисунком флага России.
   – Презент!

   Японец (он уже назвался Сузуки) вытащил дюжину зонтов.
   – Презента! 
   Я взял один для вида. Детский.

   – Презента! – это уже Сузуки нес вентилятор. Я как-то отказался.

   – Презента! – набор открыток, затем цветных журналов. 
   – Презента!

   – Забирайте грузовик! Он вам и его отдаст! – не могли удержаться на борту судна. 
   Сузуки как-то старчески засуетился, уткнулся в кабину за сиденье.
Повисла неловкость. Я тронул его за плечо и показал на мои с сединой волосы.

   – Син, дочика.  Презента… – нашел и протянул мне фотографии своих уже взрослых детей.

   К сожалению, в Ниигату мы больше не заходили, да и мои рейсы в Японию кончались: начался учебный год и меня уже давно подменяли коллеги в университете.

   Год спустя я получил от Сузуки письмо. Он был у нас в городе – за услуги с машинами начальство пароходства устроило ему в клинике дешевый ремонт зубов. Улетал. Написал, что на меня не хватило времени. И подписался: «От дрюка».

   Письмо было написано хоть и с множеством ошибок и по-детски печатными буквами, но по-русски – не зря он на курсах несколько лет изучал русский язык.
    1994