Ася

   В середине 70-х я оказался на малое время в старом купеческом доме. Дом был кирпичный, двухэтажный, с железной лестницей на второй этаж, листы которой были выпуклыми и, всякий раз поздно вечером железо гремело на весь квартал.
  В Гражданскую жильцов дома, как говорится, попросили. Высокие просторные залы перегородили массой стен и в доме обосновалась коммуна, с двумя кухнями, двумя туалетами и длинным коридором, со множеством корыт, велосипедов, телогреек и зимних пальто со съеденными молью воротниками, которые висели в несколько ярусов по стенам. В коммуне комфорту проживания практически не уделяли внимания, зато с изяществом занимались воспитанием трудящихся. По меркам жителей коммуны, утащить кусок мяса из кастрюли, или хотя бы плюнуть в неё, было вполне естественным. А поделом им, не будут бросать плиту без присмотра, распустились, понимаешь, до пожара доведут. Но по холодильникам чужим не лазили, это было невозможно. Правда, соседка, забегая на кухню, норовила заглянуть в чужой холодильник, оправдываясь всякий раз, что на прежней квартире на этом месте стоял их агрегат, но воровством это не назовешь, обычное любопытство.
   На первом этаже дома располагалась районная прокуратура. Каждый год 1 мая и 7 ноября две прокурорских стены дома белили, а на втором этаже по красному кирпичу читались письмена всех времен и народов. Кто-то, когда-то расписывал теорему Пифагора, кто-то играл давно тому назад в крестики, нолики. Прямо под лестницей чернела надпись «Проверено, мин нет. С-т Петров». Стена всё выдерживала, даже утверждение «Таня – дура». Сразу после праздников женщины вывешивали напротив прокурорских окон трусы и лифчики. Начиналась перебранка – когда у нас побелят? – спрашивали одни, - меня это не касается, идите в ЖЭК- отвечал другой. Потом всё успокаивалось до следующей даты.
   Улица Мостовая, на которой стоял этот дом имела строения только с одной стороны, с противоположной её ограничивал каменный забор элеватора. Самого элеватора видно не было, зато круглые сутки шумел вентилятор да еще гремел тарелками буферов маневровый локомотив. В темное время суток мало кто отваживался заглянуть вглубь улицы, даже по маленькому. Темнота была малопривлекательна и годилась для влюбленных вроде меня, которым темные углы казались совершенно безопасными.
   Перегородки в доме были из фанеры, картона, досок, сквозь которые распространялся звук и запах, так что все жильцы знали практически всё друг о друге, хотя за время проживания я видел только четырех из них, не считая тети Вали, тётки моей невесты, её мужа Лёни, алкоголиков из 1 квартиры, Асю, и вечно беременную бабку. У бабки была водянка, от которой живот непомерно вздулся, как на девятом месяце. Она не выходила на улицу уже несколько лет, а по коридору пробиралась, постанывая, и держась за стены, опираясь другой рукой на палку. Во время её путешествия по коридору жильцы замирали, вслушиваясь. Дело в том, что давно дом был признан ветхим строением и в него уже не заселяли новых жильцов. Живущим обещали переселение в новостройки, но обещать не значит жениться, и жильцы продолжали осваивать выделенную жилплощадь в надежде, что вот, умрет кто-нибудь из соседей, и тут надо успеть первыми бросить свои вещи в опустевшую квартиру. После непродолжительной баталии с соседями, счастливчики присоединяли очередную комнату. Новостройка когда еще будет, а еще одна квартира, пусть и крошечная, не помешает. Крошечная, это не преувеличение, в спальне помещалась односпальная кровать и проход к ней и обратно, больше ничего. Кому повезло, имел зал с диваном и столом. По большим праздникам, за таким столом усаживалась вся семья и в полутьме, поскольку потолки остались высоченными настолько, что можно было устроить еще один этаж, предавались поеданию неестественно богатых закусок.
   Туалет был так же предметом не быта, а воспитания. Вот, вы стоите, вглядываясь в пустоту коридора, убеждаетесь, что он начисто пуст, решительно врываетесь и захлопываете дверь туалета за собой, но не успеваете снять штаны, как дверь с не меньшей решительностью рвут снаружи невидимые соседи. Это происходит молча, с силой, заставляющей лутку двери жалобно пискнуть, но едва вы отворяете дверь, коридор снова пуст. Вам даже не оставляют звук удаляющихся шагов.
  Конечно, живя в таких условиях, жильцы с надеждой вслушиваются в шарканье старухи по коридору, в перезвон велосипедных звонков и корыт, случайно задетых бабкой, и, сжимая первое, что попалось под руку из вещей, готовятся первыми броситься на абордаж свободной квартиры.
   Но, бабка постанывала, хмуро оглядывала коридор выцветшими глазами, и топала то в туалет, то на кухню, то в квартирку, всё еще продолжая жить. Когда ей бывало легче, в глазах возникала искра жизни, тогда из складок платка на жильцов зло глядели два буравчика, а рука целилась палкой в попавшихся на глаза. Её левый глаз щурился, а палка вот-вот готова была выстрелить в этих мещан, недостойных её героического прошлого. Если бы не мы, думала она в такие минуты, где бы вы были тогда, если бы не мы! Так и жил бы здесь купчишка толстопузый со своими мамзелями. Если бы не мы, жить бы вам не в купеческом дому, а в землянках или вовсе на вокзале да на рынке в куче мусора! Если бы не мой наган, отнятый потом партийными чинушами из страха, что посчитаюсь с ними за предательство интересов пролетариата. Вот я бы вас! Вы бы у меня! И глаза становились снова молодо злыми и решительными.
   Но просветлений с годами становилось всё меньше. Её давно не приглашали в школы, не усаживали в президиум торжественных собраний, никто не навещал ветерана Гражданской. Теперь и осталось только, что память, да выцветший купеческий халат.
   Была еще одна особенность этого дома. В нем было только два ключа от входной двери. Дверь же открывалась рано утром и рано вечеров закрывалась на ключ. Все нарушители распорядка стучали в окно первой квартиры. Сначала они нарушали покой грохотом железа на лестнице, а уж после нагревали атмосферу стуком в окно. Как бы там ни было, порцию изысканной брани слушали не только претенденты на входе, но и все жильцы, бубня проклятия очередному посетителю. В первой квартире жили двое, но мужчину можно было увидеть, вернее, услышать, только поздно вечером. Работал он на книжной фабрике, откуда таскал законченный тираж. Разумеется, пропустив стопку, две за классиков и современников, он предлагал, как правило, безуспешно, книги соседям, но что они смыслят в литературе? И он нес книги на Озерный рынок. Очень удобно, все жизненно необходимые объекты были в квартале, максимум в двух от дома. Начитавшись, таким образом, он заявлялся в дом и после короткой перебранки с нетрезвой же супругой, шатался по коридору, помахивая топором и произнося сакраментальную фразу: «Когда уже я съеду с этого парохода?» Удивительно, что после его прогулок все корыта и велосипеды, а также пальто, ватники без воротника, ящики и авоськи со стеклотарой оставались целы. Что значит просвещенный человек.
   В доме жили еще не учтенные товарищи. Члены этого коллектива помнили вкус дворянской крови. Что интересно, не видно ни одного. Ложишься спать, гасишь свет и тут понеслось по всему телу. Включаешь свет, и, о, чудо, никого нет. Снова ложишься, гасишь, и снова всё повторяется. Я пробовал спать при свете. Эти мерзавцы ждали, пока я усну, а потом наваливались всей гурьбой и сосали кровь с остервенением, пока я не просыпался. Мне оставалось удивляться, как с этой нечистью сожительствовали алкаши из первой квартиры, бабка-чекистка, и Ася.
  Ася соревновалась с бабкой на выживание. Утром Ася была подпружиненная, со следами былой красоты блондинка, у которой уже покривились ноги и нелепо торчал вперед крючковатый нос. В веселом настроении, не взирая на погоду, мировые новости и индекс Доу Джонса, Ася выпархивала на кухню и начинала разговор. Неизменно обращаясь на вы, она строила речевые фразы наподобие кружевного платка, пересыпая слова старорежимными «будьте любезны», «соблаговолите подать» и тому подобные. Возраст её был между восьмым и девятым десятком, точно никто не скажет, даже она сама, но по здоровью она выгодно отличалась от беременной бабки. В её манерах чувствовался институт благородных девиц. Её давно пора было сидеть дома на пенсии и нянчить внуков, но по ряду причин в дождь и снег, летом и зимой, она решительно выходила за порог. Некоторое время меня терзали вопросы, где она может работать, пока не наткнулся случайно при праздном гулянии у рынка на Асю. Она была в белой куртке и белом кокошнике рядом с бочками с килькой. Удар был ошеломляющий. Мне хватило такта не подойти к ней тот час. После, одним вечером, я поинтересовался, дурашка, велика ли её пенсия. Она невозмутимо ответила, что у неё нет пенсии, и никогда не будет. В этот вечер она была почти трезва и устала, так что пропустила мимо ушей присутствие соседа из первой квартиры. А тот, не отличаясь добрым нравом, с гоготом поведал причину финансового неблагополучия Аси.
   Можно спорить, что заставило молодую девушку пойти на такой шаг, но…
   Если от дома по Мостовой пересечь двор и выйти на бульвар, то попадаешь прямиком в ресторан «Астория». Никогда бы не пришло в голову, что это заведение имеет такую славную историю. Знаете, слово ресторан в переводе означает комната отдыха, правда, многие посетители понимают слово отдых превратно. Возможно, всему виной толерантное отношение к чужим проделкам, низкий уровень общественной морали и мягкость социального осуждения. Не от того ли в ресторан приходят не отдыхать, а, как бы наоборот, разбазарить всю свою энергию наряду со средствами из кошелька. Представьте, что творилось в ресторанах времен Гражданской войны. Екатеринослав то занимали белые, то красные, то зелёные. Всякий раз со сменой власти всё живое затаивалось на день два, а потом выползало из всех щелей добывать провиант, кто как умеет. Кто-то научился грабить, если власти не особенно против.  Кто-то скупал съестное у проезжающий крестьян. Ресторан оставался рестораном, хотя многие работники уже умчались, кто в Крым к Врангелю, кто в Париж, кто к родне по селам. Асин брат, Моня, остался за всех в оркестре. Игрой на рояле он кормил нескольких человек. И тут, осенью 1919 года в город вошли Махновцы. Повторюсь, не знаю причины, которая заставила молодую Асю танцевать в ресторане перед батькой Махно, но смущает одна деталь, что делала она это на Монином рояле в неглиже. По утверждению Аси, Нестор её очень любил. Однако эта выходка стоила ей всей дальнейшей жизни. Арест в ЧК после освобождения Екатеринослава, отсидка при НЭПе, посадка в 30-е, лагеря после войны в 50-е. В общем, советская власть её не простила, Асе пенсия не светила, как и наличие внуков. Остается загадкой, кто выкатывал ей бочки с килькой, кто выставлял ей весы, забирал выручку и т.п.?
   Спустя сорок лет я сижу напротив ресторана «Астория». Нет, не на прекрасных лавочках, отлитых из чугуна, за эти годы они исчезли, а на парапете у парка Чкалова. Тогда, в далеком прошлом, я любил смотреть поздним вечером, как пожилой еврей включает рекламу на магазинчиках, спускаясь по проспекту Карла Маркса. Я даже как-то застал его рано утром, когда он, спускаясь, выключал рекламу. Тогда я мог позволить себе поздно ложиться и рано вставать, или вообще не ложиться. Кто теперь включает огни? Я прошел мимо «Астории», свернул на Мостовую, ожидая встречи с домом, и дома не увидел. На его месте высились краны за забором стройплощадки. Жильцы получили, наконец, квартиры в новостройке. Ну, что же, жизнь не стоит на месте.  Я пошел обратно, ведь  это был уже другой город, другая улица.
   Через несколько шагов меня настиг стук тарелок буферов маневрового локомотива. И мне захотелось поскорей достичь рынка, кто знает, не стоят ли там бочки с килькой? Ведь положены привидения в придачу к старинному замку. А тот дом был куда интереснее замка.