Неисправимая

   Соседка по дачам больно уж попалась мне вздорная. Дня не проходит, чтобы она не выразила свое глубокое неудовлетворение мерзавцем, аспидом и скотиной, то есть мной. И что характерно, ей даже повод особенный не требуется, достаточно негодного, или вернее сказать, подходящего объекта в поле зрения. Очередной приступ мизантропии начинается у нее, примерно так же, как началось в свое время извержение Везувия, с легкой дымки над маковкой, фигурально выражаясь, разумеется. Неискушенный взгляд даже не заметит, как наливаются свинцом ее глубоко посаженные глаза, как со свистом на целый штык пронзает стерню лопата, зажатая в натруженных пенсионерских ладонях. И то, что изготовилась она, как спринтер перед забегом, высоко подняв над грядой свой утянутый в трико, массивный, точно у лосихи, круп, человеку непосвященному тоже ни о чем не поведает .
    Однако проходит не так много времени и вот уже начинают проявляться первые признаки назревающего инцидента.
- Совести у некоторых нет от слова совсем, - бурчит себе под нос соседка в ответ на мое приветствие: «Бог в помощь, хозяйка»
- Ну ясно все, - вздыхаю я обреченно. - Не с той ноги встала сегодня наша кикимора. Жди грозы теперь.
Какое- то время она, еще молча «курится», меча косые взгляды - молнии в мою сторону и поправляя каждый раз при этом свою непослушную рыжую челку.
Наконец возмущение у нее переходит в открытую фазу и она, сверкнув очами, решительно облокачивается на пограничный штакетник.

   - Дыра  в заборе твоем куда подевалась, скажи пожалуйста? - произносит соседка с  ледяными, не предвещающими непринужденной болтовни, нотками в голосе.
Я отрываюсь от прополки редиса и поднимаю голову.
- В смысле та, которая рядом со смородиной что ли была?  Так это, ликвидировал я ее, вчера еще законопатил.
- Да как  ты, … да что ж это делается такое, люди добрые! - Захлебывается она в праведном гневе, - А тебе известно, что Найдочка моя данный лаз себе облюбовала. Нравилось ей моционы совершать по твоему участку, нужду опять же справляла  у тебя с удовольствием. То-то я гляжу сегодня, что морда у псины  какая-то грустная. Целый день на террасе проскучала, блох  выкусывала.
- Вот именно потому и заделал, - радостно отвечаю я, -  Зато, представляете, у моего кота морда повеселела сразу, с крыши слез наконец.
- Стало быть ты нарочно ее…пакостник! Мало тебе, значит, соседей что извел, за животных принялся. Чтобы пусто тебе было вместе с кастратом твоим, изверг.
  Смачно плюнув в мою сторону и отчаянно жестикулируя, она гордо покидает поле брани, но не пройдя пяти шагов резко оборачивается и говорит уже вполне себе любезным тоном, - Ох, чуть из головы не вылетело пока с тобой болтала. Ты в город, мил человек, случаем не собираешься, а то продукты у меня в холодильнике закончились? Я вон и список даже приготовила.
Получив утвердительный ответ, она утомленная, но весьма довольная собой идет за списком, насвистывая что-то, отдаленно напоминающее «Прощание славянки».

    Вечером я, чтобы загладить вину, доставляю ей продовольственный заказ- молоко, хлеб, макароны…
- Вот пожалуйста, все в соответствии с реестром, - и протягиваю ей пакет со снедью.
- А молоко, касатик, ты по пятьдесят взял что-ли? - морщится она, подозрительно изучая кассовый чек, - я-то сама по сорок беру всегда .
- Ну извините, - развожу руками я, - что лежало на витрине, то и взял.
- Ничего не знаю, я по сорок всегда беру, - жестко повторяет она, отсчитывая мне сорок рублей без сдачи. Вид у нее при этом неприступный, как у банкомата.
Я чешу затылок, глупо ухмыляюсь и машу рукой. Ну не объясняться ж с ней, ей Богу, по поводу смешных десяти рублей. Себе  встанет дороже. Будем считать, что я приобрел за них хорошее настроение сегодня.
Но, как оказалось, радуюсь я преждевременно.
- Я вот о чем спросить хочу, - берет меня за рукав она, - У тебя как со зрением-то, нормально все?
-  Водительскую комиссию прошел на днях- единичка без малого, - не удерживаюсь я, чтобы не похвастаться перед  ней своими показателями, гадая попутно чем вызвана подобная забота о моем здоровье.
- Тогда почему же ты, подлец, не видишь, как яблоня твоя раздалась, как ветки на мой участок перебросила? А осенью, значит,  дрянь сюда гнилая посыплется и прямиком на слой мой плодородный.
- Ну и в чем проблема?- пытаюсь успокоить я ее. - Опавшие яблоки в удобрение для ваших томатов превратятся.  Да и не сказать, что такая уж и дрянь они, хорошие плоды, сочные. А ветки она  к вам протянула сто лет назад еще, только вопросов это ни у кого не вызывало прежде.
- Что было раньше –  то было раньше. Нынче же расклад такой-  сроку тебе до завтра убрать свое безобразие с чужой территории. А то совесть потерял уже совсем .
- Как скажете, - пожимаю плечами я и, во избежание эскалации конфликта, иду за пилой. Все равно доказывать ей что-то, это как редиску полоть – неблагодарная трата времени и сил. Ты ей аргумент, она тебе два обратно.

   По осени, к слову, снова зашел у нас с ней разговор про яблоню.
- Вижу, у тебя антоновка уродилась в этом году богато, набери-ка мне ведра два, нет три лучше. Очень уж я люблю эту твою яблоньку. Хорошее у меня из нее желе всегда получается, получалось в смысле, пока ты ее, ирод, не опилил.
Тут уж, как говорится, комментарии излишни.
   
    С тех пор мы с ней долго не виделись. То я на дачу не выберусь никак, то она в городе застрянет- приболеет. Потом наступил октябрь, и сезонные дачники разъехались по своим зимним квартирам. Затерялась, где-то в подмосковной Балашихе и ее персональная траектория.
Слышал только от общих знакомых, что зачастила она в храм последнее время, ни одной службы не пропустит.
- Воцерковиться на склоне лет решила, стало быть? Вот и ладненько, – довольно потер  свои ладони я, -  Может быть  так хоть обретет, наконец, ее мятущаяся душа покой и гармонию. А если ей самой полегчает, то и соседям, глядишь, счастье улыбнется .

    С последними весенними ручьями мне, наконец, удалось выбраться на дачу. Дорога пролегала мимо нашей местной достопримечательности- древнего храма, взметнувшегося крестами в небо с высокого берега великой русской реки. Вдоль ее русла по окрестным долинам и взгорьям расплывался колокольный праздничный звон.
- Благовестят, - улыбнулся я, - А ну-ка, заеду я на утреню- постою, благодатью напитаюсь, да и к отцу Митрофану не мешало бы под благословение подойти.
  Под низкими сводами храма царил, как обычно, полумрак. Дрожащие языки свечного пламени, целовали изображённые на старинных фресках строгие лики святых и подсвечивали слегка позабытые, но от того не менее родные лица прихожан. И тут, как говорится- Чу. Среди молящихся мелькнула знакомая рыжая челка, ниспадающая на лоб из-под яркого кашемирового платка, за ней показался мощный торс, принадлежащий моей соседке. Распихивая окружающих богомольцев, торс, словно ледокол, пробивал себе дорогу к аналою, у которого проходила исповедь. – «Это ж надо, сколько мы не виделись с ней. Наверное, месяцев шесть или поболе прошло с того нашего разговора под яблоней.»

   - Ну и что же это такое получается, святой отче? - донесся до меня ее недовольный голос. -  Ведь никакого же удовлетворения от исповеди. Где обетованые слезы умиления? На душе облегчение должно быть после процедуры, а у меня с вами, тоска одна, помилуй мя Господи.
Голос звучал все громче, заглушая читавшего Часослов пономаря, который попытался было ее переголосить, но в итоге закашлялся и отступил за подавляющим преимуществом соперницы.
   - Сдается мне, что неправильно вы молитвы читаете, отец Митрофан,  а может и вообще не те. Я к вам уже второй месяц хожу, сколько свечек поставила, сколько бумаги  на записки извела, а грыжа позвоночная так и не рассосалась и пенсию до сих пор не подняли.
- Бедный батюшка Митрофан, - подумал я, - теперь она и вас жизни учит. Терпения вам и помощи Божией в таком нелегком пастырском служении.

    Не прошло и четверти часа как у свечного ящика  снова послышался ее густой с хрипотцой голос:
- Если уж беретесь оказывать людям ритуальные услуги, так оказывайте их как полагается, - надрывалась она, приступая к краснолицему дьякону, тщетно пытавшемуся загородиться от нее позолоченным подсвечником.- Совести у вас нет, прости меня Господи!
- Сейчас-то чем мы вам не угодили, гражданочка? - растерянно басил он.
- Ну надо же, он еще спрашивает. Записочку  о здравии грешной рабы Божией Полины подала со сродниками, и что же я слышу.
- Что слышите?
- В том, то и дело- ничего не слышу. Специально поближе к алтарю даже подошла. О здравии Егора, слышу, Марии слышу, Фотинии слышу, а Полины не слышу. А за записочку, между прочим, деньги уплочены, Халтур...- хотела  уже было поставить точки над I она, но спохватилась на полуслове, - Да уж, с вами точно святой не станешь.
- У батюшки ангина была недавно, он голос, наверное, бережет, - затравлено оправдывался дьякон.
- А я свои деньги плачу не для того, чтобы вы голос берегли. Мне громко надо, так чтоб на небесах слышно было.
   На адский шум из алтаря вышел отец Митрофан. Разобравшись в чем дело, он примирительно положил  руку на ее гренадерское плечо.
-  Имя Полина, говоришь, из алтаря не услышала? Ну-ну. А не услышала ты это имя потому, что я его и не произносил...
-  Нате вам, что и требовалось доказать! - взвизгнула  раба Божия Полина, обведя храм торжествующим взглядом.
-... Так, как пред Богом не существует рабы по имени Полина, а есть раба Божия Аполлинария, - добавил священник откашлявшись.
- Вот что, давай-ка я еще раз твою записку прочитаю, на максимуме своих голосовых возможностей.
После чего он протрубил сугубую молитву о здравии грешной рабы Божией Аполлинарии, сделав чувственный акцент на слове «грешной».
После окончания службы я столкнулся с ней у выхода
- Со причастием со святым, - говорю, - Телу во здравие, душе во спасение.
Посмотрела она на меня из-под своих густых, насупленных бровей:
- Какое уж тут здравие, - выдохнула она, гневно сверкнув глазами, - с таким-то безответственным подходом к святому делу. Черти- что происходит в этом храме- ералаш какой-то.
Потом, беспокойно оглянувшись по сторонам, прошептала мне на ухо, - И кагор к тому же у них разбавлен.

  Нет, что ни говори, а люди не меняются…