Отпуск

                ОТПУСК
 
      В свои восемьдесят два года отец был так изношен жизнью, что
 мог умереть в любую минуту. Сын представлял себе хлопоты, связан-
 ные с похоронами, и у него портилось настроение; с первого июля на-
 чинался отпуск и уже были куплены билеты на самолет.

       О скорой своей смерти отец говорил уже лет десять и, встречая
 очередной Новый год, каждый раз повторял: «Все, последний годочек
 встречаю», что вызывало привычные улыбки родственников.

      Выглядел он старше своих лет: сталинские лагеря, война, кон-
 тузия... Был необычайно худым, морщинистым, с крупными руками в
 выпуклых ветвистых венах, и походил на иссохший каменно-твердый, узло-
 ватый саксаул, внутри которого вопреки всему теплилась жизнь.

      Сын вспомнил, как на одном из давних семейных обедов речь
 зашла о возрасте стариков. Мать, которая была на два года старше
 отца, шутливо заговорила с шестилетним внуком.

      - Старенькая я. Наверное, не доживу до твоей свадьбы.
      - Нет, бабуля! Ты еще не старая, а молодая!
      - Ну, сколько лет мне можно дать?
      - Пятьдесят! - выпалил внук.

      - Ах ты мое золотко, - прижав его к себе и целуя в пухлые щечки,
 сказала бабушка.
     - А мне сколько? - безразлично спросил дед.
      - А тебе - сто десять, - серьезно изрек малыш.

      Все рассмеялись, пораженные неожиданным юмором ребенка, а сын
 подумал: «А ведь он прав».
      Дед обреченно покачал головой и налил себе стопку.

      Теперь, когда отцу исполнилось восемьдесят два года, у него
 нашли застарелую опухоль, и все поняли - дедуля не жилец. А тут еще от-
 пуск! Так хотелось вырваться из ташкентской жары в лес, на речку! «Может
 успею,- думал сын. - Только бы не умер во время отпуска!»  И он живо пред-
 ставил себе телеграмму со словами о смерти, немедленное возвращение,
 испорченный отпуск.

      Еще в самолете, сын, никогда не носивший нательного креста, решил
 найти в незнакомом городе церковь, чтобы поставить свечи и заказать мо-
 литвы за здоровье отца. Ему было противно за свою мелочную душонку, за
 слабость к вину, обильным застольям. Он чувствовал себя никчемным,
 подленьким человеком, думающим только о себе и своем приятстве.

     Родственник жены - пожилой синеглазый волгарь сразу все понял
 и довез его на старое кладбище, где стояла чудом сохранившаяся церковь.

      Потом они ехали на мотоцикле с коляской по длинному волжскому мосту, болтали, смеялись, восхищались необъятной шириной реки, перекрикивая ветер, громко говорили о  предстоящей выпивке, и на душе было легко и празднично.

       Полетели июльские деньки. Сын со своей женой навестил всех её родст-
 венников, которых видел впервые, и везде ломились столы и было много
 водки. Погода, как по заказу, была солнечной, мягкой, без изнуряющего
 зноя, осточертевшего в Средней Азии. Отпускники много купались, заго-
 рали, ели уху, жарили шашлыки на лесистом берегу Волги.

       «Зачем люди за границу ломятся? - изрядно выпив, громко удивлялся сын.  - И у нас, в России можно нормально отдохнуть». А про себя пьяно ду-
 мал: «И старик не подводит, не помирает».

                *   *   *

     С самолета сын, еще не отошедший от бурных проводов, с чемода-
 нами и баулами, пахнущими копченой рыбой, поехал в свой спальный рай-
 он. Мельком подумал: «Надо бы к бате..,   ладно, завтра с утречка заеду,
 а сейчас душ, пивка и спать».

      Поднимаясь по лестнице, сын услышал настойчивую телефонную трель. Он быстро открыл дверь и схватил трубку. Звонила мать. Сказала, что у отца
 начались сильные боли, и едко добавила: «Что! Ещё не наотдыхался?

     Сын вышел на улицу, взял такси и через двадцать минут был у постели
 отца. Нагнулся с трудом и неловко поцеловал больного в выступающую
 скулу. Старик улыбнулся обескровленными губами и тихо спросил: «Ну,
 как отдохнул, сынок?»

      Уже несколько дней не шла моча. Вызвали скорую. Врач, молодая
 женщина, с трудом вводила стальной катетер. Морщась от боли, отец пытался шутить, называя ее коллегой. Сын побыл немного, и когда отец уснул, уехал домой.

      С каждым днем боли усиливались. Уколы помогали ненадолго. Вены
 на локтевых сгибах ссохлись, а годные для уколов остались только на
 кистях его больших рук, похожих на руки пианиста. Вскоре и эти вены бы-
 ли сплошь исколоты. «Сколько же людей спас за полвека отец этими руками, делая сложнейшие операции в больницах, клиниках, полевых госпиталях в годы войны! - думал сын, - А теперь сам умирает».

      Перед смертью даже не попрощались. Сын с матерью не заметили,  как умер отец. Последние дни он жил на уколах и все время спал.

      В душный, воскресный вечер в столовой тихонько работал телевизор.
 Время от времени мать и сын заходили в спальню, привычно видя высохшего старика, спящего с открытым проваленным ртом. Около двенадцати ночи выключили телевизор, подошли к постели и увидели - отец мертв. Выражение лица, как во сне, но он уже не дышал.

 «Все, умер, - спокойно сказала мать. - А мы-то с тобой - проморгали!»                Еще теплое, податливое тело обтерли влажной губкой и надели при-
 готовленное новое белье - трусы и майку. Трусы были веселой, яркой
 расцветки и чуть ли не детского размера. Казалось, старик опять стал
 ребенком, которого приготовили положить в вечную свою колыбель.

       С шести утра начались звонки, суета, а отец уже лежал на раздвинутом
 обеденном столе, одетый в старый, образца шестидесятых годов
 китель с многорядными, потускневшими орденскими планками.

      Приехала старшая дочь, подошла к отцу и заголосила: «Рученьки мои!
 Рученьки! Все исколоты!» и бросилась целовать восковые руки, пок-
 рытые зелеными точками.

       И столько было боли и искренней любви в этом крике! А сын по-
 думал: «Почему же раньше мы не проявляли хотя бы сотой части вот
 этой, запоздалой любви?»

       Привезли гроб, сильно пахнущий хвоей; сырой, грубый, тяжелый, наспех обтянутый красным  сатином…

       Отец лежал в гробу. То и дело заходили сослуживцы, соседи,
 а сын, как неприкаянный слонялся по скорбной квартире, заглядывал на кухню и норовил тайком выпить водки.

      Перед выносом долго совещались. Хрущевка была такой тесной, ма-
 ленькой, неприспособленной, что умирать в ней было нельзя. Гроб вы-
 носили из столовой через пятиметровую кухоньку и проходную ванную,
 задирая его по диагонали от пола до потолка, крепко придерживая покойника.

      На кладбище, уже прилично выпивший сын, не до конца понимал,
 что находится не на чужих похоронах, ставшими обычным делом, а на
 похоронах своего родного отца. И когда закрыли крышку и деловито застучали молотки, что-то незнакомое захолонуло его душу. Пелена застила
 глаза, горло сдавил спазм, и, заметив близкую истерику, его единст-
 венный  друг, человек основательный и серьезный сделал так, чтобы
 не показать этой истерики другим. Он отвел сына к чужим свежим мо-
 гилам, что-то стал говорить и не пустил его, когда опускали гроб.