О чем сигналят маяки 9 10 11

9
        Подошла к концу вторая неделя командировки. Инспектирование первой действующей очереди комбината вышло на завершающий этап, в Москву ушли три отчета, было немало вопросов, которые требовали серьезной проработки на Совете. Совсем иначе обстояло дело в отношении моего внештатного расследования, которое продвигалось крайне медленно, если не сказать больше - стояло на месте. Я не знал, с какой стороны подобраться к проблеме. Требовать выезда на Белую косу с целью инспекции - у меня не было на то полномочий, прощупывать здешний "контингент" - опять же все упиралось в отсутствие необходимых директив, пытаться что-то вынюхать в задушевных разговорах на прокуренных лестничных площадках - это не давало мне нужного результата. Но была и еще одна причина, мешавшая моему «продвижению» - охлаждение интереса к проблеме. Меня опять, и теперь все чаще и настойчивее, терзал вопрос: "Зачем я лезу в это дело?" Прогулки и волнующие беседы с Анной Сергеевной словно фимиам, все больше окутывали пеленой мое внимание к предмету.
        Последние дни в конторе несколько раз появлялся Шаповалов, тот самый Шаповалов, чей рабочий стол я занял с щедрой руки Звягинцева. Это был молодой человек, лет тридцати - тридцати пяти, высокого роста, с густыми русыми волосами, вся его внешность, одежда, манеры и повадки, выдавали в нем некабинетного работника. Он постоянно находился в движении: звонил кому-то, звонили ему, выходил куда-то из кабинета, и в самом кабинете появлялись какие-то люди. Шаповалов спорил, что-то обсуждал, чем-то делился, и в конце концов вновь окончательно исчезал на два-три дня.
        В это же время на объектах меня сопровождал некий Трунов Валентин Евгеньевич. Герасимов и Виктор были заняты на производстве, либо сопровождали таких же «инспектирующих», как и я. Виктор был настолько загружен текущей работой, что на комбинат и обратно меня отвозили другие люди. Однажды после очередного обхода мы возвращались с Труновым к машине, ожидавшей нас у проходной. День на редкость выдался солнечным и ясным. Кругом неторопливо перемещались небольшие группы рабочих, автотехника сновала от одной площадки к другой, свистки маневрового доносились откуда-то со стороны четвертого цеха. Переходя железнодорожный путь, справа от себя я обратил внимание на песчаную дорогу-грейдер, уходившую в лес.
        - Это Ивинская дорога? - спросил я Трунова.
        - Она.
        - Я слышал, по ней и бульдозер сейчас не пройдет.
        - Это через три километра, а так, она в таком виде здесь и идет.
        - У вас же там комплекс очистных сооружений.
        - Морем хорошо справляемся, а когда лед неустойчив, вахтовый метод выручает. Главный сейчас выбивает финансирование на строительство новой дороги, все от Москвы зависит. Конечно с дорогой было бы лучше.
Замедлив шаг и пропустив Трунова на пару метров вперед, я шел за ним, оборачиваясь и снова вглядываясь в дорогу. Обернувшись в очередной раз, я вдруг заметил, как из-за поворота показалась неуклюжая туша БелАЗа. Самосвал медленно двигался по Ивинской дороге, и на неровной поверхности, словно соглашаясь с кем-то, плавно, то поднимал, то опускал свою железную голову. За большой кабиной можно было разглядеть гору груженного песка.
        - Это откуда он?
Трунов стал всматриваться, пытаясь понять к чему бы мог относится мой вопрос.
        - А… там склад сейчас строят.
        - Судя по технике, строят капитально.
        - На втором производстве возведение карьера временно заморозили, так технику чтоб не гонять туда-обратно, сюда и перевели, да и со складом быстрее закончим.
Не успел Валентин Евгеньевич закончить пояснение, как я увидел другой БелАЗ, направлявшийся по Ивинской дороге в сторону леса, на этот раз порожняком.
Не то слово - «быстрее». Я снова вгляделся в уходящий в лес песчаный грейдер. Что же ты скрываешь от меня за своим поворотом, мысленно обращался я к дороге. Ни более-менее четких мыслей, ни представлений у меня не было, но было чутье, указывавшее мне, что-то неладное происходит за моей спиной, что так тщательно пытаются от меня скрыть. Неплохо было бы раздобыть нормальные карты. На тех, что были у меня, Ивинская обозначалась лишь кривой линией, без подробного нанесения рельефа и без каких-либо обозначений. Это была скорее схема, а не карта.
        Вернувшись в Управление, в этот же день я направился к Звягинцеву. Иришенька уже не была столь строптивой, как в первое мое посещение, и даже улыбнулась на мое приветствие. Петр Ефимович был у себя на месте, и совершенно свободен для меня в эту минуту.
        - Петр Ефимович?
        - Сережа, - Звягинцев, как и всякий раз когда я у него появлялся, вышел из-за стола и хитро, с прищуром улыбаясь, направился ко мне. Мы разместились все на том же кожаном диванчике и Петр Ефимович какое-то время молча смотрел на меня, не переставая при этом улыбаться.
        - Вот, Петр Ефимович, выдалась минутка, решил зайти, как ты говоришь, покалякать.
        - Покалякаем, Сергей Викторович, обязательно покалякаем. Ты мне лучше вот что расскажи, как у тебя дела с докторшей-то? - заговорщицки прошептал Звягинцев.
        - Петр Ефимович...
        - Ну, ну, ладно тебе из себя схимника Игнатия изображать, что мы, не люди.
        - Серьезно, Петр Ефимович, врач-пациент, ничего более. Вот ты мне скажи, откуда тебе все известно?
        - Сережа, ты сколько лет «там» работаешь, ты меня уже насквозь должен видеть.
        - Ефимыч, ты бы лучше не про докторшу, а остеохондрозом моим поинтересовался, чем сплетням верить.
        - Да на что мне твой остеохондроз. Ладно, давай рассказывай, как у тебя, с третьим производством уже справился? Когда думаешь на проект ехать?
        - Мне во сне уже трубы с мостами снятся, не знаю, думаю паузу взять.
        - Сережа! От тебя ли я слышу?! Это с твоей-то лошадиной работоспособностью!
        - Годы... годы, Петр Ефимович.
        - Какие годы, Сережа?! Ты ведь младше меня… сколько… на пять, восемь лет? В твоем-то возрасте самое время начинать строиться.
        - Я уже свое построил.
        - Э, брат, это ты брось! Я посмотрю, что ты будешь говорить мне лет через десять. Это сейчас у тебя ветер. Вам всем кажется, что вы все уже сделали, можете других поучать, а жизнь, дорогой мой, она только сейчас и начинается.
        - Твои сотрудники, Ефимыч, мне уже теплое место на погосте приготовили.
        - Арнольдовна? Эта может. Ей бы своими клешнями котлованы рыть, а не бумажки в конторе перебирать.
        - Слушай, может по стаканчику?
        - О… вот с этого и нужно было начинать. - Звягинцев расплылся в улыбке, и взял телефонную трубку. - Иришенька, золотце, Петра Ефимовича Звягинцева нет, ни для кого. И… солнышко, нам бы с Сергеем Викторовичем что-нибудь, чтобы производственный вопрос закусить. - Звягинцев подошел к небольшому шкафчику и достал оттуда пару небольших рюмок и белую бутылку, на этикетке которой угадывалось слово SNAPS. - Немцы привезли, так сказать, презент.
        -  И ты до сих пор его еще не выпил?
        - Ты бы видел сколько они этого добра навезли, комбинат можно споить.
Легкой походкой, не увязывающейся с внешностью, «солнышко» впорхнуло в кабинет Петра Ефимовича с подносом, на котором в виде лепестков ромашки были разложены бутерброды с филе семги, сердцевину соцветия занимало блюдце с ломтиками лимона слегка присыпанными сахаром. Звягинцев разлил алкоголь по рюмкам.
        - Давай, Сережа, за начало нашего с тобой строительства, я сейчас не о комбинате, нашего с тобой, твоего и моего, строительства, - Петр Ефимович слегка поморщился, отправляя внутрь первый бутерброд. - А не скажи, все-таки не для русской души эта дрянь сатанинская… водочка… вот что нужно нашему человеку, а это..., - Звягинцев махнул рукой. - Так вот Сережа, нашего с тобой, настоящего строительства. До этого мы только фундамент закладывали, а вот само здание, во всей его красе и со всеми удобствами, нам только сейчас и предстоит возводить.
Не успев дожевать бутерброд, главный инженер уже разливал вторую порцию.   
        - Вот я тебя учу, Сережа, а сам ведь… если бы ты знал, как я устал от всего этого, от этого комбината, от всех этих рож…
        - От чьих рож, Петр Ефимович? - Звягинцев ничего не сказал, только махнул рукой.
        - В Москву Сережа, в Москву хочу. Ты знаешь, я же до сих пор вспоминаю ваш кабинет у сквера Горького, стол твой возле окна....
        - Воронцова кстати уже год как нет, инфаркт.
        - Дов..бывался, пе.дун старый.
        - У тебя же всегда все гладко проходило.
        - Проходило, а знаешь почему? Я, Сережа, всегда придерживался правильной линии.
        Один за другим бутерброды ловко исчезали во рту Петра Ефимовича. В движениях его челюсти, напоминавших работу дробильной машины, ощущалась некая основательность. Желваки так старательно двигались на крупном мясистом лице, будто не филе нежной красной рыбы, а большой жирный кусок говядины тщательно измельчался, прежде чем отправиться в желудок, причем со всеми его костями и сухожилиями.
        - Главк неправильных установок делать не будет, - Звягинцев разливал по рюмкам. - Если вы заняли какую позицию, значит вы верную позицию заняли, значит такой же позиции придерживается партия и правительство. А идти поперек курса я не могу.
        - Да были и у нас недочеты.
        - Недочеты?! Вам сверху спустили, вы не глядя отправляете нам, а мы как винтики в этой проржавевшей машине. Господи, всегда так было, всегда и будет так. На днях тут с цэковскими общался... уф, а все-таки хороша эта немецкая зараза, - ломтик лимона после очередной рюмки отправился в рот Петра Ефимовича. - Вчера кстати отбыли, так вот, Сережа, послушал я их, и сделал для себя соответствующие выводы, катимся мы все в одну большую жопу.
        - А здесь-то тебя что не устраивает?
        Звягинцев помолчал некоторое время.
        - Да все меня устраивает, давай...
        Ромашка из бутербродов быстро была ощипана, оставив в середине два небольших лимонных ломтика. Звягинцев хмелел. Секретарша принесла очередную порцию закуски и виновато спросила: «Нужна ли она Петру Ефимовичу еще на сегодня?» Узнав, что не нужна, попрощавшись, легкой походкой удалилась из кабинета.
        - Лена-то твоя не звонит?
        - Ефимыч, я, так часто не вспоминаю свою жену, как ты.
        - Сережа! Ты же знаешь, я всегда был влюблен в твою Елену. А скажи, хороша твоя докторша?
        - Ефимыч, перестань.
        - Значит, говоришь, паузу нужно взять, ну что ж, дело и правда нужное, ты что больше предпочитаешь, лес или море... о... а озера здесь, Сережа, знаешь какие?!
        - Ефимыч, ты же знаешь, я не охотник и не рыбак, а вот походить...
        - Отлично, есть один маршрут, как раз на три дня, человечка тебе дам.
        - Петр Ефимович, я тебе в Москве не раз рассказывал, что в юности профессионально увлекался походами, ну зачем мне готовый маршрут, человечек? Ты мне лучше не человечка, а нормальную карту дай, то, что у меня -годится только уроки географии в школе изучать.
        - Эх мы какие, Сергей Викторович, уроки географии... мы с вами, чай, не в Минобороны, чтобы тебе каждую сосенку пометили.
        - Как же вы с такими картами вторую очередь собираетесь осваивать?
        - А так, палку в руки, и в лес с компасом.
        Темнил Ефимыч, были у него карты, не хотел он их мне давать. Мы просидели с ним еще часа два, Звягинцев изрядно захмелел, что впрочем не портило впечатление от нашей задушевной беседы. Вспоминали московские годы, наш Главк. С забавных и пошлых историй переходили в дебри философских размышлений. Я слушал своего давнего знакомого, его политические умозаключения и стенания, а сам постоянно думал о картах, значит и Петр Ефимович замешан в этой, пока еще не понятной мне, истории. Под конец нашей посиделки Звягинцев перевел разговор на другую, неожиданную для меня тему.               
        - Крылов мне тут про твои увлечения очистными рассказывал, это где ж вы с Герасимовых так надраться умудрились?
        - А ты, Петр, в курсе вообще, что за искажение технической документации и дисциплинарного строгача могут влепить со всеми сопутствующими проверками?
        - Ой, Сережа, ты мне хоть один завод найди, где расположение какой-нибудь ржавой водонапорной башни соответствовало бы план-схеме. Сам прекрасно знаешь, что все эти схемы перерисовываются не по одному разу. Одна рукожопая из проектного рисовала эту схему, в то время, как голова ее одними мужиками была занята, а ты про соответствие.
        - Но ведь не рукожопые же согласовывали и утверждали эту схему? - улыбнулся я. - Да бог с ней, с этой схемой, я одного не пойму, зачем вы все шесть отстойников в восточную часть поставили?
        - Ты ведь, Сережа, у нас турист-походник? Вот возьми себе все что тебе необходимо, и иди, полазай по скалам, а потом придешь, у будешь нам с Крыловым рассказывать, в каком месте сколько отстойников устанавливать.
        - Ладно, не возбуждайся. Капни-ка лучше этой антисоветской заразы. Как говорится, чтобы бороться с врагом, его надо знать в лицо... идеологически.
        - Человек в самом себе носит самого страшного из своих врагов.
        Последние слова прозвучали с какой-то странной интонацией, будто Звягинцев мне хотел что-то сказать этим, однако мысли мои были уже не здесь, нечто едва уловимое тревожило мое сердце, отчего внутри все наполнялось сладкой негой.


10
        Каждый вечер, после очередного сеанса терапии я провожал Анну Сергеевну до ее дома. За это время характер наших отношений претерпел еще большие изменения, став более доверительным, открытым и непринужденным. Мы были более откровенны друг перед другом, беседы нередко затрагивали личные стороны, не ставя при этом нас в замешательство. Нет, это нельзя было назвать флиртом, но в тоже время, наша связь уже давно перешла границу отношений между пациентом и врачом. В манерах Анны Сергеевны неосознанно стали проявляться едва уловимые черты заботливости и ласковости, не как врача, но как женщины. Во взгляде ощущалось больше искренности и чувственности. Когда я что-нибудь рассказывал, она проникновенно смотрела мне в глаза, не участвуя в том, что я говорил, и когда я делал паузу, Анна, словно забывшись, продолжала смотреть на меня, и в этот момент в ее глазах появлялись нотки невинного кокетства и робкое проявление нежности. Взгляд предательски выдавал ее.
В свою очередь, я прекрасно осознавал перемену в отношениях и со своей стороны. Симпатия и доверие перерастали уже в некое душевное сближение, ощущение чего-то близкого и родного. Это было какое-то странное влечение, нечто среднее между влечением мужчины к женщине и теплой любовью и привязанностью брата к сестре. В тоже время, я понимал и то, что больше не в силах контролировать свои чувства, меня влекло к ней, и это влечение не давало мне покоя.
        Возвращаясь с поселка в деревню, Виктор однажды спросил меня: «С вами все в порядке?» Нет, со мной было не все в порядке. Голос Виктора, когда он передавал мне очередные местные сплетни, доносился откуда-то издалека, сам я при этом оставался полностью безучастным. В моем сознании уже не находилось места для восприятия того, как Олег Евгеньевич подсидел Вениамина Аркадьевича, от чего Инесса Арнольдовна почему-то теперь в непростых отношениях с Зинаидой Владимировной. Мышление не способно было решать такие сложные вопросы, как взаимоотношения Инессы Арнольдовны и Зинаиды Владимировны, сознание полностью было занято мыслями о ней, мыслями о том, что сейчас, через каких-нибудь десять-пятнадцать минут, я вновь увижу ее, услышу ее голос, снова смогу ощутить на себе пьянящий магнетизм ее взгляда.
Сеанс уже закончился, я застегивал рубашку, Анна Сергеевна закрывала очередной рабочий день. Испытывая робкое волнение, я все же обратился к ней с давно не дававшей мне покоя просьбой.
        - Анна Сергеевна, я все как-то не решался…
        - На вас это не похоже.
        - Анна Сергеевна, мы с вами… дело в том… Анна Сергеевна, в общем… как бы вы отнеслись к тому, если я буду называть вас просто по имени?
        - А я всегда считала, что отношения между пациентом и врачом строятся сугубо на формальной основе, что в свою очередь относится и к стилю общения.
        - Вы абсолютно правы, но мне почему-то кажется, что наши отношения уже сложно назвать как отношения между пациентом и врачом, мы общаемся как просто хорошие друзья. В определенных ситуациях я чувствую себя даже неловко, когда обращаюсь к вам по имени отчеству. И потом, я не предлагаю переходить «на ты».
        Анна Сергеевна задумалась.
        - Хорошо. Если вам так будет удобно, вы можете называть меня просто по имени, но к вам я буду обращаться, как прежде.
Я ждал этих слов. Анна! Теперь она Анна, Аня! Пусть и «на вы», но Аня…
После очередного сеанса мы как всегда не спеша шли по уже знакомым улицам, разговор не шел, и мы обменивались лишь пустыми фразами и легкими шутками. Погода портилась, усилился холодный ветер, шел дождь. Мы еще только подходили к морю, но надвигающийся шум стихии рисовал в воображении не самые радужные картины.
        - Давно я уже не видела море таким, - заметила Аня, когда мы вышли из улицы.
Волны одна за другой с шумом обрушивались на берег. Лодки, как щепки бросало из стороны в сторону, ударяя их о стены помостов. Напротив одного дома поток воды подхватил разбросанные детские игрушки, и с легкостью унес их в морскую пучину. Казалось, что стихия ворвется сейчас в само жилище, сокрушая на своем пути предметы домашнего уклада. Аня дрожала от холода и куталась в воротник свитера.
        - Возьмите мой плащ!
Аня посмотрела на меня, и так как рот ее был прикрыт воротником, только по взгляду можно было понять, что она улыбалась.
        - Не возьму. Я запрещаю вам идти раздетым в такую погоду. Если вы простудитесь, я не прощу себе этого никогда.
Я уже снимал с себя плащ.
        - Не спорьте со мной, вы вся дрожите.
Она снова посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я сделал пару шагов вперед, опередив ее, и остановился прямо перед ней. Аня опустила воротник свитера и недоуменно посмотрела на меня. Первый раз так близко я видел ее лицо, глаза, волосы, с которых стекали струи дождя. Еще полшага, и ее лицо было уже настолько близко, что я мог разглядеть каждую его линию, мне казалось, что я слышу биение ее сердца, я чувствовал ее дыхание. Лицо Ани стало серьезным. Чтобы надеть плащ, мне пришлось приблизиться почти вплотную, в теле появились приятная истома и легкая дрожь. Я начинал пьянеть. Медленными движениями я надевал плащ на ее плечи и инстинктивно стал прижимать ее тело к себе.
        - Отпустите меня, пожалуйста.
        - Но, я только хочу, чтобы вы быстрее согрелись.
Когда я поднял капюшон плаща, мои ладони обхватили ее голову. Ее запах заставлял сердце учащенно биться, животное просыпалось во мне, я терял самообладание.
        - Отпустите, прошу вас!
Но я уже не слышал ее слов, не слышал шума моря, не ощущал ни ветра, ни дождя, который бил мне в спину и заливал за шиворот. Проснувшееся животное требовало жертву.
Я гладил ее мокрые волосы под капюшоном, еще мгновение, и мои губы коснуться ее губ.
        - Не тронь меня! - закричала Аня, и начала вырываться.
Но чем больше было ее сопротивление, тем агрессивнее становилось животное.
        - Аня, Анюта, Анютанька, один, только один поцелуй, прошу тебя, не мучай меня, один лишь поцелуй.
Животное вырвалось из клетки. Я сильно прижал Аню к себе, так, что  почувствовал ее тело, ее грудь. Мои губы коснулись ее губ. Это не был поцелуй, это было всего лишь прикосновение моих и ее губ, но это прикосновение оказалось для меня настолько проникновенным, что я ощутил все ее тело, я словно растворился в ней.
        - Отпусти меня! - неожиданно, она с силой оттолкнула меня, что я с трудом удержал равновесие. Слезы растекались по ее лицу, смешиваясь со струями дождя. Аня скинула плащ и бросилась бежать. Я хотел крикнуть, но не смог произнести даже слова. В оцепенении, я стоял некоторое время на одном месте, обливаемый дождем.
        Ветер все больше усиливался, дождь уже лил как из ведра, море ревело словно разъяренный зверь, готовый разорвать на куски свою жертву. Когда Аня скрылась из виду, я накинул плащ и быстрым шагом отправился в сторону своего дома. Господи, как я ненавижу этот ветер, этот дождь, это море! Будь проклята эта деревня! Будь проклята она! Будь проклят я! Я уже не шел, а бежал по пустым узким улицам. Мне вдруг стало страшно. Я заметил, что качаются не только фонари, но и сами фонарные столбы, словно угрожая мне вслед. Мне показалось, что сейчас из-за угла соседнего дома на меня кто-нибудь набросится. Я побежал быстрее. Ветер задувал полы плаща, дождь окончательно промочил меня насквозь. Позади я слышал басистый хохот фонарных столбов. Господи, я ведь схожу с ума.
В тот момент, как я добрался до дома, в деревне погас свет, улицы и дома погрузились во тьму. Ощупью, я зашел в дом, ощущение страха еще больше усилилось. Я видел, как из соседней комнаты на меня идет Георгич, в руках у него был нож. Зачем ему убивать меня, ведь я не сделал ему ничего дурного? Господи, я же схожу с ума! Что со мной происходит?! Я попытался найти свечи и спички, но словно слепой котенок, лишь натыкался на стены и предметы мебели. Отчаявшись что-либо найти, я повалился на диван. Меня знобило. Дождь неистово бил в окна. Порывы ветра были настолько сильны, что я уже начал думать, что мне делать в случае, если выбьет стекло. Страх не отпускал меня.
Аня… Аня! Анюта!
        Я метался в постели, казалось, что у меня горячка, неведомая сила выворачивала все изнутри. Я то зарывался в подушку и одеяло, то выбрасывал все на пол. Как и когда уснул, я не заметил.


11
        Утром меня разбудил стук по стеклу. Я приподнялся на кровати и посмотрел в окно. На улице уже рассвело, дождя и ветра не было, возле забора стоял Виктор. Как не хотелось, но пришлось вылезти из-под одеяла, наспех одеться и выйти во двор.
        -  А я сижу, жду, движок глушить не стал, вас все нет, - Виктор недоуменно, и даже растеряно, рассматривал меня. - С вами все в порядке? Выглядите вы как-то…
        - Плохо? Слушай… передай там в конторе… мол, спина, плохо чувствую… ну… сам придумай что-нибудь. Чего-то и вправду нездоровится.
        - Может вас до медпункта подбросить.
        - Нет, не надо. Похоже вчера вечером подхватил. После работы решил пройтись, на улице-то - сам видел... Не, Виктор, спасибо, не надо, денек - другой отлежусь, а там, вперед, за правое дело..., - я попытался усмехнуться, но получилось это как-то неуклюже и комично.
        - Но, но… за правое дело…, - Виктор садился в машину. - Завтра-то за вами заезжать?
        - Давай лучше послезавтра.
        - Перед тем как отправитесь за правое дело, посмотрите сперва, что на улице делается, - усмехнувшись, Виктор хлопнул дверью машины.
Слегка пошатываясь, я вернулся в постель, где и провел почти весь день. Вечером зашел Георгич.
        - Иду, гляжу, свет горит, дай думаю зайду, узнать как спина.
        - Твоими молитвами, Георгич. Как рукой сняло.
        - Оно ведь как, это всего лишь воздействие на очаг болезни извне, ну а штоб пройти весь курс полностью, лечение нужно закрепить. Так сказать, оказать воздействие на зону поражения изнутри.
        - Георгич, хватит скороговорить, доставай свое «средство воздействия».
Георгич хитро заулыбался и извлек весьма внушительную бутыль. Я достал закуску и один стопарик. Лицо Георгича выразило недоумение.
        - Что ты на меня так смотришь, у тебя-то с «очагом» все в порядке. Ладно, не делай такие глаза, разве что для профилактики, - я достал второй стопарик, Георгич аж выдохнул.
        - Да… льет окаянной. Весь день, как из ведра. Вчерась-то как разошлось, аж станция не выдержала.
        - Ваша станция и дуновения воздуха не выдержит.
Стопарик за стопариком, и журчащим ручейком потекла в своем русле наша с Георгичем болтовня. Не знаю, как на «очаг болезни», но на душевное состояние «сеанс терапии» начинал оказывать благоприятное воздействие. Георгич быстро хмелел.
        - Помнишь, о бабе моей тебе сказывал?
        - Помню, умерла она у тебя три года назад.
        - Дак это первая померла, вторая - жива, живехонька.
Я не стал говорить Георгичу, что мне известно о всех его семейных перипетиях, вследствие чего, мне пришлось еще раз выслушать то, что я знал от Анны Сергеевны, с одним лишь дополнением, что жил Георгич со своей «второй» уже при жизни его первой супруги.
        - Разведка гелагическая возле деревни стояла. Геолог тот - холеной был, усище, как у таракана. С им-то и пахнула. Помню, погода тогда расшалилась, как давеча. Хотел догнать их…
        - Ну и что бы ты с ними сделал?
Георгич пропустил стопарик, и на некоторое время задумался.
        - А нешто бы не сделал. Люблю я ее, люблю шельму эту окаянную, - слезы вдруг покатились по его щекам.
        - Ну, ну, будет тебе, будет, ты закусывай лучше.
Георгич примолк, и некоторое время молча смотрел в окно.
        - Вишь ты, дело-то оно как получается, живешь вот с человеком, и человеком-то неплохим, я ведь и в жонки-то Нинку взял вроде бы как по любви, а не лежит душа, и все тут. Вот ведь правду говорят - сердцу не прикажешь.
        - Нет, Георгич, не прикажешь. Ты давай, закусывай!
        - Дак ведь соль-то в чем. Ну, живешь ты с человеком без любви, мучаешь себя… Да што себя?! - Георгич махнул рукой. - Ты ведь ее саму мучаешь. Ей-то каково жить с мыслью, што ты в обузу собственному мужу,  што тебя просто жалеют и терьпят. Пошто-ж так в жизни-то выходит?
         - То есть ты, получается, филантроп, решил облегчить участь своей законной, удобно устроившись в объятьях молодой. А то, что оставил ты супругу свою после всего того, что свалилось на вас, мысли такие не посещали твою голову?
        - Посещать-то, посещали. Дак, как жить-то тогда? Я ж не святой. Грешной, как и все, со всем смрадом и грехами человечьими. Што ж делать-то, как нема у тебя силенушек на подвиг-то такой. А?
        - Это уж ты у совести своей спроси.
        - У совести? Вот вожу-то умом своим, и водятца у меня мыслишки, што и мы с вами не без грешка, - Леонтьев лукаво прищурился.
        - А если это и так! Только скажу тебе старый, есть у нас с тобой одна лишь разница - в отличие от тебя, я никогда не предавал своей жены.
        - Знать ты и прав, не буду спорить, - Леонтьев опять хитро прищурил глаз. - Только кажись мне, поправь, коль не так… я вот ведь как разумею - когда любишь истово, не живет охота под чужой подол заглядывать.
        Вот черт старый! А ведь он поймал меня, не мне ему в судьи набиваться.
        - Прекрати Георгич, плохо мне сейчас, от самого себя плохо.
        - От самаво себя худо не быват, коли человек ты честной. Тут брат причину искать надо.
       До глубокой ночи просидели мы под барабанную дробь дождя и меланхоличное завывание ветра. Я предложил Георгичу остаться заночевать, но он, словно одержимый какой-то, ведомой только ему мыслью, неровной походкой удалился в ночную тьму.
        Искать причину… Найти бы сперва такого «Шерлока Холмса», который смог бы найти эту самую причину…
        Несмотря на состоявшийся ночной задушевный разговор, я проснулся с довольно ясной и свежей головой, часы показывали первый час. Растопленная печь и приготовленный кофе вселили бодрость и придали сил измотанному за последние сутки организму. Первые вполне разумные мысли стали проникать в голову, работа которой начала возвращаться к своему обычному режиму. Однако появление этих мыслей носило какой-то спонтанный и путаный характер, они перескакивали друг через друга, разбегались в разные стороны, и собираясь вновь вместе, рождали очередную идею. Треск горящих дров в печке дополнял ровный гул в дымоходе, тепло, наполнившее притихшие комнаты, и запах горячего кофе создавали в доме атмосферу уюта и комфорта.
        Искать причину… А ведь ситуация начинает выходить из-под контроля, нужны решительные и однозначные действия. Но что мне мешает исправить положение, вернуть себя в привычную наезженную колею? Ведь не произошло же ничего такого, чего нельзя было поправить, само течение жизни идет своим естественным руслом, нужно только собраться, взять себя в руки. Спасибо доктор, курс терапии успешно пройден! Завтра же в контору, не заедет Виктор - на попутках, пешком, ползком, главное не оставаться в этой проклятой деревне, еще и в голову всякий вздор лезет! Ласки женской ему захотелось. Вернешься в Москву, будут тебе и ласки, и сердца утешения, Мышонок уже истосковался, второе письмо пишет. Какое идиотское имя - «Мышонок», почему Мышонок-то? Я откинулся на спинку кресла. Как я устал от всех этих «мышат», «лисят», от всего этого зверинца. Я вспомнил про Лену. Идиот, какой я идиот, у меня есть жена, которую я люблю, есть семья, что мне еще надо? Нет, все, с прежней жизнью пора заканчивать, как вернусь в Москву, сразу к Павлу Александровичу, чтоб «организовал» пару билетов в Большой…. Со столбами фонарными начал разговаривать, кому скажи… Все! Только новая жизнь! «Ясен план. Скорей за дело! Строить Родина велела». Со старшим запишемся в настольный теннис, уже второй год просит. А как славно будет, когда шарик прыг, в одну сторону, прыг - в другую. И мама… мама обязательно будет сидеть рядом и наблюдать за нами и нашей игрой. Нет, мы и маму приобщим, пусть учится, играет... Младшему клюшку с коньками куплю, тоже уже с прошлого года обещаю. Все, как приеду, вещи только заброшу, даже завтракать не буду, сразу в спортивный магазин за клюшкой и коньками. Или сперва к Павлу Александровичу? Мне бы с ним одно делишко обговорить, да заодно и билеты в театр… Ладно, потом решу. Барона в секцию запишу, или как там это называется, в общем туда, где собаки через забор прыгают, пусть хоть чем-то займется, уже третий горшок разбил. Но если Барон с забором, тогда у меня не остается времени на «шарик прыг - скок». Боже… какой Барон, какой теннис с клюшками… Что мне делать? Господи, да подскажи же ты, ну что ты все время молчишь?!
        Я вспомнил, что за три дня до моего отъезда, у нас с женой была годовщина свадьбы. Вспомнил только сейчас. В сознании опять возник образ Лены, ее лицо - красивое утонченное, мне представились ее большие черные глаза. Надо признать, она умеет обращать на себя внимание мужчин. Но возникшие образы почему-то были встречены с непонятным мне равнодушием. Почему? Неужели, все-таки… Прежние мысли настойчиво лезли в голову, вытесняя только что зародившееся. Настроение, словно стрелка компаса в магнитную бурю металось из стороны в сторону. В душе вновь закралось до боли знакомое чувство пустоты и отрешенности. Я долго еще сидел возле окна и бесцельно смотрел в серую пустоту. Опять идет дождь… дождь, дождь…
        Искать причину… Надо искать причину… Искать причину…
        На улице почти стемнело, и дом погрузился в сумрак, свет включать не хотелось, я продолжал неподвижно сидеть в кресле, закрыв глаза. В сознании возник образ ярко освещенной большой комнаты. Это был тот самый вечер у Селиверстовых, когда я первый раз увидел Елену. Была  ли это любовь с первого взгляда? Легкое опьянение вином смешалось тогда с приятной возбужденностью, вызванной мимолетными, как бы случайными, взглядами Лены. Отрадно было сознавать, что эти обворожительные взгляды были далеко не случайными, это были взгляды  откровенные, заинтересованные, наполненные  флиртом и легким кокетством. Я вспомнил наш первый разговор, вспомнил, как провожал ее пустынными ночными московскими улочками. Влюбленность, страсть, свадьба «как у всех», дети - типичный путь большинства семей. Быт, привычки, обыденность повседневной жизни - те рифы, о которые разбился не один корабль семейного счастья. Но все эти серые будни совместной жизни не поколебали наших с Леной чувств, мы любили друг друга, любили любовью более глубокой, умудренной, насыщенной каждым годом нашей совместной жизни. Имею ли я право даже сравнивать их? У Лены была некая изюминка, что меня так волновало в отношениях между мужчиной и женщиной. Во внешности она была более утончение и изящнее, в манерах обнаруживалось больше изысканности, я бы даже сказал, аристократичности. Недопонимание, недосказанность, и уж тем более конфликты и семейные ссоры, вообще были редким явлением нашей жизни. Я знал наперед ее мысли, знал, что она скажет, как поступит, как подумает, как посмотрит. Она знала, что сделаю я, какой мой будет жест, поступок. Но не напоминает ли это случай с прочитанной книгой, «от корки до корки», книгой, которую прочитал с интересом и удовольствием, но есть желание закрыть ее,  поставить на полку и забыть о ней. Конечно, бывают книги, которые хочется читать и читать, и перечитывая, каждый раз находить для себя что-то новое, по-другому осмысливая их содержание. Но, с горечью для себя, я вынужден был признать, что данное положение вещей ничего общего касательно наших с Леной отношений не имело. 
        Но, Аня… с ней я чувствовал себя иначе, она была неизвестна мне, в отношении ее было что-то особое, неизведанное, требующее более глубокого познания. Аня смогла коснуться во мне тех струн, о существовании которых я не догадывался, и эти струны извлекали волшебные звуки, наполняя мою душу чем-то новым, свежим, неизвестным и мистическим. Или, все-таки это всего лишь увлечение, очередное увлечение, каких было уже... или... Внутри шла мучительная борьба потоков мыслей, перевес был то на одной, то на другой стороне.
        Я вновь вернулся в ярко освещенную комнату Селиверстовых. Любовь с первого взгляда, или просто - природный инстинкт мужчины-самца? Но если все лишь ограничивалось физиологическими особенностями, почему я связал себя с Леной на всю жизнь? Разве не любовь привела меня к такому решению? А может Лена для меня всего лишь эталон идеальной жены - из известной интеллигентной семьи, прекрасно воспитанная, приятной внешности, с хорошим образованием и уравновешенным характером? Я прекрасно  знаю, что мне завидуют многие из моих друзей и знакомых. А ее родители? Не они ли сыграли заметную роль в моей карьере? Неужели это была не любовь, а всего лишь простой и прагматичный  расчет?
        Но не разобьется ли через определенное время о камни житейской обыденности вся эта душевная гармония, которая может сложится в настоящий момент? Кто может дать гарантию, что крах внутреннего состояния, который я сейчас переживаю, не случится вновь, но уже с Аней? Думал ли я тогда, в ту теплую весеннюю ночь, когда первый раз провожал Лену, что все произойдет именно так, и никак иначе? Ни ответа на все эти вопросы, а тем более уверенности, у меня не было. Нет, Аню я уже больше не увижу никогда, ни-ко-гда…
В дверь робко постучали. Что-то острое пронзило внутри, вскочив, я быстро подошел к двери. Чего я подскочил, языка что ли нет ответить?! Кого еще черт принес в такое время и погоду?! Я открыл дверь.
        Это была Аня. Она зябко куталась в неброское мокрое пальто, верх которого был расстегнут, с волос скатывались холодные капли дождя. Вид ее был усталый и изнуренный, лицо осунувшееся, глаза заплаканы. Она смотрела вниз, взгляд был рассеянный. Машинально, я сделал несколько шагов назад, некоторое время мы стояли молча.
        - Почему вы не пришли ни вчера, ни сегодня? - чуть слышно спросила она.
        - Я? Мне немного нездоровится.
        - Вам нужно закончить курс... вам необходимо пройти его, чтобы… вам нужно… вы…, - она быстро развернулась, и не отрывая взгляд от пола, выбежала в сени.
        Я некоторое время стоя продолжал смотреть на закрытую дверь, и сделав еще несколько шагов назад, медленно опустился в кресло.
        На улице продолжал идти дождь.
        Искать причину… Надо искать причину… Искать причину…

(продолжение следует)