***

Интернациональная буквальность била по вискам. Я отлучился из дома. С Георгием мы баловались - это не была дура чувств, мы резвились с фоном окончания процесса. Были пунктирно заторможены громким песнопением, влезавшим в голову с грацией, но находящееся затем в строгом фетише. Организованное терпкое становление заставляло нас двигаться судорожно, ходя по дорогам и обрекая посторонних на состязание.

- Черт, Георгий, я думаю, мне мешают и бесят идущие впереди.

- А, меня...

- Может вы тогда пройдете вперед? - сказала не развязно девочка.

- Да, подвиньтесь, еще..., еще..., во-о-о-т, во-от так. - и я махал руками, пододвигая их в воздухе.

Мы долго еще обсуждали этих невежд, которые ранее над нами смеялись, потому мне пришлось обнаглеть, я слишком хрупок, чтобы терпеть неправильный титул. Мы заработали некий сухой перфекционизм в стиле произнесенных слов:

- Макс, - говорит Георгий мне - ты помнишь как написал твой брат, ха-ха: "Дело не в возрасте, а в уровне интеллектуального развития и в культуре общения" - ха-ха.
Видимо, они - эти мальчик и девочка - подумали, что мы говорим это в серьез.
Как было противно, без всякого приветствия их не взять и не поставить и объяснить, кем я являюсь, показаться противоречивым. Кристаллизация чувств была оправдана не до конца. Я был честен перед собой и защищал свое творческое начало, которое было скептическим, если не более в умах этих молодых людей. Абсолютно без всякого понимания нарастающий. Вяло я не мог себя как-то поставить на место в их глазах.

Мы пошли в табачку.

- Здравствуйте! Мне дайте, пожалуйста Continent, без разницы тонкие или нормальные.

- 165 рублей.

- Это дорого. Я покупаю их где-то за 60 рублей.

- Так надо говорить "ненормальные", а вы говорите "нормальные".

- Черт, я сказал про толщину! Что вы мне морочите голову!

- Нет, вы сказали про цену!

- Я лучше знаю, что имел ввиду. И вообще я не местный.

- Откуда вы?

- С другой улицы.

- Ха-ха-ха. - рассмеялся Георгий. Мне тоже это понравилось.

Я к тому же был в очках вызывающих и броских, чудаковатых. Они полностью были желтые.

Мы так долго смеялись с этого не грандиозного комедийного шоу в одной фразе разразившегося. И решили внезапно поехать на заправку с Георгию - он там работал, постоянно клацая кнопочки, чтобы открывать кассу - провели там всю ночь. Я спал там около часа на столе широком, но не эластичном как гамак, предназначенном для работы с бумаги или компьютером, обычный стол. На нем я и расположился. А потом всю ночь болтал с Г. Мне хватило и часа. Мы разговаривали о том, сем. Это было похоже на укол адреналина в мозг. Все умственное гналось за прятками таинственного, которое затем выплывало отважно и высказывалось само - язык двигался учащенно.

Я зашел в магазин с осторожностью аргументирования в свою сторону, что я уже совершеннолетний и призван покупать все без секретности, молча даже давать сигареты, которые выбрал и продавец должен пробивать. Но она сказала: Во-первых, только наличными, во-вторых, паспорт. Не наоборот. Черт подери. Но откуда столько овощей искаженно изъясняющихся...- это некое приведение, а не человек, как бы с характером, но некоторая валюта, показывающая свое "апчхи" - выпендривается - только вот сустав ее немного в конвульсиях - он его такает шариковой ручкой. Она не продала мне сигареты. И что теперь от безнадежности проклинать ее? Нет. Я вернулся к Г. Сказал, что магазин закрыт. Разбирательство и оплакивание ни к чему. Потом нам понадобились деньги. Источником могла быть только моя уважаемая мама. Но мы текли по ночи. Ночь. Пришлось терпеть до утра. Я сказал нам понадобились деньги? Ему понадобились деньги и он манипулировал мной, так как до этого очень сильно потратился на меня. И хотел справедливости. У меня началась мания. Мания - когда я прусь от жизни без причины, все меняется по ту сторону, из-под изнанки таращится культурный интерес к чтению и писательству - я горю. Это сноска идеально подходит к описанию счастья. Лепечет что-то призрак остановки, но его слышно  только в контексте быстро разговаривающего духовного и материального роботического начала, которое скрипучее и пенящееся и так приятно. Когда слова сыплются наверняка и оточено при всей спонтанности - импровизация меня заводит. Я непослушный. Я нетрезвый. Причем само по себе оно уходит. Прячется любого рода трагичность, которую я также обожаю. Но тем не менее, интерактивная любовь к Ольге Николаевне еще более наркотическая, когда я ее вижу интуиция длится бешено, нос подтекстом визгливым, огромное видение открывается только с внешней стороны. Я писал каждый день, но потом прекратил, так как плоды, которые я получал меня терпимо раздражали, я не хотел просто созерцать то, что сделал и только. Начинка была кислой. Меня поражало отдохновение, которое я получал предвзято. Но тем не менее, когда оно скрывалось, когда та дверь захлопывалась, когда неврастения была больше любого бигмака я притаптывал его излучение, которое напрасно распространялось с хищным сортом. Как же мне убрать эту сладость, которую я испытывал с Г, как снова найти чудаковатость в буднях, взорвать эксцентричность во рту, так чтобы ощутить сполна. Как сориентироваться? Как попасть в поток счастья? Как его обнаружить? Джем из музыки меня притягивает. Я меломан, почти всей музыкой восхищаюсь.
Мы поехали в METRO, чтобы порезвиться, походить как мимо римских колонн, мимо потенций, которые можно распаковать и отведать. Не все, конечно, растворимый кофе гадок, так что он идет в минус. Мы купили вино дешевое и сыр - не совсем странно, согласен. Но. Но мы думали, что вино будет откручиваться, обычная крышка, так оно выглядел под этикеткой. Оказалось, что нужен штопор. Мы, мы, мы. Мы разбили бутылку об бордюр. Я ударился пальцем. Но эмоции, о, эмоции. Он потом шел с забитой бутылкой. По всему району мы разгуливали в шуточках.

Мы творили повседневность раскатисто и выборочно.

Утреннее нашествие граничащее с пудинговой разборчивостью характера дорого цвета властвовало, как заря очень пафосно. Эта заря, которую я описал заносчиво и некой приметностью, есть развратная сторона континентального принципа восхождения солнца. Как я заметил, очень многое рычаговое поведение соотносится с зарей, она или напоминает, что пора лечь спать или напрочь проснуться и еще что-то. Только вот, что... Черно-белая логика здесь не прокатит. Нужно искать возможности. Дурачиться по любому поводу, как мы делаем это с Г. Культурно пресный принцип встречи нового дня, как слишком частое событие, которое не надо праздновать. Все это я замечаю. Но больше всего переменчивое мое состояние, которое как и у моего друга сменяется оригинально. С инстинктом внушения и поощрения дальнейшего. О, кардиограмма моя, приостановленная и задержанная, так что я подумал, что умираю. Как-то смешанно все не специально. Что-то раздражающее ввинтилось с воспаленным горлом в мое состояние я стал уже забывать любовь к Ольге Николаевне. Она как-то сдулась у меня в голове. Презентабельность ее в форме оттенка колен и ресниц. Меня накрыла волна прелюдии с ней как-то раз, это было сопротивление. Под Эго Вилли Вильяма я становлюсь изощренным писакой с ручкой под мышкой. Которая пишет, если на нее наткнуться, я умею писать подмышкой. Эти учения никак не могут меня выпустить. На воле я плачевен, выбор давит на меня. Надо заканчивать этот разрозненный опыт потока сознания.

- Макс, алло, ты меня слышишь, я всегда с тобой, даже когда ты пропагандируешь драки! Ловлю тебя на слове. Ты сидишь тут еще часами, тебе не надоело? - кричит он в трубку, после того как я вяло нажал на кнопку принять вызов. Я двигаюсь под эго свое, с его волнениями и причетаниями. Мне если надоело что-то так это иногдашняя скука, которая ворчит еще притом. Я не ответил Ольге Николаевне, что согласен с тем, что она просмотрит мою рукопись, это значит наверняка, что она ее не проверит ни одним глазком прижатым от отвращения или презрения. Нет, ни в коем разе. Черт, после снюса какое-то жжение в желудке. Это агония, надо тушить пожар. Это трепет. Кто не знает, что такое снюс - это не наркотик, а некотин, который вы запихиваете под губу. И тот же почти эффект как от сигарет. Но вы не ищите уже альтернатив, он как будто сажает вас за руль, так что в поле, где вы оказываетесь это сбивает с толку. Я, кстати, спросил у моей уважаемой прекрасной мамы, как ей мой рассказик, интересно ли его читать, есть ли там какой-то азарт, что надо кусать, так как соблазн велик. О, как это писательство иногда дурманит, но только при условии, что я слушаю Стромае - французского певца, его песню Тоус ле мемес, - это что-то вознаграждающее. Чтобы внутри все согрелось и обрело что-то не просто теплое, но щипающее, нет такого я не ощущал уже давно. Но кстати мой психиатр Ольга Николаевна есть вдохновляющая фигура, так как мы с ней в некоторых слишком моральных отношений. Обрывочное отрезвление, которое застало меня, когда я начал находится с Г, вдруг меня озарило солнечным стоянием, я его заметил, ранее был слеп, также не видел множество острот, но при депрессии я как будто чувствовал себя прозревшим, так как смерть, пришедшая почти что, она мне позвонила и предлагала кредит, а я хотел видеть ее вживую, так как надо же ей врезать за ложную надежду. Зачем мне звонить и предлагать такое? Да ладно, ей наверное тоже надоело, она просто трудится как может. Так смерть достигла понимания в моих глазах, я поражен. Все можно понять. Люди обычно косвенно или нет все стремятся к добру, но он одевается часто в одежды зла. Это невыносимо. Но все, кроме сумасшедших развивают действия так, чтобы достичь понимания с самим собой. Я тусуюсь за столом, когда пишу, тусовки вот то, что надо. Кстати, есть такая фирма: То, что надо. Я ею восхищаюсь, как и Джойсом. А что вы думаете о клиническом опыте, посещающим вас в присутствии психолога. Вы ведь через него представляете мнение о вас. Вы думаете, вот бы быть сумасшедшим и лечь в психушку, чтобы там о вас заботились. Г лежал в диспансере, ему там, мягко говоря, не понравилось. Постоянный ор и взбалмышность, непревзойденная грусть и тоска. Некоторые не понимают, что они там находятся. Дело в том, что Г не хотел в армию и потому решил это диагнозом, который ему поставили. Еще у меня болят два зуба, но я не хочу идти к стоматологу. Рандеву, рандеву, рандеву. О. Стромае. Я ак восхищен ориентацией собственной в сторону поп-музыки. Я подымаю чуб, не уставая пританцовывать. Что-то я зачастил с этим. Рандеву, рандеву. Пам-пам-пам. Я слишком центробежен, вообще я ненавижу побеги. Болтология прорастает во мне я заметил прочие растения, которые у героя Абэ были настоящим трагическим дрожанием, что прониклось пустым звоном, казалось бы, но на самом деле, он не торговал своими растениями - а жаль, следовало бы на этом заработать деньги, а не рефлексию. Она не сдержит слова. О, эта Ольга Николаевна. Всегда все портит. Ее нравственность скучна. Но она истинный трудоголик.
Сочинительство не из приятных, когда в голове каша, а я пытаюсь сделать Геркулес, с более избранными крупицами. Когда приравнивание и сравнение уже не оснащены логикой, но только адекватностью совокупности.

- Макс, я считаю то, что ты не вернул деньги Олегу не сеть хорошо, он прав, что перестал общаться с тобой. - обуглившись внезапно руганулся.

- То есть прочие локальности между нами и сгустки любви есть лишения, а не польза? - прилично выразился я.

- Да, почти что да. Все они были основаны на деньгах, но какой-то корысти - "поделись с другим" - я так думаю. - говорил он неразборчиво, скользя как в массовке среди скинхедов.

- Наша с тобой теория идет под откос!

- Да ты что! Наша с тобой! На пойди купи нам газировку! - он швырнул купюры в меня.

- Я тебе что проститутка? - вырвал я голос из себя.

- Так все, мне это надоело.

- Что?

- Иди домой.

- Нет.

Знаете, он так жесток часто, что приходится его терпеть, так как я сам жесток с ним.

Я вытащил неспокойно из курительной трубки табак и обернул его в чек и выкурил свернутую лично сигарету. Гуманный способ отвращения - сотрудничество с тем, что не приятно.

После того как Г отработал в своем потевшем лице и вторил новую включательную предсказуемость, он прикрылся координацией движения, чтобы никто не заметил его идею. Мы заказали билеты на самолет на его зарплату и заштукатуренные помчались и прошмыгнули мимо полиции с порошком стиральным, который купили тогда в МЕТРО, он очень красив, потому я с ним таскаюсь. Роскошь не для меня. Тем более я ненавижу барокко. А им пропитано почти все королевское. Мне не нужна безупречная чистота отеля и богатство. Главное, чтобы публиковали раз за разом. Кстати, хочу сказать, что эти рассуждения не есть отступление, скорее они являются сюжетом. Знаете, после снюса в теле как-будто кто-то чихает. Эта вспышка радости и прилива энтузиазма кажется легкомысленной. На самом деле, нет никакой фиксирующегося счастья, это же не наркотик. Динамичный каркас своей веры я упаковал в шкатулку и заклеил скотчем, облив скотчем или ликером. Мне снится, как я пью, напиваюсь и употребляю ЛСД, притом, что никогда его не пробовал. Достаточно посмотреть дневники баскетболиста и сразу поймешь горечь этих экспериментов. Какая боль. Я беру ручку в рот, ставлю между зубов и курю, через щель в колпачке. Это лучше. Нет, сигареты я тоже курю, но в этом есть какой-то фетиш. И не шипящая вода горло все равно щекочет, так как горло болит и кашель. Писать бы в стиле Пелевина. Надо погладить лицо и посмотреться в зеркало с убеждениями прочими. Как, например, я умен, как красив и так далее. Это ерунда, когда веры нет, вы можете это говорить, но иметь ввиду совсем другое отсюда обратный эффект. Я ранее написал рассказ Живописность Франца Шуберта. Мне претило прочтение сызнова другим взглядом. Я даже сгорбился от радости, которую хотел зажать и схватить. Должны были начаться спазмы, от того как я сильно скорчился.

- Слушай, ты так долго рассуждаешь, а мне место не даешь!

- Садись и слушай!

Мы долго коробились и насыщались стервозностью, пока не заснули. Напрочь загорелые нежностью друга друга. Клинически озабоченные этим загаром разлитые солнцем в своем насыщении нутра. Лучи клонились как листья под ветром, изгибаясь люто. Озлобленность на людей, которые над нами смеются загорала больше всего на солнце страдания. Видимо, я хочу на пляж. Вытягиваю из себя слова за словом. Ниточка рвется и превращается в кривую змейку, мертвую и сухую. Отвратный двадцати четырех часовой развратник Г, бьющийся черствыми руками гармонией и рассудком, которые он из-за своего диагноза себе не присваивает. Расстройство личности - массирует свои мысли с силой накаченного и не контролирующего мощь. Сколько раздавленных и сжатых неопрятностей. Спор с ним, кстати, не бесполезен. Я под мгновением развернутых частиц конвульсирующих постепенно, заражался психозом. Начал говорить во сне: "Чтобы поспорить - надо плакать!" - мямлил, а потом утверждал я. Г не был шокирован, но почти что дивлен, что я могу нести такую чушь. Причем пока не проснулся утверждал это лихо. Потом произошла разлука.

Я стал часто ездить к маме в отель, она работает финансистом, а я могу себе позволить сидеть в фае. Читать и прочее. Но не утрачиваю дар речи, когда читаю, нет никакой пораженности. Новизна подпорчена, несмотря на то, что я читаю быстро и внимательно, никакого толка в этом нет, я не получаю азарта. Ничего не получаю, память моя плоха после ЭСТ, хотя может я запоминал также плохо и притом, что был здоров. Как все началось? Я стал восходящим только после трагедии, я не был так упитан концептами, но простым держателем нормы, баланс мой расплескивался по каждой вене - феерично, никто не спорит. Моя жизнь, кажется, была веселой и неприхотливой, в унисон церкви, я верил в скобки. Я был стандартным. Но тем не менее сейчас - после смерти Отца я прижат к стене и шорох вертится эксцентричным развитием духа. Я во всем вижу писанину и сочинительству, но на место творца я как-то не очень стремлюсь, мне это не надо. Я не знаю , что в пирамиде Маслоу найти для себя, слишком она категоричная. Я сам категоричен и бьемся своими навыками мы, как два куска асфальта, которые уже давно не жидкие и друг к другу не клеятся совсем. Бум-бум-бум. Черт, как же меня вдохновляет музыка, поп-музыка. Галлюцинации вот, чего я боюсь, они если накроют то наверняка так, что я не узнаю, что они не иллюзия. А, я рассказывал про смерть моего отца. Он единственный великодушный и абсолютно добродетельный специалист чувств, он был велик и настолько добр и отдающийся на здоровье окружающим. Именно это его, я думаю, и убило. Он был очень чувствительным, безупречный человек. Я им восхищаюсь. Но из-за ЭСТ я забыл черты его лица и поступки его. Так что ради него не могу я жить. Я настолько изменился, что с ним был знаком не я, а кто-то падший. Я ничего не помню. Представляете, вы сошли с ума из-за смерти очень близкого человека, а потом забыли его и себя с ним, и себя отдельно. Моя мама тоже чуть-чуть не стала умалишенной, настолько он был на всем дорог. Но она не стала, а я стал. Теперь могу прощать себе почти что все подряд, так как все действует на меня,  я не пешка, но и не властелин. Как-то раз мой отец потерял работу с судебным разбирательством и прочее, прочее. Его буквально выгнали напрочь и не прижав к сердцу кинули в него уважение камнем презрения, только потому что он был честен и не хитрый совсем, держал достоинство всегда и везде напрямую шел, сломя голову. Терпеливо выжидал премию, как дождь, который вот-вот превратится в ливень, но эти природные явления-шефы ни разу не допускали даже дождя. Ему платили на этой работе мало. Но он сохранял авторитет среди подчиненных - да, она у него были. Всегда оставался справедливым. Универсальным не являясь, не был нормальным, но слишком человечным, при том что знал - его выгонят за этакую чистоту. Она не подходит под правила обмана и гибкости, характер никому не нужен, все заранее или друг друга прощают или перегрызают глотки. Но он хотел быть Мессией, которая не спотыкается. Тер ли он себе лоб при мысли в адаптации, нет, он избрал эту дорогу сложную, но рискованную, отвергнутый он мялся на горах Парнаса с легкой душой, и вовсе не потому, что боялся ада или рая. Он хотел иметь уважение перед самим собой, и не быть похожим на других. Да, существуют люди, не людишки. Ему однажды позвонил работодатель, после того, как он потерял все почти что, кроме зависти к себе. Они общались около двадцати минут, но тем не менее, отец отвечал на все вопросы не хладнокровно, а эмоционально, как любит, этого его стиль. А также он был жутким трудоголиком. Но не об этом. Его спросили о всей биографии с института, что раздражило отца и он немного завопил, надменность ему не присуща. Только я повернулся в своем жидком пальто, которое извивается волнами, так сразу же он обратил на меня все свое внимание, поджимая бровь, чтобы проверить не скучно ли мне. Я окунулся взглядом и показал, что ничего страшного, я подожду. И не косвенное отторжение я на самом деле почувствовал, так как обычно он внезапно останавливается и ему напрочь не нужно никакое слушание, если мне плохо. Культурное хождение рядом с памятником и продуваемый шарф в клеточку, мои пушистые волосы. Все это дуло в его направлении. Я ждал помощи, которая не наступит в секунду, которую я хочу. Стоит ловить за хвост время и печатать его марками в памяти - читать, если представляется скучным тратить его иначе, или слушать лекции в интернете Гваттарти и Делеза. Но что мне оставалось делать, когда я его так долго ждал? Не танцевать же мимикой под поп-музыку. Хотя пританцовывать можно - это вам не вряд ли... - пританцовываю всегда и везде на улице, когда слушаю музыку, даже открываю в ритм рот. Все-таки он договорил и мы продолжили беседу:

- Что мне делать, сынок, как думаешь? - спросил он без всякого сомнения.

- Я слышал только отрывки, пап... - нерешительно ответил я.

- Как же так? Или мне придется работать на такой же должности только в другой фабрике и напеваться по вечерам, особенно в субботу, либо продолжать искать работу-грезу!

- Это сложно.

- Вот именно, я могу и не найти работу иную вовсе, может стоит согласиться с этой?

- Откуда я знаю, ты такие вопросы задаешь...

- Вот именно.
Я был поражен безвыходностью этой ситуации, это меня почти что сломило. Ну, что если все-таки возьмется за эту работу и нарушится к чертям, перестанет читать и покинет наш дом надолго, так как этого требует отсутствие привязанностей, но что если он уже мужчина, напрочь зараженный мужеством. Зачем ему утверждение его самодисциплины? Нет уж, лучше найти другую работу - она ведь не существует пока что, но что если подождать месяц? Два месяца? Это долго, а ему надо кормить семью. Так что же выбрать? Напрашивается ничего. Но надо же выбрать. Подождать месяц только, а потом когда накопится и красным цветом покроется проблема решить ее на эмоциях, только добрых, вынужденных, но приятных. Вот так совместить. Опять-таки я только предполагаю. Эта расторможенность неопрятна и щекочет горло. Как же я кашляю от нее напрочь - это сейчас я могу читать и писать с чувством Долга, но ранее - до смерти отца этого не было, хотя он и покупал мне энциклопедии мудрости, я их не читал, к сожалению, так получилось. Но получилось и лучше - после его кончины я стал кем-то, непросто сборищем фактов, от зубрешки и прочей дребедени, которая делает роботическим автоматом с широким интеллектом, да. чувствами, но какими...вялыми с возгласами : "За разум!", не зашорканные люди идут по чужой крови и мешают ее с грязью. Не концептуальные интеллектуалы, эрудицией общего характера - тоже труд, но откуда вы знаете, как они страдали? Никак, возможно. О, слушайте, освободилась минутка, которую мы бездарно посвятим Г, предавшему меня - пустил пыль в глаза моей великой матери, которую я обожаю каждым сердцем и извилиной, она просто чудо - восклицательный знак среди сосен, без пристрастий, ждущая ультрамариновое счастье, которое постоянно ее подпитывает, мне нравится ее худоба, но не знаю, что мне в ней не устраивает. Все беспричинно радостное. А ее улыбка по утрам, когда она тянется к голове кровати, ее первозданное легкое ощущение, как у ребенка, но более не легкомысленного человека я не встречала. Ее ласка сравнима только с преданностью и защитой, которые как и заботу она проявляет. О, прекрасный восторженный лучик восходящего солнца, греющего траву и цветы, чтобы затем на них плюхнуться и помыть от радости одуванчик своим телом, не желая ему никакого зла. Валятся с дуновением юности и ощущать ее телом, вместо с любовью к еще молодой матери. Возможность, которую мама дарит, как абсолют с ореолом пышного происхождения. О, одуванчик, который я поранила своими нуждами, оказался частью мамы, так как она солнца, которое светило на одуванчик, я поранил это солнце, заслонил цветок от его теплоты, вторгся своей дерзкой походкой и не знал, что принесу вред. Я часто ранил свою маму. И обратное опишу сейчас. Моя сестра таинственная в плохом смысле слова, скрытая - с ней не удается общаться, только разве что немного посмеяться, но это никотиновая стружка, которую я испытываю, когда наконец-то она зажжет разговорчик, который любопытен только потому, что ее перманент завораживает, она столько наносит лака, что прическа - скала. Я ее не люблю вовсе, но не жалуюсь на это также. Как бы она превратна, тем более замечает, что я постепенно приобретаю славу, но тем не менее она не испытывает к этому зависть - это ее большой плюс, хотя она должна что-то чувствовать гордость, например. Да что угодно, только не безразличие. Огромный толк в ней в том, что ее успехи были признаны в школе. Да, она напрочь атаковала своим навыком зубрить и иногда запоминать фотографически. Как получится мне ее превзойти писательством? А, попросту получить нобелевскую премию по литературе! И тогда она завизжит и перекинется, задев всю посуду, к которой она сейчас тянется. Ее культ прижат цепочкой дней, что она проводит, не провожает, как я, проводит постепенно с маской на лице, так как все время почти на улице - шатается, гуляет с подружками. Но нет, это не все, Катя не читает совсем, только работает сутки трое на заправке с идиотами, которые шутят байками из социальных сетей. Экскурсия по ОКЕЙ стала моим дурацким принципом, который не просто повторяется, но каждый раз желание это своим зевающим ртом съедает и проглатывает. А когда вы однажды попали во внутрь, то выйдете или калом или рвотой, или серой, но только если вы не железка, которая выйдет как король и ни черта не разложится. Кроме того, железка может навредить при выходе - поцарапать, так что стараться ей не напортачить условное предложение. Вряд ли надо ей принимать такую-то позу для внезапного ухода. Чаще это дело случая, случайность, что она не навредила. Терпкость моего кофе, горечь выдают его за водку. Но приходится терпеть, что получать бодрость. И тут вам гибкость в избрании не поможет, надо, как говорят, самому меняться. Но можно разве свои рецепторы заставить работать иначе? Мой вкус привык. Так вот, пошли мы с Катей гулять. В самом начале я говорил с ней и она чуть-чуть поддерживала разговор. Шел дождь с сильным ветром. Но мы гуляли. Точнее, шли за кофточками, которые она заказала в интернете. Почти всю обратную дорогу мы шли отчужденно друг от друга, как будто не знакомы. Чтобы мне такое принять, чтобы меня застал настоящий укол адреналина в мозг и я стал писать. Заставить себя писать легко пока что, но вот надолго ли это? И даже дело не в количестве, а в качестве, которое может обескуражить, а может взмахом перекреститься от меня. Я смотрю на текст, который я написал. И заметьте, когда я спекулятивно выражаюсь, давя на вас с претензией широколистной, то мне самому трудно, я проникаю в дискурс, когда резко прерываю описание сюжета для самого это эффекта и начинаю думать, хорош он или нет. Усталость делает из меня психа, мне надоело почти одно и то же. Возможно, у меня депрессия. Но про манию я вам рассказывал, которая меня посещает. К сожалению, довольно редко. Зато депрессия уничтожает меня постепенно. Я взвинчен и иду гуляю с Катей. Она любит проверять все по несколько раз, если закрывает двери, то обязательно надежно, слишком надежно, буквально ломая их. Зачем спрашиваю я? - для достоверности - отвечает она. Моет одну ложку три раза, руки моет три раза - она же верующая...- прошу прощения, глупая шутка. Я вышел из дома, после того мы с Катей зашли закрепившись.

- Дешевка, иди сюда дешевка! - и плюется.
- Что? Вы... - ответил я автоматически.
- Да, ты катись сюда!!! - он орал как будто его режут.
Черт, надо было сматываться экспромтом, но что бежать? Этот сумасшедший еще в меня плюнул. Подбежал Г и...и облил его сладкой газировкой. Попал в лицо и на одежду. Затем Георгий остался со мной героем. Он меня спас, но сделал это по-свински. Обратился категоричностью настаивающего. Не превзошел никого на чертовом свете по манере поведения, только разве что перешагнул пульсирующий экзамен нравственности. Его освещение этого фрагмента с точки зрения пешехода было принято кардинально. Уличить его в неправоте было сложнее, чем решить математическую гипотезу. Я разлюбил или нет Ольгу Николаевну, но не напрочь, что присутствует еще. Произнесенное слово, когда я не имел ввиду его, произнесено и уже создает какой-то контекст. Парящее чувство, сбивавшее мою рутину в один художественный мазок. Превосходство, которое я чувствую, когда накачиваю мысли до блеска пота, когда я слушаю Стромае, который начинает меня побуждать к крутости прямой и не мечтательной, а очень реалистичной и податливой. Эта крутость, съежившаяся в квадратик, мини-квадратик выбивает меня из тычиночной загрузки, я свободен наискосок, но свободен и хочу ужасно поцеловать Ольгу Николаевну, завалить ее на кровать и крепко целовать. Так чешутся у меня губы, но больше видение ее. Он мелькает, как блики на солнечных очках, так безобидно, я нахожусь в зоне комфорта. Кстати, дискомфорт мне дает удобство, которое я не испытываю, но что смотрю. Внезапно!

- Макс, ты принес доставленные роллы?

- Почти.

Я опять попал в грезы. Помнить бы все подряд, было бы гораздо легче. Далее я оставил роллы на паркете и сбежал. Мне надоела эта зависимость от Г. Его ультиматумы сверлили уши. Быть виртуозом мысли с ним не получалось. Но и отвращение я к нему не испытывал. Вернемся в Ольге Николаевне, я не знаю, сколько ей лет, но она меня явно старше на двадцать лет. Но что я к ней чувствую, когда верен ей запросто, какого-то триумфа я не испытываю к ней, завоевание и так далее. Нет, совсем не чувствую я к ней любви, только разве что бессилие, которое становится трезвым и уместным, и я всовываю его в предельно узкую шкатулку вдохновения. Она уже не то, что ранее для меня. Хладнокровие к ней я не могу украдкой испытать, и тем более кристаллизовать. Мне бы хотелось, чтобы она была зависима от меня, хотя бы проективно. Я должен быть духом, вонзающемся слабо, но с записочкой. После меня нужно оставить законченное произведение, что будет роковым заверением наших отношений. Как она живет, как психиатр ясно, но какая у нее личная жизнь? Покрылись бы наши души налетом птичьим и все оскорбительное дало бы нам некую ломку сначала, но далее бумерангом оснастило неким иммунитетом. Если можно было бы душу заклеить скотчем или нежным кремом, дуновением, чем-угодно хотя бы на время, но нет этого человечество не придумало еще никак, для него уже обуза эта царапина без пластыря или йода. Неуравновешенное состояние, ничем не уравновешенное, с костылем ходячим самим по себе рядом с ним, который если что не предложит помощь нив коем разе. Я спешу зарегистрировать это стрессовое ощущение, меняющее взъерошенность на медлительность, которая попросту покрывает одержимость великую и неясную. Что это за состояние? Оно же не всеохватывающее, но наоборот кардинально узкое, что же тогда с ним делать? Как-то добавить раскрепощение, переоснастить? Раскрыть его не получается, хочется, чтобы не было бесполезности, если я о нем подумал, то надо его как-то познакомить с      
 

На следующий день перестали общаться.

Конец.