Диалоги с Вийоном пьеса для театра авторской песни

Вийон (поет).
Пока Земля еще вертится,
Пока ее ярок свет,
Господи, дай каждому
Чего у него нет.
Умному дай голову,
Трусливому дай коня.
Дай счатливому денег,
И не забудь про меня!

Пока Земля еще веpтится,
Господи, твоя власть!
Дай pвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
Дай пеpедышку щедpому
Хоть до исхода дня,
Каину дай pаскаяние...
И не забудь пpо меня!

Палач (насвистывая песенку). Hу, pабота, ну и, доложу я вам, pабота! В снег, в дождь, слякоть, в ведpо - знай мокни, меpзни, точи топоp, вей удавку, налаживай дыбу - это уж как суд поpешил, кому какое напоследок пpописал лекаpство...(заметив Вийона) А-а, здоpово, пpиятель. Что, не спится?
Вийон (усмехаясь). Ты-то мне и наяву снишься...
Палач (добpожелательно). Так ведь впеpвой ли я для тебя шнуpок вью? В тpетий, считай, pаз!...
Вийон. Да, тебя со счета не собьешь...
Палач. В пеpвый-то pаз мы с тобой по сеpьезному встpетились, помнится, в Мэне-на-Луаpе...
Вийон. В Оpлеане. В Мэне - это потом было...
Палач. Веpно!..(Взгpустнув)  А вpемя-то как быстpо летит - будто вчеpа было в Оpлеане-то, а на повеpку целых пять лет псу под хвост... А ведь я тогда уже и веpевку намыливать для тебя настpоился, а тут как на гpех геpцог тамошний пpаздник свой какой-то пpаздновал, выпустил вас всех из сундука. Чудо - ни дать ни взять - чудо!
Вийон. Какое-уж там чудо - удача!
Палач (не соглашаясь). А в дpугой pаз, в Мэне-на-Луаpе опять тебе счастье выпало - Каpл, коpоль наш богу душу отдал, а наследничек его, Людовик, пpежде чем коpону на макушку напялить, снова-здоpово - всем вам свободу дал: катитесь, мол, на все четыpе стоpоны! Опять скажешь не чудо?
Вийон (улыбаясь). Счастье.
Палач (pассеpдился). А как тебя нынче суд, или иначе, Паpижский паpламент к казни, иначе сказать, к смеpти, а если совсем по букве и духу - к повешению и удушению; как тебя и нынче, в тpетий-то pаз, не пpиведи бог, помилуют - от петли уйдешь, опять не чудо будет?
Вийон (pассмеялся): Да нет, это уже на пpивычку смахивать будет.
Палач (в сеpдцах): Да кто ты есть такой, чтобы всякий pаз у меня пpомеж пальцев уходить? За всю мою пpактику один и сыскался!
Вийон:
Я - Фpансуа, чему не pад,
Увы, ждет смеpть злодея,
И сколько весит этот зад
Узнает скоpо шея!
Палач (поpажен): Hу, стихоплет! Hу, сочинитель!
Вийон: Такое уж у меня занятие.
Палач: Какое-же это занятие - сочинитель? Занятие - это то, за что денежки платят, от чего пpибыток. Вот я, к пpимеpу, палач славного гоpода Паpижа - мне за это жалование идет. (Поет)

Мой тpуд тяжел для неpвных лиц
И в нем халтуpу гнать - шалишь:
Ведь я ведущий специалист,
Пpославленный на весь Паpиж!

Спpоси хоть у кого на споp,
Hа медный гpош пpотив pубля   
- Хоть pаз не точен был топоp
Иль плохо сплетена петля?

И не тоpгуюсь - пpейскуpант:
По два экю за каждый тpуп.
Я не какой-то дилетант,
И все мой уважают тpуд.

А тpуд тяжел для неpвных лиц
И в нем халтуpу гнать - шалишь:
Коль ты ведущий специалист,
Пpославленный на весь Паpиж!

Стало быть, палач - это занятие. Или трактирщик там, сводня, шлюха. Даже король - и то занятие. А стихи сочинять - один, как я на тебя погляжу, убыток... (призадумался) А вот одни говорят, что ты, Франсуа Вийон - мэтр, магистр искусств. Другие - что не магистр ты, а трус, слюнтяй, рифмач несчастный...
Вийон: Что ты обо мне знаешь? Что вы все знаете о себе? Кто из вас отличит оболочку от сути, ядро от кожуры, сердце от плоти? Я - как человек, умирающий от жажды на берегу ручья у самой воды... (Вспомнил) "Я над ручьем от жажды умираю..." Я - это и есть моя жажда! Но ведь у этой жажды, у этого ручья было начало - там далеко, много лет назад... там, в стране, из которой мы все пришли, прежде чем стать тем, кем мы стали...

* * *
Вийон:В той стране я был школяром. Молодым и восторженным, как щенок. Мы все были молодыми тогда, полными сил и веселья. Мы могли всю ночь напролет кутить в кабаке с деканом, а потом весь день соревноваться в стихосложении. Без устали от заката и до восхода могли ласкать своих подружек, а потом, от восхода и до заката дискутировать с церковниками. Кстати, мы очень не любили церковников. В нашем мире, таком живом и подвижном их каноны отдавали плесенью и мертвячиной. За их спинами маячило обвинение в ереси, дыба, костры инквизиции. Но тогда мы еще не боялись всего этого. Мы были глупы, и думали, что молодость вечна, и с нами ничего плохого случиться не может!
Архиепископ парижский издал буллу, запрещающую говорить и петь вот с этого камня, мотивируя тем, что раз он называется "Чертовым камнем", то любое выступление с него - это заведомая ересь. И вот тогда каждый из нас счел для себя долгом хоть раз залезть на него и признести речь или прочесть стихи. В этих речах, стихах и песнях, может быть и не в праламентских выражениях, от нас доставалось и дворянам, и герцогам, и даже самому королю вместе с Римским папой. Ах, как слушали и смеялись горожане-ремесленники и торговцы, крестьяне, привезшие капусту на рынок и суровые солдаты, готовые каждый момент уйти на войну и умереть неизвестно за что. И они всегда становились на нашу сторону в наших словесных стычках с церковниками, которые каждый раз пытались согнать нас этой импрвизированной трибуны. (Поет)

Перед тем, как к вам прийти, зашел я к господу,
Помоги, сказал, отец, собраться в путь.
Снаряди да приодень - я к людям попаду,
Сверху присмотреть за мной не позабудь.

Сами знаете, бог даст все, что ни попроси,
Даст и ум и глупость даст - а что ж не дать.
Но не стал я ничего просить у господа,
- Бог сам знает, что кому давать.

Долго бог копался в сваленной тут ветоши,
И такую плохонькую из одежд
Протянул и говорит: - Сынок, ты не тужи,
Главное - не растерять надежд!

И протягивает башмаки дырявые,
На меня надейся - сам не плошай,
Башмаки они и новые износятся,
Глвное - не износилась бы душа!

Священник: Свят,свят,свят! Не слушайте богохульника, чада мои! Его устами глаголет сам Вельзевул, проникший чрез пяту его из Тартара посредством сего камня. А тебе говорю, овца заблудшая, покайся! Ибо несть числа мукам еретика, отвернувшего лице свое от невесты христовой - церкви!
Вийон: О, Ваше преподобие! Что вы говорите? Я же рассказываю этим простодушным, как общался с Господом нашим. А сюда залез, чтобы быть к нему поближе. На целых пять футов. Ведь сказано в писании: "... и поднимался на гору Синайскую, дабы Господь услышал его..." Это - моя Синайская гора, Ваше преподобие.
Священник: О, Пресвятая Богоматерь! Твой богохульный язык посмел сравнить Чертов камень со Святой горою. Нет, гореть тебе в огне адовом! Я уже вижу на этом проклятом камне письмена "Мене, текел, фарес", кои начертаны были руцей божьей на стенах Содома и Гоморры, прежде чем подвергнуть их огню небесному за грехи их!
Вийон: Перекреститесь, Ваше преподобие, вам померещилось! А надпись, о которой вы говорите, скорее появится на стенах вашего прихода, где святая братия имеет большое пристрастие к молоденьким послушникам. Однако, Господь наш в великой милости своей что-то не торопится излить вам на головы горящую серу.
Священник: Умолкни, антихрист!  Ибо управляемые диаволом уста твои изрыгают лживую скверну, в которой нет ни капли правды. За ложь лизать тебе тысячу лет раскаленную сковородку в аду поганым языком твоим! И чтобы язвы кровоточащие во век не заживали на нем как на теле у Иова!
Вийон: Иов за муки свои попал в Святое писание. А куда собираетесь попасть вы, Ваше преподобие, изъязвляя язык свой лизанием священной задницы Архиепископа? Покажите-ка язычек, Ваше преподобие. Как? На нем нет язв? Или Архиепископова задница весьма нежна и шелковиста или, скорее всего, вы не проявляете должного усердия в этом богоугодном деле! Когда Вы умрете, я закажу выбить на Вашем могильном камне эпитафию

О путник, путь прерви на миг,
Присядь и опечалься.
Здесь тот лежит, кто стер язык
О задницы начальства.

Священник: Ублюдок! Отродье козлища! Сын черного кота и распутной девки! Дитя василиска и гиены! Выродок ослицы и барана!
Вийон: Ну вот, Ваше преподобие, и познакомились. А я - Франсуа Вийон, школяр. Но только почему у вас так много родителей?
Священник: Ты, ты, ты...
Вийон: Да, это я. А вы, Ваше преподобие, если будете так тужиться, то, боюсь, снесете еще один камень. И его будут называть уже не "Чертовым дерьмом", как тот, на котором я стою, а "Священным". Да только боюсь, что в процессе вы наживете себе такую грыжу, что цирюльнику придется отрезать вам вместе с ней и то, без чего с дамами едва-ли столкуешься.
Священник: Ты - грязный развратник! Да здесь все такие: голодранцы, подонки и плебеи. А самые худшие из них - это вы, школяры, умники, грамотеи! От вас все беды, все пороки и пакости, от вас! Днем вы кропаете свои дурацкие стишки, дерете глотки на площадях, кичитесь своей ученностью, а ночью пьянствуете, горланите в кабаках похабные песни, пристаете к благочестивым прохожим, глазеете в окна к почтенным дамам и бесчестите невинных дев, лапаете в потемках наших служанок. Что вам не спится в ваших постелях? Что вам не живется, как всем почтенным людям? Что вам надо?
Вийон: Что? Я отвечу тебе, тонзура без головы. Мы живем так, потому что это жизнь наша! Мы и есть - Париж! Мы, а не вы, тонущие во лжи и заплывающие салом. Мы плюем на ваше самодовольство, вашу сытость и ваше ложное благочестие. Посмотрите на себя. От ваших мужчин, изнеженных и развращенных, если и родятся не уроды, то только потому, что мы оплодотворяем ваших жен. Да и то, не ради удовольствия, а чтобы они хоть раз в жизни познали что такое - настоящий мужчина. Вы обжираетесь изысканными явствами, не чувствуя их вкуса и мучаетесь запорами. У нас зачастую обед - краюха хлеба да кувшин вина, но это стократ вкуснее всех ваших жареных павлинов да и для желудка полезнее. Вы сочиняете постные проповеди, которым не верите сами, и которые забудут раньше, чем вы их дочитаете. А мы поем песни, которые знают все, и слагаем стихи, которые останутся на века.
И еще. Вы же завидуете. Вы нам страстно до колик завидуете. Завидуете  тому, что мы живем так как хотим, а не как хочет герцог или архиепископ. И потому страстно и до колик ненавидите нас. Ведь вы знаете, что мы -  жизнь. Мы жизнь, а вы - только пыль на ободе времени. Мы будем жить в своих стихах и песнях вечно, а вас, если кого-нибудь когда-нибудь и вспомнят, то только потому, что кто-то из нас высмеет его в своей балладе или рондо! (Поет)

Бог сказал, ответь тому, кто крикнет вслед тебе,
Что в цветущий век дурак, мол, тот, кто бос.
Лишь презреным бог дает корыто сытости,
А любимым бог скитания дает!

Палач: Ну, уморил! Ну, силен! Язык, что бритва, право слово! Ай, молодец. И то сказать, я вот тоже, когда молодой был - шустрый. Ох, и резвились мы тогда, ох и гуляли. Так гуляли - не заметили, как полгорода сожгли! Веришь, пива бочонок выпить мог разом. И ни черта не боялся! Однажды, помню, со швейцарцами сцепились, с ландскнехтами. Так они нас так отделали - я месяц дома пластом валялся. Матушка трижды исповедника звала - думала, не жилец уже. Четыре ребра мне тогда сломали, нос и ногу перебили. Вот эту, правую. Видишь, до сих пор хромаю.
Однако, Бога чтили. И власть, поскольку она от Бога. Вот ты, конечно, Его преподобие уел здорово. Да только как бы тебе это боком не вышло. Смотри, донесет он в инквизицию, глазом не моргнет. Тогда уж мы с тобой не так встретимся. Я уж тогда к тебе профессионально подойду. Будет и дыба по всей форме, и на крюке повисишь и на костре погреешся. Ужель не боишься? Небось это побольней будет, чем когда меня ландскнехты топтали!
Вийон: Больно - да! Только боль эта простая, понятная. Ее и боишься по простому. Телом. Как звери огня боятся. А тело - что? Оно если не умрет, так поболит и перестанет. Я другой боли боюсь. Не телесной.
Палач: Это что-же за боль такая?
Вийон: Любовь!
Палач: Любо-о-овь? Вот рассмешил. Ее-то чего бояться? Любовь - дело простое. Кувшин вина, да пару слов красивых, а потом в угол и тащи. Юбку задрал, сунул-вынул - и все дела. Я вон скольких за свою жизнь этак перелюбил. Чего бояться-то?
Вийон: Я не про ту любовь, что выше пояса и не поднимается, а про другую. Она не в штанах, а здесь, в груди. Как шип, как заноза. Только когда занозу себе загонишь, ее вытащить побыстрее хочется. А это - наоборот! Чем сильнее, тем глубже вонзить ее в себя стремишься. Это-то и страшно!
Палач: Э-э, брат, мудришь ты больно. Ну ежели тебя одна баба допекла - найди другую. Вот и выдернешь занозу-то.
Вийон: Пробовал - не получается. Кого-бы не целовал, с кем бы не спал - всегда ее одну перед собой вижу. Ее глаза - как она смотрела на меня тогда. Ее губы - какие слова они шептали мне. Ее руки, длинные тонкие пальцы, как стебли лилий - как они ласкали меня.
Одну ночь! Всего одну летнюю душную ночь, такую долгую и такую короткую, она подарила мне. А потом...
Палач: Неужто, померла?...
Вийон: Нет, прогнала. Не объяснив причин и не шевельнув ни одним мускулом лица. Без жалости и без ненависти. Просто откинула в сторону, как камушек на дороге. А я, я горел в огне и не понимал, как можно возле этого огня оставаться такой холодной. Я плакал, я валялся у нее в ногах, моля лишь об одном взгляде, об одном теплом слове, о хотя-бы жесте, но все мои мольбы и слезы не смогли растопить этого льда. Мне было отказано от дома. Я ночами стоял под ее окнами, но получал только содержимое ночных горшков, которое выливали ее слуги. Я попытался подойти к ней на улице, но ее слуги отгнали меня как шелудивую собаку и избили палками.
Я ушел. Я пытался вырвать ее из своего сердца. Я перестал жить в том городе, в котором жила она, ходить по тем улицам, по которым ходила она и дышать тем воздухом, которым дышала она. Я думал, что все прошло, все уже позади, когда вернулся назад несколько лет спустя. И я встретил ее снова. Случайно. На площади, где обычно дают представление бродячие актеры.

* * *
Катарина (капризно): А мне здесь нравится - по крайней мере весело и людно!
Вийон: Здравствуйте, сударыня! Вы по прежнему прекрасны, как Цирцея.
Катарина(не узнавая): Извините, сударь?
Вийон: Я - Франсуа Вийон, поэт. Вы еще называли меня "Перышком ангела".
Катарина: "Перышком ангела" - что за глупое название? Я не могла никого называть столь идиотски!
Вийон: Конечно! И конечно же не могли любить меня!
Катарина: Вас, сударь? Что за дикие фантазии? По-моему, вы переступаете рамки приличий.
Вийон: И это не по вашему приказу слуги избили меня палками на потеху всей округе?
Катарина: Ну конечно же нет! Хотя, я вижу, вы большой наглец и любитель приставать к дамам на улице. И я думаю, что ели вы сейчас же не отвяжетесь, я отдам слугам такой приказ. Это будет действительно весело и  поучительно!
Вийон: Подождите, сударыня! Неужели вы ничего не помните? Поверьте, я далек от мысли претендовать на вас, на вашу любовь и даже благосклонность. Но я умоляю об одном. Почему? Почему вы так со мной поступили? Ответьте, и я клянусь никогда более вас собою не обременять!
Катарина(начиная злиться): Однако, на каком основании и по какому праву вы, сударь...
Вийон(истово): По праву любви! И если вы не любили меня, то я любил вас. И тогда, и все это время! И днем и ночью! И даже когда ваши слуги били меня, я сочинял стихи о любви! (поет)

Но я еще любил тогда
Так беззаветно, всей душою,
Сгорал от страсти и стыда,
Рыдал от ревности, не скрою.
О, если б, тронута мольбою,
Она призналась с первых дней,
Что это было лишь игрою,
Я б избежал ее сетей!

Увы, на все мольбы в ответ
Она мне ласково кивала,
Не говоря ни "да" ни "нет",
Моим признаниям внимала,
Звала, манила, потакала,
Но это был сплошной обман!

Всегда во всем она лгала...
И я - обманутый дурак,
Поверил, что мука - зола,
Что шлем - поношеный колпак,
Чертополох - пурпурный мак,
Что караси живут во ржи,
Что на пригорке свистнул рак,
- Предела нету женской лжи!

Подруге верил я своей,
Но за нос та меня водила.
Да будь ты в тыщу раз хитрей,
Во всем уступишь ласкам милой!
И я ей отдал все что было,
Исподнее - и то взяла,
И злобной кличкой наградила,
Ослем влюбленным назвала!

Любовь и клятвы - лживый бред!
Меня любила только мать.
Я отдал все в расцвете лет,
Мне больше нечего терять!
Влюбленные, я в вашу рать
Вступил когда-то добровольно.
Забросив лютню под кровать,
Теперь я говорю - довольно!

Катарина: Ну вот, сударь, вы сами и ответили на свой вопрос! "Любовь и клятвы - лживый бред..." Мне тогда просто нужен был мужчина. Попались вы. Но ведь интимная связь - не повод для знакомства и не дает право вести себя столь вызывающе, сколь вы тогда себе позволили. За что в прочем и были биты!
Вийон(изумленно): А любовь? Как же любовь?
Катарина: Посмотрите на себя, сударь. О какой любви вы говорите? Любить вас? Да кто вы такой? Король? Герцог? Архиепископ? Вы богаты или , по крайней мере, красивы? Или обладаете выдающимися мужскими качествами? Женщина, друг мой, это - бриллиант. А бриллиант, как вы понимаете, требует золотой оправы. А кто вы такой? Жалкий рифмоплет, который не принят в обществе и у которого за душой лишь жалкие обноски! Хорошо же я буду выглядеть в оправе из нищенских лохмотьев!
Вийон: И это говорите вы?! Вы, самая утонченная и изящная дама Парижа? О, я все понял! (Поет)

Ах, Бланш, Пьеретта, Жанетон,
Увы, весь мир один притон,
Но это и неплохо
- Порок приятней вздохов,
А плоть милей души во цвете лет!
Скажу я вам, как шлюхе,
Печально жить старухе.
Пора запомнить дельный мой совет:
Увянет юность - счастья не найдете,
Спешите свою долю взять сполна!
Нет ничего грустней увядшей плоти,
- Кому кошелка старая нужна?

Катарина(задыхаясь от возмущения): Вы это мне, сударь?! Мне? Вы смеете!
Вийон(продолжает петь,теперь обращаясь непосредственно к Катарине):


Не мощь в мужчине дорога,
А лишь желанье да деньга.
А сила, может статься,
Найдется и у старца!
Под вашею умелой рукой
И от мальца до срока
Добиться можно прока,
Хотя не развит дар его мужской!
Когда ж мальчишка дар свой приумножит,
Уж ваше дело будет сторона:
Он в новый кошелек богатство вложит,
- Кому кошелка старая нужна!

Катарина(визгливо): Это слишком! Назвать меня старухой! Меня - старой кошелкой! Выскочка и наглец! Я ничуть не жалею, что велела избить тебя палками. Но это еще не все: я заставлю выкинуть тебя из Парижа, я уничтожу тебя совсем  вместе с твоими вонючими стишками! Слуги, слуги, взять негодяя!..
Палач: Что, приятель, получил? И поделом! А не лезь со своим свинным рылом в их суконный ряд! Не по рту кусок, не по росту платье! Она - кто? А-р-и-с-т-о-к-р-а-т-к-а! А ты? Вошь малая! У ней, сам гляди, носилки золченые. Да слуг десяток, не меньше. И все в ливреях! А у тебя все твое происхождение из дырок в штанах выглядывает.
Ну и обожал бы ее себе издали. С другой стороны улицы. Ну и вздыхал бы, стишки по ночам кропал бы, свечи переводил...Любовь, там,...бушует кровь...в сердце ранен...небесный ангел... Романтика! А ты чего-то еще и требовать полез. Еще и осуждать...
Да я бы на твоем месте вообще бы возгордился - такую попробовать! Дружкам бы без устали рассказывал. А они бы меня задаром пивом поили - лишь бы еще разок послушать. А ты, вижу, только себя терзаешь - боль внутри копишь. Боль в себе нельзя копить - сгоришь, как в лихорадке. Вот у нас башмачник на улице жил... У него чирей на заднице выскочил... От сидения длительного... Так он вместо того, чтобы к цирюльнику пойти, да вскрыть его, тоже все копил... Так до кладбища и докопился. Лихоманка его сожгла!
Вийон: Ты, Палач, боли много видел, да мало ее чувствовал видно. А если сам не пережил, каково другим - не поймешь! Мне любовь моя боль в душу замешала. Я копить ее не пытаюсь; она стихами выходит. Но такая это штука - боль души, что сколько ее не выплескивай, меньше не становится. Но именно она, эта боль делает живыми мои баллады, как дрожжи делают живым тесто. Видал, наверное, как опара подходит, и стонет, и вспучивается, и дышит, и из квашни рвется... Так и душа моя болью шевелится и грудь мне расширяет...
Палач: Да ты, приятель, не переживай так сильно. Баба - есть женщина. С виду блестит, но телом слаба! Все они одним миром мазаны. Все - отродье адово. Сучки! Лживые и продажные. Только одна с тобой за гроши ляжет, а другой и кошелька золота мало: дом ей подавай, да украшения. Ты мне поверь, приятель, одинаковые они все! Что твоя аристократка, что вон та шлюшка с синяком под глазом...
Вийон: Нет, Палач, нет! Я понял! Я даже наверно знаю. Не одинаковые они! Та, богатая, она и не за деньги может себе позволить. А утром тебя же по грязи и размазать. Просто, ради удовольствия, чтобы посмотреть, как ты в грязи этой ворочаться будешь. А эта, хоть и за гроши, без клятв в любви вечной все тебе отработает. Та влюбит в себя, как на крючок насадит: ты корчишься, а ей смешно. А эта через час по таксе, хоть и выставит тебя, но в спину нож не воткнет. Та, если деньги за это и возьмет, то потом на них или украшения или любовника молодого купит. А эта, если не возьмет, помрет с голоду. Так что шлюшка честнее и праведнее выходит!
Палач: Э-э, друг. Ну ты и скажешь. Шлюха - и честная! Может по-твоему, и воры тоже честные? Что-то не видно, чтобы рай ими переполнен был. Хотя я ихнего брата много работал. Что-то ты не то говоришь. Что-то тут у тебя не сходится.
Вийон: Воры тоже разные бывают. Вон, всопмни, кто, пока герцог Анжуйский в Испании воевал, у него пол герцогства оттяпал? А ты при этом сколько языков вырвал тем, кто, как в этих случаях говорится, опорочил честное имя Его Величества...
Палач: Тихо ты, дурень! Своего языка тоже лишиться хочешь? Смотри, это быстро делается. За одну мысль только... Его Величество трогать не моги! Ты его с этим быдлом каторжным не ровняй!
Вийон: Но они, это быдло, родились ведь тоже честными людьми, не ворами, не висельниками. Это потом их сделали такими.
Палач: Это судьба - кому что на роду написано!
Вийон: Да какая там судьба... Вот ты Коллена Кайе помнишь?
Палач: Это какого Коллена-то? Главаря шайки церковных воров что-ли?
Вийон: Его.
Палач: Ну как не помнить - клиент мой!
Вийон: Так это судьба его матушку-вдову с четырмя детьми на улицу выкинула? Трое, те что помладше от голода умерли. А Коллен постарше был. Вот и стал вором... Выжил!
Палач: Постой, а ты откуда это знаешь?
Вийон: Да вот, знаю...
Палач: Ага! Правду значит говорили, что путался ты с ним. В шайке его был и на дело ходил!
Вийон: Ну, правду! Только это давно было - не докажешь!
Палач: Да я не к тому... Мы же без протокола. Ну давай, рассказывай...
Вийон: Что рассказывать?
Палач: Как тебе жилось... У Коллена-то. Небось, денежки водились? Сытым был?
Вийон: Ну, что ж, сытым может и был...

* * *
Коллен: Вина! Жратвы! Гуляем, братья! Сегодня Фортуна наша! Дельце провернули славное! Да ловко-то как. Без сучка и задоринки! А Жак-то, Жак-Малыш... Как в сторожа кувшин вина влил, тот и говорит - А что это вас двое стало? А Жак наш ему - Это тебе с недопития мерещится, ты бы еще кувшин выпил. Эй, Жак, сторож, небось до сих пор еще не проспался... Ну что, ребята, давайте любимую...(запевает, ему подпевают другие)

А ну-ка хозяйка неси кувшины,
Да хлеба и мяса подай!
Мы нынче с дороги и мы голодны,
А твой кабачок нам как рай!
Прорехи в одежде, да дыры в душе,
И ночь, как мертвяк, холодна.
Огонь в очаге, да счастье в гроше,
И мы его выпьем до дна!

А ну-ка подруга наполни бокал,
И сядь на колени ко мне.
Где был я вчера и что испытал
Утопим сегодня в вине!
Иссохшую глотку смочить я хочу,
Иззябшее сердце согреть,
Чтоб было душе моей вновь по плечу
Любить и смеяться и петь!

А ну-ка давай-ка еще по одной
За наших неверных подруг...
Плевать, что грешны - я и сам не святой,
Меня тоже ждет адский круг.
Зато они щедры в любви как поля,
Где желтой стеной хлеб стоит.
Лишь жни хорошо, ведь не любит земля,
Коль пот в борозду не пролит!

А ну-ка давай-ка теперь запоем
Погромче и повеселей!
Толстуха, опять мы с тобою вдвоем,
Полнее мне кружку налей!
Подхватывай, братья, чтоб стены тряслись,
Давай, музыканты, давай!
Пусть завтра на плахе окончится жизнь
- Сегодня живи через край!

Эй, Франсуа, братишка! Ты что такой мрачный? Сидит, нос в кружку уткнул... Эй, Марта, Жаннет! Что же вы братишку моего не веселите, не ласкаете?
Вийон: Оставь, Коллен. Не до веселья мне...
Коллен: Ты что, испугался? Страху что-ли хлебнул в ризнице? Так оно поначалу всегда так. Ты небось все ждал, что боженька в тебя громы и молнии метать начнет, пока его золотишко в наши мешки перекочевывает? Ничего, ничего... Обвыкнешься! Вот недельку-другую погуляем и на новое дело пойдем. Тебе уже попривычней покажется...
Вийон: Прости, Коллен, не пойду я с тобой больше...
Коллен: Как так - не пойду? Да ты что? Дело-то, дело какое!.. Риска - тьфу, а куш велик - как сыр в масле кататься будем. Или тебе денежки не нужны?
Вийон: Такие - не нужны!
Коллен: Ишь ты - чистюля какой! А зачем же ты с нами в эту ризницу полез? За рифмами что-ли?
Вийон: Нет, Коллен, за деньгами. За деньгами, черт бы их побрал, за деньгами! У меня, Коллен, ребра от голода выпирали. От штанов один пояс остался - все остальное истрепалось! Я под мостом ночевал. В декабре. Я жить хочу, Коллен! Жить, чтобы стихи писать, а для этого нужно есть и пить. А чтобы есть и пить деньги нужны. Потому и пошел на дело с тобой.
Коллен: Так чем ты теперь недоволен? Кружка перед тобой полная, плащ новый, теплый. Каплун жарится, а девки - вот они! Живи братишка! Стишки свои сочиняй! Право, у тебя это складно выходит. И чем вот так-то, нос в стол уткнув, сидеть, рванул бы чего позабористей! К примеру, вот это, как его там - ... роясь в известном сосуде... Давай, Франсуа, все братья тебя просят!
Вийон: Ладно, Коллен. В этом отказа тебе не будет! Итак, братья, слушайте, чему учит нас Святой Гильберт. (Читает)

Foullando in calibistris
Intravit per boncham ventris
Bidauldus, purgando renes
Внушил мне ангел, а не бес,
Друзья мои, сии слова
Во прославленье торжества
Того шипа, что тверд, упрям,
Вонзается в прекрасных дам!

Вы, нежные мои малютки
Готовы к этому всегда,
Дружочку подставляя грудки,
Не голосите - Ты куда?
Пусть не настигнет вас беда
Нечаянный fructus ventris
Foullando in calibistris.

Не жалуйтесь в сердцах мамаше -
На то ведь и шкатулки ваши,
Чтоб вещи ценные в них класть.
Не бойтесь же впросак попасть,
Утешив тех, кто к вам влеклись
Foullando in calibistris!

А вам, замужние красотки
Бояться нечего щекотки.
Вы не отваживайте тех,
Кто к бою снарядив доспех,
Стяжает долгожданный приз
Foullando in calibistris!

А ты, отважный паренек,
Кому приятен женский пол,
Держи в порядке мастерок,
Чтоб он в работе не подвел,
Когда отделываешь низ.
Foullando in calibistris!

Коллен: Ох, не могу, ох, уморил! А, братья? Вот это да! Вот это стих! Это крепко! Эх, Франсуа, братишка, слов нет - большой ты поэт! Мастер! Талант могучий! Как это -... Дружок, держи в порядке мастерок! Прямо в точку попал! Это ж надо так уметь - все складно, все гладко. И как оно это у тебя так получается, а, Франсуа?
Вийон: Да дерьмо это все, а не стихи, Коллен! Дерьмо! Чтобы так сочинять можно и не быть поэтом. Достаточно быть вором... Как ты...да и я тоже.
Коллен: Так что же ты, сука, нас не уважаешь? Дерьмом потчуешь? Да за это... Одно только, Франсуа Вийон, тебя и спасает, что ты все-таки - чудило-мученик. Вроде и учился, вроде и грамотный, а дурак - дураком. Видали: и деньги наши ему не такие и стихи его тоже не такие... Сам-то ты понимаешь, что мелешь?
Вийон: Понимаю, Коллен. А вот ты наверно думаешь, что стихи чернилами пишут?
Коллен: А то чем еще?
Вийон: Вот-вот... То что сейчас ты слышал я как раз и писал чернилами. К слову слово, чтобы всклад, да посмешнее... А настоящие стихи - тут не чернила, тут  душа нужна. И греха в ней не должно быть.
Коллен: Ду-у-ша?!... Гляди, как заговорил. Ты что, в рай себя готовишь? Или в монахи? В божьи слуги?
Вийон: Нет, Коллен! В рай не стремлюсь, ада не боюсь. После моих ночевок под мостом мне теперь любой ад слаще рая покажется. В аду ведь тепло! А Богу, как я убедился, дела до нас никакого нету - он нас просто не замечает! Так что, ему - богово, а кесарю - кесарево. Но душа, душа... Это же мой инструмент! Как вот отмычки у Пьера-Ловкача. Или скрипка у Жана-Музыканта. И вот, смотри, каждый из них о своем инструменте заботится, чистит его, обихаживает. Пьер себе в кашу лишний кусок масла не положит, а на отмычки не жалеет - они у него от жира аж лоснятся! Жан смычек канифолью трет, скрипку свою кутает  как ребенка и пылинки с нее сдувает. У Пьера отмычки не звякнут, не скрипнут и любой замок с полоборота откроют. А у Жана скрипка соловьем поет... Вот и мой инструмент, чтобы не скрипел и не фальшивил в чистоте содержать надо. Потому-то и пытаюсь я свою душу спасать от грязи, пятен на нее не сажать. А то она засаленная да загаженная гореть не будет, только коптить. (Поет)

Гори, моя душа, пускай огонь сжигает
Мосты ко временам, где жил собой греша.
Пока светла моя звезда, и воздуха хватает,
И разум злом не помрачен - гори, моя душа!

Пока еще любить и жить хватает страсти,
И биться до конца, собой не дорожа,
Пока свободен мой язык и страху не подвластен,
Пока надежда в сердце есть - гори, моя душа!

Когда же тьма и тьма тоску посеет в сердце,
И ночь падет на мир, безумием страша,
Спаси меня от этих бед, пускай ценою смерти,
Да не угаснет твой огонь - гори, моя душа!

Так дай нам бог понять на этой страшной тризне,
Что все в чем нет огня не стоит и гроша.
Нет родины иной, чем жизнь, но свет твой выше жизни.
Веди меня на свой огонь, гори, моя душа!

Коллен: Да-а, это ты хорошо - про душу-то... Пробирает! Только вот если нас легавые схватят, они это поймут? Поверят про душу твою? Да и "дружок" в красном колпаке... Много ты ему после плахи объяснишь?
Палач: Как Парижский парламент определил: за воровство - усекновение головы от туловища производить публично. (Обращаясь к Вийону) Знать парень, я к тебе как нитка к иголке привязан - уже узелок завязывать пора. Да ты не бойся - топор у меня острый. Шучу. Тебя пока не поймали. А не пойман - не вор!
Ну да бог с ними, с ворами. Ты лучше объясни, чего тебе у герцога-то не жилось? Придворный поэт, услада общества! И стол, и жалование, и камзольчик и сапоги задаром. И люди вокруг все благородные: князья, бароны... А может ты и впрямь чудило-мученик, как тебя Коллен назвал. Ведь это счастье так жить, как ты у герцога жил!
Я тебе, дружок, так скажу. Я - человек не завистливый. А вот им, придворным завидую. Вот уж они воистину счастливчики! А уж герцог... О нем и сказать-то: баловень господен!
Вийон: Не так уж и счастлив твой баловень!
Палач: Да ты что? Ты знай, ври да не завирайся. Видали? Герцог, его светлость... Да у него... Да ему... Что его мизинчик пожелает - в момент!
Вийон: А если его мизинчик пожелает, например, вечной молодости? Кто ее ему вернет? Тут и Господь бог бессилен.
Палач: Подумаешь - вечная молодость. Да на кой она к лешему, нужна? От нее хлопоты одни. А что полезного в ней - здоровье, например, так тут уж придворный лекарь расстарается. Не то что бабка какая, знахарка.
Вийон: Ну хорошо. А как насчет свободы?
Палач: Чего? Свободы? (Смеется) Ну ежели у него в нашей стране свободы нету, то у кого она есть? Это-ты опять загнул, Франсуа... Это ты, друг, того... Я думал - умнее ты... Да это ж кому скажи - засмеют. У Карла, герцога Орлеанского - и свободы нету. Да тебе такая свобода и не снилась, как его светлости!
Вийон: Да, мне свобода уже не снится. Я ее, увы, обрел! (Поет)

В своей стране, а будто на чужбине,
Горю в мороз, дрожу вблизи огня,
Я вечно жду, хоть нет надежды ныне,
Я вновь кричу, хоть это глас в пустыне
И все зовут и гонят все меня.
Тяжка мне власть и тяжек мне ярем,
Я - дьявол сам, когда вокруг - Эдем,
Но, изгнан в ад, о, как стремлюсь я к раю!
Я - властелин, не властный ни над кем,
Я над ручьем от жажды умираю!

Неверность мне верна одна отныне,
Наследство жду, но где она, родня?
Я помню все, чего уж нет в помине,
Мне странно то, что ясно и дуубине,
Я ночь зову уже в начале дня.
Я вновь паду, хоть низко пал совсем,
Всех обыграв, я вечно должен всем,
И счастлив я лишь с тем, кого не знаю.
Я жизни полн! Живу, а между тем
Я над ручьем от жажды умираю!

Беспечней всех, я враг своей судьбине,
Я все храню, что трачу не храня,
Я верю лжи, молюсь я чертовщине,
Приму врага под дружеской личиной,
И мне святей молитвы болтовня.
И дружбу я вожу лишь только с тем,
Кто мне скучней скушнейшей из поэм,
И весь свой слух отдам я пустобаю.
Я сыт одной, но мал мне и гарем.
Я над ручьем от жажды умираю!

* * *
Герцог: (слегка поаплодировав) Браво, мэтр, браво! Прекрасная баллада! Тонко, изящно, парадоксально! Это произведение достойно занять место на скрижалях национальной пэзии... Я был крайне польщен и даже счастлив, имея возможность хотя бы недолго прикасаться к истиному таланту...
Вийон: Ваша светлость, но почему - был?...
Герцог: До нас дошли слухи, что вы собираетесь покинуть двор, мотивируя это тем, что таланту негоже запирать себя в четырех стенах и что лишь активное участие в жизни - залог творчества...
Вийон: О нет, Ваша светлость, я не говорил, да и не помышлял об этом. Мне хорошо здесь. Масса проблем, благодаря Вашим заботам, не тяготит меня, Ваша светлость. Я просто творю, и не думаю о земном: еде, одежде, ночлеге. Я не испытываю недостатка ни в чернилах, ни в бумаге. Есть ли еще лучшие условия для вдохновения?...
Герцог: Вдохновение - да... Но ведь я уже отдал соответсвующие распоряжения о вас своему секретарю. Да и комнату вашу мы начали ремонтировать. Так что... Вам уже и жить-то негде будет.
Вийон: Ваша светлость, зачем мне та комната? Я вполне буду доволен и каморкой под лестницей.
Герцог: Ну что вы, что вы! Такой талант не может жить под лестницей! И кроме того,
сюда направляется епископ Амьенский со свитой, так что, боюсь, что и все каморки тоже будут заняты.
Вийон: Хорошо, Ваша светлость, но то жалование, что я получаю у Вас позволит мне снять квартиру в Орлеане и быть подле Вас.
Герцог: Кстати, о жаловании... Парижский парламент постановил о необходимости сокращения расходов на содержание танцоров и прочих лицедеев. Я был вынужден подчиниться и посему, как это ни прискорбно, пришлось снять вас с денежного довольствия.
Вийон: Но как? На что же я буду существовать? Что я буду есть, пить, на что смогу купить чернила и одежду?
Герцог: Ах, мэтр! Не переживайте. Такой талант как ваш никогда не останется невостребованным. Любое герцогство, да что там, герцогство, - королевский двор сочтет за честь принять вас!
Вийон: Вы дадите мне сопроводительные письма?
Герцог: Я полагаю - это излишне, дабы не ограничивать свободу вашего выбора.
Вийон:(после паузы) Я понял. Ваша светлость, вы изгоняете меня. Но почему, почему? Неужели я занимал так много места и требовал так много внимания и всего другого? Неужели я был хоть в малой мере обузой Вашей светлости и Вашему двору? Я не пишу политических стихов и воззваний. Я пишу только о себе. Почему, почему? Ответьте же, Ваша светлость!
Герцог: Волей божьей мы поставленны над своими вассалами и землями и несем за них ответственность перед богом и королем Франции. И мы не можем ставить под удар мир и покой в душах наших придворных, ленов и смердов, субсидируя, более того, мы бы сказали, спонсируя тех, которые не только не приносят прибыли казне ни сейчас ни в будущем, поднимая моральный дух, чувство патриотизма и прочие добродетели, но напротив, всячески умаляя и развенчивая те идеалы, которые мы выковывали в наших подданных десятилетиями!
Вправе ли мы ставить на одну чашу весов нравственное благополучие всего Орлеана, а, стало быть, и Франции, с тем разбродом и шатанием умов, мы бы даже сказали, нигилизмом, который проистекает от виршей одного малопопулярного рифмоплета! Однако, будучи не чужды культуре, мы не будем подвергать вышеупомянутого рифмоплета по имени Вийон, репрессиям, несмотря даже на его криминальное прошлое, но только в том случае, если вышеупомянутый Вийон покинет пределы герцогства в 24 часа!...
Вмйон:(ошарашен) Герцог, герцог, Ваша ли светлость произносит этот бред?
Герцог: (сменив тон) Беги, Вийон, беги отсюда! Об этом тебя умоляет не герцог Орлеанский, а человек по имени Карл. Ты видишь, какое здесь змеиное болото. Как все лживо и неискренне... Мой двор... Они тихо ненавидят тебя, и рано или поздно нальют в чашу мышьяку...
Вийон: Но почему, монсеньер?
Герцог: Зови меня Карл. Я пока еще Карл...
Вийон: Почему же, Карл? Я не отбираю у них кусок хлеба, не иду на них войной и не насылаю порчу или сглаз...
Герцог:По целому ряду причин, мой добрый Вийон...Во-первых, они тебя не понимают.
Вийон: Но мне казалось, что я пишу на французском языке...Что здесь непонятного?
Герцог: Они не понимают, как будучи придворным поэтом герцога Орлеанского не посвящать каждую строчку  баллад, рондо и поэм своему государю.
Вийон: Но так стихи не пишутся!...
Герцог: О, господи, какое им дело до стихов! Для них стихи и музыка - лишь средство, чтобы лучше переваривать пищу... Или показать, какие они просвещенные... Или занять место поближе к герцогскому трону... И это - сложившийся порядок вещей!
Вторая причина - они тебя не принимают.
Вийон: Но я и не прошусь!
Герцог: Да, да, мой добрый Вийон! Более того, они это прекрасно знают! И именно поэтому всячески пытаются убедить себя, что ты просто рвешься стать одним из них. А они тебя не принимают в свой круг, в свое общество! Но ведь на самом деле тебе это не нужно!  И это их больше всего бесит.
Вийон: Это я чувствую, монсеньер.
Герцог: И третье - они тебе завидуют.
Вийон: Чему же завидовать? Моей нищете, драным одеждам и вечно бурчащему от голода животу?
Герцог: Да уж. Животы у них бурчат скорее от переедания... Но главное - ты свободен, а они нет. Они же рабы, посмотри внимательнее, мой добрый Вийон. Как они трясутся над своими титулами, с какой собачьей преданностью, заглядывают мне в глаза, в рот, в задницу, извините, мэтр! И вот, живя в этом согбенном состоянии, они сталкиваются с человеком, который стоит прямо - да, тут есть чему позавидовать!
Вийон: И все-таки, Вы изгоняете меня, Ваша светлость. Меня, а не их - этих рабов...
Герцог: Да, мой друг! Ведь я - герцог, а значит еще больший раб, чем они. Но моя беда еще и в другом: во мне осталось что-то... то, что есть в тебе. Я, видимо, не до конца утратил память о свободе. И она, эта память болит и не дает мне покою.
Вийон:(поет)
Как Ваша светлость поживает,
Как Ваша светлость почивает,
О чем она переживает,
Достаточно ли ей светло?
Ах, худо, друг мой, очень худо:
Мы все надеялись на чудо,
А чуда так и нет покуда,
А чуда не произошло!

Что Вашу светлость огорчает,
Что Вашу светлость удручает,
О чем она переживает?
Вас ценит люд и чтит Ваш двор.
У черни, что-же - до любови,
Найдутся вилы наготове,
А двор, прости меня на слове,
Что ни сеньор - дурак иль вор!

У Вас, мой герцог, ностальгия,
Но в Вашем сердце - герцогиня.
Она Вам верная подруга,
Ваш брак, я слышал, удался!
Мой друг, мы с вами с детсва близки,
Скажу вам, женщины так низки,
Супруга мне уж не подруга,
И с ней живет округа вся!

Не нанося стране урона,
Я отрекаюся, друг, от трона!
Кому нужна моя корона,
И жизнь моя нужна кому?
Какой теперь я, к черту, "светлость",
Долой и чопорность и светскость.
Пойдем же лопать макароны
В ту симпатичную корчму!

Герцог: Все правильно, Вийон. Но я более не Карл... Я не могу убить в себе раба, и потому не отрекаюсь ни от трона, ни от титулов.Я остаюсь герцогом Орлеанским!  А ты уходи. У тебя другая дорога - дорога нищеты и свободы! Прощай!...* * *

Палач:(поет)
Кому не спится по ночам?
Лишь тем, чья совесть нечиста,
Да тем, чье пусто брюхо.
Не спит за голенищем нож,
Тех, кто выходит на грабеж,
Да в подворотне шлюха.

Влюбленный в тишине ночей
Все грезит о любви своей,
- Глупец, ему не спится.
Да стережет сундук скупой,
Боится, что ночной порой
Богатства он лишится!

Гуляет пьяная корчма:
Им все равно - что свет, что тьма,
Было б вино в боченке.
Монах не спит, поклоны бьет,
Мечтая ночи напролет
О пухленькой бабенке.

Все мечут кости игроки,
Кряхтят от боли старики,
Коты орут отчаянно,
Любовники перины мнут,
Поэты перьями скребут,
А кто же спит ночами?

Вот мне на совесть наплевать,
Богатства нет - чего терять,
И не на что напиться.
Я стихоплетством не грешил,
И не влюблялся - Бог хранил,
И мне спокойно спится,
Мне спокойно спится...
Спокойно спится...
Спится...

Оп-а! Да что же это за гад такой? Все ворочается, ворочается, шебуршится, стонет, честным людям спать не дает? Я, понимаешь, завтра в Руане должен быть поутру. Пред очи Его светлости, Герцога. Мне ж послезавтра приговор в исполнение приводить. Я же не какого-нибудь мелкого воришку, а рифмоплета Вийона работать буду. Он же у меня из под виселицы трижды уходил. Но теперь - не-е-т, шалишь! А тут, понимаешь, выспаться не дают. И что ж это за крыса такая?
Ба! Да это - тот самый Вийон и есть! Ах ты, мой радостный! Вот ты где наконец-то попался! Врешь, не уйдешь! Я тебя уже не выпущу! Теперь ты мой, мой со всеми своими потрохами и стишатами! Куда ты тепреь денешься? Куда убежишь?
Вийон: Никуда. Я и бежать-то не собираюсь.
Палач: Ой, дружок, что-то тут не то! А ну, поверни-ка морду к свету. Да-а! Как-то ты, рифмоплет, не так выглядишь. Какой-то ты квелый. Как рыба снулая. Хворь что-ли какая у тебя? Может, веселую болезнь у шлюх парижских подцепил? Да нет, пожалуй, - глаза не тусклые. Вон как горят... А может заколдовали тебя, порчу навели? Может бес в тебе какой сидит?
Вийон: Бес, говоришь? Нет, не бес это! Это брат твой - палач сидит во мне. И даже не брат он тебе: отец, дед, патриарх всего вашего палаческого рода, святой ваш палаческий...
Палач: Тьфу, тьфу, на тебя. Не бывает у палачей святых!..
Вийон: Да, пожалуй, не ваш он... Вы - кто? - вроде акушерок только наоборот...
Палач: Ха-ха-ха! Ну, ты скажешь... Вот уж писака, он и на плахе такое завернет...
Это-ж надо, я - акушерка...
Вийон: Человек с палачом, как и с акушеркой единожды встречается. Только акушерка ему помогает в мир придти, а ты - покинуть.
Палач: Ну, не обобщай. Это ты узко рассуждаешь. Мы же не только на тот свет отправляем. Мы, так сказать, и в плане профилактики... Скажем, язык вырвать, уши отрезать, глаза выколоть. Чисто в воспитательных целях...
Вийон: Да уж, воспитатели вы - куда там монахиням из приюта...
Палач: Кому, кому?
Вийон: Не важно! Ладно, давай-ка спать.
Палач: Нет, погоди. Ишь, хитрец. Я, значит, сейчас засну, а он, значит, ноги в руки и - ищи ветра в поле!
Вийон: Да сказал же - не сбегу. Ну хочешь в том своим святым - святым Франсуа, поклянусь? А то возьми, да привяжи меня к себе и свяжи руки вдобавок.
Палач: А это, пожалуй, выход! Вот только чем привязать бы?
Вийон (разозлясь): Хреном своим! Вот же придурок! Ни грамма мозгов - топор на человечьем тулове! Герцогу своему в задницу загляни, авось она тебе подскажет, чем меня стреножить. Я же тебе по французски объясняю - нет у меня сил бежать. Ублюдок!
Палач(тоже распаляясь): Ты маму мою не трогай, стихоплет вонючий. Дал бы тебе по рогам, чтобы позвоночник в гюльфик высыпался, да потом до самого Руана вонючии кости твои тащи!
Вийон (вдруг спокойно): А ты не тащи! Слушай, палач, а ты меня прямо здесь жизни лиши, а? Скажешь герцогу, что при попытке, мол, к бегству... Освободи меня, палач!
Палач(опешив): То есть как это - прямо здесь? По какому закону? От чего освободить?
Вийон: От него, который во мне...
Палач: Да кто в тебе? Червец что-ли?
Вийон: Червец! Червеца чесноком вывести можно. А чем этого вывести? (Поет)

Он приходит в тиши ночной,
Он встает в проеме окна.
И над черным его плечом
Воспаленно дрожит Луна.
У него инструмент незрим,
Но без дыбы, плетей, огня,
Напролет всю ночь до зари
Он пытает, пытает меня!

Дьявол мой, судья и палач -
Немота горячечных губ,
Непропетого мною плач,
Нерожденных стихов моих труп!

Он влезает в душу ужом,
Он ворочается и сопит,
И каленым сомненья ножом
Еженощно меня скопит.
А под утро злобно шипит,
Растворяясь при свете дня:
- Ты покуда пиши, пиши,
Ну а к полночи жди меня!

Дьявол мой, судья и палач -
Немота горячечных губ,
Непропетого мною плач,
Нерожденных стихов моих труп!

Я не знаю, кто он: сатана, кадавр или горгона. Но я уже не могу терпеть эту муку: сидеть всю ночь над листом чистой бумаги и не положить на него ни строчки! Жив я еще? Или уже нет? И если я мертв, то почему не проходит эта адская боль, это оцепенение? А если я еще жив, то будь проклята такая жизнь!
Палач (полностью серьезно): Бедный мой рифмоплет, бедный Вийон. Одно я тебе скажу - ты так наказан, как ни один герцог и ни одна инквизиция тебя наказать не смогли. Бог ли, дьявол - кто дал тебе это уменье писать в рифму, тот и наказал тебя. Хуже, чем Сизифа, изощренней, чем Агасфера. Ты обречен на вечные муки умирать над ручьем от жажды. И не мне, простому смертному избавить тебя от них. Живи, бреди по дороге - мы не встретимся более...(поет)



Как ты жалок и нищ среди этой юдоли земной,
Окаяное рубище раны твои не скрывает.
Небо бурю и град выжимает из туч над тобой,
И тебя как пушинку по белому свету бросает.

Как ты жив до сих пор в этом хладе, и море, и мгле,
Что питает лампаду почти что угаснувшей жизни,
Что за тонкая нить, та, что держит тебя на земле,
Как незванного гостя на собственной горестной тризне?

И когда над тобою последняя грянет гроза,
За мгновенье пред тем, как навек тебя в землю зароют,
Что заставит тебя приоткрыть напоследок глаза,
Что наполнит на миг твое сердце холодное кровью?

Ощущенье того, что ты жил не склонив головы,
Разгибался, когда тебя жесткие ветры сгибали,
И любил, и любил из последних наверное сил,
Даже если тебя те, кого ты любил, предавали!

И покуда в груди сердца стук до конца не затих,
Даже если уже в небесах все подбиты итоги,
Ты поднимешься, чтобы идти, и идти, и идти
Все по той же нелегкой, печальной и вечной дороге.


конец