de omnibus dubitandum 119. 153

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.153. ТАК КАК ЖЕ, БРАТЦЫ?..

    Казаки заволновались и отказались.

    Должен сказать, что Одарюк оказался человеком умным, активным и революционно настроенным. К тому же, он отлично знал казаков.

    Он настаивал, а казаки отказывались. Тогда он предъявил ультиматум: или выступить на фронт, или сдать винтовки и разойтись по домам. Казаки поняли, что если сдать оружие, могут начаться репрессии над ними по станицам, а над офицерами в особенности.

    Так поняли и мы. Согласились.

    Длинный поезд товарных вагонов поднял и пеший полк, и 4-орудийную батарею. Прибыли на станцию Тихорецкую. Она была переполнена красногвардейцами. Вид их был панический. Делятся с казаками: "Корнилов бьет, вот бьет нас! У него сила!".

    Казаки слушают и молчат.

    Мы опоздали. Армия генерала Корнилова в самом конце февраля прошла полотно жел.дороги между Тихорецкой и Сосыка и повернула на Березанскую станицу. Одарюк был там и организовал оборону своей станицы. Воспользовавшись этим, полк и батарея, не выгружаясь из вагонов, повернули назад и самовольно вернулись в станицу Кавказскую, разместившись в бараках крепости.

    О бое под станицей Березанской генерал Деникин пишет в своем труде "Очерки Русской Смуты", том 2-й, стр. 241-я:

    "1-го марта подошли к Березанской. Здесь впервые против нас выступили Кубанские казаки. Бой был короткий. Местные большевики разошлись по домам и прятали оружие. Пришлые ушли на Выселки. Вечером "старики" в станичном правлении творили расправу над своей молодежью - пороли их нагайками".

    В оправдание казаков Березанской станицы не сомневаюсь, что Одарюк, как местный учитель мирного времени, во время войны сотник и член Рады от своей станицы, - "революционным призывом" и угрозами воздействовал на мобилизованных молодых казаков. Он и в Кавказской станице говорил "зажигательные речи" и угрожал офицерам.

    На мой вопрос:

    - Для чего вы формируете Отряд Особого Назначения? - он, впершись в меня, пишет Ф.И. Елисеев, холодным взглядом, произнес: "Для того, чтобы в случае непослушания уничтожать таких, как вы"... Я это запомнил твердо.

    После своей неудачи в Березанской Одарюк вернулся в хутор Романовский, где находилось его Управление Кавказским Отделом.

    В тот же день получен Бабаевым новый и очень грозный ультиматум от Одарюка: “В 24 часа казакам сдать оружие, а нет, — в станицу вышлют карательный отряд с броневиками и бронепоездами”.

    Тон ультиматума был слишком определенный, чтобы его не учесть. События же в некоторых станицах говорили о предстоящей близкой кровавой развязке.

    Карательный отряд с бронепоездом, подойдя к станице Новопокровской, обстрелял ее артиллерийским огнем и принудил казаков разоружиться.

    Многие казаки этой станицы прибыли в Кавказскую и, просили немедленной помощи. То же произошло и со станицей Архангельской, где был расстрелян почетный казак и брошен в свалочное место.

    Тучи сгущались. Над некоторыми станицами уже разразилась гроза. Надо было спасать положение или положить оружие. Последнего мы совершенно не желали делать.

    Оставалось — ВЗЯТЬСЯ ЗА ШАШКИ...

    Голос обиды и возмущения всколыхнул всех, так как произошло неслыханное явление: казаки перестали быть хозяевами своих станиц, хозяевами своих очагов... У них отбиралось даже и оружие, как решающее достояние казачьего существования в течение многих веков!

    В этот момент ультиматум Одарюка сыграл роль поджигателя горючего вещества.

    Весть об этом быстро распространилась по Кавказской станице. Она есть центр всего Кавказского Отдела. В ней еще сохранились остатки трех полковых штабов - 1-го, 2-го и 3-го Кавказских. В станице много офицеров. В крепости начались митинги. Центр и сила - это 1-й Кавказский полк. Сильно произносилось много красивых и воинственных призывов! "Не сдавать оружия и не расходиться по домам".

    Баянами этих призывов особенно выделялись единственный офицер, он же и командир 6-й Кубанской батареи, молодой прапорщик из студентов Павлов, и казак станицы Ильинской студент Солоухин. Мы, офицеры не выступали с речами. Митинги нам были не по душе, да и говорить-то мы не умели на них.

    Проходили дни, но карательный отряд не появлялся. Наш большой дом (Елисеевых - Л.С.) был на Красной улице, почти рядом со зданием Управления Отдела (до Одарюка), а за ним старинная Суворовская крепость с валами.

    Во двор въехало пять казаков на "захлюстанных" от жидкой грязи лошадях. Лошади в поту. Казаки в черкесках, при шашках и с винтовками за плечами.

    Впереди них казак Авильцев, соратник по Турецкому фронту, которого я хорошо знал. Не слезая с коня, он докладывает мне, что в их Темижбекскую станицу прибыл карательный отряд с бронепоездом, и приказано все оружие снести во двор станичного правления. Оружие уже снесено. Комиссар станицы послал нас к вам просить немедленной помощи, так как вечером оружие должно быть отправлено в Романовский.

    В доказательство того, что именно комиссар станицы послал просить о помощи, Авильцев указал на казака с ним, который является младшим братом этого станичного комиссара, и по секрету - он только через брата послал за помощью.

    Вид вооруженных казаков, их потные и в грязи лошади говорили мне, что они шли широким аллюром все 12 верст до нашей станицы. У казаков - "свой телефон". Весть эта быстро облетела станицу. Накануне бронепоезда обстреляли Архангельскую и Ново-Покровскую станицы. Репрессии начались. Последовал новый ультиматум Одарюка - "сдать оружие и разойтись по домам". Этот третий ультиматум сыграл роль поджигателя горючего вещества.

    В просторном бараке много сот казаков. Я вижу офицеров других частей, раньше не бывавших на митингах. Очень много "стариков"-кавказцев с седыми бородами, что меня удивило. Их раньше здесь не было. Тут же встречаю "революционного" командира 2-го Кавказского полка подхорунжего Лебединцева, которого хорошо знал по Мерву 1913-1914 как взводного урядника 6-й сотни, которого здесь мы бойкотировали.

    Он будто и не переменился лицом. Высокий, стройный, крупные черты лица и все те же серо-голубые, красивые добрые глаза. Он так же был одет в серую черкеску и крупного курпея черную папаху. Увидев меня он подошел и застенчиво, словно провинившийся, произнес: "Здравия желаю, господин подъесаул".

    Мой "бойкот" сразу же испарился, и я подал ему руку. Мы стали рядом на досчатых нарах. Об ультиматуме уже все знали. Митинг открыл командир полка, подъесаул Павел Бабаев - внятно, своим густым баритоном. Стояла мертвая тишина.

    "Так как же, братцы?.. Сдавать оружие или нет?" - прорезал  толпу.

    "Не сдавать!.. Не сдавать! Давай сюда Одарюка!" - заревела толпа.

    Выступил Лебединцев. Оказывается, мы, кадровые офицеры, плохо знали своих урядников. Его речь была короткая, умная, логичная и вздернула всех, как наглядный показатель состояния массы. Выступил и казак Авильцев, рассказав, что их Темижбекская станица уже обезоружена и просит помощи, и помощи спешной, сегодня же и немедленно. Казаки все пешие. Какую же они могут дать помощь, к тому же "немедленно", за 12 верст от нас.

    - Кавказцы - по-коням! Всем скакать на восточную окраину станицы и там ждать меня! - крикнул я своим станичникам и, не ожидая ответа, бросился из казармы. За мною выскочили несколько десятков казаков, бросившиеся по домам.

    По Красной улице скачу с пятью Темижбекцами. В нашем доме - полковой Флаг и сотенный значок моей 2-й сотни. Они развеваются в руках Темижбекцев. На окраине уже свыше 120-ти станичников. На правом фланге до десятка "стариков". Быстро сделав строевой расчет, широкой рысью двинулись на Темижбекскую. Войдя в нее, один взвод бросил на железнодорожную станцию. С тремя взводами, не меняя аллюра, иду по Красной улице. Бабы-казачки, утирая слезы у своих дворов, причитают: - "Радимаи-и... Скаре-ей, скаре-ей"...

    Заняв улицы на площади и выстроив сотню у главного входа в правление со "стариками" вхожу в него.

    Шло заседание станичного совета. Половина мужиков. Мои старики с винтовками в руках. Оружие (винтовки) были уже погружены на подводы, и станичный совет "что-то решал"…

    "Кто из вас председатель совета?" - в определенном тоне спросил их.

    Красивый рыжебородый казак лет 35-ти привстал со стула и ответил мне:

    "Я... а што вам надо?"

    - Его независимый тон возмутил меня.

    "Я командир Кавказской конной сотни и прибыл сюда забрать то оружие, которое вы собираетесь отправить Одарюку... и прибыл сюда по просьбе гонцов от вашей станицы", - быстро, строго, официально пояснил ему, рыжебородому.

    "Никаких гонцов к вам никто не посылал" - парирует он мне смело и хитро, резко метнув глазами на своих членов станичного совета, - и вдруг коротко бросает мне:

    "Господин офицер... пожалуйте в мою комиссарскую комнату!" - и, быстро взяв меня под руку, ввел в нее, закрыв дверь. (Я был в черкеске, при шашке, кинжале и револьвере, но без погон).

    "Ваше благородие, (так он обратился ко мне полушепотом) - да это я сам, станичный комиссар, послал к вам своего родного брата - гонца с казаками. И не могу же я об этом признаться перед станичным советом.

    Пожалуйста, как можно скорее и энергичнее действуйте и забирайте оружие. А сам я урядник Конвоя Его Величества и станичным комиссаром стал, чтобы иметь власть в казачьих руках", - быстро произнес он.

    Бедное казачество! До каких изощрений им приходилось доходить, зажатым в тиски красной власти.

    Распустив совет, я вышел со стариками к своей сотне. Что же мы увидели? Вся площадь перед станичным правлением была запружена людьми, а на левом фланге моей сотни стояла уже сотня конных Темижбекцев. Впереди нее мой молодецкий урядник по учебной команде 1913-14 гг., Фидан Толстов, потом георгиевский кавалер Турецкой войны и вахмистр моей 2-й сотни 1-го Кавказского полка, уже в ранге подхорунжего.

    При появлении на крыльце правления, вместо команды "смирно", казаки замахали папахами, раздалось громкое "ура", а женщины приветствовали взмахами рук с платочками, радостно вытирая слезы на своих глазах.

    С крыльца станичного правления я коротко сказал им о нашем восстании против красной власти и призвал их влиться в "Восставший Казачий Стан". Пятнадцать подвод с винтовками, в сопровождении своей сотни кавказцев, немедленно же отправил в свою станицу. Темижбекцы же обещали завтра прибыть туда "всею силою своей станицы", как заявили мне.

    Смененный станичный Атаман ТОЛСТОВ, бывший вахмистр Кубанского дивизиона в Варшаве, которого я хорошо знал раньше (он родной дядя моего вахмистра сотни Фидана Толстова), настоятельно звал к себе в дом, чтобы осветить вопрос о восстании.

    Семья Толстовых была очень богатая и авторитетная в станице. Отказать ему мне было трудно, да и нужно было внести дух бодрости населению через их долгого Атамана.

    Моего коня на улице держал в руках пеший казак, поставленный от Толстова. Не прошло и пяти минут, как он вошел в дом и доложил, что "конь вырвался и поскакал в Кавказскую". На этом рыжем коне я провел всю Турецкую войну. Он ногайской породы. Исключительно сильный, но злой и упрямый. Садясь в седло, надо быть осторожным. Он всегда хочет укусить или лягнуть. Выездке он не поддавался.

    Не удивительно что он "обманул" молодого казака, вырвался и поскакал "домой"... Я не суеверный, но все же это произвело на меня неприятное впечатление как начало нашего рискованного дела. Потом он, мой "рыжий конь", еще больше сделает мне неприятностей во время восстания.

    Вместо "полчасика", как думалось, я задержался у Толстых (их большая семья) чуть дольше. Они дали мне своего коня, и я в одиночку ночью выехал домой. Не заезжая в дом отца, около полуночи я подъехал к станичной крепости.

    "Стой!... кто едет?" - вдруг громко спрашивают меня у ворот. Оказывается, здесь стоят уже два часовых с винтовками, чего раньше не было.

    "Командир Кавказской сотни... из Темижбека", - отвечаю.

    "А-а... Это вы, Федор Ваныч, - запросто говорит часовой-станичник.

    Неожиданно, в ночной темноте, с крепостного вала спускается крупная фигура в черкеске. В ней я узнаю Войскового Старшину Н.Х. Ловягина. Он благодарит меня за столь удачный успех в Темижбекской, жал руку и поздравляет меня с назначением - Приказом № 1-й - "Начальником всей конницы Восставшего Стана", добавив, что он избран казаками "Начальником всего Восставшего Стана", а помощником к нему - сотник Жуков, бывший обер-офицер для поручений при Атамане Кавказского Отдела, у смененного Одарюком полковника Репникова.

    В тоне его я почувствовал нескрываемую грусть. Сердце-вещун этого умного и выдающегося офицера-Кавказца, видимо, подсказывало ему близкую гибель.

    О подъесауле П.И. Бабаеве, нашем выборном командире полка, он ничего не сказал. При выборах в моем отсутствии его, видимо, "обошли" наши старики, как неведомого им и молодого офицера, Ловягин же был кровный "свой", к тому же самый старший в чине из присутствовавших на митинге, был свой Кавказец, сын очень богатого урядника и, к тому же, старовер, то есть на все сто процентов свой.

    Бабаев, видимо обиженный, участия в восстании не принял, и я его больше не видел, хотя не только что дружил с ним, но и любил его. На Турецком фронте я был самым старшим хорунжим в полку, полтора года полковым адъютантом. Потом мы, молодые хорунжие, летом 19{16} года стали подъесаулами, а он был только сотник. Из всей молодежи только с ним я был на "ты", и теперь, будучи избран командиром полка, он всегда советовался со мною по всем вопросам.

    События, счит{аю} не изменили бы конца нашего восстания, но Ловягин, выпуска 1895 года из Николаевского кавалерийского училища, с началом войны 1914 года, будучи на льготе в чине есаула, почему-то, вместо строя, назначен был старшим адъютантом штаба 2-й Кубанской казачьей льготной дивизии и как-то отошел от действительности событий и, близкого общения с казаками уже не имел.

    Революционные события требовали молодых сил.

    Это было 19 марта ст. стиля/1 апреля 1918 г. Где в это время была армия генерала Корнилова и Правительственные отряды Кубанского Войска, мы совершенно не знали. Потом стало известно, что в эти дни эти силы переправлялись через Кубань на правый берег у станицы Елисаветинской, чтобы взять с боя Екатеринодар.