Из-за леса, из-за гор, гл 8, Опора

 8. ДОМ НА ПЕСКЕ

      Конус опоры возвышается над головой, протыкая далеко наверху поседевшее небо. Толстые провода гудят, с натугой проталкивая ток электричества от города в деревню и дальше – на тот берег. Непрерывное гудение рождается из отдаленного мерного, никогда неутихающего погромыхивания городского и течет по вибрирующим проводам надо мной и над рекой и исчезает, затихает где-то там - в сопках и соснах правого берега.
   Толстенные железные ноги опоры дрожат от напряжения, и кажется, что этот колосс, шатаясь от ветра, силится удержаться, чтобы не сделать шаг, сойти с места, оборвать все путы свои и – уйти в чистое поле, куда-нибудь далеко-далеко. За реку, за сопки и дальше. Но нет. Он должен стоять тут, на месте, и делать свою работу. Людям, поставившим его тут, нужен ток, без света и энергии им не прожить.
   Я смотрю на толстые перекладины, уходящие наверх. Самая нижняя часть ноги с наклонным ответвлением, уходящим наверх, поделена на части горизонтальными балками, первая из них -  метрах в двух-трех от земли. Интересно, как это наши ребятишки, подростки, оказывается,  умудряются забираться на них?!
   В прошлый раз, месяца три назад, когда мы пасли с дочерью, она сделала это у меня на глазах. А я даже еще и помогла. Предупредив, чтобы уж на самый-то верх не залезала, я подсадила ее слегка, и каким-то непостижимым образом хрупкая на вид девчонка, перебираясь с одной перекладины на другую, добралась до лестницы. И, легкая, как птичка, начала вспархивать все быстрее и выше, выше, внутри винтообразного тоннеля лесенки. Вот первая площадка. Вторая.
  - Хватит, - кричу, - возвращайся!
   Все тоньше ступеньки и перильца, все ненадежной кажется стальная конструкция.
  - Дина, хватит, слезай уже! Кому сказала! Сорвешься же!
   Но она, не обращая внимания и хохоча над моими страхами, забирается все выше. И вот, на самом верху уже, на верхней площадке, замерев, любуется открывающимися видами. Все, как на ладони: и деревня полуостровом на излучине Томи, и город виден до нового моста с трубами Коксохима и Азота, и дальше, и даже тот берег за штакетником из сосен по гребню сопок.
  - Свободаа! Я лечуууу!
  - Дежись крепче, не упади!
   Я смотрю снизу, и боясь, и радуясь за нее, и где-то даже завидуя, что сама-то не смогу уже так, при всем желании, где уж мне угнаться за чадом своим. А так хотелось бы хоть на миг ощутить себя парящей над миром свободной птицей! Да годы и беды придавливают книзу.
  - Сейчас возьму и прыгну! – доносится с высока, и издевательский смех совсем пригвождает меня к земле.
  - Вот черт! Господи, да прекрати ты уже! Слезай, говорю!
  - Мам, а коровы за перекат пошли, иди догоняй!
  - Да ну их, ну-ка слезай давай, быстро - я сказала!
  - Нет, я здесь останусь, и буду тут жить! Поживу, пока не надоест. А потом улечу!
  - Ты что, издеваешься?! Слезай, ну пожалуйста, слезай, только осторожно!
   С реки, полукругом опоясывающей поляну, залетел холодноватый для августа ветерок, а наверху он обычно усиливается, вот возьмет этот ветер и сдует эту пылинку, зависшую между небом и землей! Опора кружится и раскачивается у меня на глазах. Четыре ажурных ноги кажутся паутиной, в самом центре которой залипла почти невидимая крошечная жертва… еще немного, и ей конец. Это сейчас я все же знаю наизусть пару материнских молитв, а тогда кроме Отче наш ничего на ум не приходило, и я начала шептать всплывающие в памяти слова… Иже еси на Небеси…
   Наконец дочь начинает спускаться. Тем утром тоже был туман, и там, вверху, железо еще сырое и скользское. Вот нога ее сорвалась… воля Твоя!.. вторая площадка. Третья…и остави… как и мы оставляем…Четвертая… и не введи… снова нога соскальзывает… но избави нас от лукаваго!
    Еще две площадки, молитва закончилась. «Ангеле Божий, хранителю чада моего! – вдруг четко произносит мой голос. – Покрый его крылами твоими и сохрани от всякого зла и тяжких обстояний! Спаси и сохрани мое родительское благословение рабу Божию Дарию!»
    Еще одна площадка преодолена, осталась последняя. Тогда вспоминаю самую простую молитвочку: «Господи, Иисусе Христе, помилуй нас грешных!» Ступеньки все шире, как и пролеты между площадками. «Господи, помилуй…Господи, помилуй… Господи помилуй, прости, спаси и сохрани!»
    Когда дочь, чудом не свалившись, спустилась наконец на землю, накидываюсь с упреками:
  - Ну вот что ты творишь такое?! Мало мне горя, так еще с тобой что случись? Я этого вообще не переживу.
   Но в глазах ее, еще хранящих отблески близкого неба и восторга от этой близости, прыгают чертики:
  - Да ладно тебе. Пережила т о, а э т о уж тем более переживешь. «Не переживешь»!  А если я жить не хочу! Все равно прыгну!
   Ну вот. Опять эти ревности, и зависти, обиды и непонятки. А ведь еще только что мы с ней, казалось, были так близки, почти как подруги. В такие нечастые выходы на природу, попивая пивко, только и можно спокойно поговорить о чем-то. А лучше, конечно, без пивка, вообще без спиртного - не эта ли бесовщина, та, с которой все началось?!.Но чем больше запрещаешь, тем слаще запретное, да и бес-полезно уже с этим бороться, и все мои попытки поговорить «по душам» всегда натыкаются на стену. Мое собственное дитя кажется все более и более непонятным, отдаляющимся, уходящим и ускользающим, - той частью моей души, что и для меня самой-то навсегда, наверное, останется загадкой…
  - А если бы я все же спрыгнула оттуда?! Тебе же проще стало бы.
    Я, онемев, просто молча смотрю в ее желто-коричневые глаза, где так и мечутся бесенята. Наконец, выдавливаю:
  - Почему ты такая жестокая?
  - Я – жестокая? А то ты – добрая! Все такие!.. Да не бойся, не прыгну. Пока что. Я чуть не сделала это, когда Серега меня бросил. Но не сделала, дура. Овца. Ненавижу себя. Всех ненавижу. Мужиков – особенно. Все – козлы вонючие.
  - Говорила же тебе: не связывайся с ним, с женатиком, так не слушала…
  - Ой, заткнись уже, а! Если бы ты не влезла, мы бы вместе были!
  - Виноватого ищешь? Я-то причем, если у него, ты знала это -  трое детей, и он сам не скрывал, что не собирается их бросать. Да и с женой они три пуда соли вместе съели, пока не наладили семью.  А тут он возьмет и бросит все, чтобы с тобой начинать все с начала! Кем ты себя возомнила? Упрямство твое, самоуверенность, - что тебе дали? Пять лет молодой потерянной жизни… Тебе уж скоро тридцать стукнет, а все дура-дурой.
  - Двадцать девять.
  - Все еще надеешься, что он вернется? Замуж надо выходить, внуков мне рожать.
  - У-уу...Не смеши, за кого выходить-то?
  - А как же Гвоздь… и другие?
  - Да я ими пользуюсь просто. Хочу – беру, хочу – бросаю. После Сереги никто не нужен мне по-настоящему. Еще немного, и я добилась бы его. А ты!..
  - А знаешь, что про тебя в деревне болтают?
-- Да мне по… на них! Уроды! На себя бы посмотрели! Святоши! Ненавижу! Ты сама-то давно такая хорошая, верующая стала? Вот я захотела бы, и прыгнула, и никакой Бог меня бы не спас! Потому что Его нет! Одни чудеса и сказочки для детей. И не указывай мне, сама знаю, как мне жить!
  - Ты и меня ненавидишь? Презираешь?
   Она молчит, но в глазах ее я вижу ответ.
  - За что?! – но дочь, развернувшись, молча уходит. Просто бросила меня, и ушла.
   Я смотрела ей в спину. Ни разу не оглянувшись, исчезает за деревьями тоненький силуэт. Идет, приплясывая и размахивая руками – видимо, слушает в телефоне какую-нибудь свою леди-гагу, и  кто-то невидимо дергает ее за ниточки, привязанные к ногам-рукам. Тот маленький человечек, что был моим любимым первенцем, Ангелом моим чистым и непорочным – исчез. Только тень от опоры острием указывала путь, которым ушла она… Ну почему я не привела ее маленькой в церковь? Вернее, привела в два года, покрестила, чувствуя, что «так надо», и – все. Лет в семь купила детскую Библию. Как она ее читала, что вынесла из нее – не знаю (были книжки и "сказки" и поинтереснее). Наверное, читала она ее без особого интереса. Мне и самой было «не до того», - перестройка, будь она неладна, разгорелась буйным пламенем. Надо было как-то выходить из этого котла. И не думала я тогда, что вера как раз тогда и могла бы помочь преодолеть трудности. Лучше уж верить в чудо, как я понимаю сегодня, чем вообще ни во что…
   Вот и сынок мой. Он ведь тоже, как я узнала совсем недавно, любил в отрочестве лазать на эту проклятую опору, проходя вместе с другими пацанами «обряд инициации». Ну вот почему они так безответственно относятся к жизни своей, которую я им дала?! И, получается – ко мне. Господи, какое право имеют они так поступать? Я совсем не справилась с ними, как мать?! Что я сделала не так?..
   Напрасно я ждала, что дочь вернется. Захлебываясь горьким пойлом (позабыв уже, что дала Богу обет – не пить, «только спаси сына», – но ведь чуда не произошло, лучше не стало, зрение не возвращается к нему!), слезами и соплями, я взывала к небу, но видела только заостренную пику опоры, описывающую круги в холодной вышине над головой и размахивающую хлыстами проводов, со свистом рассекая воздух вокруг меня, - крошечной былинки, затерявшейся в высоком колючем некошеном сухостое посреди широкой поляны.
  - Господи! Для чего все это? Для чего ты даешь такое чудо, как жизнь, человеку, который ее и ненавидит потом, и губит себя? Говорят, что Ты – Любовь. Ты – Отец мира и человека, Ты создал все, зачем тогда Ты создал еще и ненависть? И эта боль, и вся грязь душ наших – откуда они? Бесовщина вся эта… Кто нас дергает за веревочки все время?!. Что живет в каждой половинке меня, в каждой моей части? Светлое-темное, а посередке темнота. Неужели вся судьба наша, все несчастья, по воле Твоей?! Значит, Ты не всемогущ, раз допускаешь все это, Ты просто жалок, я и хочу, но не могу поверить в Тебя. Зачем мне такая вера, где все ложь, от начала и до конца? Вера, построенная на лжи, лицемерии и чудесах, - худшее, что придумано человеком, сказочка, сочиненная для слабоумных и отсталых, которая вносит еще больше хаоса и разрушения в души людей… Бог есть любовь? Ну вот где сейчас эта твоя любовь? В упор не видно и не чувствуется. Эта боль невыносимая, этот дикий страх смерти и ужас, поглотивший душу, это непоправимое несчастье, свалившееся на голову и вдавившее в землю – это и есть любовь?! Я чувствую себя и детей погребенными заживо.  Так что же дальше, это конец?! - думала я тогда, и отчаяние закипало во мне, страшное, неизбывное, отчаяние кипело в крови, слепило глаза, выплескиваясь из сердца на весь белый свет, на землю, и…на небо!..
  - Если Ты есть, сотвори чудо, исцели дитя мое, и я поверю! – кричала я опоре.   
   Но она молчала. Только ветер по-прежнему гудел в натуженных проводах, готовых вот-вот лопнуть от его напора.
   Вот, это и есть настоящий ад. И ты один на один с ним, с его пропастью и засасывающей все и вся пустотой. Ты стоишь на самом краю, как тоненькое чахлое деревце, едва зацепившееся корнями за камень, ветер гнет и ломает тебя, и вот-вот ты сорвешься и полетишь вниз, где бурный поток воды-времени подхватит тебя и унесет в небытие. В последний миг ты обращаешь лице твое к небу и зовешь: спаси меня, погибаю! Но в ответ слышишь только молчание.  Ты оставлен. Забыт. Ты в аду. Ведь слово «ад» означает – «срезать ветви дерева, наказывать». Но ведь не вырывать же с корнем!
   Время остановилось и исчезло.Толстенные стрелы уходили вверх, соединяясь в одной точке, и утыкались в крутящееся, бестолковое, немое небо. Может, оно что-то и хотело сказать, но я не слышала. Я упивалась вином и горем своим, и ненавистью. Я попирала небо, топтала землю, желая их уничтожить. До конца. Быть может, только тогда начнет рождаться что-то другое, новое, уже совсем иное. То, что в воле Его. И - моей?!.
   Ведь мое деревце еще не вырвано с корнем. А значит, не оставлено, не забыто. И время еще есть.