Из-за леса, из-за гор, гл 11 За перекат

  11 За перекат

   Весело скачет водичка по камням, на вид прозрачная, но течет она из города, и, конечно же, поэтому совсем не чистая она. Переходила я по ним осторожно, но все равно промочила ноги еще больше. Хорошо хоть, дорога вдоль берега еще сухая, не скользкая, снежок только припорошил ее слегка и не растаял еще, хотя стало тихо и как будто потеплело. Коровы исчезли за деревьями, только подотставшие овцы и козы еще бежали впереди, далеко впереди. Мы прибавили шагу и вскоре нагнали их, мирно пасущихся на полянке.Только Зорька, как всегда, ломанулась куда-то в заросли, я было полезла за ней, но Серега остановил:
- Наташ, да не ходи, придет она обратно, как миленькая, в стадо. Они ж все вместе, друг дружки  стараются держаться.
- А бывает, и теряются.
- Да если только по дурости взблажает одна-другая, отобьется и пойдет блудить по окрестностям. А так нормально пасутся.
   Я вылезла из кустов, обрывая колючки репья с одежды.
- Блин, ноги мокрые, не простыть бы.
   Серега снова глотнул из бутыля и достал папиросы. Лицо у него разгладилось, стало еще блаженнее и простодушней. Тут, в лесу, его неказистая фигура кажется как-то на своем месте. Не коробит взгляд замызганная одежда, грязные сапоги и полы длинного плаща, - тут это не грязь, а земля. И навоз, которым, как лепешками, обкладывают коровы обочину дороги, - не говно вовсе, а именно – навоз. Полезная в хозяйстве вещь, удобрение для растений…
- Выпьешь сама-то, помогает от простуды.
- Вообще-то я обет Богу дала. Завязала. Лишь бы только с сыном все наладилось. Но, блин, так холодно стало, я уже глотнула пару раз.
- Да попей, чего там, е-мое, легче станет. Да и есть ли он, Бог-то? А если и есть – не нужны мы, поди, ни Богу, ни черту, ни обеты наши – кто их услышит? Всеми забыты.
- Я раньше тоже так думала. А вот – как подперло… Когда рухнуло все, такая пустота образовалась…так страшно стало, хоть волком вой. Я и выла. Уходила, где никто не видит и не слышит, в огород или к коровам в стайку, и выла. И ничем не унять эту боль, и никто не в состоянии помочь...
- Да, жалко пацана. Здоровый вроде с виду, кровь с молоком, а вот поди ж ты.
   Река, сделав округлый поворот к городу, стала еще шире. И течение здесь еще усиливается, еще больше размазывая по поверхности воды отражения скал на правом берегу.
- Я была в каком-то вакууме, и сама в атом превратилась. Орала: Бог, если Ты есть…спаси! Даже коровы переставали жевать, подходили и смотрели такими глазами…жалостливыми. Но я брала себя в руки – главное, не впадать в отчаяние. Брала вилы и начинала работать. Потом - больницы эти. Билась, как рыба об лед. Все врачи отказались от нас – «не наш больной», и все тут. Отпинывали, как могли. .  Спасибо Ирине Николаевне, начмеду, приняла его все же, и с самого начала сказала мне: «Мама, молитесь… угроза для жизни…» Сейчас выясняется, что еще болезнь крови, тромбоцитемия, и атрофия зрительных нервов, а при таком диагнозе прогноз неположительный… Когда вот так остаешься один на один с бедой своей, - кажется, весь мир восстал против тебя. И даже небо обрушилось и придавило тебя. Вот что делать? И где взять силы?
- Да, в наше время трудно выживать. Но ты молодец, добилась же – положили его в больницу?
- Положили, обследовали, консилиумы разные собирали,-  через Департамент здравоохранения, куда тоже пробиться не так просто: так они сами себя охраняют. «Не наш больной!» - и окулисты, и неврологи, и гематологи твердят. Только в церкви никто не сказал: это не наш! Наоборот, только тут мы себя почувствовали на своем месте. Бог сохранил жизнь, но отнял у сына зрение. Мы увидели иное небо и иную землю, все в новом свете. Увидели Бога.
- Я был пару раз в церкви на крестинах да на чьем-то отпевании. Как-то че-то не понятно, чего они там, попы эти, и поют. Но так, что жалко становится, и себя, и всех. Живем как-то, бестолково. Крутимся, крутимся, а потом раз – и нету. Конец. Стоит ли вообще крутиться? Время тратить.
- А если не конец там ждет все-таки? А правда – что-то другое? Я, когда начала задумываться об этом, взяла в библиотеке книжку «Научные доказательства существования Бога», и поразилась. Там все ясно и понятно так рассказано, что, например, живое не может появиться из неживого. Без души нет человека или животного, без всеобщего Духа весь мир вообще рассыпался бы в прах. Это как законы физики, тяготение-отталкивание и так далее. И не было никакого большого взрыва, ведь взрыв может породить только хаос. А тут наоборот – все так гармонично, вдруг устроилось. Сначала создана энергия, - небо, а потом – земля, материя. Материя тела основана на энергии, - это душа, - а они никуда не исчезают. Это мы еще в школе проходили. Теория Дарвина – всего лишь как гипотеза была им предложена, а власть имущие за нее ухватились, сразу поняв, как она им выгодна. Человек – просто обезьяна, потребитель, и должен им оставаться и потреблять, потреблять, потреблять, и только этим и заниматься.
- Ага, именно – потреблять так, что замучаешься, и тут рифма напрашивается нехорошая…Но не скажу, какая, я ж не поэт какой-нибудь все же.
- Да, поэты…они, между прочим, как и художники, чувствуют все на интуитивном уровне, и бывает, что, как пророки, на богодухновенном уровне что-то говорят такое, близкое к истине. Физики все друими словами называют. А в Библии между прочим все то же самое, только по-другому описано. Словами другими. Я начала читать, и аж до слез: как четко, сжато, но поэтично и многообьемлюще все описано! Иносказательно. Надо просто не умом даже, а сердцем принимать, тогда и откроется если не все, то многое. Весь мир совсем другой стороной обернулся. Там вообще непочатый край – много всего, что можно открывать для себя полезного. Поздновато только мы обратились и пришли к этому. Через испытания.
- В церковь пошли?
- Ну да.  Поначалу там тоже ничего не понятно. Вникать надо. Там очень сложно все – особый церковный круг богослужений. И в Писании тоже. Но все как-то сразу легло на сердце. Слова такие – в душу входят и врачуют. Нигде больше нет таких слов: «И Слово было у Бога, и Слово было – Бог…» И начало, и конец всему связалось в одно целое. Круг замкнулся, и все мирское остается где-то за ним. Я теперь себя защищеннее чувствую и уверенней. Но и – как бы обязанной жить по-божески. Обеты, конечно – это не то: ты мне – я тебе. Тут другое…
- А чудеса все эти: непорочное зачатие…
- А не чудо ли все кругом? Куда ни глянь – везде оно! Как все создано. И вообще. Вот этот листочек – не чудо ли? Или снежинка. Или мы с тобой.
- Ну да…я вот – сколько раз на волоске висел, а вот живой еще пока, думаешь: Господи, пронеси! И – проносит. Правда, есть что-то такое.
- Надо не только верить, а жить в этом. А это – самое трудное как раз.
- Ага, е-мое, так и соблазняет нечистый дух – жить, как проще. Я так вообще - самый бестолковый, никуда не годный мужик.
- Да нет, не самый. Работаешь вот. И коровы тебя любят, слушаются.
   Мы их нагнали, - стоят себе на полянке, жуют, особо не разбредаются по кустам.
- А меня вот – убить мало. Детей своих – самое святое для матери – не досмотрела. Все равно, что убила.
- Зря ты так, Наташ. Ты же все делаешь, что можешь.
- Значит, не все. Главное что-то упустила. Просмотрела. Надо было все же к людям больше прислушиваться, наверное. Не люблю я эти пустые разговоры, сплетни раздражают…
  Вышло из-за тучек солнце, и снег снова стал водой. Я сорвала с осинки мокрый листок – один из ее немногих оставшихся еще на ветвях деток. Золотая филонь, и красная, словно кровь, середка с нарисованной на ней копией матери…Кто-то трогает меня за рукав: это Дашка, безмылихина коза, дает понять, чтобы я дала ей съесть листик. Смотрит в лицо своими хитрыми желтыми глазами со странными  горизонтальными черточками зрачков, и вдруг прыгает, упираясь острыми копытцами  мне в грудь, и хватает лист. Жует быстро-быстро, и снова требовательно сучит копытами: давай, мол, корми меня! Вспомнила ведь, как я в прошлый раз наклоняла ветки, чтобы ей удобнее было есть!
- Ты просто общаешься мало, замкнутая какая-то. Вот люди и выдумывают. Главное – здоровайся, улыбайся, приветливей будь, люди и потянутся к тебе.
   Город здесь ближе, где-то за лесочком, и гул от него, слегка заглушаемый деревьями, смутно напоминает гул от огня, на котором жарятся грешники…
- Сереж, а ты веришь в коллективное бессознательное?
- Чего-чего? Эт че такое, и с чем его едят?
- Ладно, проехали…
- Мне с тобой легко говорить, не заметила, как всю душу выложила. Беззлобный ты, добрая душа.
- Нет, я – бес злобный, - смеется Егор. – И бес-шабашный. И…
- Гони их в шею, бесов этих! Я в Евангелии вычитала притчу о семи бесах. Если выгнать из дома семь бесов,  грехов, дом останется пуст. Надо заполнить эту пустоту. А если нет – они вернутся и приведут с собой еще каждый семерых, а те – еще по семь, и так их станет легион.
- А чем заполнять пустоту?
- Ну… верой… надеждой, любовью. Терпением, смирением. Молитвой, покаянием…
- У меня и дома-то нет никакого. Так что все – бесполезно.
- Дом души. И бесы – тоже работают на Бога, они играют на мелких страстях человека, и если он позволяет им, вытаскивают их на свет божий. Сами как бы материализуются и получают имя. И идут по пятам, все время подталкивая к греху. А потом человек, совсем уже безвольно, идет сам за ними, как лошадь на поводу…А еще, мне кажется, мы навешиваем своих бесов друг на друга. Злая энергия копится, копится, сгущается, материализуется, и образуется новое существо – элементал, или бес… Но это все тоже - больше как иносказание просто, наверное.
- Не скажи. Я ж ведь сам их видел, воочию. Давай присядем вот сюда, на поваленное дерево, расскажу. – Серега достал из котомки газетку, постелил на замшелый ствол березы, и мы присели. Дашка, недовольная тем, что ее перестали кормить, начала уже в наглую прыгать на нас, требовательно глядя в глаза своими желтыми хитрыми глазенками. – Дашка, пошла вон, мы и так уже все мокрые с тобой стали, с веток так и брызжет водой.
   Но коза не уходит, а то и дело подступает поближе и норовит встать копытами то на спину, то на грудь: неохота ей уже самой доставать листики с деревьев, как делают ее товарки. А Серега, отмахнувшись от нее бичиком своим, глотнул еще бражки, закурил и начал рассказывать:
-  Недавно бухали мы недели две подряд, вообще не просыхали.  Не знаю, как, но все же пас я тогда, кто-нибудь приходил, приносил допинг, помогал стадо удерживать. И как-то ночью лежу в полусне у Щербачихи на диване, устамши, прикемарил, а наши все гудят, гудят...а тут слышу – вроде гудели-гудели, да перестали, видно – все спать ушли, думаю. И так хреново мне, что лучше сдохнуть, чем так мучиться, и похмелиться нечем. Ну, думаю, прекращать надо, а то и правда кони брошу. Вот я дурак, че с собой- то творю, с жизнью своей...

Слышу, тишина настала,  такая странная, мертвая… до жути...С трудом открываю глаза: сидят. Сидят за столом, но только не наши, все незнакомые какие-то. Откуда взялись? На столе бутылки еще полные стоят, закусь разная. Чувствую, в горле все пересохло, аж саднит. И в нутрях так и горит.
- Люди добрые, не дайте помереть, налейте чарочку!
   Смеются:
- Не добрые мы, - говорят, - но…это еще как посмотреть, правда… да и не люди в общем-то.
- Что ж – нелюди, что ли? – поднялся я с кровати, подошел, сел к столу, стакан уже полный стоит.
- Пей, - отвечает самый ближний, - Серега, не все ли тебе равно, с кем пить? Меня, например, если хочешь знать, тоже Серегой звать. А по фамилии я – Бесшабашный.
- Хм, необычная фамилия.
- Почему – ничего необычного. Вот, гляжу, – весело у вас тут, и пришел я на ваш шабаш, и братьев своих привел с собой. Давай, брат, выпьем за знакомство. Хотя давно мы уже знакомы с тобой, можно сказать – даже родня!
- Да ну?! Родня, говоришь?
- Ага, родня, вот эти – по одну сторону стола – поближе, а вон те, по другую, - подальше. Да все мы – братовья на самом деле.
- Ого, сколько братовьев сразу обьявилось у меня! Двоюродные что ли? Родной-то один только…
- Да и тот из родного дому выгнал тебя.
- Знаете его что ли?
- Знаем. Мы все знаем про вас!
- А где же вы раньше были?
- Да мы давно уже за тобой следим, присматриваем, помогаем даже. А теперь вот решили обьявиться. Потому как ты стал совсем близок нам, родной ты наш! Нравишься ты нам.
- А почему?
- Да ты пей, пей, не стесняйся, закусывай.
- Ну, за ваше здоровьичко! Эх, хороша водочка! Давайте уж тогда поближе знакомиться, - как бишь вас, по батюшке?
   Еще больше смеются:
- Батюшку нашего лучше не поминать пока… - говорит тот, что рядом с Серегой Бесшабашным сидел, -  Меня вот кликают Бессовестным.
- А меня – Бесталанным, - это уже третий.
- О! Что-то это мне напоминает…
- Да ведь говорю же тебе -  это ж мы – братья твои, по крови, все равно что твое второе и третье «я».
- Выходит, я и правда такой, - и бессовестный, и…
- Бес-Полезный, - представился четвертый.
   А пятый, привстав, поклонился и представился:
- Бес-Славный, к вашим услугам.
- А еще надеялся, что я – славный малый, как говорят, и не такой уж совсем конченый человек. Славы не ищу, правда - охота, как и всем, казаться лучше, чем есть. Но в общем-то я беспритворный, бескорыстный – почти задаром коров пасу, людям помогаю, за пузырь несчастный вкалываю.
- Бес – Хитиростный еще скажи, - подал голос пятый бес. – Хоть и весь на виду, как говоришь, а схитрить все же можешь, если приспичит.
   Тут подал голос тот, что сидел в одиночестве по другую сторону от меня стола:
- Да нет, конечно, не слушай ты их. Совсем ты не бесталанный – талант есть, как и у каждого человека, только ты его в землю закопал. Мог бы быть неплохим художником, например, ну или хотя бы – гончаром, плотником. Лень вот матушка одолела, и стал ты бездарем безвольным, бездумным, таланты все в навоз закопал. Но зато безотказный, небездельник...
- Давайте тогда ему имя дадим – Бессребренник, или Бесдарный, или Бессознательный, Бесконечный…а можно еще – Бессердечный, Бескрайний… Много у нас есть фамилий хороших. А хочешь – будешь Бесподобным?!
- Кому подобным-то? – пошутил я. – Богу что ли?
- Ну ты загнул! Зачем тебе это? Скучно там у них. Все время надо что-то выпрашивать, кланяться, умолять о чем-то, каяться да молиться… А у нас весело, безответственно, что хотим, то и творим, и все людишки у нас в кулаке! Поступай к нам на службу, не пожалеешь!
- Да он такой же, как я – Бес-Покойный, бродяга бездомный, не сидится ему на месте. Шатается по миру, как Каин неприкаянный. Пускай для начала ко мне идет в помощники, научится кой-чему, а там и на повышение пойдет.
   Я удивился:
- Раз ты – покойный, чего же тут сидишь тогда? Я что – тоже уже…
- Да нет, успокойся, живой пока еще, но, правда, недолго тебе уже землю топтать, зря надеешься, что до пенсии доживешь. Это мы – вечные. Присоединяйся к нашей семье, седьмым станешь, тоже станешь бес-Смертным.
- То есть – бесом смертным?
- Ну, опять же относительно – пока тут, в мире этом, будешь сущим бесом для всех. А потом, уже т а м, - там видно будет, на какое место тебя определят. Но без дела не останешься, это точно, работы у нас всем хватает. Но работка так себе – не бей лежачего. Люди сами делают все, что надо. Хотя если уже доконал кого, так что из него уже ничего не выжать, и не жилец вовсе, - тогда одно удовольствие и добить. В общем – весело будет, это я тебе гарантирую! Ты же любишь веселье! Да и бессмертие – тоже штука хорошая, согласись?
- И что же вас так много-то…развелось? И на «бес» и на «без».
- Да, много, еще целый легион можем привести, если захочешь, а то и не один.Это еще благодаря Ленину вашему, ох и хорош же был бесовский послушник, и разгулялись же мы тогда! При нем же, его прислужники ввели в язык русский эта приставку – «бес». А вот церковники, зараза,  не приняли это правило, до сих пор не хотят нас признавать. Везде почти пишут «без» да «без».  Но все равно тех, кто нас размножает и материализует словом и делом, и помышлениями – гораздо больше, чем их, слава сатане! Нам даже и стараться особо не надо – люди сами все делают, чтобы множить ад на земле и в мире во всем. Так что присоединяйся, Серега, станешь жить припеваючи!
- Так…ну а кто вон тот – седьмой?
Седьмой встал, поклонился, ухмыляясь:
- Позвольте представиться, - бес - Совестный.
- А ты-то здесь зачем? Я вроде бы, стараюсь жить по совести, никого не убил, не ограбил, слава Богу…
- А вот это ты зря сказал! Если уж с нами, слова этого не говори никогда! К тому же – хочешь знать, когда ты поступал не по совести? Смотри.
   Тут экран  щербачихиного телика. Который сто лет как уже не работает, загорелся, и там такие картинки из моей жизни пошли…
- Так что, выходит, душу свою ты давно уже погубил, золотой ты наш, ни за грош пропадаешь, и деваться тебе некуда.
- Ну давайте хоть поторгуемся тогда: сколько может стоить моя душа?
- Ну что там у тебя осталось: крохи малые. Добродушие? Вот его и отдай.
- Но тогда фамилия у меня будет – Бездушный, выходит? Закавыка какая-то: буква «з» мешает.
- Смотри-ка, грамотный! Не бери в голову, это дело поправимое. Так ты согласен? Тогда давай выпьем еще, расслабимся! Водки и вина сколько захочешь еще нальем!
- Да мне на работу скоро уже вставать, светает однако.
- Забей, неблаженный ты наш! Тебе ли коровам хвосты крутить?! Служить этим людишкам, которые тебя и не ценят совсем, унижают все время. Ты же хороший мужик-то вообще-то, умница. А должен всю жизнь в навозе рыться? Чего ты там откопаешь ценного?
- Кто знает…может, - он, навоз-то, и смиряет еще меня, и коровки не дают мигом загинуть, в запой совсем уж страшный впадать…
- Да брось ты! Жизнь-то такая короткая у вас, людей, стоит ли ее тратить на что попало? Живи себе в удовольствие, не забивай голову всякой хренью.
Ну что, пьем на брудершафт?!
   И все бесы, довольные, тянутся ко мне своими рожами противными и бокалами чокнуться хотят.
   Снова заговорил тот, что сидит отдельно от всех.
- Ну это уже слишком. Не пей с ними, Серега, не братья они тебе вовсе. И не все, что они говорят, правда. Ибо отец их – лжец, и они – дети тьмы.
- Но и мы кое-какой свет проливаем, грешки человеческие на свет вытаскиваем!
- Чтобы играть на них, на страстях человеческих, и питать ими геенну.
- Зато нас много, и еще целый легион можем привести, или несколько, а ты один! Да и тот бескрылый уже! Че ты можешь-то против нас, без-сильный ты наш? Да, Серега?
   Но тут Ангел мой (как я понял) поднялся, и снова загорелся экран, и увидел я те ситуации в жизни моей, когда прямо каким-то чудом оставался в живых…И у Ангела крылья оказались на месте, скинул он пальто, и я увидел перышки, правда, хилые и темные от грязи, - не такие, как я видел на телевизоре, когда он спасал меня еще совсем малого, отвоевывая у бесов…
- Да, поизносились крылышки-то, - хохочут бесы, - А давай отрубим их совсем, а, Сереженька? Зачем они ему теперь? А мы тебе другие дадим, покрасивше, побольше, можем даже из чистого золота подарить! На вот, бери топор, руби! Руби, говорю!
   То один, то другой подступают бесы, и суют кто ножик, кто топор в руки, и подталкивают:
- Бей, бей его!
- Братцы, вы чего? Че делаете-то! Не надо! А-а-а!Не хочу! – но они взяли меня под белы рученьки и подводят к ангелу… - А ну вот как я вас этим топориком-то!
   Такой шум да гам поднялся! Очнулся я: сижу за столом, один, в одной руке – стакан пустой, в другой – топорище сжимаю.  Собутыльники мои, – не те, что пригрезились, а те, с кем пил на самом деле, – Щербачиха, Андрюха, Наташка и Лариска Бамбучихи, Колька, Генчик ну и еще кто-то, - все че-то там в летней кухне орут, воют, не пойми чего происходит. Пошел туда, смотрю – Любка вся в крови лежит на кровати, вся изрезанная. Убили, выходит. А кто? И на меня глядят, в руке-то топор у меня. Выходит, я и убивец.
   Я с ужасом смотрю на него:
- Че, правда что ли?
- Да ну. Оказалось – разобрались потом менты – Андрюха скрысятничал, пузырь винишка припрятал себе от всех, а Любка нашла. Он и обозлился. Ножиком всю истыкал – все пытал, где вино спрятала. Не верил, что в одно рыло вылакала, ему не оставила. И ножик нашли, с отпечатками.
- Жалко, молодая еще совсем. Откуда они вообще взялись тут у нас с Андрюхой этим?
- Сорок только исполнилось, отмечали как раз. Да кто их знает, откуда взялись. Ничего не говорят.
- А Лариску почему забрали?
- Да она, вроде как, с ним снюхалась, с Андрюхой-то. Вместе они и… А бесов я вот как тебя видел.
- Может приснилось?
- Да какой там, не спал я. С перепою спать вообще не могу, так, в полусне зависаешь... Да и не только я их видел и говорил с ними. И Колька, и Андрюха, и другие. Наверно, и правда они есть, духи поганые эти. Главное, предсказали, что долго я не заживусь на свете этом, прикинь?!
- Да не верь ты, Сереж. Они ж дети сатаны, а он – отец лжи.
- Самое обидное, если до пенсии не дотяну. Хоть и крохи буду получать, но стабильно, каждый месяц.
   «Да уж, - думаю, - с этого стабильного дохода ты быстрее и скопытишься, наверное…»
- Нынче год нехороший, високосный, много народа покосило уже.
- Да сами себя мы косим, в основном-то. Чем виноват год, в котором на один больше? Если только тем, что на один день больше греха? У меня вот в високосные года дети родились, и это были самые счастливые для меня года. Правда, этот вот – год огненного дракона – и меня хорошо подкосил, и детей… А какие они обличьем, Сереж, бесы-то?
- Страшные, как черти! – смеется он. – А вообще выглядят также, как мы...даже рогов и копыт я чего-то не разглядел. Все больше очеловечиваются, наверное…
- Ну так страшные или нет?
- Да нет…нет, наверное, все же страшные…холодом веет, смрадом каким-то прет, духом неживым…Темные они. И не понять: то вроде ничего, красивые даже, а то вдруг такое рыло глянет на тебя, жуть берет. В любом обличье могут предстать. Но если уж совсем плохо все – чертиками являются хвостатыми да рогатыми – показывают себя такими, как есть, наверное. Вот, на Дашку малость смахивают. Да, Дашк? Такие же проказливые, хитрые, косоглазые. Ну-ка, иди, Даша к своим, нечего тут тереться, ишь, пристроилась. Сама ветки доставай, лентяйка.
   Но коза, совсем уже обнаглев, прыгнула на меня, чуть хлеб не выхватила из рук. Тогда Серега показал ей бич и слегка щелкнул, это подействовало, но не на долго, и вскоре Дашка, прихватив еще Машку и Сашку, снова уже подкрадывалась к нам поближе.
- Даа…не дай Бог такое увидеть…А ты сейчас где обретаешься, все там же у Щербаков?
- Неет. Так – то у Кольки отсиживались, пока брат его нас не выставил. То у Бабучихи, пока мужик ейный дом не продал.
- Продал все-таки. Он-то вроде мужик путевый, говорят, хотя я лично его ни разу не видела, непьющий, долго терпел весь этот вертеп. А где они теперь все?
- Наташка не знаю, сыновья у нее, все четверо, кто где. Один, старший самый, удавился уже давно, другие тоже наркоманы.
- Лариску забрали, а дети ее?
- Пацан в город подался, скоро в Армию заберут, где-нибудь пока перекантуется. А Настьку в детдом, наверно, отправили.
- Кошмар… - говорю я, а сама думаю: ну и хорошо, что весь шалман ваш разогнали, меньше беситься будете, и девчонка хоть не голодная будет, а то все время пасется вместе с мамкой своей у магазина, копеечку выпрашивает... Да и дочь моя лишний раз с вами уже не свяжется, может быть… - вся семья развалилась у Наташки. И все -  из-за пьянки... А семья – маленький храм. У тебя есть семья?
- Да нет…и да, и нет…Эй, куда пошли! Я вам дам! Эх…вот – моя семья. Послушные, ничего не требуют… Вот был бы я нормальный, к тебе посватался бы.
- Да ну тебя, хватит уже болтать. А ведь мы с ней - с Наташкой - прикинь, Сереж, в один год и день родились! И в этот же день – Мадонна на свет появилась.
- Да ну! Но ты, Натаха, выглядишь, конечно, намного моложе Бамбучихи, молодец!
- Но старше Мадонны, конечно!
- Да ну, она хоть и красивая, но не настоящая какая-то, видел я ее по телику. Тоже мне – Мадонна! Только молиться на нее и осталось! Вот ты – хорошая баба, Наташ. Был я мужик попутевее…
- Женился бы? На мне, на проститутке?
- Да какая ты проститутка, че ты говоришь-то.
- Люди говорят. С чего и взяли, знать бы, откуда ветер дует.
- Сказать? От Русских дует. Сашка же ведь к тебе неровно дышит, не знала? А Надька ревнует. Вот и…Может, было у вас чего?
- Чего-чего?! Этот заяц-русак красноглазый, алкаш?! А я думаю – че ему надо? Как весна да осень, так обострение, в запой пускается недели на две, таксовать бросает, и Надьке не помогает с хозяйством. Она его в дом не пускает, так он к нам припрется, даже собаку не боится, прикинь! Пройдет в дом, за стол усядется, закусь требует. Хотя знает ведь, что никто с ним пить не будет. Я, грешным делом, дочь подозревала…Но, поди, не свяжется же она с ним! Тоже мне, красавец, сидит, пьет-жует, в одну точку уставивишись, глаза жуткие, красные, как у кролика, маленький, коренастый, кривоногий. А тоже еще мнит чего-то, думает, наверное, раз баба одинокая – значит все можно. Еще и похваляется, я слышала как-то. Прогнала я его, так он на улице подошел к Сане Коханчику, сели на бревно, Сашка бутылку достал. Саня и подсирает, смеется: мол, че ты там делал-то у них? «Да че-че, сам знаешь че! Че еще-то с бабами делать! А ты че теряешься, я бы на твоем месте…Че, баб боишься, или че?.. Я вот, пока стоит, трахал, трахаю всех подряд, и буду трахать! Давай за нас, за мужиков выпьем!» Ну не тварь ли?!?! А я думаю – чего это Русачка со мной не здоровается, да и другие бабы морду воротят. Да и фиг с ними, оправдываться, как-то, унижаться я не собираюсь, да и бесполезно. Пускай думают, что хотят. Сами себя сгрызают злобой своей. Если уж замажут ворота дегтем – не отмоешь. Даже от одной ложечки дегтя вся бочка меда станет черной. Черная мысль о ком-то – это и есть эта самая ложка.
- Значит, все клевета. А я думал, может правда че и было. Вроде на речке вас кто-то видел. Баба-то ты одинокая, почему бы и не…
- Одинокая – значит проститутка. Вот, все вы такие!
- Проститутки за деньги, а так вообще-то это по-другому называется.
- Да пошел ты! Ладно, смотри, Зорька с Красулей дальше подались, пойдем догонять.
- Че, обиделась, Наташ? Шутю я. Забей, людям рот не заткнешь.
- Жалко мне их. Раньше злилась, а теперь – просто жалко…Души свои дегтем мажут, а не чужие ворота… Хотя и я ведь, если разобраться, тоже хороша…