В Медвежьем углу. Ч. VIII Объятия нежити

Фото: Сколько длилась ночь товарищ мой и сказать толком не мог. «В полярную она, что ли, превратилась» – все думал. Далекое и усеянное серебрившими снег звездами студеное небо стало неотъемлемым  спутником в пути. После пурги казалось, что мороз сковал воздух. Шапка и унты спасали. А вот куртка – не очень, заставляя идти быстрее и ежиться. Радовало и, одновременно, удивляло, что вода во фляге не замерзала.
Хотя запихиваемый в нее снег, вопреки всем законам физики, тять на морозе не мог. Но каждый раз происходило обратное, когда батюшка, укладываясь спать в небольшой теплой пещере, крестил фляжку. Нового явления нежити не боялся, поскольку коршун садился подле, на каком-нибудь камне. Само его присутствие навевало спокойствие.
Сколько батюшка спал – из-за постоянной ночи понять был не в состоянии. Вроде бы мало, но пробуждался отдохнувшим, ел также мало, экономил запасы, но сил хватало. «Дома б – писал – я с такого питания на второй день свалился. А тут ничего».
Коршун, указывая путь, парил низко, кругами: в свете звезд видна была его тень. Так продолжалось… «Да не могу я толком и сказать – сколько. Иногда мне казалось, будто иду я в полудреме какой-то. Средь ледяной пустыни у подножия Неведомых гор иногда раздавался хохот нежити. Поначалу пугал, а потом, представляешь, попривык».
В горы он иногда поднимался, не высоко, на террасы, эту самую пустыню и напоминавшие. Ледяную. «Словно утыканную горными троллями невысокими елями».
После таких строк я еще подумал: м-да, воображение-то у моего товарища разыгралось.
И вот в одну из ночевок он проснулся от ощущения присутствия. Раскрыл глаза. Подле него, на камне, сидела дочь хуторянина. В свете звезд особенно красивая. В длинном темно-зеленом шерстяном платье и в такого же света накидке, застегнутой подковообразной фибулой, с зачесанными назад волосами и с коршуном на плече. «Я – писал мне товарищ – тут же вспомнил искушение святого Антония и перекрестился. Видение не исчезло, а сменилось другим: я увидел Болгарина, только сидел он уже лицом ко мне, с погасшей трубкой, рядом с ним – собака. “Пора. Ничего не бойся ” – произнес он. И тотчас исчез. Словно растворился в ночи. А за порогом пещеры я увидел парящего коршуна».
Товарищ мой быстро выбрался из спальника, натянул унты, шапку, закинул на плечи рюкзак и, по его собственным словам, подобно заговоренному, даже не пошел – побежал  вслед за коршуном. Толком не мог все понять: он ли это, или… Что-то странное начало с ним твориться. Сознание, точнее, работало как-то странно. «Я будто со стороны наблюдал за собой, будто стоял в незнакомых нетопленных сенях перед какой-то затворенной  дверью, не пускавшей меня к тому, кто сейчас спешил спасать обреченную на превращение в нежить. А рядом со мной толкались в старую некрашеную дверь призраки. Самые настоящие. Не поверишь, но я их видел: с расширенными от ужаса зрачками, всклокоченными волосами, трясущими руками, истеричными готовыми вот-вот сорваться из уст криками, капающими большими слезами  на истоптанный половик перед дверью. И я знал каждого из них. Хорошо знал: малодушие, страх, бессильная злоба». 
Между тем рожденный в Крещении – так назвал мой товарищ того, кто уже бежал по твердому насту – не останавливался. Вдруг коршун исчез, сознание заработало как обычно, «а я – с разбегу – рухнул лицом на жесткий наст снега,  по-дурацки взмахнув руками и, вдобавок, разбив нос до крови».
… Сознание возвращалось вместе с чувством духоты. Нестерпимой. И запахом крови из-за разбитого носа. И еще запахом песка. Раскаленного. Открыл глаза. Песок и есть. Желтый.  Сухой. Сыпучий. Под нещадно палящим солнцем. И еще шипение. Под ухом. Резко вскочил. Змея и не собиралась атаковать, просто тут же обвила кольцами ногу. Товарищ мой еще подумал: «Унты не резина – прокусит и все, пиши пропало».
Его охватило странное чувство спокойствия и состояние: будто так и надо. Ну да, вокруг – он огляделся, – опаленная жарой пустыня и была. Без конца и края. И даже без саксаула с барханами. И он посреди нее. С рюкзаком за плечами, в шапке, зимней куртке и унтах, один из которых – левый – обвила змея. Цвета песка этого самого, перемежающегося оранжевыми и черными пятнами, она смотрела на товарища моего желтыми немигающими глазами. Затем медленно, водя головой подобно слепому, высунув раздвоенный язык, стала ползти вверх, шурша кожей по унту.
Уже и штанины коснулась, он сквозь нее почувствовал ее ледяное извивающееся тело. Еще немного и все. Ужалит. Снова навалилось оцепенение и снова:  видение – не видение, но: «Я словно отварил дверь в сени и ввалился вместе со всеми призраками в дом и все вместе мы стали выталкивать того, кто рожден был в Крещении и стоявшего в полумраке комнаты. Совершенно пустой. Он смотрел на меня с болью и все пытался что-то сказать. Я понял: он пытался произнести слова Иисусовой молитвы и не мог. И, кажется, просил меня помочь. Я попытался и в тот же миг один из призраков, громко всхлипывая, потной ладонью закрыл мне рот. Но кажется я успел пошептать: “Господи…”
… Мороз. Не тот, что бодрил меня в пути. В стократ сильнее. Низкие почти касавшиеся головы, неровные своды пещеры. Холодной. Как и каменный пол, на котором я лежал. Ощущение – словно в гробу. Только подушку подложить забыли. Привычного под спиной лапника не было в помине.
– Ну что ты сразу вот, “Господи-Господи” – голос словно передразнивал меня – торопыга, а? Неймётся?
Я повернул голову: у самой стены пещеры, где она становилась заметно шире и выше, горел, потрескивая сучьями, костер. Однако тепло его до меня не доходило. Странный костер, я  даже дыма-то не ощущал. Перед ним, положив руки на колени, сидел на камне дулеп. Говорил непривычно для товарища моего спокойным и даже негромким голосом:
– Ну вот ты скажи, тебе надо, что ль, больше всего? Ты ж монах, она тебе сто лет не нужна. Был бы жених – вот он бы и впрягался. А ты жених? Нет. То-то.
Я пригляделся, напротив дулепа сидела дочь хуторянина. Лица ее я рассмотреть не мог. С ног до головы она была покрыта чем-то вроде белого савана. Но то, что это – именно дочь хуторянина, не сомневался. Товарищу моему показалось, что сидела она словно ссутулившись, подобно восковой кукле.
– Видишь, я ее и к свадьбе уже приготовил. Чин по чину. И тут ты приперся. Ну на кой, спрашивается?
«Дулеп – писал батюшка – повернул голову в мою сторону. Лицо его было закрыто спадающими на глаза черными,  как и прежде – грязными нечесаными колтунами – волосами».
– Замерзнешь же, дурачок – усмехнулся дулеп, давай, выползай к огню.
При этих словах товарищ мой ощутил дрожь от холода и понял, что еще немного и вправду замерзнет. Костер казался избавлением. «Я тогда думал о спасении бренного моего продрогшего тела, а не души». Он дернулся, забыв обо всем, кроме казавшемуся ему главным: спасительное тепло, вот оно, совсем рядом. Больно ударился лбом о нависший над ним свод пещеры, стал извиваться, пытаясь выкарабкаться оттуда. К огню. Слышал, как беззлобно усмехается дулеп.
– Давай-давай, у тебя получится. Эк ты извиваешься, как змея, прям.
Вспомнившаяся змея заставила остановиться. Но только на миг. Кое-как изодрав лоб и снова разбив до крови многострадальный нос, порвав рукав куртки и застряв ногой в пещерном проеме, он, таки, почти вылез. И увидел протянутую дулепом руку, ладонь точнее. Желтую. Скрюченную. С неестественно длинными пальцами и нестриженными длинными ногтями. «Как у мертвеца» – подумал. Он друг снова увидел себя в комнате. Напротив снова стоял Рожденный в Крещении. И он, напротив, трясшийся от холода, выморажившего из него последние остатки земной жизни. Вместе с волей. Стоял, не в силах посмотреть самому себе в глаза. А сзади кто-то толкам в спину и истерично визжал в ухе: «Давай, скорей. Замерзну!».
Он обернулся. И увидел себя самого. С искаженным лицом. Истеричным. Со стекающими по бороде слюнями. Плачущего. Точнее – ноющего. Всхлипами. Откуда-то нас секунду взялись силы и товарищ мой ударил коленом в пах себя самого, так жаждавшего доползти до костра.
… Ее дыхание, казалось, обжигало, а сердце заставляло биться так, будто оно вот-вот вылетит из груди. Услышал над самым ухом прерывистый шепот:
– Мой герой.
Ее руки обвили шею, притягивая к обнаженной груди. Он таки раскрыл глаза. Ночь. Лето. Сеновал. Запах выпавший росы и прелого сена. Где-то в вдалеке лай собак и смех. Настоящий, не дулепов. Деревенской молодежи. И полная луна. И главное – давно забытый аромат женщины. Пьянящий. Сводящий с ума. Разрывающий в клочья рассудок.
Дочь хуторянина судорожно, словно боясь куда-то опоздать, расстегивала его куртку, срывая пуговицы. Ее губы уже коснулись шеи моего товарища. Еще немного и он окажется полностью в ее власти.
Да и сопротивляться не хотелось. Совсем. Давно забытая страсть обжигала изнутри, нещадно палила каким-то внутренним огнем, до дрожи в руках и отдавала во власть той, что уже быстрыми движениями стягивала с него куртку, упершись обнаженным коленом в живот. Еще немного…
На какой-то миг разум вернулся и ему вдруг захотелось увидеть ее лицо. Он схватил ее за подбородок, резко приподнял голову и сквозь налипшие на лоб  волосы увидел желтые, с  немигающими зрачками глаза – точь-в-точь как у встреченной в пустыне змеи. Только большие. Страсть сменилась накатившим леденящим кровь ужасом. В ответ она сильно отдернула его руку. И с громким шипением вцепилась в его шею. Уже не губами. Зубами. Вырвав из нее клок мяса. Боль обожгла. А шея – он чувствовал – стала быстро наполняться ядом. Смертельным. «Изыди» – только и успел прошептать прежде, нежели адская боль заглушила крик. И он потерял сознание.
25 – 28 марта 2021 года. Чкаловский.