Одержимость

Восточное море.

Август. Штиль.

Судно держит курс на Кюсю.

С мостика любопытно наблюдать как десяток птичек, увлеченных возможностью ловить насекомых в “караване” сосновых пахучих бревен, растянувшемся на стометровой палубе, и, ушедших в море вместе со своей будущей добычей, секундами ранее поодиночке невидимых меж бревен, срываются со своих укромных мест и стайкой, прижимаясь к воде, совершив над волнами порхающий облет судна, снова растворяются в “караване”.

Чего не сидится им, как тем, задыхающимся от восторга и недостатка кислорода, покорителям Эвереста, взлезающим на его вершину всего лишь на десятки секунд, и за это не всегда возвращающихся на базы? Ведь и их полет – не более минуты – часто сокращает стайку на одну птичку.

Это делает маленький коршун, тоже ушедший в рейс вслед за своей добычей и коротающий время на передней мачте.

Там же он, к шуточному негодованию боцмана, и принимает пищу – перья птичек с закоулков палубы приходится вымывать струей пожарного насоса.

Третий день рейса уже был лишен птичьей забавы. Не осталось птичек. 

Куда девался сам коршун – неведомо, не знаю, смог ли он долететь до Японии, найти себе пару и жить в иммиграции. Или долетел и живет на птичьих правах. Или не долетел.