Белый ангел московский на белое небо взлетел

Иногда я узнаю из Сети об  уходе старых знакомых. Обычно эти  вести доходят до меня с опозданием.  Как свет потухших звезд. Но тем больнее узнавать правду.

Не так давно зашел в группу одного спортивного клуба, который когда-то в прошлом веке был мне очень близок, а потом, после возрождения в нулевых, я наблюдал за ним издалека, по старой памяти, и так вышло, что для меня он стал эпицентром экзистенциальности. Я, наверное, утрирую, но со стороны мне казалось, что люди здесь, знакомые и не знакомые,  уходят в мир иной, как на войне. Кто своей смертью, кто от естественных причин: в лавине, в  трещине, на спуске. Кто-то - в аварии, по пути в Европу.

Стал листать вниз, вниз, прошлый год, позапрошлый, и вдруг – потрет и «Сегодня после долгой болезни не стало…».

Люди, конечно, уходят, и с годами к этому как-то даже привыкаешь, но иногда мне кажется, Там Наверху, тоже - бюрократия. Ему подсовывают какие-то списки - он подписывает их, не глядя.

Почему - это фееричное  создание,  душа  компании, а потом  - мать чудесных  детей, совсем еще молодая? В юности, где-нибудь в палаточном быту, она могла все свое время тратить на починку чьей-нибудь одежды, штопку чужих шерстяных носков… И потом, уже во взрослой жизни, двери их дома не закрывались для друзей, а для детей друзей она была, как вторая  мать.

Каждому из ее детей передалась какая-то весомая  часть ее доброты, темперамента, спортивного дара, обаяния, нежности, но кажется, что и этого разделенного наследства много для одного человека.

Сама же она вспоминается мне как библейский столб света. В двадцать лет,  когда она  ехала куда-нибудь со всей компанией  в лес, ей было мало купе, мало зрителей. И она вставала в проход вагона и начинала своей скороговоркой  что-то рассказывать или просто болтать, шутить,  нести какую-то милую  околесицу и одновременно смеяться, кривляться,  подпрыгивать, дескать, мы тут все свои люди, ребята, сейчас немного поболтаем с вами, попрыгаем, превратим воду в винцо...

Я думаю, не только мне, многим в том вагоне пришло в голову, что в России есть женщины (по происхождению они могут быть даже немками), которым Бог дал столько обаяния, сколько он дал таланта Чехову, Шаляпину, Есенину. Она и была женской реинкарнацией  Есенина, те же черты, тот же  взгляд. "Буйство глаз и половодье чувств".

А на днях из того же источника узнал о смерти еще одного старого  знакомого.  Сердце или что-то в этом роде.  В новом веке этот человек взвалил на себя всю заботу о клубе - организовывал выезды, был главным тренером, инструктором.

Но мне он вспоминается совсем молодым и достаточно бесшабашным. Как он, например, совершенно филигранно, в каком-то  сплаве трагедии, злой иронии, растерянности, и при этом с присущей ему клоунадой, эксцентрикой, произносил гениальный  рефрен из песни Макаревича: «А КАК ЖЕ ИНАЧЕ?».

"Что такое в истории век или там полувек?
По масштабам таким и о гениях даже не плачут
А приятель мой гением не был, он был человек
По-людски заболел он и умер, а как же иначе..."
И осталось всего ничего, разве только холсты,
А на них - неземные рассветы, и лошади скачут.
Только в них, как ни странно, живёт ожидаете весны,
И весна безусловно наступит, а как же иначе?

В комментариях к его некрологу один из его друзей написал: «Надо же, даже не попрощался. Ну, ладно, передавай там привет всем нашим».

Это написал многодетный отец, муж той самой хохотуньи с глазами Есенина.

***

Удивительно, что после небытия 90-х клуб не только возродился, но поднялся на новую ступень. Расширилась география - Гималаи, Альпы, Северная Америка, Африка. И мне кажется, люди, благодаря которым стал возможен этот генезис, не рассчитали свои силы. В любую погоду они вели тренировки, совмещали наш меркантильный век и работу со всеми этими невообразимым путешествиями, сборами, восхождениями.
 
И ещё мне вспоминается конец восьмидесятых, когда все только начинало расползаться и рушиться. 7-е ноября,  Крым, Новый свет, Караул-Оба, скалолазный Рай (для туристов - ущелье Ада), и все компании развлекали песнями одесситов, которые привезли "опробовать перед Коммунизмом свое титановое железо" и не успели до темноты слезть со Столба. (И они и вправду полезли эти сто метров в полном альпинистском облачении).  Накрывал дождь, а одесситы все ночь кричали откуда-то с неба: "Ребята, ну, спойте еще чего-нибудь". Во всех палатках все певцы уже сорвали голоса, гитару брали в руки даже те, кто ее никогда в руки не брал, и  вдруг надо всем ущельем поплыло контральто одной третьекурсницы из  МЭИ:

Когда придет дележки час,
Не нас калач ржаной поманит.
И Рай настанет не для нас,
Зато Офелия всех нас помянет.