Маша

Маша, хоть и была Матильда, скорее бы не отозвалась на свои имя-отчество. Забыла уже, когда так звали. Лет тридцать назад, когда вела свой последний класс. Немецкий язык. Дети говорили - зачем нам? Она и не спорила. Дойчланд убер алес.

Маша мыла пол в подъезде. Не в своём, а в хорошем доме, большом. Правда не таком большом, как эти небоскребы рядом - но всё же. Девятнадцать этажей. По шесть больших квартир на этаже. Так что платили хорошо, а хлопот - совсем никаких. Жильцы все больше одинокие, куда им такие хоромы только. В телефонах, на машинах. Говорят чаще на английском. А один жилец - на немецком, но его Маша не понимала. Какой-то жаргон, не разберёшь.

Вообще-то Маше эта работа ни к чему. Уже хотела отказаться, но как умер Семёныч, она зачем-то взялась его хоронить. Дочь его, Варя, прислала денег, но их не хватила, а попросить еще Маша постеснялась. Так все свои запасы и истратила. Ничего - еще заработаю, думала Маша, привычно натирая площадку перед лифтами.

Вот, бросили же старика, думала она про семейство Семёныча, а мои тут, рядом. Заезжали, правда, Машины, редко. На день рождения, на новый год. А в остальном - зум. Раньше был скайп. Но Маша не тосковала. Маша рисовала иконы. Не на продажу, не на заказ, для себя. Поэтому тщательно. Уже четвёртую за пятнадцать лет, как увлеклась. Наверное - неграмотно, неправильно. Но очень уж они из нее просились. Детям не показывала. Знала только одна соседка, да всё вздыхала: дерзкая ты, Маша, как же, без благословения батюшки. А Маша и сама, нет-нет, да и смутится.

В одной из квартир жил батюшка. Маша все думала, как покажет ему иконы, но робела. Она и в храм-то никогда не ходила. И не крещеная совсем.

Так и живёт в богом хранимой пятиэтажке у самого третьего кольца.