11. Львиный мостик

               
         Очередной мой приезд совпал с наступлением в Ленинграде самой холодной зимы за несколько последних десятилетий. Опытный северянин по такому случаю влез бы  в валенки, меха и ватник, и через каждые пол-часа по обычаям севера подогревался шкаликами. Адекватный южанин в ностальгическом угаре плюнул бы на север и раньше, чем слюна замёрзла на лету, отбыл на юг. Но я слишком хорошо видел, что нужно сделать, чтобы сделать то, что нужно. Это было бы уж слишком просто, правильно и нудно. Не сходя с места, я превратил свой север в крайний: вместо того, чтобы погрузиться в шапку, перчатки, ватник и валенки, я ежедневно загружал в себя до десяти порций мороженого; не имея во что влезть, я вылез и из того, что было – в результате, оледенелый и бесчувственный, я плевался ледышками не только на север, но и на все оставшиеся стороны и части света. Я слонялся по бесплатным музеям, и взад и вперёд по Невскому проспекту, с завистью любуясь на Атлантов и львов: у каждого из этих каменных и бронзовых представителей южных широт имелись в Ленинграде и постоянная прописка и личный постамент; а живой южанин разгуливал неприкаянной белой вороной, из которой каждый встречный-поперечный норовил мимоходом выдернуть перо:
      «Ну, как северный мороз южному человеку?»
      Самым холодным утром этой самой холодной зимы, разогнавшим по подворотням беспризорных собак, бездомный бродяга философ (или философ-вагант) в моём лице - так я величал сам себя наедине с самим собой - оказался на Львином мостике в числе двух дюжин бездомных, беспризорных людей, бедолаг всех мастей; две дюжины масок: очень привлекательных, мало привлекательных, не очень привлекательных, непривлекательных и очень непривлекательных. Люди с изодранными в клочья душами – те же летучие голландцы. И их, и нас носит по жизни один и тот же ветер – собственная неуправляемость. Человек на Львином мостике рядом с царями остального животного мира особенно жалок: он не король, а шут, не корона, а колпак. На Львином мостике, как и везде, человек играет в удачу, пытаясь развести её - так же как разводят руками тучи. Выиграть на Львином мостике можно лишь в одиночку, поэтому, естественно, каждый играет сам за себя и следит за всеми – чтобы вовремя обойти всех и никому не дать обойти себя. Чья-либо удача здесь – оскорбление остальным: и всем скопом, и лично каждому в отдельности. Сборище представляло собой разношёрстный сброд – было каждой твари по паре; последней парой стали я, философ с траурно чёрной бородой, неприлично тепло одетый для жаркого лета и почти до неприличия раздетый для лютой зимы, и мой двоюродный брат – студент с бородой цвета недожаренного каштана, напыщенный и важный, так как в отличие от меня ему было во что одеться по погоде, что на моём фоне ярко выраженного залётного выдавало в нём ленинградца со стажем. Мы так гармонично вписались в этот сброд, что вызвали своим появлением невольные восклицания:
      «Только этих здесь и не хватало! Полный зверинец! Передайте: за ними не занимать».
     Первым делом на правах вновь прибывших соискателей мы обошли мостик вдоль и поперёк и выяснили, что шансов на успех у меня раз в двадцать меньше, чем на провал. Тут и Цезарь с его легкомысленным девизом «vine, vide, vice» - пришёл, увидел, победил - с наскоку не набил бы даже шишки на лбу.
      «Что сдаёте?» - спрашивали нас.
      «Мы  разве похожи на тех, кто сдаёт? - сами снимаем. – отвечали мы. – Есть хоть что-нибудь?»
      «Есть, да лучше бы не было».
      Кроме Львиного мостика в Ленинграде сдачей и наймом жилья промышляют также и у завода «Светлана». Разница между ними в том, что у Светланы сдавалось жильё попрестижней, а на Львином мостике – попроще и подешевле; у «Светланы» лицо озабоченное, у Львиного мостика оно угрюмое. «Светлана» - финишная прямая для лишенцев, а Львиный мостик – финишная черта для самых потерянных из числа этих лишенцев, в которую эта прямая упирается. И если у «Светланы» помимо будней есть и выходные, то у Львиного мостика их нет: тутошней нужде передышки не нужны, она пирует всякий день. Так как кроме бород ничем другим «для сугрева» не обзавелись, мы с братом запрыгали козлами, грудью и плечами толкая друг друга на одиноких молодых женщин. Никому, кроме самих женщин, наша молодецкая забава не понравилась. Они делали глазки, повизгивая:
       «Что, мальчики, силу девать некуда?».
       Остальные корчили рожи, угрюмо ворча:
       «Козлы черно… бородые!»
       Но чем предприятие глупее, тем больше у него последователей. Число козлов быстро росло за счёт самих же ворчунов; воздержались лишь старики и те, у кого было что, не утруждая ног заботами о теле, плеснуть прямо в душу.
     Сдававших было двое: чопорная старушенция с замашками низкопробной аристократки, божий одуванчик в чёрном платке поверх дореволюционного чепчика, допотопном пальто в стиле «а ля Дзержинский» с облезлым меховым воротником и в больших валенках; и диковатый дёрганый старикашка с бегающими глазами, небритым лицом, в измятой местами заляпанной шинели того же покроя и стиля, что и пальто старушенции, с разными погонами и одной пуговицей, кирзовых сапогах и драной не то кроличьей, не то кошачьей шапке с опущенными ушами. Старушенция пытала собеседников интимными подробностями своей длиною в жизнь биографии; на выдержавших эту первую экзекуцию, она обрушивалась с похождениями своих мужей, со дня рождения первого и до геройской гибели последнего из них. Пытка длилась, пока у собеседников хватало терпения её слушать. Как только старуху перебивали, справляясь о цене и условиях, она окаменевала от такой невоспитанности, с ледяной вежливостью добивала соискателей лаконичным:
      «Вы мне не подходите. До свиданья», - и круто поворачивалась к ним задом.
      Старик был ещё круче: обведя просителей жёлчным взглядом, он въедливо интересовался:
      «Девочек?! Разве я похож на сумасшедшего?! Девочек!? А справки есть, что девочки? Ага! Знаю я, какие вы девочки! Пробы ставить негде! Не годитесь! Все девочки водят мальчиков и вы такие же; не отнекивайтесь, все вы одинаковые. На учёбу приехали? Родителям своим сказки рассказывайте. Знаю я, чему вы тут учитесь! И учителей ваших знаю!»
       Это приводило мальчиков в эйфорию, явно преждевременную.
       «Так их, дед! – злорадствовали легковеры. – Ай да кавалерист! Вот поддел так поддел! За самую слабую струну! Попал куда надо, в самую точку!»
       Мальчики бросали бумеранг в девочек, забыв о законе бумеранга. Но оказалось, что и их самих было за что поддеть.
       «Мальчиков?! – старик то бешено вращал глазами, всё убыстряя темп, то таращил их (лицо его при этом передёргивалось), как будто увидел в супе мышиный хвост. – Я ещё не сошёл с ума! Мальчиков!? Да лучше четвероногих сук завести, чем двуногих кобелей! Не годитесь! Все мальчики водят девочек и никогда после них не убирают. И вы такие же, не отнекивайтесь! Все вы одинаковые. Кукиш вам! - он совал под нос отупевшим от такой наглости мальчикам обещанный прохудившийся шерстяной кукиш. - Я не подряжался за вами тару выносить!»
       От его недвусмысленностей с тихих и скромных девичьих и мальчишеских лиц в момент слетала блажь.
      «Старая сволочь! Ты сдавать пришёл или издеваться?»
      «Не ваших умов дело, сопляки! – с пеной у рта хрипел старик. – Где хочу, там и стою. Вас не спросили молокососов! Не успели повылезать, а уже не в свои дела лезете!»
      Бомжи и ханыги плевали старику на сапоги; маменькины сыночки грозились зашить его в шинель и утопить в Неве; нетронутые, не знавшие жизни девочки, матерились как не раз обманутые. Наконец самая молодая и красивая остроумно предложила:
      «Давайте обвенчаем дедушку с бабушкой. По-моему, это будет идеальный альянс. Заодно и одна из двух квартир освободится».
      Я нашёл её вступление удобным поводом для знакомства - она сразу привлекла моё внимание.
       «Отдадим её самой красивой и остроумной девушке!» – выкрикнул я, пощипывая обледенелую бороду.
      «Как приз за остроумие», - язвительно добавил мой спутник, слегка пожёвывая губы.
      «С присвоением титула мисс и королевы «Львиный мостик», и вручением лаврового венка, короны и грамоты за подписью счастливых молодожёнов!» - разошёлся я.
       Королева Львиного мостика не растерялась и тут. Она перевела взгляд со стариков на нас:
      «А вот и жюри в полном составе. На каждого рядового члена жюри по персональному председателю».
      Это несколько разрядило ситуацию, грозившую окончиться для старого большевика-агитатора привычным мордобоем. После того, как старик так низко пал в общественном мнении, на беседу с ним отчаивались лишь степенные семейные пары и те, что рядились под семейных, с отштампованными на физиономиях брачными свидетельствами. Они поглядывали на старика свысока сквозь двойные стёкла и старались ошеломить его одновременным натиском с разных сторон. Но старик был в ударе и явно напрашивался на то, чтобы его побили. Он дико вращал во все стороны глазами и, донельзя ускоряя взятый собеседниками темп, хрипел:
       «Семейных?! – старик отмахивался от них, как от зачумлённых, фалдами перекошенной шинели, которую он то и дело одёргивал. -  Вам и водить не надо, вы и так привели: загадите дом детьми, а сами все ночи напролёт только и будете скрипеть кроватями – других забот-то у вас нет! Не отнекивайтесь, все вы одинаковы!» - и он совал, как молодожёнам, так и супругам со стажем, каждому под нос персональный шиш.
       Оскорбления, как комья грязи, снова и снова летели в старика со всех сторон, и тут каждый превосходил другого в усердии.
      «А может, тебе самому дать девочку, чтобы чужой скрип по ночам спать не мешал, старый козёл? – шутники со смехом тыкали пальцами в старушенцию, безмолвную в такие минуты как мумия. - Чем не девочка для тебя? Она была девушкой ещё в этом столетии. Может, даже девушкой Будённого или его конём!? Хороша девочка! А что? Кто скажет, что это мальчик, пусть первым бросит в деда камень. Возьми её! А мы посмотрим, кто из вас скорее сведёт другого в могилу и кто кому плюнет в гроб».
      «Похоже, что дедушка сам снимается. – первыми скрипками мстительно выводили девочки. – Дедушка, вы сдаёте квартиру или себя? Или и то, и другое? Вы кому сдаётесь: мальчикам или девочкам? Или и тем, и другим?»
      «Сами вы… это слово!» - яростно огрызался дед.
      «У дедушки симптомы голубизны. – не унимались женщины. – Надо отвести его к педиатру».
     «Под венец их! – требовали семейные. – Под крест!»
      «Осенить обоих одним крестом вдоль крестца – и под мост!» - добавляли мальчики. Королева Львиного мостика, воссев на одном из львов, остроумно подытожила с невыразимо красивой печалью в глазах:
      «Вот два бесполезных доисторических ископаемых, редкостные экземпляры, достояние народа. Поосторожней с ними, не побейте; их надо забальзамировать и сохранить».
      Ей тут же подпел льстивый мужской хор:
      «Надо сдуть с них вековую пыль и сдать в музей археологических раскопок».
      Экспонаты переносили унижения стоически, попутно мороча головы вновь прибывшим, в чём уже успевшие от них пострадать им не мешали, а даже подыгрывали. При очередном затишье я, как можно громче, заметил:
      «Толпа никогда не в состоянии ценить истинное благородство. Дома – телевизор, горячий чай, грелка, а тут – собачий холод и скотское отношение; и главное – им самим ничего не нужно, но они мёрзнут вместе с нами из одной только любви к ближнему. А мы?! Неблагодарные! Мы не в состоянии оценить их благородства, потому что никогда не способны на него сами! Мы умеем лишь насмехаться над благородством других!»
       Старые блокадники испуганно переглянулись. Панегирик старикам вызвал раздражение у тихой части собрания, а буйную поверг в уныние.
      «Поздравляю всех – один уже тронулся».
      «Все там будем!»
       «Это председатель жюри!»
       «Заткните ему рот его бородой!»
        «Тут озвереешь! За пол-дня никого, кроме двух моральных уродов».
        «С меня на сегодня хватит! – не выдержала королева львиного мостика. – Ещё пол-часа и я точно тронусь. Уже язык от холода не шевелится».
       «Это хорошо, что язык не шевелится, - я тут же сократил расстояние между нами до полу-интимного, – кому трудно говорить, тому легко слушать».
      «К вам это не относится. – она подала мне руку, чтобы я помог ей сойти. – По-моему, кроме вас, каждый из нас уже сказал всё, что мог».
      «Правильно, – ядовито заметили за нашими спинами, – не получается со стариками, давайте договариваться между собой: и мест потребуется вдвое меньше, да и потеплеет».
       «Всё как на настоящем конкурсе миссок. Председателю жюри достаётся победительница, остальные пусть разбирают кому что останется».
       «Кому положено – под того и положена».
       «Так что вы хотели этим сказать? - пропустив мимо ушей последние замечания, нетерпеливо спросила меня пассия. – Учтите, если вы думаете, что нашли вакантные уши, чтобы по ним поездить, я же вам этого никогда не прощу».
      «А разве вам есть куда спешить? Есть куда идти?»
      «Перестаньте!»
      «Хорошо, не буду. Но спасибо за вами».
      «Мне не трудно. Спасибо».
       «Пока рано».
       Я отвёл девушку в сторону от сборища, чтобы никто не подслушал; к брату это не относилось и он последовал за нами.
      «Мне нравится помогать тем, кто мне нравится» - начал я.
       «Если б мог, себе бы помог!» - вмешался брат, с которым мы любили подшучивать друг над другом и друг друга покусывать.
      «Это Аполлон, он же Казанова, Альфонс, Олень Делон, наконец, просто Олень. Чем усерднее он наставляет рога другим, тем они длиннее и ветвистее распускаются на его собственном лбу. Человеку с таким набором имён бесполезно что-либо объяснять, но вам я откроюсь как на духу: для этого я недостаточно люблю себя самого».
        «Вы, кажется, трепач, - беззлобно, но устало заметила она, – а мне хочется плакать и царапаться, поэтому не надо меня сейчас задевать, я могу покусать вас. Берегитесь, я расцарапаю вам лицо. Давайте ближе к делу. У вас есть жильё?»
      «Да, ближе к телу – как говорят французы».
       Она нахмурилась и отвернулась, чтобы уйти. С меня сразу же сдуло налёт легкомысленности.
       «Ради бога и брата моего, простите, вырвалось. - поспешно извинился я. – Когда мой братец рядом… Понимаете?»
       «Ваш братец рядом – и что: у вас телепатическая связь и вы озвучиваете его мысли? Это он вам внушает такие пошлости? - девушка укоризненно покачала головой. - Стоит ли вообще говорить пошлости, чтобы потом за них извиняться? Вы показались мне более воспитанным; я надеялась, что и вы лучшего мнения обо мне самой».
      Я, как истый философ, привыкший читать лекции по этике, нравственности и морали, а не выслушивать от других, был смущён.
      «Я уже извинился, если этого недостаточно, готов повторять свои извинения до конца нашей совместной жизни».
      «Это – первый признак вашей невоспитанности».
      «Ничего не имею против того, чтобы вы занялись моим воспитанием».
      «Вы опять? Ну, что ж, тогда урок первый: воспитанный человек не тот, кто готов без конца извиняться, но тот, кто не говорит и не делает ничего, за что ему пришлось бы краснеть и извиняться. А чем чаще человек извиняется, тем он невоспитанней».
       «Вы слушали мои лекции по этике?»
       «А вы преподаватель?»
       «Что, если да? К кафедре я не привязан, но преподаю: нравы, этика – два коня, на которых я сижу одновременно».
       «Тогда, может быть, слушала. Напомните мне где?»
       «Я мог бы поспорить с этим, но не могу спорить с вами. Чем лицо невоспитанней, тем чаще оно извиняется, поэтому, разрешите мне ограничиться тем количеством извинений, какое вы сами сочтёте достаточным. Поверьте, моё раскаяние сильнее моей вины».
       Мой братец подло хмыкнул.
       «Мы уклонились от темы. Вы хотели предложить мне жильё, или руку с сердцем и целым миром в придачу, но без жилья?»
       «Жилья у меня нет».
       «Тогда как вас понимать?»
       «Я дам вам адрес».
       Она стала стягивать в рук перчатки, чтобы раскрыть сумочку. Я не мог не воспользоваться случаем, чтобы не прикоснуться к её руке, спешно сорвав перчатку со своей.
       «Ручка и блокнот вам понадобятся попозже. Адрес у бабушки».
       «А-а. - вздох разочарования вырвался из груди девушки. – Этого стоило ожидать. Я сама виновата».
      «Тоже мне советчик», - ещё подлее прежнего хмыкнул брат, чуть не поперхнувшись от удовольствия.
      «Я уже представлял вам своего… неважно; по совместительству он – мой двоюродный брат. Он на четыре года младше меня, но выглядит и ведёт себя так, как будто на 40 лет старше. – я взял её под руку, не выпуская из рук её ладошку и не давая уйти. – На людей с такими именами не обижаются. Смотрите, как он вырос: пустое легко тянется кверху. Девочки лёгкого поведения любят его за то же самое, за что и  он их – за внешность и легко-доступность. Больше в нём ничего нет, кроме внушительной внешности».
       «Мне-то что до всего этого? Я Альфонсами не интересуюсь. Можете его при мне не рекламировать», - она попыталась вырвать руку.
       «Вот именно. – я не отпустил её руки. – Именно поэтому и он не интересуется вами. У вас это обоюдно: и Альфонсы не интересуются красавицами, которые вместо того, чтобы сниматься у интуристов, в лютый холод снимают жильё на Львином мостике. Клянусь съесть ушанку деда, если задержу вас попусту. Забудьте всё, что сказал мой братец. Его имена уже давно сами всё за него сказали. Раз такой, как он, не одобряет моих слов, значит тринадцать из десяти - в них есть резон. Вот если бы он поддержал, тогда это была бы первостатейная глупость. Выслушайте меня. Пусть за меня некому поручиться, но я готов поручиться за себя сам. Это лучше, чем если бы за меня поручился такой как он. Я знаю что говорю. Я – поэт, драматург, философ и психолог. Я – знаток человеческих душ. Ручаюсь: если через пол часа у вас не будет комнаты, я разрешу вам порвать меня на куски и отдать на съедение моему переученному собрату».
        «Ага, - уязвил меня брат-студент нашей любимой с ним подковыркой, позаимствованной у величайшего из классиков, - а ещё пусть назовёт тебя кургузой лошадью».
       «Не раньше, чем вы съедите шапку дедушки. Вы обещали. - девушка обречёно махнула рукой. - В моём положении привередничать не приходится. Валяйте, хотя, судя по тому, как облизывается ваш брат-собрат, вы сильно рискуете».
      «Ради вас…»
      «Что я должна сделать?»
       «На ваш взгляд – свалять дурочку».
       «А на ваш?»
       «Выслушать бабушку. Не смотрите на меня как на умалишённого. Не всё, что нелепо по форме, нелепо и по сути. Первый признак глупости – неспособность с умной целью сделать что-нибудь глупое. Посмотрите на умное лицо Аполлона – и вы всё поймёте. Конечно, у вас есть всё, чтобы очаровать и околдовать кого угодно, но вы и думать сейчас об этом забудьте. Чтобы взять эту бабушку не нужно ничего, кроме тупого терпения. Измором на измор! Она намёрзлась, наговорилась и наслушалась уже до крайней степени измождения – теперь её можно взять голыми руками, не задавая вопросов, а лишь поддакивая в такт».
      «Но я её боюсь».
      «Вы уже знаете, на что идёте. Кто знает, тому легче, ибо он готов. Терпение и ещё раз терпение – и пусть меня самого обзовут оленем, если вам не воздастся сторицей».
       «Это после того, что я о ней говорила!?»
       «Остальные выражались похуже вашего, но, как видите, она всё ещё здесь и никакого инфаркта не предвидится. Она одинока, никто не хочет разделить с нею любовь к ней самой, и она всё простит тому, кто готов на такой подвиг».
      «О, Господи! – простонала девушка. – Если бы только знать наверняка, что это когда-нибудь кончится!»
      «Скоро, обещаю вам. Она уже готова. Вы хотите убежать из общежития, или нет!? Вспомните зачем вы здесь! Если хочется плакать – тем лучше: она давно переплакала всех, с кем плакала за компанию. Я знаю таких бабушек. Они и в больницу, и в церковь, и на кладбище ходят за лекарством от одиночества».
       «Ты прожил среди них жизнь!» - братец вечный студент в очередной раз хмыкнул, переюродствовав и переподличав самого себя.
      Внимательно посмотрев на него, девушка призадумалась:
       «В этом что-то есть. Ну да, выбирать не приходится. Пожелайте мне удачи».
      «Ни пуха, ни пера».
      «К чёрту».
       Дёрнув себя за мочку уха, со словами:
       «Это будет на вашей совести», - молодая красавица с обречённым видом поднимающихся на эшафот, направилась к старушенции.
      «Лучше к чёрту, чем к этой бабушке. - напутствовал её Аполлон. - Даже я не сразу уловил подвох».
       «Нет никакого подвоха. Если всё не выйдет как я сказал, боюсь даже представить себе кем я буду выглядеть в её глазах: полным дураком - мягко говоря».
      «А ты не дурак, конечно. Ну разве дурак даст такой совет?»
      «Я не настолько дурак, чтобы насмехаться над такой красавицей. Я скорее позволю ей посмеяться над нами: женщина охотнее изъявит симпатию к тому, над кем смеётся сама, чем к тому, кто смеётся над ней».
      «Не подавись дедушкиной шапкой, психолог! Далась тебе симпатия этой бездомной!»
      Когда девушка вернулась к нам с сияющим от счастья лицом, лицо вечного студента приняло такое выражение, словно ему предложили повторную сдачу всех экзаменов с первого по пятый курс.
      «Теперь действительно огромное спасибо. – юная красавица одарила меня самой многообещающей и очаровательной из своих улыбок. - Вы – настоящий знаток душ. Мы даже всплакнули вместе. Вы сами всё видели. Я никогда не плакала с таким удовольствием. Бабушка оказалась прекрасным человеком. Не поверите - она даже отказалась от денег. Наотрез. Вы не её внук? Вы не сговорились с нею, нет? Тогда у меня нет слов для восхищения вами обоими. В ней я просто нашла себе ещё одну родную бабушку, а...»
       «Рад за вас».
       «А я – за бабушку», - брат-студент вложил в своё замечание весь сарказм, всю желчь и спесь, отпущенные ему природой.
       «Ты – волшебник. Не знаю как тебя благодарить. - она сняла перчатку с руки и протянула мне вдвое сложенный листок. – Адрес бабушки. – понизила голос. – И мой. Приходи в гости».
       В полном восторге и прострации я не удержался и приложился к её ладошке губами:
       «К бабушке?»
        «Далась тебе бабушка! – она спохватилась. – Извини, бабушка ждёт. До встречи, трепач! Вот уж не думала, что могут быть такие деловые трепачи».
       «Ты уверена, что хочешь, чтобы я пришёл?»
       «Мне часто нужны советы, а ты – первый в моей жизни, кто дал мне умный совет. Я ясно объяснилась? Возражений нет? Значит, я беру тебя в наставники».
       «И кто кому будет оплачивать уроки?»
       «А это не плата».
       «Что же тогда? Мне больше всего льстит мысль, что это награда».
        «Не будем торопиться. Пока, учитель».
       «Пока вы закончите прощаться, ваша бабушка попрощается с жизнью, – проворчал студент, - не успеете попользоваться».
      «Чтобы привлечь моё внимание, эта лимитчица при мне нагло флиртует с пигмеем. – провожая её завистливым взглядом, продолжал он бурчать сам себе под нос настолько громко, чтобы было слышно всем. – Но мы же понимаем, что адрес оставлен для меня. Сильный ход при отдельной четырёх-комнатной квартире с папой министром торговли или путей сообщения в придачу. А студенческая общага и заводской барак – с этим к тем, кто ниже ростом».
        Но я упивался победой, в какую, положа руку на сердце, и сам не очень-то верил, и не обратил внимания на его ревнивый выпад. Она ушла, послав мне на прощание воздушный поцелуй через толпу, тупо переводившую взгляды с бабушки на её пассию, а с бабушкиной пассии на меня, не в силах постичь произошедшей метаморфозы; толпа видела то, что видела – их никому ненужную бабушку от них уводили, бережно поддерживая под локоть, и бабушка, не перебивая, слушала щебетание своей чудом обретённой квартирантки. Но если толпа недоумевала молча, то мой брат Аполлон разошёлся вовсю; приняв на себя ещё одно имя, имя Посейдона, он его трезубцем развёл настоящую бурю в стакане воды.
       «Это называется: не знаю как вас отблагодарить?! - посопев, он плюнул в сторону ушедшей девушки. – Стерва!»
       «Может быть, но не дура».
       «Потому что единственный дурак здесь – ты! С меня хватит! Я ухожу. Продолжай раздавать квартиры. Тебе и на морозе хорошо. Подари кому-нибудь и дедушкину квартиру - тебе ведь самому не нужно; тебе шлюха нужнее, чем крыша над головой!»
       «Шут и в трагедии шут! – парировал я. – Во-первых, она не шлюха, а очень милая, скромная девушка. Мы с её внешностью не снимали бы комнату здесь, а сами снимались бы где-нибудь в самом фешенебельном, респектабельном месте. Так что, кто бы говорил…»
       «Вот именно! Дура редкостная!»
       «А ты не допускаешь мысли, что можно быть прекрасным по Чехову – не только телом, но и душой, и ходить по жизни не по рукам, а своими ногами?»
       «Тогда она дура неизлечимая. То-то тебя к ней повело: родственную душу узрел».
       «Поэтому я и рискнул заняться ею, так как тебе не до таких, как она: ты никогда не простишь такой красавице, что её с её внешностью надо содержать вместо того, чтобы самому быть на содержании у её внешности. За той, что обеспечит тебя приличным содержанием, ты пойдёшь голым на северный полюс. Во-вторых, и это главное: я совершил сделку, о какой мечтает любой мужчина – променял старую каргу на юную королеву. Комната от меня никуда не денется. Ну, какая разница: войти в неё через дверь или через окно, если платить не придётся?»
       «Иди ты к чёрту, идиот!»
       «Это ты иди к дедушке, а мне есть куда пойти».
       «Ага, раскатай губу пошире: станет она из-за тебя рисковать!»
       «Не забывай: она сама предложила мне свой адрес».
       «Как будто это что-то означает. Ты ещё для гарантии фотографию и данные паспорта у неё выпросил бы!»
       «А тут ты прав – ещё одно очко в пользу цинизма».
       Толпа увлеклась очередным спектаклем и не обратила внимания на двух женщин, приближавшихся к ней настороженным шагом. Это дало нам преимущество.
     «А вот и то, что нужно нам!» – крикнул я, срываясь с места. 
     Брат, подгоняемый холодом, поспешил за мной, что, следуя моей собственной концепции, давало мне все основания усомниться в правоте своей догадки, но на бегу эта благоразумная мысль отстала и затерялась. Мы слишком торопились добежать первыми, чтобы успеть всерьёз задуматься над тем, для чего это нам нужно. Толпа, после случая с бабушкой не спускавшая с нас глаз, с гиканьем понеслась следом, но команда бородачей финишировала первой. В наказание за резвые ноги нам достались симпатии женщин, которые с расстояния в двести шагов ещё манили, но по мере приближения всё более отталкивали - они были и неаккуратно одеты, и неаккуратно побиты, а следы неопрятности превращают женщин в девок. Мы уже сожалели, что мы первые и с радостью отказались бы от лавров победителей забега, но мы ведь намеревались снимать не девок, а жильё; девки своими телами закрыли нас от набежавших следом соискателей:
      «Мы уже договорились с этими мужчинами».
     Худая с рогом на перебитой переносице обратила на брата обожающий, на всё согласный, призывный взгляд.
      Вторая подмигнула мне свежеподбитым фиолетово-лиловым глазом:
      «Какие мужчины! Я таю».
      «Конечно, с такими… бородами!» - посрамлённая толпа, ехидствуя, отступила на прежние позиции.
       Бездомный философ и герой-любовник переглянулись.
      «Надо, Вася, надо».
      «Да, так тебе и надо».
      «Чего мне это будет стоить? – я имею в виду по деньгам», - спросил я.
      Настал черёд девок переглянуться. Затянувшийся немой диалог этих диковинных зверюшек неведомой породы яснее ясного дал мне понять, что моя собственная безысходность предпочтительнее положения моих будущих предполагаемых хозяек.
      «Мы бы с вас ничего не взяли, но…»
      «Оцень кусать хоцется?» - съязвил вечный студент.
      Девки развеселились.
       «Нет, правда, деньги очень нужны», - сказала с подбитым фиолетово-лиловым глазом, а с перебитым носом и синюшным отёком на пол лица заискивающе нахально спросила:
      «20 с вас не много?»
      «А вам?» - полные самых дурных предчувствий, мы пошли за Цирцеями, уже прозванными мною за глаза глазуньей синеокой и носорогом.
       Входная дверь в коммуналку, куда нас привели спутницы, чем-то походила на самих обитательниц жилища: побитая ногами то ли нетерпеливых любовников, то ли кредиторов, она всё ещё висела на своём месте и всё ещё изображала собою дверь, но была уже не дверью, а грозным предостережением:
      «Не входи!»
      Легкомысленные арендаторы не вняли предостережению. Прихожая смердела блевотиной; за одною из четырёх дверей шла обычная коммунальная попойка – с песней, матом и мордобоем. Мы торопливо миновали нейтральную территорию, но невыносимо резкий тошнотворный запах остановил нас на пороге предназначавшейся мне комнаты, стены и потолок которой едва отличались чистотой от пола. Стол был завален объедками и пустыми бутылками, стулья держались на честном слове вместо ножек; топчан у дальней стены сплошь был покрыт подозрительными пятнами. Но всего сильнее удручали следы недавней приборки – одно это уже шокировало и наряду с отвращением вызывало неодолимое желание бежать без оглядки и как можно дальше. Мы мужественно подавили в себе голоса здравого смысла, уговаривая сами себя:
      «И не такое видели».
      При виде того, как нас передёрнуло, девки засуетились:
      «Мы прямо с работы. Мы приберём. Всё будет как надо. Вы только приходите. Вы нам очень нравитесь».
      Девка с подбитым глазом сделала шаг ко мне.
      «Давай знакомиться».
      Я, не скрывая брезгливости, отступил на шаг и назвался первым же попавшим на язык азербайджанским именем:
      «Кязим».
      Вторая представилась герою-любовнику. Он повторил мой манёвр, чтобы увернуться от любезно протянутой ему руки, и назвался Кямалом. Таким образом, они нас поделили.
      «Присаживайтесь. У нас и стулья есть».
      Мы покосились на стулья и воздержались, стараясь ничего не касаться.
      «Пока вы будете наводить порядок, мы сходим за вещами», - сказал я, пятясь к выходу задом.
       «А вы точно придёте? – жалобно спросила моя избранница (та, что меня избрала). – Вы не обманете? Приходите, не пожалеете».
      «Да уж, - вырвалось у меня жалкое воробьяниновское, - придём, не извольте сомневаться».
       Вымученная сентиментальность ещё вульгарней и безобразней практичности, с какой они всегда шествуют бок о бок. Это подтвердило вмешательство второй девки:
      «Раз у нас сложилась такая тёплая компания, может под это дело, пока вы сбегаете за вещичками, я мухой слетаю за парой бутылок вина. Только у нас денег нет».
       Не удостоившись ответа, она добавила с лёгким нажимом:
       «Мы хотели бы получить 10 рублей задатка, а то сидим без копейки».
      «Хотеть не вредно, а получить можете когда угодно: у вас здесь посуды не меньше, чем на червонец», – сказал герой-любовник.
      «Вот, что мне нужно. - передразнив меня, он вышел. – Это покруче, чем скушать дедушкину шапку, психолог».
      «Поймите меня правильно, девочки. За такую конуру не задаток дают, а в морду – в чём вы уже, судя по вашим… убедились и не раз. Наведите марафет, тогда и поглядим, тянет ли это на вино», - с этими словами я вышел следом за вечным студентом.
       «И что ты теперь об этом думаешь?» - издевательски спросил брат.
       «Отстань! Я не могу думать, когда меня тошнит».
       «Так тебе и надо! Не будешь разбрасываться адресами. Сидел бы сейчас на кухне, слушал бабушкины сказки и пил горячий чай с сушками. Чем не Саша Пушкин?»
       «Ты меня достал! Старухе нужна была девочка, а не я и не ты!»
      «Она сама тебе об этом сказала?»
      «Если я смог сам понять одно, я сам мог дойти и до другого. Я никому ничего не уступал. Я не филантроп. Но и собакой на сене быть не хочу тоже. И хватит пилить мне мозги! Я взял у бабушки то, что мог и хотел, не больше, но и не меньше».
       «Будешь мечтать о ней ночью в подвале у отопительной трубы?»
       Наша стычка закончилась тем, что я вернулся один, с перочинным ножом в кармане вместо брата. Меня привела не нужда, с которой я смирился и сроднился, а любопытство, предчувствие чего-то из ряда вон выходящего: я шёл туда уже будучи абсолютно уверенным, что я там не останусь.
     Перемены обнаружились с лестничной площадки: общая входная дверь была сорвана и бесчувственным телом валялась у входа. Увы, она меня и на этот раз не остановила.
    «Страсти по Матфею. – подумал я, переступив через этот труп, что, судя по всему, мог оказаться не единственным. – Так здесь делают приборку?!» - и, заткнув за пояс под куртку открытый нож, вошёл в прихожую.
     Непроницаемая темень и подозрительная тишина усилили мои головокружительные предчувствия. Дверь в комнату девок была закрыта изнутри на обычный крючок. Ещё несколько секунд поборовшись со своими предчувствиями, устыдившись того, что, промчав через весь город, остановлюсь, не сделав последнего шага, и вернусь ни с чем, с повинной головой, я дважды постучал. Дверь запрыгала, из комнаты донёсся отчётливый шум возни, но никто не отозвался. Что-то вдруг громыхнуло и стало тихо. Тогда я толкнул дверь, крючок слетел и она распахнулась. В меня ударил трупный смрад, зловоние разлагающихся тел и душ, которое невозможно спутать ни с чем. Зажав нос и затаив дыхание, как заворожённый, смотрел я на топчан, не в силах отвести взгляда.
     «А вот и сам Матфей со своими страстями!»
      Топчан жил, дышал, скрипел пружинами, ходил ходуном. Во чреве его, под драным одеялом, копошилась груда тел, и скрип пружин был не так противен, как приглушённые звуки, столь похожие и непохожие на голоса людей. Вдруг грызня утихла; топчан, прислушавшись, замер и затих; затем один край одеяла приподнялся и из его чрева, обманутые тишиной, показались физиономии девок – безобразнейшие подобия человеческих лиц.
      «Вы пришли?! – они заговорили наперебой. – А второй? Мы думали, что вы не придёте. Мы уже вас не ждали. Вы простите, что так вышло. Вы же не оставили задатка. Вы помните, что мы с вас ничего не взяли?»
      Я не слушал их. Моё внимание целиком поглотил топчан: чрево его урчало, как вспученный газами живот смертельно больного.
      «Ложе Мефистофеля!»
      Мозг утонул в потоке догадок одна причудливей и невероятней другой: перво-наперво я предположил самое простое и логичное, что третий – мужчина, потом… мой ум заметался и потерялся в предположениях. Вдруг из-под одеяла выползла полу-обглоданная чёрная ступня, примерилась и лягнула в зубы сначала одну девку, потом и другую. Судорога подавила крик, комом застрявший в моём горле.
      «Ах ты, сука такая!» - взвизгнули девки в один голос.
      Под одеялом возобновилась возня, похожая на собачью грызню.
      «Сами вы суки!» - отозвался топчан голосом преисподней.
      В следующий миг одеяло сползло и… выползи из-под него ядовитая змея, я нашёл бы в себе силы посмеяться над экзотической причудой – тремя гадинами в одной постели… От того, что мне довелось увидеть, с визгом разбежались бы даже голодные дикие звери; но я был человеком и человеком бывалым – и остался на месте, как пригвождённый к кресту, молясь лишь о том, чтобы не потерять сознание. В такие секунды становятся верующими или навсегда утрачивают и самую стойкую веру. Нечто без бровей и ресниц; с глазами полными гноя, стекавшего по щекам; с дырками вместо носа и с чёрной бездной вместо рта; с прилипшими к голове обрывками ушей; клочьями слипшихся волос с копошившимися у корней червями – такое зрелище не для глаз человека с нормальной психикой. Эта харя, гримаса преисподней, жила собственной жизнью, неизвестно чем дыша и заражая всё вокруг; это месиво издавало звуки, плодило и вскармливало червей; эту падаль ласкало солнце. Почти в самом сердце цивилизации! Почти в самом центре одной из столиц мира!
      «Суки! – прогнусавила харя. – Возьмут деньги, пропьют и смоются, а отвечать мне!? Почему мне должно за них доставаться?! Кому дал, с того и бери! Меня за что?! – внезапно приподнявшись, она подалась вперёд, выплюнув на середину комнаты. – Не надо меня бить!»
      И тут я сорвался с места. Не помня как, я очутился на улице и добрался до жилища брата, вернее, его второй жены. Он был один, компенсируя её отсутствие присутствием бутылки, совместив таким образом сразу два удовольствия в одном – водить девок прямо к ней в квартиру он не рисковал: она имела обыкновение устраивать ему внезапные проверки на верность. Без слов я прошёл в ванную, где долго и тщательно мылся, не обращая внимания на преследовавшие меня брюзжание и расспросы. Когда я вышел из ванной, руки у меня уже почти не дрожали.
       «Ты был белее стенки, когда вошёл. Как с того света! Они что сразу обе на тебя набросились прямо с порога?»
       «Я был в аду. – переодевшись и повязав галстук, я осмотрел себя в зеркале. – Могло быть и хуже».
      «И где же этот ад?»
       «Ну ты и Вася! Ты был там лишь три часа тому назад. Кстати, рекомендую воспользоваться адресом для друзей».
      «Подкину Боре. – обрадовался брат. – А ты не обратно ли, брат Кязим? Понравилось?»
      «Мне больше понравилось бы, если бы вместо меня там побывал ты. Ладно: в аду я был, чистилище прошёл, пора и в рай. Сегодня никто мне не посмеет в нём отказать».
       «Чистилище, конечно, тут».
       «Это место, где смывают с себя грехи и ужасы ада».
       «А где твой рай – и так понятно».
       «Мне надо забыться или я свихнусь».
       «Да что произошло?»
       «Сходи туда сам, пока они не поменяли декорации. Лучше один раз увидеть…»
       «Я уже видел».
       «Такого ты не видел».
       «А может мне пойти с тобой?»
       «Если согласен на бабушку – идём. На большее я несогласен».
       «Нет уж, сам там с обеими как-нибудь».
       «Ну, на нет и бабушки нет».
       «А всё-таки».
       «Ты не захотел сойти со мною в ад, я не хочу брать тебя с собой в рай. Рай – место для двоих, а не компании советчиков и завистников».
      «И где тебя потом прикажешь искать, небожитель ты наш?»
       «Сам найдусь. Из-под земли вылез, с неба упасть не проблема. Мимо земли не пролечу. А пролечу – ищи на Львином мостике».
      «Много чести – искать тебя, сам приползёшь. – пробурчал студент, и добавил, усугубив пророчество изрядной долей ехидства. – Нет такого рая, который не был бы для тебя адом. Ты только и умеешь создавать для себя ад, это твой единственный дар от бога. А меня и тут любят, и кормят. Выпьешь?»
      «Мне не до того сейчас».
      «Жри, пока ефрейтора нет».
      «Не хочу при стуке в дверь подавиться ефрейторской пайкой».
     «Болван ты, братец. Ну и выметайся. Мне больше достанется», - дверь за мной закрылась и я, как сказочный дурачок, отправился в холод и темень незнамо куда и незнамо зачем...
        1981