Как бабам весело, у них всегда очко...

Пятровне плохо спалось. Под носом комары жужжали… на эту тварь, нет грома и креста.
Чего им от старухи надоть. Крови уж нет. Не кровь, а компот, и смертушка уж сжала два конца бечевки. Какую не подтяни к себе. Смерть на тебе. С косой над головой. Хотела помереть до заговений… да как тут помрешь. То, кто-то опередил тебя,- уж помер. Другой по пьяни утонул. Круг омут очертил. Иной бабенку умыкнул до сэбэ. А мне ведь тяжко. А муж как Рэбе… все бегает во круг копны… безумец, что там ищет. И член свой гнет в дугу. Иная пища, ему сейчас не по зубу…, и я не помогу. Ох как ему обидно… а все же почему? В селе клопов не счесть. А мужиков раз, два, на три обчелся, один на весь порядок. Бывает радостен один.  Бывает и от трех тошно. Все бабы и один, всё веют свои будни. И ждут. Кто-бы украсил их иные дни. А так, преснятина одна…большой курдюк с вином, в желудке сечка. Вера Васильева сказывала: - Чалый ноне разговелся. Два дела сделал. Быка случил, и Горемиху от бога отлучил. Теперь она ему и служит. А он с ней дружит. Как бы Клава, жена его об их шашнях не прознала, тут два варианта. Она в юности бегала на длинные дистанции. У Горемихи шансов нет. В рукопашной? - тем более… тяж большой. Грудями к земле Горемиху придавит…пиши пропала. К сведенью прими: -Её еще в девках медянка покусала, выжила, объятье от удава. Тут горе завершим. Есть один с дуринкой выход, прикинутся ей хворой и больной. Чахоточной. Тогда к ней, никто, и даже он не подойдет? И ласки не попросит.
А Мамон, как мне кажется под солнцем ожил. А теща дура, зятю удружила… грудь утюгом сожгла...пьяного пытала. И надо же, добилась своего. Язык Мамона развязала. Яичко шелушила. А он еще та бестия. В бешенстве, не пьяный, выбросил ее в окно. У нее стегно на две коровы. Как он ее поднял. Ногой под зад поддал… она в крапиве приземлилась. И видимо клитора ожог, придал ей силы,- бог помог. Она его спящего мутузила, вощила, в моче мочила. И слезки его немного подсушила. Прознав про все, и сбросила в подполье. Летел, и пал в подвал Мамончик кулем. О гвоздь всю спину исцарапал. А на груди тавро. Вот надписи безумцу не хватает. Я так кумекаю: словечко краткое, но веское «Герой!» тут все понятно. Что желал, то и получил. А с тещи, как с гуся вода. Распятая заяву написала. Да лучше б не писала. Уж третий день как лейтенант на ней. Допрос ведет. В особенности ночью. А тещу допытывал он днем. Соседку,-Пищулиху завидки как всегда берут. Какая страсть в допросе не земная, а стон такой, аж у Пищулихи, соседушка красавица слепая, явилась к ним и попросила соли. А лейтенант, чтоб молоко в грудях не скисло, дал потрогать свой именной значок. А за полночь и подержать «бычок».
 С ними все понятно. А вот как Горемиху спасти. К какой болезни отвести.  Чахоточной чтоб стать, тут нужно подыграть… и кашлять двум иль трем, при ней. И слух надо пустить… кому такое по уму? Кому можно доверить. Решила Вере Васильевой дурня подпустить.  Слушок пустить. Она поди одна. Для глупости созрела.
Горемиха, как с кола сорвалась. Помада растеклась, как будто на четах, искрила -тормозила в каблуках. Жакет по новой моде. Явилась чтоб донести до слуха, что она достойна стрел любви Амура и божьей пищи. Тут не взыщи… на вкус нет лучше винегретной пищи. Скоромное не в счет.  Влетела в Пятровнын двор… как цапля, цокая и кокая, двор оббежала, в ограде никого. В дверь постучала крепенькой клюкой,- Пятровну разбудила.
Пятровна высунула нос. -Табе чего?
-Да я с обновой… несу на посошок. Горемиха показала горлышко бутылки из пакета.
- Нет не могу. Врач запретил с тобой общаться.
-Это почему?
-Ты хворая. Кузьминишна сказала: что кто-то в селе чахоточный. Разносит по селу заразу. С тобой я  более не общаюсь. Чем черт не шутит. Уж так решил сам бог. Анализы придут…там будет ясно. Но кашель меня ночью бьеть. И легкие болят нет мочи. Говорят, я где-то заразилась.  Хфельшер сказывала, как месяц назад у Чалого нашли туберкулез.
Горемиху от слов … аж сиськи обожгло и ноги повело и сердце сжалось. Вот бабе что досталось. Там… Гриша ждеть на небесах. Как я к нему явлюсь с туберкулезом. Она метнулась со двора. На улице, у лужи постояла. Решила, все не без греха. Надо с Верой пообщаться. У Веры батюшка от этой хвори помер. Пусть в тайну посвятит меня. Вера как будто ожидала её, высунувшись из окна. Свесила грудь, семечки щелкала. Горемиха подлетела, запыхавшись … увидев Веру, не здравствуй, не прощай…
-Вер, твой отец от чего помер?
-Туберкулез- по старому чахотка.
-А симптомы какие были.
-А тебе зачем?
-Пищулиха, как будто заболела, меня просила тебя спросить. Как её проклятую лечить.
-Знамо, как лечить. Собачину надо кушать. Помогает.
-А симптомы?
-Кровь в моче, потливость при соитии. Боль в грудях и кашель. Недомогание, потеря веса коль раком стать.
-Ну ты наговорила.
А ты, что, -больна? Не качай мне здесь права. Заразная небось… ко мне пришла. И щерясь, Вера юркнула в дом, прикрыв тихонько ставни.
- Я отродясь не кашляла… и желчью не плевала. А вот в соитии потела. А собачина другое дело.
Мамон рассказывал, что бывший Губарев вымачивал собаку в молоке. И говорил, что нет ни чего сытней, съестней. А вкус гуся, иль дичи птицы в обжарке, смак напоминает…
Не прошло и недели. У чалдона пропала сучка. Собака жирная в два пуда веса. Через каждые пять семь дней пропадала одна собака. Не слышен лай в селе. А чаще вой. Все грешили на волков. Якобы Коля горбатый, пьяный … видел три волка и оба они в колошах. При упоминании о волке, ночами народ стал реже выходить. Чтоб лихо не будить.
Прошел месяц, и вот-те на. Горемиха бочком- бочком по грязи до Пятравны добралась. Пришла на веселе, с гостинцем. Калитку приоткрыла. Пятровна мило, сидела на крыльце, щипала досточку, щепу, готовила, какая есть.
Горемиха кинулась к ней, заключив в объятье. Жала, мяла, целовала. Соскучилась, истосковалась.
-Я вылечилась. Пятровна вылечилась. Вот и документ, справка, что я здорова. Сама вылечилась.  И Верка помогла. Совет дала.
-Я не пойму. Ты от чего лечилась? Или сказилась.
-Нет! Я сама! Гостинец принесла. Мясцо копченое. Слюнки потекут. А ты сошла с лица.
-Я…я прихворнула.
-Не кашляешь?
-Бывает.
-Не боись, я и тебя вылечу. Неси стаканы.
-В стаканах тараканы. Давно уж не пила.
А я как хфрейлина, спиртное пью вдвоем. Спиртное ведь со мной. А где Мамон?
-Он в завязке, сейчас пол моет. А теща вяжет галерному рабу носки…
А Нюра?
-Переберает титьки, гадает: к кому в подарок отнести. Надысь Хведор, пропажа наша, зажал её в тиски. И где ты думаешь? Во рже. А люди с электрички шли. Дивились. Что за чудовище? Не уж-то секс-але, и грязные портки.
-Чуть погоди.
Пятровна принесла стаканы. Пальцем очистила от пыли. Горемиха не с горя налила, а с радости по рубчик. Выпили, кто сколько мог. Мясцом копченым закусили. Меж первой и второй. Налито, -допили. Прекрасно закусили. Пятровне невдомек, собачина вкусней чем петушок.
-Так чем ты девка… это промеж нас, лечилась.
-Мясцом. Особый цимус…- мясо с молоком. Жаль Гриша такого мяса не едал… но пес его задрал… он там, а я здесь… а этот Чалый… ух, а я его почти любила. А он…
-Что он.
-Меня туберкулезом наградил.
-Тебе кто сказал?
-Ты же меня предупредила.
-Мой грех, я просто пошутила. Ты уж прости.
-И ты меня прости, что я собачиной тебя под цимус накормила…и рассмеялась, затрясла грудьми. -Ты уж не вини.
Пятровна качая головой.
-Чалдона угости. Только кости убери. Трехгранник я узрела, но сомневалась. Пока кость не обьела… тогда и поняла, что мы живем не зря…
 И обе рассмеялись. Мамон дивился. Как бабам весело, у них всегда очко. А у мужика, туз и две шестерки…-живется не смешно.