Ветер

В августе так воет ветер! Кружит пыль... Тоскует, наверное. Что он видел далеко, на краю света? Чего насмотрелся? Может, оплакивает свою любовь? Нежную, сокровенную, ласковую. Потерял ее и стал резким, раздражительным, нелюдимым. Не может забыть, страдает. Только что-нибудь уронишь, упустишь, - он тут как тут, - выхватил, понесся прочь.

- Куда ты! Стой! – я немо кричу ему в растерянности. Пытаюсь вдохнуть воздух полными легкими, но могу дышать лишь поверхностно.

Августовский ветер замер, будто услышал меня и остановился. Я стояла на балконе, беспокойно курила последнюю сигарету, виновато стряхивала пепел под ноги.

- Да? – будто кашлянул кто-то, как от едкого дыма, или внезапной остановки. Вдруг все затихло. Почувствовала взгляд на своем лице. Притихла тоже.

– Я расскажу тебе, как я стал таким, - ветер секунду помедлил и продолжил. – В одной деревушке жила девочка. Она росла в семье бедных работяг. Играла с дворовыми мальчишками, тискала ободранных кошек, заплетала косы чумазой кукле. Ходила в школу по утренней темноте. Грелась в углу, зарывшись в гору тряпья, зимой. Она росла доброй, хорошей девочкой. Жаль, что бедняги отец и мать не могли ей дать ни душевного тепла, ни лучшей заботы.

Я смотрела, как завороженная, в плывущий воздух, на окна домов, фонари. Все стало тихим.

– Люди не хотят делать зло… Они просто не могут делать больше, чем делают, - продолжал Ветер.

Девочка росла, внешне почти не отличаясь от своих братьев и сестер. Все они походили на дворовых кошек – тощие и громкие. Им повезло не сдохнуть с голоду, и это была удача. Если ты жив – ты можешь многое. Если мертв – ничего. Все дело в теле.

Одно качество было в девочке, которого не было у других детей из той семьи. Она настойчиво и внимательно вглядывалась в мир, пытаясь разгадать законы, по которым он устроен, пытаясь заглянуть за плотную завесу быта и грязи, окружавших ее. Она чувствовала, что в мире есть нечто большее, не видимое взгляду. Она не знала, чего она ищет, но этот поиск заставлял ее бродить по полям, в темноте возвращаться в деревню, боясь бродячих собак. Она завороженно смотрела на звездное небо, раскинувшееся куполом в ясную ночь, и плакала, незнамо от чего. От невозможности пробиться к этой красоте, к совершенству. От сковывающего грудь чувства одиночества. От неизбежного возвращения домой и приближения утра.
Так я встретил ее. Она сидела в поле на изгороди, зацепившись босыми ногами за перекладину, вытянув шею и подняв лицо к небу. В траве квакали лягушки и стрекотали кузнечики. Редко охали совы. Я несся по полю, но, увидев ее – одну, маленькую, в потрепанном платье, замедлился.

Я не хотел пугать ее своим воем и стряхивать с хлипкой изгороди. Я приостановился чуть загодя, за ее спиной, желая остаться незамеченным и обойти стороной, направившись дальше к болотам. Но вдруг она повернулась ко мне. Я понял, что видим, по ее глазам, смотрящим глубоко, по телу. Она качнулась и застыла на мгновение. Я стал. Она дышала спокойно и тихо, молча смотрела. Я тоже молчал. Она смотрела серьезно, чуть наклонив на бок голову, сомкнув губы. Я ждал. Мгновение показалось мне вечностью…

Ее рот смягчился, она улыбнулась, и я понял, что теперь мы друзья. Воздух был свеж. Она поежилась и слезла с изгороди. Вдев ноги в старые башмаки, побрела по направлению к дому.

Теперь я хотел сопровождать ее везде. Она видела меня, она смотрела в меня, она чувствовала меня. Я оберегал ее по дороге в школу, поглядывал за ней, когда она собирала ягоды в лесу. Я был рядом, когда она пасла козу и ходила на колодец за водой. Я успокоился, мне было хорошо с ней. Я мог уйти на несколько дней, бродить вдалеке, но всегда возвращался. Она стала веселей и улыбалась мне, как в ту ночь, когда мы только встретились.

Шло время. Она стала петь песни. Грустные, с переливами – тихо, вкрадчивым голосом. Веселые – задорно, звонким голосом. Я смотрел на нее через окно, когда она спала. Я провожал ее домой, идущей с сенокоса. Я гулял с ней по полю и колыхал колосья от волненья. Я гладил ее руки, поднимал платье, сдувал с головы платок, рассыпал волосы по спине, горячо дышал ей в лицо. Я не мог сказать ей, как она дорога мне, как крепко я полюбил ее, смотря в бездну ее глаз. Как я страдаю, от того, что не могу помочь ей, не могу говорить с ней. Она по-прежнему молчала.

Однажды, когда лето уходило, и к деревне потянулся осенний холод, я пустился в путь далеко в горы. Я бродил, снедаемый грустью, рычал от тоски, вопил от боли. Нес с собой снежные бури, обрушивал скалы, сносил деревья. Ведь я знал, как устроен мир, что скрыто за той завесой, но не мог рассказать ей. Лишь взгляд ее глаз связывал наши миры. Я не мог разорвать завесу и быть с ней. Ведь у меня нет тела…

К весне я вернулся в деревню. Но там я ее не нашел. Носился по дворам, заставляя собак скулить и старух боязливо запирать двери. Стучал в окна. Много раз пересекал поле, пока не иссушил его. Поднял пыль на дорогах. Нигде ее не было.
Слышал, что, то ли она, взяв узелок, однажды ночью не вернулась домой. То ли прыгнула с обрыва в реку. То ли заблудилась в лесу. Или может ушла с рослым парнем под руку в чужую деревню.

…Ты говоришь мне «стой». Как я могу быть спокоен? Остановиться и не найти ее? Потерять навсегда? Только рядом с ней я был. Через ее взгляд я обретал тело.
Тихий плач таял, растекался в ночном воздухе.

Я подняла руку, желая прикоснуться к невидимому лицу.

– Я здесь. Я тебя вижу. – Сказала я, улыбнувшись.