Дневник 2015 года в фейсбуке

2015 ГОД

21 ДЕКАБРЯ 2015

Фейсбук предлагает оценить 2015 год. Для меня это был год новых путешествий и новых возможностей. Встретила креативных и талантливых людей, благодаря которым обрела еще одну профессию и перешла на "макинтош". Провела за границей частное журналистское расследование по просьбе израильской семьи, чьи близкие были уничтожены вместе с другими жителями еврейского местечка: нашла единственного свидетеля и дом, где жила семья (подробности позже, расследование не закончено). Мои путешествия - в снимках, которые вы уже видели. В преддверии Нового Года хочу пожелать всем друзьям - реальным и виртуальным: "Улыбайтесь судьбе и она улыбнется вам!".

12 ДЕКАБРЯ 2015

СТАРЫЕ ИГРУШКИ В ЯФФСКОМ ПОРТУ

Мы вырастаем, оставляя в детстве смешного медвежонка и чудесную девочку из Зазеркалья. Но вот ведь какая штука: какие бы солидные лица не отражали сегодня наши зеркала, оказывается, и Алиса, и Винни-Пух, и все-все-все остальные продолжают жить в мальчиках и девочках, которые давно уже выросли. Старые игрушки - это мостик, по которому каждый из нас может вернуться в детство, и кто знает, может быть кому-то удастся отыскать там настоящее сокровище – лучшие воспоминания, а кто-то обнаружит, что своих сокровищ никогда и не терял?

14 НОЯБРЯ 2015

РАЗРУШАЮЩИЙСЯ МИР
"- На любой войне всегда шумно. Грохот танков, треск автоматных очередей, взрывы. А тут – тишина, безысходность и ощущение смерти, - говорит мне известный израильский стрингер Цур Шезаф.
...В 1999-м, во время поездки в Косово он оказался единственным журналистом в деревне Рачак после того, как там произошла бойня: на улице лежало четыре десятка изувеченных и еще теплых трупов. Людей убили выстрелом в затылок и изуродовали им лица ударами прикладов. - Это был настоящий ад, - повторяет он. - Я привожу снимки из мест, где рушится мир. А что я могу еще сделать, чтобы показать другим конец пути, когда миром управляют плохие лидеры?"
Шели Шрайман (Из сборника "Разрушающийся мир").

21 ОКТЯБРЯ 2015

МУЖСКАЯ РАБОТА

Наверное, проще всего было бы написать: «Вот он, герой, завязал бой с тремя террористами. Уже будучи тяжело раненым, насквозь прошитый пятью пулями, убил одного из них, а второго, возможно ранил. Да еще успел позвонить другу, чтобы сообщить о теракте! Откуда эти хладнокровие, выдержка, когда тебя убивают, откуда эта точность стрельбы?»
Но что-то не выстраивается накатанный сюжет, да и сам герой твердит, что он вовсе не герой.. И уж совсем не стыкуется со всей этой историей бравурный конец типа: «Так на его месте поступил бы каждый из нас. Это наша земля, другой у нас нет».
Ключ истории в том, как он, наш герой, ее рассказывает. Главное - не пропустить деталей. Итак, он едет где-то в районе четырех пополудни по «территориям», управляя «Пежо» одной рукой: вторая покоится на сиденье, в ней - пистолет с затвором на взводе, в малом барабане 17 пуль («так я начал ездить по территориям с начала интифады». На встречную полосу выезжает с обочины черный джип «Исузу» с желтыми номерами - он движется со стороны Туль-Карема, дорога в который блокирована израильской армией. Когда расстояние между джипом и «Пежо» сокращается до 30 метров, крышка верхнего люка джипа открывается, оттуда показывается некто и тут же открывает огонь из длинноствольного автомата «галиль» (стрельба из этого вида оружия на расстоянии в 30 метров - это практически расстрел в упор - Ш.Ш.). Обшивка «Пежо» прострочена пулями (позже военные эксперты насчитают в кузове 28 отверстий). Виталий ощущает сильный толчок в грудь, резкую боль и разливающуюся по телу слабость. Он оседает на соседнее сиденье, не выпуская из рук оружия. В джипе слева открывается дверь и из нее показывается второй стрелок. Виталий открывает по нему огонь на поражение. Он не видит, как тот падает замертво, потому что тут же переводит дуло на затемненные стекла джипа со стороны водителя и всаживает в них несколько пуль. Но есть еще третий, который в этот момент возобновляет стрельбу из верхнего люка джипа. Виталий чувствует, как в его грудь входят очередные пули. Руки уже не слушаются - он не в состоянии нажать курок. Террорист выходит из джипа, приближается к «Пежо» , стреляет два раза в упор в спину Виталия (позже в его джинсовой куртке насчитают 14 дырок), забирает его пистолет и уезжает. Виталий последним усилием нажимает на пелефоне кнопку вызова своего друга - Йоси. Перед долгим провалом в забытье он еще раз приходит себя уже в машине «скорой»: «Я в самом деле живой?» - спрашивает он спасателей.
Как видим, это был настоящий бой. Правда, неравный - трое против одного. Но этот один был профессиональнее тех троих.
Итак, он профессионал. Это не подлежит сомнению. На его теле четыре отметины от предыдущих ранений: трех ударов ножом и одной пули (бронежилет не спас: били из винтовочного обреза на близком расстоянии). Мастер спорта по стрельбе. Капитан милиции, проработавший в уголовном розыске девять лет (очередное, майорское звание должны были присводить в 1988-м, но он неожиданно уволился из органов. Собрался в Израиль. Из-за первого допуска секретности пришлось ждать долгих четыре года).
Плюс опыт: два года на китайской границе в разгар событий (горел в танке - на ногах и по сей день следы от ожогов). Работа в группе захвата, использовавшейся при борьбе с террористами - лучшей группе, о ней даже был снят учебный фильм, который демонстрировался в высших школах милиции в качестве учебного пособия. Десант в Нагорный Карабах... После Нагорного Карабаха он сказал себе: «Все. Здесь больше оставаться нельзя», - и подал документы на выезд.
Все мужчины в его семье - воины, офицеры. Дедушка погиб после войны на западной Украине – в бою с бендеровцами. Отец - генерал-лейтенант железнодорожных войск.
Свою первую награду - именные часы за задержание опасного преступника - Виталий получил, когда учился в восьмом классе. Случайно оказался с друзьями на месте преступления, где был убит работник железной дороги, и задержал убийцу.
Стрелять его учил отец. Страсть к оружию - тоже от него. И этот принцип: если у тебя есть оружие, ты должен уметь им пользоваться – тоже отцовский.
Кое-кто из его близких суеверно считает, что все эти мужские забавы с оружием в его жизни были не случайны - он словно готовился к тому, чтобы однажды принять этот неравный бой и выиграть его (я могла бы написать здесь другой глагол «выжить» , но сознательно оставляю его для последующего описания).
На его счастье, убийца оказался дилетантом, и «контрольный выстрел» произвел не в голову, как это обычно делается в таких случаях, а в спину. Как наш герой выжил с двумя навылет пробитыми легкими, многочисленными повреждениями сосудов и огромной потерей крови? Как будто судьба, начертавшая ему этот черный день, вдруг передумала и переиначила сюжет его жизни. Потому что с того момента, когда джип с убийцами покинул место боя, все на удивление стало складываться чудесным - как по мановению волшебной палочки - образом. Пелефон друга оказался включенным; «скорая» помощь оказалась поблизости; врачи, вопреки инструкции, не стали дожидаться армейского сопровождения и тут же выехали на «территории», поскольку понимали, что дорога каждая минута; первая помощь на месте была выполнена очень профессионально; операция, длившаяся в больнице «Яффа-Гилель» четыре с половиной часа, во время которой хирургам пришлось вскрывать сердце здорового 47-летнего мужчины, прошла удачно; на 5-е сутки Виталий пришел в сознание.
Глаза его изнутри чуть подсвечены страданием (ему до сих пор вкалывают обезболивающее), но взгляд неожиданно ясен и тверд, хотя чувствуется, что каждое слово дается ему с трудом:
- Да. Я человек не совсем гражданский. Стрелять начал лет с 15-ти. Ранения свои считаю браком в работе. Если ошибается токарь, он берет другую болванку. Если ошибается оперативник - он попадает в больницу...

Шели Шрайман, 2005 год (из сборника "Пропуск в вечность для маленькой страны")

20 ОКТЯБРЯ 2015

О РЫБАЛКЕ ЧЕСТНОЙ И НЕЧЕСТНОЙ
Пару дней назад видела на берегу такую картину: пришли двое, забросили в море сеть и выбросили на песок кучи мальков, рыбьих детенышей. Потом сгребли их, умирающих, в ведро и ушли. Нечестная была рыбалка. О честной я знаю от Миши Вассермана - заядлого рыбака. Вот как он мне о ней рассказывал: "Во-первых, ты ловишь рыбу не для пропитания (в супере и так можешь купить любую), а для удовольствия. Во-вторых, местная рыба под стать стране – не голодная, и на крючок идет ради своего охотничьего кайфа. Ты - охотник, и она - охотник. Все по-честному!"

14 ОКТЯБРЯ 2015
"Человеческая жизнь коротка. Мы не видели никого из тех, кто жил за 200 лет до нас, и те, что будут жить через 200 лет, уже не увидят никого из нас. Люди, как листья – расцветают и опадают. И надо радоваться тому, что ты пока еще есть, что ты цветешь...Я видел сорокалетних «стариков» и 70-летних людей, которые жили так, словно им еще нет и 30, и все у них еще впереди,-- говорит мне израильский полковник Арайди. - Я бы не хотел, чтобы наши внуки прошли то, что довелось пройти нам и готов отдать ради этого все, что у меня есть. Я готов быть подопытным кроликом, только чтобы наши дети и внуки – не только в Израиле, но и вообще на всей земле, выжили. Чтобы они жили по-другому. Не так, как мы. И признавали одну границу – между сушей и водой."
Шели Шрайман (из сборника "Пропуск в вечность для маленькой страны")

13 ОКТЯБРЯ 2015
ПРОПУСК В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЫ;"Армия тогда была еще слабая и не справлялась с арабскими бандами, проникавшими на территорию Израиля через границу почти каждую ночь. Грабежам и убийствам не было конца. Все понимали: эту проблему нужно решать как-то иначе, - вспоминает боец 101 спецподразделения Кача (полковник ЦАХАЛа). - Бен-Гурион считал, что нестандартно мыслящий командир и неиспорченные традиционными учениями солдаты, способны совершить маленькую революцию и повести за собой всю армию. Моше Даян полагал, что с этой задачей справятся и опытные офицеры.
У меня хранятся все документы, относящиеся к периоду создания и деятельности 101-го подразделения, которое по сути превратилось в первый израильский спецназ по борьбе с террором. Принципы были железные: все операции проводятся только на территории противника; мы атакуем банду еще до того, как она проникнет на израильскую территорию; ни одно действие грабителей и убийц не остается безнаказанным. Что касается последнего принципа – он диктовался не местью, а, скорее, идеологией.
В начале 1950-х мы и не мечтали о средствах, которыми располагает современный спецназ, и всю разведку на территории противника выполняли сами, полагаясь на свои глаза, уши и внутренне чутье, и ничем себя при этом не обнаруживая!
101 подразделение просуществовало всего несколько месяцев. Решение Моше Даяна о прекращении его деятельности было воспринято нами тяжело. Мы спросили Даяна: «Почему?». Он сказал: «Вы сделали хорошую работу, но мне нужны не четыре десятка отчаянных храбрецов, а чтобы вся армия была такой, как вы». Слова Бен-Гуриона о том, что если группа справится со своей задачей, она поведет за собой всех остальных, стали реальностью. Этим во многом объясняется успех Израиля в Шестидневной войне и Синайской кампании. Маленькая революция в армии, которую имел в виду Бен-Гурион, произошла очень вовремя".
ххх
Моше Стемпель считался самым суровым человеком в бригаде резервистов. Невысокий, крепко сбитый и на редкость выносливый, он обладал еще невероятной внутренней силой. Близкие Стемпеля погибли в Катастрофе. Мойшеле (так звали его боевые товарищи) был отличным командиром и никогда не выражал своих эмоций по поводу удач или неудач. Он был человеком поступка, и делал все, что от него требовалось, без лишних слов. И надо же такому случиться: именно Мойше Стемпелю судьба предначертала водрузить у Стены Плача, к которой евреев не пускали на протяжении девятнадцати лет, израильский флаг. И вот уже десантники устремили взгляд на развевающееся полотнище, вскинув руку в воинском приветствии. Заметив, как дрожит рука у Мойше Стемпеля, один из товарищей бросил на него встревоженный взгляд: «Ты в порядке?». - «Если бы мои предки знали, что я вместе с другими израильскими десантниками пробьюсь к Западной Стене и вывешу на ней израильский флаг, они согласились бы тысячу раз отдать за это свою жизнь», - произнес суровый Стемпель. И, может быть, впервые за долгое время его глаза повлажнели. Спустя несколько лет Мойше Стемпель погиб в схватке с террористами..."
Шели Шрайман (из сборника "Пропуск в вечность для маленькой страны")

8 ОКТЯБРЯ 2015
ПРОПУСК В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЫ
;"Армия тогда была еще слабая и не справлялась с арабскими бандами, проникавшими на территорию Израиля через границу почти каждую ночь. Грабежам и убийствам не было конца. Все понимали: эту проблему нужно решать как-то иначе, - вспоминает боец 101 спецподразделения Кача (полковник ЦАХАЛа). - Бен-Гурион считал, что нестандартно мыслящий командир и неиспорченные традиционными учениями солдаты, способны совершить маленькую революцию и повести за собой всю армию. Моше Даян полагал, что с этой задачей справятся и опытные офицеры.
У меня хранятся все документы, относящиеся к периоду создания и деятельности 101-го подразделения, которое по сути превратилось в первый израильский спецназ по борьбе с террором. Принципы были железные: все операции проводятся только на территории противника; мы атакуем банду еще до того, как она проникнет на израильскую территорию; ни одно действие грабителей и убийц не остается безнаказанным. Что касается последнего принципа – он диктовался не местью, а, скорее, идеологией.
В начале 1950-х мы и не мечтали о средствах, которыми располагает современный спецназ, и всю разведку на территории противника выполняли сами, полагаясь на свои глаза, уши и внутренне чутье, и ничем себя при этом не обнаруживая!
101 подразделение просуществовало всего несколько месяцев. Решение Моше Даяна о прекращении его деятельности было воспринято нами тяжело. Мы спросили Даяна: «Почему?». Он сказал: «Вы сделали хорошую работу, но мне нужны не четыре десятка отчаянных храбрецов, а чтобы вся армия была такой, как вы». Слова Бен-Гуриона о том, что если группа справится со своей задачей, она поведет за собой всех остальных, стали реальностью. Этим во многом объясняется успех Израиля в Шестидневной войне и Синайской кампании. Маленькая революция в армии, которую имел в виду Бен-Гурион, произошла очень вовремя".
ххх
Моше Стемпель считался самым суровым человеком в бригаде резервистов. Невысокий, крепко сбитый и на редкость выносливый, он обладал еще невероятной внутренней силой. Близкие Стемпеля погибли в Катастрофе. Мойшеле (так звали его боевые товарищи) был отличным командиром и никогда не выражал своих эмоций по поводу удач или неудач. Он был человеком поступка, и делал все, что от него требовалось, без лишних слов. И надо же такому случиться: именно Мойше Стемпелю судьба предначертала водрузить у Стены Плача, к которой евреев не пускали на протяжении девятнадцати лет, израильский флаг. И вот уже десантники устремили взгляд на развевающееся полотнище, вскинув руку в воинском приветствии. Заметив, как дрожит рука у Мойше Стемпеля, один из товарищей бросил на него встревоженный взгляд: «Ты в порядке?». - «Если бы мои предки знали, что я вместе с другими израильскими десантниками пробьюсь к Западной Стене и вывешу на ней израильский флаг, они согласились бы тысячу раз отдать за это свою жизнь», - произнес суровый Стемпель. И, может быть, впервые за долгое время его глаза повлажнели. Спустя несколько лет Мойше Стемпель погиб в схватке с террористами..."
Шели Шрайман (из сборника "Пропуск в вечность для маленькой страны")

13 СЕНТЯБРЯ 2015

БАСЯ И ЛЕС;Лес был большой, а Бася маленькая. Она любила лес, и он открывал ей свои тайны. Потому что чем больше любишь ты сам, тем больше тебе открывается. ;P.S. С днем рождения, Баська! 

5 АВГУСТА 2015

У меня хорошая дочка. Утром, как всегда, зашла на ее страничку и неожиданно обнаружила этот сюрприз. Наверное, сегодня я бы многое из написанного отредактировала, но зачем? Это же "Черновик одной жизни", а у меня их, после того, как умру, будет еще много ;;-).

3 АВГУСТА 2015
ПОЛИЦИЯ РАЗНЫХ СТРАН (США, Сицилия, Мальта, Англия). ;Почувствуйте разницу. Особенно понравился сицилийский постовой маленького роста (верхний снимок справа): кажется, только встал из-за стола, откушав макарон со своим многочисленным семейством, натянул мундир и отправился на дежурство, чтобы поприветствовать жителей городка, где все знают всех, а заодно узнать последние новости.
1 АВГУСТА 2015
КСТАТИ О ВАТЕРЛОО;
Сам городок ничем не примечателен, кроме собора на главной площади (в день, когда я его снимала, там отпевали покойника), длинной торговой улицы с незатейливыми скульптурами и небольшого музея Веллингтона. А вот в полутора километрах от Ватерлоо - то самое поле, где была одержана окончательная победа над Наполеоном. Теперь в его центре возвышается холм славы, увенчанный огромным львом. У подножия разыгралась забавная сцена. Русскоязычные туристы обсуждали события двухсотлетней давности: ;- Сунулся Наполеон в Россию, получил п.... Сиди себе на острове, отдыхай, так нет же! Все ему мало, снова полез, и тут его уже вые... по самое "нехочу".;Стоящий неподалеку китаец, слышавший этот разговор, не мог сдержать улыбки.;- Слышь ты, потише с матюками, рядом люди..., - дернул за рукав интерпретатора великой битвы его товарищ.;- Да что они понимают по-нашему, китайцы! Пошли они на х...- отмахнулся тот.;Китаец не выдержал и, прикрыв рот ладонью, чтобы не расхохотаться, поспешно отошел в сторону.
...200 летие со дня сражения при Ватерлоо (16 июня) в Бельгии отпраздновали с размахом. В реконструкции битвы приняли участие 5 тысяч пехотинцев и более 300 кавалеристов. На торжества прибыли представители всех европейских монархий, включая британского принца Чарльза. Мне же довелось побывать там немного раньше и застать лишь приготовления к большим празднованиям.

24 ИЮЛЯ 2015

"Уж солнца раскаленный шар ;С главы своей земля скатила, ;И мирный вечера пожар ;Волна морская поглотила...";(Ф. Тютчев)

23 ИЮЛЯ 2015
В каждом взрослом живет маленький ребенок, только не все об этом помнят. Этот пост о тех, что не забыли;-)

22 ИЮЛЯ 2015
"...Здесь песня не озвучена пока, ;И эта тишина - из тайника ;Певца, нам неизвестного дотоле...";(Альфред Дуглас, "Зеленая река")

15 ИЮНЯ 2015
Чтобы дотянуться до неба, человек строит соборы, устремленные ввысь.

8 ИЮНЯ 2015
Одни устремляются в небо, мчатся наперегонки с ветром, покоряют море и ходят по воде. А я - нет, чтобы взлететь, оседлать коня, перейти море или походить по воде - все стою на берегу и наблюдаю течение жизни.;...И так - за веком век. Для наблюдательных время замедляет ход, открывая детали, которых не заметишь на бегу.

30 МАЯ 2015

ИЗ ЖИЗНИ СКУЛЬПТУР;Где отдыхают короли, чудовища ада и прочие от службы в усыпальницах и на кладбищах? Похоже, это то самое место...

25 МАЯ 2015

"Случайно на ноже карманном;Найди пылинку дальних стран -;И мир опять предстанет странным,;Закутанным в цветной туман!";(Александр Блок)

21 МАЯ 2015
НАБЛЮДЕНИЕ
;По-настоящему счастливыми нас делает внутренняя свобода. Если мы с ней в ладу, все, что прежде так мешало, утрачивает свою значимость. И нет уже вокруг "отмороженных душ", "завистников", "злопыхателей", "подлецов" и прочих, кто досаждал и мешал просто ЖИТЬ, ТВОРИТЬ, ПОЛУЧАТЬ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ЖИЗНИ ВО ВСЕХ ЕЕ ПРОЯВЛЕНИЯХ. Они существуют где-то в параллельных мирах, и все, пущенные ими стрелы, пролетают мимо.;P.S. Значимо только то, чему мы САМИ придаем значение.

19 МАЯ 2015
ЦВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ. ;"Один маня, другой с полуугрозой,;Идут цветы блестящей чередой.;Мы на заре клянёмся только розой,;Но в поздний час мы дышим резедой.
Один в пути пленяется мимозой,;Другому ландыш мил, блестя в росе. --;Но на заре мы дышим только розой,;Но резедою мы кончаем все!";(Марина Цветаева)

17 МАЯ 2015

ВОЗВРАЩЕННЫЙ ИЕРУСАЛИМ;...В первых числах июня 1967-го года командир 55-й бригады Мота Гур сказал Рами Вальду, лучшему офицеру-подрывнику, который был старше и опытнее многих десантников: «Ты мне нужен здесь, в оперативном штабе», на что тот ответил: «Я хочу быть с ребятами на передовой», - и настоял на своем. Рами погиб под гусеницами танка, наехавшего на него в кромешной тьме. Нашли его не сразу. Опознали по подошвам ботинок. Из-за особого строения стопы он носил обувь с твердой подошвой. Его товарищи-десантники, обладатели мягких бесшумных подошв, перед боем посмеивались: «Рами, ты так гремишь своими ботинками, что поднимешь на ноги всех иорданцев!»
...Не прошло и полвека, как город, на улицах которого они сошлись в 1967-м в смертельной схватке, свел их снова. Только на сей раз им нечего было делить, кроме воспоминаний. На встречу с бывшими иорданскими гвардейцами, дослужившимися за 46 лет до полковников и генералов, израильские десантники, одержавшие в 1967-м году победу в Иерусалиме, принесли памятную фотографию братской могилы, в которой они хоронили после страшного боя в районе Гиват ха-Тахмошет убитых иорданцев. Вручал ее иорданскому генералу 80-летний израильский полковник Арик Ахмон, в прошлом – «правая рука» Моты Гура, офицер разведки 55-го парашютно-десантной бригады, вернувшей в июне 1967-го Израилю Иерусалим, а евреям – Стену Плача.
- Израиль пытался избежать войны с Иорданией, и солдаты Арабского легиона никак не ожидали столкнуться с нами в Иерусалиме, но так уж вышло, - вспоминает Арик Ахмон события Шестидневной Войны. - Они были хорошими бойцами и оказывали сопротивление, пока не падали мертвыми. В сражении за Арсенальную горку погибли тридцать шесть наших товарищей, потери иорданцев были вдвое больше. На другой день мы поехали туда с Мотой Гуром посмотреть, как все было, и увидели братскую могилу, присыпанную песком, из которой торчала перевернутая иорданская винтовка с куском картона и надписью, оставленной выжившими в бою десантниками: « ;;;. Army of Izrael. Buried here are 17 brave Jordanian soldiers. June 7, 1967» (ЦАХАЛ. Армия Израиля. Здесь похоронены 17 храбрых иорданских солдат. 7 июня. 1967). Фотографию этой могилы я и передал на встрече уцелевшим иорданским гвардейцам, которые сражались тогда против нас. Я помню каждое мгновение битвы за Иерусалим, - добавляет он. – Конечно, тут и гордость от того, что мне выпала честь быть среди тех, кто освобождал Старый город, и грусть. Грусти больше... в тех боях я потерял двенадцать лучших друзей. За полгода до Шестидневной Войны я был еще командиром их роты, а в июне 1967-го уже только слышал по связи сообщения о гибели своих товарищей, находясь в оперативном штабе Моты Гура.
Отмененная операция
...Все началось с того, что за полгода до войны полковник Мота Гур, командир 55-й парашютно-десантной бригады, сформированной из дивизий резервистов тремя годами раньше, заявил: «Мне нужен офицер разведки не из тех, что закончили лучшие армейские курсы, а из «стариков», которые вели свои роты в бой и умеют «хорошо думать».» Из пятнадцати кандидатов он выбрал Арика. Они были тогда едва знакомы. Ахмон был участником Синайской кампании и многих боевых операций. В течение нескольких месяцев полковник Гур превратил его из хорошего командира роты в незаменимого офицера разведки бригады, сделав его своей «правой рукой». Трех человек, которые всегда были рядом с командиром бригады, участвуя в планировании операций, называли «кухней» Моты Гура: его заместителя подполковника Мойше Стемпеля, офицера разведки майора Арика Ахмона и офицера, координирующего действия дивизий подполковника Амоса Ярона.
За полгода до войны Арик был студентом тель-авивского университета, изучал экономику, а попутно работал в «Едиот Ахронот» начальником отдела по сбору денег за объявления. Там его и застали майские события 1967 года, когда в Израиле уже провели мобилизацию, но продолжали чего-то ждать. Десантники изнывали от бездействия.
- Я спросил Моту: «Ну когда же, наконец?» Он ответил: «Не волнуйся, Арик, если будет нужда, мы всем сообщим», - вспоминает полковник Ахмон.
...Арик был на работе, когда раздался звонок от Моты. «Все, Арик, сегодня собираем бригаду! Я получил приказ». Ахмон только успел сообщить руководству газеты, что в ближайшие дни его на работе не будет, и побежал на место сбора в чем был – белой рубашке и габардиновых брюках.
- Мота сказал, что нас собираются выбросить с парашютами в Синае, западнее Эль-Ариш, в тылу египтян, чтобы поддержать танкистов, которые будут приближаться к городу с востока, - рассказывает полковник. - Задним числом могу тебе сказать, что это был не лучший приказ, и операцию хорошо не продумали, но к счастью, ей так и не суждено было осуществиться. Мота дал мне сутки на подготовку отчета разведки о нынешнем состоянии противника на основе всех имеющихся в ЦАХАЛе данных. Кроме него, меня, Амоса и Мойшеле («кухни Моты Гура»), о планируемой операции никто не знал. Когда речь идет о выброске десанта, любая утечка информации может обернуться катастрофой.
Я поехал в штаб вечером и застал там только дежурного офицера, который был знаком мне по киббуцу, - продолжает Арик. – Он сказал, что готового материала нет, но есть две большие папки с картами, снимками, донесениями, которые к утру должны быть на месте. «Дирбалек (берегись), я даю тебе их по дружбе, мне этого делать нельзя!». В Израиле есть два выражения, к которым нужно относиться с осторожностью, может, ты этого еще не знаешь, - улыбается Арик. – Никогда не стоит принимать за чистую монету фразы - «ихие беседер» (все будет в порядке) и «тисмох алай» (положись на меня). Потому что нередко все получается ровно наоборот.
- А какое из этих двух выражений ты сказал тогда своему знакомому в ответ на его просьбу? – начинаю я улавливать, к чему он ведет.
- Я сказал ему «ихие беседер»! – смеется Арик. – Позже мы еще вернемся к этой истории. Итак, я работал над папками всю ночь и ближе к утру у меня был готов отчет на десяти страницах, который я повез Моте. Он встретил меня словами: «Война уже на пороге. Срочно езжай в Беэр-Шеву за последней информацией по Эль-Ариш». В ту же минуту я забыл о своем обещании вернуть папки на место, оставив их в штабе нашей бригады. Какие папки, если война на пороге! К вечеру я закончил все дела в Беэр-Шеве и вернулся в Тель-Авив. На сей раз Мота сказал: «Арик, скоро мы вылетаем в Синай». И мы поехали на военный аэродром. Началась рутинная подготовка к операции. Про папки я уже и не вспоминал. Когда у нас все уже было готово к высадке в Эль-Ариш, Мота вернулся из генштаба с неожиданным известием: «Поговаривают, что война может начаться с Иерусалима. Давай, Арик, съездим туда, посмотрим... Ведь нельзя исключить, что нас перебросят в Иерусалим». Почему он взял в эту поездку меня? Мота предпочитал держать офицера разведки всегда при себе. «Ты для меня, Арик, вроде представителя противника, - говорил он мне. – Ведь из всей бригады ты один знаешь, что происходит «по ту сторону», и держишь меня в курсе. Когда я знаю секреты врага, я смогу ему достойно ответить!» Именно по этой причине я находился рядом с Мотой в самый тяжелый для меня момент, когда в бою погибали ребята из моей роты и сердце рвалось к ним, но я не мог им ничем помочь, - голос Арика прерывается, глаза влажнеют. Собравшись с силами, он продолжает свой рассказ. – Мы поднялись с Мотой в Иерусалим в субботу. Город тогда напоминал столицу Германии времен берлинской стены, и был поделен на две зоны – западную и восточную. Вдоль границы - иорданские бункеры и заминированные участки, посередине – нейтральная полоса. Мы смотрели сверху, оценивали ситуацию, а когда вернулись назад, у нас уже был готов общий план на случай, если бригаду решат перебросить на иерусалимское направление.
...Утром десантники увидели взмывающие в небо самолеты. Они летели в Синай. Ночью бригаду тоже должны были перебросить туда, но в десять вечера стало известно, что операция под сомнением, а ближе к полуночи сообщили, что вовсе отменяется.
- Представь себе наши чувства в тот момент! - с чувством произносит полковник Ахмон. - В то время, как наши успешно продвигаются на юге, мы, молодые парни, «сорви-головы» вынуждены сидеть на аэродроме, поскольку кто-то решил не перебрасывать нас туда, где все и без того идет хорошо. Если бы мы знали тогда, что все переменится уже в ближайшие часы, и какая судьба нам выпадет!
Трудный выбор
В полдень Моту Гура вызвал к себе командующий центральным фронтом генерал Узи Наркис и сказал, что бригаду десантников перебрасывают в Иерусалим, где начинается война с Иорданией.
- Мота вышел от Наркиса в два пятнадцать и сказал, что нам предстоит прорвать линию границы в районе Меа-Шеарим и упредить атаку иорданцев, которая ожидается в пять утра, - вспоминает полковник Ахмон. – Нашим главным противником были тогда не иорданцы, а время. Чтобы провести подобную операцию в условиях плотной городской застройки, ее по правилам военной науки нужно готовить не менее семидесяти двух часов, в экстренном случае – суток. У нас же оставалось всего десять часов. И потому мы больше говорили не о том, что НУЖНО сделать, а о том, БЕЗ ЧЕГО МОЖНО ОБОЙТИСЬ. Надо было видеть Моту в момент, когда он говорил командирам: «Без ЭТОГО можно обойтись, у нас НЕ БУДЕТ времени. ЭТО не важно. Это ТОЖЕ не важно...». Я – офицер разведки и думал, что в штабе фронта все для нас уже подготовлено – карты, снимки, информация, которые останется только распределить между командирами. Как же я ошибался! «Все, что у меня было по Иерусалиму, до вас уже разобрали. Так что получите в Иерусалиме, когда прибудете на место», - сказал мне подполковник из службы разведки. Это было все равно, что услышать «ихие беседер!» Иными словами, катастрофа. И тут я вспомнил про те две папки, которые забыл вернуть своему товарищу по киббуцу: они остались у нас! И в них была хотя бы часть того, в чем мы нуждались перед операцией: минимум минимума. Мы поделили содержимое папок между командирами. До Иерусалима предстояло добираться окольными путями, поскольку главная дорога простреливалась иорданцами. Встречу назначили на пять вечера. То, что мы с Мотой успели накануне побывать в Иерусалиме и составили общий план, тоже давало определенное примущество.
Итак, вместо Эль-Ариш мы получили приказ на Иерусалим, но никто из нас тогда не думал о Старом Городе. Перед нами стояла конкретная задача – прорвать границу и упредить атаку иорданцев. При этом всего десять часов - вместо суток! - на подготовку. И отсутствие необходимых карт, снимков и информации. А так же экипировка, предназначенная для выброски десанта в пустынной местности, а не для наземной операции в центре города с плотной застройкой. С точки зрения военной стратегии – задача невозможная. И при других обстоятельствах Мота Гур должен был однозначно сказать Узи Наркису: «Нет». Но он сказал: «Да». Потому что цель была выше любых расчетов.
Мы поднимались в Иерусалим в машине объездными дорогами, и каждый из нас - Амос, Мойшеле и я - по дороге делал свою работу. Мота не пытался никого собой подменить: он предпочитал отдавать распоряжения и знать, что они выполняются. На связи с центральным штабом всегда находился я, а на связи с командирами дивизий – Амос. Когда мы прибыли на место, у нас уже был готов окончательный план, и в пять вечера все командиры получили задания. В том числе нам предстояло прорвать границу и расчистить дороргу остальным под самым носом иорданцев.
Не могу упустить в своем рассказе еще одну важную деталь, - продолжает Арик. – Когда Узи Наркис отдавал Гуру приказ, он добавил такую фразу: «Надеюсь, вы смоете позор 1948 года», и она была очень важна. Потому что генерал имел в виду Старый Город, в который он, будучи командиром Пальмаха, сумел прорваться в 1948-м году, но не смог удержать. И Мота, конечно, сразу понял, что он имел в виду, и думаю, был с ним солидарен, хотя о Старом Городе тогда еще и речи не было! И не было никаких решений правительства. Не буду входить в технические детали, скажу только одно: когда Мота планировал операцию, он УЧИТЫВАЛ эту возможность - войти в Старый Город, если такой приказ все же последует. Во всяком случае, Мота сделал все для того, чтобы наша бригада была готова к подобному развитию событий. И это было уже его решение.
В десять часов вечера Моту вызвали к Узи Наркису на крышу Бейт ха-Гистадрут, где находился штаб центрального фронта и откуда хорошо просматривался город. Мота изложил свой план и получил последние указания. Я все время находился рядом с Мотой и слышал их разговор. Генерал сказал, что танкисты, которые должны были прорваться с севера, ведут тяжелые бои и вряд ли прибудут на место вовремя, согласно плану. Тут Узи Наркис сказал фразу, которая на Моту очень подействовала: «Судьба Хар-Цофим – в ваших руках». И добавил: «Вопрос только в том, когда вы хотите начать операцию – ночью или утром? Если ночью, то у вас будет еще около двух часов темноты, но вы будете пробиваться одни. Если утром, мы сможем поддержать вас авиацией, танками и артилерией». Мота ответил сразу: «Ночью. Но для принятия окончательного решения мне нужно полчаса на совет с командирами: я хочу быть уверен, что они думают так же, как и я». В половине первого мы встретились с нашими командирами, а в час снова были у Наркиса. Мота сказал ему: «Все за то, чтобы начать операцию ночью, обратной дороги нет».
....Вернуть евреям Старый город и Стену Плача через столько лет... После Шестидневной Войны многие были убеждены, что без воли Всевышнего тут не обошлось. Израиль, которому в 1967-м угрожала война с севера и юга, не только сумел одержать победу на всех фронтах, но и вернул контроль над Иерусалимом.
- Я как человек военный, объясняю наш успех не только везением, - говорит Арик Ахмон, офицер разведки 55-й десантной бригады резервистов, которая первой вошла в Старый город, – перед нами тогда стояла высокая цель, которая оправдывала любой риск и любые жертвы (весь «оркестр» Моты Гура – от командиров дивизий до командиров рот – был так настроен), и мы думали только о том, как нам ее достичь. Окончательный план Мота дорабатывал с Мойшеле (подполковник Моше Стемпель, заместитель Гура), Амосом (подполковник Амос Ярон, офицер, координирующий действия дивизий) и со мной уже по дороге в Иерусалим, где мы в пять часов вечера встретились с командирами дивизий, и каждый из них получил задание – прорвать ночью границу, поделившую город на восточную и западную часть, и атаковать противника на его территории.
Между чувством и долгом
- Операция началась в два часа ночи. Иорданцы сразу даже и не поняли, что мы совершаем прорыв прямо у них под носом, - продолжает полковник Ахмон. – Ночь была нам союзником. Если бы мы начали операцию, когда рассвело, все могло пойти совсем по-другому. Утром уже шли тяжелые бои, которые продолжались до вечера. Я находился рядом с Мотой, постоянно был на связи со всеми и слышал, как погибают ребята из роты «алеф», которой я командовал еще всего полгода назад. Мое сердце рвалось к ним, но должность обязывала помогать Гуру, руководившему всей операцией. Мота, очевидно, представлял себе, что я испытывал в тот момент, и не забыл об этом, когда писал мне на титульном листе книги-альбома о Шестидневной войне личное посвящение, - полковник Ахмон открывает нужную страницу с рукописными строчками, оставленными рукой командира бригады: «Арик, в «хапаке» (оперативный штаб) твое сердце болело за своих солдат, но как офицер разведки ты вдохновлял меня принимать решения по руководству боем; рискуя собой, вызволял товарищей; вошел в Старый город через Львиные ворота и водрузил на куполе мечети израильский флаг...».;В течение всего вторника в Иерусалиме шли тяжелые бои, - возвращается меня Арик к июньским событиям 1967-го года, - иорданцы оказывали ожесточенное сопротивление в каждой точке, и все основные потери с нашей и их стороны были именно в этот день. Треть состава бригады вышла из строя: в Шестидневной войне мы потеряли девяносто восемь бойцов, многие получили серьезные ранения. Но бой за Иерусалим был настолько важен для нас, что еще раз повторю: мы думали только о том, чтобы выполнить приказ пусть даже ценой своей жизни. При том большом количестве погибших и тяжелораненых, которые остались инвалидами на всю жизнь, я до сих пор убежден: мы тогда были правы!
«Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!»
- В ночь с шестого на седьмое июня в правительстве еще шли споры по поводу того, входить в Старый город, или нет. Одни были «за», другие воздерживались, третьи решительно отвергали подобный шаг, опасаясь мирового скандала. Что же касается нас, то оперативный штаб бригады в тот момент находился в Музее Рокфеллера, неподалеку от Львиных ворот, и десантники были готовы войти в Старый город в любую минуту. И тут к нам пожаловал главный военный раввин ЦАХАЛа Шломо Горен и начал убеждать Моту Гура побыстрее войти в Старый город. Тот отшучивался: «Рав Горен, твой командир – Всевышний, и он говорит тебе – «Освободи Стену Плача!», но мой командир – командующий центральным фронтом, и я подчиняюсь ему. Приказа войти в Старый город Узи Наркис мне еще не давал», - Арик показывает мне знаменитую фотографию тех лет, где улыбающийся Мота Гур сидит со своими бойцами у стенки, а напротив него - рав Горен, и поясняет. – Здесь как раз и заснят тот самый момент, когда между ними происходил этот разговор.
Мы не знали, что иорданцы приняли решение отступить, и входили в притихший Старый город, где оставалось лишь небольшое число бойцов Арабского легиона, до которых приказ командования, очевидно, просто не дошел: они еще продолжали оказывать нам сопротивление.
Утром мы поднялись с Мотой наверх. Этот снимок, где мы сидим на Масличной горе спиной к фотографу и смотрим на Старый город, теперь один из символов Шестидневной Войны, хотя там не видно наших лиц. Когда шли бои, нам было не до поз, и военные фотографы всегда находились позади нас. Поэтому на многих снимках, и в том числе на том, где мы поднимаемся с Мотой на Храмовую гору, ты не увидишь наших лиц, а себя я узнаю лишь по закатанным рукавам форменной рубашки (старая привычка).
Вышло так, что приказ войти в Старый город получил именно я и передал его Моте. В четверть десятого утра прибор связи, который я держал в руке, «ожил» - нас вызывали из штаба центрального фронта. «Как можно быстрее входите в Старый город!» - дежурный офицер, передавший это сообщение, через год погиб в военной операции, а в тот момент, когда он передал нам приказ генерала Узи Наркиса, я даже не понял исторической значимости происходящего. Для меня, офицера разведки, подобный приказ означал тогда только то, что мы расширяем операцию, и я должен готовиться к ее новому этапу. Забегая вперед скажу: лишь когда мы начали подниматься на Храмовую гору, до меня, наконец, дошло: происходит что-то необычное! Мне кажется, из тех, кто находился в момент получения приказа рядом со мной, один Мота понял всю важность момента. Уже то, что он, вопреки военным правилам, решил войти в Старый город с офицерами оперативного штаба в числе первых, было очень необычно. Ведь один прицельный выстрел из базуки – и бригада обезглавлена. Похоже, Мота чувствовал, что все уже позади. В тот день он с самого утра не расставался со своим дневником, в который время от времени что-то записывал, и находился в каком-то особом состоянии, словно видел уже нечто большее, чем видели мы. Впоследствии на основе этого дневника он напишет свою знаменитую книгу «Храмовая гора в наших руках». А тогда он просто сказал водителю: «Бенци, езжай!» И мы двинулись в направлении Старого города. Сзади ехал джип, откуда военный корреспондент нас в это время снимал. Вот они, эти фотографии, - Арик перелистывает страницы альбома с черно-белыми снимками.
И вот уже подъем на Храмовую гору, все устремляются вверх по ступеням: Мота – чуть впереди остальных, - продолжает он свой рассказ. - Первое, что меня поразило - тишина. На огромной площадке никого не было. Я бросился с «узи» за угол, чтобы проверить, нет ли засады. Потом мы сидели, прислонившись к камням, напротив мечети, откуда Мота продолжал отдавать распоряжения членам бригады, еще очищавшим от остатков Арабского легиона Старый город, который через два часа уже полностью был под нашим контролем.
На Храмовую гору начали подтягиваться бойцы бригады. У всех было ощущение праздника. У Стены Плача уже развевался израильский флаг, который поднял заместитель Моты Мойшеле Стемпель. Мы переглянулись с офицером связи Орни. Не помню, кто из нас произнес эту фразу: «Может, вывесим флаг и на куполе мечети?» Спросили Моту. Он кивнул: «Хорошо». И мы пошли с Орни к двери мечети, захватив с собой еще Полака, парня из нашей бригады. На двери висел большой замок, который я открыл с помощью «узи»: там остались следы моих пуль. Едва оказались внутри, как наши ноги «утонули в коврах». Потом мы увидели дверь и лестницу, ведущую наверх: она находилась между каменным куполом и покрытыми позолотой металлическими пластинами. Начали подниматься. Орни – впереди, как более молодой и спортивный. Откуда-то издалека еще доносились звуки выстрелов, а мы здесь были совсем одни. Добравшись до верхней части купола, Орни встал мне на плечи, чтобы дотянуться до металлической конструкции и прикрепить флаг.
Едва мы успели спуститься вниз и выйти из мечети, как прибор связи в моих руках снова «ожил»: на сей раз сам министр обороны срочно вызывал Моту Гура. Разговор между ними сразу начался с криков Моше Даяна: «Вы с ума сошли?! Сейчас же снимите с мечети флаг! Хотите, чтобы весь мусульманский мир поднялся против нас?! Израильский флаг на куполе мечети - это последнее, что нас сейчас нужно! Немедленно снимайте!». Мота отдал приказ снять флаг, но мы с Орни не захотели идти - послали вместо себя Полака, который все за нас сделал. Так что флаг, который Моше Даян увидел в бинокль, повисел не вершине купола совсем недолго.
Но это еще не конец истории. Вскоре на Храмовую гору поднялся сияющий рав Горен. Он в те дни не расставался со свитком Торы и шофаром, в который постоянно трубил. В отличие от сосредоточенного на своих мыслях Моты, рав Горен пребывал в такой эйфории, что даже захотел зайти в мечеть – посмотреть. Мота меня окликнул: «Арик, покажи раву мечеть!». И мы пошли туда втроем, прихватив с собой еще рава Коэна. Посмотрели. И вдруг рав Горен поворачивается к нам и спрашивает, поднимая руку с шофаром: «Трубить или не трубить?» Рав Коэн в замешательстве. Да и я, признаться, тоже. Потом кто-то из нас ему говорит: «Рав Горен, наверное, не стоит. Ведь мы тут одни, все равно никто не услышит». И он не стал трубить.
Заканчивая историю про израильский флаг, добавлю только, что исторический разговор, который состоялся по связи между Мотой Гуром и командующим центральным фронтом Узи Наркисом, записали для эфира и впоследствии каждый год транслировали по радио: «Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках! – сообщал Гур Наркису. Но там была еще одна фраза – о том, что подполковник Стемпель вывесил израильский флаг у Западной Стены, а майор Ахмон и лейтенант Орни – на куполе мечети. Эту запись повторяли в День Иерусалима каждый год, и моя мама всякий раз ждала момента, когда Мота Гур в очередной раз произнесет имя ее сына – майора Ахмона. Впоследствии «Коль Исраэль» знаменитую фразу урезал, очевидно, из соображений политкорректности, оставив только ее начало («Храмовая гора в наших руках! Повторяю: Храмовая гора в наших руках!), в то время как на «Галей ЦАХАЛ» ее продолжали транслировать в полном формате. Прошло еще несколько лет прежде чем нас с Орни стерли из записи, ставшей достоянием истории, - улыбается Арик.
После окончания войны Мота попросил меня задержаться на резервистских сборах, чтобы проверить все детали нашей операции в Иерусалиме, проанализировать промахи и составить подробный отчет. «Арик, если мы будем знать наши ошибки, то сможем избежать их в будущих войнах», - сказал он мне. На данные этого отчеты Мота не раз ссылается своей знаменитой книге «Храмовая гора в наших руках!», обобщившей опыт Шестидневной Войны. Примечательно, что она вышла как раз в те дни, когда начиналась Война Судного Дня, - добавляет полковник Ахмон.
...Алону Вальду в 1967-м был всего год, когда его отец десантник-резервист Рами Вальд (с упоминания о нем я начала рассказ о возвращенном Иеруксалиме), погиб в районе Гиват ха-Тахмошет. Воспитанием Алона занимались боевые товарищи Рами. Отца Алон знает только по их рассказам. Участники Шестидневной Войны не стали ждать, пока министерство обороны начнет решать проблемы семей своих погибших друзей и сами взяли опеку над вдовами и сиротами.
- О том, как поступил бы мой отец в той, или иной ситуации я могу судить по отношению его товарищей друг к другу, - говорит мне офицер спецназа Алон Вальд. – Так что для меня даже вопроса такого не было – где служить. Только в десанте! И мама меня поняла. Подписывая бумагу о своем согласии на службу единственного сына в боевых войсках, она мне только сказала: «Сынок, твой отец всегда рисковал...пожалуйста, береги себя».
- Иногда я спрашиваю себя: а что если бы офицер-подрывник Рами Вальд согласился на предложение командира бригады Моты Гура? И, может быть, тогда рядом со мной все эти годы был живой отец, а не его фотографии на стене, - продолжает он. – И тут же понимаю: нет, не мог он поступить иначе! Начиная с Синайской кампании десантников учили всегда быть первыми. Могу представить себе, что они чувствовали весной 1967-го после двухнедельного ожидания начала операции в тылу египтян – какой десантник об этом не мечтал? - когда оказались в узких траншеях Гиват ха-Тахмошет, в полной неизвестности. И все же они пробились к вершине холма за несколько страшных часов ценой огромных потерь, привычно выполняя приказ и не сознавая, что творят историю. А теперь представь себе, как утром, после боя, они вдруг узнают по связи, что их товарищи уже вошли в Старый город. Казалось бы, самое время поспешить к ним, разделить радость победы, прикоснуться к Стене Плача... А что делают они? Разбирают груду камней и сооружают из них холмики двух братских могил: в одной – их погибшие товарищи, в другой – иорданские легионеры. При том, что армейский устав не обязывает их хоронить врагов. По-моему, способность сохранять уважение к мертвому противнику даже после тяжелых потерь говорит о них не меньше, чем все остальное. И я всегда рассказываю нашим новобранцам эту историю о двух братских могилах и надписи, оставленной израильскими десантниками 7 июня 1967 года на куске картона: «Здесь похоронены 17 храбрых иорданских солдат...»
...Накануне заключения мира с Иорданией, на Гиват ха-Тахмошет встретились участники самого кровопролитного боя Шестидневной войны. Израильтяне и иорданцы пожали друг другу руки, после чего один из гостей, иорданский офицер произнес: «Мы считались в армии короля лучшими из лучших, стояли насмерть, предпочитая невыполнению приказа пулю в лоб. Ваши ряды редели, а вы все равно рвались вперед, словно одержимые, как будто вас сзади кто-то подталкивал. Чем объяснить такое упорство?» Израильский офицер-десантник ему ответил: «Нас подталкивал вперед весь еврейский народ, его история, память о погромах, скитаниях на чужбине и Катастрофе. Это было нечто большее, чем страх не выполнить приказ командира».
Споры о том, нужно ли было такой ценой брать эту высоту или нет, не прекращаются до сих пор: операция начиналась в условиях полной неизвестности, бункеры охранялись лучшими бойцами арабского легиона, которые при любых обстоятельствах предпочитали отступлению смерть, готовые даже к рукопашной схватке. Но в итоге невероятно трудный бой был выигран рядовыми бойцами, которым приходилось заменять погибших офицеров, ведь в израильской армии, в отличие от американской, офицер приказывает «за мной!» , а не "вперед!", и сам ведет за собой солдат.
- Отец и его товарищи не думали о себе, - говорит мне Алон. - И Гиват ха-Тахмошет был для них не просто местом боя, а чем-то большим. И очень многие из тех, кто здесь бывает (ежегодно мемориал посещает четверть миллиона человек) начинают понимать, что история еврейского народа отмечена не только Катастрофой и страшными жертвами, но и героизмом евреев в израильских войнах. Впрочем, не только героизмом, но и большой человечностью.
...На вершине холма, куда я поднимаюсь вслед за Алоном Вальдом – три обелиска. На одном – имена погибших в Шестидневной войне, на втором – в Войне Судного Дня, на третьем – в Первой Ливанской.
Дальше железный лист начинает заворачиваться внутрь, создавая преграду. Это своего рода символ надежды на лучшее будущее: Израиль хочет мира, а не войны, которая может обернуться новыми жертвами, и на вершине холма Гиват ха-Тахмошет нет места новым обелискам.
Второй бой за "Гиват ха-Тахмошет"
...Разве могли себе представить десантники, погибшие в тяжелейшем бою за Арсенальную горку (Гиват ха-Тахмошет), что спустя десятилетия их дети и вдовы тоже будут сражаться за этот знаменитый холм с израильским флагом в руках?
Все началось с того, что два с половиной года назад обещания министерства обороны о финансовой поддержке мемориала, обладающего государственным статусом, не были выполнены. Гиват ха-Тахмошет оказался под угрозой закрытия.
Алон Вальд и десяток его товарищей, у которых отцы погибли в Шестидневную войну, решились на отчаянный поступок. Они сняли с флагштока, установленного на вершине холма, огромный израильский флаг, свернули его и положили себе на плечи. Их путь лежал через Старый город к дому премьер-министра Нетаниягу.
- Это была тихая демонстрация – без лозунгов и речей, - рассказывает мне Алон. – Мы просто решили, что если нас лишают мемориала, где погибли наши отцы, и возможности рассказать о их подвиге другим, значит, флагу там не место. По пути к нам стали присоединяться вдовы и внуки погибших в боях за Иерусалим, их братья, сестры, боевые товарищи и все, кому небезразлична история Шестидневной Войны. Услышав о нашем походе, радио и телевидение тут же прислали на место своих репортеров, и «горячая» новость дошла до членов правительства. Премьер-министр вызвал к себе министра обороны.
Кто-то позвонил директору Гиват ха-Тахмошет Катри Маозу: «Надо их остановить!», на что он ответил: «Этих ребят не остановит сейчас даже сам господь Бог! У них отцы погибли на Гиват ха-Тахмошет!». Когда до дома Биби Нетаниягу оставалось метров восемьсот, мне позвонил на мобильный телефон один из боевых товарищей отца и сказал: «Алончик, возвращайтесь. Решение принято. Все в порядке. Гиват ха-Тахмошет остается!». В одиннадцать вечера мы поднялись на холм, вернули на место флаг, зажгли факел и затянули «ха-Тикву». Я тогда поклялся себе, что мы не допустим третьего сражения за Гиват ха-Тахмошет. Это место останется в истории навсегда.
День Иерусалима
Выходцы из бывшего Союза, где память о Второй Мировой Войне увековечена множеством монументов и музеев, а обладатели боевых орденов даже спустя десятилетия после ее окончания награждаются юбилейными медалями, рано или поздно обращают внимание на скромность израильских военных наград и обелисков погибшим бойцам. Музей танковых войск в Латруне и Музей ВВС в Хацоре известен каждому, но вы не найдете в Израиле Музея Войны Судного Дня, подобному египетскому, а Музей Шестидневной Войны создается только сейчас – на территории мемориала Гиват ха-Тахмошет, едва на закрывшегося два года назад.
Но это вовсе не означает, что израильтяне не дорожат своей военной историей. Каждый год участники Шестидневной Войны поднимаются в столицу в День Иерусалима – не ради торжественных церемоний, а ради скромных обелисков, установленных на месте гибели своих товарищей, чтобы вспомнить каждого из них поименно вместе с теми, кто уцелел.
- Мы сидели во-он на той крыше, - показывает мне Эзра Орни, офицер связи штаба 55-й парашютно-десантной бригады Моты Гура, первой вошедшей в Старый город. До начала скромной памятной церемонии у обелиска погибшим на территории музея Рокфеллера в Восточном Иерусалиме, остаются считанные минуты. Бывшие десантники, а так же вдовы, дети и внуки их товарищей, погибших на этом месте, уже собрались.
- Мы начали операцию в два часа ночи, а к шести утра уже выбили отсюда иорданцев, - продолжает подполковник Орни. – Внутри было тихо, ни одного человека, но иорданцы продолжали обстрел со стен Старого города. Мота связался с нашими артиллеристами, и они открыли встречный огонь из минометов. Заместитель Гура Мойше Стемпель поднялся в башню Музея Рокфеллера, чтобы давать им наводку. Снаряды начали рваться у стен Старого города, где засели иорданцы. Мы (члены оперативного штаба) сидели с Мотой на той крыше, Стемпель на этой башне, а во внутреннем дворике находились тридцать пять десантников и несколько связанных пленных иорданцев.
Поначалу все шло по плану, но в какой-то момент у одного из наших минометов, очевидно, сбился прицел, и снаряд упал здесь, - он проводит рукой по выбоинам, оставленным в стене осколками и продолжает. - На этом самом месте стояли два друга – когда-то они ходили в одну гимназию и долго не виделись: Йоси Израиля не покидал, а Ноам учился на врача в Италии и сразу полетел домой, едва узнал о начале войны. Они успели только обняться и перекинуться парой фраз, как их накрыло взрывом. Кто-то закричал: «Нужен санитар!» Я был в этот момент на крыше, но услышав этот крик, сразу побежал вниз, на ходу вскрывая свой индивидуальный перевязочный пакет, который был бесполезен при таком количестве раненых. И тут до меня дошло: у артиллеристов сбился прицел, и нужно срочно прекратить огонь, пока сюда, во дворик, который еще минуту назад казался самым надежным местом, не упал второй наш снаряд. Я понесся к джипу, где находился прибор связи со штабом центрального фронта. Мы знали, что командир артиллерии находится сейчас на крыше Бейт ха-Гистадрут рядом с Узи Наркисом, код которого мне был известен. Быстро настроив прибор, я вышел на связь с генералом Наркисом, назвал свой код и передал зашифрованное сообщение о происходящем, о чем он тут же сообщил командиру артиллерии и обстрел прекратился. Я побежал к Моте и обо всем ему доложил.
...Мота Гур упоминает о трагическом случае гибели десантников от дружественного огня в своей книге «Храмовая гора в наших руках!»: «Когда Орни прекратил огонь, я готов был его расцеловать...»
...Офицер разведки 55-й бригады Арик Ахмон, находившийся во время этой трагедии рядом с Мотой Гуром, и участвующий в нашем разговоре, подтверждает: «Орни был единственным, кто сообразил в тот момент, что нужно делать!»
К нам подходит участник Войны Судного дня подполковник Эли Коэн: на нем форма резервиста. Почему ему так важно было прийти в День Иерусалима именно сюда, ведь он был еще подростком, когда началась Шестидневная Война?
- Я родился в Иерусалиме, вырос на историях о Шестидневной Войне и, конечно же, мечтал стать десантником, - объясняет Эли. – А позже воевал в составе той самой бригады, которая вела бои за Иерусалим и первой вошла в Старый город. Начинал сержантом, потом уже.командовал дивизией... Что всегда отличало нашу бригаду, так это ее особый дух и традиции. В 1967-м 55-я бригада освобождала от иорданцев Иерусалим, в 1973-м форсировала Суэцкий канал. Ее всегда бросали на самые сложные участки, от которых зависел исход войны. В нашей семье пятеро братьев, и все – десантники, - добавляет подполковник Коэн.
...Вместе с полковником Ахмоном я отправляюсь из Музея Рокфеллера еще на одну скромную церемонию, которая проходит в Восточном Иерусалиме у обелиска, установленного в память о погибших в боях за Иерусалим десантниках 28-й дивизии. Она была первой из дивизий, на базе которых Мота Гур создавал прославленную 55-ю бригаду, вернувшую евреям Стену Плача и изменившую ход Войны Судного Дня уже под командованием Дани Матта.;Первым десантникам из старейшей 28-й дивизии уже за восемьдесят. Среди них – соратник легендарного Меира Хар-Циона по 101-му спецподразделению Шимон Каганер по прозвищу «Кача» и его товарищи. На сей раз Кача захватил с собой на встречу 28-й дивизии младшего внука. Мальчишка слушает их рассказы, затаив дыхание. В конце церемонии Кача поднимается по ступенькам к обелиску, опираясь на палку, и вместе с молодым десантником возлагает к подножию венок. Через полчаса неподалеку от этого места, в мемориале Гиват-Тахмошет будет проходить торжественная церемония с участием членов правительства и руководства ЦАХАЛа.
От Гиват-Тахмошет до Музея Шестидневной Войны
...В мемориал «Гиват ха-Тахмошет» я приезжаю в памятный день 5 июня (в ночь с 5 на 6 июня 1967-го года там проходил один из самых тяжелых боев в истории Шестидневной Войны, в котором погибли 36 десантников). Последние четыре года мемориалом руководит подполковник резерва Катри Маоз, заместитель командира десантной бригады, в прошлом – боец той самой 28-й дивизии, где служили "Кача" и Арик Ахмон, о которых я упоминала выше.
- Как я тут оказался? Просто мой бывший командир "Кача" (в прошлом - директор мемориала Гиват ха-Тахмошет) как-то сказал: «Нам уже за восемьдесят, и когда нас не станет, кто-то должен продолжить традицию. Думаю, у тебя это получится». С тех пор я здесь, - возвращает он меня к событиям четырехлетней давности. – Скажу тебе так: за сорок семь лет в ЦАХАЛе изменилось все – оружие, техника, экипировка, кроме качества людей и их умения побеждать даже в сложнейшей ситуации. Мемориал Гиват ха-Тахмошет был создан в 1971 году благодаря усилиям двух человек, чьи сыновья погибли в боях за Иерусалим. Они пришли сюда и сказали: «Мы просто не сдвинемся с этого места, пока не добьемся своего». И все начали помогать им на добровольных началах: везли доски, железо, цемент... Теперь я нередко слышу от иерусалимцев: «Как тут все изменилось! Мы еще детьми играли в этих окопах, и вокруг ничего не было - открытое место». Я считаю, что мне выпала честь впервые в военной истории Израиля создать на основе мемориала Гиват ха-Тахмошет Музей Шестидневной Войны, в котором найдется место всем ее героям из разных родов войск. И не только. Люди со всего мира, побывавшие в мемориале и узнавшие о июньских событиях 1967-го года, потом нередко обращаются ко мне с просьбой поместить на мемориальной стене Гиват х-Тахмошет табличку с именами их соотечественников, совершавших чудеса храбрости в сражениях за свою страну. Мы отвели для этого специальное место, где можно увидеть индийские, вьетнамские, русские и другие имена героев со всего света. Гиват ха-Тахмошет как символ мужества приобретает международное значение.
- Почему музей Шестидневной Войны не появился в Израиле раньше? – спрашиваю я Катри. – Почему для этого понадобилось сорок шесть лет?
- Думаю, одна из причин еще и в том, что споры между участниками боев продолжаются до сих пор. Я иной раз даже думаю: где же мне найти «воспитательницу», чтобы помирить этих взрослых «детей», которые никак не могут договориться и решить, кто был в той траншее, или у этой стены первым, а кто вторым, - смеется Катри.
Вместо эпилога
Историю о возвращенном Иерусалиме я хочу закончить упоминанием о Мойше Стемпеле, заместителе Моты Гура, снискавшем славу самого сурового человека в бригаде. Невысокий, крепко сбитый и на редкость выносливый, он обладал еще невероятной внутренней силой. Близкие Стемпеля погибли в Катастрофе. Мойшеле (так звали его боевые товарищи) был отличным командиром и никогда не выражал своих эмоций по поводу удач или неудач. Он был человеком поступка, и делал все, что от него требовалось, без лишних слов. И надо же такому случиться: именно Мойше Стемпелю судьба предначертала водрузить у Стены Плача, к которой евреев не пускали на протяжении девятнадцати лет, израильский флаг. И вот уже десантники устремили взгляд на развевающееся полотнище, вскинув руку в воинском приветствии. Заметив, как дрожит рука у Мойше Стемпеля, один из товарищей бросил на него встревоженный взгляд: «Ты в порядке?». - «Если бы мои предки знали, что я вместе с другими израильскими десантниками пробьюсь к Западной Стене и вывешу на ней израильский флаг, они согласились бы тысячу раз отдать за это свою жизнь», - произнес суровый Стемпель. И, может быть, впервые за долгое время его глаза повлажнели. Спустя несколько лет Мойше Стемпель погиб в схватке с террористами.
Шели Шрайман (из сборника "Маленькая страна с пропуском в вечность")

13 МАЯ 2015
СЧЕТ, ПРЕДЪЯВЛЕННЫЙ МЕРТВЫМ ;Позже я задам им этот вопрос: «Стоило ли ворошить сейчас эту историю, главные участники которой уже мертвы?» А в ответ услышу: «Стоило. Во имя справедливости. В Истории не должно быть недостоверных страниц. Нам уже за восемьдесят, и мы последние, кто может установить истину в «деле Эйхмана» и воздать каждому по его заслугам».
О том, как ловили Эйхмана, в Израиле знает стар и млад: операция по тайной доставке в Израиль скрывавшегося в Аргентине палача по праву считается одной из самых блестящих в истории израильской разведки. Об этом написаны научные труды и мемуары - и в том числе книга, принадлежащая перу известного охотника за нацистами Симона Визенталя, которая так и называется - «Как я ловил Эйхмана»; в свое время она вызвала негодование главы Мосада Исера Харэля, ответственного за операцию по поимке Эйхмана.\
А теперь пришло время представить других свидетелей этой истории - первого посла Израиля в Германии (с 1965-го по 1970-й) Ашера Бен-Натана (кличка Артур) и охотника за нацистами Тувью Фридмана (кличка Тадек). Имя Тувьи Фридмана широкому читателю, очевидно, неизвестно, точно так же, как до недавнего времени оно было неизвестно и мне. Однако человек этот сыграл немалую роль в обнаружении Адольфа Эйхмана. Более того, Тувья утверждает, что именно он и Ашер Бен-Натан были первыми, кто начал поиски нацистского преступника, а вовсе не Симон Визенталь, как о том свидетельствует легенда.
- Визенталь был в Линце, в Вену он перебрался гораздо позднее, - рассказывает Тувья Фридман, - а мы с Ашером находились в столице Австрии с 1946 года. Ашер Бен-Натан был тогда лидером движения «Бриха» в Австрии и занимался переправкой уцелевших евреев Европы в Палестину. Параллельно он собирал свидетельства о палачах - в его списке насчитывалось уже 750 имен, и имя Эйхмана значилось одним из первых. Когда я услышал об Ашере, я пришел к нему просить содействия: мне надо было попасть в Штутгарт, где укрылись военные преступники, виновные в гибели евреев в моем родном городе Радоме. Ашер помог мне добыть необходимые пропуска и предложил собрать группу людей, чтобы заняться поисками Эйхмана и других карателей из его списка. Нашу деятельность он финансировал из средств движения «Бриха». Я собрал десяток еврейских парней, и нам удалось тогда обнаружить немало военных преступников из списка Ашера. Часть их была передана русским, часть - американцам: нацистов судили, впоследствии повесили.
- Что же касается Эйхмана, - вступает в разговор Ашер Бен-Натан, - то мне удалось узнать, что в братиславской тюрьме находится один из его помощников. Я поехал в Словакию и добился у военного прокурора разрешения на допрос пособника Эйхмана. Когда того привели, он трясся от страха и рассказывал все, что знал, даже не пытаясь выяснить, кто я такой и каковы мои полномочия. Благодаря информации, полученной от этого человека, мне удалось узнать местонахождение личного шофера Эйхмана (он был в Вене), а уже через него выйти на бывшую любовницу нациста. Наш человек, засланный в ее дом в качестве помощника по хозяйству, помог раздобыть первую фотографию Эйхмана, впоследствии были обнаружены и несколько других, более позднего времени - палач не любил сниматься. Мы следили за любовницей Эйхмана, надеясь, что он даст ей знать о себе.
- Вас это, наверное, удивит, но я рад, что мы тогда, в 1946-м, не нашли Эйхмана, хотя уже знали, что он скрывается где-то в горах и пределов Австрии не покидал, - продолжает Ашер. - Если бы Эйхман оказался тогда в Нюрнберге на одной скамье подсудимых с Герингом и другими крупными чинами Третьего рейха, то на их фоне он выглядел бы мелким клерком. А в 1960-м это был уже совсем другой суд: он проходил в Израиле, и Эйхману предъявляли счет люди, пережившие Катастрофу и потерявшие в концлагерях своих близких.
- Чем вы объясняете тот факт, что имя Симона Визенталя широко известно, в том числе и в связи с историей поисков Эйхмана, тогда как вы остались в тени? - спрашиваю я своих собеседников.
- Хороший вопрос, - отвечает Ашер. - Имя Визенталя превратилось в символ. Он много ездил по миру, выступал с лекциями, писал книги, постоянно напоминая людям о Катастрофе и о том, что убийцы живут среди нас. И я вижу в этом огромную заслугу Симона Визенталя: благодаря проводимой им кампании укрывшиеся от возмездия нацистские преступники жили с ощущением, что однажды придут и за ними. А поскольку Визенталь обосновался в Европе, то его офис стал практически главным адресом, куда можно было передать информацию об укрывающихся нацистах, в то время как у Тувьи Фридмана, живущего с 1952 года в Израиле, таких возможностей не было. А я занимался уже совсем другими делами - был советником премьер-министра, а затем - министра обороны по вопросам безопасности, послом Израиля в Германии, а позднее во Франции и так далее.
- Насколько я понимаю, вы собирались обнародовать на несостоявшейся пресс-конференции новые свидетельства по делу Эйхмана? - интересуюсь я.
- Да, и это довольно длинная история, - отвечает Тувья. - Как Ашер уже сказал, в 1952 году я перебрался из Австрии в Израиль, но от идеи обнаружить Эйхмана не отказался и постоянно твердил об этом. Разговаривал с разными людьми, пытался попасть на прием к премьер-министру. Мне казалось, что люди успокоились и начали забывать кошмары войны. Когда в 1956-м в тель-авивском кинотеатре «Хен» в связи с предстоящими выборами собрались две тысячи человек, я поднялся на сцену и обратился к Бен-Гуриону с упреком: «Как вы и возглавляемое вами правительство могли забыть о том, что многим военным преступникам удалось уйти от ответа? Ведь для Израиля - долг чести расквитаться с палачами еврейского народа». В зале раздались аплодисменты, а Бен-Гурион достал записную книжку и сделал какую-то пометку. Примерно в тот же период мне удалось через знакомого профессора добиться встречи с главой Еврейского конгресса Нахумом Гольдманом и убедить его назначить вознаграждение в 10 тысяч долларов тому, кто сообщит о местонахождении Эйхмана. «Если сведения окажутся верными и Эйхмана удастся поймать, я выплачу эту сумму», - заверил Гольдман. Заручившись его поддержкой, я сообщил об этом на специальной пресс-конференции, и объявление о назначенном вознаграждении было напечатано во всех газетах.
- А затем случилось вот что, - продолжает Тувья Фридман. - Я получил известие из Германии о том, что, возможно, Эйхман обитает в Кувейте, и обратился за помощью к известному журналисту «Маарива» Моше Майзельсу, которого хорошо знал. Мы решили напечатать это сообщение в канун Судного дня, чтобы вызвать угрызения совести у членов правительства и напомнить им о нашем долге перед погибшими. Мы и не предполагали, что наша публикация сыграет, по сути, решающую роль во всей этой истории. Вскоре я получил письмо из Аргентины от некоего Лотара Германа - немецкого еврея, проживавшего в Буэнос-Айресе. Он писал, что Эйхман вовсе не находится в Кувейте, как мы сообщили в газете, сославшись на сведения, полученные из Германии. «Тот, кого вы ищете, живет по соседству со мной, и его сын Николас ходит на танцы с моей дочерью Сильвией», - уведомлял автор письма. Я тут же передал эту информацию израильской разведке. Через некоторое время я снова получил письмо от Лотара Германа. На сей раз он сообщал, что к нему приезжали люди, которых, как он понял, к нему послал я. Они интересовались его соседом, и благодаря Сильвии им даже удалось побывать в доме Эйхмана, где тот проживал с женой и четырьмя детьми. Ну а дальнейшее вам известно: Эйхман был тайно вывезен из Аргентины и доставлен в Израиль - там его судили.
- А Лотар Герман, очевидно, получил обещанное вознаграждение - 10 тысяч долларов, - добавляю я.
- Получил, но, к сожалению, лишь спустя 11 лет, за год до своей смерти, и это вторая часть истории, - отвечает Тувья Фридман. - После того как Эйхмана вывезли в Израиль, я получил очередное письмо от Лотара Германа, в котором он как раз осведомлялся о причитающемся ему вознаграждении - где и когда он сможет его получить. Подобного рода писем от него пришло десятка два. Но мне нечего было ему ответить. Никто не собирался выплачивать свидетелю обещанное вознаграждение. Нахуму Гольдману не понравилось, что газеты, воздавшие честь и хвалу Бен-Гуриону, распорядившемуся провести операцию, а также главе Мосада, ни единой строчкой не помянули его, Гольдмана, и не обмолвились об обещанной им награде. Бен-Гурион платить не собирался, поскольку никакого вознаграждения никому не обещал. Между тем Лотар Герман подвергался преследованиям со стороны нацистских недобитков, а его дочь была вынуждена эмигрировать в Америку. О злоключениях человека, благодаря которому удалось выяснить местонахождение Эйхмана, я узнавал из его писем. В течение десяти лет обивал пороги, пытаясь добиться справедливости по отношению к этому бесценному свидетелю, и только в 1972 году Голда Меир распорядилась выплатить ему вознаграждение: потерявший зрение Лотар Герман получил его, как уже было сказано, за год до своей смерти.
- Почему Лотар Герман просил именно вашего содействия в получении вознаграждения?
- Потому что именно я - с согласия Нахума Гольдмана - объявил о вознаграждении на пресс-конференции, и мое имя в связи с этим было растиражировано во всех газетах. И вполне естественно, что я не снимал с себя ответственности перед человеком, которому мы были обязаны столь ценными сведениями. Я обращался к представителям израильской разведки, к Бен-Гуриону, к юридическому советнику правительства, к министру иностранных дел - я писал им о том сложном положении, в котором очутился Лотар Герман, о том, что ему угрожают, но никто не хотел вникать во все это.
- Вы можете подтвердить сказанное документами? - спрашиваю я Тувью Фридмана.
- Да, конечно. Готовясь к пресс-конференции, мы сделали ксерокопии всех документов и объединили их в брошюру, которую выпустили небольшим тиражом. Пожалуйста, она ваша, - Тувья протягивает мне брошюру, на обложке которой помещена фотография улыбающегося Эйхмана в офицерской фуражке с высокой тульей, - а вот это оригиналы писем Лотара Германа, ответов на мои запросы из канцелярии премьер-министра, газет, где публиковались инициированные мной сообщения об Эйхмане, ответов Эйхмана на мои вопросы, переданных им мне из тюрьмы в Рамле, и многое другое.
...Вернувшись домой, перелистываю брошюру. Здесь и в самом деле немало интересного. Например, письмо на имя Тувьи Фридмана, датированное 1992 годом, за подписью бригадного генерала Азриэля Наво, военного секретаря канцелярии премьер-министра, в котором он подтверждает вклад Тувьи Фридмана и Лотара Германа в историю с поимкой Адольфа Эйхмана, напоминая, что в 1972 году свидетель Лотар Герман получил от правительства вознаграждение за ценные сведения. При этом бригадный генерал добавляет, что не считает целесообразным предавать широкой огласке эту информацию, равно как и другие детали операции по поимке Эйхмана. В брошюре помещены также фотографии потерявшего зрение Лотара Германа, дома, где укрывался под чужим именем Эйхман, и сына Эйхмана - Николаса. Тут же - письма Германа, адресованные Фридману: на немецком языке, с переводом на иврит. Здесь же и сведения о самом Тувье Фридмане.
Когда немцы оккупировали Польшу, Тувье было 17 лет. Он прошел рабочие лагеря, гетто, затем был отправлен в концлагерь, откуда бежал в 1944 году, и оказался в партизанском отряде. В 1945-1946 годах Тувья сотрудничал с силами безопасности Польши, помогая в розыске военных преступников, а затем перебрался в Австрию. С 1952-го Фридман жил в Хайфе, где в свое время при поддержке Ашера Бен-Натана открыл центр для сбора и хранения сведений о нацистских преступниках.
- После того как вскоре после войны мне удалось найти тех, кто отправил моих родителей в Треблинку и палачам был вынесен смертный приговор, я считал, что мой долг перед погибшими выполнен, - вспоминает Тувья Фридман. – Но встреча с Ашером Бен-Натаном в Вене в 1946 году изменила всю мою дальнейшую судьбу. Как я уже говорил, именно Ашер предложил мне создать группу и заняться поисками Эйхмана. Ему же принадлежит идея собирать сведения о военных преступниках, чему я и посвятил шестьдесят лет своей жизни.
- На многих фотографиях, помещенных на стендах выставки, вы сняты вместе с Визенталем, - говорю я Тувье Фридману. - Какие отношения вас связывали?
- Мы занимались одним и тем же делом и, естественно, сотрудничали на протяжении многих лет. Последний раз я навестил его в марте 2005-го, Визенталь был уже очень плох, я сказал ему: «В следующий раз встретимся уже, наверное, в мире ином», но он ничего не ответил на это. Может быть, не услышал. Я был на его похоронах, произнес несколько слов, бросил горсть песка на его могилу. Не могу не признать - этот человек знал, как напугать военных преступников, он делал большое дело, но он был не единственным. Все лавры достались Визенталю, он превратился в легенду, но были ведь и другие охотники за нацистами. Кроме того, Визенталь не имеет никакого отношения к операции по поимке Эйхмана, о чем не раз говорил и глава Мосада Харэль, ныне покойный.
Я молчал много лет, но сейчас понимаю, что пришло время пересмотреть прошлое и восстановить историческую справедливость: нас вывел на Эйхмана слепой еврей из Аргентины Лотар Герман, и никто иной, тому есть подтверждения. В истории не должно оставаться недостоверных страниц.
...Охотник за нацистами Туфья Фридман, которому Израиль немало обязан за возможность выйти на след военного преступника и палача Адольфа Эйхмана, скончался в 2011 году. Ашер Бен-Натан - тремя годами позже, в июне 2014-го.
Шели Шрайман (из сборника "Тайны прошлого")
P.S. Оберштурмбаннфюрер (подполковник) СС Адо;льф Э;йхман (1906—1962) непосредственно отвечал за "окончательное решение еврейского вопроса" - массовое уничтожение евреев. После войны скрылся от суда в Южной Америке, был обнаружен в Аргентине. Агенты Мосада вывезли его в Израиль, где он был предан суду и приговорён к смертной казни.

11 МАЯ 2015

ИЗЪЯТЫЙ ЭПИЗОД (тема непростая, болезненная, но на войне было всякое);...Это очевидно: из передачи вырезан кусок. Даже умелый монтаж не скрывает пробела. Подобного рода передачи ежегодно показывают в День Катастрофы: уцелевшие вспоминают о том, что пережили в концлагерях и гетто. Что же вырезано из выступления израильского скульптора и литератора Эстер Айзен? По дороге в Герцлию-Питуах, где Эстер живет последние тридцать лет, я еще не представляю, насколько мне повезет: вернувшись домой, вдруг обнаруживаю, что эпизод, изъятый телевизионщиками в канун очередной годовщины победы над нацизмом, достаточно подробно описан Эстер в ее книге под названием «Мама пришила звезды», которую она подарила мне, прощаясь.
Речь идет о «плате», которую требовали от узниц концлагерей солдаты-освободители. Эстер описывает, как они вломились в комнату ночью - пьяные, с трофейными немецкими духами в руках: «О! Наши больные подружки нас заждались. Давайте погуляем, девочки, мы вас освободили, а теперь пора развлечься. Иди, иди сюда...Ну, красавица, что с тобой? Погаси свет, можно и без света».
Непрошеные гости принялись срывать одеяла и хватать девушек. Эстер закричала на ломаном русском и по-польски, что ей срочно нужно в туалет, и бросилась в распахнутую дверь - в коридор. Туда же устремились и другие девушки, уворачиваясь от объятий пьяных солдат. На кровати осталась одна 14-летняя Гретхен, немка, которую узницы концлагеря приютили у себя. Девочка оцепенела от ужаса и не могла двинуться с места. Она боялась заговорить по-немецки, предчувствуя, чем ей это грозит. Разъяренные тем, что девушкам удалось ускользнуть, солдаты удалились только после того, как, щедро полив комнату немецкими духами, подожгли ее вместе с Гретхен и нехитрым скарбом узниц. К счастью, девочка выжила, хотя и получила тяжелые ожоги. Наутро о происшествии говорили в советской комендатуре: «От этих узниц одни проблемы, надо отправлять их по домам». Через несколько дней Эстер и другие девушки были посажены на поезд, идущий в Польшу.
- В действительности я понимаю этих солдат, - говорит Эстер десятилетия спустя. - Они выдержали чудовищную войну, вышли в ней победителями, и теперь им требовалось много, очень много выпивки, чтобы заглушить в себе память о пережитом. Среди этих парней были те, кто потерял своих родных и друзей. Эти солдаты - хорошие парни, но они четыре года видели смерть, бесконечную смерть. Что они делали с немками!.. Ладно, не будем об этом. Нам повезло - нас не тронули. В ту ночь нам удалось убежать, а в последующие дни, до отправки домой, в нашу защиту неожиданно выступил один из «русских» - военный врач, капитан, тоже, как и мы, еврей. Он рассказал солдатам, кто мы такие, и попросил отстать от нас. А вот двум моим подругам, которые, как и я, прошли лагеря, не повезло - они после освобождения были изнасилованы советскими солдатами.
- Вы поддерживаете с ними связь?
- С одной мы дружим до сих пор. Вторую, с которой мы были в одном лагере, я долгое время не решалась увидеть. У меня просто не было сил встретиться с ней после того, что ей довелось испытать. Я не знала, что сказать ей. Мне было больно даже думать об этом. А каково ей было с этим жить?
Эстер вспоминает об эйфории солдат-победителей. Как-то она увидела, что один из них собирается вспороть ножом трофейное пуховое одеяло и пустить по улице пух, чтобы все подумали, будто посреди лета неожиданно выпал снег. Одеяло было очень похоже на домашнее, довоенное, из ее детства: оно напомнило Эстер о прежней, безмятежной жизни, и она попросила солдата отдать его ей. Парень тут же схватил девушку за запястье, требуя, чтобы она отдалась ему, и тогда он отдаст ей не только одеяло, но и маленький трофей. Закатав рукав гимнастерки, он показал не менее семи пар немецких часов. «Не надо, пожалуйста, отпусти меня, я еще девочка», - взмолилась Эстер на ломаном русском. Солдат осмотрел ее с головы до ног, помолчал, а потом неожиданно сказал: «Да я и без спроса могу сделать с тобой все, что хочу. Это мы освободили вас из лагерей. Но ты ужасно похожа на мою младшую сестренку... Ладно, бери одеяло за так», - повернулся и пошел.
...В комнату входит муж Эстер - Ромек Айзен. Это ему она посвятила свою книгу воспоминаний. Эстер и Ромек знакомы семьдесят лет. Они из одного города, выросли в Лодзи, с 1939-го - в гетто, в 1944-м попали в концлагерь. Встретились после войны, уже здесь, в Израиле, в 1950-м поженились и с тех пор не разлучаются вот уже пятьдесят пять лет.
- У нас одна судьба на двоих, одно прошлое, - говорит Эстер, - мы с Ромеком понимаем друг друга. В отличие от других, мы не защищаемся от своих воспоминаний, не боимся рассказывать о том, что пережили.
- Вы дружили в детстве?
- Все началось с того дня, когда мне купили велосипед, - вспоминает Эстер. - Это была тогда большая редкость. Ни у кого из детей велосипеда не было. Мы жили на даче. Едва я появилась с велосипедом на улице, как меня окружили мальчишки. Им страшно хотелось сделать хотя бы один круг, и они всячески пытались вызвать мое расположение. Особенно старался самый красивый мальчик из этой компании - Ромек. Чего он только не вытворял! Делал стойку на голове, ходил на руках. Мы были еще совсем детьми. Потом я не раз видела Ромека в городе, он учился в гимназии для мальчиков, я - в девичьей.;Когда началась война, немцы заняли Лодзь очень быстро. Это Варшава еще сопротивлялась, а на периферии все закончилось моментально. Вскоре все евреи, жившие в городе, получили приказ идти в гетто. И мы оказались там вместе: Ромек - со своей семьей, я – со своей. Он потерял в гетто своего младшего брата, а я - маму, старшего брата и двоюродную сестру. Мой старший брат умер от голода, остальных забрали, отправив на уничтожение. Однажды мы с Ромеком встретились на мосту в гетто. Я завидела его издали, понадеявшись, что он меня не узнает. Было ужасно стыдно предстать перед мальчиком, который мне нравился, в таком виде - плохо одетой, тощей как палка, да еще с мешком скудной провизии на плечах - мне удалось раздобыть ее чудом. Но Ромек - до чего же он был красив даже в тех жутких условиях! - ничего этого не заметил. Он очень обрадовался нашей встрече и немедленно предложил мне помочь донести поклажу. У него и самого был такой же мешок на плечах. Мы же были детьми гетто...
- Никогда не забуду, как маму в первый раз вызвали на проверку, - продолжает Эстер. - Она только что вернулась из больницы, была очень слабой, едва передвигалась и совсем не выходила из дома. К тому же у нее постоянно кружилась голова. Я вызвалась идти с ней - вела по улице, поддерживая за локоть. Как выяснилось, проверку эту устроили эсэсовцы - я увидела их впервые, прежде они на территории гетто не появлялись. Это были молодые, здоровые мужчины с лоснящимися от сытости лицами. Они велели маме снять с себя всю одежду и сделать три круга по комнате. Мне, десятилетней девочке, было невыносимо видеть, как унижали мою мать. Я не знаю, откуда у нее в тот момент взялись силы, но она прошла три круга, не опираясь руками о стену так, как она передвигалась дома. Один из эсэсовцев подошел к маме и поставил ей на грудь лиловый штамп, словно перед ним был не живой человек, а туша говядины; это означало - селекция пройдена успешно. Мама стала одеваться, а я, украдкой оглядев помещение, увидела, что в соседней комнате стоят раздетые женщины - очевидно, они селекцию не прошли и ожидали отправки. Куда увозили людей из гетто, мы не знали, но никто назад уже не вернулся.
Через считанные недели мама тоже ушла вслед за ними: в гетто тогда проводили большую акцию, отбирая всех больных, стариков и детей. Маме велели спуститься вниз, я бросилась за ней, но отец схватил меня и крепко держал, пока их всех не увели. Я была очень худая, и он боялся, что меня тоже заберут. А потом прямо из больницы увезли мою двоюродную сестру, которая даже с обритой после тифа головой была очень хороша собой. Ее, как и меня, звали Эстер. Она была старше на полтора года, и мы с ней постоянно спорили в детстве, кто из нас красивее и умнее, - у Эстер от волнения перехватывает горло, она тянется за стаканом с водой.
- В гетто взрослые обманывали детей, уверяя, что тех, кого забирают, просто переводят в другое место, где лучше условия. Все понимали, что это не так, но делали вид, будто верят. Мы с отцом тоже все время говорили о том, как мы будем жить, когда мама вернется, зная, что она не вернется никогда. Однажды отцу сказали, что нас с ним занесли в списки тех, кого должны отправить с очередной партией. Отец сказал мне, что надо пойти к некоему человеку из юденрата (я до войны училась с его дочерью в одном классе) и просить, чтобы нас вычеркнули. Я пошла. Его жена была замечательная и добрая женщина, она пожалела меня. И нас действительно вычеркнули. Сейчас мне невыносимо думать о том, что вместо нас с отцом могли отправить кого-то другого. Хотя, рано или поздно, всех нас ждал один и тот же конец.
В гетто становилось все хуже и хуже. После того как во время большой акции из больницы забрали очень многих, включая мою кузину, люди старались туда уже не обращаться, предпочитая перемогаться дома. Но все равно настал день, когда нас всех отправили туда, откуда еще никто не возвращался.;Эстер на какое-то время замолкает, собираясь с духом, чтобы приступить к самой страшной части своего рассказа.
- Сегодня многие израильтяне посещают Освенцим, и когда я слушаю их рассказы о том, каким они увидели лагерь, то понимаю, что все это совершенно не то. У меня в памяти отчетливо запечатлелось, как поезд остановился, а когда двери вагонов открыли, я увидела очень странное место. Там на исходе лета не было ни травинки, ни кустика, лишь серая земля. Потом перед нами возникли бараки, изможденные люди в полосатой одежде, с обритыми головами - зрелище было жутким. Нам велели выйти из вагонов, оставив в них свои вещи, но я успела натянуть одно платье поверх другого, чтобы было хоть что-то на смену. Какая-то женщина, тоже в полосатой одежде, крикнула, чтобы ей бросили хлеба, и кто-то из вновь прибывших бросил ей кусочек, упавший между рядами проволоки. Женщина попыталась его достать, но вдруг задергалась, как резиновая кукла, тело ее задымилось. Охранники стащили труп с проводов с помощью одеяла. «Матка Боска, - в ужасе подумала я, - куда мы попали!» Раньше мне гетто казалось адом, но здесь было куда страшнее. Перед тем, как нас с отцом разлучили, он успел шепнуть мне: «Туша (уменьшительное от Эстер - Эстуша. - Ш.Ш.), пощипай себя за щеки, чтобы не быть такой бледной, сейчас будет селекция». Я так и поступила и еще приподнялась на цыпочках. Пройдя селекцию, оказалась с другими женщинами в душевой, где всем брили голову и в паху, но мне внизу брить еще было нечего, из-за постоянного голода я сильно отставала в развитии.
- Нам неожиданно повезло, - продолжает Эстер, - из крана пошел не газ, а обычная вода. В те дни в Освенцим привозили большие партии евреев из ликвидированных гетто, и лагерь не "переваривал" такого количества людей. Мы даже не успели получить синий номер, подобно другим узникам, как через несколько дней нас отправили дальше. Я прошла через несколько лагерей, в том числе через Берген-Бельзен. Но война шла к концу, мы уже слышали звуки приближающегося боя. В один из дней нас посадили в вагоны и куда-то повезли. Несколько суток в душном товарняке без еды и воды многим стоили жизни. А тех, кто выжил, спас воздушный налет. Поезд разбомбило, мы бежали из искореженного состава. Сначала прятались в лесу и где придется, потом попали к русским. О том, что с нами там происходило, вы уже знаете...
Затем была Польша, где нас, евреев, уцелевших в гетто и лагерях, поляки встречали без особого сочувствия, скорее наоборот. Я решила уехать в Палестину. Путь был долгим - через Чехию, Австрию, Германию. Там я познакомилась с парнем: он был, как и я, из Польши, но его судьба сложилась более счастливо - воевал, дошел до Берлина, награжден семью медалями. И вот ирония судьбы: поженились мы в освобожденном Берген-Бельзене, где я еще недавно была узницей концлагеря, а оттуда уже подались в Израиль. Начиналась Война за Независимость. Мой первый муж был настоящим сионистом, он вызвался идти добровольцем туда, где было труднее всего. В конце 1948-го на пороге моего дома появились два офицера: они пришли, чтобы сообщить о гибели мужа. Я очень тяжело переживала его смерть...
Некоторое время спустя в мою дверь вновь постучали два офицера. «Ну что им нужно от меня еще, я ведь уже обо всем знаю», - подумала я. Но это были другие офицеры, в форме ВВС. Один из них, увидев меня, смутился, заволновался: «Ты узнаешь меня, Эстер?» Это был Ромек. Оказывается, услышав о том, что я тоже в Израиле, он стал меня разыскивать и вот наконец нашел. Мы проговорили целый день, потом встретились еще и поняли, что больше не хотим расставаться.
Шели Шрайман (из сборника "Тайны прошлого")

11 МАЯ 2015

ИЗЪЯТЫЙ ЭПИЗОД (тема непростая, болезненная, но на войне было всякое);...Это очевидно: из передачи вырезан кусок. Даже умелый монтаж не скрывает пробела. Подобного рода передачи ежегодно показывают в День Катастрофы: уцелевшие вспоминают о том, что пережили в концлагерях и гетто. Что же вырезано из выступления израильского скульптора и литератора Эстер Айзен? По дороге в Герцлию-Питуах, где Эстер живет последние тридцать лет, я еще не представляю, насколько мне повезет: вернувшись домой, вдруг обнаруживаю, что эпизод, изъятый телевизионщиками в канун очередной годовщины победы над нацизмом, достаточно подробно описан Эстер в ее книге под названием «Мама пришила звезды», которую она подарила мне, прощаясь.
Речь идет о «плате», которую требовали от узниц концлагерей солдаты-освободители. Эстер описывает, как они вломились в комнату ночью - пьяные, с трофейными немецкими духами в руках: «О! Наши больные подружки нас заждались. Давайте погуляем, девочки, мы вас освободили, а теперь пора развлечься. Иди, иди сюда...Ну, красавица, что с тобой? Погаси свет, можно и без света».
Непрошеные гости принялись срывать одеяла и хватать девушек. Эстер закричала на ломаном русском и по-польски, что ей срочно нужно в туалет, и бросилась в распахнутую дверь - в коридор. Туда же устремились и другие девушки, уворачиваясь от объятий пьяных солдат. На кровати осталась одна 14-летняя Гретхен, немка, которую узницы концлагеря приютили у себя. Девочка оцепенела от ужаса и не могла двинуться с места. Она боялась заговорить по-немецки, предчувствуя, чем ей это грозит. Разъяренные тем, что девушкам удалось ускользнуть, солдаты удалились только после того, как, щедро полив комнату немецкими духами, подожгли ее вместе с Гретхен и нехитрым скарбом узниц. К счастью, девочка выжила, хотя и получила тяжелые ожоги. Наутро о происшествии говорили в советской комендатуре: «От этих узниц одни проблемы, надо отправлять их по домам». Через несколько дней Эстер и другие девушки были посажены на поезд, идущий в Польшу.
- В действительности я понимаю этих солдат, - говорит Эстер десятилетия спустя. - Они выдержали чудовищную войну, вышли в ней победителями, и теперь им требовалось много, очень много выпивки, чтобы заглушить в себе память о пережитом. Среди этих парней были те, кто потерял своих родных и друзей. Эти солдаты - хорошие парни, но они четыре года видели смерть, бесконечную смерть. Что они делали с немками!.. Ладно, не будем об этом. Нам повезло - нас не тронули. В ту ночь нам удалось убежать, а в последующие дни, до отправки домой, в нашу защиту неожиданно выступил один из «русских» - военный врач, капитан, тоже, как и мы, еврей. Он рассказал солдатам, кто мы такие, и попросил отстать от нас. А вот двум моим подругам, которые, как и я, прошли лагеря, не повезло - они после освобождения были изнасилованы советскими солдатами.
- Вы поддерживаете с ними связь?
- С одной мы дружим до сих пор. Вторую, с которой мы были в одном лагере, я долгое время не решалась увидеть. У меня просто не было сил встретиться с ней после того, что ей довелось испытать. Я не знала, что сказать ей. Мне было больно даже думать об этом. А каково ей было с этим жить?
Эстер вспоминает об эйфории солдат-победителей. Как-то она увидела, что один из них собирается вспороть ножом трофейное пуховое одеяло и пустить по улице пух, чтобы все подумали, будто посреди лета неожиданно выпал снег. Одеяло было очень похоже на домашнее, довоенное, из ее детства: оно напомнило Эстер о прежней, безмятежной жизни, и она попросила солдата отдать его ей. Парень тут же схватил девушку за запястье, требуя, чтобы она отдалась ему, и тогда он отдаст ей не только одеяло, но и маленький трофей. Закатав рукав гимнастерки, он показал не менее семи пар немецких часов. «Не надо, пожалуйста, отпусти меня, я еще девочка», - взмолилась Эстер на ломаном русском. Солдат осмотрел ее с головы до ног, помолчал, а потом неожиданно сказал: «Да я и без спроса могу сделать с тобой все, что хочу. Это мы освободили вас из лагерей. Но ты ужасно похожа на мою младшую сестренку... Ладно, бери одеяло за так», - повернулся и пошел.
...В комнату входит муж Эстер - Ромек Айзен. Это ему она посвятила свою книгу воспоминаний. Эстер и Ромек знакомы семьдесят лет. Они из одного города, выросли в Лодзи, с 1939-го - в гетто, в 1944-м попали в концлагерь. Встретились после войны, уже здесь, в Израиле, в 1950-м поженились и с тех пор не разлучаются вот уже пятьдесят пять лет.
- У нас одна судьба на двоих, одно прошлое, - говорит Эстер, - мы с Ромеком понимаем друг друга. В отличие от других, мы не защищаемся от своих воспоминаний, не боимся рассказывать о том, что пережили.
- Вы дружили в детстве?
- Все началось с того дня, когда мне купили велосипед, - вспоминает Эстер. - Это была тогда большая редкость. Ни у кого из детей велосипеда не было. Мы жили на даче. Едва я появилась с велосипедом на улице, как меня окружили мальчишки. Им страшно хотелось сделать хотя бы один круг, и они всячески пытались вызвать мое расположение. Особенно старался самый красивый мальчик из этой компании - Ромек. Чего он только не вытворял! Делал стойку на голове, ходил на руках. Мы были еще совсем детьми. Потом я не раз видела Ромека в городе, он учился в гимназии для мальчиков, я - в девичьей.;Когда началась война, немцы заняли Лодзь очень быстро. Это Варшава еще сопротивлялась, а на периферии все закончилось моментально. Вскоре все евреи, жившие в городе, получили приказ идти в гетто. И мы оказались там вместе: Ромек - со своей семьей, я – со своей. Он потерял в гетто своего младшего брата, а я - маму, старшего брата и двоюродную сестру. Мой старший брат умер от голода, остальных забрали, отправив на уничтожение. Однажды мы с Ромеком встретились на мосту в гетто. Я завидела его издали, понадеявшись, что он меня не узнает. Было ужасно стыдно предстать перед мальчиком, который мне нравился, в таком виде - плохо одетой, тощей как палка, да еще с мешком скудной провизии на плечах - мне удалось раздобыть ее чудом. Но Ромек - до чего же он был красив даже в тех жутких условиях! - ничего этого не заметил. Он очень обрадовался нашей встрече и немедленно предложил мне помочь донести поклажу. У него и самого был такой же мешок на плечах. Мы же были детьми гетто...
- Никогда не забуду, как маму в первый раз вызвали на проверку, - продолжает Эстер. - Она только что вернулась из больницы, была очень слабой, едва передвигалась и совсем не выходила из дома. К тому же у нее постоянно кружилась голова. Я вызвалась идти с ней - вела по улице, поддерживая за локоть. Как выяснилось, проверку эту устроили эсэсовцы - я увидела их впервые, прежде они на территории гетто не появлялись. Это были молодые, здоровые мужчины с лоснящимися от сытости лицами. Они велели маме снять с себя всю одежду и сделать три круга по комнате. Мне, десятилетней девочке, было невыносимо видеть, как унижали мою мать. Я не знаю, откуда у нее в тот момент взялись силы, но она прошла три круга, не опираясь руками о стену так, как она передвигалась дома. Один из эсэсовцев подошел к маме и поставил ей на грудь лиловый штамп, словно перед ним был не живой человек, а туша говядины; это означало - селекция пройдена успешно. Мама стала одеваться, а я, украдкой оглядев помещение, увидела, что в соседней комнате стоят раздетые женщины - очевидно, они селекцию не прошли и ожидали отправки. Куда увозили людей из гетто, мы не знали, но никто назад уже не вернулся.
Через считанные недели мама тоже ушла вслед за ними: в гетто тогда проводили большую акцию, отбирая всех больных, стариков и детей. Маме велели спуститься вниз, я бросилась за ней, но отец схватил меня и крепко держал, пока их всех не увели. Я была очень худая, и он боялся, что меня тоже заберут. А потом прямо из больницы увезли мою двоюродную сестру, которая даже с обритой после тифа головой была очень хороша собой. Ее, как и меня, звали Эстер. Она была старше на полтора года, и мы с ней постоянно спорили в детстве, кто из нас красивее и умнее, - у Эстер от волнения перехватывает горло, она тянется за стаканом с водой.
- В гетто взрослые обманывали детей, уверяя, что тех, кого забирают, просто переводят в другое место, где лучше условия. Все понимали, что это не так, но делали вид, будто верят. Мы с отцом тоже все время говорили о том, как мы будем жить, когда мама вернется, зная, что она не вернется никогда. Однажды отцу сказали, что нас с ним занесли в списки тех, кого должны отправить с очередной партией. Отец сказал мне, что надо пойти к некоему человеку из юденрата (я до войны училась с его дочерью в одном классе) и просить, чтобы нас вычеркнули. Я пошла. Его жена была замечательная и добрая женщина, она пожалела меня. И нас действительно вычеркнули. Сейчас мне невыносимо думать о том, что вместо нас с отцом могли отправить кого-то другого. Хотя, рано или поздно, всех нас ждал один и тот же конец.
В гетто становилось все хуже и хуже. После того как во время большой акции из больницы забрали очень многих, включая мою кузину, люди старались туда уже не обращаться, предпочитая перемогаться дома. Но все равно настал день, когда нас всех отправили туда, откуда еще никто не возвращался.;Эстер на какое-то время замолкает, собираясь с духом, чтобы приступить к самой страшной части своего рассказа.
- Сегодня многие израильтяне посещают Освенцим, и когда я слушаю их рассказы о том, каким они увидели лагерь, то понимаю, что все это совершенно не то. У меня в памяти отчетливо запечатлелось, как поезд остановился, а когда двери вагонов открыли, я увидела очень странное место. Там на исходе лета не было ни травинки, ни кустика, лишь серая земля. Потом перед нами возникли бараки, изможденные люди в полосатой одежде, с обритыми головами - зрелище было жутким. Нам велели выйти из вагонов, оставив в них свои вещи, но я успела натянуть одно платье поверх другого, чтобы было хоть что-то на смену. Какая-то женщина, тоже в полосатой одежде, крикнула, чтобы ей бросили хлеба, и кто-то из вновь прибывших бросил ей кусочек, упавший между рядами проволоки. Женщина попыталась его достать, но вдруг задергалась, как резиновая кукла, тело ее задымилось. Охранники стащили труп с проводов с помощью одеяла. «Матка Боска, - в ужасе подумала я, - куда мы попали!» Раньше мне гетто казалось адом, но здесь было куда страшнее. Перед тем, как нас с отцом разлучили, он успел шепнуть мне: «Туша (уменьшительное от Эстер - Эстуша. - Ш.Ш.), пощипай себя за щеки, чтобы не быть такой бледной, сейчас будет селекция». Я так и поступила и еще приподнялась на цыпочках. Пройдя селекцию, оказалась с другими женщинами в душевой, где всем брили голову и в паху, но мне внизу брить еще было нечего, из-за постоянного голода я сильно отставала в развитии.
- Нам неожиданно повезло, - продолжает Эстер, - из крана пошел не газ, а обычная вода. В те дни в Освенцим привозили большие партии евреев из ликвидированных гетто, и лагерь не "переваривал" такого количества людей. Мы даже не успели получить синий номер, подобно другим узникам, как через несколько дней нас отправили дальше. Я прошла через несколько лагерей, в том числе через Берген-Бельзен. Но война шла к концу, мы уже слышали звуки приближающегося боя. В один из дней нас посадили в вагоны и куда-то повезли. Несколько суток в душном товарняке без еды и воды многим стоили жизни. А тех, кто выжил, спас воздушный налет. Поезд разбомбило, мы бежали из искореженного состава. Сначала прятались в лесу и где придется, потом попали к русским. О том, что с нами там происходило, вы уже знаете...
Затем была Польша, где нас, евреев, уцелевших в гетто и лагерях, поляки встречали без особого сочувствия, скорее наоборот. Я решила уехать в Палестину. Путь был долгим - через Чехию, Австрию, Германию. Там я познакомилась с парнем: он был, как и я, из Польши, но его судьба сложилась более счастливо - воевал, дошел до Берлина, награжден семью медалями. И вот ирония судьбы: поженились мы в освобожденном Берген-Бельзене, где я еще недавно была узницей концлагеря, а оттуда уже подались в Израиль. Начиналась Война за Независимость. Мой первый муж был настоящим сионистом, он вызвался идти добровольцем туда, где было труднее всего. В конце 1948-го на пороге моего дома появились два офицера: они пришли, чтобы сообщить о гибели мужа. Я очень тяжело переживала его смерть...
Некоторое время спустя в мою дверь вновь постучали два офицера. «Ну что им нужно от меня еще, я ведь уже обо всем знаю», - подумала я. Но это были другие офицеры, в форме ВВС. Один из них, увидев меня, смутился, заволновался: «Ты узнаешь меня, Эстер?» Это был Ромек. Оказывается, услышав о том, что я тоже в Израиле, он стал меня разыскивать и вот наконец нашел. Мы проговорили целый день, потом встретились еще и поняли, что больше не хотим расставаться.
Шели Шрайман (из сборника "Тайны прошлого")

1 МАЯ 2015

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЭТОЧКИ КОВЕНСКОЙ;...Фаина Раневская - странная, искрометная, ироничная, рассеянная, то и дело забывавшая в магазине покупки - однажды вышла из привычного образа, с которым не расставалась не только на сцене, но и в жизни.;- Вы зн-наете, - сказала она как-то Эточке, привычно заикаясь, - наш Бог - вы понимаете, кого я имею в виду? - очень старый. Он спит, спит, потом просыпается, делает свое черное дело и опять спит!.. - До этого Раневская никогда не упоминала о своей национальной принадлежности. Но это будет позже. А пока Эточке всего четырнадцать. Она поднимается на сцену на ватных ногах, зажмуривается, только бы не видеть этого переполненного зала и устремленных на нее глаз, набирает в легкие побольше воздуха и начинает читать Маяковского.
Что подкупило зрителей - вид хрупкой, умирающей от волнения чтицы, ее смешные оговорки (вместо "я достаю из широких штанин" она прочла "я достаю из широких штанов")? Или для сидящей в зале, довоенной еще публики важнее всего было то, что девочка представляла население "освобождённых западных территорий", но успех был оглушительным. 14-летняя школьница Эточка Ковенская получила первый приз. Ее дядя, крупный инженер в министерстве легкой промышленности, специально приехавший из Москвы поглядеть на маленькую племянницу, заявил своей сестре "После концерта: "Из Этки выйдет хорошая актриса. Ей нужно учиться у Михоэлса. Вызов от него я организую".
Дядя обещание сдержал. Он пришел к Михоэлсу, рассказал ему о своей необыкновенно талантливой племяннице, и вскоре из Москвы пришел вызов. Паспорта у юного дарования еще не было: старшая Ковенская купила его у паспортистки за коробку шоколадных конфет - дарованию пришлось добавить два лишних года.
...В Москву она прибыла в провинциальном платьице в горошек с широченными буфами - из одного рукава свешивался трогательный мамин платочек, обвязанный по краю крючком. Со своими наивными глазами, носом, усыпанным веснушками, вчерашняя школьница Эточка Ковенская выглядела в толпе абитуриентов - взрослых интеллигентных ребят - белой вороной. Хотя и расплела привычные косички, обрушив на плечи копну длиннющих волос. Секретарша из приемной комиссии, подняв на 15-летнюю девочку усталый взгляд, произнесла: "Деточка, вы ошиблись адресом, здесь не детский сад".
...И все же ей удалось добраться до студента ГИТИСа Иосифа Шейна, который сортировал абитуриентов по заданию Михоэлса. Одним он после прослушивания говорил: "К сожалению, у нас с вами ничего не выйдет", других направлял на экзамен. Эточка попала во вторую группу. Напротив ее имени Шейн по ассоциации начертал "скрипка". Такой она ему тогда показалась. Спустя много лет - уж в Театре Моссовета - игра в ассоциации, когда по названному цвету или музыкальному инструменту угадывалось, о каком человеке идет речь, стала для Этель Ковенской и других актеров излюбленной игрой.
- Готовьтесь к этюду, - сказал Штейн.
"Что же делать? Я ведь не умею рисовать", - с ужасом подумала она про себя.
...Михоэлс сидел в зале. Рядом с ним еще какие-то люди.
- Вытащи платок из-за рукава, - приказал Михоэлс, - и веди себя так, как тебе подскажет музыка.
Он подал знак пианисту, и тот обрушил в зал шквал страстей. Небо заволокло тучами, затишье перед бурей сменилось яростными порывами ветра, пригибающими к земле деревья, загрохотал гром. Она металась по сцене, то пригибаясь от сильного ветра, то припадая в страхе к земле. Потом все стихло - из-за туч пробились лучи, и она, протянув к солнцу руки, просияла ему навстречу всеми своими веснушками. Студийный пианист Будейский был удивительным человеком: он мог, одновременно поглядывая в газету и попивая чай, пробегать пальцами по клавишам. Дело свое он знал великолепно.
Она спустилась по лестнице как во сне. Вышла на улицу. Навстречу кинулась подруга:
- Знаешь, на тебя все ТАК смотрели! И Михоэлс! Наверное, возьмут.
Она никак не прореагировала на эти слова. Внутри бушевал пожар, который надо было немедленно утолить, иначе - смерть. Подруга сбегала на угол улицы, купила за пять копеек огромный ломоть арбуза, протянула. Эточка впилась во влажную мякоть, пила ее, пока не угас пожар.
- Знаешь, а ведь я не люблю арбузы, - призналась она подруге после того, как от ломтя осталась одна корка. Обе расхохотались. Они тогда не знали еще ни того, что одной из них предстоит в театре стать дублершей другой, ни того, что сыграть дублерше не суждено, ни того, что это не испортит их отношений. Только однажды - на жарких летних гастролях - подруга гневно бросит Этель в лицо: "Ты ведьма, ведьма! Ты сказала мне вчера: "Не выбрасывай хлеб, вдруг завтра война", и вот она началась - сегодня!"
...Из 36 абитуриентов студентами стали только шестеро - у Эточки ухнуло сердце, когда она услышала свою фамилию в их числе. Месяца через полтора по театру разнесся слух, что будут ставить "Блуждающие звезды". Ее вызвал к себе директор:
- Знаешь что, я тебя прошу, не относись к этому серьезно. Чтобы потом не было разочарований. Тебя тоже хотят посмотреть на роль героини. Только посмотреть, и все. Учти это, чтобы не расстраиваться потом.
Какие разочарования, какие ожидания, какие расстройства? - она тогда была в плену одной-единственной эмоции: страха перед очередной встречей с режисссером. Это потом для нее станет необходимым непременное присутствие Михоэлса на каждом спектакле, где она играет Рейзл. А пока - репетиционный зал. Ступеньки, ведущие на сцену, - она знала цену каждой из них. Внизу - Михоэлс и вся труппа.
- Спой что-нибудь, - приказал Михоэлс.
Все молча смотрели на нее. Ждали. И в этот момент она с ужасом поняла, что вдруг забыла все-все песни, которые так любила и пела с детства. Мама утверждала, что петь Эточка начала раньше, чем говорить. Может быть, так оно и было. Но в этот момент она начисто забыла ВСЕ ПЕСНИ, которые знала.
- Неужели ты не можешь ничего вспомнить? - удивленно спросил Михоэлс.
- Я все забыла, - потерянно сказала она.
В зале кто-то пожал плечами. Михоэлс задумчиво побарабанил пальцами по спинке стула:
- Ну хорошо, тогда спой какую-нибудь мелодию без слов.
И она запела мелодию, которую слышала на пластинке в дядином доме. Сидящие в зале переглянулись: это была песня из спектакля ГОСЕТа. Эточка, разумеется, этого не знала - она не видела ни одного спектакля театра.
- А теперь я дам тебе несколько слов, попробуй их пропеть, - сказал Михоэлс.
И Эточка запела, обратившись к Богу: "Ну почему ты, Господи, ну скажи, почему... Ведь кажется... Но почему же, Господи, почему?..." Позже эта песня вошла в спектакль "Блуждающие звезды", в котором Эточка играла Рэйзл - девочку с божественным голосом, которая впоследствии становится актрисой. Михоэлс искал на роль главной героини неопытную актрису, не испорченную театральными штампами. И он ее нашел.
По понедельникам в 11 утра Эточка приходила на репетицию к Михоэлсу. Она проходила приемную, в которой обычно сидели люди, ожидавшие, когда Михоэлс освободится (однажды Эточка увидела в этой очереди Лемешева с женой), и прямо направлялась в кабинет - это было ее законное, репетиционное время.
Михоэлс никогда не повышал голоса на самую маленькую в театре актрису, с другими был всяким. Лишь однажды, встретив ее за кулисами перед началом спектакля, сердито сказал: - Я ведь запретил клеить ресницы в первом действии! (во втором действии, гдеРейзл была уже взрослой, Эточку гримировали под женщину, клея ей ресницы и подводя глаза).
Михоэлс ухватил Эточкины ресницы и тут же отдернул руку:
- Господи, я и не знал, что у тебя такие длинные ресницы!
Эточка расплакалась.
В начале войны театр эвакуировался из Москвы. Куда - Эточка не знала. Дядя очень боялся, что племянница сбежит за театром, как ее героиня Рейзл, и держал Эточку взаперти. Потом увез с собой в Сызрань, куда эвакуировалось его министерство. До Сызрани добирались пятеро суток: стояла глубокая осень, в вагоне были разбиты все стекла. Поселились в комнате, где уже жили пятьдесят человек. Дядя уходил засветло, возвращался ночью. Эточка страдала от одиночества, ей казалось, что она погибает. Она решила себя спасать. Тем более что удалось узнать - еврейский театр находится в Ташкенте.
Она села в поезд в Куйбышеве. Вещей у Эточки было - два маленьких тюка (мамина пуховая подушка да пара платьев). Из еды - батон и банка крабов. Дядя дал ей в дорогу все свои деньги - но и этого по тем временам было совсем немного. Через десять минут после отправления поезда подошел проводник с парой пассажиров, заплативших ему деньги "сверх". Эточку согнали с законного места - всю дорогу она провела в блуждании по вагонам: только на ступеньки никто не претендовал. Она сидела на них, вцепившись застывшими руками в поручни, и в отчаянии смотрела на яркую луну, время от времени скрывавшуюся за клубами паровозного дыма.
...В Ташкенте стояла страшная жара. Вокзальная площадь была забита тысячами людей. Эточка заняла очередь в камеру хранения, поставила на землю свои тюки и отправилась в город на поиски театра. В конце концов она набрела на какого-то министерского чиновника. С сомнением окинув глазами детскую фигурку в грязном зимнем пальто и рваных чулках, тот не поверил, что перед ним актриса ГОСЕТа, но все же сказал:
- Опоздала ты, девочка. Только вчера театр был здесь, а сегодня они уже в Самарканде.
Билетов на Самарканд не было. Но ей повезло: какой-то человек шел по площади и кричал: "Есть один билет до Самарканда! Кому нужен один билет до Самарканда?" Один билет был никому не нужен - все убегали семьями. И он достался ей. И снова страшная ночь в поезде, забитом измученными людьми, без места. Батон давно кончился, от крабов осталось одно воспоминание. Тюки были еще при ней - как ни странно, в ту пору ее не обворовывали - было не до этого, все спасались бегством. Последние двадцать копеек она отдала водителю грузовика, едущего с самаркандского вокзала в центр города. Когда борт машины откинули, первым, кого она увидела, был артист ГОСЕТа Луковский (один Бог знает, как он там оказался). Эточка на секунду потеряла сознание и мешком свалилась в его руки.
Театр располагался в общежитии. Неожиданное появление Эточки было для актеров большой радостью. Ее накормили, ей отвели самое лучшее место (с этого дня Эточка спала на бильярде), ее повели к Михоэлсу.
Окинув взглядом грязное пальто, рваные чулки, свалявшуюся в дороге вязаную пилотку, он улыбнулся и сказал:
- Кошка находит свой дом. Я говорил вам - она настоящая актриса.
А потом были два голодных года в Ташкенте и возвращение в Москву. В поезде Эточка впервые накрасила губы одолженной у актрис помадой - ей хотелось вернуться в Москву уже взрослой, а именно такой она себя и ощущала после всех испытаний.
...Все началось внезапно. Наутро она... должна была ехать с Михоэлсом и своим театральным педагогом Зускиным на концерт в Ленинград (Эточка исполняла эпизод из спектакля по повести "Фишка-хромой" Менделе Мойхер-Сфорима). Перед поездкой ей предстояло отлучить от груди десятимесячную дочку. Взяв ее на руки, она сказала малышке перед кормлением:
- Вот сейчас - в последний раз.
И в этот момент на лестнице страшно закричали:
- Михоэлс погиб! Михоэлс погиб!
Не помня себя, она вскочила на ноги - дочка скатилась с колен и сделала свой первый в жизни шаг.
Эточка выскочила на лестницу (она жила в комнате при театре) и отчаянно закричала:
- Его убили! Его убили!
Она не знала, почему выкрикнула именно эти слова, ведь еще ничего не было известно, и, наверное, не смогла бы объяснить этого, если бы ее спросили. Михоэлс не раз говорил, что интуиции в ней больше, чем таланта. И в эти жуткие минуты интуиция безошибочно подсказала ей страшную правду.
Двое суток она просидела на сцене у гроба. Когда Михоэлса хоронили, бросила в его могилу вместе с комьями земли белую лилию. Ей в тот момент казалось, что жизнь ее кончена и ничего уже не будет. Потому что она не представляла себе театр без Мастера.
Для театра и в самом деле настали страшные времена. Уничтожив верхушку еврейской театральной культуры, остальных выбивали по одному - с маниакальной настойчивостью. Люди обходили театр стороной - боялись. Зускин, вынужденный заменить погибшего мастера, был в депрессии: с него, как и со многих, уже взяли подписку о невыезде. Вскоре за ним пришли.
Кровавое время вписывало жуткий смысл в театральные монологи. Актриса, исполнявшая в одном из спектаклей роль уличной девушки, пела:
"Дайте копеечку, дайте копеечку, был и у меня когда-то жених. И кто знает, куда подевался, - ушел и больше не вернулся..." Мужа актрисы в одну из ночей увели навсегда.
Однажды Эточку остановили на лестнице безликие люди, из-за плеча которых выглядывали дворничиха и понятые. Она обмерла: ну вот, и за ней пришли. Люди заставили Эточку показывать, кто в какой квартире живет. Они шли по длинному коридору, останавливаясь у каждой двери. Из одной квартиры неожиданно раздался страшный женский крик: "Не пущу!" (в то время каждый прислушивался к шагам за дверью, нервы были на пределе, это напряжение выдерживали не все).
Обладатели сумрачных лиц молча проследовали дальше, не обращая внимания на крики, несущиеся из-за запертой двери. Они направлялись в конец коридора, где жил известный еврейский писатель Дер Нистер (Каганович). В дверном проеме Эточка увидела стол, на котором стоял стакан с недопитым чаем, горка сушек. Семидесятилетний писатель словно ждал непрошеных гостей: ему было неловко, что всех его друзей уже давно взяли, а за ним все не идут. Он тут же поднялся с кровати, на которой лежал полностью одетым, шагнул навстречу понятым и сказал, ни к кому не обращаясь: "Слава Богу!" Жена подала готовый узелок. Через год его расстреляли.
...Труппе ГОСЕТа, вернувшейся в конце декабря с ленинградских гастролей, объявили о закрытии и так уже совершенно обескровленного арестами театра.
Эточку спас Завадский, друживший с Михоэлсом много лет и видевший все его спектакли: он пригласил ее в театр Моссовета сразу после закрытия ГОСЕТа, невзирая на "сомнительное происхождение" актрисы и ее страшную "биографию".
- Я слышал, что Михоэлс вас очень любил как актрису? - спросил ее на собеседовании директор театра.
- Да. Но он держал меня в ежевых рукавицах, - ответила Этель, так и не избавившаяся от своего польского акцента.
- Не в ежевых, а в ежовых, - поправил директор, и в этот момент ей показалось, что она никогда не сможет играть в русском театре.
Через полгода Этель Ковенская играла в спектакле Завадского Дездемону. Ее партнером был - тогда уже великий - Мордвинов.
Театр Моссовета был театром "звезд": Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Вера Марецкая, Фаина Раневская. Занять достойное место в этом "созвездии" было очень трудно. И вписаться в труппу, где известные артисты предпочитали дружить либо со своими сверстниками, либо с равновеликими талантами, окруженными свитой поклонников, было непросто. Как ей это удалось - благодаря трагической театральной биографии, счастливому свойству своего характера, делающего ее открытой и доброжелательной ко всем и вопреки всему, или просто таланту - не суть важно. А важно то, что она, проработав в театре 22 года 5 месяцев и 2 дня, ушла любимой своими коллегами, с пожеланиями добра, а не проклятиями вслед, что в театре случается не так уж часто.
Когда Любови Орловой сказали, что Этель Ковенская уезжает в Израиль, та радостно воскликнула:
- Да что вы говорите? - И тут же, "спохватившись", притворно свела на переносице брови: - В Израиль? Какой ужас! Какой ужас!
На самом деле великая актриса радовалась, что Этель уезжает из страны, цену которой - после многочисленных своих поездок по свободному миру - Орлова знала слишком хорошо.
Серебряные, сшитые на заказ туфли, подаренные ей Любовью Орловой, Этель хранит до сих пор, и четверть века спустя вспоминая их очаровательную и доброжелательную ко всем своим коллегам хозяйку, красивую и счастливую женщину, актрису, которой некому было завидовать - равных ей в то время просто не было.
...Этель решила обрубить все концы за полгода до отъезда в Израиль: она не могла допустить, чтобы кто-нибудь в театре постра¬дал из-за нее. Никому ничего не сказав, она подала заявление об уходе под вымышленным предлогом: будто бы ей не дали роль, которую она ждала.
- Эточка, но ведь окончательного распределения ролей не было, - кинулся уговаривать актрису директор.
- Нет-нет, - поспешно сказала Этель, - я уже решила. Я просто чувствую, что мое время ушло.
К Завадскому она зайти не решилась, боялась. Так и уехала, не попрощавшись. Завадский был на нее страшно обижен за это, но когда узнал истинную причину, все простил.
В день его смерти она отправила телеграмму – и та дошла сквозь "железный занавес", может быть, случайно, может быть, потому что была послана в театр, а не на дом. Плятт взял ее, поднял высоко над головой и сказал:
- Эткина телеграмма будет висеть на самом видном месте, - и приколол ее к стене.
В последнем ее спектакле-мюзикле в Театре Моссовета Эточке нашли условную замену - ее необыкновенный голос не могла воспроизвести ни одна актриса, и действие шло под фонограмму. Спустя годы после ее отъезда в Израиль актеры, сидящие в своих гримуборных, обычно замолкали, заслышав в динамике ее голос:
- Слышите, Этка поет...
А у нее была уже совсем другая жизнь. Всего через год после приезда она подписала контракт с "Габимой" - театром, который за пятнадцать лет так и не стал для Этель домом, хотя она и сыграла там немало главных ролей.
"Кошка находит свой дом", - сказал когда-то Михоэлс. И она нашла его наконец после долгих скитаний - в театре на идиш. Все годы, которые Этель вынужденно провела в "чужом доме", она пыталась сохранить себя. И, судя по всему, ей это удалось. Новый период привнес в ее жизнь интересные роли, концертные поездки по миру; старый ужался до размера семейных реликвий, пожелтевших афиш, фото из пыльных альбомов, картины знаменитого Аксельрода на стене, где актриса ГОСЕТа Эточка Ковенская запечатлена в свои неполные 22.
...Женщина без возраста грациозно (только у актрис и танцовщиц бывает такая необыкновенная пластика) передвигается по комнате: ее дом стоит на пересечении времен.
Шели Шрайман (из сборника "Звезды на небе и звезды на земле)

28 АПРЕЛЯ 2015

НЕЗНАМЕНИТЫЕ ГЕРОИ ЗНАМЕНИТЫХ ВОЙН И БОЕВЫХ ОПЕРАЦИЙ;Незнаменитые герои знаменитых войн были всегда. Далеко не всем из них посчастливилось войти в историю. Именами одних названы улицы израильских городов, о других написаны книги и сняты фильмы. Сегодня отдадим дань и другим. Как говорят, из песни слова не выкинешь. А из истории - тем более.;Поможет нам вспомнить малоизвестных героев военный историк Ури Мильштейн, который изучает израильскую историю «снизу», разыскивая очевидцев крупных военных операций и сражений – рядовых солдат, младших командиров - и восстанавливая реальную картину событий. Ури в прошлом десантник, принимал участие в Шестидневной войне и войне Судного Дня. Каждая новая книга доктора Мильштейна - это сути настоящее расследование, опровергающее существующие мифы и нередко вызывающая в Израиле скандал. Ури убежден в том, что мифотворчество наносит ущерб истории и обществу, к руководству которым в результате могут прийти недостойные люди. По его мнению, крайне опасно делать героев из генералов, которые впоследствии могут поймать «тремп» на военной карьере и подняться к вершинам политической власти. Лучше рассказывать правду о тех, кто был в окопах, в самом пекле. Да и что на самом деле может быть лучше правды?
- Думаю, что нам стоит упомянуть с событии, предшествовавшем Войне за Независимость, - начинает Ури. – Оно получило впоследствии название «ночь мостов». В ночь на 17 июля 1946-го года участникам еврейского сопротивления удалось взорвать на территории подмандатной Палестины несколько мостов, главным из которых был мост Алленби через реку Иордан. Об этом событии написано немало, и имена людей, которые стояли за этой акцией, хорошо известны: Хаим Бар-Лев (непосредственный командир операции), Узи Наркис (командовавший группой атакующих). В операции принимали участие пять офицеров, которые не делились информацией с рядовыми бойцами из соображений безопасности. Забегая вперед, скажу, что все пятеро "провались" во время проведения самой акции, что не помешало им впоследствии сделать неплохую карьеру: один возглавил Генштаб, а двое дослужились до генералов.
Всего в операции участвовали 35 бойцов, поделенных на восемь боевых групп, и в том числе - группы подрывников, одной из которых командовал сержант Арье Теппер. Его имя тебе наверняка неизвестно, как неизвестно оно и другим. Однако только благодаря этому человеку и его помощнику Гершону Давенбойму операция по взрыву моста Алленби прошла успешно.;Дело в том, что с самого начала все пошло наперекосяк: часовой, стоявший на мосту, обнаружил группу. Хаим Бар-Лев, вместо того, чтобы затаиться и переждать, выстрелил в него, наделав шума. Началась пальба со всех сторон. Ситуация вышла из под-контроля. Участники сопротивления ринулись в укрытие. И только двое подрывников не растерялись и сохранили способность к действию: Арье Теппер и рядовой Гершон Довенбойм (Гершон Довенбойм погиб два года спустя, в 1948 году, Арье Тепперу была суждена долгая жизнь, он умер в 1996-м). Оба не знали плана операции на случай, если англичане, или иорданцы обнаружат группу и откроют огонь. И между ними состоялся такой диалог: Гершон: «Что будем делать, Теппер?» - «Взрывать мост!» - «Вдвоем?» - «А почему нет? Вперед!» ;Подрывники начали перебегать под огнем с рюкзаками, заполненными взрывчаткой, распределяя груз между двух центральных опор моста. И тут вдруг выяснилось, что при планировании операции толщину опор определили неверно, и теперь им не хватало четырех метров, чтобы произвести взрыв. К тому же взрыватель замедленного действия находился у другого участника операции, засевшего в укрытии, когда открылась стрельба. У Теппера были считанные секунды для принятия решения, но он сообразил, что в такой ситуации лучше разобрать заряды и сложить их заново в центре моста. Вместе с Давенбоймом Теппер быстро перенес заряды, присоединив к ним бикфордов шнур длиной меньше метра, так что на отход у них была всего минута. Тепер поджег шнур спичкой, и оба опрометью ринулись с места – вскоре за их спиной раздался мощный взрыв.;При том, что Хаим Бар-Лев писал в своем отчете: «Все шло точно в соответствии с намеченным планом», а Игаль Алон, составляя бюллетень, распространяемый в частях ПАЛЬМАХа, отмечал «высокий уровень командования и координации между членами группы», на самом деле операция осуществилась только благодаря простому сержанту Арье Тепперу, не растерявшемуся - в отличие от других - в сложной ситуации и вместе с Гершоном Давенбоймом взорвавшему мост, - подытоживает Ури Мильштейн и добавляет, - однако его имя было незаслуженно забыто. Оно не упоминалось даже во время торжественной церемонии, проходившей в Израиле в связи с 60-летием «ночи мостов». Как видим, официальная история не всегда идентична истории реальной. При том, что о ПАЛМАХе написана масса книг, и в том числе – о «ночи мостов», однако, когда начинаешь снимать с этой истории о взрыве моста Алленби один слой за другим, неизбежно упираешься в непреложный факт: успех операции обеспечили Арье Теппер и его помощник Гершон Давенбойм, у которых украли славу другие.
***
- Самым выдающимся бойцом операции в Синае 1956-го года я считаю Иегуду Кен-Дрора, - говорит Ури Мильштейн. – И это имя тебе, наверняка, неизвестно. Иегуда не был даже младшим командиром. Он служил простым водителем в батальоне, которым командовал Аарон Давиди. Когда наши парашютисты застряли в ущелье Митла, расположенном в 30 километрах к востоку от Суэцкого канала, и несли тяжелые потери, он совершил поступок, который повлиял на исход этого боя. Проблема была в том, что египтяне успели укрепиться в Митле, заняв стратегические позиции, и простреливали проход по ущелью с двух сторон, а израильтянам никак не удавалось засечь их огневые точки. Все это затрудняло продвижение по ущелью прибывших на место пехотных подразделений батальона под командованием Ариэля Шарона.
Бой в ущелье Митла описан во многих книгах и школьных учебниках. Я же расскажу тебе еще один, малоизвестный факт, который стоит за стандартной фразой: «31 октября 1956 года в ходе очень тяжелого боя израильские парашютисты очистили от египтян ущелье Митла». Прием «живая мишень» хорошо известен, он использовался и во время второй мировой войны. Вот и на этот раз решили найти добровольца, готового проехать по ущелью, вызвав на себя огонь противника и тем самым обнаружить его позиции. Этим добровольцем оказался водитель Иегуда Кен-Дрор.
Он сел в джип и повел его под шквальным огнем. Машина перевернулась и начала гореть. Однако за те короткие мгновения, которые водитель успел проехать по ущелью, израильтянам удалось засечь огневые точки египтян. Все думали, что Иегуда погиб. Его даже не искали – ни сразу, ни позже, когда забирали раненых. А он, получив множество ранений, прополз на одном адреналине несколько сот метров по направлению к своим и в конце концов оказался среди других тяжелораненых, спешно эвакуированных в больницу Тель ха-Шомер. Только по прибытии санитарного транспорта на место выяснилось, что водитель, благодаря которому наши части получили возможность беспрепятственно продвигаться к Суэцкому каналу, жив. Врачи боролись за жизнь Иегуды Кен-Дрора довольно долго, и когда им уже казалось, что произошло чудо и главная опасность позади, на следующий день он неожиданно умер.
***
- По поводу Шестидневной войны скажу тебе так: со временем я пришел к мысли, что на самом деле наши военные победы в ней сильно преувеличены. В сущности ведь что произошло? Мы преследовали бегущего противника, - размышляет Ури Мильштейн и заключает, - И когда я спрашиваю себя: кого же считать героем той войны, то на ум мне приходит имя Амоса Неймана. Во время Шестидневной войны он был майором. ;В те дни маленькое иорданское военное подразделение захватило здание ООН в Армон ха-Нацив. Вроде бы, незначительное происшествие, не представлявшее для Израиля стратегической ценности: ведь территория находилась под контролем ООН… Однако, оно сыграло в истории Шестидневной войны свою роль. Генерал Узи Наркис поспешил передать в генштаб неверную информацию о том, что, якобы, иорданцы готовятся к атаке, после чего в этот район направили Иерусалимскую бригаду, призванную взять Армон ха-Нацив в кольцо. Однако приказа о начале атаки не было. Моше Даян предъявил наблюдателям ООН ультиматум с требованием удалить из здания иорданцев. Начались бестолковые переговоры: сроки ультиматума все отодвигались и отодвигались. Ситуация была абсурднейшей, ведь на самом деле Моше Даян не собирался вести военных действий в районе Армон ха-Нацив. Этот вопрос решил за него майор Амос Нейман, который отдал приказ об атаке на свой страх и риск, не получив на то никаких полномочий. В результате Армон ха-Нацив был очищен от иорданцев в течение считанных минут: отчасти легкость нашей победы объяснялась тем, что противники, разграбившие накануне принадлежавший ООН склад с алкогольными напитками, были просто пьяны. Бойцы же Иерусалимской бригады продолжили наступление в сторону укреплений «Накник», расположенных уже на иорданской территории, откуда двинулись на Цур-Бахер и Рамат-Рахель. В дальнейшем это повлекло за собой целую цепь событий, благодаря чему была освобождена южная часть Иерусалима. И все это произошло вопреки плану - благодаря инициативе одного майора.;***
В этой главке, где речь пойдет о герое Войны Судного Дня, я перехватываю у своего собеседника инициативу, поскольку знаю героя лично и неоднократно с ним беседовала. В ночь с 15 на 16 октября десантный взвод Хези Дахбаша первым принял на себя удар египтян в районе «китайской фермы», продержался в самом пекле восемнадцать часов и последним покинул место боя (очень драматичные 18 часов, если учесть, что половина отборнейшего десантного батальона вышла из строя в первые минуты боя – такого в истории ЦАХАЛа еще не было). Однако в течение более тридцати лет к десантникам, принимавшим непосредственное участие в боях за «китайскую ферму» относились так, словно их и не было. При этом небольшой участок пустыни под названием «китайская ферма» впоследствии стал неплохим плацдармом для блестящих военных и политических карьер в нашем государстве: офицеры, командовавшие осенью 1973-м на Южном фронте дивизиями, батальонами и полками, заняли ключевые посты в верхних эшелонах власти, стали премьер-министрами, министрами обороны, получили генеральские звания. Хези Дахбаш, в отличие от них, не удостоился ни высоких званий, ни наград. И даже не считается инвалидом ЦАХАЛа, хотя у него проблемы со слухом - после того, как будучи окруженным египтянами, он вызывал огонь на себя.
В течение 30 лет Хези Дахбаш выступает в воинских частях, рассказывая солдатам срочной службы о бое на «китайской ферме», и его история сильно отличаются от описанного в учебниках и от того, что они слышат в армии. Бывший десантник обнажает правду, которая и сегодня мешает многим, но они вынуждены с этим мириться, потому что Хези находился в эпицентре боя на «китайской ферме» и каждая его фраза – свидетельство не просто очевидца, но командира, участвовавшего в нем с первой и до последней минуты.
- В числе самых блестящих летчиков Войны Судного Дня я бы назвал Гиору Эпштейна-Эвена, сбившего семнадцать самолетов противника (однажды он умудрился в одиночку выиграть бой против шести египетских самолетов, сбив четыре из них, а два обратив в бегство) и Юваля Эфрата, - говорит мне между тем Ури Мильштейн. – Юваль Эфрат дважды, в нарушение существующих инструкций, совершил вылеты для того, чтобы вывезти наших десантников, обнаруженных противником во время секретной боевой операции. Благодаря его инициативе уцелел Шауль Мофаз (впоследствии - министр обороны), Амос Ярон (впоследствии – генеральный директор министерства обороны) и другие. Сам он был ранен и впоследствии летал уже только на вертолетах.
***
- Я мог бы рассказать еще о бедуине Абуль-Маджид эль-Мазаребе, который более известен под именем Амоса Яркони, дослужившегося в ЦАХАле до звания подполковника. Амос Яркони (будем называть его так) на протяжении многих лет возглавлял антитеррористическое спецподразделение «Шакед», пресекавшее подрывную деятельность на юге страны. Я мог бы рассказать так же о резервисте Офере Хаклае, уничтожившем во время Первой Ливанской войны в районе деревни Эйн-Зхальта сирийских коммандос с помощью винтовки с оптическим прицелом, благодаря чему была спасено около десятка израильтян, отрезанных от основных сил и попавших в засаду, а так же устранена помеха, препятствовавшая продвижению наших войск на Бейрут. И о сержанте Идо Анбаре, которого по праву можно считать «Эдисоном» операции в Энтеббе: именно он вспомнил о том, что здание аэропорта в Энтеббе возводила израильская строительная компания «Солель- Боне» и предложил использовать сохранившийся в ее архиве план застройки. И еще о многих других малоизвестных людях, которые сыграли свою роль в истории нашего государства и незаслуженно забыты.
«…и известных тоже», - мысленно добавляю я. Но что поделать: мы договорились с Ури заранее, что будем говорить только о тех, чьи имена известны немногим. Иначе получилась бы совсем другая статья, каких уже вышло немало - о легендарном Меире Хар-Ционе, названном впоследствии лучшим солдатом ХХ столетия; Авигдоре Кахалане, добившемся перелома в танковом сражении на Голанах в первые дни Войны Судного Дня; Ариэле Шароне, чье имя связано со многими блестящими израильскими битвами, Рафаэле Этайне и многих-многих других. Но достаточно того, что они уже известны.


22 АПРЕЛЯ 2015

НЕЗНАМЕНИТЫЕ ГЕРОИ ЗНАМЕНИТЫХ ВОЙН И БОЕВЫХ ОПЕРАЦИЙ;Незнаменитые герои знаменитых войн были всегда. Далеко не всем из них посчастливилось войти в историю. Именами одних названы улицы израильских городов, о других написаны книги и сняты фильмы. Сегодня отдадим дань и другим. Как говорят, из песни слова не выкинешь. А из истории - тем более.;Поможет нам вспомнить малоизвестных героев военный историк Ури Мильштейн, который изучает израильскую историю «снизу», разыскивая очевидцев крупных военных операций и сражений – рядовых солдат, младших командиров - и восстанавливая реальную картину событий. Ури в прошлом десантник, принимал участие в Шестидневной войне и войне Судного Дня. Каждая новая книга доктора Мильштейна - это сути настоящее расследование, опровергающее существующие мифы и нередко вызывающая в Израиле скандал. Ури убежден в том, что мифотворчество наносит ущерб истории и обществу, к руководству которым в результате могут прийти недостойные люди. По его мнению, крайне опасно делать героев из генералов, которые впоследствии могут поймать «тремп» на военной карьере и подняться к вершинам политической власти. Лучше рассказывать правду о тех, кто был в окопах, в самом пекле. Да и что на самом деле может быть лучше правды?
- Думаю, что нам стоит упомянуть с событии, предшествовавшем Войне за Независимость, - начинает Ури. – Оно получило впоследствии название «ночь мостов». В ночь на 17 июля 1946-го года участникам еврейского сопротивления удалось взорвать на территории подмандатной Палестины несколько мостов, главным из которых был мост Алленби через реку Иордан. Об этом событии написано немало, и имена людей, которые стояли за этой акцией, хорошо известны: Хаим Бар-Лев (непосредственный командир операции), Узи Наркис (командовавший группой атакующих). В операции принимали участие пять офицеров, которые не делились информацией с рядовыми бойцами из соображений безопасности. Забегая вперед, скажу, что все пятеро "провались" во время проведения самой акции, что не помешало им впоследствии сделать неплохую карьеру: один возглавил Генштаб, а двое дослужились до генералов.
Всего в операции участвовали 35 бойцов, поделенных на восемь боевых групп, и в том числе - группы подрывников, одной из которых командовал сержант Арье Теппер. Его имя тебе наверняка неизвестно, как неизвестно оно и другим. Однако только благодаря этому человеку и его помощнику Гершону Давенбойму операция по взрыву моста Алленби прошла успешно.;Дело в том, что с самого начала все пошло наперекосяк: часовой, стоявший на мосту, обнаружил группу. Хаим Бар-Лев, вместо того, чтобы затаиться и переждать, выстрелил в него, наделав шума. Началась пальба со всех сторон. Ситуация вышла из под-контроля. Участники сопротивления ринулись в укрытие. И только двое подрывников не растерялись и сохранили способность к действию: Арье Теппер и рядовой Гершон Довенбойм (Гершон Довенбойм погиб два года спустя, в 1948 году, Арье Тепперу была суждена долгая жизнь, он умер в 1996-м). Оба не знали плана операции на случай, если англичане, или иорданцы обнаружат группу и откроют огонь. И между ними состоялся такой диалог: Гершон: «Что будем делать, Теппер?» - «Взрывать мост!» - «Вдвоем?» - «А почему нет? Вперед!» ;Подрывники начали перебегать под огнем с рюкзаками, заполненными взрывчаткой, распределяя груз между двух центральных опор моста. И тут вдруг выяснилось, что при планировании операции толщину опор определили неверно, и теперь им не хватало четырех метров, чтобы произвести взрыв. К тому же взрыватель замедленного действия находился у другого участника операции, засевшего в укрытии, когда открылась стрельба. У Теппера были считанные секунды для принятия решения, но он сообразил, что в такой ситуации лучше разобрать заряды и сложить их заново в центре моста. Вместе с Давенбоймом Теппер быстро перенес заряды, присоединив к ним бикфордов шнур длиной меньше метра, так что на отход у них была всего минута. Тепер поджег шнур спичкой, и оба опрометью ринулись с места – вскоре за их спиной раздался мощный взрыв.;При том, что Хаим Бар-Лев писал в своем отчете: «Все шло точно в соответствии с намеченным планом», а Игаль Алон, составляя бюллетень, распространяемый в частях ПАЛЬМАХа, отмечал «высокий уровень командования и координации между членами группы», на самом деле операция осуществилась только благодаря простому сержанту Арье Тепперу, не растерявшемуся - в отличие от других - в сложной ситуации и вместе с Гершоном Давенбоймом взорвавшему мост, - подытоживает Ури Мильштейн и добавляет, - однако его имя было незаслуженно забыто. Оно не упоминалось даже во время торжественной церемонии, проходившей в Израиле в связи с 60-летием «ночи мостов». Как видим, официальная история не всегда идентична истории реальной. При том, что о ПАЛМАХе написана масса книг, и в том числе – о «ночи мостов», однако, когда начинаешь снимать с этой истории о взрыве моста Алленби один слой за другим, неизбежно упираешься в непреложный факт: успех операции обеспечили Арье Теппер и его помощник Гершон Давенбойм, у которых украли славу другие.
***
- Самым выдающимся бойцом операции в Синае 1956-го года я считаю Иегуду Кен-Дрора, - говорит Ури Мильштейн. – И это имя тебе, наверняка, неизвестно. Иегуда не был даже младшим командиром. Он служил простым водителем в батальоне, которым командовал Аарон Давиди. Когда наши парашютисты застряли в ущелье Митла, расположенном в 30 километрах к востоку от Суэцкого канала, и несли тяжелые потери, он совершил поступок, который повлиял на исход этого боя. Проблема была в том, что египтяне успели укрепиться в Митле, заняв стратегические позиции, и простреливали проход по ущелью с двух сторон, а израильтянам никак не удавалось засечь их огневые точки. Все это затрудняло продвижение по ущелью прибывших на место пехотных подразделений батальона под командованием Ариэля Шарона.
Бой в ущелье Митла описан во многих книгах и школьных учебниках. Я же расскажу тебе еще один, малоизвестный факт, который стоит за стандартной фразой: «31 октября 1956 года в ходе очень тяжелого боя израильские парашютисты очистили от египтян ущелье Митла». Прием «живая мишень» хорошо известен, он использовался и во время второй мировой войны. Вот и на этот раз решили найти добровольца, готового проехать по ущелью, вызвав на себя огонь противника и тем самым обнаружить его позиции. Этим добровольцем оказался водитель Иегуда Кен-Дрор.
Он сел в джип и повел его под шквальным огнем. Машина перевернулась и начала гореть. Однако за те короткие мгновения, которые водитель успел проехать по ущелью, израильтянам удалось засечь огневые точки египтян. Все думали, что Иегуда погиб. Его даже не искали – ни сразу, ни позже, когда забирали раненых. А он, получив множество ранений, прополз на одном адреналине несколько сот метров по направлению к своим и в конце концов оказался среди других тяжелораненых, спешно эвакуированных в больницу Тель ха-Шомер. Только по прибытии санитарного транспорта на место выяснилось, что водитель, благодаря которому наши части получили возможность беспрепятственно продвигаться к Суэцкому каналу, жив. Врачи боролись за жизнь Иегуды Кен-Дрора довольно долго, и когда им уже казалось, что произошло чудо и главная опасность позади, на следующий день он неожиданно умер.
***
- По поводу Шестидневной войны скажу тебе так: со временем я пришел к мысли, что на самом деле наши военные победы в ней сильно преувеличены. В сущности ведь что произошло? Мы преследовали бегущего противника, - размышляет Ури Мильштейн и заключает, - И когда я спрашиваю себя: кого же считать героем той войны, то на ум мне приходит имя Амоса Неймана. Во время Шестидневной войны он был майором. ;В те дни маленькое иорданское военное подразделение захватило здание ООН в Армон ха-Нацив. Вроде бы, незначительное происшествие, не представлявшее для Израиля стратегической ценности: ведь территория находилась под контролем ООН… Однако, оно сыграло в истории Шестидневной войны свою роль. Генерал Узи Наркис поспешил передать в генштаб неверную информацию о том, что, якобы, иорданцы готовятся к атаке, после чего в этот район направили Иерусалимскую бригаду, призванную взять Армон ха-Нацив в кольцо. Однако приказа о начале атаки не было. Моше Даян предъявил наблюдателям ООН ультиматум с требованием удалить из здания иорданцев. Начались бестолковые переговоры: сроки ультиматума все отодвигались и отодвигались. Ситуация была абсурднейшей, ведь на самом деле Моше Даян не собирался вести военных действий в районе Армон ха-Нацив. Этот вопрос решил за него майор Амос Нейман, который отдал приказ об атаке на свой страх и риск, не получив на то никаких полномочий. В результате Армон ха-Нацив был очищен от иорданцев в течение считанных минут: отчасти легкость нашей победы объяснялась тем, что противники, разграбившие накануне принадлежавший ООН склад с алкогольными напитками, были просто пьяны. Бойцы же Иерусалимской бригады продолжили наступление в сторону укреплений «Накник», расположенных уже на иорданской территории, откуда двинулись на Цур-Бахер и Рамат-Рахель. В дальнейшем это повлекло за собой целую цепь событий, благодаря чему была освобождена южная часть Иерусалима. И все это произошло вопреки плану - благодаря инициативе одного майора.;***
В этой главке, где речь пойдет о герое Войны Судного Дня, я перехватываю у своего собеседника инициативу, поскольку знаю героя лично и неоднократно с ним беседовала. В ночь с 15 на 16 октября десантный взвод Хези Дахбаша первым принял на себя удар египтян в районе «китайской фермы», продержался в самом пекле восемнадцать часов и последним покинул место боя (очень драматичные 18 часов, если учесть, что половина отборнейшего десантного батальона вышла из строя в первые минуты боя – такого в истории ЦАХАЛа еще не было). Однако в течение более тридцати лет к десантникам, принимавшим непосредственное участие в боях за «китайскую ферму» относились так, словно их и не было. При этом небольшой участок пустыни под названием «китайская ферма» впоследствии стал неплохим плацдармом для блестящих военных и политических карьер в нашем государстве: офицеры, командовавшие осенью 1973-м на Южном фронте дивизиями, батальонами и полками, заняли ключевые посты в верхних эшелонах власти, стали премьер-министрами, министрами обороны, получили генеральские звания. Хези Дахбаш, в отличие от них, не удостоился ни высоких званий, ни наград. И даже не считается инвалидом ЦАХАЛа, хотя у него проблемы со слухом - после того, как будучи окруженным египтянами, он вызывал огонь на себя.
В течение 30 лет Хези Дахбаш выступает в воинских частях, рассказывая солдатам срочной службы о бое на «китайской ферме», и его история сильно отличаются от описанного в учебниках и от того, что они слышат в армии. Бывший десантник обнажает правду, которая и сегодня мешает многим, но они вынуждены с этим мириться, потому что Хези находился в эпицентре боя на «китайской ферме» и каждая его фраза – свидетельство не просто очевидца, но командира, участвовавшего в нем с первой и до последней минуты.
- В числе самых блестящих летчиков Войны Судного Дня я бы назвал Гиору Эпштейна-Эвена, сбившего семнадцать самолетов противника (однажды он умудрился в одиночку выиграть бой против шести египетских самолетов, сбив четыре из них, а два обратив в бегство) и Юваля Эфрата, - говорит мне между тем Ури Мильштейн. – Юваль Эфрат дважды, в нарушение существующих инструкций, совершил вылеты для того, чтобы вывезти наших десантников, обнаруженных противником во время секретной боевой операции. Благодаря его инициативе уцелел Шауль Мофаз (впоследствии - министр обороны), Амос Ярон (впоследствии – генеральный директор министерства обороны) и другие. Сам он был ранен и впоследствии летал уже только на вертолетах.
***
- Я мог бы рассказать еще о бедуине Абуль-Маджид эль-Мазаребе, который более известен под именем Амоса Яркони, дослужившегося в ЦАХАле до звания подполковника. Амос Яркони (будем называть его так) на протяжении многих лет возглавлял антитеррористическое спецподразделение «Шакед», пресекавшее подрывную деятельность на юге страны. Я мог бы рассказать так же о резервисте Офере Хаклае, уничтожившем во время Первой Ливанской войны в районе деревни Эйн-Зхальта сирийских коммандос с помощью винтовки с оптическим прицелом, благодаря чему была спасено около десятка израильтян, отрезанных от основных сил и попавших в засаду, а так же устранена помеха, препятствовавшая продвижению наших войск на Бейрут. И о сержанте Идо Анбаре, которого по праву можно считать «Эдисоном» операции в Энтеббе: именно он вспомнил о том, что здание аэропорта в Энтеббе возводила израильская строительная компания «Солель- Боне» и предложил использовать сохранившийся в ее архиве план застройки. И еще о многих других малоизвестных людях, которые сыграли свою роль в истории нашего государства и незаслуженно забыты.
«…и известных тоже», - мысленно добавляю я. Но что поделать: мы договорились с Ури заранее, что будем говорить только о тех, чьи имена известны немногим. Иначе получилась бы совсем другая статья, каких уже вышло немало - о легендарном Меире Хар-Ционе, названном впоследствии лучшим солдатом ХХ столетия; Авигдоре Кахалане, добившемся перелома в танковом сражении на Голанах в первые дни Войны Судного Дня; Ариэле Шароне, чье имя связано со многими блестящими израильскими битвами, Рафаэле Этайне и многих-многих других. Но достаточно того, что они уже известны.

4 АПРЕЛЯ 2015

"О, если бы и мне найти страну,;В которой мог не плакать и не петь я,;Безмолвно поднимаясь в вышину,;Неисчислимые тысячелетья!";(Николай Гумилев, 1916 год)…

30 МАРТА 2015

«КВАЗИМОДО», "МАТИЛЬДА" И ДРУГИЕ;Не иначе, как эти гигантские рептилии пережили века еще и потому, что способны защищаться, едва вылупляясь из яйца. В момент, когда новорожденный крокодил разбивает скорлупу, высовывая голову наружу, он уже готов тяпнуть вас за палец: его пасть полна маленьких, но очень острых зубов. Их у него 72 штуки! И это не шутка.
Что мы знаем о крокодилах в Израиле? Во-первых, Хамат-Гадер, где, помимо горячих источников имеется небольшой крокодилий зоопарк. Во-вторых, Крокодилий ручей («нахаль Таниним») в центре страны, где на самом деле нет ни одного крокодила. Возможно, когда-то они там и водились – иначе откуда бы взяться такому названию? – но, наверное, это было очень-очень давно. В третьих, крокодилы, живущие в зоопарках. И, наконец, ферма «Кроколоко» в Араве, где мне довелось побывать. Очевидно, привезенным из Африки крокодилам Израиль пришелся по вкусу: размножаются они у нас довольно быстро.
О владельце фермы Офере я слышала еще когда он жил в Кении, охотился на крокодилов и держал свой ресторанчик, где подавали деликатесный супчик – угадайте какой? Спустя годы уроженца Израиля потянуло на родину. Как говорят, в гостях хорошо, а дома лучше! Ну а мы, благодаря упорству несгибаемых израильтян, теперь имеем возможность полюбоваться на крокодилов всех размеров – от новорожденных до агроменных, достигающих в длину шести метров.
КОЕ-ЧТО О КРОКОДИЛАХ
В природе существует 23 разновидности крокодилов. Максимальная длина тела достигает восьми-девяти метров, продолжительность жизни до 150 лет (впрочем, возраст крокодила, определить довольно сложно). Каждый самец сожительствует с десятью-пятнадцатью самками. Самцы обычно крупнее и выглядят более ороговевшими и большеголовыми. Днем крокодилы отсыпаются, набираясь сил, а ночью выходят на охоту. Много лет назад гигантские рептилии в мгновение ока растерзали кенгуру в одном из израильских зоопарков, оказавшейся случайно на крокодильей территориию. При всей своей внешней неповоротливости они способны развить скорость до 60 километров в час, но обычно пробегают не более десятков метров.;Самки крокодилов приносят потомство дважды в год, вынашивая несколько десятков яиц на протяжении трех месяцев: заранее выбирают место кладки и выкапывают в песке ямку, которую затем ревностно охраняют от своих сородичей: иной раз на территории питомника вспыхивают бои, мгновенно заканчивающиеся.
Крокодилы – настоящие санитары природы. Они едят все, что угодно, даже падаль, выделяя после этого чистый кальций: их экскременты на внешний вид ничем не отличаются от кусочков мела и не имеют никакого запаха.
Крокодил не может дышать в воде, однако способен провести под водой до полутора и даже двух часов, предварительно набрав воздуха. Часто они замирают, открыв пасть и могут находиться в таком положении довольно долгое время. Спина крокодила поделена на кубики квадратной или округленной формы, заполненных желеобразной субстанцией, которые работают по типу солнечной батареи, помогая сохранять нужную температуру тела. Когда возникает перегрев, крокодил укрывается в тени, или заходит в воду.
Крокодил способен прожить без еды достаточно долго. В среднем ему достаточно пятнадцати больших порций еды в год.
Крокодилья кожа очень крепкая и пользуется в Европе большим спросом: цена на сумки из крокодильей кожи достигает нескольких тысяч долларов. А мясо крокодилов считается диетическим: розового цвета и необычайно вкусное, оно не способствует образованию в организме человека вредного холестерола. За десятки лет охотники на крокодилов нанесли природе большой ущерб: десять процентов особей не доживали даже до года. С появлением ферм для разведения крокодилов нужда в охоте отпала.
Яйцо крокодила чуть больше куриного и до появления малыша невозможно узнать, кто из него появится – самец или самка. Скорлупа состоит из двух оболочек. Но вот она разбита - появляется голова (тело еще находится в скрученном состоянии). Однако если протянуть малышу палец, крошечный обладатель 72 острых зубов может за него тяпнуть. Каждый зуб крокодила в течение жизни может обновляться до десяти раз.
Малышей в инкубаторе успокаивают музыкой. Подрастая, они устраивают драки, причем дерутся с помощью своих хвостов (у взлослого крокодила вес хвоста достигает нескольких сотен килограммов).
На носу крокодила можно разглядеть две нашлепки, которые открываются и закрываются. Уши напоминают складки: во время погружения в воду крокодил их закрывает.
Если заглянуть крокодилу в пасть, можно увидеть перепонку, закрывающую горло от проникновения воды. Во время глотания пленка открывается.
Любовные игры крокодилов происходят ночью: самец взбирается на самку сзади, при этом тела из погружены в воду.
В природе новорожденный крокодил питаются пищей, которую им приносят взрослые особи. Но в течение месяца он учится добывать себе еду сам, охотясь на жуков и рачков, в то время как его взрослые сородичи предпочитают мясо животных.
У крокодила четыре пальца на задних лапах и пять на передних, которые не участвуют в плавании. Когти есть не на всех.
ОХОТНИК И ФЕРМЕР
Владелец «Кроколоко» родился в Тверии, где жили несколько поколений его семьи. Профессиональный агроном, учился в США, несколько лет работал в управлении по охране природы Израиля. Эпопея с крокодилами началась с того, что крупная израильская фирма предложила Оферу поехать в Африку на отлов крокодилов. Он тогда ничего о них не знал и всему учился в процессе работы, побывав за четверть века в разных странах, где разводят крокодилов. Довольно долго жил в Африке, пока не решил вернуться в Араву. Офер работал на крокодильих фермах в Кении, ЮАР, Венесуэле, США. Со своей будущей женой познакомился в Кении, куда она приехала отдыхать, и увлек ее крокодильим бизнесом.
- Мне очень понравилось мясо крокодилов, которым угостил меня Офер, - смеется она. – Оно очень нежное, вкусом напоминает куриное и мясо лобстера.
- В Африке встречаются крокодилы, которых называют убийцами, - говорит Офер. - Если они однажды нападали на человека, их выслеживают и убивают. Фермы для разведения крокодилов появились в мире в середине 1990-х: в настоящее время они поставляют для нужд индустрии 95 процентов крокодильей кожи. Есть разновидность крокодилов – Офер называет их «гамадим» (карлики): поскольку на них нет спроса, и их никто не разводит, карлики постепенно исчезают из природы.
- В Израиле тоже когда-то водились крокодилы.
- Да, об этом напоминает лишь название «Нахаль Таниним» (крокодиловый ручей). Последнего крокодила в Израиле убили в 1910 году. Популяция исчезла.
ИСКУССТВО ВЫЖИВАНИЯ С КРОКОДИЛАМИ
- Вы не боитесь к ним заходить? Например, когда вам нужно вынуть из кладки яйца, чтобы перенести их в инкубатор для новорожденных? – спрашиваю я жену Офера Орли. Дом, где живет семья, расположен в нескольких метрах от самого большого бассейна, кищащего хищниками.
- О, это целый процесс. Во-первых, крокодилы не должны быть голодными: накануне их нужно обязательно покормить. Во-вторых, мы никогда не заходим в одиночку. К тому же, у нас есть специальные палки, которыми мы отгоняем наиболее активных хищников.
- А что вы с ними делаете?
- Мы отдаем их в зоопарки и живые уголки. Наши крокодилы расходятся отсюда по всему Израилю.
- У них есть имена? Вы их как-то отличаете?
- Отличать – отличаем, но имена есть только у некоторых. Например, Квазимодо вылупился из яйца с искривленным, в форме зигзага, телом. Ему уже семь лет, но дефект остался. Кстати, Квазимодо неплохо устроился в жизни, несмотря на кривизну – у него всегда есть подружки, - смеется Орли и продолжает. - В инкубаторе живет малышка Матильда, очень симпатичная самка. Когда я прошу ее открыть пасть, она поначалу упрямится, но после того, как слышит волшебное слово «пожалуйста», всегда исполняет мою просьбу, показывая острые белоснежные зубки.
- А как крокодилы относятся к друг другу? Помню, что много лет назад я видела в заповеднике Хамат-Гадер крокодилиц с одной лапой – вторая была оторвана соперницами в битве за самцов. Так мне, по крайней мере, объяснил тамошний гид.
- Наши крокодилы очень дружественны по отношению друг к другу. Образуют свои кланы – это можно заметить, когда видишь их изо дня в день. Правда, особых церемоний у них нет: если крокодилу нужно пробраться к воде, он «топает» туда по головам и спинам своих товарищей. По ночам крокодилы устраивают на ферме настоящую дискотеку, издавая звуки, напоминающие все, что угодно – от человеческой речи до мычания, мяуканья или лая. Когда они делают это вместе, это нечто!
- Они вас узнают?
- Думаю, что да. Но особенно заметно они реагируют на машину, которая привозит им еду – мы видим это по движению их тел. Крокодилы едят все, в том числе падаль, разом заглатывая пищу и переваривая ее в течение нескольких дней. Инстинкты крокодила в неволе не меняются: когда мы бросаем куски еды в бассейн, то первыми их выхватывают самые большие и сильные, поэтому нам приходится заботиться о том, что маленьким и слабым тоже что-то досталось.
- Вас не пугает такое соседство?
- Крокодил по своему уникален. Он выжил на протяжении миллионов нет. Он умен, опознает людей, понимает наши команды. Но при этом остается прежде всего хищником, у которого мгновенная реакция. Поэтому мы соблюдаем все меры предосторожности, входя на их территорию днем, когда крокодилы не так активны, как ночью. Особо опасных особей приходится предварительно отгонять специальными палками. Крокодил предпочитает свою территорию, на которой живет годами, и новое место обитания ищет крайне редко. По климату и условиям Арава напоминает Африку. Крокодилы чувствуют себя здесь комфортно.
- Какие чувства они у вас вызывают?
- Крокодил не может вызвать чувство привязанности, как кошка или собака. Даже если ты растишь его с момента выхода из яйца, он при первом же удобном случае может на тебя напасть, - отвечает Офер. - Тут не столько симпатия, сколько чувство уважения к рептилиии, которая выжила на протяжении миллионов лет, практически не изменившись. Пожалуй, только к одному крокодилу у меня есть сентимент: он живет у меня уже 20 лет, я назвал его по имени парня, которого он едва не съел, Баксом.
Шели Шрайман

29 МАРТА 2015

"Повторяй мне, душа,;что сегодня весна,;что земля хороша,;что и смерть не страшна...";(Владимир Набоков, 1918 год)

26 МАРТА 2015

"Когда с небес на этот берег дикий;роняет ночь свой траурный платок,;полушутя, дает мне Сон безликий;небытия таинственный урок...".;(Владимир Набоков, 1918 год)

22 МАРТА 2015

ПРОПУСК В ВЕЧНОСТЬ ДЛЯ МАЛЕНЬКОЙ СТРАНЫ;Как бы это не показалось странным, но в Израиле находится и немало женщин, готовых зачать ребенка от мужчин, которых уже нет на свете, но чей генетический материал хранится в одном из банков спермы. Речь идет о погибших солдатах и тех, кто скончался по причине болезни или несчастного случая. За последний десяток лет в Израиле появились на свет немало детей, зачатых от спермы умерших мужчин, которые знают своих отцов лишь по фотографии.
На самом деле, ничего странного. Что может быть естественнее желания человека продолжиться в своих детях? И тем более, что современные технологии позволяют реализовать его вопреки любым обстоятельствам – даже смерти. Вопрос лишь в том, насколько общество готово к тому, чтобы признать за умершими (или их родственниками) право на продолжение рода после смерти.
Вот, например, история солдата, погибшего в Газе во время боя. Его родителям удалось найти женщину, готовую пройти процедуру искусственного оплодотворения и родить ребенка от их сына, чья сперма хранится в одном из банков. Казалось бы, стороны договорились, в чем проблема? Однако для того, чтобы осуществить задуманное, им пришлось добиваться разрешения в суде.
Пришлось проходить судебную процедуру и родителям другого солдата, погибшего от пули палестинского снайпера в Хан-Юнисе – при том, что в отличие от предыдущего случая, имелось его устное завещание о желании иметь детей, подтвержденное близкими. В этой истории интересно и другое: когда родители солдата обратились через средства массовой информации к израильтянкам в поисках той, которая согласиться зачать и выносить ребенка их сына, им пришлось выбирать будущую мать из сорока доброволиц!
И еще один прецедентный вердикт, вынесенный судом по семейным делам в Тель-Авиве, потребовавший вмешательства юридического советника правительства: женщине разрешили использовать хранящуюся в одном из банков сперму ее скоропостижно скончавшегося мужа, которая была взята у него после смерти (современные технологии позволяют изъять способную к оплодотворению семенную жидкость из тела умершего на протяжении 72 часов с момента кончины). Хотя супруг женщины и не оставил после себя «биологического» завещания, судья учла, что родители умершего свидетельствовали о желании сына иметь детей.
Есть и примеры историй, которые уже завершились: вдова полицейского, погибшего при исполнении долга, воспитывает уже троих детей, которые были зачаты благодаря современным технологиям после его смерти. Появился «биологический» наследник и у мужчины, убитого во время уличной стычки на севере страны.
Но вот что интересно: судя по всему, и в этой области маленький Израиль впереди планеты всей. Во всяком случае, электронные средства массовой информации разных стран, и в том числе США, упоминают об израильской инициативе по созданию «солдатского банка спермы» и зачатия детей от погибших еще с 2001 года. Любопытно, насколько по-разному восприняли новость в разных странах. Наши противники пришли к заключению, что Израиль собирается заняться воспроизводством солдат-сионистов. Что же касается западных стран, то - следует ли считать простым совпадением факт, что во время второй Иракской войны американским солдатам впервые официально предлагали перед выходом на боевые операции сдавать сперму на хранение в один из существующих банков? Так или иначе, но первыми пробивали брешь в привычном сознании людей по отношению к этой проблеме все же израильтяне. Инициатива, о которой идет речь, принадлежала общественной организации «Новая семья», возглавляемой адвокатом Ирит Розенблюм.
***
- Все началось с 2000-го года, когда ко мне пришел молодой солдат и рассказал историю о том, как во время службы в армии у него началось воспаление, которое привело к бесплодию, - вспоминает Ирит. - Услышав приговор врача, он впал в глубокую депрессию, не хотел жить и целую неделю не мог заставить себя выйти из дома. Ему казалось, что вместе с надеждами стать когда-нибудь отцом он потерял смысл жизни. Со временем парень потихоньку выбрался из депрессии, у него появилась подруга, планы создать семью, и теперь он не знал, как рассказать будущей невесте о своей беде и спрашивал моего совета. Слушая солдата, я с горечью думала о том, что он мог бы избежать ужасных последствий, если бы еще в самом начале болезни кто-то посоветовал ему сдать сперму на хранение в один из банков. Это был его шанс стать биологическим отцом при любом раскладе, и он его лишился. Завершая грустную историю, скажу, что у нее все же был счастливый конец. Невеста отнеслась к известию о том, что ее жених неспособен иметь своих детей, с сочувствием. После свадьбы супруги решили воспользоваться услугами анонимного донора из банка спермы. Сегодня в их семье подрастают дети, появления которых очень ждали, - и она ничем не отличается от множества других счастливых семей.
Возможно, со временем я бы забыла об этой истории, если бы через некоторое время ко мне не обратились родители парня, получившего несколько лет назад смертельные ранения в Газе и скончавшегося уже в больнице, - продолжает моя собеседница. – Я помнила их историю по многочисленным публикациям, появившимся тогда во всех израильских СМИ: родители умершего солдата пожертвовали его органы тяжелобольным людям. Что же привело родителей погибшего солдата ко мне? Дело в том, что им попалась на глаза статья, где рассказывалось о современных технологиях, позволяющих изъять их тела умершего мужчины его семенную жидкость, которая сохраняет способность к оплодотворению на протяжении 72 часов после его смерти. Они стали задаваться вопросом: почему врачи, обратившиеся к ним с просьбой пожертвовать для пересадок органы их единственного сына, не предложили в тот момент изъять так же и его семенную жидкость и сохранить в банке спермы? Почему их лишили шанса стать бабушкой и дедушкой родного внука вопреки трагическим обстоятельствам?
И тут меня словно током ударило, - говорит Ирит. – Я подумала: а ведь в обоих случаях можно было бы избежать ненужных страданий, если бы этим людям вовремя сказали, что у них есть шанс для продолжения рода – замороженная сперма сохраняется в течение многих лет.
***
Теперь самое время задаться вопросом: почему в стране, пережившей немало войн, не существовало такого понятия - «солдатский банк спермы»? Почему на случай возможного опознания (будем называть вещи своими именами) у каждого новобранца снимают отпечатки пальцев, делают снимок его зубов, не предлагая ему так же сдать на хранение свою сперму? Ведь он может заболеть, получить ранение, погибнуть. Мало у кого в призывном возрасте есть дети. Почему же не дать молодым парням шанса стать отцом при любых обстоятельствах, учитывая все перечисленные выше риски? Почему не предлагать им - по их желанию - сохранять свой генетический материал перед переброской в район военных действий? Единственное условие, которое, пожалуй надо при этом ввести: оповещение всех, без исключения, новобранцев, о том, что у них есть возможность позаботиться о своем будущем потомстве на непредвиденный случай.
***
Вообще, у затронутой проблемы есть масса разных аспектов, начиная от философского и кончая религиозным. И в том числе, юридический: кто является наследником «генетического материала» умершего, хранящегося в банке спермы – его жена, родители или государство? Может ли считаться ребенок наследником имущества своего биологического отца, учитывая, что его родители не были даже знакомы, и сам он появился на свет после смерти отца? Существуют инструкции, предписывающие, как следует поступать в том, или ином случае. Например, когда речь идет о праве распоряжения «генетическим материалом» умершего, хранящемся в банке спермы, то здесь предпочтение отдается, как правило, его вдове, а не родителям. Насколько вообще допустимы в подобных случаях универсальные подходы? Например, в одном из «биологических завещаний», хранящихся ныне в сейфе у адвоката, женатый мужчина пишет о том, что в случае своей смерти предпочел бы иметь будущего ребенка не от супруги, а от другой женщины. Не говоря уже о том, что многие вдовы находят свое счастье во втором браке, в то время, как безутешные родители в течение долгих лет безуспешно пытаются справиться со своим горем и вернуться к нормальной жизни. Есть некая несправедливость и в том, что разрешения на пожертвование органов умершего спрашивают, в первую очередь, у родителей, но едва речь заходит о шансе для продолжения рода их погибшего сына, они почему-то отодвигаются на второй план.
Что же касается наследника, то и на этот счет имеется четкая инструкция: оказывается, малыш, появившийся на свет спустя 300 дней после смерти биологического отца, не имеет прав на его наследство. В среднем женщина вынашивает ребенка в течение 270-280 дней: если процедура искусственного оплодотворения будет сделана незамедлительно, то новорожденный появится на свет до истечения 300-дневного срока. Значит, гипотетически это возможно, но…существует другая инструкция, согласно которой сперма умершего может быть использована для оплодотворения лишь по истечении года с момента его смерти. Кстати, в вышеупомянутой инструкции есть определенная логика: женщине дается время на то, чтобы осознать всю серьезность своего намерения. Впрочем, и первая инструкция, касающееся права наследования, не лишена здравого смысла: о детях, зачатых от спермы погибших солдат, государство заботится так же, как и о тех, чьи отцы погибли: выплачивает соответствующее пособие до их совершеннолетия.
Но, по правде говоря, есть некий абсурд в том, что правила появления на свет ребенка диктуются инструкциями, распоряжениями юридического советника, постановлениями равинатских судов. Бессмысленно, по-моему, и задаваться вопросом – кому это нужно, чтобы отцом ребенка был человек, которого уже нет на свете? Во-первых, это нужно тому, кто оставил соответствующее письменное завещание, или говорил о своем желании стать отцом своим близким еще при жизни. Во-вторых, его родителям, для которых появление внуков могло бы смягчить боль от утраты сына. В-третьих, женщинам, не имеющим семьи, но желающим родить ребенка не от анонимного отца, а от мужчины, у которого есть имя, родители, родственники. И, наконец, вдовам, которые видят в ребенке, зачатом от любимого мужа, его продолжение.
Для того, чтобы общество адаптировалось к переменам подобного рода, требуется время: то, что кажется сегодня не вполне адекватным, завтра будет восприниматься совсем иначе.
Уже сейчас в Израиле появляется все больше и больше мужчин, которые не желают быть анонимными донорами, предпочитая знать своих будущих детей, - в отличие от той же Швеции, где принятие закона о праве человека знать своего отца, резко снизило число пожертвований в банки спермы. Израиль сделал еще один шаг в этом направлении: появились «биологические завещания», все больше женщин предпочитают анонимным донорам погибших, или умерших по той или иной причине мужчин. И нет ничего крамольного в том, что в нашей стране есть возможность реализовать желание мужчины, оставившего «биологическое завещание» на случай своей смерти, и женщины, предпочитающей, чтобы ее ребенок знал, кто его отец, и встречался с родственниками с его стороны.
Продолжая размышлять на эту тему, я думала и об израильских вдовах, которые мечтали родить сына, или дочку от любимого человека, но не успели. Для них появление желанного ребенка - даже после смерти мужа - было бы лучшей реабилитацией после перенесенной трагедии. На фоне любых перемен наши чувства остаются теми, что были во все времена.
…Ирит Розенблюм вспоминает, как после Второй Ливанской войны к ней стали обращаться солдаты срочной службы и молодые мужчины с севера, пережившие ракетные обстрелы. Составляя текст «биологического завещания», каждый из них делал свой выбор, решая, кому доверить свой «генетический материал» в случае смерти или тяжелой болезни: любимой женщине, родителям или государству. На момент написания статьи они были в здравии и их завещания покоились в сейфе. Надеюсь, этим мужчинам будет суждена долгая и счастливая жизнь. А если что-то и случится, то они надежно застраховали свое будущее – возможность продолжиться в своих детях даже после смерти.
Шели Шрайман

19 МАРТА 2015

"Здесь море - дирижер, а резонатор - дали,;Концерт высоких волн здесь ясен наперед....";(Николай Заболоцкий)

19 МАРТА 2015

Раньше мне казалось, что прошлое необратимо, и нам не дано переписать черновые страницы прожитой жизни набело. Но вот ведь какая штука: меняя отношение к собственным ошибкам, пусть даже совершенным много лет назад, мы на самом деле меняем себя – настоящих. Только бы хватило мужества, времени и сил собрать разбросанные камни... ;(предисловие к сборнику "Черновик одной жизни")

18 МАРТА 2015

НОЧНЫЕ МЫСЛИ;Отчего мы разучились вслушиваться друг в друга, вглядываться в красоту окружающего мира, жить не умом, а сердцем? Отчего боимся сойти с круга, участвуя в гонке за своим шансом преуспеть неважно где, ради чего и пропуская свою настоящую жизнь, которая не только коротка, но и может оборваться в любой момент? Отчего боимся встречи с собой настоящим, убегая от нее в суету внешнего мира?

15 МАРТА 2015

Время воевать и время любить... Время горевать и время надеяться... Встретившись в прошлом веке в еврейском подполье, Хана Армони и Тувья Хен-Цион обрели друг друга лишь 50 лет спустя после тяжелых потерь. У их любви, как у хорошего вина, была долгая выдержка временем.
ВСТРЕЧА ПЕРВАЯ. ДОПРОС.
Их первая встреча в 1943-м году напоминает сцену из шпионского фильма. ;Хане - семнадцать: наслышанная о Лехи *, она мечтает связаться с еврейским подпольем. Один из трех друзей-мальчишек, выдающих себя за приверженцев Хаганы (впоследствии выяснится - все они члены Лехи), говорит, что знает человека, который мог бы свести ее с нужными ей людьми.
Тувья (партийная кличка - "Хошеа") на четыре года старше Ханы, но уже имеет в еврейском подполье вес: он близок к руководству Лехи и друг Ицхака Шамира (будущего премьер-министра Израиля).
На этом мы завершим преамбулу и перенесемся в погруженный в сумерки Тель-Авив, где Хану с закрытыми глазами ведут на конспиративную квартиру. Она воображает себя Матой Хари, прислушиваясь к уличным звукам. Хана уверена, что они помогут ей потом опознать место, где состоится встреча. Хорошо, что ей приказали закрыть глаза – лучше тренировки и не придумаешь! Девушка думает о том, что эти навыки пригодятся ей, когда она станет подпольщицей. ;Наконец, ее заводят в какой-то дом и разрешают открыть глаза. Комната перегорожена растянутым на веревке одеялом: Хана не видит того, кто за ним, но чувствует, что за ней наблюдают через отверстие, проделанное посередине. Незнакомец начинает допрос: «от кого узнала о бойцах сопротивления? чего от них хочет? понимает ли, на что идет? не боится ли смерти? какие задания готова выполнять?» Очевидно, Тувью (а это был он) устраивают ответы девушки. Хане снова велят закрыть глаза и ведут обратно той же дорогой.
Через пару дней мама поручает ей купить в лавке хлеб.
Девушка садится на велосипед. По пути она вдруг слышит знакомые звуки: нет сомнения - ее вели на конспиративную квартиру именно по этой улице! Хана решает проверить себя и найти тот самый дом, где ее допрашивали. Да вот же он!
Покрутившись у входа, возвращается домой счастливая: подпольщица из нее определенно получится!
На другой день связной Лехи выходит с Ханой на связь и ведет на вторую встречу в тот же дом.
ВСТРЕЧА ВТОРАЯ. СМЕРТЬ АНГЛИЙСКОЙ ШПИОНКЕ?
Девушка заходит в знакомую комнату и вздрагивает, ослепленная ярким светом фонаря, направленного прямо в лицо. Тот, кто ее допрашивал в первый раз, по-прежнему невидим, но на сей раз в его голосе звучит сталь:
- Отвечай, что ты вчера здесь делала? Как ты нашла этот дом? Кто тебя подослал? Ты шпионка? На кого работаешь? Ты знаешь, как поступают со шпионами?
Хана пытается объясниться...да вот только верят ли они ей? Позже она поймет, что подпольщикам есть чего опасаться: их товарищей то и дело арестовывают и предают суду. Несколько человек уже застрелены при побеге.;«Как жаль, - думает она. – Вместо того, чтобы умереть за родину я буду казнена, как шпионка, ничего не успев сделать для своего народа». – Начитавшаяся книжек про разведчиков, девушка представляет, что когда подпольщики спросят ее перед казнью: «Какое у тебя последнее желание?», она ответит: «Передайте родителям, чтобы не плакали обо мне и не считали предателем». – Но в этот момент ее неожиданно отпускают. Вскоре она получает от подпольщиков первое задание. Хану опекает жена Тувьи, тоже участница Лехи, Эстер, с которой ее потом свяжет долгая, растянувшаяся на полвека, дружба.
ХАНА
Хана Гельбард (впоследствии Армони) родилась в Кельне, в семье книжного переплетчика, семья которого перебралась в Германию из Польши еще во время Первой мировой войны: отец не хотел служить в польской армии, где уже сгинул его брат. Из детства, проведенного в Кельне, Хане запомнятся стопки книг в отцовской мастерской, которые он сшивал вручную, клея на обложку золотые буквы.
...С приходом Гитлера к власти появились первые признаки грядущей Катастрофы: фашисты преследовали немцев, дававших евреям работу или что-либо у них покупавших. В том же 1933 году семья Гельбард вместе с другими евреями подалась в Бельгию - тогда это было еще возможно, а через два года перебралась в Палестину, обосновавшись в Тель-Авиве. Сначала жили в барачном лагере для репатриантов из Германии – впятером в одной комнате, потом отец Ханы снял жилье и открыл переплетную мастерскую.
- Условия были, конечно, не те, что в Кельне и Антрверпене. Продукты распределяли по карточкам, - вспоминает Хана, - но мы не чувствовали себя обделенными и радовались каждому дню. Через мастерскую отца проходило так много интересных книг: я читала запоем, а в 14 лет уже сочиняла стихи.
...Позже она напишет книгу о работе в подполье, где встретила свою первую любовь, закончившуюся трагически: англичане застрелили мужа при побеге из тюрьмы, ему было не суждено увидеть свою новорожденную дочь. ;Хана (подпольная кличка «Сара») и Хаим Эпельбаум (подпольная кличка «Элимелех») поженились в 1946-м, но вместе прожили всего четыре месяца. Во время операции, в которой оба они участвовали, Хаима арестовали и приговорили к смертной казни, впоследствии замененной на пожизненное заключение. После нескольких месяцев, проведенных в тюрьме, он пытался бежать, но неудачно...
ТУВЬЯ
Родители Тувьи, последователи Жаботинского, не поехали в Америку вопреки уговорам родни. Его отец прибыл в Палестину из Польши в 1923-м году. Устроился в Петах-Тикве кондитером и каждый день ходил на работу пешком из Тель-Авива. В 1924-м к нему присоединилась жена с четырехлетним сыном.
Тувья помнит время, когда еврейские семьи жили с арабскими очень дружно: даже дарили их детям подарки на Пурим, а во дворе все говорили на смеси двух языков.
В середине 1930-х Тувью мобилизовали в Хагану, где он познакомился с Ицхаком Шамиром и прошел курс инструктажа. Тувье врезался в память эпизод, как в 1938-м при нападении арабской банды на киббуц Ханита были убиты его товарищи. После похорон командир отряда Хаганы сказал: «Несмотря на траур, мы сейчас будем танцевать без перерыва четыре часа. Это приказ».
- Тебе, наверное, трудно это понять, - говорит мне Тувья. – Только что мы опустили в землю тела товарищей, жизнь которых оборвалась в самом начале, и вдруг – танцы! Но мы не могли иначе: нам было важно доказать себе, что мы сильные и выдержим все...
...После раскола еврейского подполья в 1940-м году Тувья в числе первых примкнул к Лехи. После одной из операций англичане преследовали одного из его товарищей, и тот вынужден был скрываться в убежище. Тувья поехал его навестить и встретил там Эстер. Это была любовь с первого взгляда, которая продолжалась полвека – до кончины Эстер.
КОНСПИРАЦИЯ
В 1942 году англичане объявили за поимку идеолога и создателя Лехи Авраама Штерна (подпольная кличка «Яир») 1000 лир: немыслимая по тем временам сумма, если учесть, что на три лиры семья могла жить в течение целого месяца! 12 февраля 1942-го года англичане обнаружили его на конспиративной квартире и застрелили. Подпольщики заподозрили, что в их рядах завелся провокатор, выдавший убежище «Яира». Во избежание подобного в будущем Тувья предложил перестроить организацию, разбив ее на маленькие группы, каждый член которой будет знать только свое конкретное задание, чтобы не выдать после ареста других подпольщиков. Добровольцам устраивали допрос с пристрастием, подобный тому, который прошла в 1943-м году 17-летняя Хана.
- Все тогда были против нас, - вспоминает Тувья. – Не только англичане, но даже «свои» – члены других еврейских организаций, считавшие нас экстремистами. Газеты, выходившие на иврите, открытым текстом писали, что мы преступники. Силы нашей организации были малы, мы ни от кого не получали финансовой поддержки. Чтобы продолжать борьбу против англичан, мы совершали налеты на банки и воровали на фермах молочные бидоны, служившие нам контейнерами для перевозки оружия. Англичане не знали от нас покоя ни днем, ни ночью: мы закладывали бомбы в их машины и административные учреждения, взрывали мосты, ликвидировали офицеров, представлявших для подполья особую опасность. В годы войны, когда другие еврейские организации предпочитали уже видеть в англичан союзников по борьбе с Гитлером, мы продолжали делать все для того, чтобы они убрались из Палестины навсегда.
«История все расставила по местам, - думаю я, слушая Тувью, - в редком городе не найдешь теперь улицы, названной в память о Лехи и Аврааме Штерне. А в том самом доме, где он был обнаружен англичанами и убит, теперь размещается музей Лехи...»
Лишь через пятьдесят лет обнаружилось, что никакого провокатора в Лехи не было, и причина гибели «Яира» - случайное и трагическое стечение обстоятельств.
НАРАВНЕ С МУЖЧИНАМИ
Хана была одной из немногих женщин, которая участвовала во всех операциях Лехи наравне с мужчинами – клеила по городу листовки, была связной, следила за передвижениями английских офицеров, начиняла апельсины взрывчаткой, подкладывала под днище машин мины, стреляла. Даже когда у нее уже была новорожденная дочь, Хана настояла, чтобы командиры Лехи не принимали этого в расчет. Крошечная Уриэлла подолгу оставалась на попечении других женщин.
Свою кличку «Сара» Хана решила взять в честь легендарной Сары Ааронсон, создательницы еврейской шпионской сети «Нили» в Палестине и покончившей собой после пыток в турецких застенках.
- Наверное, я была тогда плохая мать, - тихо произносит Хана, глядя в сторону, - но время было такое... В 20 лет мне казалось, что моя судьба будет такой же, как у Сары Ааронсон. Я не боялась смерти.
- Я не помню, чтобы у нас в Лехи была еще одна молодая мать, которая рисковала бы собой так же безудержно, как Хана. Она ведь ни в чем не уступала нам, мужчинам, - подтверждает Тувья.
...В памяти Ханы отпечатался страшный день, когда она после налета египетской авиации поехала искать свою мать среди погибших при бомбежке: отправившись на рынок за молоком для маленькой Уриэлы, та не вернулась домой. Хана шла вдоль длинных рядов тел в больничном коридоре. Лица погибших были покрыты белой тканью. Хана узнала мать по обуви...
Вернувшись домой, она увидела, как ее дочка сделала свой первый в жизни шаг, словно понимая, что отныне должна рассчитывать на себя. Подхватив малышку на руки, Хана вспомнила, как получив записку от подпольщиков с известием, что ее муж Хаим застрелен при побеге из тюрьмы в Акко, она стояла оглушенная горем в этой же комнате. Пытаясь вывести дочь из состояния шока, мама подтолкнула ее к детской кроватке. Едва различая сквозь подступавшие слезы личико малышки, которой не суждено будет встретиться с отцом, Хана увидела, что та ей улыбнулась, словно давая понять: «Ты не одна. У тебя есть я...» Уриэле было несколько недель от роду, и это была ее первая в жизни улыбка. «Теперь уже и мамы нет...У меня никого не осталось, кроме Уриэлы», - подумала Хана, прижимая к себе малышку.
...Вторым мужем Ханы стал Моше Армони, тоже подпольщик из Лехи, погибший в дорожной аварии в середине 1970-х. Хана прожила с Моше 25 лет и родила ему двух девочек (старшие дочки теперь каждую неделю добровольно дежурят в музее Лехи).
- Мы открыли музей, чтобы восстановить историческую справедливость, - говорит мне Хана. – В свое время о Лехи несли столько небылиц, что появилась потребность рассказать людям правду.
ХАНА И ТУВЬЯ
Их семьи были связаны не только общей историей борьбы в подполье, но и дружбой, которая продолжалась почти полвека. Вместе отмечали еврейские праздники, дни рождения, выезжали на природу, путешествовали... Но в какой-то момент Хана и Тувья обнаружили себя в одиночестве.
После тяжелой болезни скончалась Эстер – подруга Ханы, трагически погиб Моше – друг Тувьи. А их дети, игравшие вместе в детстве, давно выросли и покинули родительские дома. Надвигалась одинокая старость. Старшая дочь Тувьи почувствовала неблагополучие первой и сказала им: «Почему бы вам не жить вместе, вы ведь знаете друг друга уже столько лет и уже все равно что самые близкие родственники...» Тувья бросил взгляд на Хану, она улыбнулась ему в ответ и подумала: «А ведь она права: за столько лет мы стали с ним совсем родными...»
...Хана и Тувья вместе уже почти 20 лет. Портреты Эстер, Хаима Эпельбаума и Моше Армони висят на одной стене, напоминая супругам о молодости, которую уже не вернешь, но которую вряд ли забудешь.
Рядом - картины Ханы, на полке - сборники ее стихов и прозы, фотографии товарищей по подполью... Их дом, собиравший когда-то много гостей, превратился в хранилище памяти о тех, кого уже давно нет на свете.
- Сегодня мы собираемся вечером в музее Лехи в память о замечательной девушке Рут, которая ушла от нас недавно. Она входила в одну из подпольных групп - «дети Раананы», может, ты слышала о такой? – спрашивает меня Тувья, а Хана добавляет. – Приходи тоже. Мы будем петь песни, которые пели в подполье. Там будут все «наши». Уже не так много нас осталось...
...Я благодарю за приглашение и, перед тем, как побежать к автобусной остановке, оглядываюсь еще раз, чувствуя, что они провожают меня взглядом. Мне кажется, я вижу другую Хану – с темными, как на портрете из ее книжки, волосами, еще не тронутыми сединой. И у Тувьи – густая борода, ветер треплет кудри – как на старой фотографии из альбома. Они смотрят на меня и машут руками вслед.
Шели Шрайман ;из сборника "Маленькая страна с пропуском в вечность" @;
Примечания:;* Лехи (сокращенное от Лохамей херут Исраэль, в переводе на русский – борцы за свободу Израиля) – радикальная сионистская подпольная организация в Палестине, действовавшая против британского мандата в Палестине с 1940 и до образования государства Израиль. ;*Хагана (в переводе на русский – оборона, защита) – еврейская военная подпольная организация в Палестине, существовавшая с 1920 по 1948 год и защищавшая еврейские поселения, впоследствии стала основой для создания Армии обороны Израиля.

9 МАРТА 2015

МАРТОВСКИЕ СТРАДАНИЯ;Начну с одной необычной мартовской истории. Подруга не без содрогания вспоминает, как однажды получила от мужа по случаю 8 марта «вечноживой букет», который он купил у одной старушки буквально «под занавес», поскольку полки всех цветочных магазинов к тому часу были уже пусты. Букетик состоял из крашеных бессмертников, кои обычно раскупаются в «родительский день» посетителями кладбищ. Пожалуй, с этой «чернушной» историей может соперничать лишь одна, которую мне довелось услышать в актерской компании:
Вырвавшись впервые во времена железного занавеса на зарубежные гастроли в Америку, артисты с тоской глядели на сияющие витрины, понимая, что вряд ли смогут купить своим домочадцам подарки на ту скудную валюту, которую им выдали накануне поездки. И вдруг – о чудо – они набрели на магазинчик с потрясающе дешевыми мужскими рубашками, белыми «ночнушками» и импортным мылом. К радости торговцев «русские» смели с полок весь товар. Только вернувшись в Союз и вытащив рубашки из целлофана, артисты обнаружили, что те застегиваются на спине, а стало быть, куплены вместе с саванами и мылом для обмывания покойников в магазине похоронных услуг.
…Пожалуй, самый оригинальный подарок к дню восьмого марта получила моя приятельница. Дело было в бывшем Союзе, в голодное перестроечное время. Профсоюзная организация предприятия, где она работала, решила порадовать женщин продуктовыми наборами. Созвонились с подшефным совхозом – те обещали помочь.
И вот наступает 8 марта. В полдень на проходной появляется совхозный грузовик, груженный…живыми цыплятами-переростками. Каждой женщине выделяют птиц строго по количеству членов семьи. Моя соседка получает четырех пернатых, звонит домой и просит сыновей, поскольку те уже вернулись из школы, подойти на проходную с большой сумкой. Она строго наказывает детям не открывать сумку до ее прихода и ни в коем случае не выпускать цыплят. Но те, придя домой, поступают ровно наоборот. Разве они могут упустить шанс поиграть с живыми игрушками? Цыплята с перепугу обгаживают в квартире не только пол, но и стены.
Взрослые возвращаются с работы рано – укороченный день. Муж приятельницы, человек тонкий и ранимый, завидев цыплят, приходит в ужас и наотрез отказывается что-либо делать с этими «бедными птицами». Он предлагает жене пригласить для проведения экзекуции профорга: «Раз он вам ТАКОЕ подарил, пусть сам и режет!» Произнеся эту тираду муж запирается в спальне. Младший сын от страха прячется под одеяло в детской. Однако кушать хочется всем. Тем более - в праздник. А в холодильнике – шаром покати.
Приходится слабому полу проявить силу, потому как сильный сдался, капитулировал и выбросил белый флаг. Приятельница закрывается в туалете и, сидя на унитазе, в полуобморочном состоянии предает пернатых смерти над медным тазом для варки варенья. Бедных птичек ей помогает держать старший сын. И что интересно: впоследствии он стал известным хирургом и в пору еще более жуткого дефицита и всеобщего воровства, когда у него прямо из операционной «увели» хирургическую пилу, обошелся обычной циркулярной, предварительно ее продезинфицировав, поскольку больной, нуждавщийся в срочной ампутации нижней конечности, лежал уже под наркозом на столе.
***
Мне вспоминается еще одна история, так же случившаяся в канун 8 марта. По случаю праздника в нашем «Гастрономе» выбросили свежую рыбу. В эпоху тотального дефицита все почему-то употребляли по отношению к продуктам и товарам исключительно два слова – «выбросили» и «дают». Так вот, в тот день в «Гастрономе» «выбросили» рыбу. И хотя возбужденная очередь передавала по цепи, что «дают» живую рыбу, на самом деле та была хорошо вморожена в лед и продавалась прямо с этим льдом, отчего ее вес увеличивался. В те времена торгаши постоянно шли на разные хитрости, чтобы искусственно увеличить вес товара, списать недостающее на «усушку» и «утруску» - самим подкормиться и подкормить «нужных» людей. Например, рядом с мешками сахара ставили ведро воды. Сахар впитывал воду и мешки становились тяжелее. Однако, я отвлеклась.
Мама принесла домой рыбу со льдом. То были караси. И когда лед растаял, они вдруг ожили. Завидев чудо, мы с сестрой заорали благим матом и тут же понеслись за ведром. Весна в тот год была холодная, реки еще лежали подо льдом, а у нас на кухне – представляете себе?! – плавали в ведре караси, и мы кормили их хлебными крошками.
Едва родители заикнулись о рыбной ухе, мы с сестрой ударились в такой дружный рев, что им пришлось сразу капитулировать. ;Караси прожили у нас всю весну. Они выросли и очень растолстели. Но летом возникла проблема. Мы уезжали на каникулы к родне в деревню. А куда девать карасей? За долгие месяцы они стали для нас совсем родными, мы дали им имена и ни за что не спутали бы Кешу с Гришей, а Ташу с Машей. «Попрошу соседку, чтобы подержала их у себя до нашего приезда», - решила мама.
Соседку звали Зоя, но за глаза ее все звали «певичкой». У Зои было лирико-колоратурное сопрано, и она пела в опере. Впрочем, жильцам нашего дома в театр можно было и не ходить: после обеда Зоя репетировала, оглашая округу соловьиными трелями, и все слушали оперные арии бесплатно. Если другие соседи забегали друг к другу за солью или спичками, то Зоя – исключительно за сырыми яйцами: без них ее голос не звучал. Так она это объясняла.
Итак, ведро с Кешей, Гришей, Ташей и Машей торжественно было вручено Зое. Правда, мне сразу не понравилось, как блеснули глаза соседки при виде карасей, но она так клятвенно обещала маме сберечь «этих милых рыбок», что сомнения отпали, и мы отбыли в деревню со спокойной душой.
Конечно, мы с сестрой очень скучали по нашим карасям… Вернувшись в город и не успев распаковать чемоданы, мы тут же стали требовать, чтобы мама пошла к соседке забирать наших любимцев, - и сами потащились за ней.
Зоя долго не открывала, а когда возникла на пороге, то вид у нее был такой виноватый, что мы сразу все поняли. Соседка сообщила, что наши караси приказали долго жить. «Может быть, жара их доконала или заболели чем-то, я слышала, и у рыб бывают какие-то болезни, вы уж извините…не уберегла», - оправдывалась Зоя, а я, глядя на нее, вспоминала, как блеснули зоины глаза при виде карасей, когда мы вручали ей ведро.
Не знаю, как съеденные Зоей караси повлияли на ее голос, стал ли он звучать лучше, но мы с сестрой так горевали по поводу их утраты, что мама не выдержала, сломалась: «Девочки, хотите, мы с папой купим вам аквариум с гуппиями?» Это предложение только добавило соли нам на раны. Разве могли какие-то глупые гуппии заменить нам Гришу, Кешу и Ташу с Машей? Мы продолжали скорбеть. А потом наступила осень, в школе начались занятия, и история начала постепенно забываться.
***
А теперь расскажу восьмомартовскую «страшилку», которую я услышала от своей родственницы. Дело было в 1953-м году, когда ее отец – старый вояка, дослужившийся до майора, еще не демобилизовался и был комендантом военного городка. 5 марта Сталин умер и страна погрузилась в траур. Майор сказал жене и дочерям: «Из дома в эти дни не выходите. Мало ли что…» Наученный горьким опытом, он боялся даже собственной тени. Поскольку особо делать было нечего, жена майора решила обновить побелку к празднику 8 марта – тем более, что ремонта в казенной квартире еще ни разу не делали, а жили в ней уже не один год. Известь нашли в сарае, и семейство дружно принялось за работу. Когда сняли со стены вешалку и все, что на ней висело, неожиданно обнаружили под ней большой холст, прибитый к стене тыльной стороной. Очевидно, предыдущие жильцы приспособили его, чтобы не пачкать одежду побелкой. Вытащив гвозди, майор перевернул холст и …схватился за сердце: перед ним предстал во всей красе генералиссимус в полный рост - в парадном белом кителе с золотыми погонами и фуражке с кокардой. «Боже мой, - произнес он дрожащим голосом, - какое счастье, что мы здесь одни и обнаружили этот холст после ЕГО смерти. Если бы кто-то увидел, что у нас Сталин лицом в стенку, меня бы просто расстреляли…»
***
Кажется, я начинала этот рассказ с истории о подарках... Так вот. Самый необычный подарок я получила от своей дочери много лет назад. Ей тогда было двенадцать лет, она мечтала завести какого-нибудь милого зверька, а я все не соглашалась, поскольку в ту пору мы жили на съемной квартире, да еще с соседями. И дочь решила проблему хитроумным способом – она подарила мне на праздник маленького серого кролика, купленного в зоомагазине за 20 шекелей. Поскольку это был подарок, то отказаться от него я, естественно, уже не могла. Кролика назвали Унькой и поселили на балконе. Вообще-то он был очень милый и скоро стал совсем ручным. Когда Уньку брали на руки, он даже лизал членов семейства в шею, подобно щенку. На балконе висели желтые шторы, на которых кролик любил раскачиваться, как на качелях, умудряясь перебраться на них с кресла. Через год Унька умер от какой-то инфекции, и мы переживали его потерю очень тяжело. Больше «живых» подарков в нашей семье не дарили.
***
Но хватит о страшном и грустном. Тем более, что у меня осталась в загашнике одна смешная история. Когда я жила еще в России и работала в городской газете, при нашей редакции существовала общественная приемная, где дежурили пенсионеры. В общем-то, это были совсем не простые пенсионеры, а заслуженные – бывшие стахановцы, орденоносцы, победители соцсоревнования. Среди этой славной гвардии числился даже один латышский стрелок. И хотя он ходил уже с палочкой, сильно сгорбившись, взгляд у него был еще тот – прежний, с профессиональным прищуром и стальным отливом.
Общественная приемная выполняла роль своего рода фильтра, оберегая журналистов от странного люда, который испытывал к работникам пера необъяснимую любовь, приобретающую порой параноидальные формы. Старая гвардия стояла на передовой насмерть, выдерживая атаки склочников, кляузников и просто сумасшедших. Но это так, к слову… На самом деле речь пойдет об одном старичке, который был уже настолько стар, что не мог вести прием, но все равно с завидной регулярностью захаживал в редакцию, заглядывая поочередно во все кабинеты и говоря их обитателям: «Здрассьте!» У него была странная фамилия (а может, все-таки кличка?) – Абу. Поскольку легенда приписывала этому странному старичку факт, что он в 1917 году на каком-то митинге видел живьем самого Ленина, и, может быть, даже на броневике, о нем так и говорили: «Абу, который видел Ленина».
Напротив нашей редакции располагался крытый городской рынок, куда мы обычно отправлялись во время обеденного перерыва. Там продавалось все – от страшного вида картошки, очевидно, собранной во время ненастья, до отделанных кружевами лифчиков. Вот за этими самыми лифчиками мы и отправились в канун 8 марта. Самый подходящий день! На сей раз были только большие размеры – на внушительную Наташу Иванькову из отдела писем. Она купила сразу два лифчика. Естественно, без примерки, на глазок. Не раздеваться же на виду всего рынка! Вернувшись в редакцию, Наташа тут же начала примерять обновку, забыв при этом запереть дверь. И в этот момент в кабинет заглянул Абу. Увидев Иванькову в неглиже, а точнее будет сказать, во всей красе ее кустодиевских форм, старичок опешил, и вместо привычного «Здрассьте», у него вырвался из горла какой-то странный звук, напоминающий орлиный клекот. 8 марта стал поистине решающим днем в его жизни, можно даже сказать, перевернувшим его судьбу, потому что с этой минуты все звали его уже не иначе, как - «Абу, который видел Иванькову». О том, что старичок когда-то видел живьем Ленина, и, может быть, даже на броневике, уже никто не вспоминал.
***
Ну а теперь пришло время произнести хотя бы пару слов и о любви. Потому что без нее все вообще теряет какой-либо смысл. И не только в женский праздник. Когда-то, очень давно, у меня написались такие строчки:
«…Все люди на земле ждут, по сути, одного и того же - любви. И вот она однажды стучится в их дверь, а они запираются от нее на все засовы. Они-то ждали сияющей красавицы в мехах и бриллиантах, а на пороге стоит неприметная простушка. "Иди, иди отсюда, попрошайка, Бог подаст, нечего здесь топтаться". А потом горестно вопрошают небеса в конце жизни: "Мы так ждали, так надеялись! Почему же нам ЭТОГО не дали?" "Вам давали, да вы не приняли", - отвечают с небес. "Когда?" - "А вот тогда...." - "Но разве то была любовь?" – «Для того, чтобы распознать ее, у вас есть сердце…"
И мне остается добавить к ним всего чуть-чуть:
Каждая женщина должна знать, что она Королева. Это во-первых. Даже если ее Король еще в пути, пусть она это знает уже сейчас.
Королевами нас делают Короли. Это во-вторых, и пусть об этом знают мужчины.
Ну а напоследок несколько пожеланий и не только в связи с женским днем:
Тем, кто счастливы - поделиться своим счастьем с другими.
Тем, кто еще не встретил - надеяться и знать, что это обязательно случится.
Той, что считает себя дурнушкой - знать, что в глазах ее Короля нет никого прекраснее ее.
Тем, кто расстался - вспоминать только хорошее и знать, что самое лучшее еще впереди.
Тем, кто еще не понял, что главное счастье живет внутри нас, а не поджидает где-то на дороге - срочно это понять!
Тем, кто еще не любил – наконец, полюбить!
И тогда - "и все мы будем счастливы когда-нибудь, Бог даст". И не только под музыку Вивальди.
Шели Шрайман

8 МАРТА 2015

Попали мы сегодня с Брателлой в засаду. Раз в году, в канун Пурима, в Тель-Авиве собирается нечисть. Но нынче зомбики были особенно активные, потому как полнолуние, и едва не загрызли Брателлу. А потом мне пришлось спасаться бегством и от Брателлы, потому как укус зомби даром не прошел: оборотился Брат. Страшная ночь, страшные времена...

6 МАРТА 2015

"...и приду ли опять в этот лес, напоенный;Ароматом весенним и блеском лучей...";(Иван Бунин)

5 МАРТА 2015

Вот за что я еще люблю израильтян, так это за их непосредственность и чувство юмора. Сегодня увидела на рынке Кармель табличку: "Сирийские оливки друзов. Это просто сукин сын". ("сукин сын", как я поняла, в данном случае означало не ругательство, а оценку высшего качества продукта).;- Только что сделал. Попробуй, - предложил мне торговец.;...Оливки выглядели аппетитно, но сколько же этот "бен зона" натолкал в них чеснока!)))

4 МАРТА 2015

Однажды в Пурим (дело было в Израиле) я превратилась в Пеппи Длинныйчулок и настолько заигралась, что с трудом вышла из роли. Туська и Бу очень смеялись, когда смотрели этот ролик.

2 МАРТА 2015

"День кончился. Что было в нем?;Не знаю, пролетел, как птица.;Он был обыкновенным днем,;А все-таки — не повторится" (Зинаида Гиппиус, 1928 год).

28 ФЕВРАЛЯ 2015

"Да разве могут дети юга,;Где розы блещут в декабре,;Где не разыщешь слова «вьюга»;Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине;И не слиняет ни на час,;Где испокон веков поныне;Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,;Хоть на минуту, хоть во сне,;Хоть ненароком догадаться,;Что значит думать о весне,
Что значит в мартовские стужи,;Когда отчаянье берет,;Все ждать и ждать, как неуклюже;Зашевелится грузный лед.
А мы такие зимы знали,;Вжились в такие холода,;Что даже не было печали,;Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,;Сухой пургой ослеплены,;Мы видели, уже не видя,;Глаза зеленые весны".;(Илья Эренбург, 1958)

25 ФЕВРАЛЯ 2015

ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ...;...В жизни каждой женщины, даже маленькой, неизбежно наступает момент, когда появляется Он. Его звали Вадик. Он носил короткие штанишки на одной лямке и рубашку в светло-зеленую клеточку. В каком бы углу двора Вадик не находился, я чувствовала его присутствие даже спиной. А те немногие слова, с которыми он иногда обращался ко мне, помню до сих пор. Вадик играл с мальчиками в машинки и вопросами пола не интересовался. Девочки же были заняты не столько куклами, сколько бесконечным «шахер-махером». Оставляемые родителями в раздевалке под огромным портретом Сталина с девочкой на руках (тиран уже давно умер, и позади был ХХ съезд, развенчавший культ личности, но портрет почему-то еще висел), мы тут же извлекали из детских сумочек «богатства» (кусочки разноцветного стекла, бусики и прочую дребедень) и начинали меняться. Однажды, когда я пыталась произвести, по мнению девочек, неадекватный обмен, меня дружно побили. Но чаще били Лариску. Причем, без особого повода. Она была тихая, сопливая, у нее не было сумочки с «богатствами», и с ней вообще никто не дружил.
Мы были все время чем-то заняты: закапывали в разных углах двора фантики под кусочками стекла («секретики»), заворачивали в одеяльца кукол и укладывали их спать. Мальчишки играли на своей территории в войнушку и машинки. К девочкам лип лишь один из них, имени которого я уже не помню. Мальчики его не жаловали, и он все время просился в наши игры. Но однажды случилось «ЧП»: воспитательница застала его за неприличным занятием - подглядывал за писающей девочкой - и поставила в угол.
Завершая рассказ про свою первую любовь, скажу, что однажды, когда мы были уже в выпускной группе садика, кому-то из девочек пришла в голову мысль поиграть в «дом». «Мам» у нас было хоть отбавляй, а «пап» - ни одного, и мы впервые позвали мальчиков. На пары всех разбивала наша предводительница Надя (эта девочка была самой высокой в группе и хорошо дралась). И тут случилось чудо: мне достался Вадик. Я хорошо помню тот момент, когда мы, взявшись за руки, отошли в сторону, и как затрепетала моя душа. Подробности игры память не сохранила, осталось только ощущение абсолютного счастья: впервые Вадик был так близко и играл только со мной. После садика его отдали в другую школу, и больше я его не видела. Разглядывая фотографию Вадика на снимке нашей детсадовской группы, я не могу представить на месте хрупкого белокурого мальчика толстого дядьку с сильно поредевшей шевелюрой. Скорее он видится мне постаревшим, но по-прежнему мужественным Клинтом Иствудом.
Потом была череда мимолетных школьных влюбленностей – с неизменными записочками и чернильным сердцем на парте, пронзенным стрелой. В девятом классе меня перевели в престижную школу, куда записывали после собеседования и экзамена. Она находилась в центре города - в здании бывшей женской гимназии. Здесь было восемь старших классов, мне выпало учиться в классе под буквой «е», куда набирали гуманитариев. В отличие от физиков и математиков, где на 20 мальчиков приходилось четыре девочки, в нашем классе все было наоборот: 25 девочек и четыре мальчика. И самого красивого из них опять-таки звали Вадик. В отличие от других парней из нашего класса, он был очень взрослый, с низким мужским голосом и пропахший табаком. Жил Вадик почему-то с бабушкой - может, у него вообще не было родителей? - мечтал стать актером, ходил в театральный кружок при местном ТЮЗе и даже иногда выходил на сцену в массовке. Мальчики держались в классе особняком, на уроках неизменно занимали две задние парты, и предводителем этой маленькой компании был, естественно, он.
Понятно, что все девочки нашего класса были поголовно влюблены в Вадика, а он ни с кем не «ходил», как тогда выражались, потому как всецело был поглощен своим театральным кружком. Поскольку Вадик был ничей, каждая девочка в своих грезах считала его своим и ни к кому не ревновала. Ему посвящались страницы тайных дневников, писались неотправленные письма. Возможно, Вадик и догадывался об этом, но просто не придавал значения – его мысли были заняты другим. Идиллия продолжалась всего год, потому что в десятом классе у всех девочек неожиданно появилась соперница: в Вадика влюбилась наша классная - Валентина Ивановна, или Валентина, как мы звали ее за глаза.
Худенькая, моложавая, с пышной прической, в строгом приталенном костюмчике, одинокая, она всецело посвящала себя школе. К Валентине постоянно ходили ее бывшие ученики с букетами цветов. Мы тоже полюбили свою классную за неформальные отношения, вылазки на природу и внеклассные посиделки у нее дома, где читали при свечах свои стихи. Надо ли говорить о том, что к урокам истории готовились все – даже те, кто этот предмет терпеть не мог: никто не хотел огорчать Валентину. Девочки доверяли классной свои самые сокровенные секреты. Мальчики мчались в кабинет истории по ее первому зову, закрепляя расшатавшийся шкаф, или перевешивая портреты великих деятелей. А Вадик – тот даже пару раз удостоился особой чести, собирая книжные стеллажи в ее небольшой однокомнатной квартирке.
И вдруг наш класс стал свидетелем каких-то странных событий. Однажды Вадик принес классной цветы, причем, в совершенно обычный день - не 8 марта и не 1 сентября, как мы, а Валентина, часто получавшая букеты от своих бывших учеников, давно закончивших школу, отреагировала как-то странно - вспыхнула и смутилась. Потом Вадик стал задерживаться после урока в кабинете истории, всякий раз находя для этого какой-либо предлог. Однажды кто-то увидел, что он провожал классную до троллейбусной остановки.
Первой неладное заподозрила Тамарка, которая, в отличие от нас, «бегала» за Вадиком безо всякого стеснения и даже умудрилась раздобыть бог весть где его фотографию. Она сразу почуяла в Валентине соперницу и тут же нахамила ей при первом удобном случае. Все были в шоке, а Валентина почему-то отреагировала довольно спокойно. Как будто чувствовала какую-то вину перед своей ученицей. Тамарка продолжала сходить с ума от ревности и отныне называла Валентину не иначе, как «вобла».
И вдруг все изменилось. Вадик – без пяти минут «медалист» - все чаще пропускал уроки истории, а когда являлся, Валентина к нему жутко придиралась, часто поднимала с места, задавала слишком много вопросов, стараясь не встречаться с ним взглядом и ставила четверку даже когда ответ был безукоризненен.
Вадик, утомленный пристрастным отношением влюбленной учительницы (он собирался поступать в театральный и очень надеялся на «золотую медаль»), начал ей грубить. Валентина всякий раз вспыхивала до кончиков волос и предлагала ему немедленно покинуть класс, обращаясь при этом не по имени, как прежде, а по фамилии и на «вы». Вадик не торопясь складывал тетрадь и учебник в портфель и спокойно шествовал к двери, не удостаивая классную взглядом.
Конфликт все усугублялся. Теперь уже все в классе понимали, что за пристрастным отношением Валентины к Вадику стоит не что иное, как месть отвергнутой женщины. Естественно, мы встали на защиту героя своих девичьих грез, объявили Валентине бойкот и сорвали урок, отправившись гулять на плотинку всем классом, благо, морозов уже не было и стояла весна.
Валентина сдалась без боя. Она не пошла ябедничать к директору, а просто на другой день ушла в длительный отпуск «по семейным обстоятельствам». Так что экзамены мы сдавали уже без нее. Не явилась Валентина и на наш выпускной. Вадик, получив заветную «золотую медаль», уехал поступать в Москву - с тех пор никто о нем ничего не слышал. Пожалуй, мы оказались единственными среди бывших учеников Валентины, кто не носил ей цветов после окончания школы.
Я встретила нашу классную спустя много лет на плотинке – постаревшую и словно высохшую от времени. Ее по-прежнему пышные волосы стали совсем седыми. Валентина медленно брела по направлению к школе, и при виде ее мое сердце предательски сжалось.
***
«Про это» я впервые услышала, когда еще училась в первом классе. Моя подружка с нижнего этажа, предварительно взяв с меня страшную клятву («только никому не говори, поняла, а то меня мамка убьет!»), сказала мне, что ее мама и папа – тут она произнесла какое-то непонятное слово. «А что это такое?» - простодушно спросила я. Верка показала мне на куклах. «А для чего они это делают?» - не поняла я. «Чтобы дети были», - ответила моя просвещенная подруга, которая была старше меня на целых два класса. Клятву я нарушила в тот же вечер. Мои родители собирались в театр, а я вертелась перед зеркалом, накручивая на пальцы свои жидкие косицы, и запретный вопрос уже вертелся на языке, я едва сдерживалась, но неожиданно выпалила, поймав в зеркале мамин взгляд: «А Верка говорит, что ее мама и папа, - добавив то самое непонятное слово, - и продолжила, - «А вы с папой тоже?». «Что?!?» - побледнела мама. В довершение к тому, что она выросла в деревне и к родителям всю жизнь обращалась на «вы», моя мама была еще и учительницей. Быстро справившись с эмоциями, охватившими ее после моей тирады, она вышла из комнаты и вполголоса говорила о чем-то в прихожей с отцом – так, чтобы я не услышала. Потом они вернулись, папа взял меня на руки, а мама спокойно сказала: «Все это глупости, доченька, забудь про это и никогда не говори таких слов». На следующий день родители жутко лупили Верку – ее отчаянные вопли доносились до нашей квартиры. Я чувствовала себя предательницей, но то непонятное слово каким-то непостижимым образом сразу выветрилось из моей головы. Так что когда мы начали говорить с девчонками «про это» в пятом или шестом классе, для меня это было как в первый раз. И когда мама, складывавшая мои вещи в рюкзак накануне отправки в пионерский лагерь, вдруг решила заговорить со мной на тему полов, с непривычной интонацией и тщательно подбирая слова, я ужасно смутилась и тут же выпалила в ответ, что «все про это знаю, мне девочки рассказали».
***
Как известно, между теорией и практикой лежит целая пропасть. До окончания школы все мы в вопросах пола были теоретиками, а вот моя лучшая подружка Светка после восьмилетки пошла учиться в техникум, и один из ее одногруппников, который уже успел отслужить в армии, быстро объяснил ей, что к чему – причем, на практике. Светка тут же примчалась ко мне, прихватив по дороге еще и Ирку. «Знаете, девочки, - торжественно сказала она, - кажется, я вчера стала женщиной». Мы потрясенно молчали. Светка тоже замолкла, напустив на себя загадочный вид, а Ирка вдруг выпалила невпопад: «Я тебя всегда уважала, Светка, но сейчас уважаю еще больше». Оправившись от известия, мы тут же начали выспрашивать подробности события и в итоге пришли к выводу, что на самом деле теория довольно основательно расходится с практикой. Нам это представлялось как-то совсем иначе, более возвышенно что ли. «А потом Толик надел трусы и пошел в уборную», - рассказывала Светка. «Вы теперь поженитесь?» - этот вопрос, естественно, могла задать только учительская дочка, воспитанная в строгих правилах, то есть, я. «Не знаю», - по Светкиному лицу было видно, что она впервые задумалась о последствиях. «А вдруг у тебя будет ребенок?» - подлила масла в огонь Ирка.
На следующий день мы отправились в женскую консультацию, где ни одна из нас, естественно, еще ни разу не была. Ирка по дороге струсила и честно в этом призналась: «Девочки, я вас в скверике подожду, ладно? А то вдруг меня мама увидит? Как я ей потом объясню – зачем ходила в женскую консультацию». Мои родители в это время были точно на работе, поэтому я пошла со Светкой до конца. И даже просочилась вслед за ней в кабинет врача, назвавшись сестрой, чтобы Светке было не так страшно.
Врачиха была здоровенная, как гренадерша, и совершенно квадратная – без малейшего намека на талию. «Ладно, посиди тут, пока мы будем в смотровой», - буркнула она мне. «Смотровой» назывался уголок кабинета, отгороженный занавеской, поэтому я слышала весь их разговор. «Тебе сколько лет?» - спросила врачиха. «Шестнадцать, - ответила умирающая от смущения Светка и попросила, - тетенька, посмотрите, пожалуйста, я уже женщина или еще нет?». Лучше бы она этого не говорила. Потому что врачиха тут же обрушилась на нее всей мощью своей добродетели. «16 лет и уже с парнями шастает! – возмущенно выкрикнула гренадерша. – Интересно, что думают твои родители? Я бы на их месте так отходила тебя ремнем, чтоб неделю сидеть не могла. Совсем распустились. А потом в подоле приносят – сиротские дома полны-полнешеньки».
«В подоле» Светка не принесла. Несмотря на то, что она пила отвар из семян петрушки, сидела в горячей ванной и ставила на живот горчичники, ее по-прежнему тошнило. И тогда девчонки из группы, где она училась, просто скинулись - кто сколько мог, и Светка втайне от родителей поехала в пригород к какой-то старухе – в ее подпольный абортарий. «Бедная Светка! Какой ужас!, – сокрушалась Ирка и добавляла, - уж я-то к себе никаких мужчин до свадьбы не подпущу!»
Впрочем, у истории был хороший конец, и женская судьба Светки сложилась вполне счастливо. Впоследствии она вышла замуж за студента юридического факультета, с которым прожила лет 30 и живет до сих пор. Поначалу родители сопротивлялись светкиному выбору – оба они работали в торговле, и Светкин дом по тем скудным временам был «полной чашей», а тут нищий студент на шею. «Подкинули его нам, как говно на лопате, - сокрушенно произносила тетя Тамара, - корми теперь, пока выучится». Однако, впоследствии нищий студент сделал неплохую карьеру, дослужившись на поприще юриспруденции до судьи областного значения. Он посолиднел, отрастил животик, обзавелся «Волгой» и двухэтажной дачей. Светка продожала работать, хотя могла бы и преспокойно сидеть дома, занимаясь воспитанием детей, благо, теперь и ее собственный дом, как и родительский, был «полной чашей». Теперь у нее подрастают внуки, и тридцатилетие со дня свадьбы семья отмечала в самом престижном ресторане города.
***
Когда мне выпало рожать, действо происходило в больнице, именуемой институтом охраны материнства и младенчества, а в простонародьи ОММ. В просторном помещении на допотопных железных кроватях страдали пять или шесть женщин, кричащих на разные голоса. Особенно запомнилась одна, возмущенно вопившая: «У самого как у воробья, а я теперь мучайся!» Мне в силу воспитания было неудобно присоединяться к общему хору, я воображала себя партизаном на допросе и сдерживалась из последних сил, так что акушерка время от времени обеспокоено спрашивала: «А схваточки-то у вас, мамаша, есть, или прекратились?»
После родов я оказалась в палате на семь человек. На вторые сутки женщины занавесили окно простыней, потому что вокруг ОММ водилось полно извращенцев, которые за нами подглядывали. Нянечка, убиравшая палату, рассказывала, что у них повсюду спрятаны складные лестнички, по которым они с наступлением темноты карабкаются наверх, чтобы заглядывать в окна. А одну женщину, которая лежала в соседнем отделении на сохранении, так напугали, что она чуть не родила раньше срока. «Пошла мыться в душ и вдруг видит - сверху рожа в окошке пялится. Тьфу, прости господи!», - сплевывала нянячка на пол, ожесточенно шаркая по нему шваброй. В те времена не было порножурналов и порнофильмов, а в бани народ уже не ходил – у всех в доме были ванные. Так что извращенцы всех мастей устремлялись под окна родильных домов.
***
О том, на что способна ревнивая женщина, я узнала, когда еще училась в школе. Мы с подругой пошли в театр на оперетту «Летучая мышь». После окончания спектакля народ устремился в гардероб. В очереди перед нами стояла пара – лысый невзрачный мужичок с видом бухгалтера и вульгарного вида блондинка с крашенной перекисью «химией» на голове. И вдруг на этих двоих налетел смерчь в виде плохо одетой толстой тетки, учинившей над мужиком и «разлучницей» настоящую расправу с помощью видавшей виды авоськи. При этом она во все горло выкрикивала непечатные слова, среди которых чаще всего упоминалось то, что на букву «б». Называется, «сходили в театр».
Моя подруга, от которой ее парень ушел к другой девчонке, не устраивала никаких публичных сцен. Она просто по-снайперски суживала глаза и негромко произносила «чтоб она сдохла!» - с таким выражением лица, что по спине бежал холодок и сомнений на этот счет не оставалось: разлучница непременно сдохнет!
Когда я стала старше, то поняла, что коварству ревнивой женщины нет предела. Она даже готова подружиться с соперницей, выведав у нее все секреты, чтобы ударить по ней потом ее же оружием и вернуть возлюбленного. И можно не сомневаться в том, что когда она обнимает свою более удачливую «подругу» и клянется ей в любви, в ее голове вихрем проносится сакраментальное - «чтоб ты сдохла!».
Когда я стала еще старше, то поняла, что есть женщины, способные прощать и не испытывать зла к сопернице, но их не так много.
Шели Шрайман (из сборника "Черновик одной жизни")

23 ФЕВРАЛЯ 2015

Разыскала недавно в Белоруссии своих кузенов, с которыми не виделись целую жизнь, а как будто не расставались, потому что у нас было одно на всех ;ЛЕТО В ДЕРЕВНЕ, КОТОРОЙ ДАВНО УЖЕ НЕТ;А теперь полюбуйтесь: это я, худющая девчонка («кожа да кости», - со вздохом говорит обо мне родня), только что переболевшая очередной ангиной, с вечно ободранными коленками и локтями, кривыми зубами и жидкими косицами. Особенно жалко я смотрюсь на фоне своей статной мамы. На мне выцветшее синее пальтишко (я донашиваю вещи старшей сестры), фетровый капор и чулки в резинку. Уцепившись за мамину руку, я прыгаю через трещины в асфальте и загадываю про себя желание: «Если перескачу все трещины, то скоро мы поедем к бабушке». Конечно, мы и так туда поедем, но мне хочется, чтобы это случилось как можно скорее.
Ну вот он и настал, этот момент. Из кладовки извлекаются два огромных, видавших виды чемодана с железными уголками, куда мама начинает складывать подарки многочисленной родне. Можно не сомневаться: никто не забыт. Потом мы едем на вокзал, садимся в поезд, занимая там целое купе: мы с сестрой, естественно, на верхних полках. Двое суток пути, короткая остановка в Минске у дяди,и вот мы уже в деревне. Обычно нас встречает дед – в своей неизменной выцветшей гимнастерке, подпоясанной офицерским ремнем. Родители складывают на телегу чемоданы и авоськи, сверху усаживают нас, дед взмахивает кнутом и лошадь трогается с места.
Вечером к нашему дому приходят мои местные подружки – Тома-маленькая и Тома-большая, криком вызывая меня на улицу. Ну вот оно и началось – благословенное лето.
...Прямо за огородом с картошкой – узкая тропинка, которая вьется среди трав и ведет к небольшому водоему со стоячей водой. Большую часть дня мы проводим здесь, на Кайданке. У берега водятся большие черные пиявки, поэтому мы прыгаем в воду с большого камня и сразу плывем, стараясь не касаться дна.
После обеда на Кайданку приходят цыганята из соседнего села. «Ну началось», - вздыхает Тома-большая. Цыганята кидаются в нас грязью, которую черпают со дна, в воду прыгают с разбега, поднимая тучи брызг. Особенно всех донимает мальчишка с уродливой - видимо, от рождения - головой. Томы, которые учатся с ним в одном классе, начинают дразнить его: «Цыган двухголовый». Но вот на берегу появляется Нина, и все внимание маленького цыганского табора тут же переключается на нее.
Нина старше нас. Ей уже 12, и с ней что-то не в порядке: она, в отличие от других девочек, уже ведет взрослую жизнь. Каждый вечер, едва стемнеет, цыганята тянутся к старому сараю со сладкими булочками в руках. В сарае их ждет голая Нина, которая запускает всех туда по очереди. Говорят, что мать бьет ее смертным боем, но ничего не может с ней поделать: Нина с утра и до ночи бродит неприкаянная: с рассеянным взглядом и блуждающей улыбкой. Она всегда молчит. Даже при порке ремнем не издаст ни звука.
В деревне живет еще одна странная девочка, которая не умеет говорить, а только мычит, за что ее прозвали «немкой». У нее вечно открытый рот, из которого течет слюна, но она всегда безошибочно находит нашу компанию в любом месте и садится на землю в отдалении, молча наблюдая за нашими играми. Чаще всего мы играем в «цепи кованные», взявшись за руки и перегородив улицу. Машины здесь не ездят, разве что протарахтит редкая телега, но ее грохот мы слышим издалека и успеваем разбежаться.
...Вечером, после того, как пастух пригонит стадо, и моя бабушка подоит корову, меня выпустят на улицу еще на часок. Обычно мы сидим под развесистой черемухой и рассказываем «страшилки». Самые ужасные из них – про кладбище, примыкающее к деревне, где по ночам из могил поднимается светящийся фосфор, и про помещика Радзивиллу, чье имение находится в трех километрах от деревни и где уже много лет работает винный завод. «Помещик почувствовал, что смерть уже близко и поехал умирать в Польшу», - начинает Тома-большая. «Почему в Польшу?» - спрашиваю я. «Потому что в Польше его должны были после смерти оживить. И оживили. Вставили какую-то механику и отправили обратно. И вот он идет по дороге к своему имению, как ни в чем ни бывало, руки-ноги двигаются. Первым его увидел управляющий имения, подбегает: «Барин, какая радость», а у того глаза мертвые. Ну, управляющий тут же на месте – бряк в обморок».
Имение это, я, кстати, видела: мой дядя – директор здешнего винзавода, и мы с мамой как-то к нему ходили. Очень красивое имение - с колоннами, арками, высокими окнами, стоит на берегу полузаросшего пруда. Девчонки говорят, что в этом пруду давно никто не купается, потому что там завелся «живой волос». Внешне он ничем не отличается от обычного, разве что – пожестче. Но самый ужас заключается в том, что этот волос незаметно внедряется в человека через любое место, даже через пятку, опутывает все его органы и душит изнутри. «Один раз приехал дядька, не знал про волос, зашел в воду, поплавал, - рассказывает Тома-маленькая, понижая голос в самых страшных местах, отчего у меня мурашки бегут по коже, - вышел, походил по берегу, и вдруг посинел, упал и умер. Вызвали «скорую», врачи не понимают, что с ним, разрезали живот, а там – волос! Я сама видела, как этого дядьку хоронили. Лежит в гробу такой синий – ужас!».
Вспоминая ночью про синего дядьку, я накрываюсь одеялом с головой и трясусь от страха. Дождавшись, пока уснет сестра, я тихо перебираюсь к ней в постель и тут же проваливаюсь в сон. Иногда сестра просыпается, лупит меня по голове, прогоняя обратно.
...По-моему, я объелась смородиной – меня второй день тошнит. Но бабушка считает иначе. «У ребенка сглаз», - говорит она и ведет меня к местной колдунье, которая живет на самом краю деревни в покосившейся закопченной избе. Колдунья горбатая, на пояснице – пуховый платок. Когда она улыбается, обнажая единственный гнилой зуб, у меня начинают трястись поджилки. В ее избе пахнет сухими травами и кошачьей мочой. Бабушка подталкивает меня в спину и шепчет: «Иди с ней». Колдунья ведет в темный закуток, поднимает подол платья, щупает живот и начинает катать вокруг пупка хлебный мякиш, что-то приговаривая. Я замечаю в полусумраке чьи-то горящие желтые глаза, которые глядят на меня сверху, не мигая, и уже близка к обмороку, но как раз в этот момент колдунья смолкает и выводит меня к бабушке – за нами неслышно ступает черный кот. Колдунья разнимает хлебный мякиш и демонстрирует бабушке жесткий черный волос: «Ее напугал конь! Вот, вышел волос из его гривы. Я сняла с твоей внучки «переполох». Бабушка благодарит колдунью и вручает ей стакан с медом. Вечером я слышу, как бабушка говорит маме: «Точно, конь. Помнишь, ей было три года, когда мы ходили на могилки через поле, и прямо перед нами выскочил бригадир на коне, а она испугалась и закричала». «Да глупости это все… Какой конь?» - отвечает мама. Она учительница и не верит в чертовщину. А вот отец верит. Моя тетка рассказывала, что когда он был маленьким, то боялся вечером ходить через темные сени, уверяя, что там прячется черт, который хватает детей.
...Ну что вам рассказать про деревенский быт? Мы, дети города, умываемся во дворе - из допотопного жестяного умывальника, какаем на огороде – между картофельными грядками (в курятнике опасно – петух может клюнуть в задницу), купаемся в деревянном, собственноручно выдолбленным дедом, корыте, а в баню ходим только по субботам. И – ничего. Привыкли.
...Через неделю приезжает кузен из Минска, он младше меня на год и ужасно озабочен вопросом: чем мальчики отличаются от девочек? Валерик предлагает мне пойти за сарай и «показать», предварительно сняв трусы. Я ябедничаю бабушке, Валерик получает от деда ремнем по заднице и не разговаривает со мной три дня. Он переживает сразу две травмы – душевную (я же его предала!) и сексуальную, но берет реванш, писая высоко на забор и заявляя: «А ты, дура, так не можешь!» Я жутко уязвлена.
...В августе из Минска прибывает наш троюродный брат по кличке «Шеф»: весь такой кругленький, румяный, с ямочками на щеках. Мой кузен недолюбливает нашего братца и дразнит его «жиртрестом», а я в него давно и безнадежно влюблена. Спустя год стрела Амура поразит и его. Я отчетливо помню этот момент: мы сидим со всей нашей компанией на лавочке, Шеф - рядом со мной. Сумерки. И вдруг его рука находит мою и тихонько сжимает. Сестра, что-то почувствовав, поворачивает голову: «Вы чего это?» - «Ничего», - смущенно отвечает Шеф, отдергивая руку. Вот, собственно, и вся история, которая случилась тем летом.
ХХХ
...В деревне моего детства всех женщин почему-то зовут по имени мужей, даже если те давно померли. Например, к бабушке часто приходит толстая неповоротливая Сымониха: ее муж Семен погиб еще в Отечественную, а она все еще Сымониха. В соседнем доме живет противная бабка Степчиха (ее мужа звали Степан): она всякий раз замахивается на нас палкой, когда застает в своем саду на яблоне.
...В деревне есть тройка бойких разведенок, которым едва перевалило за сорок: вокруг них то и дело вспыхивают скандалы. Одну из них зовут Лима – к ней ходит ее дальний родственник Антось, у которого наполовину парализовало жену Маньку. Манька жутко из-за этого страдает, и вся деревня дружно осуждает разлучницу. Второй, Нюрке, однажды здорово досталось от жены Михася. Я, ходившая на ферму учиться доить коров, случайно оказалась свидетельницей того, как ссорились эти женщины. Они выкрикивали матерные ругательства, бросали друг в друга ведра, а в довершение всего Нюрка повернулась к обидчице задом, задрав себе юбку и закричала: «Вот я где видела твоего муженька, да и тебя с ним впридачу!» Ее противница тоже тут же обнажила свой зад и, похлопав себя по нему, заявила: «Вот ты у меня где, курва!» Для меня было открытием, что, оказывается, деревенские женщины ходят, как цыганки, без трусов: однажды я видела в городе, как в наш двор забрела старая цыганка, которая мочилась стоя, широко расставив ноги и задрав многочисленные юбки. Впрочем, я отвлеклась.
На третьей «одиночке» – губастой Верке – вообще клейма негде ставить. Злые деревенские языки утверждают, что первого сына она родила от полицая, а второго – от тюремного надзирателя, когда сидела в тюрьме за недосдачу (Верка всю жизнь работала буфетчицей). Младший сын Верки – Сержик – такой же губастый, как и мать, и постоянно сопливый, вечно ходит за нами хвостиком и достает разными глупостями. Однажды мы залавливаем Сержика у строящегося колодца и наталкиваем ему в штаны мокрой глины, да еще и прихлопываем – так, что она течет через его короткие штанишки по ногам и затекает в сандалии. Сержик тут же бежит жаловаться матери, и вечером деду приходится снять со стены ремень и помахать перед нашим носом для острастки.
Не знаю, как насчет полицая и надзирателя, но с моим двоюродным дедом у Верки явно что-то было: помню, как двоюродная бабушка охаживала ее мокрым полотенцем, приговаривая непечатное слово.
Кстати, о полицае. В деревне-таки есть один человек, которого все за глаза называют «полицаем». В глаза, правда, величают «бригадиром». Он и вправду колхозный бригадир, от него все в деревне зависят, потому как начисляет трудодни (большую часть зарплаты местные колхозники получают не деньгами, а продуктами - по количеству трудодней): запишет бригадир меньше – сиди зиму без муки! Так что при любой возможности колхозный люд старается напоить своего начальника, отчего у того лицо уже свекольного оттенка. Позже я узнаю, что во время немецкой оккупации он действительно служил в полиции на Украине и его после войны судили. Отсидев положенное, бывший полицай уехал в Белоруссию и вот - дослужился до колхозного бригадира.
Если есть свой полицай – значит найдется и свой партизан. Это мой дядька Борис. Во время войны он взрывал мосты, по котором ездили немцы, а теперь вот директорствует на винном заводе. Я люблю своего дядьку, он такой же веселый и безалаберный, как и мой отец, его очень любят женщины. «Если увижу тебя еще раз с «канарейкой», - кричит ему тетя Валя, жена, - убью!» Бабушка беззлобно называет дядьку: «****ун!»
...ххх;..Как-то дочь заявила мне, отправляя сына попастись на не-будем-уточнять-каких зеленых лужках: «У каждого ребенка должна быть своя деревня». «О да!», -подумала я. Потому что для меня слова «детство» и «деревня», где я проводила каждое лето, до сих пор означают одно и то же. Деревня та была в Белоруссии и состояла всего из одной длинной улицы. Там жили мои дедушка и бабушка, которых давно нет на свете. Они живут теперь лишь в моих воспоминаниях вместе с бревенчатыми избами, старым кладбищем, запахом парного молока и ночным треском кузнечиков. Иногда у меня возникает ощущение, что какая-то часть моей души по-прежнему живет в той деревне, которой уже давно нет.
Шели Шрайман

21 ФЕВРАЛЯ 2015

"Поработайте, ветра, ;на людей;пригоните нам с утра;день счастливей, чем вчера;всюду и везде.;Поработайте, ветра,;на людей.;("Заговорные стихи". С. Кирсанов)

18 ФЕВРАЛЯ 2015

"Но где же тот ясный огонь, почему не горит?;Сто лет подпираю я небо ночное плечом.;Фонарщик был должен зажечь, но фонарщик тот спит.;Фонарщик-то спит, моя радость, а я ни при чем..." (Булат Окуджава)

15 ФЕВРАЛЯ 2015

Этюд в синих тонах
"...в этот голубой раствор;помещен земной простор..." (Татьяна и Сергей Никитины, "Синий цвет")

9 ФЕВРАЛЯ 2015

ЯРОСТНЫЙ СТРОЙОТРЯД;…Вообще-то юбку, которую я сшила из отцовской гимнастерки для своей первой целины, следовало бы сохранить как редкий экспонат. Мало того, что она была сшита вкривь и вкось. В довершение ко всему, длинная застежка, начинавшаяся от ворота и переместившаяся на линию талии, напоминала ширинку, что мне, вроде, было и ни к чему. Зато старую офицерскую рубашку переделывать не пришлось – отец мой был того же роста, что и я. Естественно, я выклянчила у него широкий офицерский ремень из настоящей кожи. И вот в таком виде я колесила по всей свердловской области в течение целого лета, и многие про меня тогда говорили: «а… эта девушка в юбке из гимнастерки, ну да, видели». Зато на следующий год мне уже выдали настоящую форму – защитные брюки и такую же куртку: на переднем карманчике красовался квадратик со словом «Пресса» (я работала выездным корреспондентом целинного спецвыпуска областной газеты), а на спине - намалевано краской название одного из моих любимых стройотрядов, куда я часто заезжала. А ездила я, естественно, в основном по мужским отрядам, потому что там приезд девушки, да еще корреспондента становился настоящим событием. Огрубелые парни становились жутко галантными, и иногда даже сталкиваясь лбами у входа в отрядную столовую, предупредительно распахивая перед гостьей двери. Я уже не говорю о букетиках полевых цветов, «случайно» брошенных на отведенную мне в женской половине (в отрядах жили и поварихи), кровать.
***;Ну а теперь отправимся в Тавду (город на Урале – Ш.Ш.), где недавно случилось наводнение. К счастью, река разливалась медленно и никто не пострадал. В низинах вода затопила дома по самую крышу. В стройотряды я отправлюсь после обеда, а пока командир Тавдинского зонального отряда предлагает искупаться – день стоит жаркий. Он приводит меня на высокую железнодорожную насыпь, где вода доходит до самых шпал.
- Здесь метра четыре глубины, - говорит он, стаскивая через голову защитную форменную рубашку. – Поплыли к затопленным домам?
Я отрицательно мотаю головой:
- Боюсь.
- А для меня эти купания – уже ритуал, - отвечает командир и красиво уходит стрелой в зеленоватую от травы глубину. Я сижу на насыпи, обхватив колени руками и думаю о парне, о гибели которого узнала сегодня утром в областном штабе. Его тело доставят завтра самолетом с Чукотки. Как это дико – уехать на целину и не вернуться. В прошлом году на целине погибли 59 студентов. Это все равно, что не вернулись два отряда в полном составе – как на войне.
Командир уже подплывает к затопленным домам, оборачивается, машет мне рукой. Я не выдерживаю, стягиваю с себя форму и тоже плюхаюсь с насыпи в воду, поднимая тучу брызг. Я задеваю верхушки кустарников ногами и холодею от ужаса, представляя, какая глубина лежит подо мной. Но путь назад уже отрезан – я на середине луга, до затопленных домов уже рукой подать.
Держась руками за подоконник, заглядываю внутрь избы. В комнате с отсыревшими обоями плавает пластмассовый утенок, чуть подальше – шахматная доска и рама от портрета. От всего этого просто за версту несет бедой. У меня сжимается сердце. Точно в такие рамы мой дедушка вставлял когда-то пожелтевшие военные фотографии своего сына (моего дяди), которого считал погибшим – от того целых два года не было вестей. Однако, дядька мой – везунчик, дошел до Берлина в составе армии Рокоссовского и даже был какое-то время комендантом маленького немецкого городка.
***
Из командировки я возвращаюсь к концу недели. У четвертого подъезда толпятся старухи – не иначе, кого-то хоронят. Мне не понятен их интерес к чужой смерти. Морщинистые печеные яблоки старушечьих лиц с немигающими глазами, в которых проглядывает неутоленное любопытство: себя они никогда не увидят обложенными бумажными цветами и потому старухи приходят поглядеть на чужую смерть.
***
В отрядах архитектурного института мне еще бывать не приходилось.
- Повезло тебе, - говорит командир отряда «Зодчие», - сегодня вечером у нас Бокомара.
Вечером на стене отрядной столовой рядом с лозунгами: «Каждому бойцу – по яйцу», «В солонку пальцами и яйцами не лазить!», «Бери больше, кидай дальше, пока летит – кури!» - появляется объявление: «Бокомара! Сегодня весь вечер с нами korrespondent!»
- После Бокомары ты станешь нам сестрой, - предупреждает комиссар, напуская на себя таинственный вид. – Готовься».
Я пытаюсь смутно припомнить значение «бокомары» у Курта Воннегута – когда-то ведь читала.
...Бокомаре предшествует небольшая импровизация, которая начинается с хора цыган. Я сижу на высоком постаменте, куда меня заблаговременно усадили, и таю от удовольствия: парни поют чертовски хорошо. Повариха Люда – в широкой юбке и десятком браслетов на запястьях, подносит мне стакан с водкой и все заводят «Величальную».
Сама Бокомара начинается после выступлений отрядного лошкаря по кличке «Петрович» и гимнастической пирамиды «Слава труду». В столовой неожиданно гаснет свет, все приходят в слабое движение, кто-то берет меня за руку и вовлекает в общий круг. Из магнитофона доносится чуть слышный и незаметно усиливающийся африканский ритм. Под гулкие удары барабана, «зодчие» ритмично движутся по кругу, обнимая друг друга за плечи. В барабанную дробь вплетается соло трубы. Страсти накаляются. Но вот бешеный перестук смолкает и все садятся на пол, вытягивая вперед ноги и соприкасаясь друг с другом босыми подошвами. Теперь слышны лишь редкие одиночные удары в барабан. За три с половиной часа участники Бокомары не совершают ни одного повторного движения, постоянно меняя позы: ноги к центру, ноги от центра и так далее.
- Сейчас тебя будут посвящать, - шепчет комиссар. Едва он заканчивает эту фразу, как меня подхватывают несколько мужских рук и выносят в центр круга, не опуская вниз. Сверху мне видны их запрокинутые лица, трепетный огонек свечи на подоконнике, мечущиеся по стенам гигантские тени. Кто-то приносит клеймо, и на левой пятке у меня расцветает фиолетовый круг с изображением соприкасающихся босых ног в центре и надписью «bokomara».
***
Разные типы встречаются на целине. Вот, например, Женя. Обаятельный и свой в доску. При этом – жуткий пройдоха. Доморощенный Остап Бендер в стройотрядовской форме. Ребята выбирают его третий год командиром, потому что знают –отряд вернется с деньгами. После окончания целины Женька ведет себя как купец: тысяча "деревянных" жгут ему ляжку. «Представляешь, - хвастается он мне, - взял такси, говорю водителю: «Вези до того столба!» и бросаю ему трешку. А столб в десяти метрах. И он везет, везет, собака!»
Володя – дамский угодник, целователь ручек, исполнитель цыганских романсов. Мягкий бархатный голос, вкрадчивые манеры. При этом может быть жутким хамом и оборвать на полуслове девушку в каком-нибудь женском отряде – да так, что ту будут отпаивать валерьянкой.
Леня – жуткий стукач. Стучит на всех, просто так, по призванию. Благодаря Лене я лишусь на пятом году целинной эпопеи поездки в Болгарию (делов-то! Болгария, про которую у нас говорят: «Курица не птица, Болгария – не заграница»). Спросите, за что? Помните анекдот про петуха? «А ты за что сидишь?» - спрашивает его лиса в тюрьме, куда ее посадили за плутовство. «За политическое, - гордо отвечает петух, – пионера в зад клюнул!». Ну а меня в Болгарию не пустили за «политический» анекдот – про комсомол. Узнаю я об этом совершенно случайно, на банкете, когда подвыпивший комиссар одного из отрядов скажет мне: «Ты бы осторожнее с анекдотами при Лене. Вот видишь, всех в Болгарию пустили, а тебя нет…»
***
...Я впервые вижу настоящий лесной пожар. Едкий дым, за которым ничего не видно. Дышу в рукав штормовки и слышу рядом чей-то надсадный кашель. Ребята из «Грея» - чуть правее, «Атланты» - слева. Мы бестолково тыкаем лопаты в землю перед собой, пока кто-то не начинает орать: «Огонь обходит, мать вашу!!!» Около двух часов лежим в болоте, уткнувшись лицом во влажный мох: едкий дым лезет в уши, нос и рот. Потом вылезаем, отряхивая грязь и обирая с себя тину.
К поселку проложена узкоколейка. Отрядный воспитанник Михрютка, невзирая на присутствие командира, горланит блатные песни, отстукивая их ритм на спинке сиденья. Его широкая физиономия («за один раз не обсер…шь», как говорят о нем в отряде) – вся в копоти. Полосатая тельняшка зияет дырами. Ну чем не «Путевка в жизнь?» Заметив мой смеющийся взгляд, Михрютка говорит: «Ну и че? Мы на пожаре были или где?» - «Михрютка у нас «ерой», - смеется комиссар, худой, веснушчатый, в круглых очках. Рядом с 90-килограммовым Михрюткой он выглядит подростком.
После пожара я иду с ребятами в местную гостиницу, где размещается их штаб и где для меня выделили комнату. Мы все еще пребываем в эйфории и начинаем бросаться подушками, хохоча во все горло. Но тут дверь гостиничного номера распахивается и на пороге возникает дежурная. «Немедленно прехратить! – срывающимся голосом кричит она. – Шо ни день – то бои. В прошлом году был штаб как штаб. А эти! Хулиганье! Я вот щас к админисратору пойду, разгонят ваш штаб к черту-матери!»
Командир берет дежурную под локоток и потихоньку подталкивает к выходу: «Теть Зин, ну к чему такие страсти. Мы сейчас все уберем. С пожара мы. Устали». Она заметно добреет, хотя продолжает по инерции ворчать: «Ка-ак жа, устали оне. Ну, лана, лана, я ничо не видела. Володь, - негромко говорит она, воровато оглядываясь на нас, - одолжи рупь до субботы… Чесслово, отдам». – «Опять?» - строго спрашивает он. Дежурная заискивающе улыбается. – «Смотри, теть Зин, в последний раз», - командир всовывает в ее кулачок мятую рублевку. Я обескуражена переменой ролей. «Запойная она, - объясняет кто-то из ребят, - жалко бабу».
***
На сей раз меня посылают в командировку по «сигналу»: в одном из стройотрядов случилось «ЧП» - жуткая драка. Выезжаю ночным поездом и несколько часов ворочаюсь без сна на жесткой полке. В предрассветных сумерках показываются огни «Азанки», лагеря для заключенных. Впечатление жутковатое – «блуждающие» лесные огни на протяжении трех километров. Зона огромная, здесь находится колония строгого режима, из которой прошлым летом бежали триста заключенных: все дороги под Свердловском тогда были перекрыты блокпостами. На нижней полке серым столбиком сидит старушка с узелком на коленях. Она села в поезд только что. Возила передачу к сыну на свидание. «Ой, долго ему еще сидеть, родненькому…» - говорит она мне, по-деревенски смахивая слезинки кончиком платка.
Под утро старушка засыпает, а я уже думаю о странных перепетиях целинной любви. Почему-то это либо розовая романтика, либо африканские страсти с разборками, либо торопливые «собачьи» свадьбы. И особенно в мужских отрядах, где девчонок – раз, два и обчелся: поварихи и врач. Помню, как в одном из отрядов меня поселили в комнате, где жили отрядные поварихи, поставив сбоку раскладушку. Заснуть там было совершенно невозможно, потому что двери практически не закрывались. К утру у меня даже возникло ощущение, что поварихи успели обслужить весь отряд. Причем, действо совершалось в кромешной тьме, безо всяких слов. Тишина прерывалась только чьим-то сопением, стонами и мерным скрипом кроватей. Выспаться мне не дали, но я понимала ребят: 30 здоровых, полноценных парней, два месяца без жен и подруг – с кем им прикажете жить – с курами, что ли (отряд строил птичник)?
Вот и на сей раз причина происшествия – обыкновенный любовный треугольник. Двое парней влюбились в отрядную повариху.
…Кстати, она действительно, чудо, как хороша: пепельные волосы, зеленые глаза. Зовут Наташей. Теперь она покидает отряд.
- Понимаешь, мне стыдно там оставаться, - говорит она мне, - я и в самом деле виновата. В городе у меня есть мальчик, а в отряде я так… ради спортивного интереса. Вот, дура!
...Слушая Наташу, я думаю: «Это я дура. Сгоняла «порожняка». История выеденного яйца не стоит!»
На обратном пути ловлю попутку. Шофер попадается веселый: всю дорогу мы горланим песни. А потом начинается проливной дождь, «дворники» бешено крутятся. Неожиданно в лоб выходит «такси». Резкий поворот руля и мы летим с высокой насыпи в кювет. Прокрутившись пару раз на дне широкой канавы, «жигуленок» глохнет. Выскакиваем из машины и секунду стоим, глядя друг на друга и тяжело дыша.
- Цела? – спрашивает шофер, вытирая тонкую струйку крови со своего подбородка, - а я вот губу прикусил. – Опомнившись, он рывком взлетает на насыпь и грозит в пустоту кулаком, хотя «такси» уже и след простыл:
- У-у! Сволочь! Встретился бы ты мне в городе!
Шофер пробует завести «Жигуленок» - безуспешно. Я смотрю на часы – скоро начнет темнеть, а до города еще добрые сорок минут езды.
- Ты не переживай, - ободряюще говорит мне шофер, - тебя-то я сейчас отправлю, а сам на какой-нибудь буксир подцеплюсь, тут и грузовики часто гоняют. – Он поднимается на насыпь. – Сигай за мной!
Вскоре возле нас тормозит голубой «москвич»: я в форме, а стройотрядников народ уважает.
***;Не знаю, может быть, эти записки, последнюю страницу которых я сейчас дописываю, станут эпилогом моих непростых отношений с целиной? Или будет что-то еще? Пока я не могу себе даже представить, что всего спустя пятнадцать лет дочь случайно извлечет из шкафа мою старую форменную куртку со всеми регалиями, полученными за пять целинных лет, и будет разъезжать в ней на «тус-тусе» по Тель-Авиву…
Шели Шрайман (отрывок из сборника рассказов "Черновик одной жизни")

9 ФЕВРАЛЯ 2015

ЯРОСТНЫЙ СТРОЙОТРЯД;…Вообще-то юбку, которую я сшила из отцовской гимнастерки для своей первой целины, следовало бы сохранить как редкий экспонат. Мало того, что она была сшита вкривь и вкось. В довершение ко всему, длинная застежка, начинавшаяся от ворота и переместившаяся на линию талии, напоминала ширинку, что мне, вроде, было и ни к чему. Зато старую офицерскую рубашку переделывать не пришлось – отец мой был того же роста, что и я. Естественно, я выклянчила у него широкий офицерский ремень из настоящей кожи. И вот в таком виде я колесила по всей свердловской области в течение целого лета, и многие про меня тогда говорили: «а… эта девушка в юбке из гимнастерки, ну да, видели». Зато на следующий год мне уже выдали настоящую форму – защитные брюки и такую же куртку: на переднем карманчике красовался квадратик со словом «Пресса» (я работала выездным корреспондентом целинного спецвыпуска областной газеты), а на спине - намалевано краской название одного из моих любимых стройотрядов, куда я часто заезжала. А ездила я, естественно, в основном по мужским отрядам, потому что там приезд девушки, да еще корреспондента становился настоящим событием. Огрубелые парни становились жутко галантными, и иногда даже сталкиваясь лбами у входа в отрядную столовую, предупредительно распахивая перед гостьей двери. Я уже не говорю о букетиках полевых цветов, «случайно» брошенных на отведенную мне в женской половине (в отрядах жили и поварихи), кровать.
***;Ну а теперь отправимся в Тавду (город на Урале – Ш.Ш.), где недавно случилось наводнение. К счастью, река разливалась медленно и никто не пострадал. В низинах вода затопила дома по самую крышу. В стройотряды я отправлюсь после обеда, а пока командир Тавдинского зонального отряда предлагает искупаться – день стоит жаркий. Он приводит меня на высокую железнодорожную насыпь, где вода доходит до самых шпал.
- Здесь метра четыре глубины, - говорит он, стаскивая через голову защитную форменную рубашку. – Поплыли к затопленным домам?
Я отрицательно мотаю головой:
- Боюсь.
- А для меня эти купания – уже ритуал, - отвечает командир и красиво уходит стрелой в зеленоватую от травы глубину. Я сижу на насыпи, обхватив колени руками и думаю о парне, о гибели которого узнала сегодня утром в областном штабе. Его тело доставят завтра самолетом с Чукотки. Как это дико – уехать на целину и не вернуться. В прошлом году на целине погибли 59 студентов. Это все равно, что не вернулись два отряда в полном составе – как на войне.
Командир уже подплывает к затопленным домам, оборачивается, машет мне рукой. Я не выдерживаю, стягиваю с себя форму и тоже плюхаюсь с насыпи в воду, поднимая тучу брызг. Я задеваю верхушки кустарников ногами и холодею от ужаса, представляя, какая глубина лежит подо мной. Но путь назад уже отрезан – я на середине луга, до затопленных домов уже рукой подать.
Держась руками за подоконник, заглядываю внутрь избы. В комнате с отсыревшими обоями плавает пластмассовый утенок, чуть подальше – шахматная доска и рама от портрета. От всего этого просто за версту несет бедой. У меня сжимается сердце. Точно в такие рамы мой дедушка вставлял когда-то пожелтевшие военные фотографии своего сына (моего дяди), которого считал погибшим – от того целых два года не было вестей. Однако, дядька мой – везунчик, дошел до Берлина в составе армии Рокоссовского и даже был какое-то время комендантом маленького немецкого городка.
***
Из командировки я возвращаюсь к концу недели. У четвертого подъезда толпятся старухи – не иначе, кого-то хоронят. Мне не понятен их интерес к чужой смерти. Морщинистые печеные яблоки старушечьих лиц с немигающими глазами, в которых проглядывает неутоленное любопытство: себя они никогда не увидят обложенными бумажными цветами и потому старухи приходят поглядеть на чужую смерть.
***
В отрядах архитектурного института мне еще бывать не приходилось.
- Повезло тебе, - говорит командир отряда «Зодчие», - сегодня вечером у нас Бокомара.
Вечером на стене отрядной столовой рядом с лозунгами: «Каждому бойцу – по яйцу», «В солонку пальцами и яйцами не лазить!», «Бери больше, кидай дальше, пока летит – кури!» - появляется объявление: «Бокомара! Сегодня весь вечер с нами korrespondent!»
- После Бокомары ты станешь нам сестрой, - предупреждает комиссар, напуская на себя таинственный вид. – Готовься».
Я пытаюсь смутно припомнить значение «бокомары» у Курта Воннегута – когда-то ведь читала.
...Бокомаре предшествует небольшая импровизация, которая начинается с хора цыган. Я сижу на высоком постаменте, куда меня заблаговременно усадили, и таю от удовольствия: парни поют чертовски хорошо. Повариха Люда – в широкой юбке и десятком браслетов на запястьях, подносит мне стакан с водкой и все заводят «Величальную».
Сама Бокомара начинается после выступлений отрядного лошкаря по кличке «Петрович» и гимнастической пирамиды «Слава труду». В столовой неожиданно гаснет свет, все приходят в слабое движение, кто-то берет меня за руку и вовлекает в общий круг. Из магнитофона доносится чуть слышный и незаметно усиливающийся африканский ритм. Под гулкие удары барабана, «зодчие» ритмично движутся по кругу, обнимая друг друга за плечи. В барабанную дробь вплетается соло трубы. Страсти накаляются. Но вот бешеный перестук смолкает и все садятся на пол, вытягивая вперед ноги и соприкасаясь друг с другом босыми подошвами. Теперь слышны лишь редкие одиночные удары в барабан. За три с половиной часа участники Бокомары не совершают ни одного повторного движения, постоянно меняя позы: ноги к центру, ноги от центра и так далее.
- Сейчас тебя будут посвящать, - шепчет комиссар. Едва он заканчивает эту фразу, как меня подхватывают несколько мужских рук и выносят в центр круга, не опуская вниз. Сверху мне видны их запрокинутые лица, трепетный огонек свечи на подоконнике, мечущиеся по стенам гигантские тени. Кто-то приносит клеймо, и на левой пятке у меня расцветает фиолетовый круг с изображением соприкасающихся босых ног в центре и надписью «bokomara».
***
Разные типы встречаются на целине. Вот, например, Женя. Обаятельный и свой в доску. При этом – жуткий пройдоха. Доморощенный Остап Бендер в стройотрядовской форме. Ребята выбирают его третий год командиром, потому что знают –отряд вернется с деньгами. После окончания целины Женька ведет себя как купец: тысяча "деревянных" жгут ему ляжку. «Представляешь, - хвастается он мне, - взял такси, говорю водителю: «Вези до того столба!» и бросаю ему трешку. А столб в десяти метрах. И он везет, везет, собака!»
Володя – дамский угодник, целователь ручек, исполнитель цыганских романсов. Мягкий бархатный голос, вкрадчивые манеры. При этом может быть жутким хамом и оборвать на полуслове девушку в каком-нибудь женском отряде – да так, что ту будут отпаивать валерьянкой.
Леня – жуткий стукач. Стучит на всех, просто так, по призванию. Благодаря Лене я лишусь на пятом году целинной эпопеи поездки в Болгарию (делов-то! Болгария, про которую у нас говорят: «Курица не птица, Болгария – не заграница»). Спросите, за что? Помните анекдот про петуха? «А ты за что сидишь?» - спрашивает его лиса в тюрьме, куда ее посадили за плутовство. «За политическое, - гордо отвечает петух, – пионера в зад клюнул!». Ну а меня в Болгарию не пустили за «политический» анекдот – про комсомол. Узнаю я об этом совершенно случайно, на банкете, когда подвыпивший комиссар одного из отрядов скажет мне: «Ты бы осторожнее с анекдотами при Лене. Вот видишь, всех в Болгарию пустили, а тебя нет…»
***
...Я впервые вижу настоящий лесной пожар. Едкий дым, за которым ничего не видно. Дышу в рукав штормовки и слышу рядом чей-то надсадный кашель. Ребята из «Грея» - чуть правее, «Атланты» - слева. Мы бестолково тыкаем лопаты в землю перед собой, пока кто-то не начинает орать: «Огонь обходит, мать вашу!!!» Около двух часов лежим в болоте, уткнувшись лицом во влажный мох: едкий дым лезет в уши, нос и рот. Потом вылезаем, отряхивая грязь и обирая с себя тину.
К поселку проложена узкоколейка. Отрядный воспитанник Михрютка, невзирая на присутствие командира, горланит блатные песни, отстукивая их ритм на спинке сиденья. Его широкая физиономия («за один раз не обсер…шь», как говорят о нем в отряде) – вся в копоти. Полосатая тельняшка зияет дырами. Ну чем не «Путевка в жизнь?» Заметив мой смеющийся взгляд, Михрютка говорит: «Ну и че? Мы на пожаре были или где?» - «Михрютка у нас «ерой», - смеется комиссар, худой, веснушчатый, в круглых очках. Рядом с 90-килограммовым Михрюткой он выглядит подростком.
После пожара я иду с ребятами в местную гостиницу, где размещается их штаб и где для меня выделили комнату. Мы все еще пребываем в эйфории и начинаем бросаться подушками, хохоча во все горло. Но тут дверь гостиничного номера распахивается и на пороге возникает дежурная. «Немедленно прехратить! – срывающимся голосом кричит она. – Шо ни день – то бои. В прошлом году был штаб как штаб. А эти! Хулиганье! Я вот щас к админисратору пойду, разгонят ваш штаб к черту-матери!»
Командир берет дежурную под локоток и потихоньку подталкивает к выходу: «Теть Зин, ну к чему такие страсти. Мы сейчас все уберем. С пожара мы. Устали». Она заметно добреет, хотя продолжает по инерции ворчать: «Ка-ак жа, устали оне. Ну, лана, лана, я ничо не видела. Володь, - негромко говорит она, воровато оглядываясь на нас, - одолжи рупь до субботы… Чесслово, отдам». – «Опять?» - строго спрашивает он. Дежурная заискивающе улыбается. – «Смотри, теть Зин, в последний раз», - командир всовывает в ее кулачок мятую рублевку. Я обескуражена переменой ролей. «Запойная она, - объясняет кто-то из ребят, - жалко бабу».
***
На сей раз меня посылают в командировку по «сигналу»: в одном из стройотрядов случилось «ЧП» - жуткая драка. Выезжаю ночным поездом и несколько часов ворочаюсь без сна на жесткой полке. В предрассветных сумерках показываются огни «Азанки», лагеря для заключенных. Впечатление жутковатое – «блуждающие» лесные огни на протяжении трех километров. Зона огромная, здесь находится колония строгого режима, из которой прошлым летом бежали триста заключенных: все дороги под Свердловском тогда были перекрыты блокпостами. На нижней полке серым столбиком сидит старушка с узелком на коленях. Она села в поезд только что. Возила передачу к сыну на свидание. «Ой, долго ему еще сидеть, родненькому…» - говорит она мне, по-деревенски смахивая слезинки кончиком платка.
Под утро старушка засыпает, а я уже думаю о странных перепетиях целинной любви. Почему-то это либо розовая романтика, либо африканские страсти с разборками, либо торопливые «собачьи» свадьбы. И особенно в мужских отрядах, где девчонок – раз, два и обчелся: поварихи и врач. Помню, как в одном из отрядов меня поселили в комнате, где жили отрядные поварихи, поставив сбоку раскладушку. Заснуть там было совершенно невозможно, потому что двери практически не закрывались. К утру у меня даже возникло ощущение, что поварихи успели обслужить весь отряд. Причем, действо совершалось в кромешной тьме, безо всяких слов. Тишина прерывалась только чьим-то сопением, стонами и мерным скрипом кроватей. Выспаться мне не дали, но я понимала ребят: 30 здоровых, полноценных парней, два месяца без жен и подруг – с кем им прикажете жить – с курами, что ли (отряд строил птичник)?
Вот и на сей раз причина происшествия – обыкновенный любовный треугольник. Двое парней влюбились в отрядную повариху.
…Кстати, она действительно, чудо, как хороша: пепельные волосы, зеленые глаза. Зовут Наташей. Теперь она покидает отряд.
- Понимаешь, мне стыдно там оставаться, - говорит она мне, - я и в самом деле виновата. В городе у меня есть мальчик, а в отряде я так… ради спортивного интереса. Вот, дура!
...Слушая Наташу, я думаю: «Это я дура. Сгоняла «порожняка». История выеденного яйца не стоит!»
На обратном пути ловлю попутку. Шофер попадается веселый: всю дорогу мы горланим песни. А потом начинается проливной дождь, «дворники» бешено крутятся. Неожиданно в лоб выходит «такси». Резкий поворот руля и мы летим с высокой насыпи в кювет. Прокрутившись пару раз на дне широкой канавы, «жигуленок» глохнет. Выскакиваем из машины и секунду стоим, глядя друг на друга и тяжело дыша.
- Цела? – спрашивает шофер, вытирая тонкую струйку крови со своего подбородка, - а я вот губу прикусил. – Опомнившись, он рывком взлетает на насыпь и грозит в пустоту кулаком, хотя «такси» уже и след простыл:
- У-у! Сволочь! Встретился бы ты мне в городе!
Шофер пробует завести «Жигуленок» - безуспешно. Я смотрю на часы – скоро начнет темнеть, а до города еще добрые сорок минут езды.
- Ты не переживай, - ободряюще говорит мне шофер, - тебя-то я сейчас отправлю, а сам на какой-нибудь буксир подцеплюсь, тут и грузовики часто гоняют. – Он поднимается на насыпь. – Сигай за мной!
Вскоре возле нас тормозит голубой «москвич»: я в форме, а стройотрядников народ уважает.
***;Не знаю, может быть, эти записки, последнюю страницу которых я сейчас дописываю, станут эпилогом моих непростых отношений с целиной? Или будет что-то еще? Пока я не могу себе даже представить, что всего спустя пятнадцать лет дочь случайно извлечет из шкафа мою старую форменную куртку со всеми регалиями, полученными за пять целинных лет, и будет разъезжать в ней на «тус-тусе» по Тель-Авиву…
Шели Шрайман (отрывок из сборника рассказов "Черновик одной жизни")

8 ФЕВРАЛЯ 2015

АЛЬМА МАТЕР;Курс наш был пестрым: взрослые дяди и тети сидели в аудитории бок о бок со вчерашними школьниками. Еще он делился на городских и общежитских. Общежитские завидовали городским, живущим на маминых борщах и котлетах, а те завидовали общежитской вольнице и под любым предлогом устремлялись туда - подальше от родительского надзора. Именно в журфаковской общаге многие девочки впоследствии лишились девственности.
Пьянки обычно продолжались до утра – при этом все общежитие ходило ходуном. Кто-то целовался на лестнице; кто-то пытался сломать запертую дверь, за которой уединилась очередная парочка; кто-то в приступе белой горячки демонстрировал свою голую ногу, уверяя, что его укусил верблюд (и такое было!); кто-то слонялся по коридору, заглядывая во все комнаты и злобно спрашивая: «Пьете, сволочи?» Идиотский вопрос - естественно, пили!
Помню, как у меня после одной из таких пьянок на теле осталась синяя отметина. Дело было зимой, стоял жуткий мороз, троллейбуса долго не было, и на остановке скопилась большая толпа закоченевших людей. Общежитские, обычно провожавшие своих гостей до троллейбуса, дружно принялись заталкивать меня в троллейбус, что им никак не удавалось. И тогда кто-то из ребят уперся ногой в мой зад, поднатужился - и я оказалась внутри. Утром, собираясь на занятия в университет и одеваясь по привычке у зеркала, я заметила ниже поясницы синий отпечаток подошвы примерно 45-го размера. Судя по всему, это была Лешина нога. Ни у кого на курсе не было таких огромных ботинок, как у Лехи.
…Преподаватели на журфаке были колоритные. Чего стоит одна только «баба Ага», старейшая преподавательница не только на нашем факультете, но, пожалуй, и во всем университете. В ее памяти еще хранились воспоминания о дворянских собраниях и балах. Как-то, зардевшись, она поведала нам о том, что Есенин был жуткий шалун и пытался однажды расстегнуть ей кофточку.
У «бабы Аги» учились в свое время все наши преподаватели: например, декана факультета – солидного мужчину с окладистой бородой она называла детским именем «Вадик». Мы не знали, сколько ей лет – за 80, или уже 90, но однажды во время лекции глаза ее закатились и она упала прямо за кафедрой, а когда наши мальчики бросились ее поднимать, она ничуть не смущаясь, заявила, что просто поскользнулась. Никогда не забуду, как выводя в моей зачетке «отлично», «баба Ага» вдруг произнесла своим старческим надтреснутым голосом: «Ты, деточка, учись хорошо, даже когда меня не будет». После этого случая она прожила еще лет пять или семь – мы к тому времени уже давно разъехались из Свердловска, но то, с какой интонацией Агния Ивановна произносила слово «орфоэпия» я помню до сих пор.
Историю русской печати у нас вела красавица Марго (полное имя ее было Маргарита). Когда она входила в аудиторию, наши мальчики теряли дар речи, но приблизиться не смели – Марго строго выдерживала дистанцию. Не сомневаюсь, что они видели ее в своих эротических снах, но она так и осталась для них недостижимой мечтой.
Военную медицину (был на журфаке такой предмет) у нас вела женщина с офицерской выправкой, одетая в строгий костюм. Имени ее я уже не помню, но образ запечатлелся, впрочем, как и образ Фантомаса из знаменитого фильма. Дело в том, что дама на него смахивала. Очевидно, она была жертвой неудачной пластической операции: кожа на ее лице была так сильно натянута, что напоминала маску, особенно жуткое ощущение вызывала улыбка. Если бы наша преподавательница издавала еще при этом короткие отрывистые смешки, то сходство с Фантомасом было бы вообще полным. Медицина, пусть даже с приставкой военная, мне нравилась, и я с таким удовольствием ее изучала, что девчонки с курса даже шутили по этому поводу: «Когда начнется атомная война, тебя, как отличницу, в ядерный очаг пошлют первой».
Была еще преподавательница английского – плоская сухая женщина с бесцветными чертами, вся, словно вырезанная из картонки. Лишь однажды нам довелось увидеть хоть какое-то подобие эмоции на ее лице - когда из-под меня кто-то выдернул стул (такие у нас были забавы), и я растянулась прямо у ее ног посреди урока. Уголки губ на лице Татьяны Викторовны поползли вниз, впрочем, не нарушив привычной плоскости.
Полной противоположностью англичанке казался преподаватель по кличке «седой», непродолжительное время замещавший преподавателя скучнейшего предмета - истории советской печати. Однажды он нас поразил, когда посреди лекции – с той же невозмутимой интонацией вдруг произнес: «Вот дураки, сидят. В кино сходили бы, что ли», и безо всякой паузы продолжил излагать учебный материал. Мы потом даже спорили: не «глюк» ли то был. Однако, спустя два дня «седой» снова произнес нечто, выходившее за рамки учебного процесса. Затронув тему сицилийской мафии, вдруг подмигнул нам и спел такую строчку: «Мы – ребята ежики, у нас в кармане ножики», после чего вернулся к чтению лекции.
На занятиях каждый развлекал себя как мог. Девочки на последних рядах вязали крючком. Мальчики читали. Кто-то перебрасывался записками. Была еще одна общая забава – всем курсом мы выпускали во время лекций подпольную газету и сочиняли всякую чушь. Называлась она «Жопа». Чуть ниже, где в советских газетах обычно писалось: «Орган обкома КПСС», у нас значилось: «орган человеческого тела». А адрес редакции писался так: «затылок, ниже, ниже, ниже – о! в самый раз». Однажды Марго, заметив нашу возню, изъяла свежий номер подпольной газеты и поругала наш курс за «несерьезность».
А курс был очень интересный. Особенно рабфаковцы. Был среди них бывший моряк Славик и контуженный десантник-парашютист Витя, воевавший в Чехословакии. Когда на семинаре Витя вызывался отвечать, его замыкало на букве «а», и он начинал мычать и отчаянно трясти головой, пытаясь вытряхнуть из горла застрявший звук. Смотреть на это было страшно – многие опускали голову или отводили глаза в сторону.
Славик же был максималистом. Однажды, когда все ахали и охали по поводу того, что кто-то украл в общаге у товарища стипендию, Славик жестко произнес: «Когда я служил во флоте, у нас таких крыс команда бросала за борт. А в рапорте писали: «несчастный случай - смыло волной».
Был еще среди рабфаковцев Володя по кличке «Даманский». На летних каникулах он подрабатывал в клинике Илизарова фотографом. «Если бы вы знали, ребята, - со вздохом говорил он нам, - до чего мне надоели эти страшные мужики с закатанными сатиновыми трусами и культями вместо ног!» Позже он ходил по Руси вместе со своим другом с филфака - Лоевским. Прикол состоял в том, что парни отправились в двухмесячное путешествие без денег и вещей. На харчи зарабатывали в деревнях колкой дров, спали где придется – под навесом, в стогу сена, благо, стояло лето. В том путешествии Даманский сочинил песенку, который исполнил нам по возвращении: «Я сижу на берегу, прилетел ко мне комар, я хотел его поймать - улетел пернатый друг».
…Самой красивой девочкой на курсе считалась Леля. Она была еще очень впечатлительной. Помню, как однажды Леля подошла к нам с расширенными от ужаса глазами и сообщила, что в зоопарке умер верблюд: «Представляете, девочки, люди приходят в зоопарк и видят, как на соломе лежит эта серая гора».
В студенческую пору я мечтала о джинсах, которые можно было достать только у фарцовщиков или купить на барахолке. Отец уехал на курорт в Сочи, я попросила его привезти джинсы оттуда. Батя в предмете разбирался слабо и привез мне рабочие штаны с кожаной наклейкой «Рила», которая, очевидно, и ввела его в заблуждение. Первые в моей жизни настоящие джинсы мне привез из Молдавии однокурсник Фима. Правда, они оказались мне малы. Пришлось выпороть молнию и сделать впереди надставку из другой ткани. «Похоже на ширинку, - заметила моя подруга Гудя, - а так ничего».
По окончании первого курса мы отправились на летнюю практику. Я попала в маленький шахтерский городок со смешным названием Копейск. Помню, как мы гадали по поводу того, называть ли жителей этого города «копейцами» или «копейчанами». И еще я впервые примерила тогда на себя роль экстремалки: спускалась в шахту, где меня едва не засыпало вместе с бригадой – шахта была старая, в аварийном состоянии; летала с экипажем самолета-опылителя над полями, рискуясь врезаться в столб электропередач (летчики дали мне немного порулить), или надышаться ядохимиктами.
Прекрасное было время....
Шели Шрайман (отрывок из сборника рассказов "Черновик одной жизни")

7 ФЕВРАЛЯ 2015

ПАМЯТИ ОДНОКУРСНИКА САШИ СТАРКОВА. Саша о нашем курсе и о себе:;"Когда писал (всего три странички, но это было долго), будто заново жил в 70-х, встречался с теми, кого помню и люблю. Два часа ночи, комнату подсвечивает лишь компьютер, а перед ним сидит старый мужик, и у него слезы на глазах, - картина?;...а помните нас учили: журналистика - это не профессия, это образ жизни...;....наш курс был самый по-журналистски сильный в современной истории факультета. Не количеством лауреатов и штатных сотрудников столичных изданий, а своим профессионализмом, духом...;....мне кажется, что мы выросли из "Гарта", буквально - как из детских размеров одежды и обуви...и вышли из нашей курсовой стенной газеты прямо в профессию. Но даже из самого раннего детства у человека обязательно остается что-то, напоминающее о той счастливой поре. Игрушка, мамой вышитый платок, первая поделка. Много лет у меня хранились несколько номеров нашей курсовой стенгазеты. Не все удалось сберечь в суете четырех (!) переездов из города в город. Что-то мы оставили на факультете. Какие-то номера я подарил еще в Свердловске. Последний подарок сделал художнику "Гарта" (по-нынешнему "выпускающему") Виктору Пинигину. Получается, ничего от журналистского детства не осталось? Осталось, причем самое главное...";(из сборника воспоминаний однокурсников)

1 ФЕВРАЛЯ 2015
ИЗ ЖИЗНИ  ЛОКОМОТИВОВ

ИЗ ЖИЗНИ ЛОКОМОТИВОВ (сказки для взрослых);Вообще-то он устал столько лет носиться по одним и тем же маршрутам на больших скоростях, но еще не знал, что с этим делать. К тому же ответственность... За вагончики, которые тащит за собой. За пассажиров, которым нужно прибыть из точки А в точку Б. И перед диспетчерами неудобно: что с ними будет, если поезд не придет по расписанию!
Вот он и бегал, наш локомотивчик. Точнее мчался. На больших скоростях. Пока не обнаружил, что рельсы кончились, и вокруг - чистое поле. Ромашки там, коровы, облака, сплошная безмятежность и ничего больше.
- Нашего полку прибыло, - произнесла корова, не выпуская изо рта жвачки. – Новенький! – и добавила. – Будем пастись вместе. Поле большое. Травы на всех хватит. И места полно. ;- Пастись? – переспросил локомотив. ;- Ну да, - подтвердила корова. ;- А что это значит? – спросил локомотив.;- Это значит – ничего не делать. Просто отдыхать. ;- А как же мы? – вмешались вагончики, толпящиеся за спиной локомотива и добавили. – Не слушай ее. Давай вернемся назад, к стрелке и переедем на другие рельсы. Они наверняка куда-то ведут.
Локомотив задумался. «Назад» ему явно не хотелось. Ему хотелось «вперед».
- Ну как знаешь, - обиделись вагончики. – Тогда мы сами покатимся назад и прицепимся к другому локомотиву. – И укатились вместе с пассажирами.;Локомотив проводил их рассеянным вглядом и спросил корову:;- А что там, за полем? ;- Не знаю, - пожала плечами она. - Я всегда пасусь «здесь». Зачем мне «там»?;День прошел. Солнце село. Коровы улеглись среди травы и закрыли глаза. «Утро вечера мудренее, пойду-ка и я спать», - подумал локомотив и сразу заснул. Ему снились новые блестящие рельсы, которые убегали к горизонту, где небо сливается с землей, и еще дальше. Он пытался разглядеть, куда ведет этот новый маршрут, но не мог. И на мгновение выплыв из сна, локомотив успел подумать: «Может быть, рельсы ведут в небо? Но тогда мне понадобятся крылья. А мотор у меня есть», - и снова провалился в сон.
Шели Шрайман

30 ЯНВАРЯ 2015

В узких улочках Мдины (Мальта). Бывшая столица Мальты, город, где проживала местная аристократия. В 1693 году в результате сильнейшего землетрясения Мдина была почти полностью разрушена. По распоряжению Великого Магистра рыцари Ордена разбирали руины и отстраивали город заново. Согласно преданию во время восстановительных работ ими были обнаружены большие сокровища, которые существенно пополнили казну Ордена. В настоящее время в Мдине проживает всего около трех сотен человек.

27 ЯНВАРЯ 2015

ИЗ ЖИЗНИ МАТРАСОВ (сказки для взрослых)
;Матрас был старый, с нутром из ваты. Таких теперь не делают. Он достался молодоженам и с ними состарился. Матрас пропах лекарствами, по ночам скрипел изношенными позвонками пружин, и его, как хозяйку, одолевала бессоница. Старик давно умер. Дети и внуки заходили все реже. Старуха глушила тоску телевизором. Однажды матрас увидел на экране море, легкие, скользящие по воде лодки и был потрясен. Он представлял себя одной из них и в своем воображении рассекал играющие солнечными бликами волны. Матрас мечтал о настоящем море, но время шло, день сменялся ночью, ночь утром, и ничего не происходило. А потом старуха умерла. Неделю матрас провел в доме один. Никогда здесь не было так тихо: телевизор молчал. Пришли незнакомые люди. Вынесли мебель, погрузили на машину. Матрас, как и положено капитану, покидал дом последним. Его дотащили до ближайшей помойки. Кому он нужен старый матрас, да еще с нутром из ваты? Таких теперь вообще не делают. «Неужели это все, – грустно подумал матрас, - и я так и не увижу настоящего моря?» И тут его заметили мальчишки – худышка и толстяк - попрыгали на нем и куда-то потащили. Матрас даже представить себе не мог, что его дом отделяла от моря всего одна улица. Мечта сбылась! Мальчишки бросили его с откоса вниз, потом потащили по песку к воде. «Сейчас поплыву!» – обрадовался матрас, но мальчишки снова принялись на нем прыгать. Особенно старался толстяк. Матрас чувствовал, как тяжелеет: его нутро быстро наполнялось прохладной водой, а легкие волны все накатывали и накатывали. «Да ну его! – сказал худой. – На нем даже не поплаваешь, пошли отсюда!». Матрасу хотелось доказать им, что он плавучий, но мешала непривычная тяжесть. Да и мальчишки ждать не собирались: убежали.
...Я подошла к матрасу и сказала: «Не грусти, дружок. Ты обязательно поплываешь. Только дождись шторма, когда придут большие волны, а они обязательно придут». Уходя с пляжа, я еще раз обернулась. Матрас лежал на песке, наполовину скрытый водой. Он ждал.
Шели Шрайман

26 ЯНВАРЯ 2015

"Пушки с острова палят, кораблю пристать велят..." Великая Гавань. Мальта. Прекрасная, однако, традиция: палить из пушки в воздух каждый день в 12:00 и в 16:00, и так на протяжении веков. По залпам можно сверять часы.

11 ЯНВАРЯ 2015

Интересно наблюдать за тем, как меняет людей власть или ощущение собственного величия. Интересно наблюдать и за тем, как меняет пребывание рядом с властьимущими и богатыми других людей. Но я больше опасаюсь не тех, кто изменяет себе ради власти и богатства, и не тех, кто изменяет себе ради того, чтобы заслужить их внимание. Я больше опасаюсь формальных и бездушных. Тех, у кого отморожена душа и кто всегда предпочтет не заметить и пройти мимо. Как сказал один морячок в лондонском метро, которому не дали денег за его пение: "Faking zombi!"

10 ЯНВАРЯ 2015

Этот день для меня особый еще и потому, что 10 января отмечает день рождения не только моя лучшая подруга Света Яницкая, но и Володя Мозговой,без которого не было бы на свете Бу, и вообще в моей юности (и не только юности) зиял бы большой пробел. Володя из той редкой породы людей, которые делают все возможное и невозможное для своих близких и друзей, не считаясь со временем, расстоянием и обстоятельствами. Если существует такое понятие, как эталон надежности, так это о нем. Добрый и талантливый, известный журналист, интеллектуал из самой высшей лиги - и это тоже о нем. Мне повезло, что я встретилась с ним в юности, когда нам было 17 и мы поступали на журфак. С тех пор прошли десятилетия, мы давно живем в разных странах, но по-прежнему родные люди, и все его достоинства остались при нем: он не разменял себя, сумел самосохраниться даже в самые сложные времена, что удается далеко не всем. Ну а Бу считает своего дедушку самым крутым. ;Удачи тебе, Вов! За тебя!

10 ЯНВАРЯ 2015

Сегодня День Рождения Брателлы, Брателыча, Брателкина, Брата Гуди, с которой мы дружим с 17 лет. Осенью она приехала сюда на ПМЖ. Мне повезло, что моя лучшая подруга оказалась самым веселым человеком из всех, кого я знаю. Она способна рассмешить, даже когда тебе грустно. Мы поступили на журфак сразу после школы, были домашними девчонками, постоянно в кого-то влюблялись, но если я, например, говорила ей: «Я не могу без него жить», она тут же охлаждала мой пыл одной фразой: «А ты, Лео, ляг, вытянись и не дыши, сразу полегчает». Если же я спрашивала ее: «Что мне делать? Я опять его люблю», она тут же советовала мне сушить сухари – «на всякий случай, мало ли что».
Еще мне запомнилось, как мы смотрели в кинотеатре фильм «Ромео и Джульетта». Я расчувствовалась, а она была в своем репертуаре (либо умело скрывала, что тоже переживает). «Не обольщайся, Лео, сейчас таких «рамев» (Ромео) нету: ты помрешь, а он на другой женится. Ох, у тебя сейчас такое трагическое лицо, как будто ты собираешься броситься под трамвай! Я в кино плакала? Ну да, плакала. Думаешь, от жалости? Да мне просто туфли новые жмут!".
На лекциях мы развлекались с Гудей тем, что писали бесконечные повести, где крутили воображаемые романы со своими кумирами. Помню, в период увлечения «Биттлз» мы никак не могли поделить красавчика Маккартни – каждая из нас хотела, чтобы он был непременно ее любовником, и мы даже чуть не поссорились на этой почве. На лекциях по античной литературе мы, естественно, тут же обе увлеклись Одиссеем, которому посвятили свою очередную повесть. «Знаешь, Лео, пора кончать эту затянувшуюся интригу с Одиссеем, - сказала мне тогда Гудя, - ну его к черту, пусть идет к своей Пенелопе, а то опять поссоримся». (У меня до сих пор хранятся эти тетрадки с нашими повестями).
Наши с Гудей походы в «Театральное кафе» в день получения стипендии – это вообще отдельная история. Как-то, встретив старосту группы в коридоре и получив стипендию раньше всех, она подошла ко мне, небрежно помахивая пачкой пятирублевок: «Учись, Лео, вот, вышла раз на панель и на тебе – куча денег!» Обычно мы начинали отсчитывать деньги, предназначенные на кафе, под столом во время занятий - и преподаватель смотрел на нас как удав на кроликов.
Иногда Гудя варила по кулинарной книге разные экзотические супы. «Сегодня, Лео, мы будем есть суп из Бильбао», - зазывала она меня в гости. Когда же я с набитым животиком покидала ее дом, она обязательно бросала вслед: «Братец Лео нажрался и заспешил домой», отчего я начинала смеяться, спускаясь по лестнице и воображая себя Вини-Пухом, побывавшим в гостях у кролика.
Я рада, что Брателкин осталась такой же веселой и классной, как тогда, когда нам было 17 лет; что она не превратилась в солидную, правильную и скучную тетку; что она прикольная мама и бабушка, и ни в чем себе не изменила.
За тебя, Брат! Благодаря тебе я перестала бояться быть смешной, полюбила Моцарта, Вивальди и Альбинони и стала писать "для себя", а не только для газеты.

3 ЯНВАРЯ 2015

ХОЖДЕНИЕ ПО КРУГУ, ИЛИ ВЕРНЫЕ ЛЮДИ;Накануне внеочередных выборов Ури Мильштейн, независимый военный историк, обладатель трех ученых степеней и бывший десантник, убежден, что израильское общество ходит по кругу, очерченному еще до создания государства Израиль, и не желая избавиться от стереотипов прошлого.;- Создатели государства не преследовали целей построить некое открытое демократическое общество с широкими взглядами. Партийная система была основой, которая определяла все. И преданность партии, ее идеям ценились больше профессионализма, - говорит он. - Подобная система изначально отвергает лучших, самодостаточных и таланливых людей, поскольку они имеют свое мнение, которое может отличаться от мнения партийной верхушки. Система привыкла опираться на преданных и верных «солдат». И эта традиция оставалась в Израиле неизменной на протяжении десятилетий.
Что же касается армии, то ЦАХАЛ вырос из еврейской подпольной организации Хагана, внутри которой была своя элита – Пальмах и впоследствии она долгое время оказывала влияние на дух ЦАХАЛа. Члены Пальмаха принадлежали к первому поколению сионистов-социалистов, большинство которых прибыли из России и Польши. Эти люди были идеалистами, но при этом очень политизированными. Их дети впоследствии так же занимали командные должности в ЦАХАЛе. Они, в отличие от своих родителей, были уже другими, но, существуя в рамках той же системы, нередко получали свои должности не столько в силу своего профессионализма, сколько в силу партийной верности.
Тут следует понять, что когда верность своей партии считается нормой, критике почти не остается места, и в общественном смысле это довольно опасное явление. Потому что, поднявшись на вершину власти – в государстве, или армии – человек будет продвигать прежде всего интересы собственной партии, а не государства, или армии. Или, что еще хуже – свои собственные интересы. Не случайно почти вся история государства Израиля, относительно молодого по сравнению со странами Запада, изобилует коррупционными скандалами, затрагивающими правящую верхушку. В этой связи мне вспоминается фраза, приписываемая Людовику XIV: «Государство – это я». Но сегодня я хочу говорить не о них, а о других людях, занимавших в государстве Израиль важные посты, но при этом умудрившимися не стать частью вышеуказанной системы с ее нормами партийной верности. С каждым из них я встречался не один раз, когда исследовал историю израильских войн.
Часть из тех, о ком я собираюсь рассказать, во время Второй Мировой Войны пошли служить добровольцами в Британскую армию и сражались против нацистов. Они были идеалистами, прямыми, искренними людьми и хорошими профессионалами.
Начну с Хаима Ласкова. Уроженец Белоруссии, он был членом Хаганы. Принимал участие во Второй Мировой Войне, закончил ее в звании майора британской армии. Некоторое время он еще оставался в Европе, занимаясь нелегальной иммиграцией евреев в Палестину и участвуя в операциях против коллаборционистов. Вернувшись в Палестину, организовал первый офицерский курс, на основе которого создал танковую бригаду, отличившуюся в Войне за Независимость. Был заместителем начальника генштаба и руководил военной разведкой, но в результате непримиримых противоречий с главой этого ведомства Моше Даяном по поводу военной стратегии, был разжалован и получил должность командующего танковыми войсками. Проблема Ласкова и подобных ему профессионалов, была в том, что бывшие пальмахники, стоявшие после 1948 года во главе руководства армией, всячески отодвигали тех, кто был не из их числа. Однако во время Синайской кампании дивизия Ласкова добилась ощутимого успеха, наступая на северном направлении, полностью подтвердив правильность его военной стратегии. Впоследствии он и сам на протяжении нескольких лет руководил Генштабом, а после выхода в отставку занимался развитием портового хозяйства и строил Ашдодский порт. Но и в должности генерального директора этого ведомства Хаим Ласков не изменял своим принципам, опираясь на закон и выступая против создания особых условий для кого бы то ни было.
Я считаю, что он был одним из лучших в профессиональном отношении командиров ЦАХАЛа. Хаим Ласков был образованным человеком, изучал военное искусство, экономику и другие науки в Великобритании. Писал книги о военном обучении и публиковал статьи в специальных армейских журналах. Примечательно, что после Войны Судного Дня он был членом комиссии Аграната, занимавшейся расследованием допущенных просчетов. Ласков не был частью системы, о которой мы говорим. Так же, как и генерал Йехошафат Харкаби – следующий, кого мне хотелось бы упомянуть в этой связи.;Забегая вперед, скажу, что Йехошафат Харкаби – выпускник Еврейского и Гарвардского университетов. Доктор философии, удостоенный Государственной премии Израиля в области политических наук. Ну а теперь вернемся в его далекое прошлое.
Харкаби, как и Ласков, был добровольцем в Британской армии, принимал участие во Второй Мировой Войне. Во время Войны за Независимость командовал ротой, которая решила исход одного важного боя, а с 1955-го возглавил военную разведку Израиля, разработав первую операцию «возмездия» против террористов, проникающих на нашу территорию с Западного берега реки Иордан.
Как и Ласков, Харкаби не был из числа бывших пальмахников. Он изучал историю, военные дисциплины, владел языками. Такой человека, как Харкаби, был очень важен для формирования армейской элиты ЦАХАЛа. Но поскольку он не принадлежал системе, то был отправлен в отставку при первом же подходящем случае. В апреле 1959 года в Израиле проводили учения резервистов: в качестве сигнала о начале «мобилизации» использовали особый код, который передавали по радио, что ввело в заблуждение жителей страны и посеяло панику. Разразился скандал, началось расследование, в результате чего глава военной разведки вынужден был уйти в отставку. Лично я считаю: ничего плохого в том, что он преследовал цель лучшей подготовки армии и страны к возможной войне, не было.
Третий человек, без которого наш экскурс в израильскую историю будет неполным – генерал Игаль Ядин, второй по счету начальник Генштаба ЦАХАЛа. Еще один доброволец британской армии и член Хаганы. Ядин руководил военными операциями во Время Войны за Независимость, а осенью 1949-го возглавил Генеральный штаб, уйдя спустя три года в отставку из-за разногласий с Бен-Гурионом. Так что военная карьера Игаля Ядина закончилась рано – ему еще не было и сорока. Началась его научная карьера. Сын известного археолога Элеазара Сукеника, он и сам впоследствии проводил археологические исследования и в середине 1950-х был удостоен Государственной премии Израиля за научную работу о свитках Мертвого Моря. Однако следует добавить, что во время Шестидневной Войны Ядин был военным советником премьер-министра Леви Эшколя, после Войны Судного Дня, как и Харкаби, входил в состав комиссии Аграната, а позднее участвовал в переговорах о заключении мирного договора с Египтом. В 1981-м году Ядин окончательно покинул политику.
Я считаю, что Игаля Ядина, при том, что он был самым талантливым полководцем в Войне за Независимость, незаслуженно отодвигали, создавая мифы вокруг других, менее профессиональных командиров, поскольку Ядин, в отличие от них, не был частью партийной системы. К тому же он не разделял мнение Бен-Гуриона о том, что после победы, одержанной Израилем в Войне за Независимость, нужно сокращать военный бюджет. Игаль Ядин понимал, что это далеко не последняя война и нужно укреплять армию. Профессионал и интеллектуал, прекрасно знающий историю мировых войн и хорошо разбиравшийся в международной политике, ученый, профессор археологии, он имел независимые от групповых интересов взгляды, часто шел против течения, что в итоге и привело к его уходу из политики, где его уровень был намного выше уровня многих, кто впоследствии сделал неплохую военную и политическую карьеру. Игаль Ядин прекрасно понимал, что в среде израильских политиков немало манипуляторов, действующих по принципу: «сохрани место мне, а я сохраню место тебе», но сам он был совершенно другим и всегда занимался реальным делом. И в том числе - проблемами малоимущих из социально неблагополучных районов, пытаясь уменьшить разрыв между бедными и богатыми в израильском обществе. Но в итоге Ядин был вынужден покинуть политические «джунгли» и вернуться в академическую науку.
Не хочу обойти в своем рассказе и тех блестящих командиров, которые в отличие от других, не использовали свою военную славу для продвижения на политический олимп. В качестве примера возьмем Дани Матта. Он руководил операцией по форсированию Суэцкого канала, изменившей ход Войны Судного Дня. Дани вырос в Германии, в бедной религиозной семье. На протяжении всей жизни был идеалистом, преданным не какой-либо политической группе, или партии, а еврейскому народу. Воевал против нацистов в составе Британской армии, помогал уцелевшим в Катастрофе иммигрировать в Палестину. 14 мая 1948 года он совершил в Гуш-Эционе настоящий подвиг, предотвратив резню, подобную той, которую арабские банды устроили накануне в Кфар-Эционе. Дани Матт подпускал их на близкое расстояние, после чего косил пулеметным огнем и забрасывал гранатами, пока у оставшихся в живых жителей и защитников Гуш-Эциона не появилась возможность по предварительному соглашению с Красным Крестом сдаться в плен регулярным частям Арабского легиона. Благодаря проявленному им мужеству были спасены от неминуемой гибели около трехсот человек.;Дани Матт по праву мог бы считать себя большим героем, но у него были совсем другие ценности. На самом деле мы многим обязаны Дани Матту, который подготовил лучших командиров-десантников ЦАХАЛа. Он был педантом, никому не позволял замалчивать ошибки, допущенные во время военных операций, предпочитая извлекать из них уроки на будущее. Он был противником любого мифотворчества. Возможно, если бы Дани Матт пошел в политику, героя израильских войн ожидала бы на этом поприще блестящая карьера, но он предпочел другое. С отличием закончив Еврейский университет, продолжал служить в армии. Впоследствии, когда Дани ушел в отставку, он опекал семьи погибших десантников, заботясь о вдовах и сиротах.
Арон Давиди, которого в армии считали «отцом десантников», был пальмахником, но не частью системы. Он учил солдат, как надо воевать. Бойцы первого израильского спецназа по борьбе с террором – знаменитое 101 подразделение Шарона – многим ему обязаны. Во время тяжелого боя за ущелье Миттла именно Давиди предотвратил дальнейшие потери среди десантников, приостановив их дальнейшее продвижение до наступления темноты, позволившей ликвидировать огневые точки противника. Он тоже мог сделать блестящую политическую карьеру, но предпочел заняться наукой, а так же общественной и добровольческой деятельностью, направленной на поддержание ЦАХАЛа и сохранение его лучших традиций.
И я продолжаю задаваться одними и теми же вопросами, которые, к сожалению, не потеряли своей актуальности до сих пор: кому и зачем нужны мифы о мнимых героях в израильском обществе? Насколько эффективно действует руководство страны в экстремальной ситуации, когда речь идет о безопасности Израиля?
Шели Шрайман