Островок. Тайна Болдинской осени

Пьеса для театра.
(ISBN:978-5-0053-5246-0)

Действующие лица:

А. С. Пушкин
Н. Н. Гончарова
Чиновник (переодеваясь в разные мундиры, по очереди играет троих)
Настя
Никита
Священник
Председатель
Молодой человек
Луиза.
Мери
Мужик
2 дворовые девушки


1 действие.

В левой части сцены, в глубине уголок кабинета – диван, стол, по правую руку от стола шкаф. Все накрыто тканью. В правой части сцены под углом стоит деревянная скамейка. За ней с колосников свисает падуга с фрагментом липовой аллеи. Посередине сцены большое окно. Кабинет и окно объединены стеной, обклеенной обоями. Справа от окна стена неровно обрывается.

1 картина.

Стук колес. Цокот конских копыт. Музыка. (Она же будет в финале.) На сцене хлопочут три девушки, суетятся – снимают с мебели ткань, сворачивают ее, вытирают тряпками мебель, расставляют на столе чернильницу, прочие мелочи. Мужик вносит кресло, потом еще 3 стула.

Настя: - Вот и барин пожаловал!
1 девушка: - Барин!
2 девушка: - А каков он?
Мужик: - Очень строг?
Настя: - Не знаю. Только приехал. Впервые у нас. Раньше его не видела.
2 девушка: - И батюшку его я тоже только раз видела.
Мужик: - Надолго ли пожаловал?
Настя: - Говорит – на неделю, может на две.
Мужик: - Кончилась наша вольная жисть.
Настя: - Молчи ты – вольная. Тебе бы только у печи сидеть, да горькую пить!
Мужик (бормочет): - Осади, пигалица.
1 девушка: - Молодой?
Настя: - Да годков тридцать уж будет.
2 девушка: - Симпатичный?
Настя: - Тьфу! Делом займись! Вон ту полку протри.

Появляется Пушкин. Он явно чем-то расстроен, нехотя оглядывает крепостных, ходит по сцене. Письмо Плетневу. Фонограмма:

“Милый мой друг, расскажу тебе все, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Дела будущей тещи моей расстроены. Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни. К тому же московские сплетни доходят до ушей невесты и ее матери — отселе размолвки, колкие обиняки, ненадежные примирения — словом, если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив”.

Пушкин: - Кресло сюда ставь.
Мужик: - Что?
Пушкин: - Что-что? Сюда, говорю!
Мужик: - Понял, барин. Сейчас же сделаю. (Переставляет кресло к окну)
Пушкин: - Стулья - сюда, сюда и сюда.
Мужик: - Понял, барин. (Переставляет стулья)
Пушкин: - А что же всего 3 стула? Еще есть?
Мужик: - Есть. Слава Богу! С два десятка будет.
Пушкин: - На весь дом всего два десятка стульев?
Мужик: - Верно. Нести?
Пушкин: - Не надо, оставь, где стоят.

Больше не обращает на них внимания. Девушки заканчивают работу, убегают. Мужик тоже уходит. Пушкин присаживается на край стула. Чувствует себя, как в гостях.

Фонограмма продолжается: -
“Осень подходит”… Это любимое мое время — здоровье мое обыкновенно крепнет — пора моих литературных трудов настает — а я должен хлопотать о приданом да о свадьбе, которую сыграем бог весть когда. Все это не очень утешно. Еду в деревню, бог весть, буду ли там иметь время заниматься, и душевное спокойствие, без которого ничего не произведешь, кроме эпиграмм. Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан”.

Пушкин (оглядывается): - Вот и приехал…

Темнота.

2 картина.

Пушкин в свете фонаря сидит за столом. Нотариус появляется из правой кулисы, около скамейки ставит стул, садится. Он в свете второго фонаря.

Пушкин: - Здравствуйте, милостивый государь.
Нотариус: - Мое почтение.
Пушкин: - Я вас надолго не задержу. Мне бумагу одну подписать надобно.
Нотариус: - Бумагу? Откуда же вы будете?
Пушкин: - Недавно из Москвы. Заехал в имение и скоро к вам.
Нотариус: - Вижу-вижу. Еще дорожную пыль не стряхнули.
Пушкин: - Именно так. Мы можем сию же минуту перейти к делу? Я, видите ли, спешу.
Нотариус: - Что же. Конечно. Давайте, посмотрим.

Пушкин подходит, протягивает бумаги. Нотариус изучает документы.

Нотариус: - А-а-а, так вы сын уважаемого Сергея Львовича! Рад! Очень рад! Значит он, наконец, решился передать в ваше владение часть усадьбы. Поздравляю!
Пушкин: - Часть?
Нотариус: - Да. А вы не знали?
Пушкин: - Ну, как сказать…
Нотариус: - И то хорошо. Судя по бумагам, вашему батюшке было не просто разыскать среди своих владений еще не заложенное имущество. Однако нашлось сельцо Кистенево, свободное от обременений. Вам повезло!
Пушкин (бормочет): - Как же так? Часть...
Нотариус: - Не расстраивайтесь. Прекрасные земли, пруды. Усадебка. Дом небольшой, конечно, один этажик, но очень милый. А какие места! Липовая аллея, березовая аллея, пруд. Роща с родником – недалеко, если на лошади...
Пушкин: - Часть… Понятно. Ладно. Я хочу сразу же все и продать.
Нотариус: - Продать? Конечно… Так-так. Извольте. Здесь написано: “Он, сын мой, до смерти моей волен с того имения получать доходы и употреблять их в свою пользу, так же и заложить его в казенное место или партикулярным лицам…
Пушкин: - Вы меня не поняли. Я хочу продать!
Нотариус: - Вы торопитесь, милостивый государь, я еще не все зачитал. Здесь имеется уточнение: ”Продать же его или иным образом перевесть в постороннее владение, то сие при жизни моей ему запрещаю”.
Пушкин: - Вот как?
Нотариус: - Именно так. Писано черным по белому, получено из ваших рук, подписано вашим батюшкой.
Пушкин: - Заложить… Хорошо. Значит заложить.
Нотариус: - Итак, что мы имеем: Часть деревеньки Кистенево, 200 душ с женами и рожденными после седьмой ревизии обоих полов детьми. Со всеми их семействами, с пашенной и не пашенной землей, сенокосами, крестьянскими строениями, угодьями, с хлебом наличным и в земле посеянным, со скотом, птицей и прочим добром…
Пушкин: - Я вас понял! Понял! Так мы управимся теперь же?
Нотариус (смеется): - Эх, столица. Давно туда не езживал. Помню, жизнь там идет быстрее, все куда-то торопятся, бегут. Куда? Зачем? А еще молодость, горячность. Верно, молодой человек?
Пушкин: - Мне уже 31, милостивый государь!
Нотариус (смеется): - А мне шестьдесят!
Пушкин: - Признаюсь, я четыре дня ехал на перекладных, 500 верст без остановки. По сто верст в день. Почти не спал. В имение заглянул и скоро к вам – еще 40 верст. Хотелось бы закончить дело немедленно и сразу же назад. Поэтому, не так чтобы тороплюсь – но тороплюсь чрезвычайно – а до вечера временем располагаю.
Нотариус (смеется): - До вечера?
Пушкин: - Разве не успеем?
Нотариус (отрезал): - Нет.
Пушкин: - Сколько? Сколько времени на это уйдет?
Нотариус: - Сейчас у нас начало сентября. Так-так… Какое теплое, однако, выдалось лето. Говорят, в этом году осень будет замечательная, долгая, золотая.
Пушкин: - Сколько времени это займет? Неужели дня не достаточно? Два, три, пять дней?! Сколько для этого нужно?
Нотариус: - До зимы и управимся.
Пушкин: - Помилуйте, как до зимы?!
Нотариус: - До зимы точно – можете не сомневаться. А вы пока осмотритесь. Впервые у нас? Места здесь замечательные. Люди тоже. Познакомьтесь с соседями…
Пушкин: - Некогда знакомиться! У меня свадьба на носу!

Пушкин ходит по сцене.

Нотариус: - О! Поздравляю! Значит, скоро прибавлению в семействе можно будет радоваться. Род у вас славный! Сколько в нем замечательных мужей! Кстати, примите соболезнование в связи с кончиной вашего дядюшки. Наслышаны-с. Достойный был человек.
Пушкин: - Спасибо. И все-таки повторюсь, милостивый государь, меня ждут в Москве. Я должен был жениться еще в августе… Черт побери! Я уже почти год хожу в женихах! Венчание отменили в связи с трауром. Перенесли на две недели! Меня невеста ждет!
Нотариус: - Невеста, если хороша, так подождет. На то и невеста чтобы ждать – пусть учится, привыкает... Простите старику любопытство. Не покажите ее портрет? С собой случайно не носите?

Пушкин достает кулон, щелкает, тот раскрывается, протягивает чиновнику.

Нотариус: - Прелесть!… Какая прелесть!... Само совершенство! Я прекрасно вас понимаю.
Пушкин: - Так что же?!
Нотариус: - А если еще и будущая теща прелесть по образу мыслей, тогда совсем будет счастье вам!
Пушкин: - Да уж…
Нотариус: - Понятно. Наверное, недурное наследство?
Пушкин: - М-да…
Нотариус: - Понятно.
Пушкин: - Ничего вам не понятно! Я ничего не говорил!
Нотариус: - О! Конечно! Конечно! Дела семейные. Вас ждет невеста! Так езжайте прямо сейчас. Бумаги оставьте, мы займемся, женитесь, потом возвращайтесь с супругой. К тому времени мы все уладим.
Пушкин: - Мне нужно вступить в права владения именно сейчас. Понимаете?!
Нотариус: - Понимаю. Сразу же и заложить. Нужны в свадьбе деньги. Такую красавицу и без приданого готовы осчастливить. Отчего же не понять. Ох, простите, я не хотел ничего такого сказать. Дела обычные, дела житейские.
Пушкин: - Так что же?
Нотариус: - Вот что я вам скажу… Мы приложим все усилия. Так сказать, проявим усердие.
Пушкин: - За пару дней управимся?
Нотариус: - Милостивый государь, здесь целый список документов. Все нужно пересчитать, проверить, занести в формуляр, оформить, так сказать. Нужно делить, нужно межевать!
Пушкин: - Понимаю! Конечно! Пересчитать! Понимаю! Кур, гусей, мамок, деток. А если за время, пока вы считать будете, снесутся яйца, а из них вылупятся птенцы! Значит снова пересчитать! А если кто соберется родить! А, не дай Бог, кто-то вздумает умереть!
Нотариус: - Вот видите. Вы все понимаете!
Пушкин: - Это какое-то безумие!... Я о вас напишу!
Нотариус: - Кому? А вы, простите, в каком чине? Чем занимаетесь?... Впрочем, здесь указано. (Улыбается) Так кому вы, милостивый государь, писать собираетесь?
Пушкин: - Ни “кому”, а что! Я сочинитель. Эпиграмму напишу. Или драму! Нет, скорее комедию!
Нотариус: - Ах, комедию? Пишите, батенька, пишите. Бумага стерпит. Вспомнил! Я ведь вас читывал. Талант! Большой талант! Заметьте - я всецело на вашей стороне. Из уважения к вашему семейству, к батюшке вашему постараюсь. Конечно, за пару дней не управимся – так дела не делаются - но за пару недель решим точно. Документы оставьте – сейчас же производство и начнем. А чтобы вам более не утруждать себя, доверьте дело писарю. Могу рекомендовать одного человечка. Он очень исполнителен и много не возьмет. Что же, рад был познакомиться, господин Пушкин!
Пушкин: - Писарю, так писарю. Позвольте откланяться.

Темнота.

3 картина.

Кабинет. Пушкин лежит на диване в сюртуке, в туфлях. Входит Настя.

Настя: - Барин, день добрый… Вам что-нибудь нужно?... Вы что-нибудь желаете?
Пушкин: - Нет.
Настя: - Полдень уже. Может, изволите завтракать?
Пушкин: - Нет. Не сейчас. Нет.
Настя: - Вы не захворали? Второй день из дома не выходите. Может за лекарем послать?
Пушкин: - Нет!... Где Никита?
Настя: - Никита? Кто это? Нет здесь никакого Никиты.
Пушкин: - Нет? Верно. Никиты нет.
Настя: - Так вам что-нибудь нужно?
Пушкин: - Вы кто?
Настя: - Настя я. Помогаю по дому. Сделаю, что прикажете.
Пушкин: - Прикажу, Настя, меня не беспокоить. Отдыхаю я.
Настя: - Ох, извините. Конечно.

Настя уходит. Пушкин переворачивается на спину, смотрит наверх.

Пушкин: - Тоска. Тоска.

Музыка (как вариант - Моцарта “Реквием”) Садится, наклоняется к столу, берет перо, макает в чернильницу, пишет. Перечеркивает, комкает бумагу, швыряет ее на пол. Берет другой лист. Пишет. Сминает бумагу, снова расправляет. Пишет. Ломает перо, берет другое. Роняет кляксу. Перечеркивает несколько раз. Комкает, швыряет на пол. Пишет, комкает, швыряет. Музыка затихает. Оглядывается, выдвигает ящики стола, бросается к шкафу, ищет…

Пушкин: - Никита! Никита!

Входит Настя.

Настя: - Что изволите, барин?
Пушкин: - Где Никита?
Настя: - Я же говорила. Нет тут Никиты, барин.
Пушкин: - Верно. Запамятовал. А ты кто?
Настя: - Ну как же? Я Настя. Что желаете, барин?
Пушкин: - Настя… Да. Настя… Принеси бумагу. Где она есть? Ничего найти не могу!

Настя подходит к шкафу, берет тонкую стопку, кладет на стол. Пушкин рассматривает стопку – в ней с десяток листов.

Пушкин: - Это все?
Настя: - Да, барин.
Пушкин: - В доме нет бумаги?
Настя: - Так ведь давно здесь никто не жил. Но в других домах обычно этого на год хватает. Может и на два. А разве нужно еще?
Пушкин: - Действительно, разве нужно? Как ты права!
Настя: - Приказать купить? Так я пошлю.
Пушкин: - Прикажи, милая! Прикажи. И пусть принесут сейчас же.
Настя: - Конечно, барин. Я скажу. Только сейчас не получится.
Пушкин: - А когда?
Настя: - Завтра подвода поедет в город. Там ярмарка. Через несколько дней вернется – вот бумагу и привезут. Я прикажу. Конечно, барин!
Пушкин: - О, господи! Никита, зачем я не взял тебя с собой? Чернила-то есть?
Настя: - Вот стоят два пузыря. А вот и перья. Достаточно? (улыбается)
Пушкин: - Не знаю.
Настя: - Так ведь полон пруд перьев гусиных плавает.
Пушкин: - Свой пруд! Свои гуси, перья! Надо же!
Настя: - А зачем вам столько чернил? И бумаги зачем столько?
Пушкин: - Я ее буду есть, а чернилами запивать, а перьями ковырять в зубах.
Настя (смеется): - Ой, барин! Вы шутите?!
Пушкин: - Только шутить и остается!
Настя: - А не Никиту Козлова вы часом вспоминаете?
Пушкин: - Знаешь его?
Настя: - Видела как-то, с батюшкой вашим приезжал, прислуживал ему. Он ведь из этих краев родом.
Пушкин: - Ладно. За бумагой отправь. Да не забудь!
Настя: - Как прикажете, барин. Конечно. Разве можно забыть?

Пушкин поднимает с пола скомканный лист, разглаживает. Настя поднимает остальные, хочет бросить в урну.

Пушкин: - Оставь.
Настя: - Оставить?
Пушкин: - Да.

Забирает у нее смятую бумагу, бережно разглаживает, кладет листы на стол. Нервно ходит по комнате. Настя на него с любопытством смотрит. Музыка (Моцарт “Реквием”) Садится, пишет.

Настя: - Что еще прикажете?
Пушкин: - Нет, ничего. Больше ничего.
Настя: - На обед картошки сделать?
Пушкин (не слышит ее): - Да, картошки…
Настя: - А можно капусты.
Пушкин: - Капусты, да, капусты…
Настя: - Так что изволите?…
Пушкин (очнулся): - Что?... Изволю калью с огурцом.
Настя: - Калью?
Пушкин: - Как же без Никиты трудно. Так… Гречку сварить можешь?
Настя: - Конечно, барин.
Пушкин: -  Вот и свари. А картошку запеки в золе. Ступай.

Настя уходит. Пушкин берет смятый лист бумаги, садится к столу.
Пушкин (бормочет): - Шалость…

Зачеркивает.

Пушкин (бормочет): - Бесы… Да! Бесы!... Страшно сердцу поневоле.

Зачеркивает. Хочет смять, но расправляет. Пишет.

Пушкин (бормочет): - Что-то страшно поневоле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): - Страшно. Страшно поневоле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): -  Путник едет в темном поле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): - Тройка едет в чистом поле.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин (бормочет): - Еду. Еду в чистом поле.

Пишет… Пишет… Пишет…

Пушкин (бормочет): - Мчатся тучи, вьются тучи… Волк за лесом скачет.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин: - Волк уже далеко скачет.

Зачеркивает. Пишет.

Пушкин: - Вот уж волк далече скачет.

Зачеркивает.

Пушкин (почти кричит): - Волчий глаз во тьме горит.

В ярости зачеркивает. Мгновение думает. Пишет.

Пушкин: - Кто их знает – пень иль волк.

Начинает лихорадочно писать. Свет меняется, он встает, ходит по комнате, музыка громче, фонограмма:

Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин.
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!

"Эй, пошел, ямщик!" - "Нет мочи:
Коням, барин, тяжело,
Вьюга мне слипает очи,
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам…

Фонограмма микшируется, музыка ее заглушает, Пушкин пишет. Отбрасывает перо. Музыка обрывается. Он падает на диван. Пауза. Смотрит в потолок.

Пушкин: - Дельвиг! Дельвиг дружище, зачем я тебя не уговорил ехать со мной! Даже некому прочитать!... Никитка, где ты? Настя. Гуси в пруду. Тоска…

4 картина.

Ночь. Пушкин ворочается на диване.
Из разных кулис входят четверо. В руках у них бокалы: Молодой человек, Председатель, Мэри, Луиза. Рассаживаются кто куда.

Молодой человек: -

Почтенный председатель! я напомню
О человеке, очень нам знакомом,
О том, чьи шутки, повести смешные,
Ответы острые и замечанья,
Столь едкие в их важности забавной,
Застольную беседу оживляли
И разгоняли мрак, который ныне
Зараза, гостья наша, насылает
На самые блестящие умы.

Тому два дня наш общий хохот славил
Его рассказы; невозможно быть,
Чтоб мы в своем веселом пированье
Забыли Джаксона! Его здесь кресла
Стоят пустые, будто ожидая
Весельчака — но он ушел уже
В холодные подземные жилища...
Хотя красноречивейший язык
Не умолкал еще во прахе гроба;
Но много нас еще живых, и нам
Причины нет печалиться. Итак,
Я предлагаю выпить в его память
С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
Как будто б был он жив.

Председатель

Он выбыл первый
Из круга нашего. Пускай в молчанье
Мы выпьем в честь его.

Молодой человек

Да будет так!

Все пьют молча.

Пушкин: - Что это?
Председатель: - Не знаете?
Пушкин: - Кто написал?
Луиза: - Плохо?
Пушкин: - Недурно. Автор кто? Не припомню. Я где-то это слышал.
Мэри: - Это вряд ли. Разве что в вашем воображении.

Пауза.

Пушкин: - Черт возьми! Кто вы и откуда явились?
Молодой человек: - Как сказать? Ваши фантазии.
Пушкин: - Но я такого не писал!
Мэри: - Еще напишите. Вернее, переведете. Кое-что добавите от себя.

Пауза.

Пушкин: - Я? Переведу? Нелепица. Я брежу? Однако местный воздух чрезвычайно пьян.
Луиза: - Как вам будет угодно. Продолжим?
Пушкин: - Что?
Мэри: - Нашу историю.
Председатель: - Вернее, вашу.
Пушкин: - О чем она? Что с тем нечастным Джексоном приключилось?
Мэри: - Чума.
Пушкин: - Не думаю, что стал бы о ней писать. Тем более переводить. Может быть холера? Тоже не интересно. Холера где-то далеко, на Волге.
Председатель: - Не скажите. Уже завтра она начнет бродить вокруг Болдино.
Пушкин: - Все это вздор.
Председатель: - Ну, коли вздор, тогда вы нас из памяти сотрете. А может быть, сожжете. Впоследствии это станет модным.
Пушкин: - Чушь. Как можно сжечь то, чего еще не написал?
Луиза: - Так пишите.
Пушкин: - Нет.
Мэри: - Отчего же?
Пушкин: - Бумаги мало.
Председатель: - Бумаги на нас пожалел. Ха!
Луиза: - Конечно, кто мы такие?!
Пушкин: - Пустое. Не думаю, что эта тема меня будет занимать.
Молодой человек: - Нам уйти?
Пушкин: - Уйти… Постойте… Скоротать время с плодами собственного воображения… Что остается еще?… Хотите вина?
Председатель: - Бокалы наши пусты.
Пушкин: - Никитка!... Тьфу! Настя! Настя!

Входит Настя.

Настя: - Что желаете, барин?
Пушкин: - Принеси-ка мне шампанского. Нам принеси шампанского! И побольше.
Настя: - Вы кого-то ждете? Ночь на дворе. Сколько будет гостей?
Пушкин: - Они уже здесь.
Настя (никого не замечает, сонно): - Опять вы шутите, барин?! Шампанское сейчас принесу. Что-то еще?
Пушкин: - Больше ничего. Неси. Мы ждем. Точнее - я жду.

Настя уходит.

Пушкин: - М-да… Такой компании у меня не было еще. Две недели в этой дыре нужно чем-то занять, убить… Чем будете забавлять?
Луиза: - Даже не надейтесь.
Пушкин: - Отчего же? Что собираетесь делать?
Луиза: - Мучить.
Председатель: - Не давать покоя.
Мэри: - Не давать спать.
Председатель: - Истязать.
Пушкин: - Жестоко. Это все, что вы умеете?
Председатель: - Вы сделали нас такими.
Луиза: - Передумали?
Пушкин: - Посмотрим. А будете мешать – прогоню.
Мэри: - Все в вашей воле.

Входит Настя.

Настя: - Барин, шампанского не осталось. Может быть чай? Липовый. С медом. Хотите? Есть еще водка.
Пушкин: - Неси чай. И сервиз с кружками.
Председатель: - Водки.
Пушкин: - Не надо чай. Водку неси.
Луиза: - И рюмки.
Пушкин: - Рюмки тоже.
Настя: - К водке может быть чего подать из еды? Вы два дня почти не емши.
Пушкин: - Неси все, что есть.
Настя: - Вот это хорошо! Вы по ночам едите! Я не знала. Сейчас все сделаю, барин! Мигом обернусь!

Убегает. Пауза.

Мэри: - Что-то вы не веселы.
Пушкин: - Особенных причин для веселья мало.
Луиза: - Помолвка на грани разрыва.
Пушкин: - Знаете?
Молодой человек: - Слышали.
Пушкин: - Только близкие друзья могут знать об этом. Только члены семьи. Да и то не все.
Молодой человек: - Мы ближе, чем все вместе взятые друзья и члены вашей семьи.

Настя приносит на подносе графин водки, стаканы, закуску. Уходит. Председатель наливает, все выпивают.

Пушкин: - Уехал на неделю, чтобы продать усадьбу. М-да… Вернее, заложить.
Председатель: - А тут волокита, никчемная возня. Бумаги.
Пушкин: - Как могут люди на полном серьезе заниматься такими делами, посвящать им целую жизнь? Взял сюда всего 4 книги. Бумаги и той нет. Зато перья плавают в пруду.
Мэри: - Значит не все так плохо? Все хорошо! Стоит ли отчаиваться?!
Пушкин: - М-да. Еще как неплохо… Прямо перед отъездом эта… будущая теща в очередной раз устроила «самую нелепую сцену, какую только можно себе представить. Наговорила вещей, которых я по чести не мог стерпеть». Так что «не знаю еще, расстроилась ли моя женитьба, но повод для этого налицо, и я оставил дверь открытой настежь. Что за проклятая штука счастье!».
Мэри: - С невестой поговорили?
Пушкин: - Не успел. Был взбешен! Написал ей письмо. “Писал, что уезжаю в Нижний, не зная, что меня ждет в будущем… (Срывается. Дальше горячо.) А если ваша матушка решила расторгнуть нашу помолвку, а вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, какие ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать. Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, вы совершенно свободны; что же касается меня, то заверяю вас честным словом, что буду принадлежать только вам, или никогда не женюсь”.
Мэри: - Так и написали?!
Пушкин: - Да.
Председатель: - Может и к лучшему.
Пушкин (гневно): - Что?!
Луиза (Председателю): - Молчи!
Луиза (Пушкину): - Что она?
Пушкин: - Ответа не было. В тот же день я уехал сюда. За деньгами! Черт бы их побрал!

Снова выпивают. Пауза.

Пушкин: - Хватит нытья. Устал.
Молодой человек: - Конечно! Отдыхайте, барин.
Пушкин: - Что ты сказал?
Молодой человек: - Барин. А что? Скоро вы будете хозяином целой усадьбы.
Пушкин: -  Части!...
Молодой человек: - Ну, части. Сути дела не меняет.
Пушкин: -  Барин, говоришь? Да, барин. Разлечься на диване. Почему бы и нет? А тебе приготовят завтрак, наполнят ванную (такую бочку с водой!), шампанское нальют. Или водки? Да, водки. Выпьешь в полдень шкалик, крякнешь, огурцом закусишь, отобедаешь, потом животом кверху и захрапишь. А там и вечер подойдет. Примешь соседа, снова выпьешь. Может быть, заглянешь на дворню, прикажешь выпороть для острастки какого-нибудь холопа, и с чувством выполненного долга и не зря прожитого дня на боковую. А завтра все с начала.
Предводитель: - Д-а-а-а! Что-то вы не веселы.
Мэри: - Наверное, поэта нужно беречь, окружить вниманием, лаской, заботой, сочувствием, тогда он сможет писать.
Луиза: - Поэта нужно поместить в самое пекло страстей, в гущу событий, невыносимых переживаний, страданий, только тогда он сможет писать.
Предводитель: - Поэта нужно оставить здесь, обложить карантинами, не трогать его – тогда он будет творить.
Пушкин: - Оставьте меня. Хотя бы на время. На сегодня достаточно. Видеть более не могу никого.

Четверо исчезают. Пауза. Музыка (Моцарт “Реквием”) Фонограмма (Элегия):

Безумных лет угасшее веселье.
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино,— печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

Темнота.

5 картина.

Комната. День. Пушкин энергично пишет. В окно залезает Молодой человек, из разных кулис появляются остальные трое.

Пушкин (весело): - А! Это вы?
Молодой человек: - Можно?
Пушкин – Что же. Заходите.
Председатель: - Только посмотрите! Прошло несколько дней, вас словно подменили!
Молодой человек: - Отдохнули? Выспались?
Пушкин: - К черту – отдохнул! К черту – выспался!
Мэри: - Тогда что?
Луиза: - На вашем столе письмо! Не оно ли виновник…
Мари: - От нее?
Пушкин (Луизе): - Не трогайте! Оно весьма доверительного содержания.
Луиза: - Скажите, пожалуйста!
Пушкин: - Впрочем,… интересно знать женское мнение. Хорошо, взгляните.

Луиза берет письмо, про себя читает. Пушкин энергично ходит по комнате.

Пушкин: - Что скажете?
Луиза: - Сколько лет вашей невесте?
Пушкин: - 18.
Луиза: - Не обижайтесь. Писано, словно под диктовку.
Пушкин (хохочет): - Оно и к лучшему! Видимо, упускать жениха не входит в расчеты моей будущей уважаемой тещи.
Мэри: - Что? Что она пишет – можно узнать?
Пушкин: - Все в силе. Она любит и ждет… Достаточно любопытства. Верните письмо.
Председатель: - И теперь гора с ваших плеч!
Луиза: - Как мало человеку нужно для счастья!
Пушкин - Да, счастье! Мое счастье! Может быть, я его заслужил… Кстати, в прошлый раз вы принесли не очень добрую весть. Оказались правы. Холера, действительно, подступает. Местные чиновники поговаривают о кордонах. Говорят, кое-где их уже поставили.
Председатель: - А вы не верили.
Пушкин: - Поначалу не верил. Хотя, припомню, еще когда сюда добирался, на дороге встретил Макарьевскую ярманку, прогнанную холерой. Бедная ярманка! она бежала, как пойманная воровка, разбросав половину своих товаров, не успев пересчитать свои барыши!
Молодой человек: - Так отчего же не вернулись в Москву?
Пушкин: - Воротиться казалось мне малодушием; я поехал далее, как, может быть, случалось вам ехать на поединок: с досадой и большой неохотой. Едва успел я приехать, как узнаю, что около меня оцепляются деревни, учреждаются карантины...
Луиза: - А может после той дикой сцены на балу, где теща… Ваша будущая теща вам наговорила… вы и хотели сгинуть в чуме?
Пушкин: - Пустое. Все позади. Бумаги получу и сразу же отсюда прочь. Кордоны обойду. Пару разъездов не объехать? Чепуха! А пока…
Председатель: - А пока вы безотчетно счастливы.
Мэри: - Напишите ей ответ.
Пушкин: - Сначала Плетневу.
Мэри: - А ей?
Пушкин: - Ей потом. Пусть помучается…
Председатель: - Пять минут помучается?
Пушкин: - Не нужно умничать. Я разберусь со своей женой сам.
Луиза: - Пока невестой.
Пушкин: - Да, невестой. (Молодому человеку) Перо бери!
Молодой человек: - Что пишем?
Пушкин: - Плетневу.
Молодой человек: - Это ваш издатель?
Пушкин: - Прежде всего, друг, потом уже издатель.
Молодой человек: - Со всем вниманием слушаю вас.
Пушкин (весело): -  “Теперь мрачные мысли мои порассеялись; приехал я в деревню и отдыхаю. Около меня холера морбус. Знаешь ли, что это за зверь? Того и гляди, что забежит он и в Болдино, да всех нас перекусает - того и гляди, что к дяде Василью отправлюсь, а ты и пиши мою биографию... Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть стихи писать. Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат. При ней пиши сколько хошь. А невеста пуще цензора, язык и руки связывает... Сегодня от своей получил я премиленькое письмо; обещает выйти за меня и без приданого. Приданое не уйдет. Зовет меня в Москву”…. Успеваешь?
Молодой человек: - Да, конечно!
Пушкин: - “Ах, мой милый! Что за прелесть здешняя деревня! Вообрази: степь да степь; соседей ни души, езди верхом, сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает”.
Председатель: - Однако вот как вы заговорили! Руки развязаны?! Отрадно это слышать!
Пушкин: - Да! Развязаны. Развязаны… А теперь ей. И обязательно по-французски. Язык-то знаешь?
Молодой человек: - Обижаете.
Пушкин: - “Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство. Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, составляет отдельное имение, но, оказывается, это - часть деревни, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устроить возможно скорее. Еще более опасаюсь карантинов, которые начинают здесь устанавливать. У нас в окрестностях - Cholera morbus (очень миленькая особа). И она может задержать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться! (Дальше ерничает. Все хохочут.) Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно и очень нежно целую ей ручки… Еще раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе”.
Мэри: - А почему на 20? Вы же хотели ехать раньше.
Пушкин: - Сделаю сюрприз. Женщины это любят.
Председатель: - И теперь вы счастливы!
Пушкин: - Отчасти… Да!
Председатель: - Однако подарок достался вам, милейший! Любящая теща. У которой предки - разорившиеся промышленники, а предприятия в упадке. Невеста - бесприданница. Отец ее – ваш будущий тесть – безумец или просто пьяница. Прямо сказать - святое семейство!
Пушкин: - Не смейте так говорить о Таше и  ее близких. Я не позволю! Ваш цинизм здесь неуместен, милостивый государь! За подобные слова вызывают на дуэль!
Председатель: - Никакой я не государь и  вам это известно. Я лишь озвучиваю ваши сомнения, тайные мысли, от которых вы бежите. Нет ничего сложней быть честным, стоя перед зеркалом. А на дуэль вы можете вызвать самого себя. Займемся делом! Холера стоит у врат. Продолжим?! Давайте же!
Пушкин: - Холера… Нет. Не теперь. Может быть, как-нибудь в другой раз.
Луиза: - Не трогай его. Какая холера? Какая чума? Он счастлив, он влюблен!
Пушкин: - Да, влюблен. Что в этом плохого?
Председатель: - Что хорошего?
Пушкин: - Отстань.
Председатель (бормочет): - Ну-ну, время покажет...

Пушкин достает кулон, смотрит на портрет, начинает ходить по комнате. Музыка “Реквием”. Пушкин читает “Мадонна”:

Мэри (шепчет Молодому человеку): - Пиши.
Молодой человек: - Зачем? Он уже, скорее всего, это записал.
Председатель: - Он придумывает это прямо сейчас.
Молодой человек: - На ходу? Без черновиков? Без правок?
Луиза: - Да!

Молодой человек записывает. Пушкин читает.

Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель,
Чтоб суеверно им дивился посетитель,
Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель —

Она с величием, он с разумом в очах —
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.

Темнота.

Картина 6.

День. Пушкин за своим столом самозабвенно пишет. Фонограмма:

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто доброй славы и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек…

Вдруг прерывается, смотрит в окно. Там ярко светит солнце.

Пушкин: - Настя!... Настя!

Вбегает Настя.

Настя: - Что изволите, барин?
Пушкин: - Какое сегодня число?
Настя: - Так 16-е.
Пушкин: - 16-е… сентября?
Настя: - Да, барин, сентября.
Пушкин: - Сентября…
Настя: - 30-го года.
Пушкин: - Ну, это ты скажешь тоже. Знаю, что 30-го. Вели срочно седлать лошадей. Передай Никите, что немедленно едем… Тьфу! Короче, седлайте коня.
Настя: - Конечно, барин. Сию же минуту.
Пушкин: - Ступай… Постой.
Настя: - Что прикажете еще?
Пушкин: - Ты можешь меня не называть барином?
Настя: - Как же называть?
Пушкин: - Александром Сергеевичем.
Настя: - Да?... Хорошо. Конечно, барин… Александр Сергеевич.
Пушкин: - Понятно. Ну, вели седлать. Ступай.
Настя: - Сейчас же велю, барин.

Затемнение. Пушкин за своим столом в свете прожектора. Появляется Нотариус, он выносит стул, садится. Он в свете второго прожектора.

Пушкин: - Здравствуйте, милостивый государь.
Нотариус: - А, господин Пушкин! Мое почтение! Рад видеть вас!
Пушкин: - Прошло более недели. Хотел спросить, как мое дело?
Нотариус: - Разве писарь не докладывал?
Пушкин: - Докладывал. Но нечто невнятное. Поэтому решил лично побеспокоить вас.
Нотариус: - И правильно сделали! Все готово – как и обещал! Все в лучшем виде! Ведь не зря мы тут, так сказать, штаны протираем, как кому-то может показаться.
Пушкин: - О! Примите мои благодарности! Вы меня приятно порадовали. Могу я сейчас же забрать…
Нотариус: - Благодарить не стоит – это наша работа. И мы ее сделали, как я вам обещал.
Пушкин: - Значит готово! Прекрасно. Я могу получить на руки…
Нотариус: - Да-да. Готово. Мы провели межевание по разделу деревни. Обошли все избенки, посчитали каждого и каждую, ныне живущего здравствующего, летающего и водоплавающего. Всех-всех. Прошли каждый метр. Не забыли ни о ком.
Пушкин: - Свидетельство.
Нотариус: - Что?
Пушкин: - Дайте, пожалуйста, мне документ, и я не буду вас более отвлекать.
Нотариус: - Свидетельства пока нет. И быть не может.
Пушкин: - Как?
Нотариус: - После всех наших стараний оно готовится ровно две недели. Таковы правила. Спустя этот срок вы сможете его получить. А мы сделали для вас все.
Пушкин: - Дьявол! Это немыслимо!
Нотариус: - Не надо так волноваться.
Пушкин: - Но, позвольте, я ехал сюда за сорок верст. Потратил несколько часов. Обходил карантинные посты. И все напрасно?
Нотариус: - Совершенно не напрасно!
Пушкин: - То есть?
Нотариус: - Я рад видеть вас!
Пушкин: - И это все?
Нотариус: - Нет, не все. Я рад вам сообщить, что с сего дня вы являетесь полноправным владельцем части усадьбы. Поздравляю!
Пушкин: - М-да. Спасибо, конечно. Но мне нужно свидетельство… Понимаете? Немедленно! Сейчас же! Почему трудно выдать его мне?
Нотариус: - Это по другому ведомству. Мы свою работу закончили, передали документы по инстанции. Теперь его рассмотрят, утвердят, подпишут. Не волнуйтесь – это пустая формальность. А потом вручат вам.
Пушкин: - Через две недели?
Нотариус: - Совершенно верно.
Пушкин: - Невиданно. Две недели составлять одну бумажку!
Нотариус: - Это не просто бумажка, как вы изволили выразиться. Это документ. С печатью. На специальном бланке. Подписанный и утвержденный. Или вы ходите изменить принятые правила и нормы? Может быть, целый государственный строй? (Смеется. Крестится.) Прости Господи за вольнодумство. Повторяю, господин Пушкин. Ваше дело мы закончили. Остальное за малым. Через две недели свидетельство будет у вас. Писарь вам его привезет.
Пушкин: - Что же теперь?
Нотариус: - Живите и радуйтесь!
Пушкин: - И все?
Нотариус: - Конечно!
Пушкин: - И на том спасибо…

Пушкин смотрит на рукопись, лежащую перед ним на столе. Музыка. “Реквием”.

Пушкин (бормочет): - Может оно и к лучшему... Две недели...
Нотариус: - Конечно, все что ни делается, то к лучшему. Вы совершенно правы.
Пушкин (бормочет): -
Блажен, кто понял голос строгой
Необходимости земной,
Кто в жизни шел большой дорогой,
Большой дорогой столбовой…
Нотариус: - Простите, что?
Пушкин: - Нет, ничего. Это я так – о своем. Честь имею, милостивый государь.

Прожектор, направленный на нотариуса, тухнет, тот уходит. Пушкин мгновение думает, потом продолжает писать. Музыка продолжает звучать. Фонограмма: -

Кто цель имел и к ней стремился,
Кто знал, зачем он в свет явился
И богу душу передал,
Как откупщик иль генерал.
"Мы рождены, - сказал Сенька, -
Для пользы ближних и своей" -
(Нельзя быть проще и ясней),
Но тяжело, прожив полвека,
В минувшем видеть только след
Утраченных бесплодных лет...

Пушкин встает, ходит.

III

Несносно думать, что напрасно
Была нам молодость дана,
Что изменяли ей всечасно,
Что обманула нас она;
Что наши лучшие желанья,
Что наши свежие мечтанья
Истлели быстрой чередой,
Как листья осенью гнилой.
Несносно видеть пред собой
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь, как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

Тишина. Темнота.

Картина 7

Звучит лирическая народная песня. Две крестьянки танцуют медленный танец. Пушкин сидит на любимой скамейке. (В противоположном конце сцены справа от окна) Наблюдает. Появляется Никита, скромно стоит за его спиной.

Пушкин: - Эх, Никита, как тебя не хватает. Почему я не взял тебя с собой?

Никита садится рядом на скамейку. Молчат. Друг на друга не смотрят.

Пушкин: - Как хорошо здесь. Необычайно хорошо.

Пауза.

Пушкин: - А как говорят эти люди. Часто приходиться с ними вести беседы. Язык у них интересный. Странно...
Никита: - Забыли, Александр Сергеевич, как в Михайловском общались с крестьянами? Так же и говорили.
Пушкин: - Не забыл. Ты прав. Помню. Все помню. Такое забыть невозможно. Иногда кажется, что они знают язык лучше, чем мы там в городах, в далеких столицах. Странно…

Пауза.

Никита: - Тут только что, Александр Сергеевич, четверо приходили. Вас спрашивали. Так я не пустил.
Пушкин: - Двое господ и две барышни?
Никита: - Верно. Иноземцы.
Пушкин: - Ты видел их?
Никита: - Как же не видеть, коли они по вашу душу.
Пушкин: - Как ты точно это сказал. Верно сказал. По мою душу…
Никита: - Вот и не пустил еретиков!
Пушкин (смеется): - Почему еретиков? Ты знаешь, кто это такие?
Никита: - И знать не хочу. По лицам видно. Сказал, что занят Александр Сергеевич.
Пушкин (смеется): - Чего ты их так не возлюбил?
Никита: - Веет от них нечистью.
Пушкин: - Ну и правильно. Не пустил… Знаешь, не будь с ними очень строг. Наверное, они мне понадобятся. Только немного позже. Сейчас надобно кое-то закончить.
Никита: - Хлопоты по усадьбе?
Пушкин: - Не совсем…
Никита: - Много работать изволите?
Пушкин: -  Как сказать. Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей и лежу… то есть пишу - ты помнишь… до 3 часов.  Недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До 9 часов — читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо. Один я тут. Один… Много пишется, Никита! Очень много. Такого не было никогда. Словно, источник открылся какой, не могу остановиться и не хочу. Руку протяни и возьми. Вот оно – рядом светится. Что со мной – не понимаю.

Пауза. Песня. Крестьянки продолжают танцевать.

Пушкин: - А на этих взгляни. Что бы ты, Никитушка, сказал, если бы сейчас оказался здесь?
Никита: - Поздравил бы, барин.
Пушкин: - Не называй меня так.
Никита: - Это я пошутил. Поздравляю. С сегодняшнего дня вы здесь хозяин.
Пушкин: - Так необычно все. Кистеневские нынче присягнули новому владельцу — коллежскому секретарю Александру Сергееву сыну Пушкину. Как интересно! Имение… Одно дело – съемная квартира в столице или где-то еще, здесь совсем другое… А может к черту все - остаться? А, Никита? Как думаешь?
Никита: - Воля ваша, Александр Сергеевич. Может и меня когда-нибудь к вам снова приставят. Приеду. Жить будете долго, счастливо. Решать вам.

Пауза. Песня продолжается. Вдруг Пушкин встает, бежит к танцующим крестьянкам, скачет вокруг них, как мальчишка. Нелепо повторяет их движения, машет руками. Они хохочут, он тоже смеется, дурачится. Никита в отдалении, наблюдая, улыбается. В окне появляется в свете прожектора Натали. Она нервно обмахивается веером, строго смотрит на Пушкина. Ее не замечают. Она в негодовании исчезает. А песня все громче, танец веселей... Темнота, отголоски песни еще слышны...

8 картина.

Пушкин сидит на скамейке. Фонограмма: -

Ужель та бедная Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где сердце говорит,
Где все наруже, все на воле,
Та девочка... иль это сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал в смиренной доле,
Ужели с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?

Музыка “Реквием”. Пушкин встает, ходит по сцене. Снова фонограмма:

Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние полям:
В дожде страстей душа свежеет,
И обновляется, и зреет -
И жизнь могущая дает
И пышный цвет и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален их глубокий след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.

Раздаются крики.

Пушкин: - Настя! Настя!

Появляется Настя.

Пушкин: - Что случилось?
Настя: - Ничего страшного, барин. Поймали негодника, пороть ведут.
Пушкин: - Кто таков? Что сделал?
Настя: - Вандал. Березку срубил в вашей роще.

Крики.

Пушкин: - Веди-ка его сюда.
Настя: - Хотите сами наказать? Сейчас.

Настя уходит, слышен ее голос:

Настя: - Не все. Здесь стойте. А ты к барину иди на суд.

Входит Мужик, снимает шапку, мнет ее в руках.

Настя: - Вот, барин. Негодник. Он срубил… Сейчас тебе наказание будет.
Пушкин: - Ну и зачем ты сделал это?
Мужик: - Так ведь не хотел я, барин.
Пушкин: - Конечно, не хотел, плут. Березка сама рубилась. Сама топором себя же под корень. Так что ли?
Мужик: - Не так, барин. Я это… Как сказать…
Пушкин: - Где срубил?
Настя: - В рощице рядом.
Пушкин: - Там же один молодняк.
Мужик: - Так получилось, барин. Случайно.
Пушкин: - И топор с собой случайно прихватил?
Мужик: - Прихватил…
Пушкин: - Я понять тебя не могу. Зачем?
Мужик: - Так ведь знамо дело, от нужды, барин – нечем было избу осветить – лучин нащипать не из чего. Вот и подрезал березку.
Пушкин (отворачивается): - Нужда…
Настя: - Ступай. Тебя этой лучиной и будут пороть. Не мешай барину…, Александру Сергеевичу. Иди отсюда.
Пушкин: - Постой. И все равно рубить не надо. Роща молодая – настоящий лучинник, потом вам же на пользу послужит. Не надо… Чего глядишь так? Улыбаешься чего?
Мужик: - Слово какое диковинное, барин, - лучинник. Точное какое, ласковое.
Пушкин: - Да, ласковое. А как еще ту рощицу назовешь? Она же золотая.
Настя: - Ну что? Пороть?
Пушкин: - Не надо пороть. Понял он все. Пусть идет с миром.
Мужик: - Спасибо, барин. Спасибо, благодетель!
Пушкин: - Ступай. А на месте том другую березку посади.
Мужик: - Конечно! Обязательно посажу!
Пушкин: - Ну, ступай.

Мужик уходит. Настя тоже собирается уйти.

Настя: - Барин, вам что-нибудь нужно?
Пушкин: - Нет… Да, нужно. Скажи, пусть мне вьюнок ивы принесут.
Настя: - Конечно, скажу. Извините, а зачем?
Пушкин: - Хочу посадить на пруду. Место нашел на склоне. Будет красиво смотреться. Понимаешь?
Настя: - Отчего же не понять? Красиво. Так зачем вам сажать, я скажу – бабы все сделают, а вы место покажете.
Пушкин: - Сам хочу. А пройдет лет десять, она поднимется, станет крепкой, ветви раскинутся, будут тень отбрасывать. Или сто лет пройдет…. Может и двести. А она все жить будет.
Настя: - Я поняла, барин…Александр Сергеевич. Поняла… А неподалеку рощица – Лучинник. Будут помнить ваше название. Через двести лет.

Настя уходит. Пушкин переходит в кабинет, падает на диван. Музыка “Реквием”. Фонограмма:

Проходят дни, летят недели,
Онегин мыслит об одном:
Другой себе не знает цели,
Чтоб только явно иль тайком
Где б ни было княгиню встретить,
Чтобы в лице ее заметить
Хоть озабоченность иль гнев,
Свой дикий нрав преодолев,
Везде на вечере, на бале,
В театре, у художниц мод,
На берегах замерзлых вод
На улице, в передней, в зале
За ней он гонится, как тень;
Куда его девалась лень.
          
Сомненья нет: увы! Евгений
В Татьяну как дитя влюблен;
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, стеклянным сеням
Он подъезжает каждый день;
За ней он гонится как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Пушистый соболь на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею тесный полк ливрей,
Или платок подымет ей.

Музыка обрывается. Входит Настя.

Настя: - Извините, барин. Тут мужики к вам. Прогнать?
Пушкин: - Зачем же? Пригласи. Пусть войдут.

Настя выходит. Слышен ее голос:

Настя: - Куда? Не все. Один иди, он тебя знает. Ноги отряхни. Грязь носят тут.
Мужик: - Ух, ты, пигалица! Поговори мне ишшо!

Стук ног. Входит Настя, следом Мужик.

Мужик: - Батюшка милосердный. Пришли мы тут слово сказать. Нет мочи уже.
Пушкин: - Говори, что у тебя? Смелее!
Мужик: - Жалоба есть.
Пушкин: - Слушаю?
Мужик: - Просим вас, государь, в том что вы таперя наш господин, и мы вам с усердием нашим будем повиноваться, и выполнять в точности ваши приказания, но только в том просим вас, государь, сделайте великую с нами милость, избавьти нас от нынешнего правления, а прикажите выбрать нам своего начальника, и прикажите ему, и мы будем все исполнять ваши приказании.
Пушкин: - А так не будете?
Мужик: - Что?... Будем. Конечно, будем… Только сил уже нет.
Пушкин: - Я подумаю. Слышал от мужиков о ваших бедах. Все знаю. Подумаю. Только время нужно. У тебя все?
Мужик: - Все, государь, все.
Пушкин: - Ступай.

Мужик уходит. Настя выжидающе стоит.

Настя: - Что-то нужно, барин?
Пушкин: - Хотел спросить – бродил я тут, названия улиц в деревне увидел интересные. Ну, Кривулица – это понятно. А Самодуровка, Стрелецкая, Бунтовка. Отчего так?
Настя: - Когда-то часть людей выселили сюда по господскому велению за самодурство, бунты. Люди в нужде  живут, черно, грязно. Всяк бывает. Вот и сейчас неспокойно. Чума, народ волнуется…
Пушкин: - Понятно… Ладно, иди.
Настя: - Извините, барин, хотела сказать. Видела, как вы запросто к мужикам подходите, за руку здороваетесь, беседуете.
Пушкин: - Что тут такого?
Настя: - Не знаю… Построже надобно. Иначе на шею заберутся – не совладать.
Пушкин (смеется): - Заберутся? Ладно, построже. Я подумаю. Ну, ступай. Ступай.

Настя уходит. Музыка. Пушкин сидит за столом пишет. Фонограмма:

А мне, Онегин, пышность эта,
Постылой жизни мишура,
Мои успехи в вихре света,
Мой модный дом и вечера,
Что в них? Сейчас отдать я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот блеск, и шум, и чад
За полку книг и дикий сад,
За наше прежнее жилище,
За те места, где в первый раз,
Онегин, я узнала вас,
И за смиренное кладбище,
Где нынче крест и тень ветвей
Над бедной нянею моей...

Входит Настя. Музыка обрывается.

Пушкин: - Ну что там еще?
Настя: - Барин, можно?
Пушкин: - Можно-можно.
Настя: - Опять мужики пришли.
Пушкин: - Тьфу! Что же они каждые три дня ходят?
Настя: - Так я прогоню?
Пушкин: - Нет!
Настя: - Или прогнать? Это я мигом.
Пушкин: - Нет, я сказал. Зови. Построже, говоришь? Веди сюда твоих мужиков.

Настя уходит. Пушкин выходит из-за стола. Прохаживается.

Настя: - Иди уже. Остальным стоять. Нечего барину глаза мозолить. Иди. Да ноги...
Мужик: - Знаю я. Знаю.

Стук ног. Входит Настя, следом Мужик. Голову наклонил. Насупился. Молчит.

Пушкин: - Ну что?

Мужик угрюмо молчит.

Пушкин: - Что молчишь?

Мужик угрюмо молчит.

Пушкин: - Староста?
Мужик: - Он самый, батюшка. Мочи больше нет.
Пушкин: - Нет мочи, говоришь?
Мужик: - Все верно. Так оно и есть.
Пушкин: - Нет мочи…

Мужик мнет шапку в руках, Пушкин долго на него смотрит.

Пушкин: - Обещал, значит сделаю. С памятью у меня хорошо - не запамятовал. Тяжело? Знаю. Оброк велик? Тоже знаю. Помогу, решу вопрос. Человека поставлю другого.

Перевел взгляд на Настю. Улыбнулся.

Пушкин: - Но и вам потрудиться надобно. А вы как думали?  Время тяжелое. Деваться некуда. И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!

Мужик кланяется, уходит. Настя внимательно смотрит на Пушкина. Тот возвращается к столу, останавливается, замечая ее взгляд.

Пушкин: - Что?
Настя: - Нет, ничего…
Пушкин: - Ну, говори – чего у тебя?
Настя: - Хотела только спросить… Александр Сергеевич… На обед калью с огурцом хотите?
Пушкин: - Калью?! Неужели научилась?
Настя: - Научилась. Вроде бы…, Алексей Сергеевич.
Пушкин: - С огурцом?
Настя: - С огурцом.
Пушкин (улыбается): - Ну, коли научилась, так готовь!

Звучит “Реквием”. Пушкин сидя пишет. Фонограмма:

И ты прости, мой спутник верный,
И ты, мой милый Идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть слабый Труд. Я с вами знал
Все, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Привет любви, хвалу друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И план свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще не ясно различал.

Выходит на середину сцены. Смотрит в зал.

А те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А те, с которых образован
Татьяны милый Идеал...   
О много, много Рок умчал!
Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокалов яркого вина,
Кто не дочел Ее романа,
Кто вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.
               
На последних строках свет становится все более тусклым, музыка тише.

9 картина.

Внезапно загорается яркий свет. Пушкин отбрасывает перо на пол, мчится через всю сцену, заскакивает на скамейку.

Пушкин (хохочет): - Вольная! Барину вольная!

Спрыгивает с нее, несется в другой конец сцены. Запрыгивает на стул, с него на стол.

Пушкин: - Барину дали вольную!

Танцует. Вбегает Настя.

Настя: - Что? Что стряслось? Александр Сергеевич, что?

Он скатывается на пол. Бежит к окну, прыгает в него. Слышен грохот, кудахтанье кур, убегающие шаги.

Пушкин (кричит): - Вольная!

Появляется из кармана.

Настя: - Да, что такое?!
Пушкин (кричит): - Ничего!

Перебегает через всю сцену, скрываясь в другом кармане.

Настя: - Куда же вы?
Пушкин: - Туда!
Настя: - Зачем?
Пушкин: - Не знаю!... Вольная! Вольная!

Пушкин, запыхавшись, появляется в окне, перелезает на сцену. Настя ему помогает.

Настя: - Барин! Барин! Все нормально?
Пушкин: - Нормально! Хорошо все! Замечательно!

Садится на пол посередине сцены. Тяжело дышит. Какое-то время молчит. Идиотское счастье. Постепенно становится серьезен. Замечает Настю.

Пушкин: - Напугал я тебя?

Сидит, смотрит прямо перед собой, в глазах ужас. Настя изумлена.

Настя: - Барин,… Александр Сергеевич, что сделать-то надобно? Вы что-нибудь хотите?
Пушкин: - Абсолютно ничего…
Настя: - Точно?
Пушкин: - Ничевее не бывает… Ступай, если что – позову.
Настя: - Вы уверены?
Пушкин: - Уверен.
Настя: - Вы точно уверены?
Пушкин: - Да.
Настя: - Хорошо, Александр Сергеевич. Если что…
Пушкин (кричит): - Да!

Уходит. Темнота. Пушкин в свете прожектора смотрит в пустоту.

Пушкин: -
Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече…

Пауза. Потом он плавно водит по воздуху пером, которое отшвырнул в начале этой картины, а теперь поднял с пола. Тихо, медленно, устало декламирует. Кривляется, словно издеваясь над собой.

Пушкин: -
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Долгая пауза. Входит Председатель. Он смотрит на Пушкина, потом садится за его стол. Музыка “Реквием”.

Председатель: - Так бывает... Такое иногда случается. Сколько ты это писал? Год?  Два года? Пять лет?
Пушкин: - 7 лет 4 месяца и 17 дней.
Председатель: - Срок немалый.

Осматривает стопки бумаг, аккуратно разложенных на столе.

Председатель: - …и 17 дней… Достали бумагу?
Пушкин: - Да. Все равно мало.
Председатель (осматривает рукописи): -  Бесы, Элегия, Гробовщик... Вот сказка…  О попе. Ты написал сказку!... И вдруг повесть. Снова сказка. Еще повесть. Ты стал писать прозу! И какую! Смотрел глазами Белкина. Совет - публикуй ее анонимно. Начнешь все с чистого листа. Станешь не только поэтом. Первым поэтом! Но и прозаиком... Вот снова Онегин! Ты не жалел бумаги! Даже рисовал… Снова проза… Опять Онегин. 7 лет 4 месяца и 17 дней… Кому за это время ты писал?
Пушкин: - Никому.
Председатель: - За 20 дней?
Пушкин: - Ни одного письма.
Председатель: - Жил на островке, оторванном от мира. 
Пушкин: - Окруженном скалами…
Председатель: -  Скалами… Так это счастье!

В окне появляется Натали. Она молча смотрит на Пушкина. Он ее не замечает, сидит к ней спиной.

Пушкин: - Счастье? Может быть. Может быть ты прав…
Председатель (поднимает рукопись): - Тяжелая… Закончил, а теперь тебе тяжело.
Пушкин: - Пусто.
Председатель: - Это нормально, так должно быть. Ты забрался слишком высоко. Достиг вершины. Думал, что выше ничего нет. Но  посмотрел оттуда на мир и понял, как он прекрасен. А вдалеке виднеются другие еще непокоренные горы, вершины. Но, чтобы на них взойти, тебе придется долго спускаться и идти вниз. Иного пути нет.
Пушкин: - Вниз…
Председатель: - Это закон…
Пушкин: - Закон…
Председатель: - Но и тут тебе повезло. Ты нашел способ ускорить спуск. И это не падение со скалы. Ты придумал сани, которые чудесным образом вернут на землю, подарят новый шанс к восхождению. Ты начал писать прозу. Чудесную прозу, какую доселе не писал никто и никогда. Божественная интуиция подсказала тебе это. Так о чем печалиться? Иди! Твори! Это счастье!
Пушкин: - Счастье… Счастье?!

Вдруг Пушкин встает, поворачивается спиной к залу, смотрит на Натали. Пауза.

Председатель: - Ты должен идти и не сбиваться с выбранного пути… Нельзя стоять на месте… Но главное - нельзя сворачивать в сторону, там тебя может ждать обрыв…

Музыка “Реквием” звучит громче. Темнота.

2 действие.

Та же обстановка. На падуге за скамейкой липовая аллея пожелтела. В комнате Председатель, Мери, Луиза.

10 картина.

Входит Пушкин, он в плаще. Медленно задумчиво бродит по сцене.

Мери: - Мы вас потеряли.
Пушкин: - Да.
Мери: - Уезжали?
Пушкин: - Да.
Председатель: - Куда, позвольте спросить?
Пушкин: - По делам.
Луиза: - Ну-ну.
Председатель: - Решили наведаться к…
Пушкин: - Что за допрос? Не нужно почем зря языком болтать. Есть вещи, которые нынче неуместны. Сейчас не время! И имя это произносить не стоит вслух!
Луиза: - Но, кроме нас здесь никого нет.
Пушкин: - Все равно.
Председатель: - Не поймите превратно наше любопытство. Мы волновались. Дороги перекрыты. В такое время выбираться крайне рискованно. Мало ли что.
Пушкин: - Ездил к соседу…
Луиза: - К соседке!
Мери: - Перестань. Он же просил!
Пушкин: - Да, к соседке! Хотел выяснить, как доехать до Москвы. Нужно было справиться о дороге, узнать новости. Мы здесь, как на необитаемом острове.

Устало, не снимая плащ, падает на диван.

Мери: - Конечно. Мы понимаем. Отдыхайте. Если не возражаете, мы побудем с вами.
Луиза: - Может быть, развеселим.
Пушкин (устало): - Делайте, что хотите.

Пауза.

Председатель: -
Твой голос, милая, выводит звуки
Родимых песен с диким совершенством;
Спой, Мери, нам уныло и протяжно,
Чтоб мы потом к веселью обратились
Безумнее, как тот, кто от земли
Был отлучен каким-нибудь виденьем.

Пушкин (равнодушно): - Опять чума?
Председатель: - Ненавязчиво, не желая вас обеспокоить. Разве что отвлечь. Так, фантазии вслух.
Пушкин (безразлично): - Я вспомнил эту шотландскую пьесу Уилсона. Переводить? С английского?
Мери: - Почему бы и нет?
Пушкин: - Чума… Джексон умер. Мне заниматься переводом?…
Мери: - Вы можете дополнить уважаемого Уилсона. Дальше песнь. Почему бы вам ее не написать?
Пушкин: - Переводить песнь?…
Мери: - Придумайте свою.
Пушкин: - Свою…
Мери: - Да!
Пушкин (вяло): - Начинай… Начинай свою песнь.
Мери: - Я без вас не могу.
Пушкин: - Чума…

Тихо звучит Моцарт “Реквием”. Пауза. Пушкин, лежа, глядя в потолок, медленно по слогам начинает говорить:

Пушкин: -
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса…

Входит Настя, музыка обрывается.

Настя: - Александр Сергеевич, вы не одни?
Пушкин: - Ты же видишь. Один.
Настя: - Вы разговаривали с кем-то, я и подумала… Хотя, никто не приезжал.
Пушкин: - Мы никому не нужны.
Настя: - Приехал почтальон, привез письмо.
Пушкин (садится): - Давай!... От Плетнева!

Встает, ходит, читает про себя.

Пушкин: - Почему с дырочками?
Настя: - Так ведь холера. Все письма теперь с дырочками. Их подвешивают, потом окуривают серой.

Читает про себя.

Пушкин (посмотрел на Мери): - Ты перепутала. Не холера, а чума!
Настя: - Что?
Пушкин: - Ах, верно, холера…

Ходит. Читает про себя.

Настя: - Почтальона отпускать? Или вы отвечать изволите?
Пушкин: - Пусть ждет!
Настя: - Пойду, скажу.

Настя уходит. Пушкин ходит по комнате, дочитывает. Бросает письмо на стол.

Пушкин: - Это он на мое первое, которое я еще в Москве сгоряча сочинил. Второе, значит, не получал... Отвечай.
Председатель: - Я?
Пушкин: - Ты!
Председатель: - Почему бы и нет? Даже любопытно. Позвольте?

Пушкин кивает. Председатель берет письмо, просматривает.

Председатель: - Вас тут нещадно… (смеется) И он совершенно прав! Ох уж эти женщины! Что они с нами делают!... Пожалуй, покидая Москву вы были не в себе… Отвечать? Что же - воля ваша.

Председатель садится за стол. Пушкин ходит.

Пушкин: - Да говори, что пишешь.
Председатель (весело): - “Сейчас получил письмо твое и сейчас же отвечаю. Как же не стыдно было тебе понять хандру мою, как ты ее понял? Вероятно, я выразился дурно; но это тебя не оправдывает. Вот в чем было дело: теща моя отлагала свадьбу за приданым, а уж, конечно, не я. Я бесился. Теща начинала меня дурно принимать и заводить со мною глупые ссоры; и это бесило меня. Хандра схватила, и черные мысли мной овладели. Неужто я хотел иль думал отказаться? Но я видел уж отказ и утешался чем ни попало. Всё, что ты говоришь о свете, справедливо; тем справедливее опасения мои, чтоб тетушки да бабушки, да сестрицы не стали кружить голову молодой жене моей пустяками”…
Пушкин: - Она меня любит.
Председатель: - Что?
Пушкин: - Она любит меня!
Председатель: - Как скажете. (Пишет дальше) “Она меня любит,… но Баратынский говорит, что в женихах счастлив только дурак, а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. (издевается) Доселе он я — а тут он будет мы”.

Председатель  смеется. Пушкин гневно на него смотрит.

Председатель: - “Шутка! Оттого-то я тещу и торопил; а она, как баба, у которой долог лишь волос, меня не понимала да хлопотала о приданом, чёрт его побери. Теперь понимаешь ли ты меня? Понимаешь, ну, слава богу!”
Пушкин: - Наигрался?
Председатель: - Вы сами просили.

Входит Настя.

Настя: - Сказала ему. Ждет.
Пушкин: - Хорошо... С дырочками письма… С дырочками… Что говорит? Ты спрашивала?
Настя: - Говорит - везде холера, дороги перекрыты, выставлены карантины. Целая цепь. Со дня на день закроют Москву. Туда теперь от нас и за месяц не доехать.

Начинается пульсирующая, нервная музыка. (Совсем не Моцарт.)

Пушкин: - Месяц! Проклятье! Надо собираться – пока не стало совсем поздно! Ступай, сейчас же будет ответ.

Настя уходит.

Пушкин: - Хватит глупостей! Пиши.
Председатель: - Это зачеркнуть?
Пушкин (энергично): - Зачеркнуть?… Оставь. Пусть знает. Добавим еще несколько слов… “Здравствуй, душа моя, каково поживаешь, а я, оконча дела мои, еду в Москву сквозь целую цепь карантинов. Месяц буду в дороге по крайней мере. Месяц я здесь прожил, не видя ни души, не читая журналов. Прощай, душа моя; кланяйся от меня жене и дочери”… Все!

Берет письмо, сворачивает его.

Пушкин: - Настя!

Та входит.

Настя: - Слушаю, барин?
Пушкин: - Возьми это, отдай.
Настя: - Почтальон еще одно письмо для вас нашел.
Пушкин: - От кого?

Настя протягивает письмо.

Пушкин: - От нее! Так чего же молчали?! Почему он сразу не дал? Пьян, что ли?
Настя: - Говорит, на дне сумки завалялось.
Пушкин: - Завалялось! Пусть ждет!

Настя уходит.

Пушкин читает. Пульсирующая музыка громче.

Пушкин: - Я должен к ней ехать! Немедленно! Сейчас же!
Председатель: - Вы не проедете!
Пушкин: - Что ты предлагаешь?
Мери: - Ехать нельзя!
Луиза: - Это безумие!
Пушкин: - Что теперь?
Председатель: - Ничего. Теперь ничего. Сами подумайте!
Мери: - Вы не должны так поступать!

Пауза.

Пушкин: - Эх, Никита, Никита! Знать бы, что у вас там твориться?
Мери: - Верно! Спросите у Никиты. Он вам скажет.
Пушкин: - Да. Скажет. За 500 верст!... Что бы он мне сказал, будь он здесь?

Пушкин замер, стоит посередине комнаты, думает. Появляется Никита справа у скамейки. Друг на друга не смотрят.

Никита: - Это не разумно, Александр Сергеевич. Ехать нельзя.
Пушкин (бормочет): - Почему?
Никита: - Холера дошла до Москвы. От вас сюда пять карантинов. В каждом могут продержать по две недели.
Пушкин: - Но возможно ли что-то сделать?!
Никита: - Народ ропщет, мятежи то здесь, то там – по всем губерниям.
Пушкин: - Что мне до мятежей?! Не я туда чуму принес. Тьфу! То есть холеру!
Никита: - Дороги размыты, идет дождь.
Пушкин: - Знаю, что дождь. Знаю! Только что с дороги!

Пауза.

Пушкин: - Все равно нужно собираться.
Луиза: - Зачем? Напишите ей!
Мери: - Она поймет!
Пушкин: - Написать – напишу. Конечно! Немедленно!

Энергично садится к столу, пишет. Пульсирующая музыка. Фонограмма письма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 30 сентября 1830 г.):

“Я уже почти готов сесть в экипаж, хотя дела мои еще не закончены, и я совершенно пал духом. Мне только что сказали, что отсюда до Москвы устроено пять карантинов, и в каждом из них мне придется провести две недели, — подсчитайте-ка, а затем представьте себе, в каком я должен быть собачьем настроении. В довершение благополучия полил дождь и, разумеется, теперь не прекратится до санного пути. Если что и может меня утешить, то это мудрость, с которой проложены дороги отсюда до Москвы; представьте себе, насыпи с обеих сторон, — ни канавы, ни стока для воды, отчего дорога становится ящиком с грязью, — зато пешеходы идут со всеми удобствами по совершенно сухим дорожкам и смеются над увязшими экипажами”…

Фонограмма прерывается. Дальше Пушкин.

Пушкин: - “Будь проклят час, когда я решился расстаться с вами, чтобы ехать в эту чудную страну грязи, чумы и пожаров, — потому что другого мы здесь не видим”…

Пауза.

Мери (мечтательно): - Она вас любит?
Пушкин: - Что?... Конечно!

Луиза (улыбается): -
Когда в объятия мои
Твой стройный стан я заключаю
И речи нежные любви
Тебе с восторгом расточаю,
Безмолвна, от стесненных рук
Освобождая стан свой гибкий,…

Пушкин: - Прекрати!

Луиза (улыбается): -
…Ты отвечаешь, милый друг,
Мне недоверчивой улыбкой;
Прилежно в памяти храня
Измен печальные преданья,
Ты без участья и вниманья
Уныло слушаешь меня...

Пушкин: - Хватит, я сказал!
Мери (Луизе): - Перестань!
Пушкин (Луизе): - Это не твое дело!
Мери: - Любит! Сказал же, любит!
Луиза: - А что я? Это не мои слова!

Пушкин снова начинает писать. Фонограмма:

“… Я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка. Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье. Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст и сквозь 5 карантинов. Карантины эти не выходят у меня из головы…”

Пушкин: - Все! Нужно ехать! Более ждать нельзя!
Никита: - Для этого надобно получить разрешение на выезд из Болдина.
Пушкин: - Разрешение?
Никита: - Пишите просьбу, Александр Сергеевич.
Пушкин: - Без нее никак?
Никита: - Остановят на первом же разъезде.
Пушкин: - Куда писать. Кому?
Никита: - Наверное, в Нижний.

Пушкин быстро пишет. Широко расписывается.

Пушкин: - Что дальше? Дальше-то что?! Сколько ждать ответа?
Никита: - Не знаю, Александр Сергеевич.
Пушкин (встает): - Так!... Настя!

Входит Настя.

Пушкин: - Вот еще отдай ему! Да пусть не потеряет! Вели закладывать кибитку.
Настя: - Ее еще не распрягали.

Настя уходит. Пушкин решительно собирает рукописи со стола, кладет их в саквояж.

Председатель: - Все-таки, едете?
Пушкин: - Может ли быть иначе?!
Мери: - Надолго ли?
Пушкин: - Не знаю. Навсегда!
Председатель: - Счастливого пути.

Пульсирующая музыка обрывается. Пушкин уходит вслед за Настей. Председатель садится за стол, разглядывает забытый лист бумаги. Долгая пауза, тихо звучит Моцарт “Реквием”.

Мери: - Что там?
Председатель: -
Глухой глухого звал к суду судьи глухого,
Глухой кричал: «Моя им сведена корова!» —
«Помилуй,— возопил глухой тому в ответ, —
Сей пустошью владел еще покойный дед».
Судья решил: «Чтоб не было разврата,
Жените молодца, хоть девка виновата».

Луиза: - Смешно…

Мери всхлипывает. Пауза.

Мери: - Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса…
Председатель: - А дальше? Дальше что?
Мери: - Ничего. Дальше ни-че-го. Без него мы никто. Пустые слова.
Луиза: - А он без нас?

Темнота. Музыка (Моцарт) громче.

11 картина.

Пушкин появляется из правой кулисы, устало садится на скамейку, кутается в плащ. Пауза. На сцене кто где расположились - Мери, Луиза, Председатель.

Мери: - Это вы?
Пушкин: - Нет, не я…
Луиза: - Заметно.
Пушкин: - Погода, сволочь...
Председатель: - Мы рады видеть вас!
Пушкин: - Рады. Рады.

Пауза.

Председатель: - Позвольте спросить, как съездили?
Пушкин: - Попал в западню.
Мери: - Что же было?
Пушкин (вяло): - Ничего не было… Ничего!... “Проехав 20 верст, ямщик мой останавливается; застава! Несколько мужиков с дубинами охраняли переправу через какую-то речку. Я стал расспрашивать их (выведывать о карантине, о начальнике): ни они, ни я хорошенько не понимали, зачем они стояли тут с дубинами и с повелением никого не пускать. Я доказывал им, что вероятно где-нибудь да учрежден карантин, что не сегодня, так завтра на него наеду, и в доказательство предложил им серебряный рубль. Мужики со мной согласились, перевезли меня и пожелали многие лета”…
Луиза: - Что было потом?
Пушкин: - Потом?... Доехал до настоящего карантина - во Владимирской губернии. Развернули – проезд по большой дороге закрыт. Вот что было потом.
Мери: - Что теперь?
Пушкин: - Ничего. Сидеть и ждать… Это невыносимо!
Мери: - Идите сюда. Что вы там мерзнете?

Пушкин переходит в кабинет. Плащ не снимает. Садится на стул. Словно в гостях.

Мери: - Займитесь делом, перечитайте Кольриджа, сочиняйте сказки, не надо более рисковать, ездить по соседям, тем более рваться в Москву.
Пушкин: - Сказки? Холера в Москве! Таша ждет меня в Москве!
Луиза: - Нужно немного потерпеть.
Пушкин: - Потерпеть?
Председатель: - Конечно!

Пушкин перешел на диван, достал из саквояжа рукописи, положил на стол, взял чистый лист бумаги, подумал, потом отшвырнул его.

Пушкин: - Что за жизнь?... Западня!

Пауза.

Пушкин: - Не знаешь, за что браться! Ничего в голову не идет. Эпиграммы, полемика? Ответить этим, с позволения сказать, критикам? Пустое! Чушь! Все - ерунда!

Музыка (Моцарт). Пушкин прислушивается.

Пушкин: - Слышите?
Мери: - Что?
Пушкин: - Вы слышите?

Пушкин стаскивает с себя плащ, хватает перо, начинает писать. Фонограмма (“Дорожные жалобы”):

Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил…

Пушкин энергично пишет. Музыка становится громче, заглушая текст.

Мери: - Слава Богу!
Председатель: - Вот вы и дома!
Луиза: - С возвращением!

Темнота.

12 картина.

Председатель, Мери, Луиза. Пушкин стоит посередине сцены, смотрит в зал. Фонограмма “ПРОЩАНИЕ” (Воронцовой, от 5 октября 1830):

В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.

Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.

Луиза: - А ведь это не Ей писано.
Мери: - Ну и что? Он хочет попрощаться с прошлым, перевернуть страницу, начать все с чистого листа!
Луиза: - Сколько таких страниц было?
Мери: - Думаю, это не наше дело.
Председатель: - Думаю, это касается всех нас.
Пушкин: - Хватит!

Идет к столу.

Мери: - Хорошо! Конечно!
Пушкин: - Что вам надобно? Чума? Вы ведь не оставите меня в покое. Песнь? Давайте вашу песнь!
Мери: - Подождите.
Пушкин: - Что еще?
Мери: - Можно не сейчас?
Пушкин: - Почему?
Мери: - Вы задумали следующую историю Белкина. Хотели написать о домике в Коломне.
Председатель (Мери): - Рано или поздно это все равно случится.
Пушкин: - Что случится? Я вас не понимаю. День или два - я получу разрешение на выезд – и в Москву. Мне нечего здесь делать. Я более месяца торчу в западне. Здесь вы мне не понадобитесь. Так зачем откладывать?
Мери: - И все равно я прошу вас - не сейчас.
Председатель (смеется): - Все женщины одинаковы. Даже выдуманные, даже нарисованные или написанные пером.
Мери: - Не твое дело!

Входит Настя:

Настя: - Барин Александр Сергеевич!
Пушкин: - Что там?
Настя: - Из Нижнего ответ пришел.
Пушкин: - Вот и ответ. Какая чума? Теперь же в Москву!
Настя: - Барин, ничего не вышло. Не получилось.
Пушкин: - Почему?!
Настя: - Пишут, разрешение на выезд нужно было просить в Лукьянове – это 77 верст отсюда.
Пушкин: - Что же делать?
Настя: - Не знаю, барин.
Луиза: - Ждать.
Пушкин: - Снова ждать?!… Она там тоже будет ждать?!

Свет меркнет. Пушкин в свете фонаря. В свете второго фонаря справа из кулисы появляется чиновник в мундире.

Чиновник: - Господин Пушкин! По распоряжению министерства внутренних дел учреждены внутренние карантины и заставы.
Пушкин: - Я слышал об этом. Спасибо за печальную новость.
Чиновник: - Всем помещикам на местах предписано стать инспекторами карантинов.
Пушкин: - Да, время нынче непростое. Только зачем вы мне это говорите?
Чиновник: - Господин Пушкин, вам тоже надлежит осуществлять надзор за заставами.
Пушкин: - Простите, не понял – что я должен делать?
Чиновник: - Полагается принять эту самую легкую должность.
Пушкин: - Но позвольте, я лишь ненадолго заехал в поместье отца и собираюсь назад. Разве я обязан принимать эту должность?
Чиновник: - Вот вам министерское распоряжение, по коему никто не может отказаться. У нас нет ни единого, кто бы уклонился.
Пушкин: - Но я не могу быть инспектором! Решительно не могу!
Чиновник: - Вы посмеете так поступить?
Пушкин: - Мне срочно надобно в Москву. Меня ждет невеста! Я частное лицо. Лишь ненадолго заехал в Болдино по личным делам!
Чиновник: - Прежде всего, вы дворянин, значит, являетесь подданным государя.
Пушкин: - Ваша честь, прошу войти в мое положение. Я должен ехать немедленно! Я обязан! Меня ждут. У меня намечена свадьба! Прошу выдать мне разрешение на проезд до Москвы.
Чиновник: - Только в случае принятия должности.
Пушкин: - Но если я ее приму, то не смогу уехать!
Чиновник: - Конечно! Зато вы получите разрешение. В письменном виде. Но уехать, конечно же, не сможете.
Пушкин: - Не понимаю – как такое возможно? Ничего не понимаю! Вы отказываете мне в проезде? Это простая просьба!
Чиновник: - Коль скоро вы отказываетесь стать окружным инспектором - мы отказываем вам в проезде. Честь имею, милостивый государь!

Инспектор исчезает. Свет. Долгая пауза. Председатель берет со стола лист. Читает (Отрок)

Председатель: -
Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;
Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!
Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:
Будешь умы уловлять, будешь помощник царям.

Пушкин: - Подожди ты со своим рыбаком.
Председатель: - Это ваш рыбак, с позволения заметить. Ваше ожидание не проходит напрасно. Ни дня без строчки.
Пушкин: - Какие могут быть строчки?!
Мери: - Не теряйте времени. Стоит ли отчаиваться?

Появляется в окне Натали. Пульсирующая музыка.

Председатель (отворачивается): - О-о-о! Начинается!
Пушкин: - Как не терять? А она? Нужно отсюда бежать!
Мери: - Она, наверное, поступила разумно, давно из Москвы уехала.
Пушкин: - Куда?
Луиза: - В деревню. Вы зря проездите. К тому же, вас не выпустят. Ее в Москве уже точно нет!
Пушкин: - А если это не так?
Мери: - Спросите у нее. Напишите?

Пушкин нервно ходит по сцене.

Пушкин: - Бесплодное сидение!
Председатель: - Так уж и бесплодное?
Пушкин: - И ведь главного не сделал, ради чего ехал сюда. Крестьян заложить в Опекунский совет не успел.  Зачем все это было нужно?!... А если она еще в Москве?... Только Никита знает ответ на этот вопрос. Никита, где она? Что с ней? Уехала ли? Эх, Никита, Никита…

У скамейки появляется Никита.

Никита: - Я не могу вам этого сказать, поскольку живу у вашего батюшки.
Пушкин: - Но, ты слышишь разговоры, видишь людей.
Никита: - Да. Но я не могу вам этого сказать, потому что… к несчастью нахожусь там, а вы, барин, здесь.
Пушкин: - Как ты меня назвал?
Никита: - Простите. Александр Сергеевич!
Пушкин: - Все словно сговорились.

Натали стоит у окна.

Пушкин: - Что делать? Что-то ведь надобно делать!
Мери: - Просто напишите ей. Она вам обязательно ответит.
Пушкин: - Написать?!... Она наверняка на меня в обиде. Столько времени ждет, а я тут… Написать!

(Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 11 октября 1830 г.) Пушкин поворачивается к Натали, смотрит на нее, говорит ей.

Пушкин: - “Въезд в Москву запрещен, и вот я заперт в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на то, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы? Нет ли окольного пути, который привел бы меня к вашим ногам? Я совершенно пал духом и, право, не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но, не правда ли, вы уехали из Москвы?”

Дальше фонограмма письма. Пушкин ходит по сцене, садится на скамейку, зябнет, встает, возвращается в комнату.

Фонограмма: -
“Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличивают картину опустошений и число жертв; одна молодая женщина из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье — все это прекрасно, но все же порядочные люди тоже должны принимать меры предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон. Итак, вы в деревне, в безопасности от холеры, не правда ли? Пришлите же мне ваш адрес и сведения о вашем здоровье. Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам еще не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Передо мной теперь географическая карта; я смотрю, как бы дать крюку и приехать к вам через Кяхт у или через Архангельск? Дело в том, что для друга семь верст не крюк; а ехать прямо на Москву значит семь верст киселя есть (да еще какого? Московского!)  Вот поистине плохие шутки. Я кисло смеюсь, как говорят рыночные торговки”.

Пушкин снова смотрит на Натали, говорит ей.

Пушкин: - “Прощайте, повергните меня к стопам вашей матушки; сердечные поклоны всему семейству. Прощайте, прелестный ангел. Целую кончики ваших крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили”.

Пушкин сворачивает письмо, кладет его на подоконник. Натали берет его, исчезает. Музыка обрывается. Входит Настя.

Настя: - Приехал писарь. Вам просил передать, барин.
Пушкин: - Что это?

Настя дает ему бумагу.

Пушкин: - От 16 октября Опекунский совет выдал на 200 душ свидетельство. Слава Богу. Хоть это удалось! Накорми писаря. Пусть с дороги отдохнет.

Темнота.

13 картина.

Пушкин за столом пишет. Тихо звучит Моцарт. Мери рассматривает рукописи на полке шкафа.

Мери: - “Глухой глухого звал”, “Я здесь Инезилья”, “Пред испанкой благородной”.
Пушкин: - Не трогай ничего.
Мери: - Хорошо. Конечно…

Мери продолжает осматривать рукописи.

Мери: - А вы говорите – напрасно. А вы говорите, что теряете время.
Пушкин: - Мешаешь!
Мери: - Не буду. Извините.

Мери хулиганит, продолжая осматривать рукописи.

Мери: - Поэма. Целая поэма! “Домик в Коломне”. А вот повесть!
Пушкин: - Я же сказал – мешаешь!
Мери: - Извините, я тихонько. “Выстрел” - опять Белкин!
Пушкин: - Да что же это такое? Не трогай ничего!
Мери: - Я ведь ничего не перепутаю, не сомну.

Пушкин перестает писать, смотрит на нее.

Пушкин: - Ты одна? Где твои приятели по застолью?
Мери: - Сегодня у вас нет необходимости в них. Вы заняты другим. И это прекрасно!
Пушкин: - Отчего же пришла ты?

Мери улыбается, кокетничает, передергивает плечами, не отвечает. Берет с верхней полки шкафа портрет Жуковского. Пушкин больше не сердится, откладывает перо, с интересом смотрит на Мери.

Мери: - Ой! Кто это?
Пушкин: - Жуковский.
Мери: - Зачем он здесь?
Пушкин: - Это прекрасный человек, несмотря на разницу в возрасте, мой друг, в чем-то даже - учитель.
Мери: - Откуда у вас этот портрет?
Пушкин: - Жуковский и подарил. Ровно 10 назад.

Мери переворачивает портрет.

Пушкин: - Осторожно! Не разбей!
Мери: - Ой! Тут что-то написано… “Победителю – ученику от побежденного учителя”. Это его слова? Почему он так сказал?
Пушкин: - Имел неосторожность прочитать “Руслан и Людмила”. Так, все!
Мери: - Не буду! Не буду! Работайте, Александр Сергеевич!

Пушкин пытается сосредоточиться на рукописи. Мэри ходит по комнате, как по музею, поднимает глаза, смотрит на кулисы, в зал.

Мери: - Картины!... Ой!... Как интересно!
Пушкин: - Что?!
Мери: - Кто все эти люди?
Пушкин: - Мои предки. Наш род.
Мери: - Сколько их тут! Целый род! Предки! За сколько столетий!

Пушкин откладывает перо, встает из-за стола, проходит по сцене, смотрит на кулисы, в зал.

Пушкин: - А ведь ты права. Что там столицы, города, съемные квартиры. Родовое гнездо. Здешние земли еще с начала 17-го столетия во владении Пушкиных.
Мери: - Подумать только!
Пушкин: - Еще Иваном Грозным Болдино было пожаловано во владение моему предку.  За оборону Смоленска от нашествия литовцев, за ведение трудных переговоров с польским королем Стефаном Баторием. Вот так.

Пушкин берет со стола рукопись.

Пушкин: - На-ка почитай!

Мери: -
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.

Мери: - Замечательно! Как это назовете?
Пушкин: - Так и назову. “Моя родословная”.

Мери (читает): -
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.

Пушкин: - Здесь пока не окончательно. Читай дальше отсюда.

Мери легко ходит по сцене, дирижирует.

Мери: -
Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Пушкин: - Скоро допишу. (забирает рукопись)
Мери: - Великолепно! Впрочем, как и остальное.
Пушкин: - Все это очень любопытно. Впервые такое испытал. Только здесь могут рождаться подобные мысли. Странно. Глядя на эти портреты, понимаешь, что ответствен не только за свои поступки, но за фамилию, целый род. Думать начинаешь по-другому, ощущать. Ведь не напрасно они смотрят на тебя из этих рам.
Мери: - Как интересно!
Пушкин: - Интересно. Очень.
Мери: - А это кто?
Пушкин: - Мой дядя.
Мери: - Тот самый?
Пушкин: - Тот,… из-за которого я по случайности оказался здесь…
Мери (весело): - Перестаньте! Не стоит сейчас о грустном!

Мери весело ходит по сцене, почти танцует, декламирует:

«Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!»

Мери смеется.

Пушкин: - Бедный дядя Василий!... Знаешь ли его последние слова? Приезжаю к нему, нахожу его в забытьи, очнувшись, он узнал меня, погоревал, потом, помолчав: как скучны статьи Катенина! И более ни слова. Вот что значит умереть честным воином, на щите!
Мери: - Честным воином… На щите… Знаете… Я хотела вам сказать! Да, я скажу! Иногда мне не верится, что нахожусь рядом с вами… Иногда задыхаюсь от… Слышала, что поэты тоже неминуемо влюбляются в своих героев… Героинь. От этого мурашки по коже. Этих ощущений не передать. Вы творите жизнь. Из ничего - букв, слов, которые там - далеко отсюда – люди бросают походя, небрежно, бессмысленно направо и налево. Вы с трепетом подбираете их, материализуете – и тогда рождается жизнь.
Пушкин (улыбается): - Поэтому ты не торопишься…
Мери: - Ведь у вас есть другие ненаписанные страницы. Пожалуйста! Закончите пока их!
Пушкин (улыбается): - Кстати, у меня есть кое-что для тебя.

Пушкин подходит к столу, берет маленький клочок бумаги.

Пушкин: - На-ка почитай! Так. Пока набросок.
Мери: - Что это?... Песнь! Моя песнь!
Было время, процветала
В мире наша сторона:
В воскресение бывала
Церковь божия полна;
Наших деток в шумной школе
Раздавались голоса,
И сверкали в светлом поле
Серп и быстрая коса.

Долго смотрит на Пушкина.

Мери: - Вам хорошо здесь? Никто не мешает! Вы столько всего написали! Осень – ваше любимое время года. Дивный период. Вы творите! Вам не нужен более никто! Верно? Скажите, что это так! Ну! Скажите!

Пушкин отходит от Мери, смотрит в пустое окно. Звучит пульсирующая музыка. Пауза. Пушкин оборачивается.

Пушкин (холодно): - Дальше читай!
Мери: -
Ныне церковь опустела;
Школа глухо заперта;
Нива праздно перезрела;
Роща темная пуста;
И селенье, как жилище
Погорелое, стоит, —
Тихо все. Одно кладбище
Не пустеет, не молчит.

Мери плачет.

Пушкин (зло): - Дальше!
Мери: -
Поминутно мертвых носят,
И стенания живых
Боязливо бога просят
Упокоить души их!

Поминутно места надо,
И могилы меж собой,
Как испуганное стадо,
Жмутся тесной чередой!
Пушкин (зло): - Достаточно!

Отбирает бумагу, швыряет ее на стол.

Пушкин (зло): - Дядя, говоришь?! “Надо признаться, никогда еще ни один дядя не умирал так некстати”.
Мери (шепотом): - Зачем же так? Вы ведь его любили.
Пушкин: - Любил. Да. И сейчас люблю!
Мери (шепотом): - Не расстраивайтесь. Вы скоро ее увидите. Скоро вы будете вместе!
Пушкин (холодно): - Хватит! Оставь меня в покое!

Пульсирующая музыка громче. Темнота.

14 картина.

Пушкин отрешенно сидит в кресле у окна. На мгновение очнулся.

Пушкин: - Настя?!

Входит Настя.

Настя: - Что изволите, Александр Сергеевич?
Пушкин: - Какое нынче число?
Настя: - 19-е.
Пушкин: - Нояб… Октября?
Настя: - Октября.
Пушкин: - А…
Настя: - От тридцатого года.
Пушкин: - Проклятый год… Писем не было?
Настя: - Не было, барин. Почтальон не приезжал.
Пушкин: - Не приезжал… 19 октября…

Настя уходит. Он сидит, словно окаменев. Только по глазам видно, что он сосредоточено размышляет. Появляются Председатель, Молодой человек, Луиза, Мери.

Пушкин (бормочет): - 19 октября…

Мери: - Что с ним?
Молодой человек: - Молчит. Нам ни слова.
Луиза: - Ну-ну.
Мери: - Да, что с ним творится?!
Председатель: - Спроси у него.
Молодой человек: - Эй!... Что с вами?
Луиза: - Он тебя не слышит.
Мери: - Действительно, не видит и не слышит! Словно нас больше нет. Как такое возможно?
Председатель: - Перестань болтать.
Мери: - Что?
Председатель: - Помолчи немного.
Мери: - Хорошо.

Председатель прислушивается. Музыка “Моцарт”.

Председатель: - Слышите?
Молодой человек: - Вроде бы стихи.
Мери: - Почему он читает их про себя?
Луиза: - Он не сумасшедший, чтобы  разговаривать вслух наедине с собой.
Мери: - А нас для него больше нет?
Председатель: - Сейчас для него есть только это.
Молодой человек (прислушивается, потом восторженно): - Да! Да! Я помню! Он давно это написал! (Декламирует)
Друзья мои, прекрасен наш союз!
Он, как душа, неразделим и вечен —
Неколебим, свободен и беспечен,
Срастался он под сенью дружных муз.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
Луиза: - День рождения Лицея!
Председатель: - Ну, конечно!
Молодой человек: - Верно!
Мери: - 19 октября!
Председатель: - Когда-то они после окончания в этот день собирались, отмечали, хулиганили, что-то вспоминали.
Мери: - Сегодня этот день он проведет один.
Молодой человек: - А мы?
Мери: - Мы не в счет.
Председатель: - Тихо!... Теперь что-то другое.
Молодой человек: - Верно.

“ДЕЛЬВИГУ” Фонограмма:

Мы рождены, мой брат названый,
Под одинаковой звездой.
Киприда, Феб и Вакх румяный
Играли нашею судьбой.

Явилися мы рано оба
На ипподром, а не на торг,
Вблизи державинского гроба,
И шумный встретил нас восторг.

Фонограмма тише.

Мери: - Такого он не писал. Я знаю все его стихи!
Луиза: - Он делает это сейчас. Запишет на бумаге потом. Не важно, когда. Запишет…
Мери: - Тише!

Фонограмма продолжается: -
Избаловало нас начало.
И в гордой лености своей
Заботились мы оба мало
Судьбой гуляющих детей.

Молодой человек: - Интересно, кому оно адресовано?
Председатель: - Дельвигу.
Молодой человек: - Это тот, кто всего через несколько месяцев покинет этот мир навсегда?
Мери: - Тише, он об этом пока не знает, и не должен знать.
Луиза: - Он тебя все равно не слышит. Сегодня не наш день
Мери: - Дельвиг. Бедный. Такой молодой. Уйдет из них первым.

Фонограмма: -
Но ты, сын Феба беззаботный,
Своих возвышенных затей
Не предавал рукой расчетной
Оценке хитрых торгашей.

В одних журналах нас ругали,
Упреки те же слышим мы:
Мы любим славу да в бокале
Топить разгульные умы.

Твой слог могучий и крылатый
Какой-то дразнит пародист,
И стих, надеждами богатый,
Жует беззубый журналист.

Долгая пауза. Пушкин встает, подходит к столу, берет толстую рукопись, вынимает из нее пачку страниц, переходит к креслу около окна, садится, листает. Потом встает, кладет страницы на кресло. Начинает медленно ходить. Наконец, садится на стул около письменного стола. Думает.

Мери: - Я посмотрю?

Мери бежит, берет рукопись, возвращается.

Мери: - Онегин. Песнь 10.
Молодой человек: - Он начал ее после 25 сентября. Онегина закончил, а потом решил это дописать.
Председатель: - Дай-ка взглянуть.

Все разбирают страницы.

Председатель: -
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда…
Однако!

Луиза: -
И чем жирнее, тем тяжеле.
О русский глупый наш народ,
Скажи, зачем ты в самом деле...
Но за такое в острог!

Молодой человек: -
Авось, аренды забывая,
Ханжа запрется в монастырь,
Авось по манью Николая
Семействам возвратит Сибирь…
В острог, а потом в Сибирь!

Мери: -
Россия присмирела снова,
И пуще царь пошел кутить,
Но искра пламени иного
Уже издавна, может быть…
А вот еще: -
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.

Мери (шепчет): - Печатать такое - самоубийство!
Председатель: - Конечно, самоубийство. И он знает об этом.
Луиза: - Он не боится ни острога, ни Сибири.
Молодой человек: - Верно. Если бы его однажды не сослали, он давно уже был бы там. Вернее, сначала на Сенатсткой, а потом в Сибири. В такой значит последовательности.

Пушкин подходит к креслу. Оглядывается. Не находит страницы.

Председатель: - Верни ему.

Молодой человек собирает листы рукописи, бежит, кладет их в кресло, отходит. Пушкин берет рукопись, садится, замирает.

Луиза: - Интересно, о чем он думает?
Мери: - Хочет что-то дописать.
Молодой человек: - Глава закончена.
Председатель: - Думает, что с ней делать. Ведь не зря он взял именно ее из толстой пачки.
Мери: - Что же он будет с ней делать?
Луиза: - Сожжет!
Молодой человек: - Сожжет?
Луиза: - Я пошутила.
Мери: - Идиотская шутка.
Председатель: - Почему нет? Если рассуждать логично. Он не может здесь оставаться вечно. Скоро вернется в Москву, в Свет. Отдаст на издание то, что написал. Потом женится - понадобятся деньги. Много денег! Такое не напечатают точно. Кроме того – дальше что? В Сибирь? С молодой женой? Захочет ли она? Захочет ли он?
Луиза: - Тогда что тут раздумывать?
Председатель: - Верно. Такое показывать нельзя никому. Изменить?
Молодой человек: - Менять он ничего не захочет. Когда государь посоветовал ему кое-что изменить в Годунове, пошел навстречу, Он был в ярости. Не изменил ни строчки.
Мери: - Что же дальше? В Сибирь?
Луиза: - О, господи, неужели нельзя сделать все по-другому?! Человек влюблен. Он душой уже давно с ней, даже нас не замечает. Он думает только о ней, стремится в ту жизнь, хочет счастья! Так неужели этой главой себе все перечеркнет? Раз в жизни нельзя поступить разумно?!
Мери: - Он заслуживает счастье. Он столько к нему стремился.
Председатель: -  Все верно. Иногда лучше отрезать мизинец, чем всю руку. И не лезть в петлю головой.  Только…
Мери: - Что?
Председатель: - Ты совершенно права! Счастье! Вот только,… неужели он сможет сделать это?
Луиза: - Особенно сегодня…

Пауза.

Молодой человек: - Глава написана. Ему она больше не принадлежит. Теперь это сокровище, достояние. Он водил не просто пером - рукой Бога!
Председатель: - Там каждое слово на вес золота.
Молодой человек: - Каждое – бриллиант.
Председатель: - Так что же?
Мери: - Он должен это сделать! Другого пути нет!

Пушкин проходит на середину сцены, кладет рукопись на пол. Идет к столу, берет подсвечник со свечой, возвращается, становится перед рукописью на колени. Свет меркнет. Он долго держит подсвечник в руке. Достает спички. Зажигает – не зажигается. Зажигает – не зажигается. Зажигает – не зажигается. Отбрасывает коробок. Пауза. Он смотрит в зал - во взгляде облегчение. В окне появляется Натали. Она бросает другой коробок, тот падает на пол рядом. Пушкин поднимает его, разглядывает, поднимает глаза кверху. Потом зажигает спичку, от нее свечу. Пауза. Ставит свечу на рукопись - музыка резко обрывается. Он стоит на коленях, смотрит на огонь…
Вбегает Настя.

Настя: - Барин! Барин! Александр Сергеевич! Дымом пахнет!... А что так в камине полыхает? Замерзли?

Подбегает, смотрит на свечу. Потом с изумлением на Пушкина.

Настя: - Мама дорогая! Сколько бумаги почем зря?! А чернил?!

Темнота.

15 картина.

Липовая аллея, нарисованная на падуге (висит за скамейкой), покрыта снегом. Звучит Моцарт. Тусклый свет. Пушкин за столом пишет. Прерывается.

Пушкин: - Настя!

Входит Настя.

Пушкин: - Писем не было?
Настя: - Нет, Александр Сергеевич, не было. Вам что-нибудь нужно?
Пушкин: - Нет.

Настя уходит. Музыка. Пушкин пишет. Заканчивает, широко расписывается, собирает рукопись, кладет ее на полку. Берет следующий лист бумаги. Думает. Снова пишет. Прерывается. Музыка тише.

Пушкин: - Настя!

Входит Настя.

Настя: - Что изволите, барин Александр Сергеевич?
Пушкин: - Писем не было?
Настя: - Нет, не было.
Пушкин: - Почтальон не приезжал?
Настя: - Не приезжал.

Настя уходит. Музыка. Пушкин пишет. Заканчивает, широко расписывается, собирает рукопись, кладет ее на полку. Берет следующий лист бумаги. Думает. Снова пишет. Прерывается. Музыка тише.

Пушкин: - Настя!

Входит Настя.

Настя: - Писем  не было.
Пушкин: - Почтальон так и не приезжал? Может, случилась беда? Заболел, или помер, не дай Бог?
Настя: - На днях мимо ехал, к нам завернул. Сказал – писем нет. Вам что-нибудь нужно?
Пушкин: - Нет.
Настя: - Калью на обед не хотите? Я приготовлю – как вы любите.
Пушкин: - Нет.

Настя уходит. Музыка. Пушкин берет перо, пишет, потом отбрасывает его, ложится на диване на спину, смотрит в потолок. Темнота, лишь горит в подсвечнике свеча. Музыка “Реквием”. Фонограмма (Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы):

Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздается близ меня,
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня…
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шепот?
Укоризна, или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовешь или пророчишь?
Я понять тебя хочу.

Музыка затихает. Пушкин начинает ходить. Сосредоточенно думает. Потом садится в кресло. Фонограмма письма Плетневу (не позднее 29 октября):

“Ну уж погода! Знаю, что не так страшен черт, як его малюют; знаю, что холера не опаснее турецкой перестрелки, да отдаленность, да неизвестность — вот что мучительно. В конце того месяца писал я своим, чтоб они меня ждали через 25 дней. Невеста и перестала мне писать, и где она, и что она, до сих пор не ведаю. Каково? то есть, душа моя Плетнев, хоть я и не из иных прочих, так сказать, но до того доходит, что хоть в петлю. Мне и стихи в голову не лезут, хоть осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь. Не знаю, где моя; надеюсь, что уехала из чумной Москвы, но куда? в Калугу? в Тверь? в Карлово к Булгарину? ничего не знаю”…

Появляется в окне Натали, она кладет на подоконник письмо, уходит. Он быстро подходит, берет его, читает. Пульсирующая музыка. Начинает говорить, энергично расхаживая по сцене (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ не позднее 29 октября 1830 г.):

Пушкин: - “Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте. Письмо ваше от 1-го октября получил я 26-го. Оно огорчило меня по многим причинам: во-первых, потому, что оно шло ровно 25 дней; 2) что вы первого октября были еще в Москве, давно уже зачумленной; 3) что вы не получили моих писем; 4) что письмо ваше короче было визитной карточки; 5) что вы на меня, видимо, сердитесь, между тем как я пренесчастное животное уж без того. Где вы? что вы? я писал в Москву, мне не отвечают. Брат мне не пишет, полагая, что его письма, по обыкновению, для меня неинтересны. В чумное время дело другое; рад письму проколотому; знаешь, что по крайней мере жив, и то хорошо. Если вы в Калуге, я приеду к вам через Пензу; если вы в Москве, то есть в московской деревне, то приеду к вам через Вятку, Архангельск и Петербург. Ей-богу не шучу — но напишите мне, где вы, а письмо адресуйте в Лукояновский уезд в село Абрамово, для пересылки в Болдино. Скорей дойдет…”

Садится к столу, звучит Моцарт, Пушкин берет перо, начинает писать, потом ставит росчерк, очередную рукопись убирает на полку шкафа.

Пушкин: - Настя!

Входит Настя.

Пушкин: - Приготовь-ка мне калью.
Настя: - Конечно, Александр Сергеевич.
Пушкин: - Да с огурцом!

Темнота.

16 картина.

Пушкин ходит по сцене. Робко входит Мери.

Пушкин: - Где вы есть? Куда исчезли?
Мери: - Мы не хотели вам мешать.
Пушкин: - Когда понадобились – вас почему-то нет!

Входят Председатель, Молодой человек, Луиза.

Молодой человек: - Вы много работали. Мы не хотели быть бестактными.
Председатель: - Пришел и наш черед?
Пушкин: - Да. Кое-что я уже написал.

Луиза подходит к шкафу, где лежат рукописи.

Луиза: - Вы не кое-что написали с момента нашей последней встречи.
Молодой человек: -  “Метель”. Чудесная большая повесть! “Cело Горюхино”. Стихотворения. Статьи… А вот и “Маленькие трагедии”! Нашу часть вы оставили напоследок.
Пушкин: - Как просили.
Луиза: - Мы готовы! Ноябрь уж наступил. Пожалуй, скоро вы, действительно вырветесь отсюда.
Пушкин: - Очень на это надеюсь. А теперь за несколько дней я хочу дописать Пир.
Молодой человек: - Пир во время чумы.
Пушкин: - Приступим.
Мери: - Я продолжу мою песнь…

Звучит Моцарт.

Мери: -
Если ранняя могила
Суждена моей весне —
Ты, кого я так любила,
Чья любовь отрада мне, —
Я молю: не приближайся
К телу Дженни ты своей,
Уст умерших не касайся,
Следуй издали за ней.

И потом оставь селенье!
Уходи куда-нибудь,
Где б ты мог души мученье
Усладить и отдохнуть.
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах;
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах!

Председатель

Благодарим, задумчивая Мери,
Благодарим за жалобную песню!
В дни прежние чума такая ж, видно,
Холмы и долы ваши посетила,
И раздавались жалкие стенанья
По берегам потоков и ручьев,
Бегущих ныне весело и мирно
Сквозь дикий рай твоей земли родной;
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной... Нет, ничто
Так не печалит нас среди веселий,
Как томный, сердцем повторенный звук!

Входит Настя. “Реквием” обрывается.

Настя: - Вам письмо, Александр Сергеевич.
Пушкин: - От кого? Впрочем, давай сюда, я сам посмотрю.

Берет письмо, читает. Пульсирующая музыка. Пушкин нервно ходит.

Мери: - Мы вам не мешаем?
Пушкин: - Что? Нет!

Продолжает читать.

Мери: -

О, если б никогда я не певала
Вне хижины родителей моих!
Они свою любили слушать Мери;
Самой себе я, кажется, внимаю,
Поющей у родимого порога.
Мой голос слаще был в то время: он
Был голосом невинности...

Луиза

Не в моде
Теперь такие песни! Но все ж есть
Еще простые души: рады таять
От женских слез и слепо верят им.
Она уверена, что взор слезливый
Ее неотразим — а если б то же
О смехе думала своем, то, верно,
Все б улыбалась. Вальсингам хвалил
Крикливых северных красавиц: вот
Она и расстоналась. Ненавижу
Волос шотландских этих желтизну…

Луиза: - Мы можем подождать, пока вы не дочитаете свое письмо.
Пушкин: - Ничего ждать не надобно.
Молодой человек: - Что-то случилось?
Мери: - Что с вами?
Пушкин: - Продолжайте. Самое время поговорить о пороках.
Луиза: - Но мы так не можем!
Пушкин: - Сможем! Я просто получил письмо.
Луиза: - От кого?
Пушкин: - От моего отца.
Мери: - Что в нем вас так взволновало?
Пушкин: - Абсолютно ничего. Он написал анекдот.
Председатель: - Расскажите его.
Пушкин: - Ни к чему это.
Молодой человек: - Расскажите. Мы хотим посмеяться вместе.
Пушкин: - Пишет, что свадьба расстроена. Как видите ничего особенного. Анекдот…

Пауза.

Мери: - Вы ответите ему?
Пушкин: - Ему? К чертям! Никаких ответов. Я же говорю – это анекдот. Он любит иногда подобные шутки и розыгрыши. Все! Извольте продолжать! Давайте немного пропустим, это сцену я закончу после. С другой песни. Пожалуй, я тоже ее напишу. Поговорим о пороках. (Председателю) Знаете, о чем я?

Председатель: - Конечно!

Когда могущая Зима,
Как бодрый вождь, ведет сама
На нас косматые дружины
Своих морозов и снегов, —
Навстречу ей трещат камины,
И весел зимний жар пиров.

Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой....
Что делать нам? и чем помочь?

Как от проказницы Зимы,
Запремся также от Чумы!
Зажжем огни, нальем бокалы,
Утопим весело умы
И, заварив пиры да балы,
Восславим царствие Чумы.

Пушкин задумчиво сидит. Пульсирующая музыка. Текст письма звучит громче – он накладывается на диалоги из Пира. Фонограмма письма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 4 ноября 1830 г.):

9-го вы еще были в Москве! Об этом пишет мне отец; он пишет мне также, что моя свадьба расстроилась. Не достаточно ли этого, чтобы повеситься? Добавлю еще, что от Лукоянова до Москвы 14 карантинов…

Председатель: -

Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.

Пульсирующая музыка. Фонограмма письма: -
“Теперь расскажу вам одну историю. Один из моих друзей ухаживал за хорошенькой женщиной. Однажды, придя к ней, он видит на столе незнакомый ему альбом — хочет посмотреть его — дама бросается к альбому и вырывает его. Друг мой пускает в ход все свое красноречие, всю изобретательность своего ума, чтобы заставить ее отдать альбом. Дама твердо стоит на своем. Немного времени спустя бедняжка умирает. Друг присутствует на похоронах и приходит утешать несчастного мужа. Они вместе роются в ящиках покойной. Друг мой видит таинственный альбом — хватает его, раскрывает; альбом оказывается весь чистый за исключением одного листа, на котором написаны следующие 4 плохих стиха из «Кавказского пленника»:
He долго женскую любовь
Печалит хладная разлука,
Пройдет любовь, настанет скука
и т.д.” ...

Председатель: - …Красавица полюбит вновь.
Пушкин: - Что?
Председатель: - Вы могли бы написать лишь одну эту строку. Все было бы понятно.
Пушкин: - Пожалуй.
 
Председатель:
Итак, — хвала тебе, Чума,
Нам не страшна могилы тьма,
Нас не смутит твое призванье!
Бокалы пеним дружно мы

И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может... полное Чумы!

Пульсирующая музыка. Фонограмма письма: -
“Теперь поговорим о другом. Этим я хочу сказать: вернемся к делу. Как вам не стыдно было оставаться на Никитской во время эпидемии? Так мог поступать ваш сосед Адриян, который обделывает выгодные дела. Но Наталья Ивановна, но вы! — право, я вас не понимаю. Не знаю, как добраться до вас. Мне кажется, что Вятка еще свободна. В таком случае поеду на Вятку. Между тем пишите мне в <Абрамово для доставления в Болдино> — ваши письма всегда дойдут до меня”.
Прощайте, да хранит вас бог. Повергните меня к стопам вашей матушки”.

Председатель: - Ну что, продолжим о пороках?
Пушкин: - Конечно…

Входит старый священник.

Священник

Безбожный пир, безбожные безумцы!
Вы пиршеством и песнями разврата
Ругаетесь над мрачной тишиной,
Повсюду смертию распространенной!
Средь ужаса плачевных похорон,
Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,
А ваши ненавистные восторги
Смущают тишину гробов — и землю
Над мертвыми телами потрясают!
Когда бы стариков и жен моленья
Не освятили общей, смертной ямы, —
Подумать мог бы я, что нынче бесы
Погибший дух безбожника терзают
И в тьму кромешную тащат со смехом.

Пушкин: - Что же вы замолчали? Продолжайте!

Священник: - Не стоит. Не смеем вас более задерживать. Сегодня же вы это закончите, а завтра отправитесь в дорогу.
Пушкин: - Куда?
Священник: - Вы знаете это лучше нас.
Пушкин: - Вы правы.
Священник: - Мысленно вы уже в пути. Поэтому позвольте откланяться.
Мери: - Прощайте!

Пауза.

Пушкин: - Почему - прощайте?
Председатель: - Потому что теперь мы вместе. Вы точкою последней скрепили наш союз навеки, навсегда.

Пауза.

Пушкин: - Прощайте.

Все уходят, остается только священник.

Священник: - Хотел напоследок дать вам один совет.
Пушкин: - Совет?
Священник: - Вы будете удивлены, но… будьте осторожны с прекрасным полом.
Пушкин: - О! Здесь я совершенно спокоен. Уж если пережил холеру (даже она обошла меня стороной). Уж если однажды судьба не пустила меня на Сенатскую площадь. Бояться нечего. Женщина сможет принести мне только счастье! Счастье, и более ничего.
Священник: - Прощайте.

Священник уходит.

Темнота.

17 картина.

Пушкин сидит в кресле, саквояж на коленях. (Сидит на чемоданах). Пульсирующая музыка. Тексты последних писем на усмотрение режиссера нужно сокращать, чтобы не потерять ритм.

Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 18 ноября 1830 г.):

В Болдине, все еще в Болдине! Узнав, что вы не уехали из Москвы, я нанял почтовых лошадей и отправился в путь. Выехав на большую дорогу, я увидел, что вы правы. 14 карантинов являются только аванпостами — а настоящих карантинов всего три. — Я храбро явился в первый (в Севаслейке, Владимирской губ.); смотритель требует подорожную и заявляет, что меня задержат лишь на 6 дней. Потом заглядывает в подорожную. <Вы не по казенной надобности изволите ехать? — Нет, по собственной самонужнейшей. — Так извольте ехать назад на другой тракт. Здесь не пропускают. — Давно ли? — Да уж около 3 недель. — И эти свиньи губернаторы не дают этого знать? — Мы не виноваты-с. — Не виноваты! а мне разве от этого легче? нечего делать — еду назад в Лукоянов; требую свидетельства, что еду не из зачумленного места. Предводитель здешний не знает, может ли после поездки моей дать мне это свидетельство — я пишу губернатору, а сам в ожидании его ответа, свидетельства и новой подорожной сижу в Болдине да кисну.> Вот каким образом проездил я 400 верст, не двинувшись из своей берлоги.
Это еще не все: вернувшись сюда, я надеялся по крайней мере найти письма от вас. Но надо же было пьянице-почтмейстеру в Муроме перепутать пакеты, и вот Арзамас получает почту казанскую, Нижний — лукояновскую, а ваше письмо (если только есть письмо) — гуляет теперь не знаю где и придет ко мне, когда богу будет угодно. Я совершенно пал духом и так как наступил пост (скажите маменьке, что этого поста я долго не забуду), я не стану больше торопиться; пусть все идет своим чередом, я буду сидеть сложа руки. Отец продолжает писать мне, что свадьба моя расстроилась. На днях он мне, может быть, сообщит, что вы вышли замуж... Есть от чего потерять голову. Спасибо кн. Шаликову, который наконец известил меня, что холера затихает. Вот первое хорошее известие, дошедшее до меня за три последних месяца. Прощайте <мой ангел>, будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините мое скверное настроение”…

В луче прожектора появляется чиновник в мундире. Музыка затихает.

Чиновник: - “Милостивый государь! Спешу отослать вам свидетельство на выезд, которое я получил для вас. Я сочувствую вашему положению, так как сам имею родственников в Москве и мне понятно ваше желание туда вернуться. Очень рад, что мог быть вам полезен при этом обстоятельстве и, желая вам счастливого пути, остаюсь, милостивый государь, с совершенным уважением
Ваш нижайший слуга,
Дмитрий Языков
22 ноября 1830 г. Нижний”.

Пушкин: - Ну, слава Богу!

Пушкин встает, берет саквояж. В окне появляется Натали, она бросает письмо на пол, уходит. Пульсирующая музыка. Пушкин поднимает письмо, читает про себя. Бросает саквояж. Подходит к окну, пытается докричаться:

(Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 26 ноября 1830 г. Из Болдина в Москву.)

Пушкин: - “Из вашего письма от 19 ноября вижу, что мне надо объясниться. Я должен был выехать из Болдина 1-го октября. Накануне я отправился верст за 30 отсюда к кн. Голицыной, чтобы точнее узнать количество карантинов, кратчайшую дорогу и пр. Так как имение княгини расположено на большой дороге, она взялась разузнать все доподлинно.
На следующий день, 1-го октября, возвратившись домой, получаю известие, что холера добралась до Москвы, что государь там, а все жители покинули ее. Это последнее известие меня несколько успокаивает. Узнав между тем, что выдают свидетельства на свободный проезд или по крайней мере на сокращенный срок карантина, пишу на этот предмет в Нижний. Мне отвечают, что свидетельство будет мне выдано в Лукоянове (поскольку Болдино не заражено), в то же время меня извещают, что въезд и выезд из Москвы запрещены. Эта последняя новость, особенно же неизвестность вашего местопребывания (я не получал писем ни от кого, даже от брата, который думает обо мне, как о прошлогоднем снеге) задерживают меня в Болдине. Я боялся или, вернее, надеялся по прибытии в Москву вас там не застать и был уверен, что если даже меня туда и впустят, то уж наверное не выпустят. Между тем слух, что Москва опустела, подтверждался и успокаивал меня. Вдруг я получаю от вас маленькую записку, в которой вы сообщаете, что и не думали об отъезде. — Беру почтовых лошадей; приезжаю в Лукоянов, где мне отказывают в выдаче свидетельства на проезд под предлогом, что меня выбрали для надзора за карантинами моего округа. Послав жалобу в Нижний, решаю продолжать путь. Переехав во Владимирскую губернию, узнаю, что проезд по большой дороге запрещен — и никто об этом не уведомлен, такой здесь во всем порядок. Я вернулся в Болдино, где останусь до получения паспорта и свидетельства, другими словами, до тех пор, пока будет угодно богу.
Итак, вы видите (если только вы соблаговолите мне поверить), что мое пребывание здесь вынужденное, что я не живу у княгини Голицыной, хотя и посетил ее однажды; что брат мой старается оправдать себя, уверяя, что писал мне с самого начала холеры, и что вы несправедливо смеетесь надо мной.
Да, еще… “Абрамово вовсе не деревня княгини Голицыной, как вы полагаете, а станция в 12-ти верстах от Болдина, Лукоянов от него в 50-ти верстах.
Так как вы, по-видимому, не расположены верить мне на слово, посылаю вам два документа о своем вынужденном заточении.
Я не перечислил вам и половины всех неприятностей, которые мне пришлось вытерпеть. Но я недаром забрался сюда. Не будь я в дурном расположении духа, когда ехал в деревню, я бы вернулся в Москву со второй станции, где узнал, что холера опустошает Нижний. Но в то время мне и в голову не приходило поворачивать вспять, и я не желал ничего лучшего, как заразы”.

18 картина.

Тихо звучит пульсирующая музыка. Пушкин надевает плащ, берет саквояж, отходит на середину сцены. Настя и 2 девушки приносят ткань, начинают накрывать стол, шкаф. Мужик приносит чехол, накрывает скамейку, уносит стулья. Пушкин нерешительно подходит к скамейке, садится, думает. Музыка сменяется на Моцарта. Подходит Настя. Пауза.

Настя: - Что-то вы, барин, не торопитесь. Кибитку уже запрягли, ямщик ожидает.
Пушкин: - Пусть ожидает.

Пауза. Пушкин оглядывается по сторонам.

Настя: - Небось, заждались вас в Москве?
Пушкин: - Да уж, заждались. Это ты верно подметила… Присядь. На дорожку – так полагается.

Настя садится на край скамейки. Пауза.

Настя: - Приедете еще, барин?
Пушкин: - Как-нибудь… Как-нибудь…
Настя: - Мы будем ждать вас. Будем очень ждать.
Пушкин: - Приеду… когда-нибудь.
Настя: - А-то, может, останетесь? Я калью буду вам делать. С огурцом. И гречу. Картошку в золе запекать. И бумаги привезем много-много! Чернил!

Пауза.

Пушкин: - Пора.
Настя: - Прощайте, Александр Сергеевич. Мы будем без вас тосковать.

Реквием обрывается. Пушкин встает, смотрит на кулисы, на портреты, в зал, прощаясь. Мужик и две крепостные девушки выходят, кланяются, уходят. Настя убегает.
Пушкин выходит к рампе.

Фонограмма (завывание вьюги заглушает отрывки писем):

Вьюга. Далее следуют обрывки писем.

Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ Около 1 декабря из Полтавы в Москву.): -

“Я задержан в карантине в Платаве: меня не пропускают, потому что я еду на перекладной; ибо карета моя сломалась. Умоляю вас сообщить о моем печальном положении князю Дмитрию Голицыну — и просить его употребить все свое влияние для разрешения мне въезда в Москву”…

Вьюга.

Фонограмма: -
“На днях я написал вам немного резкое письмо, — но это потому, что я потерял голову. Простите мне его, ибо я раскаиваюсь. Я в 75 верстах от вас, и бог знает, увижу ли я вас через 75 дней”…

Вьюга.

“Пришлите мне карету или коляску в Платавский карантин на мое имя”…

Вьюга.

Фонограмма (Н. Н. ГОНЧАРОВОЙ 2 декабря из Полтавы в Москву):

…”Бесполезно высылать за мной коляску, меня плохо осведомили. Я в карантине с перспективой оставаться в плену две недели — после чего надеюсь быть у ваших ног. Напишите мне, умоляю вас, в Платавский карантин”.

Вьюга.

Фонограмма: -
…”Я боюсь, что рассердил вас. Вы бы простили меня, если бы знали все неприятности, которые мне пришлось испытать из-за этой эпидемии. В ту минуту, когда я хотел выехать, в начале октября, меня назначают окружным надзирателем, — должность, которую я обязательно принял бы, если бы не узнал в то же время, что холера в Москве. Мне стоило великих трудов избавиться от этого назначения. Затем приходит известие, что Москва оцеплена и въезд в нее запрещен. Затем следуют мои несчастные попытки вырваться, затем — известие, что вы не уезжали из Москвы”…

Вьюга.

Фонограмма: -
“Наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как все ваше семейство вместе взятое, включая и меня. Право же, я готов снова наговорить резкостей”…

Вьюга.

Фонограмма: -
… “вот я наконец в карантине и в эту минуту ничего лучшего не желаю. Вот до чего мы дожили — что рады, когда нас на две недели посодят под арест в грязной избе к ткачу, на хлеб да на воду! — Нижний больше не оцеплен — во Владимире карантины были сняты накануне моего отъезда. Это не помешало тому, что меня задержали в Севаслейке, так как губернатор не позаботился дать знать смотрителю о снятии карантина. Если бы вы могли себе представить хотя бы четвертую часть беспорядков, которые произвели эти карантины, — вы не могли бы понять, как можно через них прорваться”….

Шум вьюги обрывается. Пушкин отходит от рампы, останавливается неподалеку от окна. (Из письма П. А. ПЛЕТНЕВУ от 9 декабря):

Пушкин: - “Плетнев, милый! Я в Москве с 5 декабря. Нашел тещу озлобленную на меня и насилу с нею сладил, но, слава богу — сладил. Насилу прорвался я и сквозь карантины — два раза выезжал из Болдина и возвращался. Но, слава богу, сладил и тут. Пришли мне денег сколько можно более. Здесь ломбард закрыт, и я на мели… Скажу тебе (за тайну), что я в Болдине писал, как давно уже не писал. Вот что я привез сюда: 2 последние главы «Онегина», 8-ю и 9-ю, совсем готовые в печать. Повесть, писанную октавами (стихов 400), которую выдадим Anonyme. Несколько драматических сцен, или маленьких трагедий, именно: «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Пир во время чумы» и «Дон Жуан». Сверх того, написал около 30 мелких стихотворений. Хорошо? Еще не всё (весьма секретное). Написал я прозою 5 повестей, которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет…
Ну, все. Прости, душа, здоров будь — это главное.”

В окне появляется Натали. Музыка (та, что была в начале 1 действия) Пушкин подходит вплотную к окну, оставаясь на сцене. Натали за окном, но рядом с ним. Затемнение, фонарь светит на этих двоих. Фонограмма (“Дорожные жалобы”) Пушкин садится на подоконник, отрешенно смотрит куда-то вдаль, берет Натали за руку. Из кулис в темноте появляются все персонажи, они полукругом слева и справа сцены замирают, глядя на Пушкина.

Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?

Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,

На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом.

Иль чума меня подцепит,
Иль мороз окостенит,
Иль мне в лоб шлагбаум влепит
Непроворный инвалид.

Иль в лесу под нож злодею
Попадуся в стороне,
Иль со скуки околею
Где-нибудь в карантине.

Долго ль мне в тоске голодной
Пост невольный соблюдать
И телятиной холодной
Трюфли Яра поминать?

То ли дело быть на месте,
По Мясницкой разъезжать,
О деревне, о невесте
На досуге помышлять!

То ли дело рюмка рома,
Ночью сон, поутру чай;
То ли дело, братцы, дома!
Ну, пошел же, погоняй!

Занавес.

27 марта 2021 г.