Недетские забавы

Педагогическая зарисовка

Нынешняя зима в Киеве была несуразной. Уже на носу Новый Год, а ни снега, ни даже легкого морозца так и не случилось. Стоят туманы, периодически накрапывает мелкий моросящий дождик. По серым, невзрачным улицам озабоченно бегут с недобрым выражением лица хмурые прохожие, придавленные нависшими над ними свинцовыми облаками. Даже ярко освещенные витрины не слишком оживляли унылую атмосферу города. Нерадостная атмосфера накануне самого, пожалуй, любимого людьми праздника.
Меня исторг зев подземки. Люди суетливо выскакивали из него и, не снижая темпа, разбегались по своим делам. А я, напротив, неспешно вышагивал, отмежевываясь от суеты. У меня в запасе было время до назначенной встречи, и я запланировал посетить одну выставку. Еще накануне, спеша по делам, мои размышления о том, как все лучше спланировать и успеть в ближайшие дни, прервал рекламный щит: необычно яркий, выбивающийся из общей городской невыразительности и серости. Сначала я даже не понял, что именно там изображено. Я остановился, чтобы внимательнее рассмотреть его. Он представлял собой объявление о выставке картин Ивана Марчука, которое было написано прямо поверх репродукции одной из его же, Марчука, картин. Из написанного следовало, что экспозиция будет открыта еще три дня, включая сегодняшний.
Вечером, в домашнем разговоре мы с детьми обсуждали городские новости. Они рассказали мне, что художник этот объявил выставку последней в городе, и больше он здесь свои работы показывать не планирует. Это станет его ответом на действия, вернее, бездействие властей. Каждый президент и мэр обещали ему музеи, экспозиционные площадки и прочее, прочее, что обычно обещают политики. И, как всегда, ничего из сказанного не было сделано. Силами молодых энтузиастов была организована эта выставка.
Случайностей, как вы знаете, не бывает, поэтому я решил посетить выставку даже несмотря на то, что это сделает мой график еще более плотным. Ведь не даром мое зрение выхватило стенд на фоне светящихся витрин и заставило остановиться перед ярким объявлением, которое, казалось, было сделано и размещено специально для меня. И вообще я планировал идти по другой улице, спускаясь от Софийского Собора.
А сейчас я шел не спеша. После суеты, царившей в метро, мне хотелось настроиться на встречу с прекрасным, успокоиться, привести свои чувства в гармоничное состояние, насколько это было возможно. Еще в детстве перед посещением театра или выставки меня приучили подготовиться: ведь это не рядовое событие, и следует быть настроенным на восприятие необычного, нового предназначенного и необходимого, возможно, именно мне и именно сейчас.
Мое лирическое настроение укрепил персонал выставки, который приятно удивил и обхождением, и своим внешним видом. Даже ненавязчиво стоящий в сторонке охранник оказался симпатичным и аккуратно одетым молодым человеком. Говорят, что от твоего внутреннего состояния зависит то, как ты воспринимаешь мир вокруг. Возможно, это и было объяснением того, что все казались мне приятными симпатичными: и кассир, и гардеробщик, и обитатели фойе перед экспозиционным залом.
Я не могу отнести себя к знатокам или ценителям изобразительного искусства. Смотреть, разглядывать красивые картины всегда доставляло мне удовольствие. Все происходит на эмоциональном уровне чувств: трогает, задевает, вызывает переживания. А вот дать оценку технике, построению композиции, игре цвета — это не про меня. Я, скорее, созерцатель.
Вспомнилось, как первоклассником я часами разглядывал прекрасный тяжелый фолиант «Красота человека в искусстве». Великолепное издание с работами мастеров от античности до современности. Особенно мне нравились обнаженные женские фигуры из мрамора. Как удавалось передать тепло тела в камне?
Но сейчас я знакомился с неизвестным мне художником. Его работы попадали, конечно, в поле моего внимания, но это было фрагментарно — от случая к случаю. Специально не интересовался и не следил, периодически внезапно натыкался и отмечал талант и оригинальность.
С некоторым волнением я вошел в зал. Он был не большой, но очень светлый. Картины были развешаны так, чтобы отразить разные этапы творчества мастера. Но такое размещение разбивало пространство и совсем не помогало зрителю полностью окунуться в атмосферу каждого из этапов. Не уживались вместе яркий кубизм, гнетущая почти графика портрета и лирика пейзажа. Я не переходил, как принято, от одной картины к другой, а быстро миновал модернизм и депрессию картин о голодоморе. Затем радостно увлекся лирическими пейзажами: было в них тихое очарование и загадка.
Было такое ощущение, будто я переместился в другое измерение из серого, угрюмого, наполненного озлобленными людьми города и оказался в светлом мире, наполненном яркими красками, творчеством и покоем созерцания красоты.
Внимание мое, прикованное к магии полотен, отвлекла большая группа школьников, шумно вошедшая в зал. Как бы они ни старались, дети есть дети, тем более, когда их собирают в группу. Стало очевидным, что дальнейшее пребывание вместе с ними будет некомфортным и толку от просмотра никакого не будет.
Я спешно поднялся на второй этаж и насладился новым для себя зрелищем. В первый раз наблюдал инсталляцию картин, которые оживали, проплывали вокруг меня в темном большом зале под сопровождение красивой музыки. Хотелось, чтобы продолжалось это прекрасное зрелище как можно дольше. Но пятнадцать-двадцать минут просмотра пролетели быстро, и надо было уходить. В углу темного зала я заметил ярко осветившийся вход в еще одно помещение.
Это был небольшой зал, скорее даже большая комната. Она была ярко освещена, или так казалось после темноты предыдущего зала. На стенах плотно были размещены работы небольшого формата. Картины были родственными по стилю, цветовой гамме и создавали общую атмосферу, наполняя цветом все пространство комнаты. Ощущались краски и запахи, звуки и неповторимый вкус повсюду. Я переходил по кругу от одной картины к другой, возвращался и опять шел, сосредотачивая внимание то на одном, то на другом произведении. Было милое, сладостное ощущение, что вот, наконец-то увидел свое, близкое, созвучное. Но это продолжалось недолго.
В помещение под аккомпанемент грохота распахнувшихся дверей ввалились настигшие меня школьники. Несколько из них небольшой группой жались к экскурсоводу, еще две-три группки разбрелись в разные стороны и вроде бы рассматривали картины. Немного побродив в таком состоянии, мельком скользя глазами по полотнам, самая многочисленная и шумная группа оказалась возле меня.
Среди подростков выделялась одна из девочек. Так, ничего особенного, на мой взгляд, но было видно по ее поведению, что она звезда в этом коллективе. Она это точно знала и вела себя соответственно: уверенно, с вызовом и немного напоказ красуясь. Мои предположения подтвердили мо;лодцы, желающие сфотографировать пассию на фоне картин. Они наперебой предлагали свои услуги, а она жеманно выбирала счастливца.
Магия созерцания улетучилась, и я снова понял, что удовольствия уже не получу. Не желая растерять полученный уже заряд красоты, я повернулся к выходу и оказался лицом к группе ребят, в центре которой стояла прима. Обойти эту компанию было невозможно, и я начал выбирать оптимальную траекторию, которая позволит избежать взаимных неудобств.
Так, занятый вычислениями, я простоял несколько мгновений. Наметив наконец траекторию, я почти двинулся с места. И тут… Ровное гудение шума ребят перекрыл звук хлесткого хлопка. Я замер от неожиданности. Это был звук пощечины! Все произошло прямо передо мной, в нескольких метрах.
Звук пощечины произвел эффект, подобный грому среди ясного неба: в зале мгновенно воцарилась гробовая тишина и всё, и все вокруг замерли. Даже головы, даже глаза не повернулись в сторону источника звука. Все продолжали смотреть в ту сторону, куда и до этого момента. Но казалось, что люди — кто боковым зрением, кто краем глаза, а кто и затылком — в этом невообразимом оцепенении уставились одним общим взглядом в одну общую точку.
Точка эта — замерший перед девочкой паренек. Они стояли друг против друга не шевелясь и смотрели каждый своими остекленевшими глазами в такие же остекленевшие глаза. Они были шокированы больше остальных, и в сознании, в потаенных закромах души у каждого из них прямо сейчас кипела лихорадочная работа по поиску ответа и определению того, что же произошло.
Первым делом я рассмотрел пострадавшего мальчика. Он был невысокого роста, светловолосый, с голубыми и очень большими (возможно, от полученной оплеухи) глазами. Его можно было смело назвать симпатичным. Паренек был щуплым и, скорее всего, самым маленьким в классе.
Так же, как в каждом классе есть первая красавица, которая является предметом всеобщего обожания и неустанного соперничества мальчишек, есть там и отставший от рванувших вверх акселератов малыш. Такого обычно или травят, насмехаясь, или же он отчаянно бьется за свое достоинство, утверждая лидерство.
Гадать было бесполезно. Я восстановил перехватившее горло дыхание и пошевелился. Было ощущение, что тело мое затекло от долгой неподвижности, хотя замер-то я всего на мгновение. Такой мышечный спазм бывает от стресса.
По залу пролетел легкий шелест сдавленных движений. Все немного отошли от оцепенения, но все еще старались не смотреть на стоящую неподвижно пару. Некоторые, стесняясь увиденного, поспешно переводили свой взор на картины. Соглашусь, это лучшее в данной ситуации применение глаз и возможность привести себя в чувства.
Мои же глаза все еще смотрели на стоявших прямо передо мной виновников инцидента, а ожившее тело стало механически выполнять намеченный ранее план по движению к выходу. Через один-два шага я поравнялся с ними.
Невообразимый, неописуемый поток мыслей и гамма чувств пролетели во мне по ходу. Когда я оказался прямо перед ними, вдруг четко осознал, что должен им что-то сказать. Во мне вспыхнуло горячее желание объяснить детям нечто очень важное, необходимое в такой момент. Может, я для этого сюда и пришел?
— Никогда, никогда не надо бить человека, — произнес я тихо и твердо, глядя девочке прямо в глаза.
Она посмотрела мне прямо в глаза и так же тихо, удивительно спокойно ответила:
— Но вы же не знаете, почему.
— Тем не менее, поднимать руку на человека не стоит. Об этом можно будет потом жалеть всю оставшуюся жизнь, — тихо, будто только для нее одной, ответил я. В тихости этой было некоторое оправдание вмешательства с непрошеным советом и подспудное желание взрослого сохранить за собой последнее слово.
Я сделал еще несколько шагов к выходу. Замолчал я не потому, что нечего было сказать. Напротив, на язык просилось не одно изречение из бегавших наперегонки у меня в голове. Все они были правильными, наверное, но ни одно из них не смогло бы выразить все то, что хотела донести моя душа до этих детей. Хотелось сказать им нечто важное, ценное, то, что я познал на своем жизненном пути, чтобы уберечь их от роковых ошибок и опрометчивых поступков. Хотя один из них, возможно, только что был совершен.
Продвигаясь по инерции к выходу, я лихорадочно подбирал правильные слова и формулировки, но все не мог их найти. Остановился. И решил вернуться к ним: уж за время обратного пути слова-то найдутся. Повернувшись, я увидел, что все переменилось: девочка немного отошла в сторону и стояла теперь в окружении нескольких подружек.
Парнишка остался на том же месте, только в пол-оборота к другим мальчикам. К моему удивлению, на его щеке, повернутой в мою сторону, не было никакого следа от удара. И вообще — все вокруг происходило так, как будто ничего и не произошло.
Чтобы не стоять пнем в ожившем, словно расколдованном, лесу, я прошел круг вдоль картин. Но я их не видел. Вроде бы и смотрел на них, а взор мой невообразимым образом удерживал в поле зрения и мальчика, и девочку, стоявших по разным краям комнаты. Между ними было приличное расстояние, но у меня сложилось ощущение, что от одного к другому протянулась незримая нить и между ними будто продолжается беззвучный диалог.
Я уловил несколько коротких взглядов девочки на себе. Всколыхнулось, встрепенулось желание еще раз подойти к ней и поговорить, но импульс, быстро родившись, так же быстро и потух в буре стремительных и сумбурных сомнений, окончательно решив, что все слова будут лишними, я отправился к выходу. «Вот бы с ними наедине, с глазу на глаз побеседовать» — пролетело в голове напоследок.
Машинально одевшись в гардеробе и поблагодарив служителей за прекрасную экспозицию, я не спеша вышел на улицу. Так же не спеша стал подниматься к Софийскому Собору. Ноги сами машинально повели туда, в то время как голова была занята другим. Я все пытался нивелировать непонятно откуда взявшееся чувство вины. Наверное, потому что так и не сумел донести до них нечто важное. С другой стороны, что я должен был им сказать? И что я вообще знаю? Ведь говорить можно, опираясь на факты. И должен ли был вообще наставлять, имел ли право? Может, им этого и не надо вовсе. Мысли в яростной драке кубарем катались в голове. А действительно, что я знаю о них и о причинах произошедшего?
Ответ на вопросы появился сразу, как-то сам собой. Парень влюблен, робок и не решителен. В классе его как самого маленького и тихого, наверняка, гнобят одноклассники. А вот девочка, напротив, самоуверенна, она привыкла к поклонению и чрезмерному вниманию. Она высокомерно принимает его знаки внимания и понимает его влюбленность и стеснительность. Свою благосклонность проявляет во всевозможных поручениях мальчишке, при этом посмеиваясь над ним. Прекрасный повод посудачить, посплетничать с подружками.
И всегда есть возможность утвердиться в своей исключительности, повелевая и наблюдая его угодническую покорность. Конечно, он всячески готов был ей угодить ради милостивой улыбки и возможности быть рядом с ней. Терпит унижение, теряя достоинство. Поэтому и случилась эта пощечина. Она бы не ударила того, кто не готов был стерпеть. Он же так смиренно стоял перед ней. Получил оплеуху за свою нерасторопность, да еще барышня публично продемонстрировала свою исключительность и право вот так поступать.
Это объяснение показалось мне абсолютно логичным и наиболее вероятным. Ну да, скорее всего. Но тут возникла встречная волна — неприятие простого. Такой сценарий, разозлил меня своей шаблонностью. Да так, что я даже крякнул от негодования, напугав обгоняющую меня девушку. Стало неудобно за свой стереотипный подход. Появилось неудовлетворенное чувство охотника, вступившего на ложный след.
А если это было справедливое возмущение обиженной девочки? Ведь мог же он сотворить какую-нибудь подлость в отместку за свое неразделенное чувство? Такое бывает, и довольно часто. И вот этот парнишка от отчаяния и обиды совершает что-то невообразимое, что, по его мнению, может заставить пассию страдать так же, как и он.
Обиженные чувства не дают покоя человеку. И вообще обида, пожалуй, самая негативная эмоция, которая разрушает человека, он видит все через призму обиды, которая искажает и его, и мир вокруг. Обида отравляет абсолютно все. Еще часто появляется желание отомстить обидчику. Мог же он, например, распустить грязную сплетню про нее. Типа такой: она не обращает на него внимания потому, что лесбиянка. Да еще листовки по всей школе развесил. А она, узнав про пасквиль и его автора, врезала ему при всех.
Фу, какая гадость! От появившегося вдруг этого омерзительного варианта, меня замутило, и к горлу подкатил мерзкий комок. Я закашлялся, но налетевший порыв ветра помог преодолеть тошноту и привести меня в норму.
Ну почему же чаще всего причиной подобных происшествий видятся негативные предпосылки? Впрочем, это и неудивительно — человек ударил по лицу человека. Что же здесь хорошего? Публичное унижение человеческого достоинства не может вызывать мысли о добром и возвышенном.
А почему бы и нет, почему же не может быть по-другому? И в моем воображении нарисовалась совсем другая картина. Все это было акцией отчаяния влюбленной девочки, желающей побудить парня действовать. Дети сейчас гораздо более раскрепощенные и свободные в своих поступках. И вот она — от отчаяния и из любви — так провоцирует мальчика и хочет пробудить таким экстраординарным методом в нем решительность. Как удар лошади, чтобы она осмелилась преодолеть препятствие. Допустим, что мальчик ей нравится, и она видит, чувствует его влюбленность. И в тоже время ее возмущает его не способность совершить поступок и признаться. Ходит тюфяком и мямлей. Вот она его и хлопнула, чтобы оживить.
От такого круговорота вариантов стало жарко, и на лбу у меня даже выступила испарина, которую я машинально промокнул краем шарфа, приподняв немного кепку. «Надо заканчивать с фантазиями — подумал я, приходя в себя, — Так и под машину попасть недолго».
Вариантов может быть множество, и все они останутся плодом моего воображения. Жизнь богата на выдумки и изощренно преподносит такие сценарии, которые человек придумать постесняется, исходя из здравого смысла и опыта. Эта мысль успокоила и увела от миражей вероятных истоков увиденной мною сцены.
На фоне этих рассуждений четко сформировалась мысль: говорить честно, прямо, открыто намного лучше, чем бить человека. Принятое решение и пришедшая ясность отрезвили меня.
Город вокруг оживал огоньками в подступающих сумерках. Эти мерцающие перекликающиеся светлячки все больше и больше наполняли пространство, оживляя мир вокруг. Угрюмая мрачность кварталов, раскинувшихся внизу, уходящих вдаль от Пейзажной аллеи оживала, разукрашенная огнями окон и уличных фонарей. Проявившиеся вспышки рекламы придавали праздничность пейзажу. Опустившаяся темнота вместо предполагаемого минора принесли радость оживленной жизни.
Я продолжал свой неспешный поход, и на фоне происходящих вокруг перемен во мне росла уверенность, что ребята найдут правильный выход. И не стоит себя корить, что не вмешался настойчиво со своим видением и багажом. У них свой опыт, свои уроки, которые приготовила жизнь именно для них. От них зависит, что они поймут, какие выводы сделают и как сдадут экзамен.
У меня — свои собственные тесты, и надо к ним быть готовым. Хотя, сколько не учи и как не готовься, все равно будет все по-новому, не так, как предполагал. Все будет правильно и так, как необходимо мне. Важно услышать себя и поступить по совести.
Я нырнул в ярко освещенный вход метро и направился в потоке жизни навстречу новым событиям, не оглядываясь назад и не загадывая наперед.