Черное и Белое

С неба падал черный пепел, больше напоминающий пожухлые листья деревьев. Хлопья, медленно, почти вертикально кружась, опадали на землю. Зрелище было странным, даже немного диковинным для события, происходящего в сердце города. Еще более странным было поведение людей, находящихся на главной пешеходной улице. Не было ни одного человека, который бы с тревогой посмотрел вверх, остановился бы с вопросами: что это? откуда? почему?
Наоборот, жизнь вокруг была обыкновенна, обыденна, сера. Люди суетливо поднимались и спускались по лестнице, ведущей в гастроном, задевали друг друга, раздражаясь. Они спешили, не обращая внимания на лежащего с отрешенным взглядом на ступенях нищего, и лишь немногие ухмылялись, мельком взглянув на кружащуюся в вальсе посреди улицы напротив магазина женщину.
Местная сумасшедшая самозабвенно кружилась под звуки вальса «На сопках Манчжурии», который наигрывал на немецком, похоже, еще трофейном аккордеоне старик. Женщина была неопределенного возраста, наряд ее был с претензией на изящество, что подчеркивала серо-буро-малиновая косыночка на шее. Ее кружение странным образом совпадало с кружением листьев пепла, мерно опадавших на землю. Эти траурные хлопья покрывали землю и под ногами людей, топтавших их, превращались в серую массу.
Точно такая же серая масса людей текла по улице по своим делам, воспринимая происходящее как обыденную вещь. Неожиданно из этой массы выделилась дама и стала пританцовывать в такт вальсу, намереваясь составить то ли конкуренцию, то ли пару самозабвенно кружащейся ненормальной. Обе были трезвы, но не здравы. Неожиданно обе остановились, и между ними произошел краткий диалог, после которого подошедшая быстро ретировалась.
— Что это? Что-то горит! Почему не слышно пожарных? Ведь должно быть сильный пожар! — обеспокоенно проговорил Николай.
Он стоял недалеко от входа в магазин с племянником, ожидая зашедшую за продуктами супругу.
— А это не в городе! — со знанием дела проговорил Макс, — Это камыш в плавнях горит. Лето было жаркое, вот он и полыхает целым полем, а тушить и не думают.
Медленно проводя взглядом вокруг себя, Николай отметил, что эта картина напоминает артхаусный фильм, будто все вокруг было специально придумано для фильма Хичкока или Тарковского. Словно в подтверждение этого, в серой толпе проплыл негр в белой мохнатой кофте, несмотря на то, что стояла весьма теплая осень. Накинутый на голову капюшон венчали черные, круглые ушки пандочки.
— Бред какой-то, — пробормотал Николай. — А зачем они его жгут?
— Да не зачем! Он сам горит! Может, окурок бросили, или от осколка разбитой бутылки, а, может, кто-то просто забавы ради спичку бросил, — с ходу набросал варианты племянник, обладающий живым и быстрым умом. А затем с болью продолжил, — Ты только посмотри вокруг, дядя. Какой мрак! И ведь они идут и ничего вокруг не замечают. Им все равно! Они привыкли так жить, и это для них норма.
— Да, наверное! — согласился Николай и добавил с иронией, — Но голову пеплом все же посыпают.
— Это не они — это им… — со вздохом уточнил племянник.
Они ощущали себя зрителями кинотеатра с круговым экраном и наблюдали происходящее вокруг с удивлением и ощущением соприкосновения с потусторонним, нереальным, чужеродным и  омерзительным. Хотелось одновременно смеяться и плакать от несогласованности музыки и танца, стычки соперничающих солисток, негра-панды, падающего пепла и, самое важное, пронзительно голубого, бездонного чистого неба над всем этим.
А серая жижа людей равнодушно текла по улице, безучастно превращая черный пепел под ногами в серую пыль. Эта серость и запущенность царили вокруг и во всем: здания, дороги, облупившиеся с выбитыми стеклами корпуса мертвых предприятий и, конечно же,  — люди. Эта масса была похожа на роботов: неживых, не чувствующих, не думающих существ.
Племянник Николая когда-то был капитаном городской команды КВН и на все вокруг он пытался реагировать шуткой. Он накануне приехал из Польши и, пока стояли у магазина, с воодушевлением рассказывал о том, как там наладили жизнь, как красиво и удобно все организовано, про позитивных и оптимистичных людей — открытых и деятельных. А после вопросов Николая махнул в сторону негра в наряде мишки, сказал:
– Ах! Как все кружится! И снежок пролетает.
Но улыбка так и не появилась на его лице. И он, вздохнув, с горечью произнес:
— Какой ужас! Как так можно жить? И это центр города!
Обычно искрящиеся глаза племянника затянула дымка отчаяния, и на лице можно было увидеть горечь сожаления о том, что приходится находиться в такой атмосфере и, что самое страшное, растить двух любимых дочек.
Вспомнился давнишний разговор о том, как Николай в свое время устраивал своих дочерей в гимназию в Киеве, и на вопрос с подвохом от директора «А зачем вы именно к нам хотите идти учиться?», он ответил внезапно пришедшим на ум сравнением: «А мне важно, что бы мои дети варились в хорошем бульоне! А он у вас, мне кажется, самый вкусный в городе». Этот неожиданный ответ, наверное, и послужил решающим баллом в сложной и тогда еще справедливой системе конкурсного отбора в популярную и сильную школу.
Со старшим племянником у дяди сложились, пожалуй, самые теплые и доверительные отношения из всей родни. Николай объяснял это тем, что это был первый сын любимой сестры и он, став дядей в девятом классе школы, почувствовал себя намного старше и ответственнее. Жизнь приобрела другую окраску, и Николай вдруг ощутил себя взрослым. От осознания того, что у него теперь есть маленький племянник, изменился мир вокруг, он понял, что может о нем заботиться и даже чему-то его учить.
Это состояние было сродни ощущениям мужчины, который стал отцом. Не так ярко, конечно, но, пожалуй, очень близко. Николай бессознательно, без показухи внес эти ощущения в отношения с племянником, который это ощущал, отвечая, в свою очередь, любовью, уважением и признанием авторитета дяди. Ни с кем из своей многочисленной родни Николай так часто не общался, даже с сестрой не было такого доверительного контакта. Вот и сейчас они стояли рядом и одинаково ужасались происходящему вокруг.
Удивительно, но окружающая картина, несмотря на всю кажущуюся динамику (падает пепел, идут люди, кружится в танце человек) казалась актуальной картиной Брейгеля — вроде слепых в современных нарядах, сошедших с полотна и конвульсивно дергающихся на одном месте.
Мужчины дождались выхода из магазина жены Николая и с любопытством наблюдали за выражением ее лица. Женщина быстрым шагом вышла на площадку перед зданием, и, по мере того, как она спускалась по ступеням, замедляя темп, на смену обычной улыбке на ее лице появилась растерянность, легкое недоумение и даже испуг. Она почти прокричала шепотом:
— Что это такое? Какой кошмар? Откуда это?
И машинально протянула руку в движении, которым ловят падающие снежинки.
Николай попытался отшутиться фразой из фильма «Бриллиантовая рука»:
— Оттуда!
И указал пальцем вверх. Но, заметив, что тревога жены нарастает, пояснил, что горит камыш в плавнях и что в город ветром занесло пепел. Вот он и падает.
— А-а-а! — с облегчением протянула супруга и передала пакеты мужу.
Они отправились домой — племянник довез их очень быстро. Это была квартира родителей Николая. Она располагалась практически в центре города. Дом, двор и подъезд были под стать городу: дворишко, который давно не подметали, испещренный буграми вздутого асфальта в сочетании с ямами там, где была земля, в подъезде пахло плесенью, а стены потрескались и были покрыты язвами осыпающейся штукатурки. Там, где она отпала,  просматривался черный мох в комбинации со странным белым пенициллиновым налетом грибка.
Николай подумал о том, как бы лучше организовать ремонт в подъезде. На ЖЭК рассчитывать глупо, да и на жильцов дома, что они в складчину наведут порядок, полагаться тоже не стоит. В доме остались жить в основном пенсионеры, из которых подавляющее число — бабушки-старушки.
Они обреченно доживали свой век в этой трех-этажке, смирившись с бесполезностью требований сделать ремонт и наладить нормальное теплоснабжение. От холода старички страдали еще больше, чем от разрухи в подъезде. По лестнице, пусть по-старчески медленно, но все-таки можешь пройти к себе домой, а там — холод на весь день. Теплотрассы, как и все в городе, пришли в упадок и прорываются постоянно. Вот и ходят друг к другу бабушки в гости, пьют чай и греются возле электрообогревателей, обсуждая новости, сериалы да жизнь своих внуков, которая для них сродни сериалу.
Николай с женой приехали проведать его родителей. Они не виделись почти год, и последние месяцы прошли в напряженном, нервном ожидании встречи. Мама во время телефонных разговоров несколько раз срывалась на слезу со словами, что она не дождется сына. Николай с супругой уже пару лет жили за границей и каждый раз после такого разговора, Николай рвался ехать, но заботливая жена успокаивала, что они приедут через пару месяцев и все радостно повидаются.
На следующий день, после бессонной ночи он с замиранием сердца опять вслушивался в гудки в телефонной трубке. Их было, казалось, несметное количество, и ожидание ответа длилось вечность. Когда волнение и желание услышать в трубке любой звук кроме длинного, муторного, нескончаемого завывания подходили к пределу, в трубке раздавался долгожданный голос мамы. Как всегда после страшных заявлений, она говорила спокойно и даже весело. Николай успокаивался и терпеливо ждал дня отъезда. Наконец, долгожданный день встречи настал. Мама с папой ждали на балконе, выглядывая во дворе сына и любимую невестку.
И вот уже несколько дней они были вместе. Уборка в квартире чередовалась с долгими разговорами. Надо отметить, что чистоту наводить особо не требовалось — это больше придание глянца и блеска тому порядку, который был в доме родителей. Несмотря на весьма преклонный возраст, в квартире было светло, пахло свежестью и сдобой.
Может быть, это ощущение появлялось после гнетущего вида обшарпанного подъезда, да и всего города в целом, но, переступая порог, каждый входящий невольно ловил себя на мысли, что оказался в ином мире. Говорить об идеальном порядке было конечно нельзя: его в таком возрасте поддерживать было просто невозможно. Но стремление старичков обеспечить порядок и опрятность во всем — мебель, пол, посуда, одежда — буквально висело в воздухе.
Прожив шестьдесят пять лет вместе, родители так же заботливо и трепетно ухаживали друг за другом. И вот эта забота, это желание сохранить непорочность отношений были основой того ощущения чистоты и благости, которые они излучали, которым впечатляли гостей так, что, войдя к ним в квартиру, даже хотелось зажмуриться, как от яркого света.
Да, это желание могло возникнуть после мрачного подъезда. Но, даже пробыв у них в гостях какое-то время, невозможно было не расплыться в удовольствии от этого света, тепла, уюта. Дополнительный блеск придавала начищенная Николаем, несмотря на возражения матушки, старинная люстра.
Престарелые родители, дождавшись сына и любимую невестку, ожили, приободрились. Мама по привычке суетилась по хозяйству, пытаясь накормить детей как можно вкуснее. Она умела и, в отличие от большинства женщин, любила готовить и всегда с радостью наблюдала, как с аппетитом поглощают ее стряпню.
Николаю было тяжело наблюдать, как за год сдали родители. Как с трудом уже стал ходить все еще желающий бодриться отец, как тяжко перемещается от места к месту, где можно посидеть или полежать, мама. Он старался использовать каждую возможность  для бесед, которые велись неспешно и продолжительно. Сын, осознавая ценность момента и его безвозвратность, понимая, что это может быть последней возможностью, старался расспросить родителей как можно больше о молодых годах, о ярких, значимых страницах в их жизни и — еще больше — об обыденных, неприметных мелочах, которые сложились в долгую, трудную жизнь, наполненную испытаниями и переездами. И все же такую счастливую!
Это было видно по тем взглядам, которыми мама и папа обменивались, прикосновениями рук и взаимной заботе родителей друг о друге. Все происходящее между ними было не напоказ и происходило незаметно для них, как-то само собой. При этом следует отметить, что мама не любила, как она выражалась, «телячьих нежностей» и получить поцелуй от нее было редким праздником.
Она боялась смерти. Страх она не показывала, пытаясь скрывать его за пронесенным через всю жизнь и потому немного ослабшим оптимизмом. Боязнь неизвестности и предстоящего расставания со всем любимым иногда проскальзывали в ее взгляде и в как бы невзначай оброненных фразах. Её тревогу немного пригасила долгожданная встреча с сыном. Но все равно частенько страх бесконтрольно прорывался, и его легко можно было заметить.
Николай ловил каждую свободную минуту, чтобы поговорить с родителями. Они усаживались рядышком на диване, как птички на жердочке, и внимательно слушали сына. Он старался внести мир и покой в их душу, согреть и растопить холод ожидания неизведанного.
Чаще всего отец начинал вскоре дремать, опустив голову на грудь. Его одобрительное посапывание периодически перемежалось негромким похрапыванием, которое как бы подкрепляло все сказанное сыном. Разговор больше напоминал монолог. Николай уже не первый свой приезд касался болезненно волнующей родителей темы. И если раньше он говорил аккуратно, подбирая слова, то в этот раз он не выбирал из своего довольно значительного багажа знаний обтекаемые или мягкие аргументы, а говорил твердо и убедительно, вкладывая в слова весь жар сыновней заботы и любви.
Мама слушала внимательно о душе и Боге, об энергиях и мирах, о карме и бессмертии. Потом у нее в спальне еще до поздней ночи ярко горела лампа на тумбе у кровати. Она долго обдумывала сказанное сыном и спокойно засыпала только ближе к утру.
Так пролетели несколько недель, и настала пора уезжать. Проводы были недолгими. Никто не хотел растягивать тягостную минуту расставания. По традиции посидели молча, расцеловались, мама перекрестила перед дорогой. Садясь в машину и все время на выезде со двора, Николай то в окно, то в зеркало заднего вида старался еще хотя бы разок увидеть родителей, стоящих в обнимку на балконе.
Через сорок дней мама умерла. Только добравшись после долгого путешествия домой, Николай с супругой пустились в обратный путь.
Город из поздней осени перешел в стадию ранней зимы со всеми вытекающими: холод, грязь. На кладбище собрались немногочисленные родственники и друзья. Отец держался стойко. Но было видно, что тихий ночной уход любимой жены и лучшего друга рубанул его по живому.
Никто не плакал. На вершине отведенного под кладбище холма была подготовлена могила. В нее после недолгого прощания деловито и умело опустили гроб, который быстро засыпали землей. Образовался аккуратный прямоугольный холм антрацитового чернозема с крестом у изголовья. Было тихо, и только в вышине раздавались крики непонятно откуда взявшихся чаек.
На черную землю стали отвесно падать огромные хлопья пушистого снега, покрывая землю белоснежным покрывалом. Поверх холмика, на глазах превратившегося из черного в беломраморный, плавно кружась, опустилось с неба белое перышко: то ли чайки, то ли Ангела.