Последняя капля

* * ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ.

   События моей шкетской жизни происходили так стремительно, что к настоящим, нынешним годам, я подошел со стойким  склерозом и беспамятсвом к тому времени. Странно то, что из памяти совершенно выветрились воспоминания о сестре. Я подбираю выпавшие из вагончика времени осколки, сортирую их, перекладываю с места на место . Нет нужных. Наверное то, что в те далекие годы  нас с ней, как ненужные вещи, ненужные и выбросить жалко, перекладывали с места на место, но они опять мешали. Так и перекладывали. Помню эпизодами, но в них нет Гали, Валеры. Помню выезды детского дома в областной театр и постановку " Снежной королевы " , произведшей впечатление на всю жизнь. Кажется, даже лица актеров помню. И Ленкин ,моей доброй замухрышки, девочки, над которой взял шефство, шепот в ухо:" Если ты пропадешь, я обязательно тебя найду! ". Не нашла, как оказалось позже. Да и искала - ли? Я ведь ее тоже не искал. Помню приезжавшую маму, которая забрала меня домой . Куда домой? На квартиру с дедом - инвалидом, вечно не довольным что Лидка( мамка) пьяная , а у него , почему - то ни в одном глазу. " Все , курва, сама выжрала! Доколь? ". Потом, почему - то снова у папки, хуторская школа - четырёхлетка, где в одном помещении два класса, и Екатерина Федоровна, учительница, учит по очереди то второй, то третий класс одновременно. Почему учительницу запомнил? Ее не забудешь, она соседка наша через дом, а ее сын Пашка - мой одноклассник и друг. С ним, скача на палках - скакунах , мы рубили ненавистных беляков саблями, обыкновенными дрючками , и на настоящих лошадях, когда отцы наши давали не на долго. Помню лето, мою работу с отцом - помощником чабана,  так назвал мою должность папка, и мою зарплату, которую отец показал, но в руки не дал ." Мы тебе сами купим все, что надо.  А пока на тебе на конфеты и лимонад". Именно это лето запомнилось.
.  Папка работал сейчас чабаном. Мне тогда казалось, что лучшей профессии на земле нет, и быть не может. Вот здесь и Галка в памяти объявилась, надо же! Летом отец часто сажал нас на телегу , и мы ехали на кошару, за Рыданский лес. Сначала вдоль лесополосы, с края поля, засеянного чем - то. Потом в гору, где на верху и начинался сам лес . Как мне пояснили, Рыданским его назвали из - за рыданий близких , да и не только близких, по погибшим на этом месте бойцам и партизанам еще в Гражданскую войну. Но так - ли на самом деле, не знаю. Дальше, перевалив через гору, можно видеть далекую панораму раскинувшегося справа леса, слева сенокосные просторы, впереди , в лощине, пруд, а выше пруда наша кошара.  Отец , с другими чабанами, а их было трое и работали сутки через двое, занимались своими обязанностями, а мы с сестрой ловили рыбу, которой было вдосталь , в пруду, бегали в лес по грибы, играли с огромными волкодавами, которые были привязанными на цепи, и бегали по длинным тросам вокруг кошары, охраняя овец от волков. В начале леса, с этой стороны, стояла сторожка лесника, который жил с женой, часто угощавшей нас всякими вкусностями. Лесник водил нас по лесу, рассказывая о деревьях, о живности, бегающей по его склонам, об огромных валунах, под которыми во время прошлой и предыдущей войн были партизанские схроны. Рассказывал и о людях, живших здесь до него, и о живущих сегодня. Было интересно. Он показывал и рассказывал о траве, о цветах, о каждом виде дерева. Много чего. Потом, во взрослой жизни, многое из его рассказов пригодилось.
.     Рано утром, чуть свет, отец седлал Майку или Комету, наши лошади, и мы с ним выпускали овец. Галя оставалась на хозяйстве. А дел и ей хватало. Надо сваренной с вечера кашей накормить собак. Первое время и она и я делали это с опаской. Ухватом подтаскивали собачью посуду из под собачьих носов к себе, вываливали пол - ведра каши в нее и, концом того же ухвата,  толкали кастрюлю, служившую миской, назад. Но не долго так было. Вскоре мы сдружились до того, что ночью я  убегал  к Чернышу, мой любимый зверь, и укладывался спать с ним в обнимку. Надо отдать ему должное, он был терпелив. Обняв меня огромнющей лапой своей, он лежал тихо , положив морду на меня и не двигался.  Правда, утром я получал пилюлей от отца, но что это по сравнению раннего утра, когда открыв глаза, ты видишь умную морду любимой собаки, которая преданно смотрит на тебя ласковым взглядом. А потом мы вместе смотрим на выходящее на горе из - за макушек деревьев, растущих там, огромное яркое солнце, тянущееся к тебе и другу теплыми своими руками. Красота - то какая!!! То, что отец бурчал по этому поводу- ерунда на постном масле. Да и бурчал он как - то не убедительно. Кроме  кормления собак было еще много чего, что требовало Галькиных рук.
Ну а мы, мужчины, труженики. Нам мужское. Я сижу верхом, зорко озирая отару, а папка , конечно, сачкует. Улегся под кустом и книгу почитывает. Ладно, я не против, лишь бы не мешал. Отара медленно продвигается по склону вдоль леса, пьет воду в пруду, и рассыпается по противоположному. На склонах много одиноких деревьев. Дикая яблоня , груша, боярышник, кусты шиповника, облепихи. Созревая, они служат лакомством для путника, случайно или по нужде оказавшихся здесь. Кусты служат и укрытием от солнца чабану, читающему книгу, когда другие пашут, не покладая рук. А я не покладая рук. Бдю. Солнце все, выше, зной ощутимей. Овцы это понимают и дают отдых трудяге, они сбиваются в кучи, голова к голове, и тяжело дыша, замирают. Только изредка какая - нибудь из них, наверно, шепотом поссорившись с соседкой, кивая головой, перебегает от одной кучи к другой и там застывает. Мне  тоже  можно отдыхать. Папка поднимает сонную голову, бормочет:" Жара какая. Сынок, вода в фляжке горячая. Не сходишь к роднику, водички свежей набрать? " Еще бы не сходить! Да я с превеликим своим всем удовольствием. Но на кобыле. В балку спускаться далековато, метров двести, а то и все триста. Пешком никак нельзя, пешком трудно. Отец машет рукой, валяй, мол. Сел верхом, фляжка солдатская сбоку и повалял. Лес есть лес, а родник на самом дне. Родников много , и они образуют веселый, ручеек, весело журчащий по камешкам.
.    Спускаемся  вниз, находим удобное место, я схожу с прядающей ушами Майки и , стараясь не выпустить из рук повода, наклоняюсь над ручьем. Лес живет своей жизнью, ни на миг не затухающей. Пролетела птица, чуть не задев крылом, мышка юркнула под лиственное покрывало, дятел сотрясение мозга старается тщетно получить. Идилия. И тут, я не успел фляжку наполнить, вылетает нечто, чего я и рассмотреть не успел, с топотом проносится мимо , и нет его. Может и ее. Майка встает на дыбы, броском в сторону вырывает повод из рук, и ... Только ее и видели. Я , как дурак, а может, правда, не умный, стою с флягой в руках, а Майки и след простыл. Дела! Делать нечего, а что еще остается, наполняю флягу и карабкаюсь вверх. К отцу подхожу с опаской и молча протягиваю воду. Он озирается, кажется, за спину мою заглянул, хотя большая лошадь за меня , карандышка, спрятаться никак не может, и ... " А где...? ".  Махнул в сторону леса:" Там". " А как? ". " Сбежала". Он помолчал, водички похлебал и милостиво махнул рукой:" Ну и ладно, никуда не денется. Пешком пасти будешь". Вроде у меня выбор есть. Конечно буду. Вечером, когда вдвоем с папкой приблизились с овцами к кошаре, увидели эту сволочугу, мирно пасущуюся у пруда. Она увидела нас и приветливо захохотала. Уууу, зараза.
.    Вот так мы и работали. Сутки через двое. А однажды, вернувшись домой, мы узнали, что приехала мама, гостит у соседки хохлушки , и уже показала тете Варе " свою бесстыжую рожу". Эта бесстыжая рожа была , все- таки, моя мама. Я побежал. Расцеловала, порадовалась тому, как  я вырос, угостила твердым, как камень, пряником. Вообще ... мама. Весь день мы с Галкой шныряли между двух хатенок туда - сюда. Наступил вечер. Мы сидели в соседском саду с матерью . Она рассказывала как сейчас хорошо живет, все у нее есть, и что только меня там у нее не хватает. Ну а я то что могу поделать? План у нее , видимо был заготовлен заранее. " Ночью, когда все уснут, приходи сюда. Мы с тобой поедем домой". Домой! Да сколько ж этих домов уже перебывало. Ужас со слезами. Но ... Это же мама, она же любит меня. В общем, сдался я. Я стал предателем не того, что отец выпил на работе. Я предал его самого. Я предал любимую сестру, тетю Варю. Да и себя я, кажется, тоже предал. Мы ночью, тайком уходили из дома отца. Я уходил снова в родной детский дом.
.          Ну не сразу, конечно, не сразу. Не могла же мама украсть меня у отца лишь для того, чтобы сбыть снова . Не поверю я тому. Так не было. Любила она  меня. Лелеяла, как умела. Я не голодал, не мерз. Даже в очередной школе учился. В городской. И плохого вроде не помню. Ну выпивала, ну лаялась с дедом инвалидом. Это ж уже привычно. Слова брата по отношению к ссорящимся матери с отцом " закрывайте двери и не слушайте  . Сами поругаются, сами помирятся, нас это не касается", - запомнились. Вот и я не обращал. Поссорятся, мать за бутылкой сбегает, помирятся. Так и было. Она , вместе с еще одной женщиной и мужчиной занимались реализацией сладкой ваты, которую сами и производили. Как это им удавалось, не знаю, ведь, как я сейчас понимаю, индивидуальная трудовая деятельность в то время не приветствовалась. Но они трудились. Цехом служила одна из наших комнат. В доме постоянно стоял стойкий приятный запах ваты. Приходили они, я даже имен их не помню, а может и не знал. Они приносили сахар и красители для ваты, сливочное  масло. Варился сироп. Посреди комнаты устанавливалась центрифуга, сделанная из электромотора, снятого с швейной мамкиной машинки и плоского диска, прикрепленного плоской стороной вверх. Сваренный сироп лился тонкой струйкой на диск, крутящийся с бешенной скоростью, а в разные стороны разлеталась вата . Ее аккуратно собирали, скатывали в маленькие рулоны. Каждый рулон оборачивали полоской бумаги. Все. Продукт, так любимый всеми детьми готов. Вату грузят на обыкновенную дачную тележку и мы с матерью трогаемся к месту реализации. В учебное время это школы, где во время перемен вату разбирают моментально. Идем домой, грузим новую партию, везем.  Я учился в первую смену, а вату возить начинали после обеда. Так, что я , в основном, был во время ее работы феей для детишек с ней. Вечером подсчитывался барыш, откладывались деньги на сырье, остальные делились поровну. Выпивалась сообща бутылочка и рабочий день закончен. Но уже ко второму месяцу учебного года мы пришли туда, куда шли. Прихожу со школы, дед вытягивает меня костылем по спине и кричит:" Пошёл на... Чтоб я тебя не видел. Оба в тюряге сдохнете." Вылетаю на улицу. Не понял. Что случилось? Соседка сообщает:" В милиции твоя мамка, туда иди". Пошёл. Благо не очень далеко. Там меня допросили о том, хорошая - ли моя мамка. Конечно хорошая, а как иначе. Но они уверяют, плохая. Я реву, спорю. Слезы мои смягчают милиционеров. Привели мамку. "Попрощайтесь" , говорят. Зачем прощаться, лучше домой пойдем. Но мать почему - то плачет. " Тебя потом заберу. А ты пока тетеньку слушай, что скажет, то и делай. Ладно? Тетя стояла рядом и улыбалась мне. Знаю я вас, улыбающихся, ой как знаю! Я угадал. Проведя ночь на диванчике и уже не плача , я был готов. Завтра , к обеду, меня зацеловала родная Александра Михайловна и обе мои Ленки. Но как - то плохо радовалось мне. Я разревелся, а уже через час - другой , с головной болью, от которой не мог даже кричать, меня отправили в больницу. Я до сих пор содрогаюсь , вспоминая ту боль. Голова, казалось, сейчас разлетится вдребезги. Я даже глаза открыть не мог, чтобы посмотреть на Ленок, всхлипывающих рядом. На второй день боль притаилась, но встать я не мог. Посовещавшись, решили, что в детдомовском медпункте мне будет лучше, там родные рядом. Меня перевезли, тем более, что оба заведения рядом. Меня поместили в комнату рядом с жильём нашей врачихи. Она с сыном жила тут же, при медпункте. Ну , если сказать , что мне там было хорошо, ничего не сказать. Внимание не только детей нашей группы и воспитателей, но и врача, и ее сына, с которым мы крепко подружились, сделало мою болезнь даже приятной. Сладости мы вдвоем с Сашкой, как вы правильно поняли, сыном врача нашего, не могли осилить . Прибегающая Ленка вновь была сладкоежкой. Я быстренько выздоровел и пришел в группу. Жизнь вошла в колею. Мама писала письма. Ее не осудили, но предложили покинуть эти края и вернуться в Сибирь, что она и сделала . Она извинялась, каялась, обещала наладить свою жизнь и приехать за мной. Я тоже писал, успокаивал ее и уверял, что буду ее ждать. Вы, из предыдущих глав, уже знаете, в детдоме мне было хорошо. Так что не буду повторяться. Да и не помню я этот период. Но то, как однажды на отправленное мною письмо пришел ответ" адресат выбыл", я запомнил на всю жизнь. Меня пристрелили, как паршивую собаку, бросили на помойку, где мы с братом и сестрой собирали бутылки, затолкали в самый вонючий ее угол. Меня попинали, как футбольный мяч, а когда стал не нужен - порвали и сожгли. Видя мое состояние, никто не трогал меня, не лез с ненужными утешениями. Даже мои Ленки. Я бродил из угла в угол территории детского дома, заходил куда - то , ел в столовой, но все как - бы и не я.
.         Как я оказался на автостанции, сел в автобус, почему никто не остановил меня, не спросил, чей я и куда направляясь? Эта загадка не разгаданная.  Вечером следующего дня я стоял в начале дороги, ведшей с трассы к хутору отца, дорога , по которой мы с сестрой катили арбуз для больной мамки, дорога, по которой я, предав любящих меня, бежал от них. Я опять стал предателем. Я снова предал любящих.И я , с повинной головой, как библейский блудный сын, возвращался к отцу. Теперь уже навсегда.

.                30.03.2021г
.