Черновик рукописи-книги Мамины рассказки...

Черновик рукописи-КНИГИ:
«Мамины рассказки»
из серии: «Подслушки или забытые беседы»
в отдельных рассказах


Аннотация:
На страницах этого сборника рассказов автор, следуя доброй традиции, которая сложилась в его творчестве, снова открывает портал во времени. На этот раз он переносит читателя в различные уголки нашей, поистине, «великой и необъятной» страны, на короткие промежутки времени (диалоги) из жизни ныне покидающего нас поколения детей войны. Точно переданный колорит каждого выхваченного во времени момента и атмосфера целой эпохи, создают иллюзию полного погружения в случайно подслушанные разговоры незнакомых и в тоже время таких близких и родных людей. Рассуждения на социальные, философские, психологические темы вкупе с забавными ситуациями и морально-этическими дилеммами наталкивают читателя на серьезные мысли о прошлом, настоящем и будущем. Прочитав забытые истории-разговоры, воспоминания из жизни наших родителей, рожденных в тридцатые-сороковые прошлого столетия-эпохи, удастся найти многие ответы на так и не отвеченные до сих пор, вопросы о том, кем мы были прежде, кем стали теперь, а главное кем будем завтра. 

Детям войны… и их детям посвящается.


Дела-дела…
дела – лишь пыль!
Слова? Слова!
хранят нам быль,
а с нею мысль
и нашу жизнь!..


     Время восемнадцать ноль-ноль.
     Рабочий день закончен, пора домой, ждут другие, куда как более важные и занятные, чем дневные неотложный офисные, дела. Но до них ещё предстоит преодолеть часовую пробку, – время нежданного затишья рабочего ритма, – по пути сделав из машины по громкоговорящей связи ряд необязательных, но почему-то всегда таких нужных и приятных звонков своим… нашим домашним: детям, внукам, маме, находящимся теперь по различным житейским обстоятельствам не с нами.
     Ах, сколько всего нового и интересного узнаешь в этих необязательных разговорах с родными, сколько необычного для себя, удивительного и… даже забытого.
     Что может быть лучше во взаимоотношении людей, чем простой живой разговор, пусть даже и на расстоянии, но впрямую без электронных посредников, мерзких буковок, рожиц и сленговых оборотов в электронных чатах?
     Мы как-то разучились говорить друг с другом – о чём? – предпочитая  просто находиться в свободном доступе с Миром в прямом, так называемом, «он-лайн» контакте. Живые диалоги теперь всё больше пугают нас своим вторжением в наше замкнутое одинокое сугубо личное пространство.
     Это странно!
     Люблю, бесконечно люблю эти наши неспешные живые беседы, разговоры в конце рабочего дня, особенно с мамой. Иногда, не заметив, мы можем проговорить с ней всё время, пока мой верный старенький джип-китаец – Ховер Маврович Кардиналов – тащится через все дорожные перипетии к дому на край города в районе Лахтинского разлива, чтобы заснуть там под окном многоэтажки до утра.
     – Алло?!.. – обычно так, с лёгкой претензией и вопросом в голосе, мол, кто тут отрывает её от дум праведных, мама поднимает трубку.
     – Алло, – радуюсь, понимая, что всё-то у неё сегодня в полном порядке, хорошо, раз нет в голосе ни присущей старикам настороженности, предвзятого сомнения и даже какого-то ненужного испуга. – Мамуля, привет.
     – Привет, мой хороший.
     – Как ты там?
     – Да всё нормально, – звенит родной голос, – всё хорошо.
     – Что у тебя нового? – привычно втягиваю её в разговор.
     – Да что у меня нового? – слышу в ответ её иронию, зная, что сейчас она перечислит все свои большие и малые дела за день, не забыв передать в мельчайших подробностях несущественные случайные диалоги с продавцами в магазине, соседями, подругами и прочими, прочими.
     Они-то, эти простые случайные встречи, как выясняется со временем, и есть наша с вами жизнь, забирающаяся куда-то вовнутрь нас, в самую подкорку, что ли, головного мозга.
      Маме всегда есть что вспомнить, а мне неспешно – из машины в пробке куда бежать? – выслушать её, удивиться в очередной раз и даже кое-что записать чуть позже для себя и… – кто знает? – может и для кого ещё. Здесь, не мудрствуя лукаво, распределю их по датам её повествования и, соответственно, появления «забытых диалогов» в моем блокноте, не пытаясь перераспределить их по степени важности или времени случившейся «подслушки». Итак:



«Антонина»

Рукопись-черновик первого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     Снег.
     Легкий пушистый снег старательно укутывает мой старый, почти ровесник, двор.
     – Валь! – слышу радостный голос, – Ты ли, это?..
     – Я-а-а, - тяну удивленно, всматриваясь в совершенно незнакомое лицо.
     – Не узнаешь?.. – почему-то виновато улыбается. – Это же я, Тоня Щербакова из 58-ой квартиры.
     – Антонина?.. – дивлюсь. – Да неужто – ты?.. Не может быть! Сколько ж лет-то прошло? Двадцать?.. Двадцать пять?
     - Тридцать два... – обречено машет рукой.
     – Тридцать два!? – всплескиваю руками. – Пол жизни…
     – Мы ж тогда, в восемьдесят четвертом, с мужем в Ленинград переехали. Дети настояли. Говорили, мол, им поближе к работе надо, к метро, – качает головой. – Цивилизацию им подавай! А вот, видишь, вернулась обратно, к нам, в пригород, в Рамбов. Пришла проведать нашу солнечную пятиэтажку. Она мне там снилась… всё время, а приехать, хотя и недалеко, всё некогда было: де-ла-а! – тянет. – А вот теперь всё: нет дел… кончились. Мужа в позапрошлом году похоронила… здесь, на Иликах! Ездила, ездила к нему на электричке, надоело мне, сказала, чтоб купили хотя бы угол в Ломоносове, рядом с ним… никуда больше не хочу.
     – О-ох, – выдыхаю, словно увидев прямо перед глазами его интеллигентную статную фигуру, выгуливающую на поводке их маленькую смешную комнатную собачонку, Тошку…
     В нашем-то дворе с роду никто собак не выгуливает, особенно таких, маленьких, сами во двор с ребятней бегать выходят. И все во дворе их знают: чьи, как зовут. А когда обратно, домой идут, то сядут у двери подъезда и ждут, пока кто-нибудь из соседей им дверь откроет, да потом в звонок квартиры позвонит. Вообще у нас собак да кошек все любят, жалуют, не обижает – жалко, что ли, дверь-то открыть да до квартиры сопроводить. А тут на тебе: на поводке, по-городскому, да ещё с пакетиком целлофановым и совочком.
     …– Царство ему небесное, Тонечка, и мои соболезнования тебе, – с искренним чувством говорю ей. – Да ведь и мой в позапрошлом году умер…
     – Знаю, Валечка, знаю, соболезную тебе тоже, – кивает она. – Видела  памятник ему на кладбище в центре второго участка, моему-то в начале участка… у леса стоит, видно, чуть раньше хоронили. Я и себе там, рядом с ним, местечко приготовила. Вот и хожу теперь, говорю… с ним, собой.
     – А сколько, сколько ему было?
     – Да, почитай, как раз восемьдесят четыре… справили.
     – У-ух, молодец, какой, – смахиваю незваную слезу. – А моему-то и семидесяти семи ещё не было...
     – А тебе, тебе, Валечка, сколько? – уводит разговор Антонина.
     – Под Новый год семьдесят пять… юбилей, даст Бог, справлю, – отвлекаюсь, вспомнив, что как раз и вышла на мороз, чтоб пройтись по магазинам, купить что-нибудь к празднику.
     – У-у-у, мо-ло-дая совсем, – доброжелательно смеётся. – Хорошо тебе, поздравляю, а мне-то уж восемьдесят три вышло, вот и заспешила сюда, домой... У парка в старой "кирпичке" трехэтажной – знаешь? – квартирку дети мне сняли, сказали, выкупят её со временем, – увлекается. – Хитрят, видно!.. Да и правильно, зачем она им, а мне… и подавно, недолго уж.
     – Пойдем ко мне, чаю попьем, – зову старую соседку, забыв о своих планах. – Я-то всё там же в шестьдесят шестой… на пятом… Помнишь?
     – Как не помнить, Валечка? Ты же прямо над нами через этаж живешь, – оживает, да вдруг, опомнившись, сникает, – жила… над нами…
    Она поднимает глаза вверх, видно, на свои окна, смотрит, улыбается. А затем, вдруг как-то радостно светло глянув на меня, быстро, словно боясь забыть, не успеть что-то своё важное, затараторила:
     – Вот хотела в свою бывшую… заглянуть, да не смогла, домофон на подъезде, а как набрать – не знаю, да и что скажу… А мне-то до сих пор – представляешь, Валечка? – время почему-то казалось, что здесь, у нас всё как раньше, по-прежнему: у подъезда сидят три неразлучные подружки-вдовушки: баба Зина, баба Тоня и баба Вера. Помнишь? А вот смотрю: и нет никакой скамейки, прямо, как в городе. Там, – машет пренебрежительно куда-то в сторону, – как только лавку какую у подъезда поставят, жильцы тут же её прячут, уносят, лишь бы никаких сомнительных компаний, хулиганов под окна не пустить. Прорва их там теперь развелось, деваться некуда: галдят, безобразничают, дурью маются.
     – Нет-нет, Тоня, у нас никто не прятал и не ломал. Наша скамейка сама от старости развалилась, давно уж, как ни стало наших вдовушек войны, да и детей их… постаревших. Некому стало сидеть здесь, не принято… вроде.
     – А скажи, пожалуйста, кто из наших… тех, что в доме с самого начала, – с испугом и надеждой смотрит на меня, – с семьдесят второго, ещё живет… здесь.
     – Из на-аших-то, – тяну, прикидывая и загибая пальцы, – да почитай только я, Лешка из шестидесятой, да Катюха, твоя ж, кажется, подружка с первого этажа.
     – Ка-а-атя, – радуется, смахивая набежавшие слезы. – Надо же, как хорошо!
     – Хорошо, Тонечка, что ты к нам вернулась, – радуюсь ей навстречу.
     Легкий пушистый снег укутывает наш старый двор…

    Тот самый двор, из книги «Секреты нашего двора». Она, правда, во время этой случайной встречи ещё не вышла в свет из недр замечательной редакции города Новокузнецка «Союз писателей», но уже точно была написана. И кто знает, может быть, благодаря ей, этот некогда подслушанный диалог не канул в бездну, как большинство из случающихся вокруг нас, а лёг в основу первого разговора в книге «Мамины рассказки».

     …Солнце неуверенно скользит по окнам.
     Нахохлившийся на старой вишне у подъезда воробей вдруг громко чирикнул, и в голове впервые пронеслась эта, ещё не понятая тогда, странная пронзительная мысль: «Ну, вот и всё!..».




«День рождения»

Рукопись-черновик втого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.

     Зима.
     Конец пятидесятых.
     Где-то под Шимском в Новгородской области.
     …– Ма-ам, а мам дай рубль… пожалуйста, – кричу с порога.
     – Рубль?.. Возьми за иконной, – слышу глухой голос матери откуда-то с заднего двора дома. – На что тебе?
     – Да, на подарок, – отвечаю и, скинув валенки, иду в левый красный угол комнаты к иконам, – должно хватить.
     – По-да-рок? – удивлёно выдыхает она, входя из сеней в дом с полным до самых краев ведром, видно, только-только надоенного у нашей с ней любимицы-коровы Февральки, молока. – А кому, доченька, подарок-то?
     – Зинке Бровкиной, – неохотно бросаю, отсчитывая мелочь. – Если что останется, верну до копеечки.
     – До ко-пе-еч-ки, – по слогам тянет мать. – А что с ней стряслось-то?.. На что подарок?
     – Как что? – привычно бушую на её участие. – У Зинки же сегодня день рождения, – первое совершеннолетие в классе! – с района приедут паспорт вручать. Вот и меня пригласили на торжество.
     – При-гла-си-ли, – снова тянет она, задумавшись. – Не ходи, доченька, не ходи, Валенька, – вдруг вскидывает на меня глаза полные какой-то неведомой мне прежде у неё печали, горя...
     – Как это не ходи! – возмущаюсь. – Ты, что придумала?.. Это ж первый день рождения, на который меня… нас всех позвали. Понимаешь? Весь класс… первый раз.
     – То-то и исть, что первый, – причитает мам. – И что весь класс, тоже.
     – Не понимаю тебя, – почти кричу в сердцах. – И не хочу понимать!
     – Глупенькая… у Зинки-то твоей отец кто?
     – Кто?
     – Председатель!
     – И что?
     – А у тебя кто?
     – Кто?
     – Ох, тошнёшеньки, – вздыхает. – Пропавший… без вести на бескрайних полях этой проклятущей войны. Ни письма, ни полвесточки, ни креста, ни могилы…
     – И что? – упрямлюсь по инерции.
     – А то!.. – говорит теперь не столько с грустью, сколько с бесконечной жалостью ко мне, моему максимализму. – У неё-то вернулся, выжил, – ему почет, уважение, а наш – нет! – обречено отворачивается. – У Зойки на столе и угощение из города будет, и паспорт, сама говоришь, вручать приедут, и гармонист из клуба явится.
     – Ну и что тут плохого? – говорю уже спокойно, без надрыва.
     – Пойдешь на праздник, должна будешь, сама позвать, на свой… день, – виновато улыбается мать. – А что мы с тобой акромя молока и картошки на стол поставим? Да и паспорт никто нам не даст, я вона до сих пор свой ни разу в руках не держала, говорят, где надо там и исть. Вдова, мол, солдатка, что с тобой говорить?..
     – Ну-у, не знаю, – тяну озадачено.
     – Сравнивать станешь… не ты, так другие!.. А опосля искать начнёшь, а ответов нет… и не будет. Зачем тебе это?.. Нам?
     Иду к своей любимой старинной прошлого века иконе Богоматери с младенцем у сердца – той самой из будущей маминой «Потерянной тетради»! – и кладу деньги обратно на прежнее место. Подхожу к матери, обнимаю и, глядя в её понимающие глаза, говорю:
     – Мам, давно хочу тебя спросить, а когда у тебя день рождения? В какой день? Что-то совсем не помню, чтоб ты хоть раз его праздновала? Вот и поздравить-то тебя  когда –не знаю.
     – Да чего тут здравить-то? – слышу уставший голос. – Сама не знаю. У нас в деревне никто не праздновал эти дни. Не принято было. Разве что именины. Это теперь всё по-новому, по-городскому, в баре метим: каждому свой день подавай. Мама говорила, зимняя я, в крещенские морозы, что ль на Свет явилась. А в кой день никто не знал. Да и, правда, чего знать-то, справлять, будто радость какая! А ежели и радость, так чего ею в глаза-то добрым людям тыкать.
     – Пойдем, мам, парного молочка попьем, – обнимаю её, улыбаясь.
     – И то, правда, пойдем… – улыбается в ответ. – Февралька целое ведро ноне выдала…
     Где-то под Шимском, в Новгородской области-губернии.
     Конец пятидесятых.
     Зима.




«Без четверти век»

Рукопись-черновик третьего рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     – Алло, Капочка, – кричу в трубку, – Алло!.. Ты меня слышишь?
     - Алло-алло, – хрипит в ответ динамик моего домашнего телефона. – Кто это?
     - Капочка, здравствую, это же я, Валя, – радуюсь, услышав знакомый голос подруги, с которой ни один год вместе за одной партой проучились в нашей деревенской школе…
     Её-то, той школы – два небольших домика на пустыре на краю деревни Верещено между молодежным клубом (бывшей церковью), да погостом – уж полвека, как и нет вовсе. Первый (поповский дом), где размещалась начальная школа, ныне зияет пустыми окнами, словно вглядывается в нас сегодняшних, а второй, побольше двухэтажный – и вовсе сгинул во времени, говорят, сгорел в конце пятидесятых, почитай стразу, как мы с Каппой, отучившись, паспорта у нашего председателя колхоза вытребовали и уехали.
     Тогда без председательского благословения из деревни уехать было никак не возможно: ни на работу, ни на учёбу, никуда не возьмут, не пустят. Но нас, детей-войны, так просто не возьмешь: и беда нам не беда, и председатель не указ.
     Он нас в дверь, а мы в окно!
     Он в окно, а мы под окно: стоим и своё гнем, протестуем, ничего и никого не боимся. Правда на нашей стороне!
     Ну и как ему было нас при себе удержать?
     Вот так, почитай все наши, рожденные в суровые сороковые, и укатили кто куда: на стройки, заводы, фабрики, в техникумы и институты. А школа спустя пару лет после нас совсем осиротела, опустела, да и сгорела в итоге без присмотра, а восстанавливать-то её, вроде б и не для кого стало.
     …– А, это ты, Валечка, подруженька моя, здравствуй! Давно, давно тебя не слыхивала, – звонко на деревенский манер с ударением на «О» звенит в трубку Капитолина. – Вот только утром с Барсиком на прогулке тебя вспоминали, пока рядом  с домом твоим прогуливались.
     – Как он там, кстати? – интересуюсь. – Домик мой родной, старенький.
     – Да куды ж он тут денется-то, – смеется подруга. – Стоит твой красавец, весь в снегу, дремлет, ни одного следочка вокруг, акромя Барсиковых, нет. Видать, разбойник-то мой, там у тебя мышей ловить настропалился, скучно коту, ни одной подружки в округе, как дачники по осени в город подались, не осталось, одни мы с ним тута. Да и кому ж тут, в нашей-то глухомани, в эту пору быть: не избы, ни хаты – одни курятники щитовые понастроили, хоть и красивы, да негодны для житья в мороз. Вот и брожу тут одна с котом по дорожкам нами же и протоптанными. Ныне, как снег в конце ноября лёг, чего-то и автобус нейдет, говорят, мол, ездить сюда некому, даже колеи на дороге не стало…
     - Ка-пуш-ка, поздравляю тебя, с юбилеем, – перебиваю её неспешный привычный деревенский монолог с собой…
     Бывало и мама, царство её небесное, заводила так свой нескончаемый неспешный теплый рассказ о том, о сём и обо всём сразу.
     …– Без четверти век всё-таки тебе исполнился, – продолжаю, – как-никак дата, поздравляю тебя, дожила.
     – До-жи-ла, – задумавшись, тянет та. – Как жизнь пролетела-то, не пойму? Вроде б ещё вчера мы с тобой в школу бегали, потом уехала, училась, замуж выскочила, сына, дочерей родила, вырастили их всех, да ещё шесть внуков подняли, теперь вот за правнуками летом приглядываю. Боже мой, до каких лет-то мы с тобой, Валентина, незаметно дожили?.. Как?.. Когда?
     – Твоя правда, Капушка, твоя, – подхватываю вслед за ней. – В зеркало смотришь и думаешь: ты ли это? – и тут же, опомнившись, продолжаю тараторить своё заготовленное поздравление, летящее в новгородскую глубинку  из города-героя Ленинграда. – Желаю тебе, подруженька моя, прежде всего крепкого здоровья, долгих лет жизни и, конечно же...
     - Да-да, – перебивает задумчивый голос Капы, – любви и счастья!.. Правильно-правильно говоришь, Валенька, спасибо тебе. Вот, как раз к Сашке собираюсь дойти, всё равно дома никого нет сегодня, мои лишь в воскресенье здравить приедут, так я к нему… с ним сегодня отпраздную. Рюмку водки налью, ничего-ничего, она там, на морозе не замерзнет, за любовь и счастье, что с ним делила… делю, а то ведь, как  снег выпал, и не была ещё. Он-то у меня, помнишь, аккурат под Новый год, после моего шестидесятилетия… Э-эх, надорвал себя картошкой той чертовой, немолодой, чай, был, а туда же. Говорила-говорила ему, мол, хватит нам и с огорода, куды ж ею окаянной весь погреб набивать. А он своё тянет: детям, детям в город надо… молодой, домашней.
     – Да ты, что? – волнуюсь я. – Куда же ты одна по голому полю три километра по бездорожью пойдешь?.. На лыжах, что ли?.. Немолодая, чай, не школьница, в такой мороз бывало и прежде, лишь вдвоём с тобой ходили. С ума, что ли, ты там сошла, мозги заморозила?
     – А ты знаешь, Валечка?.. – будто не услышав, продолжает Капитолина. – А теперь-то её, картошку, и не сажает никто в деревне, говорят, не выгодно. Вот и я своим строго-настрого наказала не сажать её в этом году: мне нельзя, сахар, а они всё равно в городе всё готовое покупают, полуфабрикаты там какие-то, – а затем, вдруг, словно дошло, рассмеялась, – придумаешь тоже: на лыжах. «Сдурела бабка!», – не люди, так покойники на погосте скажут: сама, мол, сюда на своих двоих в последний путь заявилась. Да ты не беспокойся, это ж по деревне дорога не езжена, «тута» кому чистить, сама ж знаешь, а там по большаку меж деревнями трактор ходит и… люди тоже. Вот и я с ними и пойду, може кто и подвезёт. Ну, надо мне туда, понимаешь, надо, чувствую, аж дышать не могу.
     – Иди, Капа, конечно, иди… раз надо, – переживаю за неё. – Тогда и к моим загляни, поклон передай…
     – Зайду, зайду, Валечка, ко всем нашим зайду. А там… все наши, сама знаешь, словно домой иду, – уверенно радостно так говорит моя подруга, и от слов её на душе делается тепло, спокойно. – А ещё и к развалинам церкви схожу, да на школу нашу гляну. Её-то, говорят, купил кто-то из городских, вроде как ремонт затеял, може и жить в ней станет. Хорошо бы, коли так, а то у кладбища нашего совсем ничего, акромя старого гнезда аиста на дырявом куполе не осталось. Неправильно это, чудно…
     – Неправильно, – соглашаюсь с ней, – кладбище без жизни рядом и не кладбище вовсе, а так – пустырь!.. Должна быть связь времён, а иначе – что получается? – безвременье, пустота. Даст Бог, по весне и мы с сыновьями приедем всех навестить…
     – Ах, да что ж это я, – вдруг запричитала подруга, заспешила, – и тебя, подружка моя милая, с наступающим днем рождения. Тебя ж двадцать пятого, ровно через неделю после моего, тож юбилей ожидает.
     – Ожидает, окаянный, ожидает, – соглашаюсь. – Куда ж от него денешься. Спасибо, Капушка, да ведь заранее, говорят, не поздравляют.
     – Да, чего нам с тобой теперь бояться-то?.. – смеётся трубка. – Чай домой собираемся, ни куда-нибудь, к своим. Мы ж с тобой, из рожденных здесь в военное лихолетье, последние остались, в любой момент может случиться, а неделю ещё прожить надо, сама знаешь. Вот и здравлю тебя теперь, а уж двадцать пятого ещё раз отдельно позвоню, коль доживу. Помню, баба Дуня, царство ей небесное, мама твоя, Евдокия Михайловна, рассказывала, что аккурат под Новый год, как только сели фрицы проклятые в доме вашем за стол, выгнав её на задний двор, так она и родила тебя там. Ты знаешь, я только теперь поняла, что не новогодний день то был, а Рождество ихнее. Ох, и кричала ты, говорила она, как резанная, не дала извергам, покоя в ту ночь, будто весь мир перекричать хотела. А куды, куды им деваться-то было в день рождения Самого Иисуса, грех гнать из собственного дома новорожденную дитятею божью на мороз. А ведь ты тогда, как и Он, в хлеву родилась! Наши-то о том не ведали, а немцы знали, вот и забоялись трогать вас, ушли, даже врача бабе Дуне прислали. Вон оно как бывает!.. Неспроста всё это: испытание для всех: им, ей, тебе.
     – Скажешь тоже: неспроста, – смеюсь над подругой. – Вот же выдумаешь, ну да, ладно, пора уже, заболтались мы с тобой, всего тебе наилучшего и…с юбилеем тебя, Капа!
     – Спасибо, спасибо, подруга, – кричит та, – и тебя с наступающим юбилейным рождением и… Рождеством Его… Вашим!..




«Пенка»

Рукопись-черновик четвертого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     – Послушай, Валька, – подскакивает к младшей, чуть больше валенка, сестрёнке, крепыш лет восьми отроду, стоило той протиснуться в дом сквозь тяжёлую входную дверь из сеней, – отдай лучше сама, по-хорошему…

     Эх, только-только после тысячедневного лихолетья фашистской оккупации оправилась деревушка Верещено, та, что в Новгородской области-губернии Шимского района, от невзгод и разрухи. Немного в ней сохранилось более-менее пригодных для жизни хат-избушек, – ох, немного. Хотя линия фронта вроде б прошла мимо них стороной, да главный жаркий бой за переправу через многоводную реку Шелонь у районного города всего-то в пяти верстах от них был, деревне рикошетом немало бед досталось. Но дом бабы Дуни под защитой старых яблонь и слив, выросших глухой стеной вокруг него, выдержал и её с детьми (тогда пятилетним Коленькой и двухлеткой Валюшкой) в глубоком подвале уберёг, спас. Он и теперь неприметно в сторонке стоит средь выросших ныне вокруг него коттеджей, да вил, чуть весной запоздаешь приехать к нему, вся лужайка перед ним прорастает молодыми побегами плодоносных деревьев. Ничто им не помеха. Да и то верно – жизнь продолжается!

     …– Что отдать? – пряча руки за спину, бойко звенит в ответ черноглазая малышка.
     – Да яйцо, яйцо отдай, – ухмыляется брат.
     – Какое ещё яйцо?
     – Да куриное, ку-ри-но-е, – тянет по слогам. – Оно тебе всё равно без надобности, что ты с ним делать-то будешь?
     – А ты что? – подозрительно сужает глаза чумазая со свежей ссадиной на лбу сестрёнка…

     Эх, и вечно-то её где-то носит, и вечно-то она во всякие истории попадает, от горшка два вершка, а всё туда же, командует… командирша. Мать её, Евдокия Михайловна – баба Дуня, тридцатилетняя солдатка-вдовушка, бывало, безнадежно махнет на неё рукой, бросив в её сторону:
     – Векша, она и есть – векша!
     Чтоб это значило?..
     Теперь уж не спросишь!
     Известно лишь, что и та в карман за словом ответным не лезла, чуть, что не по её выходит, тут же, не взирая на возраст, кто перед ней, выдаст в ответ что-нибудь такое, разэтакое, а потом ещё и споёт себе победоносно под нос: «Валенька, Валенька, чуть побольше валенка… Какая была Валенька?.. Маленькая!..».
     За два последних послевоенных года, любознательная шестилетка, на вид и того меньше, излазила все окрестности деревни вдоль и поперёк: от озера Ильмень в трех километрах на юге до развалин старой церкви на погосте в двух километрах на север. И в какие только передряги в этих своих путешествиях она не попадала, прочно войдя в сознание соседей и родственников, коих у неё почитай вся округа, как главный возмутитель покоя. Впрочем, именно за эту беспокойность и любили тоже, потому как весело с ней, интересно, ведь она же Векша – «в каждой бочке затычка»: ничто не упустит, никому спуску не даст, везде «правду матку» срежет.
     Смешно.
     Потешно.
     Но ничего-то не изменилось с тех пор, не мало бед через ту «правду» ей достанется в жизни.

     …– Да, ладно тебе, – неожиданно отступив, миролюбиво выдыхает брат. - Я же видел, как ты из сеней бабы Фени только что тайком вылезла.
     – И что? – хмурит смоляные брови девчушка.
     – Как что? – снисходительно улыбается Колька. – Яйцо значит у несушек умыкнула.
     – Неправда, неправда! – возмущённо звенит на всю избу Валентина, готовая вновь вступить в бой за правое дело.
     Так и бросилась бы в атаку на брата, если б не руки спрятанные за спину.
     – Да тише ты, тише, – нарочито испуганно, выглядывая в окошко, шепчет необычно упитанный для послевоенных лет широкоплечий мальчуган, гроза местных озорников-беспризорников. – А то мамка услышит, отберёт, никому не достанется.
     – А что ты врешь всё?.. – переходя, на всякий случай, на шепот и, выдавая тем самым себя, сверкает глазами чернобровая. – Ничего я не умыкала, мне баба Феня сама разрешила взять,
     – Да я что, я ничего, так просто, подумалось, что ты сырые яйца всё равно не любишь, потому как они грязные, противные, в курином помете, – состроив брезгливую гримасу, перечисляет Колька. – К тому же оно наверняка в твоих жарких руках уже испортилось, стухло, но я б его… ради твоего же блага мог бы  спасти, съесть, чтоб не пропало: ты ж знаешь, – у меня в животе всё переваривается. А взамен свою половинку пенки с топленого молока отдать: будешь одна есть, без меня.
     – Не-е, – неуверенно тянет сестрёнка, достав руки с «испорченным» яйцом из-за спины. – Хитрый какой: враз обманешь, знаю тебя!.. – качает головой. – Не переживай за меня, я его, пока мамки нет, сварю.
     – Да как ты его варить-то собираешься, бестолочь? – дав от досады сестре легкого подзатыльника и вытаращив глаза, с жаром выдыхает Колька. – Печь со вчерашнего вечера не топлена, мать строго настрого запретила без неё ничего не делать, – дров и так почти не осталось, а на дворе ещё только март, холодно.
     – Не твоя печаль, – по-взрослому усмехается Валенька, но, поразмыслив слегка, добавляет, – вот если и молоко своё отдашь, тогда…
     – Да отдам, отдам, – перебив, нетерпеливо машет рукой Колька, – ты ж знаешь, что не пью… топлёное молоко, не люблю. Просто приходится пить, раз нет ничего другого, сила нужна, чтоб и тебя, кстати, из разных историй вытаскивать…

     Что, верно, то верно! Малышка хорошо усвоила преимущество иметь старшего брата, к тому ж действительно крепкого, не по годам сильного, смелого и… безотказного, готового в любой ситуации прийти к ней на выручку. А она чуть, что не по ней выходит – и надо, и не надо – тут же бежит к нему за помощью, разобраться с обидчиками.

     …– Конечно, не любишь, – смеётся девчушка, не среагировав на намек брата об его утренней разборке с соседскими мальчишками, которые никак не хотели попадаться к ней в руки при игре в «жмурки». – За обе щеки в прошлый раз уплетал, один глоточек лишь мне оставил.
     – Так то ж в про-шлый, тогда у тебя яйца не бы-ло – серьёзно так тянет Николай и, как бы случайно взглянув в окно, испугано вскрикивает, – ой, гляди-ка, мамка, мамка идёт, да ещё с бабой Феней, видать по твою душу.
     - Где?… Не может быть!.. – испугано таращит глаза малышка и, спешно протянув ему драгоценную находку, выдыхает скороговоркой, – бери, бери скорей быстро, но, помни, молоко и пенка моя…

     Колька, молча, коротким натренированным движением бьет скорлупу об стол и, даже не удосужившись очистить образовавшееся отверстие, одним глотком выпивает всё содержимое яйца. Валька от удивления даже рот открыла, как ловко это у него вышло.

     …Гляди-ка ты,– не дав ей опомниться, безэмоционально бросает парнишка, снова прижавшись левой щекой к стеклу, якобы выглядывая него на дорогу, – назад пошли, видать, забыли что.
     – Фу-у ты, слава Богу, – ничего не заподозрив, тянет девчушка и, шумно выдохнув, радостно бежит в комнату к любимой старинной иконе в красном углу соседней комнаты, с которой ей всегда улыбается Пресвятая Дева Мария с Ребенком у самого сердца примерно её возраста…

     Девочка любит смотреть в Её светлые чистые глаза, хотя и не понимает этого, не признается, даже теперь, спустя почти три четверти века, ей нравится, как та сдержанно улыбается ей, сквозь пространство и время. Икона всегда стояла там, в том левом углу, даже в годы оккупации, когда их с мамой практически выгнали жить в холодный чулан дома. Кто знает, может благодаря Ей и дом-то уцелел во время жаркого близкого боя за переправу? Мама как-то обмолвилась, что их икона заговорённая волшебная, мол, Она всегда была здесь, в этом месте, когда и его, дома-то этого, здесь не было. Но то длинная история, очень длинная, старинная.

     …– Валька, забирай свою пенку, – кричит довольный Коленька, чем-то негромко громыхнув на кухне, – и молоко своё невкусное в придачу.
     – Угу, – весело звенит девчонка и, хитро подмигнув Богоматери, мчит, что есть духу обратно, на кухню. – Где, где… они?
     – Где, где, – по-хозяйски ворчит парень, уходя в сени и чем-то шебурша там у двери скотного двора, – в печи, конечно, в горшке, оно ж топленое, бестолочь!
     – Ой, а куда ты пенку дел, – безнадежно хнычет Валентина, – съел, обманщик.
     – Да не реви ты, ничего и не ел, – уверенно и даже возмущенно парирует из сеней брат. – Молоко просто жирное, противное, она видно утонула, на дне растаяла, покрути-ка ложкой.
     – Ай, ай-я-яй, – вдруг доносится испуганный обречённый визг малышки. – Муха, тут муха со дна молока всплыла…– визжит, – огромная, черная, ше-ве-лит-ся.
     – Где муха? – нарочито удивленно сопит довольный Колька и, подбежав к ней, берет крынку с молоком, – ну-ка дай, вытащу.
     Девочка наивно тянет горшочек с широким горлышком в надежде на счастливое спасение молока и внимательно следит за братом.
     – У-уф, – смачно фырчит парень, делая один глубокий глоток на полкрынки вместе с непрошеной «дичью», и, возвращая горшочек, весело выговаривает.– Ну, вот, готово, держи своё молоко, теперь там нет никакоё мухи!
     – И пенки,  глянув вовнутрь, усмехается Валенька.
     – И пенки, – радостно подтверждает тот. – Некогда было разбирать, что там где,  спасть молоко от заразы пришлось.
     – Спа-си-бо, – медленно по слогам говорит та, глядя по очереди то на огромную муху в зубах брата, то на оставшееся молоко в открытом горшочке, и, протянув крынку обратно, добавляет, – на, пей сам, мне что-то расхотелось…




«Ландорики»

Рукопись-черновик пятого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     Зима.
     Начало пятидесятых.
     Где-то под Шимском в Новгородской области.

     …– Ба-ба Феня, ба-ба Феня, – тянет под окном прижатого тяжёлым снегом к самой земле повидавшего виды дома девчушка лет семи, – я тебе крыльцо подмела, половики вытряхнула, дорожку от самой двери до калитки протоптала.
     – Ай, спасибо, Валенька, – отзывается через приоткрытую форточку сгорбленная старушка. – Вот, уважила!.. Зайди на задний двор в сени, выбери себе яичко у несушек, да отвари на ушке самовара дома на полдник.
     Девчушка исчезает, но спустя какое-то время снова оказывается перед окнами приземистой избы.
     – Ба-ба Феня, ба-ба Феня, а дай мне ещё корочку хлеба, что ты в лавке утром брала, у тебя всё равно зубов нет, тебе-то и грызть её не-е-ечем.
     – Да ты что, миленькая, – всплёскивает руками старушка, выйдя на крыльцо в черном огромном шерстяном платке, – я ведь теперь вовсе хлеба не ем, это ж я сыну Витеньке, Виктору Ивановичу, купила, а он и сам страсть как ту корочку любит.
     – У-у-у, – смешно надувая губы, мычит Валентина.
     – Не грусти, маленькая, я тебе лучше ландориков дам, только-только спекла их в печи, – протягивает с небольшую горстку аппетитно пахнущих темно-желтых, почти коричневых колобков-тефтелек. – Держи прямо с пылу-жару, поешь их пока горяченькие, тебе понравится.
     – Лан-до-ри-ки, – по слогам повторяет девчушка, радостно принимая незнакомое лакомство. – А что это, баба Феня?
     – А вот попробуй, – улыбается та в ответ, – и угадай.
     - Ц-ц-ц, – восхищенно цокает языком девочка, уплетая одну лепешку за другой.
     – Ну, как, вкусно?
     – Очень! – переведя дух, наконец-то, кажется, наевшись, облизывает пальцы Валентина, – Сладкие, словно сахар у мамки в сундуке спрятанные. Спасибо, бабушка Феня.
     – На здоровье, Валенька, на здоровье маленькая…
     – Валенька, Валенька, чуть побольше валенка, – радостно запрыгала на дорожке девчушка, затянув привычное. – Какая была Валенька?..
     – Ма-лень-ка-я, – в тон ей весело подхватывает старушка. – А как думаешь, из чего я их испекла?
     – Не знаю, – чуть задумавшись, жмет плечами. – Видно, из моченых яблок, раз так сладко.
     – Нет, не из яблок.
     – Ну, может из груш со сливой?
     – Тоже нет, – смеётся бабушка.
     – Тогда, точно, не знаю!
     – А вот ты завтра со школы домой со своей подружкой Нинкой Корзинкиной по полю колхозному пойдешь, – говорит старушка, – смотри под ноги внимательно, особенно там, где снег до земли просел, подтаял, ищи там клубни картофелин, что остались в земле не убранными.
     – Да откуда им там взяться, поле по осени три раза убирали, а если и осталось что, то за зиму она всё равно вся промерзла, а чуть оттепель настанет, тут же  сгниет.
     – Молодец, малышка, приметливая, – ласково гладит выбившиеся из-под большого старого пухового мамкиного платка волосы девочки баба Феня. – Сразу видно – хозяйственная помощница мамина растёт. Так вот знай на будущее, что если мороженую картошку сразу не размораживая в кипяток кинуть и сварить до полной готовности…
     – А потом очистить, – не утерпев, перебивает Валенька, – то она всё одно водянистая невкусная будет, да и запах у неё, словно с компостной кучи что-то непотребное вытащил. Мы так с девчонками как-то пробовали сделать, да не смогли в рот потом это сунуть, противно.
     – Вполне вероятно всё так и получилось, – улыбаясь, соглашается старушка, – если она, перед тем как замёрзла, уже подгнить успела, а ежели нет, не успела, замёрзнув свежей, хорошей, то ничего плохого с ней за это время не приключится, даже наоборот она только сладости, словно свекла или морковь, наберет.
     – Правда? – расширяются глаза девчушки.
     – Правда-правда! – смеётся бабушка. – Только, чтобы с неё настоящее угощение получилось, после варки от кожуры её очищать вовсе ненужно, лучше прямо так, целиком на огне в печи обжарить, а после размять, превратив в небольшие кругленькие лепёшки и ещё разочек в печи запечь, чтобы корочка румяная образовалась.
     – Здорово!
     – Вот так и получатся у тебя настоящие ландорики.
     –Лан-до-ри-ки, – заворожено по слогам тянет Валентина. – Баба Феня, давай как-нибудь вместе с тобой их испечем.
     – А давай, – соглашается та. – Приходи завтра со своей Нинкой после школы ко мне, приноси свои находки с поля, я вас мигом научу их делать, печь.
     – А если мы там ничего не найдём?
     – Всё равно приходите, я и сама утром на поле пойду, обязательно что-нибудь найду.
     – Ой, – округляет вдруг глаза Валентина, облизывая пальцы. – Чего ж это я завтра-то буду ждать, сейчас же за дом на наше с мамкой поле пойду, под снегом пороюсь.
     – Даже и не пытайся, глупенькая, – смеётся баба Феня, – мамка-то твоя труженица, в пример многим, осенью свои тридцать соток десять раз взад и вперед прошла, руками своими каждый комочек перебрала, всё до последней картофелины убрала.
     – А там что?
     – А там колхозное поле: первый-то раз за плугом наши деревенские шли, собирали, а вот второй и третий – городские, студенты…
     – И что?
     – Да то! – смеется, округлив глаза, – больше закопали, чем собрали. Так что беги детка не сомневайся, завтра обязательно что-нибудь для вашего угощения соберем.
     – Хорошо, ба-ба Феня, придём, – машет убегающая прочь девчушка. – Спасибо тебе за… всё!
     – Не за что, детка, не за что, – шамкает себе под нос беззубая старушка и, глядя куда-то в сторону, добавляет себе под нос задумчиво, – мы той картохой с заснеженного колхозного поля в двадцатые тридцатые годы только и спасались зимой.
     – Лан-до-ри-ки!.. – слышен звонкий девичий смех, несущийся уже где-то там, далеко, в конце весьма не маленькой деревни.
     – Ландорики, – улыбаясь своим мыслям, вторит ей здесь добрая баба Феня…

     Где-то под Шимском в Новгородской области.
     Начало пятидесятых.
     Зима.




«Нелюди… с той стороны»

Рукопись-черновик шестого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.

     2010 год.
     Осень. Питер. Дождь. Понедельник. Утро.

     …– Алло, алло, слушаю вас.
     – Здравствуйте, – слышен в динамике домашнего телефона приятный молодой голос, – нам нужно поговорить с Юрием Васильевичем.
     – Здравствуйте, я вас слушаю.
     – Очень приятно, – радуется голос, – позвольте представиться, меня зовут Олег Игоревич, и я дежурный врач первого городского медицинского Центра ветеранов труда и войны.
     – Очень приятно, доктор, – радуются с этой стороны, – слушаю вас.
     – Юрий Васильевич, по нашей картотеке, вам в этом году исполняется восемьдесят лет…
     – Простите, доктор, – перебивают, – мне уже исполнилось восемьдесят два.
     – Одну минуточку… – секунду сбивается голос в динамике, – да-да, точно-точно уже исполнилось… восемьдесят два. Тем более, Юрий Васильевич, вам, как ветерану положено проведение бесплатной ультрасовременной диагностики здоровья… по телефону.
     – Вот как? – недоумевают с этой стороны. – То есть ехать никуда не надо?
     – Ни в коем случае, – веселится голос с той, – вся диагностика займет всего-то несколько минут и главный врач нашего Центра назначит вам персональный курс оздоровительного лечения и соответствующего специалиста, который немедленно выйдет направит к вам на дом.
     – Вот спасибо, вам, э-э-э…
     – Олег Игоревич, – подсказывает трубка телефона, – дежурный администратор, то есть…. врач первого городского медицинского Центра ветеранов труда и войны.
     – Да-да, доктор, первого… медицинского, спасибо, – искренне радуются здесь, – вы, как раз вовремя, мне необходимо срочно записаться на прием к Алексею Аркадьевичу…
     – Вы недавно были у него на приеме? – перебивает голос.
     – Что-что?.. А-а-а, да!.. Да!.. Полгода назад делал операцию на правом глазу…
     – Сейчас проверим, – буйствует с той стороны. – Как же, как же, вижу-вижу, действительно делали, и у меня в картотеке, как раз, стоит отметка о необходимости повторного осмотр у окулиста-офтальмолога. Как вы говорите фамилия доктора?.. Какая клиника?.. Что вам лечили: глаукома, лазерная корректировка, катаракта?..
     – Доктора звали… Алексей Аркадьевич, – теряются с этой. – Клинику не помню, делали катаракту, всё вроде б хорошо было вначале, да вот только почему-то…
     – Одну минуточку, Юрий Васильевич, одну минуточку, сейчас мы соединим вас прямо с ним, для проведения осмотра.
     – Как?..
     – Не переживайте, всё хорошо, – воркует молодой красивый баритон, – ехать никуда не придётся, осмотр доктор проведёт по… телефону.
     – Так разве… можно?
     – Конечно можно, Юрий Васильевич, конечно! – уверенно льётся голос на старика. – Двадцать первый век на дворе, техника, чай, о-го-го какая. Так что не сомневайтесь, пожалуйста, и ответьте пока ещё на пару вопросиков.
     – Да-да, слушаю.
     – Сколько стоила ваша операция?
     – Замена хрусталика?
     – Да-да, замена хрусталика.
     – Ну, что-то около пятидесяти тысяч…
     – Понятно, очень хорошо!.. – веселится динамик. – Осмотр врача центра обойдется много дешевле, давайте заполним заявку.
     – Заявку?..
     – Точнее анкету, – поправляется телефон. – Скажите точную дату и год вашего рождения… Спасибо… Теперь, – место рождения и  семейное положение… Очень хорошо… С кем проживаете в квартире?.. Адрес прописки… Кто собственник квартиры… Номер вашей банковской карты и ваш сотовый телефон?
     – Да ведь… – заволновались с этой стороны.
     – Не переживайте, не переживайте, – запричитал голос с той. – Всё это делается исключительно для того, чтоб из городского бюджета компенсировать вам все ваши расходы на выполнение необходимых процедур, которые назначит Алексей Аркадьевич.
     – Хорошо, доктор.
     – Вы ведь хотите хорошо видеть?
     – Да-да, конечно хочу, но, скажите...
     – Извините, время вышло, – неожиданно обрывает старика трубка, – все детали обговорите с Алексеем Аркадьевичем, курьер в ваш адрес уже выехал.
     – Какой курьер?..
     – Приготовьте, пожалуйста, десять тысяч, – не прерываясь, тараторит баритон, – и свою банковскую карту…
     – Э-э-э?..
     – Которая понадобится исключительно чтобы вернуть на неё внесенную вами предоплату.
     – Да, но…
     – Вы готовы говорить с доктором?
     – С Алексеем Аркадьевичем?
     – Ну, конечно! – почти смеётся эфир с той стороны.
     – Прямо сейчас?
     – Нет-нет, чуть позже, после подписания договора для прохождения оздоровительного курса лечения, который к вам уже везёт наш курьер.
     – Да-да, конечно, – теряются здесь, – но скажите...
     – Всё-всё! – радуются…там, – все вопросы после, ожидайте курьера...

     2017 год
     Весна. Где-то в глубинке, в пригороде большого города. Всё также идут дожди. Понедельник. Утро.

     …– Алло, алло, здравствуйте, мне нужно поговорить с Валентиной Ивановной, – льётся приветливый женский голос из динамика домашнего стационарного телефона.
     – Здравствуйте, это я, – удивляются с этой стороны.
     – О, Валентина Ивановна, это вас беспокоит старшая медицинская сестра первой городской медицинской клиники реабилитации и оздоровления детей войны.
     – Да-да, слушаю вас.
     – Меня зовут Алла Сергеевна, – уверенно заводит, кажется, привычную «пластинку» голос, – в соответствии с нашей картотекой вам в текущем году исполняется семьдесят пять лет.
     – Исполнилось… в прошлом, – поправляют отсюда.
     – Вот-вот, – радостно подхватывает оттуда медсестра, – и вам присвоен статус ребенка войны, а значит в случае, если вы сможете подтвердить, что ваш суммарный стаж работы окажется больше тридцати лет, то…
     – Э-э-э, милая, – невольно втягиваясь в разговор, снисходительно тянут здесь, – мой стаж всяк больше пятидесяти…
     – Очень хорошо, – радуется динамик там, – поздравляю вас, значит, вам будет предоставлен в полном объеме современный бесплатный курс дистанционной диагностики всего организма.
     – Э-э-э, какой… диагностики?
     – Для начала заполним анкетку, – не замечая, продолжает невидимая медсестра. – Валентина Ивановна, скажите пожалуйста точно свой трудовой стаж на государственных предприятиях страны и…города?
     – Точно?.. – задумываются здесь. – Пожалуй не скажу, но в любом случае больше пятидесяти... и все на государственных, в нашем городе, на судоремонтном заводе.
     – Отлично, тогда прямо сейчас же и уточним: делаю  запрос в пенсионный фонд.
     – Э-э-э…
     – Минуточку, Валентина Ивановна, минуточку: компьютер обрабатывает ваши данные.
     – Э-э-э…
     – Итак, пятьдесят два года, три месяца и четыре дня. Всё правильно?
     – Не знаю, наверно.
     – Вот и хорошо, вношу вас в нашу картотеку.
     – Ну-у, не знаю, пожалуйста, но…
     – Ещё минуточку, – звенит голос в эфире. – Итак, Валентина Ивановна, у вас есть дома тахометр?
     – Тахометр?
     – Да! Измеритель давления.
     – Конечно.
     – Тогда записывайте первое задание нашей клиники, – продолжает буйствовать, –  вам необходимо в течение пяти минут измерить своё давление стоя, сидя, на четвереньках и лёжа.
     – Как? – недоумевают с этой стороны.
     – Ещё раз: стоя, сидя, на четвереньках и лёжа, а после перезвонить мне в ординаторскую по телефону 831-45-59 – записали? – и продиктовать свои показания.
     – Да-да, записала, – спешат здесь, – но…
     – Всё-всё, никаких «но», извините, меня уже вызывает другая линия, мерьте пока давление и перезванивайте мне…
     …– Алло, здравствуйте, это… поликлиника?
     – Нет-нет, это не поликлиника, это первая городская медицинская клиника реабилитации и оздоровления детей войны, – уверенно отвечает трубка домашнего телефона незнакомым голосом. – Вам кого?
     – Мне… Аллу Сергеевну, пожалуйста.
     – Минуточку, она говорит по другой линии. А вы кто и по какому вопросу её спрашиваете?
     – Э-э-э, понимаете, меня зовут Валентина Ивановна, мне сегодня позвонила Алла Сергеевна и сказала… измерить давление и сообщить результат.
     – А-а-а, понятно, – радостно тянет незнакомый голос. – Так вы, Валентина Ивановна, видимо попали к нам в картотеку на бесплатную диагностику, как ветеран труда.
     – Да-а, наверно, – кивают с этой стороны.
     – Точно-точно, – радуется с той. – Вот ваша анкета, здравствуёте, Валентина Ивановна, диктуйте свои данные, всё внесём в наш волшебный компьютер.
     – Вот спасибо, значит так, моё давление: стоя… сидя… на четвереньках… лежа…
     – Очень хорошо. А теперь, пожалуйста, вашу дату и год рождения… место рождения… адрес проживания… условия проживания?.. Очень хорошо! А теперь с кем проживаете… какая у вас пенсия… какие имеются сбережения и номер банковской карты?
     – Э-э-э?..
     – Не переживайте, пожалуйста, не переживайте, все данные нужны исключительно для оформления вам, как ребенку войны и почетному ветерану специальных дополнительных выплат и льгот на санаторно-курортное и реабилитационное лечение в нашей клинике.
     – Каких… выплат?.. – сомневаются здесь.
     – Минуточку, линия диагностики освободилась, ждите, сейчас переключаю вас на Аллу Сергеевну для проведения дополнительной диагностики…
     – Алло, алло, Валентина Ивановна? – звенит там.
     – Да-да, это я!
     – Ещё раз добрый день, это снова Алла Сергеевна, все ваши данные уже в обработке программы у главврача, осталось лишь выполнить спектральный анализ сердца и легких.
     – Какой… анализ?..
     – Не переживайте, никуда ехать не придётся, всё теперь делается исключительно дистанционно по телефону, я уже настраиваю спец аппаратуру.
     – По телефону?..
     – Конечно, – уверенно давит голос. – Двадцать первый век на дворе, нет ничего невозможного.
     – Да, но…
     – Всё-всё, мечты сбываются, делайте глубокий вдох… вы-ыдох. Очень хорошо!.. А теперь ещё раз поглубже и… ещё разочек.
     – Скажите, а?..
     – Минуточку, Валентина Ивановна,  минуточку, – что-то щелкает и скрежещет в микрофоне, – обрабатываю…. ваши аналитические данные. Итак, в целом всё хорошо: сердце работает нормально, но имеются незначительные синусоидальные выбросы давления, которые существенно превышают норму. Это, пожалуй, тревожный симптом, очень тревожный, который показывает, что где-то в организме имеется… тромб.
     – Что?!..
     – Тромб!
     – Ох, тошнёшеньки…
     – Да, не переживайте вы так, не переживайте, – сочувствует трубка, – сейчас проведём дополнительную диагностику, спектрального анализа выдыхаемого вами воздуха…
     – А получится?..
     – Одну минуточку.
     – И что там?
     – По-лу-ча-ет-ся, – тянет по слогам, – ой-ей-ей!
     – Что?
     – Кажется, велика вероятность, что тромб уже в голове.
     – Как?..
     – Да-да, – вздыхает динамик, – но вы не пугайтесь, всегда можно что-нибудь придумать.
     – Правда?..
     – Конечно, – уверяет оттуда голос, – хотя случай запущенный, требующий немедленного терапевтического вмешательства!
     – Но что же делать? – теряются с этой стороны.
     – Нужно немедленно, прямо сейчас звонить главному врачу нашей клиники для получения разрешения на срочную госпитализацию…
     – Нет-нет, ни в коем случае, – протестуют здесь, – ни какой госпитализации, я никуда из дома не поеду.
     – Да вы что, Валентина Ивановна, разве можно так наплевательски относиться к своему здоровью? Вам что жить надоело? Ну, нельзя же так совсем себя не беречь. Впрочем, если вы настаиваете, можно попробовать договориться на проведение необходимых процедур на дому.
     – Да-да, спасибо, давайте попробуем… – радуются тут.
     – Ну, хорошо, тогда, пожалуй, от вас потребуется лишь подписать договор за оказание срочных медицинских услуг на дому.
     – Да-да, пожалуй, потребуется, – соглашаются, не задумываясь.
     – Документы вам доставит наш курьер в течение часа.
     – Буду ждать с нетерпением.
     – Расчет стоимости приложен к договору.
     – Хорошо, – продолжают соглашаться с этой стороны.
     – Счёт оплатите курьеру, – приязненно сообщает трубка, – квитанцию получите от клиники по почте.
     – Но…
     – Как только ваша предоплата попадёт к нам на счёт, – продолжает литься в эфире милый женский голос, – мы сразу включим вас, как ребенка войны, в программу реабилитации и компенсации расходов.
     – Да?..
     – Да-да, все ваши затраты вернутся на вашу банковскую карту из бюджета города.
     – Правда?
     – Конечно, – уверяет динамик оттуда. – Кстати, и приготовьте саму карту.
     – Зачем?
     – Курьеру потребуется убедиться, что она подходит нам для работы, и продиктуйте, пожалуйста, свой номер мобильного телефона, к которому привязана ваша карта.
     – Э-э-э?..
     – Общая сумма курса составит ста тысяч.
     – Сколько?.. – пугаются здесь.
     – Сегодня от вас потребуется лишь предоплата в половину данной суммы, которые мы вернем вам на карту в течение трех банковских дней.
     – Э-э-э?..
     – Всё-всё, – отрезает эфир там, – меня вызывает другая линия, ждите курьера, и… крепкого вам здоровья…




«Вы это слышали?..»

Рукопись-черновик седьмого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Алло!.. Вы там не спите, вы слышали?
     – Алло-алло, мама, доброе утро. Что случилось?
     – Привет-привет, мои дорогие, – радостно звенит в динамике мобильного телефона далёкий родной голос. – Кончено, случилось, а вы дрыхните, всё на свете проспите.
     – Нет-нет, мама, мы не спим, мы во дворе, с утра пораньше собрались в парк пока другие спят, пробежаться на лыжах.
     – Да, какой там спят! – ликует голос. – Вы это слышали?
     – Что… это?
     – Ну, как же? – торжественно негодует мама.
     – У тебя что-то стряслось?
     – Ко-неч-но стряслось! – по слогам, захлебываясь от восторга, радостно летит в эфире её голос, дойдя, кажется, до апогея, но связь в этот момент неожиданно обрывается.
     – Поздравляю вас, поздравляю всех!.. – весело выпорхнув, как и мы с лыжами в руках, из соседнего подъезда, радостно выдыхает, глядя прямо на нас, мужчина спортивного вида.
     – Спа-си-бо!?.. – тянем, недоумевая.
     – Ай, молодцы, вот же порадовали, – это он уже кому-то другому невидимому нам, за нашими спинами и, размахивая руками вприпрыжку, несётся туда, к нему, чтобы весело и громко обсуждая волнующую, похоже, всех новость, той же рысцой, пританцовывая, вдвоём направиться впереди нас в парк трехсотлетия Санкт-Петербурга.
     – Да-да, молодцы?!.. – неуверенно тянем вслед ему, им, наблюдая эту необычно живую для раннего воскресного утра картину.
     – Дождались, наконец-то дождались, – слышим вдруг рядом от себя весёлый пожилой голос незнакомки, не заметив откуда она, неожиданно появилась вдруг за нашей спиной вместе с маленькой собачонкой на длинном тонком поводке. – Не подвили, родненькие, порадовали!
     – Кто не подвёл, чем порадовали? – осторожно интересуемся.
     – Ой, миленькие! – плещет руками старушка. – Да, как же это вы?.. Мы-то с Мушкой даже гулять не пошли, чтоб видеть это, ждали завершения. Ох, и поволновались за них, даже Богоматерь-Заступницу молили, чтоб сдюжили, справились, ведь должна же быть хоть какая-то справедливость на Белом свете.
     – Ну да, да, конечно…
     – И вот! – вы знаете? – они выдержали: за пятьдесят секунд до финального свистка Гусев сравнивает, а в дополнительное время, восемнадцатилетний паренек, кажется, Капризов, ставит точку.
     – Здорово! – невольно заражаемся.
     – И в итоге мы выиграли… у немцев – понимаете? – несмотря ни на что. Вот же порадовали… Наши.
     – Ай, да молодцы... – радуемся вместе с ней, сообразив, что речь идёт о хоккейном матче, который мы, оказывается, случайно пропустили. – Да неужели они прямо сейчас, в такую-то рань играли.
     – Конечно, сейчас… – приязненно улыбается, – в прямом эфире… из-за океана показывали.
     – А говорили вечером.
     – Это у них там вечер, уже ночь, только-только закончился, с шести утра шла трансляция, – смеётся бабушка. – Мы с Мушкой так болели, так болели, и… плакали, и молились, и страдали, и хохотали до упада.
     – Здорово! – смеёмся вместе. – Правда, здорово.
     – А уж когда они гимн со всем стадионом запели, мы с Мушкой тоже встали, запели, – рассказывает взахлёб, – она у меня бедненькая чуть не описалась пока ждала окончания.
     – Молодец Мушка, терпеливая, – снова хохочем вместе. – Поздравляем Вас и всего доброго!
     – Спасибо, и вас тоже… с победой, – машет рукой. – А у вас, кстати, телефон звенит… давно, кажется.
     – Точно, звенит, заболтались… – машем в ответ. – Алло, алло, мама, это ты?.. Поздравляем тебя с победой… Наших!
     – Алло-алло, – снова звенит далёкий родной голос.– Спасибо, и вас с победой… нашей, всей страны. Вы видели это?
     – Да-да, мама, кончено! Мы видели, мы всё видели.
     – Ах, тошнёшеньки! – радуется она там. – А слышали, слышали как они там?..
     – Да-да, мама, конечно, слышали, – радуемся здесь. – Этого невозможно не слышать, мы все слышали, пели, да и не мы одни, как выясняется…




«На погосте в Иликах»

Рукопись-черновик восьмого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Ой, смотрите, смотрите! – удивляется мужчина, кивая в сторону фотографии на высоком мраморном памятнике. – Папа-то сегодня необычный.
     – И правда, – соглашается его миловидная спутница, жена, – он, кажется, улыбается.
     – Ах, тошнёшеньки, – выдыхает пожилая женщина, мама, тяжело передвигая ноги в глубоком нетронутом за долгую зиму снегу вдоль невысоких оградок шестого ряда второго участка городского кладбища, расположившегося у самой подошвы Иликовских высот. – Хорошую мы с вами фотографию выбрали.
     – Да погодите вы, погодите, – с жаром вспыхивает мужчина, – я же не про то: вы всмотритесь, всмотритесь внимательно, он же, и правда, сегодня совсем какой-то не такой.
     – Какой, не такой, – с интересом вглядываясь в фотографию, спрашивает жена.
     – Понимаете, он, как будто радуется!..
     – Конечно, радуется, – кивает мама и, обращаясь к портрету, шепчет, – поздравляю тебя, дорогой мой, сегодня ровно пятьдесят пять лет со дня нашей с тобой свадьбы. Помнишь?..
     – И всё-таки он сегодня необычный, –себе под нос почти мысленно выдыхает мужчина, пока мама наполняет отцовский стограммовый стаканчик вином и кладёт рядом пачку его любимого «Беломорканала», – словно ждал нас.
     – Ты просто, пока мы ехали сюда, думал о нём, – шепчет ему на ухо миловидная спутница, протягивая свечу, зажигалку и банку пива. – Вот тебе и видится теперь всё это…

     Привычно поставив свою «Балтику» рядом с маминым стаканчиком, он быстро зажигает поминальную свечку и с неподдельным интересом снова заглядывает в глаза портрету, будто не три года уже прошло, а впервые увидел его.
     – Привет, – неожиданно для себя самого мысленно говорит он. – Вот и снова свиделись.
     – Привет, – ещё более неожиданно где-то внутри отзывается знакомый едва уловимый голос.
     – П-поздравляю тебя, – обескуражено молчит, всматриваясь. – С днём семьи тебя.
     – Спа-си-бо, – кажется, весело тянет голос, – рад видеть вас, сегодня, в этот памятный день.
     – Ты действительно… здесь? – быстро оправившись от замешательства, спрашивает сын, втягиваясь в разговор.
     – Тут! – поправляет отец.
     – Ну, да-да, тут, рядом
     – Конечно.
     – А раньше?.. В другие дни ты тоже был… рядом?
     – И раньше.
     – Каждый раз?
     – Каждый
     – Но я почему-то ни разу не чувствовал этого…
     – Как теперь? – подсказывает голос.
     – Точно, – дивится мужчина. – Как теперь!
     – Ты был… не готов.
     – К чему?
     – К этому... разговору, – голос ненадолго умолк, похоже, задумался. – Понимаешь, оказывается, тут… открывается не всем.
     – Понимаю, – радуется сын. – Выходит ты там… то есть, тут, прочитал мою книгу.
     – Почти, – шепчет голос у самого уха, становясь не различимым.

     …– Я понял… – вдруг неожиданно громко вслух выдыхает мужчина, несколько напугав тем своих женщин. – Я всё-всё понял!
     – Что… всё? – с некоторой опаской спрашивает жена.
     – Или кого?.. – вторит ей мама.
     – Э-э-э,– похоже, и сам немало удивившись своим мыслям, тянет тот. – Ну-у, просто я почти полгода не был тут…
     – Тут? – понимающе округляет глаза миловидная спутница.
     – Ну, то есть… здесь, – поправляется он, – на кладбище… у отца.
     – И ты просто…  – понимающе улыбается пожилая дама.
     – Соскучился, – вздыхает он – по-настоящему, впервые за все эти долгих три года. Мы с ним так мало говорили в последние время, всё больше спорили, доказывали что-то. Теперь уже и не вспомнить что, о чем, да и неважно это. Ведь он никуда не делался, на самом деле, из сознания нашего, просто рассудок спрятал его куда-то внутрь себя, укутал ореолом забвения, сохраняя покой и безропотность своего движения во времени к исходной точке, где мы, безусловно, встретимся все. И он, отец, теперь уже зная всё это наверняка, просто ждет, стараясь не беспокоить нас, пока нет в том нужды...
     – Нужды?.. – эхом  подхватывает жена. – Значит, она появилась теперь?
     – Не знаю, – беспомощно жмет плечами мужчина, – может и так…
     – Но что случилось… теперь?
     – Ах, тошнёшеньки, – улыбаясь светлой, но почему-то какой-то необычной задумчивой всёпонимающей грустной улыбкой, подхватывает мама, – просто и он там… тут по нам очень…
     – Соскучился?.. – удивлённо выдыхают они все вместе очевидное…




«Сахарные подушечки»

Рукопись-черновик девятого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     Зима.
     Конец сороковых.
     Где-то под Шимском в Новгородской глубинке.
     …– Валь, ты что ль… на печь забралась?
     – Я, дядя Володя, – не сразу отзывается глухой детский голосочек, – меня баба Феня… погреться пустила.
     – По-нят-но, – устало тянет сгорбленный худосочный старик, тяжело припав, прямо не снимая длинного мокрого с улицы овчинного тулупа, на лавку спиной к белой стене тёплой печи. – А что ж это… домой не пойдёшь греться?
     – Так ведь у нас, мамка засветло на льнозавод в соседнюю деревню ушла, печь с ночи не топлена, дом совсем остыл.
     – По-нят-но, – прижав руки к печи, тянет старый. – А ты, значит, со школы… вернулась?
     – Вернулась, дядя Володя.
     – Ты ныне-то, – отдышавшись, снова любопытничает дед, – в каком классе учишься, сколько тебе лет?
     – Во втором, – снова не сразу отзывается девчушка, – под Новый год восемь исполнилось.
     – По-нят-но, – устало вздыхает сгорбленный. – А чем хрустишь-то там, на печи?
     – Да, ничем, – испуганно хрипит малышка.
     – Сахар, что ль там, до весны схороненный, таскаешь?
     – Да ну-ужен мне ваш…
     – Здоров, дядь Володь, – неожиданно деловито по-мужски прерывает её знакомый голос старшего брата, появившегося вдруг здесь, в доме соседей. – Валька у вас?
     – Здоров, Колька, – переключается на него дед. – Мамка что ль с завода вернулась, за сестрёнкой послала?
     - Да, не-е, – тянет крепыш лет двенадцати, – она ж поздно придет, когда совсем стемнеет.
     – И по что тебе Валентина понадобилась? – тяжело переваливаясь через порог сеней, строго спрашивает грузная немолодая но, по всему  видно, очень добрая улыбчивая женщина.
     – Здравствуйте, баба Феня, – с уважением выдыхает паренек, тут же обернувшись в её сторону на голос.
     – И тебе, Коленька, не хворать,  – кивает та, незаметно просунув девочке под занавеску на печку ковшик с водой. – Так, что там у вас с ней, говоришь, стряслось?
     – Да ничего такого, – несколько смущённо, лепечет брат, – просто мамка с утра ругалась, говорила, мол, кто-то из нас к ней в сундук без спросу забрался, вроде как перевернул там всё.
     – Ясно кто, – лукаво глядя на мальчишку, улыбается в усы дед.
     – Да, я не забирался, – прижав шапку к груди, с жаром выдыхает Колька, - честное слово.
     – Так-так, – скрыв улыбку, понимающе кивает головой баба Феня. – И ты решил…
     – Вальку спросить, – поясняет подбодренный вниманием взрослых брат, – не она ль у мамки в сундуке пошурудила.
     – Очень мне нужен её сундук, – несколько глухо, но громко уверенно звучит голос девчушки из-за занавески. – Он в кладовке под амбарным замком стоит, его и захочешь да не снимешь
     – И то верно, – чешет затылок брат, – замок тяжёлый, неподъемный, ей нипочем его не отворить.
     – И вообще, – крепнет голос девчушки, – я сахарные подушечки не люблю.
     – Ну, ладно-ладно, чего уж там, я так просто спросил, – под тяжелым взглядом бабы Фени быстро соглашается брат. – Я, пожалуй, пойду, пока дом что ли протоплю. Эй, Валька, приходи через час, другой. Слышишь?
     – Слы-шу!.. При-ду, – весело тянет голосенок, заглушая осторожное похрустывание и причмокивание.
     – Валь, а Валь, – неслышно для мужа, когда тот вслед за Колькой вышел в сени, шепчет баба Феня за занавеску. – А, как ты про те сахарные подушечки узнала, Колька про них, ничего не говорил?
     – А чего тут знать-то?.. – вперемежку с весёлым хрустом и причмокиванием звенит детский голосочек. – Там, сквозь щель в задней стенке сундука и крышки, если её вверх потянуть, тот пакетик с конфетами сразу виден…
     – Тогда, конечно… – беззвучно смеётся добрая улыбчивая женщина, зажав рот обеими руками, и, переваливаясь с ноги на ногу, спешит выйти в сени…
     Где-то под Шимском в Новгородской глубинке.
     Конец сороковых.
     Зима.




«Помирать собирайся, да жито сей»

Рукопись-черновик десятого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …
     – Да, на что он тебе теперь, мама? – дивится мужчина средних лет, глядя на порванную градом в клочья полиэтиленовую пленку на старом, повидавшем виды парнике. – Пусть уж теперь до следующей весны, как есть, так будет, урожай-то в нём всё равно уже собран.
     – Урожай-то собран, – задумчиво тянет пожилая женщина, опираясь на массивную палку-трость. – Да уж больно как-то  некрасиво парник с разорванной пленкой смотрится, сиротливо, неухожено.
     – Да, кто тут, у нас на даче, в глухомани, на него смотреть-то будет?..
     – Ты знаешь, – задумчиво улыбаясь чему-то своему, перебивает старушка, – помню, как-то раз, по весне, мама моя, бабушка твоя Дуня, когда мы к ней с отцом приехали помочь документы на серьёзную операцию в больницу помочь собрать, вдруг возьми, да заяви нам: «А справьте-ка мне в огороде небольшой парничок».
     – Ты это к чему?
     – Да так, ни к чему, вспомнилась просто, как я ей тогда в ответ, как и ты теперь: «Да, на что он тебе, мама?..».
     – И что она? – с интересом поднимает брови сын.
     – Она-то, – вздыхает мама. – Да ничего такого: «А как же?..» – говорит мне – «…вот люди-то мимо моего палисадника пойдут, станут говорить, мол, смотри-ка ты, совсем Евдокия плоха стала, весь сад запустила, поле закрапивило, огород пустой, а так… парничок будет стоять, какая ни на есть, но всё же посадка, глядишь, что-нибудь в нём само и вырастет!
     – Ну, а вы?
     – А мы ей своё: «Да кто тут на твой огород-то смотреть станет? Кому, какое дело до него, а тебе до них, теперь-то, перед самой операцией».
     – И что она? – задумчиво, спрашивает сын.
     – А она своё: «Помирать собирайся, да жито сей!..».
     – И что вы с отцом решили?
     – А что тут решать-то? – смеётся старушка. – Сладили маме парничок, посадили неприхотливые чери-помидорки, а она их потом, после операции, их из кружки поливала.
     – Понравилось, значит, и операция, видно, прошла успешно.
     – А как же, раз есть к чему возвращаться. Всё лето ходила гордая вокруг того парничка, с высоко поднятой головой, а помидорки-ягодки, как вызрели, в окне до последнего её дня, вплоть до первого февраля, на виду всей деревни краснели, не портились, – улыбается мама. – Я их ей на могилу, так и положила сверху.
     – Ну, что ж, – легко выдыхает сын, – пойдём твой парник править…




«Заявление»

Рукопись-черновик одиннадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     1968 год.
     Осень.

     …Заявление: «Прошу вас уволить меня, завхоза ведомственного детского сада 82-го судоремонтного завода, по собственному желанию в связи с недовольством заведующей качеством моёй работы по уборке хозяйственных помещений».
     – Ты что себе позволяешь, Валька? – негодует молодая ещё в сущности, лет тридцати пяти женщина представительного вида. – Это ж кто тебя, деревенщину надоумил такое в заявление писать?
     – Зинаида Ивановна, вы ж сами сказали, – упрямо давит молоденькая чернобровая девчушка лет двадцати, двадцати пяти, – написать заявление об увольнение по собственному желанию.
     – Ну!.. А ты что пишешь?
     – Заявление, с указанием причины – так сказали в отделе кадров – возникновения моего… собственного желания.
     – Так и укажи причину, а не моё недовольство?
     – Так я и пишу причину, – сверкает глазами чернобровая, – что вас не устраивает, как деревенская девчонка тут, у вас в городе, полы моет. Видать не с того угла начинаю или, может, не в тот угол мету!
     – Да причем тут угол… – хмурит брови представительная.
     – А притом! – бесцеремонно давит молодая. – Не стану ваши халаты стирать, чтоб вы там про меня за глаза начальству не наговаривали. Не стану… и всё тут! Не зато мой отец на войне погиб, чтобы его дочь в батраках у всяких там… городских цац, белоручек на побегушках в батраках бегала.
     – Да, ты что... Валентина? – невольно с восхищением глянув в негодующие глаза девчонки, отступает та. – Я ж не думала, что ты всё это так воспринимаешь… – и, по-доброму улыбнувшись, рвет заявление. – Мой полы, как тебе нравится, с любого угла, а халаты, ты права, я и сама постираю…

     2018 год.
     Осень.

     …Заявление: «Прошу вас уволить меня, социального работника детского реабилитационного центра №2 Прибрежного района,  по собственному желанию по причине несогласия с требованиями Заведующей дневным отделением центра по возложению на меня дополнительных обязанностей формирования бухгалтерского отчета указанного выше отделения».
     – Ты что ж это себе позволяешь, Катька? – негодует молодая ещё в сущности, лет тридцати женщина в вычурно деловом представительном костюме. – Это ж кто тебя, недоучку, так заявление написать надоумил?
     – Да ты ж сама, Майка, и надоумила, – упрямо давит чернобровая, по-видимому, ровесница-подруга, в потертых джинсах и свитере, – сама ж сказала писать заявление по собственному желанию, а в отеле кадров требуют указывать причину неожиданно возникшего моего желания.
     – Так и укажи свою причину, а не мои требования… к тебе.
     – А я и указываю причину, – сверкает глазами чернобровая, – своего личного несогласия с твоим решением возложить на меня, недоучку своих обязанностей по формированию, а главное подписанию бухгалтерского отчета нашего отделения за год.
     – Да причем тут отчет… – сужает глаза первая, задыхаясь в поиске нужных слов…
     –А притом, подруга! – бесцеремонно перебивает вторая, – Несмотря на то, что пока я глупышка-несмышленыш детей рожала, а ты камень науки грызла в своих академиях, кое-что я всё-таки, поработав с тобой, за семь лет в ведении хозяйственной деятельности усвоила.
     – И что ж ты там усвоила?
     – Многое, – неожиданно светло улыбается чернобровая. – Во-первых, бабушка права – женской дружбы не бывает.
     – А, во-вторых?
     – А, во-вторых, не зато мой прадед и дед на войне кровь проливали, чтоб их внучка у всяких там «хитро…руких» подставлял в «шестёрках» бегала и за их сомнительные «делишки» в местах не столь отдалённых проводила, детьми рисковала.
     – Да, ты что... Катерина? – опешив, отступает вычурная и, невольно восхищенно глянув в негодующие глаза бывшей подруги, хмурится, демонстративно подписав заявление, нервно отворачивается и быстро уходит…




«Осень»

Рукопись-черновик двенадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Здравствуйте, – прерывает мои мысли незнакомый голос.
     – Здравствуйте, – поворачиваюсь на него.
     – Меня Нина зовут, – приветливо улыбается женщина примерно одного со мной возраста, – и мы, с вами здесь, на платформе «Чайка», частенько видимся, вот я и не удержалась, поздоровалась.
     – Да-да, – улыбаюсь в ответ, – здравствуйте, очень приятно… познакомится, меня зовут Валентиной, Валя.
     Спускаемся с неудобной крутой лестницы загородной железнодорожной платформы на широкую лесную просеку, по которой до моего садового домика всего-то около трех километров.
     – Я тоже вас приметила, – идем рядом, не торопясь, пропуская остальных вперед себя, чтобы не загромождать дорогу. – Но вы, наверно, не из нашего садоводства, из дальних, наших-то я здесь всех знаю.
     – Точно, – кивает. – Мой участок далеко, там, на горке, – машет неопределённо рукой вдаль, – в садоводстве «Пчёлка».
     – У-у-у, – сочувственно выдыхаю, – это ж от моего-то домика почитай ещё столько же прошагать нужно.
     – Да, пожалуй, что так, – безразлично машет рукой. – Но ничего, дойду, мы ж с вами дети войны, привычные.
     – Привы-ыч-ные, – тяну, украдкой глянув на свою походную крючковидную палку в правой руке. – Вы-то вон молодец, ходкая, у вас, похоже, с ногами всё в порядке, – хвалю, осторожно передвигая свои больные колени.
     – Пожалуй, что да, в порядке, – улыбается. – Слава Богу, носят пока родимые, почитай, каждый день на дачу езжу: по лесу пройтись, да в домике нашем стареньком побывать, подумать.
     – Вот и правильно, – радуюсь вместе с ней. – На даче всегда хорошо и на душе становится как-то свежо, недушно.
     – Недушно, – соглашается, – и память здесь всегда почему-то такая… лёгкая.
     – Так вы, получается, весь год ездите?
     – Конечно.
     – И зимой?
     – И зимой.
     – Значит дом у вас хороший теплый… зимний?
     – Да какой там зимний, – машет рукой, – обычный, садовый.
     – Тогда подвал зимний под запасы имеется?
     – И подвала нет, – смеётся. – Там, у нас наверху, ни у кого подвалов нет: вода весной по самую кромку стоит, глина под нами, да ещё гранитная плита, говорят, с ледникового периода осталась...

     Понимающе киваю в ответ, спешно накидывая на себя капюшон плащёвой куртки от противного мелкого холодного дождя, зарядившего вдруг, в конце октября 2018 года, теперь уже навсегда до самых холодов в преддверии первого  снега.

      …– У нас там и колодцев-то никто не копает, – продолжает, – до питьевой воды и захочешь, не доберёшься, одни сточные воды, приходится к вам в садоводство на ключ у пруда ходить.
     – Знаю-знаю, – подхватываю, – у меня ж там, у вас наверху, двоюродная сестра дачу держит, тоже к ключу за водой ходит, а запасы ко мне в погреб на зиму приносит. Но она уж, как две недели, все свои дела здесь завершила, не ездит больше, а вы, – интересуюсь, – чем теперь заняты: урожай, заготовки или что-то из ценного в город на зиму к перевозу готовите?
     – Да, что там готовить? – беспечно машет рукой. – Какое ценное?.. Всё ценное давно дома – муж уж десять лет, как парализованный – с тех пор и не сажаю ничего, так что перевозить, как бывало прежде нечего, да некому, не для кого, – украдкой вздыхает. – Хожу одна, сама по себе, просто чтоб повидаться, вспомнить, как мы, бывало, всей семьей сюда приезжали, как по весне посадки делали, выращивали всё подряд, по осени яблоки собирали, строили что-то, мечтали баню поставить.
     – А теперь?
     – Теперь? – пугается. – Что теперь? Время ушло: дочь, так случилось, умерла, муж после того слёг, а сын пять лет назад попал в аварию.
     – Да не уж-то… погиб?
     – Да, не-е, – горестно тянет. – Слава Богу, живой, досталось, правда, сильно, ни одного живого места, даже инвалидность дали, вот и живёт теперь на пособие, да на наши… с дедом пенсии.
     – Бе-да.
     – Беда, – кивает безрадостно. – Что будет делать, когда нас не станет, ума не приложу.
     – А откуда вы ездите сюда? – увожу разговор с тяжёлой темы. – С Ижоры или, может, с Дубков? – то ближайшие станции к Чайке. – У нас в Ломоносове я вас ни разу, кажется, не видела…

     Все наши дачники, как правило, местные, дальше, чем из Ломоносова или, на худой конец, из Петродворца никто и не ездит-то, слишком далеко получается, неудобно.

     – Нет-нет, что вы, – оживают её глаза, – мы ж из города от платформы Сосновая поляна приезжаем, просто муж когда-то здесь, у вас в порту на судоремонтном заводе, работал, вот и получил этот участок.
     – По-нят-но, – тяну удивлённо. – Отказываться тогда, хоть и далеко было, конечно же, тогда не стали.
     – Ну, конечно же, – смеётся, – тогда по молодости лет всему были рады. А теперь… чего уж менять-то?
     – Да-да, – снова киваю вслед за ней, невольно прикидывая почти неподъемное расстояние в три часа хода, которое она преодолевает каждый день лишь в один конец.
     – Зато столько впечатлений, – словно подслушав мои мысли, смеётся, – и неожиданных встреч.
     – Вот, что, верно, то верно! –радуюсь вместе с ней, непроизвольно прибавляя ходу за ней, забыв про свои колени. – А сколько ж вам лет-то теперь, Нина?
     – Да, как и вам, – машет рукой, – девятый десяток в этом году разменяла.
     – Ай, молодец, – вздыхаю, – а мне-то в декабре ещё только семьдесят семь исполнится.
     – Ну-у, – тянет лукаво, – мо-ло-да-я совсем.
     – Молодая, – смеюсь вместе с ней, – вот приехала с утра пораньше «кутули» свои собирать, к переезду на зиму в город готовить.
     – Кто-то приедет вам помогать?
     – Да, – гордо киваю, – сын с невесткой после обеда с города на своей машине приедут, всё заберут и на пятый этаж затащат.
     – Хорошо, – радуется со мной. – А, знаете, в нашем доме тоже нет лифта, мы тоже когда-то таскали всё на себе, но нам, правда, пониже, на четвертый этаж забираться приходится.
     – Да забираться ещё ничего, – говорю с жаром о больном, – а вот спускаться – истинная мука.
     – Мука, – задумчиво соглашается, – хотя, и не самая страшная.
     – Не самая, – соглашаюсь, глядя в её чистые искрящиеся радостью удивительно синие глаза.
     – Ну, вот вы уже и пришли, –улыбается она мне, – это же ваш домик, я вас тут видела.
     – Мой, – дивлюсь, не заметив, как мы быстро добрались до места.
     – Всего доброго. Удачного переезда.
– Спасибо, – иду к калитке и, повернувшись, оттуда кричу ей вслед, – увидимся, Нина.
     – У-ви-дим-ся, – слышу её голос сквозь шелест холодного осеннего дождя. – Обязательно увидимся…

      Эх, и как, почему-то, хочется добавить именно здесь и сейчас… любимое и известное всем из… классики: «Будем жить!».




«Посипить»

Рукопись-черновик тринадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.



     Вторая половина шестидесятых.
     Конец осени.
     Ведомственный детский садик. Помещение кухни.

     …– Ой, Валентина, кого ж это ты к нам привела? – приветливо улыбается молодая высокая упитанная дама в длинном белом поварском колпаке и широкой, словно паруса, хлопчатобумажной кухонной одежде.
     – Пусть он у вас здесь пока посидит, – деловито суетится маленькая худенькая – и в чем только душа теплится? – чернявая девчушка, лет двадцати, двадцати пяти, устраивая за небольшим столиком в углу обширной кухни у окна мальчонку едва старше двух лет, раскидав перед ним чистые листы бумаги и карандаши.
      – Что у нас на сегодня?.. – смеётся веселая дама. – Сопли, понос, температура или просто… в ясли опоздали?
      – Карантин, – сердито бросает девушка. – У них там, видишь ли, ветрянка обнаружилась. Хоть бы предупредили вчера, я б что-нибудь на сегодня придумала, а так вот приходится выкручиваться.
     – Так возьми под карантин больничный?
     – Да кто ж его без температуры ребёнка даст?
     – Тогда отгул?
     – Нет-нет, – сверкает глазами худенькая, – отгул, нельзя, никак нельзя.
     – Как, нельзя? – дивится дама. – Почему?
     – Зинаида Петровна, за прошлый мой больничный постоянно пеняет, стращая квартальной премии лишить, если хотя б ещё день до конца месяца возьму.
     – Вот же… зараза! – с чувством выдыхает упитанная. – А как же быть?
     – Никак, – обречёно жмёт плечами маленькая. – На позапрошлой неделе, когда его, – кивает на малыша, – в ясли из-за соплей не пустили, муж брал с собой на корабль, а на прошлой – Нинка-соседка два раза выручала.
     – А теперь?
     – А теперь, – вздыхает, – корабль в море ушёл, Нинка куда-то запропастилась, а меня Зинаида на базу срочно отправляет, так что, тетечка Верочка, одна надежда на тебя осталась – выручай.
     – Да, ладно, ладно, не переживай, Валентина,– понимающе кивает поварской колпачок тетечки, самой едва старше девчушки-завхоза, – выручу тебя, давай… беги, беги по своим неотложным делам, даже не сомневайся, мы с девчонками что-нибудь тут придумаем.
     Это всё большая добрая улыбчивая тетя Вера уже кричит вслед убегающей по узкому коридорчику пищеблока щупленькой фигурке маленькой мамы, спешащей по важным неотложным делам садика.
     – Ну-у, ребятенок, – с некоторой опаской поворачивается она к нему, – скажи-ка тетечке Верочке, как тебя зовут, а то твоя мамочка, почему-то забыла поведать нам это.
     – Лека, – нисколько не смутившись, звонит малыш.
     – Лека? – округляет глаза полная дама.
     – Лека, – подтверждает ребёнок.
     – Странное имя, – озадачено кивает высокий белый колпачок.
     – Это, по-видимому, Олежка, – предполагает кто-то из работниц кухни.
     – Лека, – смешно хмурит черные бровки, мальчуган.
     – Леша? – продолжают гадать девчонки.
     Ребятенок в ответ, насупившись, молчит, упрямо поблескивая своими серыми глазёнками.
     – Ну, ладно-ладно, Лека, так Лека! – примирительно приседает к нему тетя Вера, сняв на всякий случай, чтоб не напугать, свой замечательный колпак, делающий её, и без того высокую, недосягаемой. – А скажи-ка мне, Лека, ты кушать хочешь.
     – «Посипить», – улыбается всеми своими восьмью беленькими зубками малыш.
     – Что ты говоришь? – совсем по-девчоночьи смущается старший повар, к удивлению не имеющая ещё пока в свои почти тридцать лет собственных детей.
     – «Посипить», – веселится Лека.
     – Видимо, попить, – снова предполагает кто-то.
     – Ну, попить, так попить, – радуется дама-повар, быстро наливая большую кружку теплого кипяченого молока.
     Малыш с удивлением смотрит по сторонам, словно что-то ищет, на непонятливую тетю и в итоге, отвернувшись, возвращается к монотонному чириканью карандашом по бумаге, оставленной мамой.
     Но тетя Вера не сдается: налив в маленькую детскую кружку компота, она ставит её рядом с Лекой, украдкой наблюдая, что будет дальше.
     Ребенок не без интереса заглядывает в чашку и, улыбнувшись тёте, продолжает  молча рисовать.
     – Может быть, ты любишь кашу или суп, – почему-то совершенно необычно по-детски расстраивается Верочка-повар…

     Внутри настоящей женщины, кем бы она ни была, будь то повар или бухгалтер,  прежде всего, живёт «мама», первой потребностью которой при виде голодного ребёнка всегда будет жгучее непреодолимое желание накормить его. С этим никто и никогда – ни беспредельная борьба за права человека, ни мнимое гендерное равенство, ничто! – не смогут справиться. Такова человеческая природа, суть! Во всяком случае, так было тогда, в шестидесятые, так будет и впредь, так есть и сейчас, хотя пониманию этого мешают многие электронные фильтры, экраны, сети, пустые ничего незначащие мнения.

     …Мальчишка, не проявив никакой эмоции к её словам, продолжает своё увлекательное занятие с карандашами.
     – А булку? – допытывается тетечка Верочка, отодвинув в сторону налитые кружки. – Булку с маслом… будешь?
     – Будет-будет, – вдруг, откуда ни возьмись, за него отвечает запыхавшаяся маленькая мама, торопливо влетевшая на кухню с кучей пакетиков и коробок. – Только не с маслом, а со сметаной.
     – Ну, наконец-то, Валентина, – с явным облегчением выдыхает тётечка. – Гляди, не поел совсем ничего, голодный сидит, – искренне расстраивается она. – И не попил, хотя и просил вроде как: «посипить», «посипить»!
     – «Посипить» – значит посыпать! – смеется растроганная участием хрупкая мама. – Сахарным песком булку со сметаной нужно посыпать, – поясняет. –  Мы любим сла-день-ко-е, – тянет она, густо намазывая булку и, осыпая её сахарным песком, – конфеты нам мамочка не по-ку-па-ет, говорит до-ро-го, а сахар со сметанкой вполне подходит.
     – «Посипить», – радостно пищит Лека.
     – «Посипить», – улыбаясь, дивится тетечка Верочка.
     – «Посипить», – веселятся девчонки.
     – А Лека – это как правильно? – спрашивает кто-то из кухни
     – Лека – это у нас Валерка, – смеётся мамочка.
     – Валерка, – хохочет высокий колпачок
     – Валерка, – умиляются девчонки.

     Ведомственный детский сад.
     Кухня.
     Солидные дамы-повара, едва старше двадцати-двадцати пяти лет в высоких белых кухонных колпачках.
     Перемазанный сметаной счастливый ребенок, с удовольствием уплетающий булку за обе щеки.
     Конец осени.
     Вторая половина шестидесятых…




«Февралька»

Рукопись-черновик четырнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …
      – Да-а-а, Февралька, давно это было, – задумчиво тянет себе под нос молодая ещё, в сущности, женщина лет сорока, – ох, как давно, уж и не вспомнить-то точно когда.
     – Му-у-у, – понимающе выдыхает, словно отвечая, небольшая пятнистая сгорбленная коровёнка, плетясь вслед за хозяйкой на длинной обмотанной вокруг шеи верёвке.
     – Дай минутку подумать, – улыбается своим мыслям. – Ну, конечно, в конце зимы сорок пятого, в феврале, почитай, как раз на годовщину освобождения нашей деревни, Верещено, ты и родилась в совхозе нашего льнозавода.
     – Му-у, – кивает корова.
     – Ах, тошнёшеньки, да ведь уже двенадцать лет с тех пор минуло, – качает головой женщина. – Что день один!
     – Му, – коротко соглашается.
     – Ты тогда такая хилая родилась: не жилец – ветеринар из города председателю сказал, вот я тебя у них и выпросила отдать, всё равно ведь, говорю, не кондиция.
     – М-м-му, – весело блестят глаза животного.
     – А уж как Валька-то с Колькой, тебя увидев, обрадовались тогда: зима, холод, снега навалило по самые окна, а тут ты… в сенях вся такая маленькая, тепленькая, живая, – хохочет. – Им едва-едва тогда четыре и семь годиков исполнилось, а туда же, командуют, в дом к печке тебя тут же потащили, выхаживать стали: всё молоко, что им принесла, тебе споили.
     –  Му-му, – кивает белой головой бурёнка.
     – А то, что ты у нас в феврале появилась, так тебя и назвали Февральской, а уж потом и телят твоих также: Майка, три Апрельки, три Мартки, Январька, бычок  Борька и прошлогодняя… тезка твоя.
     – М-му, – вздыхает корова.
     – Ох, а уж как Валька-то ревела в позапрошлом году, когда Борьку в конце лета пришлось в Шимск на скотобойню сдать.
     – М-му-у, – волнуется бурёнка.
     – Ну, а как быть? – вскидывается на неё женщина. – Большой стал, упрямый, в хлеву не помещается: выше мамки, головой мотнет, подпорки с жердями во все стороны летят. Ему простор подавай, волю. А у нас ему где?
     – М-му, – соглашается Февралька.
     – Эх, как же это ты так? – горько вздыхает женщина, тяжело перебирая ногам по широкой гладко укатанной дороге, пройдя вместе с животным почти уже двенадцать километров от деревни до районного города. – Не огуляла ты в прошлое лето, не смогла, не получилось, вот и заболела теперь, не справилась с зимней напастью, до самого лета никак не оправилась.
     – Му, – вздыхает вслед за ней и корова.
     – Нельзя тебя дальше держать, никак нельзя, – почти кричит. – Пастух в стадо не берёт, говорит – заразная, и ветеринар ругается, мол, издохнешь прям в хлеву, а выносить не станет, придется самой тебя на куски рубить, – плачет. – Ты как чувствовала, видать, последнюю телочку-то нам в феврале принесла.
     – М-му-у-у-у, – последнее, что выдыхает корова, повернув понурую голову в сторону оставшейся в воротах завода ревущей хозяйки.
     – Февралька, – шепчет та, с удивлением глядя на огромную слезину, выкатившую из черного затуманенного болезнью глаза бурёнки, послушно перебирающей тоненькими ножками вслед за молоденькой девушкой в белом халатике, уводящей её на длинной пеньковой веревке, обмотанной вокруг шеи, внутрь несуразного ржавого железного ангара.






«Солдафон»

Рукопись-черновик пятнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Валь, ты чего тут сидишь? – слегка прихрамывая на правую ногу, втискивается в тесный коридор второго верхнего этажа школы, только-только отремонтированной после освобождения деревни Горцы в Шимском районе Новгородской области, пожилой мужчина с несколькими рядами орденских планок. – Почему ты не в классе?
     – Выгнали! – отвернувшись к окну, цедит десятилетняя черноглазая девчушка, сидя на широком низком подоконнике.
     – За что это нашего солдафона снова выгнали с урока? – сдержано улыбается в усы новый директор.
     – Да, ни за что! – обиженно дует она губы. – Опять математичка двойку просто так влепила, да ещё записку мамке отправить собралась, – размазывая беззвучно катящиеся по щекам слёзы, грозит кулаком куда-то в сторону закрытой двери. – Я ей покажу… как записки таскать.
     – Кому… покажешь? – примирительно гладит малышку по растрепавшимся волосам. – Да, неужто учительнице?
     – Да при чем тут учительница? – удивлённо округляет глаза та. – Лариске, конечно.
     – А она-то тут причем? – в свою очередь дивится директор.
     – А притом! – потешно бушует маленькая. – Не хочет по-хорошему отдать ту записку.
     – Ну, а всё-таки, Валентина, – придает голосу строгий тон орденоносец. – За что тебя выгнали?
     – Иван Николаевич, – с жаром впивается ему в руку девчушка, – да скажите ж вы ей, наконец, чтоб перестала мамке записки посылать…
     – Кому ей? – лукаво улыбается пожилой мужчина. – Лариске, что ли?
     – Да причем здесь Лариска? – потешно бушует малышка. – Людмиле Васильевне, конечно! Скажите ей, что я сама уже давно немаленькая: если виновата, то сама и отвечу за себя без всяких там записок.
     – Ну, сама, так сама! – уважительно кивает мужчина. – Вот тогда сама и рассказывай, раз немаленькая, что ты там натворила: опять все наглядные пособия по математике по классу расшвыряла?
     – Угу, – опускает голову черноглазая.
     – А за что двойку поставили?… Урок не ответила?
     – Не-а, – мотает головой, не поднимая глаз.
     – Опять Вовку челюстью барана пугала? – лукаво улыбается, намекая на недавнее происшествие, когда та, достав из портфеля старую обглоданную кость, действительно напоминающую ржавый, бог весть, откуда выкопанный револьвер, направила её на соседа по парте, дабы тот поделился с ней жуть как вкусно пахнущим из его портфеля пирогом с капустой.
     – Не, – снов тяжело вздыхает, нервно передёрнув плечами…

    Тогда ей здорово досталось за её странную выходку, а самое страшное – отобрали полюбившийся кусок челюсти, найденный как-то по случаю на заднем дворе в хлеву, видно, после последнего забоя скота к февральским праздникам. Вот с того-то самого случая директор, а вслед за ним и все остальные, стали в шутку, а кто и серьёзно, называть её солдафоном.

     …– Осталось только одно, – смеётся добрый директор, – подложила чей-нибудь череп или скелет на учительский стол.
     – В портфель, – вскидывает испуганные глаза девочка. – Только ни череп и ни скелет, а всего-то лягушонка. Его кто-то в класс притащил и бросил прямо посредине, могли раздавить, а звонок уже прозвенел, когда я его заметила, вот и пришлось. А что мне оставалось делать?
     – Ну, правильно, правильно ничего другого, кроме как сунуть его в учительский стол Людмилы Васильевны.
     – В портфель, – угрюмо поправляет чернявая. – Она обычно в него до большой перемены не заглядывает, а на следующей перемене я б его потихоньку выпустила в окно.
     – По-нят-но, – с интересом глядя на собеседницу, тянет орденоносец. – А что лягушки уже проснулись?
     – Давно проснулись, Иван Николаевич, давно, ещё на прошлой неделе, на масленицу, – звенит детский голосок. – Вы разве не видели, сколько воды в канавах вдоль поля стоит.
     – Надо же, – бесхитростно смеётся директор. – Ладно, Валентина, иди-ка ты лучше домой, уроки делать, а я с Людмилой Васильевной поговорю, всё объясню и попрошу записки больше не писать, но только и ты пообещай мне, что больше никогда не будешь лазить в портфель к учителю и раскидывать школьный инвентарь.
     – Обещаю, – опустив голову, серьёзно выдыхает маленькая. – Только пусть и она мне двойки за поведения в журнал не ставит.
     – А за знания можно?
     – За знание? – удивлённо смотрит в смеющиеся глаза директора. – За знание… можно.
     – Ну вот и договорились, – протягивает широкую натруженную руку. – Беги домой, у тебя всё равно последний урок, а до дома почти час по проселочной дороге, сама расскажешь маме о нашем с тобой уговоре.
     – До свидания, Иван Николаевич, – сорвавшись с места, кричит девчушка уже с лестницы, споро уносясь прочь по направлению к большаку на соседнюю с Горцами деревню…

     Хорошо то, что хорошо заканчивается!
     Хорошо и… вовремя!
     Жаль, что так случается не всегда… и даже редко.

     …– Отец?.. – удивлённо хмурит брови девчушка, застав того в неурочный час дома. – Ты зачем… мою копилку взял?
     – Я не брал, – с трудом фокусирует на ней своё внимание невзрачный мужичонка в грязном рабочем комбинезоне и расстегнутой потрепанной телогрейке, нелепо накинутой сверху, теребя в руках длинный тупой столовой нож и небольшую закрытую банку-кеглю с узким отверстием аккурат под монету полтинника.
     – А это что у тебя в руках? – закипает от негодования черноглазая.
     – Это? – переводит тупой взгляд на перевернутую детскую копилку в своих руках, из которой по ножу ловко летит на стол одна за другой копеечная мелочь.
     – А ты, почему не в школе? – визгливо вскрикивает на неё, тяжело выговаривая слова. – Опять выгнали!.. Я вот всё твоей мамке расскажу.
     – Вот, значит, кто у меня деньги таскает, – обижено бьёт на повал полными слёз глазами малышка. – Да ты к тому же ещё и пьян… с самого утра?
     – Не твоё дело! – ревёт невзрачный, не прекращая выковыривать из копилки монетки. – Пошла вон из моего дома!
     – Твоего дома?.. – не помня себя от бешенства, кидается она на него, колошматя, что есть сил, своими кулачонками куда попало. – Этот дом МОЙ папка, на войне погибший, для моей мамки строил. Так что это мой дом, а не твой! А ты, Бумагин, кто такой?
     – Пошла вон! – не глядя, словно собачонку отбрасывает тот к печи свою падчерицу, которая, больно ударившись об угол, на секунду теряет сознание.
     – Никакой ты, Бумагин, мне не отец, – тяжело вставая, с трудом и ненавистью выговаривает слова малышка. – Ты вор и… приживала! И я не буду… больше… с тобой жить. И мамке… не дам!
     – Чего? – ревёт грязный опустившийся дядька, пугливо пряча глаза и рыская ими по полу в поисках выпавшей из рук после ссоры детской копилки.
     – Я иду в Горцы к Ивану Николаевичу, – грозно звенит её голос уже от порога, оставляя на полу густые черные капли, падающие с длинных слипшихся на затылке волос. – Он поможет мне на тебя заявление участковому написать.
     – Чего? – мотает тяжёлой головой Бумагин, невольно подавшись за падчерицей к выходу.
     – Чтоб духу твоего тут не было! – бросает она ему в лицо и опрометью несется прочь.
     –Сол-да-фон, – злобно выдыхает тот ей вслед и спешит вон… из дома…

«Валенька, Валенька,
Чуть побольше валенка.
Какая была Валенька?
Маленькая!..»




«Бабка»

Рукопись-черновик шестнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Ну, бабка, ты у нас сегодня просто умничка! – выдыхает себе под нос, сидя на малюсенькой скамеечке у небольшого садового домика пожилая дама. – Вон сколько всего успела за утро переделать…
     Она с гордостью обводит взглядом свои немудреные владения в четыре сотки из тесных грядок, прилипших к повидавшему виды огромному даже по прошлым меркам парнику в углу участка. Тот парник, сколоченный ещё мужем в советское время из старых оконных рам, да сарайчик из старых купленных по случаю досок, напротив домика, её главные владения и… праздник. С ними и жизнь веселее, да и смысл её понятнее. Уже после новогодних праздников, глубокой зимой дома в городе начинается посевная: все подоконники и столы мало-помалу занимаются саженцами, да проростками.
     – Вот, деда, погляди-ка, – мысленно обращается она к ушедшему в лучший мир пять лет назад мужу, – всё-то у меня, как и всегда, в порядке. Парник твой сыновья весной подправили, помидоры с огурцами в нём скоро первый урожай дадут, яблони в саду побелены, клубника прорежена, кусты подстрижены, лук и чеснок взошел, да и морковь со свеклой вот-вот проклюнутся
     Словно в ответ ей из-за огромной повисшей с самого утра над садом серой тучи выглядывает молодое июньское солнце, весело подмигивая сквозь пышно цветущие ветки шести высоких яблонь, высаженных ими здесь ещё в начале восьмидесятых при получении этого участка от судоремонтного завода, где она тогда работала.
     – Да-да, – улыбается она в ответ ему. – Вижу-вижу, что яблок-то в этом году будет «видимо-невидимо»… не меньше тонны.
     Невольно залюбовавшись набирающими красой деревьями, их нежно розовым нарядом и вдыхая их сладкий аромат, она украдкой вздыхает, вспомнив прошлые времена.
     – Ох, тошнёшеньки!.. – вдруг, опомнившись, вздыхает старушка. – Это ж что с такой прорвой делать-то осенью стану?
     Они с мужем всегда любили эту пору в начале июня, когда их дачный сад оживал после долгой Ленинградской зимы, становясь белым-белым, словно зима, вдруг неожиданно вернувшись, накидывала дней на пять своё теплое пушисто-снежное покрывало. Жаль только, что оно недолговечно, – вон, глянь-ка, первые причудливые узоры тонкой белоснежной шали уже легли прозрачной паутинкой на грядки. В этом году они, как никогда пышные, глубокие, словно деревенская перина, которую она привезла сюда, на дачу, почти три десятка лет назад из родной деревни, когда там… никого не осталось.
     – Ничего справимся, – улыбается она своим мыслям, – справимся. Вот достану с антресолей свою старую соковарку, – благо не выкинула, как все говорили, рухлядь прошлых времён, – и наварю сока для всех: и для детей, и для внуков, и для правнуков.
     Вообще-то не часто они все гостят у неё здесь, на старой дачке, близ платформы «Чайка» в семидесяти километрах от большого города. Обещанное шоссе и проселочную дорогу к их садовому поселению так до сих пор и не отремонтировали, да и, по правде говоря, ночевать-то здесь у неё негде: задуманный для гостей обширный пустой чердак доделать с дедом они так и не успели.
     – Ничего-ничего, – смеётся она, с прежней уверенностью и упрямством оглядывая свои владения, – скажу сыновьям, они всё подберут и отвезут в город, а уж там я как-нибудь сама, почитай ещё нестарая, всего-то девятый десяток в следующем году разменяю.
     Словно в поддержку её слов прямо над головой с конька крутой крыши дома заголосил певчий дрозд, с вишни отозвались многоголосьем суетливые синички, откуда-то со стороны сарая засвистел красногрудый, как зимний снегирь, зяблик, и в старом давно пустующем скворечнике на яблоне неожиданно зашебуршил кто-то.
     – Да неужто скворцы… вернулись, – всплёскивает она руками. – Уж пять лет, как не было, с тех самых пор…
     В черном отверстии старого птичьего домика, появляется незнакомая серая головка с лёгким рыжеватым налётом на грудке.
     – Пи-пи-пи-и, – тревожно вещает незнакомая гостья, кажется, в её сторону.
     – Ухожу-ухожу, – заторопилась бабка. – Напугала своими разговорами, на-пу-га-ла… Не стану мешать, обустраивайся, а я пока пойду сарай закрою, да полежу в доме, пережду жару.
     Нащупав за спиной прислонённую к двери клюку в виде модной алюминиевой финской раздвижной трости-тубуса, привезённой кем-то из детей ещё отцу в далёкие докризисные домайдановские времена из путешествий по Европе, она спешно встаёт и семенит по узким дорожкам, ловко лавирую между свисающими на них головками цветов.
     Птичка не унимается.
     Выпорхнув из своего домика и необычно зацепившись коготками за ствол дерева вниз головой, она продолжает тревожиться, поглядывая почему-то в противоположный угол сада.
     – Да ты ж не скворец, – дивится старушка, любуясь необычным окрасом редкой гостьи. – Ты, видать, из семейства поползней будешь. Кра-си-ва-я – тянет по слогам, – вот бы дед порадовался! Ну, устраивайся-устраивайся, а я… ухожу.
     – Пи-пи-пи-и, – словно отвечая ей, в узком отверстии скворечника появляется ещё одна серенькая головка.
     – Тук-тук-тук, – неожиданно звонко раздается характерный звук со стороны парника.
     – Ох,  – невольно выдыхает она. – Да тож дятел к нам пожаловал собственной персоной. Вот чего вы так все переполошились.
     – Пи-пи-пи-и, – в два голоса шумят оранжевогрудые на него.
     – Тук-тук, – удивлённо оправдывается красношляпный.
     – Тинь-тинь, тинь-тинь, – поддерживают их синицы.
     – Тив-тив, тив-тив, – соглашается с ними и сердитый дрозд с конька дома, зорко следящий за порядком возле своего гнезда.
     Дятел, покрутив носом в разные стороны, недовольно улетает прочь.
     – А-ах, Боже мой, – смеётся пожилая дама, глядя, как вся честная пернатая компания её сада, успокаивается и возвращается к своим повседневным делам. – Прогнали-таки незваного гостя. Ну, мо-лод-цы, молодцы, нечего сказать, а раз так, то теперь давайте-ка сами справляйтесь со всеми вредителями на моем подворье.
     И довольная подсмотренным событием бабушка весело семенит по узенькой дорожке к своему сарайчику, неспешно переключаясь на свою прежнюю нехитрую задумку.
     – Так, и зачем это я пришлёпала-то сюда? – вздыхает, осилив неблизкий путь в два десятка шажков от дальнего угла дома.
     – Ох!.. – вскидывает брови. – Так ведь я ж сарай собиралась закрыть, а ключ с замком на столике оставила.
     – Вот же ты, бабка, бестолковая, – беззлобно ругает с себя.
     – Дурная голова ногам покоя не даёт, – невольно улыбается, вспомнив старинную мамину присказку. – Ну, вот и шагай теперь обратно, шагай.
     – Пи-пи-пи, – звенят ей со стороны скворечника оранжегрудые.
     – Ах, вы, тошнёшеньки, – радуется им она, упрямо преодолевая намеченный маршрут в обратном направлении.




«Крестный ход»

Рукопись-черновик семнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     Сельская хорошо нахоженная среди глубокого метрового снега дорога между деревнями Горцы и Верещино Шимского района Новгородской области.
     Середина пятидесятых.
     Начало весны.
     Суббота.

     …– Валька, что делать-то… станем? – пугливо оглянувшись и поправив выбившиеся из-под огромного пухового платка светло-русые волосы, спрашивает подругу девчушка, лет четырнадцати-пятнадцати.
     – Да отстань ты, Клавка, – что делать? что делать? – да ничего… не делать, – почему-то сердится чернобровая, блеснув темно-карими глазами, также настороженно глянув по сторонам.
     – Да как же…. ничего? – округляет глаза первая. – Мамка убьёт, коль в назначенный час на крестный ход не явлюсь.
     – А коль в школу на танцы, что Ольга специально в это время устроила, не явишься, – режет вторая, – я тебя сама первая из комсомола попру.
     – Ну, вот!.. – чуть не плачет светло-русая. – Ты же у нас комсорг, умная, придумай что-нибудь, поговори с Ольгой Андреевной по-человечески, пусть она меня на полчасика отпустит?.. А я, честное слово, обойду кружок другой вокруг церкви с родителями… и тут же назад.
     – Как же… поговори с ней… по-человечески, – безнадёжно вздыхает кареглазая. – С нашей директрисой о Боге разве можно, у неё ж на Нём пунктик – с войны ни отец, ни муж не вернулись! – вот она и озлобилась, часовню в Верещено закрыла, мол, рассадник тлетворного влияния на умы, а теперь и за церковь Знамения в Горцах взялась.
     – Да разве ж можно в людских бедах Его винить?.. Ни у одной у неё с войны родные не вернулись.
     – Ни у одной, – тихо соглашается комсорг, незаметно смахнув слезинку с глаза.
     – Ну, так, может, придумаем что? – с надеждой в голосе молит первая. – Может, я заболела, температура поднялась… иль живот прихватило?
     – А про остальных… что скажем? – снова сердится вторая. – Думаешь, одну тебя мамка на крестный ход для встречи Пасхи гонит?
     – И тебя тоже? – округляет глаза светло-русая.
     – А ты как думала?
     – Думала, что баба Дуня, как и Ольга, на Бога сердится.
     – Как же, жди!
     – Так ведь у неё, у вас… батька не вернулся.
     – Не вернулся, – дрожит голос кареглазой. – Да у неё с Ним, – добавляет громко, уверено, упрямо тряхнув головой, – свои счеты, мне неведомые.
     – И что ж нам делать-то? – с надеждой заглядывает подруге в глаза Клавдия. У неё, слава Богу, в семье все живы и здоровы: отец – инвалид с детства, на фронт не попал, вот только во время оккупации оказался старостой деревни, – должен был кто-то быть! – за что уже оттянул свою весьма непочётную лямку в местах… отдалённых.
     Впрочем, в деревне за это на него зла никто не держал, так как не было на нём крови односельчан, да и вообще… никого не было. Многих, волей судьбы прибившихся к деревне во время военного лихолетья, отстав от своих частей, обозов, эшелонов, спас от вездесущих полицаев, набежавших вдруг в их края отовсюду, будто мухи на… по большей части из западных окраин некогда огромной и единой страны.
     – Знаешь, что?.. – вдруг озорно загораются глаза комсорга. – А давай-ка мы с тобой, часы в холле школы на полчасика назад переведём, а за это время вечером все по очереди к храму и сбегаем на пять минут, благо он в двух шагах от нас находится.
     – Здорово придумано! – загораются глаза подруги. – Да у директрисы, кажется, свои часы имеются.
     – И что того? – азартно усмехается Валентина. – Они ж у неё не ходят… почти, для красоты носит, а сама то и дело к школьным сверяться бегает.
     – И правда бегает, – робко радуется Клавдия. – Да только полчаса это много, не поверит, заподозрит неладное, ещё и на тебя, как главного возмутителя спокойствия подумает.
     – Ничего и не подумает, – беззаботно парирует комсорг. – Бежим, говорю, быстро обратно, пока в школе никого нет, а до вечера Ольга сама свои часы сотни раз ещё подправит.
     – Пожалуй, так!– радуется подруга, и они круто меняют курс…

     Суббота.
     Начало весны.
     Середина пятидесятых.
     Сельская хорошо нахоженная среди глубокого метрового снега дорога между деревнями Верещино и Горцы Шимского района Новгородской области.




«Кошатница»

Рукопись-черновик восемнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Да-а-а, дела-а, – удивлённо тянет молодая девушка в белом халате, выходя из-за тяжелой неказистой двери старого одноэтажного деревянного дома-барака на Загородной улице в пригороде Ленинграда, оказавшись здесь в составе, Бог весть кем вызванной, бригады санэпидемконтроля.
     – Что там?.. Что там?.. – неистово прыгают вокруг неё хороводом малыши-дошколята, запрудившие в бывших довоенных общежитиях судоремонтного завода, кажется, всё и вся пространство вокруг…

     Эх! – и  до всего-то им есть дело!
     И всё-то им нужно увидеть своими глазками, потрогать ручками, послушать ушками, сунув свои шаловливые любопытные носики-курносики во всё и вся вокруг них.
     И откуда их только тут так много взялось?
     Впрочем, чего удивляться-то, теперь, в начале третьего послевоенного десятилетия довоенные бараки, мало-помалу перестроив, превратили во вполне себе комфортабельные отдельные комнатки-квартирки со своим собственным печным отоплением, верандой и удобствами для естественных надобностей во дворах. И заселили семьями лимитчиков, активно прибывающих в большой город из различных уголков «великой и необъятной» страны по призыву Ленинского Комсомола. А у них, у молодых… и неравнодушных, во все времена, несмотря на любые житейские обстоятельства, всегда достает сил и желаний просто жить, не тужить на полную катушку, а значит и… детей рожать – куда ж без них? – чтобы всё у них повторилось сначала.
     И это здорово.
     Эх, братцы, как же это здорово!
     Разве не так?
     Никто не ждёт ни каких там пособий, помощи, лучших времен и условий, а просто и незатейливо живёт и делаёт то, что и должен делать, то, что ему предначертано природой-матушкой, Богом, если угодно.

     …
     – Вот же, саранча, – беззлобно отбивается от них та. – Да, ничего, ничего интересного там, кроме больных кошек, нет.
     – Каких, ещё кошек? –басит тучный мужчина, из любопытства заглянувший сюда на гомон ребятни из соседнего двора.
     – Наших, наших… кошек, – галдят те, перекрикивая всех и, действительно, кажется, заполняя собой всё пространство у незатейливого крыльца.
     – Да каких ваших-то, каких?.. – сердится дядька в круглых докторских очках, выбираясь вслед за девушкой в белом халате из злополучной квартиры наружу. – У старой ведьмы одни полуживые доходяги доживают свой век, едва двигаются.
     – Это наши, наши, – галдят малыши. – Их бабе Любе со всей округи приносят, а она их…
     – Да кто, кто приносит-то?.. – бушует доктор. – Кто?..
     – Да, кто придется, – выглядывает на шум из двери соседнего крыльца молодая женщина, – соседи, знакомые, все подряд.
     – Тетя Валя, тётя Валя, – защебетали хором детишки, – скажите им, что это наши кошки, наши.
     – Да замолчите же вы, наконец, оболтусы, – устало цыкает на детей доктор-санитар, – ну ничего из-за вашего галдежа не слышно.
     – Скажу, всё скажу, галчата, не шумите, – улыбается им Валентина. – Бегите-ка пока в песочницу, взрослые и без вас разберутся.
     – Да-а, разберутся, – тянет один из них, самый шустрый, чернявый, с живыми серыми глазами. – Сдадут наших кошек на мыло, как в прошлый раз, и всё разбирательства…
     – Не дадим в обиду, не дадим, – шумит с новой неистовой силой вслед за ним детвора.
     – Никто никого не заберёт, – уверенно гасит шум молодая хозяйка. – Ну-ка, Лека, марш, говорю, в песочницу, – это она уже своему, сероглазому, – и всю ораву свою с собой забирай.
     Испуганная малышня, лишь заслышав строгие нотки в голосе мамы их заводилы, разом покидает поле, развернувшейся было битвы за братьев своих меньших, оставив взрослых в полном покое.
     – Ну, слава Богу, – радуется санитарка. – Лихо это вы с ними справились, – восхищённо разводит руками, – а то у меня аж голова кругом пошла, а тут ещё… эта напасть.
     – Что случилось-то тут у вас? – улыбается навстречу молодая хозяйка. – Расскажите толком.
     – Поступил сигнал, – многозначительно поднимает палец старший, поправив съехавшие на нос очки, – зов о помощи, так сказать, ликвидировать рассадник антисанитарии в жилом секторе трудящихся.
     – Ах, ты, тошнёшеньки! – возмущённо взмахивает руками Валентина. – Опять, значит, кому-то кошки бабы Любы помешали?
     – Да если б кошки, миленькая, – горестно качает головой молоденькая санитарка. – Пишут, мол, она сама умом тронулась, антисанитарию на всю округу развела, несмотря неоднократно выписанные предупреждения.
     – Да где ж, где вы тут антисанитарию-то нашли?.. – яростно вступается за старушку мамочка. – Вот в прошлом году, когда всё её домашнее подворьё по такой же кляузе в вашу «кутузку», – кивает в сторону грузовичка с красным крестом, сиротливо вставший на улице, напротив их дома, – забрали, ту, действительно, такое началось. Крысы со всей округи в наши подвалы ринулись: на земле, чай, живём у пруда в деревянных домиках с нулевым фундаментом, давно под землю ушедшим. Вот где антисанитария! Мы ж тогда всей улицей наших кошек вызволять ходили, да опоздали малость, увезли их куда-то, говорят, на мыло-варку. А, вы говорите?.. Видели бы их гнёзда прямо в стенах. С тех пор мы и подбираем по всему городу бездомных кошек, да котов, и сюда, бабе Любе, на лечение носим.
     – Да зачем же ей-то, кошатнице? – давит интеллигент в очках. – Она же у вас совсем ненормальная: после стольких предупреждений опять за старое взялась.
     – Сами вы… ненормальный, – парирует молодая хозяйка. – Наша бабушка Любушка, здесь, на Ораниенбаумском плацдарме, почитай всю блокадную вахту – с сорок первого до сорок четвертого! – от звонка до звонка на стапелях судоремонтного завода наравне с мужиками простояла. А служба-то здесь, в двойной блокаде Ораниенбаумского плацдарма, почитай, что в два раза трудней, чем на большой земле, протекала.
     – Как так? – невольно выдыхает санитар.
     – Про Ладожскую дорогу жизни слышали?..
     – Конечно.
     – Так вот, чтобы сюда, в Ломоносов, провизию доставить, машинам приходилось ещё одну, малую дорогу жизни… – горят глаза Валентины, – по льду Финского залива из осаждённого Ленинграда выдюжить. Бывало неделями ни одной машины не доходило до них. Вот люди тут и перебивались кто как мог, как придется, рассказывали, что они тогда с подругой и выжили-то лишь благодаря кошкам.
     – Как это, благодаря?.. – вскидывает полные слёз глаза молоденькая санитарка.
     – А так, – украдкой обернувшись в сторону детей, понижает голос мамочка. – Приманивали их к себе в комнату погреться, а после… – шепчет, – съедали.
     – Ах! – тут же горестно вырывается у девушки.
     – А как вы думали? – сверкают глаза заступницы. – И не такое, говорят, было тогда, – качает головой. – Так вот теперь, она просто так мимо кошки пройти не может: кормит их, лечит, домой приносит. А мы все… помогаем ей в этом: кто молоко, кто рыбу, а кто просто кашу в свой подвал в миске ставит, а те через воздуховоды приходят за едой, крыс и мышей отпугивают, ловят.
     – Здорово, – дивится доктор.
     – То-то, здорово, – продолжает Валентина, – так что знайте: не дадим в обиду ни тетю Любу, ни её кошек.
     – А заявление напишите? – радостно восклицает девушка-санитар.
     – Лучше коллективное, – по-деловому подхватывает бывалый хранитель порядка.
     – Конечно, напишем, – за всех отвечает подоспевшая на шум из соседнего дома-барака соседка, тетя Нина.
     – И мы… все подпишем, – радуется тучный сосед, с интересом прослушавший, по-видимому, неизвестную ему историю.
     – Я сейчас, – звенит кареглазая хозяйка, убегая в дом, – ручку и бумагу принесу.
     – И мы, и мы подпишем, – галдят малыши-дошколята, родившиеся здесь, на Загородной улице в пригороде города-героя Ленинграда в самом начале третьего послевоенного десятилетия, незаметно для всех вновь оказавшиеся здесь в центре событий…





«А ля гер ком а ля гер»

Рукопись-черновик девятнадцатого рассказа в книгу: «Мамины рассказки».
Критика и найденные орфографические и стилистические ошибки в тексте приветствуются, которые прошу направить администратору группы «Питер из окна автомобиля» на любом удобном ресурсе (ВК, ОК, ФБ), либо оставить прямо под текстом.


     …– Ну-у пойдём, что ли? – с сомнением тянет молодая женщина лет тридцати-тридцати пяти, обращаясь к мужчине, по-видимому, мужу, почти до глаз укутавшись в невзрачную бледно-белую медицинскую маску. – Пятнадцать минут уже точно прошло.
     – Да какой там прошло? – испуганно вскидывает тот глаза, лихорадочно горящие на таком же, как у неё, скрытом маской лице. – Ещё и пяти-то минут не минуло, после укола, а сказали посидеть здесь, напротив процедурного кабинета, не менее часа… на всякий случай.
     – Да что ты выдумываешь-то, – вяло парирует жена, – медсестра говорила минут двадцать-тридцать… по самочувствию.
     – Вот именно… по самочувствию!
     – А что с твоим самочувствием такого… особенного?
     – Ничего… – удивлённо смотрит на неё, – пока ничего.
     – Ну, вот! – утвердительно кивает и разводит руками женщина. – Чего ж тогда?.. Сделали уж теперь… прививку эту, решились-таки, никуда из нас по любому не денется: хоть сиди, хоть не сиди.
     – Не денется,– вяло соглашается. – А вдруг плохо в дороге станет?
     – И что с того?.. Не умрём же.
     – Кто-о-о знает? – многозначительно тянет. – И зачем тогда просят посидеть?
     – Да так просто просят, – жмёт плечами женщина, – на всякий случай, чтоб снять с себя ответственность.
     – Кто-о знает? – снова тянет. – В любом случает посидим ещё полчасика, целее будем.
     – Ладно, – неохотно соглашается та, – посидим… минут десять-пятнадцать, но не больше.
     – По самочувствию… – было, снова затягивает свою песню пациент.
     – Ох, тошнёшеньки!.. – случайно перебив его, шумно выдыхает пожилая дама…

     Она, как раз, в тот момент завершала своё неспешное приготовление к выходу из поликлиники, с большущим трудом поднимаясь с неудобной низенькой скамейки, не позволившей ей, хотя б чуть-чуть подтянуть к себе, у означенного выше кабинета, не сгибаемые в коленях ноги. Немалый труд, между прочим, встать в таком положении, а уж тем более снять с себя бахилы, надеть верхнюю одежду, заново устроить до чёртиков надоевшую маску на лице, уложив попутно документы в сумку, нащупать упавшую с пола крючковидную палку-тубус, доставшуюся ей пять лет назад в наследство от мужа.

     – Ну, вы, молодые люди, посидите, конечно, посидите, вам торопиться некуда, у вас вся жизнь впереди, а я мало-помалу поковыляю, пока со второго этажа спущусь, как раз те пятнадцать-двадцать минут и минуют.
     – А как вы себя чувствуете, бабушка? – с интересом спрашивает молодая. – Голова не кружится?
     – Да она всегда кружится, на то и голова, – улыбается в ответ дама, – дело привычное, в колхозе, бывало, мешки с картохой натаскаешься, да рожь в молотилку с рассвета до рассвета покидаешь, ещё и не так закружится. А, теперь, вона лестницу пока на моих ходулях осилишь, давление три раза подскочит и четыре упадёт
     – И как же вы с этим?
     – Да если на всё это внимание-то обращать, то и вовсе времени не останется, – шутит старушка, – торопиться нужно, успеть.
     – Что успеть, бабушка?
     – Как что, милая?.. Жить успеть, жить нужно: весна на носу, дел невпроворот, а тут ещё эта пандемия чёртова, вот и пришла сделать прививку от неё.
     – И не страшно вам было её делать?
     – Ах, тошнёшеньки, – снисходительно глядя на молодежь, смеётся дама, неторопливо семеня к выходу, – как там у вас теперь говорят: «На войне, как на войне».
     – «А ля гер ком а ля гер»! – смеются те, вставая и семеня вслед за ней к выходу…
18.02.2021г.



Эпилог к книге «Мамины рассказки»

                ***
               Всё это случилось
               Когда-то и где-то,
               Но быстро забылось,
               Мол, песня пропета,
               Но время вернулось,
               Словами пролилось,
               И, кажется, юность
               Снова случилась,
               Она полетела
               По строчкам, по буквам,
               И просто без дела
               Явилась под утро,
               Когда все устали
               Не верить что верность
               Сильнее с годами,
               Что честная Вечность
               Её не забудет, –
               Ничто не забыто! –
               И радость пребудет,
               Не прячась, открыто.
26.02.2021г.