Андрей и Эри-3

                «КАРТИНА»

               
              Мельком взглянув на обнажившийся холст, Эри присела. Так бывает, когда мы ещё ничего не видим, не понимаем, что там, но некая сила уже поражает нас, полностью подчиняя нашу волю своей власти.

              Изображение на холсте, на первый взгляд, можно было принять за пейзаж: тяжёлые свинцовые тучи, подсвеченные снизу багряным закатом, теснясь и расталкивая друг друга, уходили за горизонт, обозначенный яркой красной полосой, проходящей слева направо через весь холст. Лента заката, была настолько яркой в сумраке колорита картины, что в первые минуты резала глаза, от чего всё остальное превращалось в красно-коричневую массу и разобрать сюжета было совсем невозможно.

            - Сейчас, я включу ещё одну лампу. – произнёс Арсеньев, нажимая на кнопку.   

              А вот теперь всё вставало на свои места. Отсюда, с высоты холма пред нами раскрывалась достаточно безотрадная картина: это была иссушенная солнцем земля, местами потрескавшаяся, напоминающая собой пустыню Гоби. И оттуда, почти из-за самого горизонта, сюда к нам тянулась вереница понурых людей. Да это были люди, но многие из них были без лиц, а у некоторых были обозначены только намёки на части лица, но всё равно – в этих силуэтах угадывались фигуры людей. Они шли цепочкой: один за другим. У некоторых, но таких было мало, головы были повёрнуты в сторону, но и то, казалось, что они боялись этого, зная, что в любой момент, могут быть призваны к порядку. На первом плане можно было различать и лица: они были усталыми, изнеможёнными от долгого изнурительного пути и выражали собой обречённость и в тоже время – безразличие.

              Здесь, на холме, разыгрывалась основная драма. Кто-то не хотел продолжать путь, видно осознав, что он ведёт в никуда, и решал вырваться из этого зловещей цепочки, но вязкие путы, напоминающие вытянутую жвачку, окутав всю фигуру, возвращали его на место, а идущие первыми, безропотно поворачивали налево и было видно, как они срывались с обрыва вниз и липкая темнота поглощала их тела…

            - Арсеньев, а ты гений?! – воскликнула ошеломлённая Эри.

              А он уже накрывал картину своей холстинкой – подальше от чужих глаз и его подруга не была для него исключением. Творчество – это интимный процесс, куда нет входа никому, кроме творца, пока тот не поставит точку и не посчитает, что она закончена, только он вхож в эту святая святых. А почувствовать этот миг, когда с уверенностью можно сказать – всё, закончено - это уже и есть высший пилотаж!  Вот именно в этот момент можно отбрасывать кисть в сторону и полностью опустошённым валиться на диван и долго без единого движения лежать на там, глядя в одну точку. Андрей хорошо знал со студенческих лет – незаконченную вещь лучше не показывать. И этот закон он усвоил для себя на всю жизнь. Только закончив картину полностью, можно будет спокойно вздохнуть и перевести дух.

              Эри это тоже хорошо знала и не протестовала никогда. Она не слыла жеманницей или кокеткой, чтобы театрально закатывать глаза к верху, при этом, водить пальчиком, придавая себе вид знатока. Она хорошо понимала, что лучше не лезть в чужое пространство с дежурными комплиментами и необдуманными высказываниями. Сейчас, в кого не плюнь, у всех свое мнение – круто, клёво, отстой, а ещё хуже – как миленько… Она чётко знала, что Арсеньевская картина относится к тому типу работ, о которых не говорят, слова в данном случае излишни.  О таких картинах можно просто молчать, да и то в сторонке, опустив глаза в пол и это многозначительное молчание скажет намного больше, чем всякие там мышиные восторги и восклицания, - вместе взятые.

              Затем пили чай. Арсеньев смотрел на Лену и думал о том, как же хорошо ей пришлось это имя - «Эри», ставшим таким привычным и главное, -  совершенно правильно рисующим её образ.

            - Эри, не обижайся на меня. Я переполнен самых добрейших чувств к тебе. Ты для меня важнее, чем друг и единомышленник. Ты для меня больше чем женщина! Я даже не знаю кем ты являешься для меня, и я это чувствую…

              Тут Андрей замолчал, вглядываясь в испуганное лицо девушки. Он не мог подобрать правильные слова. Они не должны были обидеть её, с одной стороны и в тоже время не окрылить чисто в женском плане, с другой. Вот, как объяснить, необъяснимое? Те чувства, которые он испытывает к ней не укладывались в обыденное понимание: «ты мне, - я тебе, пошли вместе?!»

            - Ты…, ты… моя муза! В самом высоком понимании этого слова… ты мне просто… нужна. Мне без тебя трудно. Вполне достаточно того, чтобы ты приходила, была рядом и этого вполне достаточно, чтобы я смог творить чудеса!

              Он встал. Подошёл к ней – обнял. Она трясущейся рукой поставила свою чашечку на стол. Крепко обхватила его руками, прислонившись разгорячённой щекой к его груди. Взглядом преданной собаки посмотрела на него с низу вверх… в этом взгляде было всё, и он это хорошо понимал. Она была готова на всё ради него, не осознавая, при этом, главного – почему? Может это и есть то, что многие продолжают обозначать, таким уже примелькавшимся словом – любовь?!

              Всматриваясь в глаза девушки, Арсеньев понимал, почему они так притягивают к себе. В них была преданность, просто щенячья преданность и, что самое главное – безропотность, чего так не хватает женщинам. От чего они многое теряют, становясь «самостоятельными» и, что ещё хуже, -  уравнивают себя с мужчинами. Ведь именно это «неравенство»: прежде всего слабость и беззащитность женщины, была самым притягательным звеном двух таких разных, но неумолимо влекущихся друг к другу, существ.

              Но этого всплеска эмоций у Арсеньева хватало ненадолго. Он вдруг остывал, становился прохладным, уходя опять в свои мысли, которые постоянно посещали его, не давая спокойно воспринимать окружающий мир. Ну, а как по-другому, если из головы не выходила картина, которая всё время жила в нём, волнуя его и предлагая всё новые и новые варианты её окончания.

              К своим ещё немногим прожитым годам он подошёл умудрённым жизненным опытом «старцем», когда его однокашники по институту расползлись по разным конторам делать деньги, он бросил всё и приехал в это захолустье искать себя?! А что, красиво сказано, но прежде всего это побег от так надоевшей действительности, которой он наелся сразу и больше, чем надо. Достаточно было пару лет, чтобы раскусить этот бутафорный орех, который сверху блестел позолотой, а внутри отдавал гнильцой.

              Это постоянная погоня за выставками, чтобы вступить в Союз художников. Потом вступив, участвовать в тех же самых выставках. Зачем? Чтобы несколько зевак за день зашли почесать свои затылки и сказать: «Ну, да, конечно, это не Репин, но в то же время?!» И всё… а потом лишь одинокие картины на стенах ожидающие своих избранников. Которые ещё не родились, наверное, а может и не родятся уже никогда: новые Третьяковы, Мамонтовы, Морозовы… – век ни тот.

              На открытии одни и те же люди, одни и те же слова, поступки, телодвижения, улыбки, тосты… ну, а как без фуршета, на котором можно набраться сполна, а потом открыто высказывать всем, то, что ты о них думаешь. А за спиной в это время слышать: «Этот неоперившийся юнец без крыльев, а уже летать хочет. Не рано ли? Может щёлкнуть его полбу немного, чтобы не высовывался, обрати внимание – курица, - курицей, а ястребом смотрит.»

              И потом выступления у микрофона. Похвала сверх меры одних и полное забвение, тех, кто выбивается из основной линии, кто хочет по своей дороге следовать и свою песню петь. Как Арсеньеву в такой атмосфере сосуществовать прикажешь? Когда он с детства свой особый характер имеет: если все влево повернули, то он обязательно вправо пойдёт...  «толпизм» ему всегда поперёк горла стоял. Состояние стада – ни его стихия. Он всегда одиночкой был. Нравится это кому-то – нет, это его не волновало, а шишки на лбу не успевали заживать.

              Арсеньев погасил свет. Луна тут же на полу отпечатала крынку с кистями и силуэт кота, смотрящего на звёзды. Комната погрузилась в голубой молочный сумрак.

            - Как я любил в детстве в лунную ночь смотреть в небо. Я ложился на пол в том месте, куда падал свет луны. Поворачивался к ней лицом и любовался этим сказочным диском, представляя себя там наверху, блуждающим по её поверхности. Конечно, я с самого детства был романтиком. Жил в придуманном для себя мире, где всё устроено по твоим фантазиям. Но прошло время, и чем дальше живёшь, тем больше перед тобой открываются реалии жизни, и они совершенно не совпадают с придуманным миром детства.

              Через некоторое время Эри и Арсеньев были в постели, полностью умиротворённые и успокоенные. Кот примостился в ногах, постоянно о чём-то мурлыча, фыркая и переворачиваясь с боку на бок. Арсеньев лежал на спине, внимательно разглядывая потолок, где видел свою картину, которая постоянно двигалась, меняя колорит с багрово-коричневого на нежно-голубой, на такой, каким был сам потолок. И мир ему уже не казался в таком жутком свете, каким был представлен на картине. А может быть, и не всё так плохо – думалось ему.

              Эри смотрела на Андрея и, чтобы опять не думать об одном и том же, запускала в сознание фразы, которым тут же находилась рифма и они складывались в стихи:

«Снова мы в небе, теперь, - голубом,   
Небе признанья, любви и покоя.
Нам безразличны тайфуны и войны.
Всё безразлично – мы снова вдвоём.
Там, на Земле, в полутемной квартире,
Мирно спит кот между вазой и книгой.
Чайник пузатый устал на всех злиться.
Может нам взять и пожениться.
Давай, лучше завтра! Скорее наутро?!
Сейчас, будем спать! И это так - мудро!»

               
                Март 2021 г.+к