Ю. Пахомов. Гос. границу переходить запрещается

Юрий Николаевич Носов (псевдоним – Юрий Пахомов) родился в 1936 г., закончил два факультета Военно-медицинской академии, служил на подводных лодках и надводных кораблях Черноморского и Северного флотов. В период с 1976 по 1987 гг. – Главный эпидемиолог ВМФ страны. Вложил значительный вклад в организацию противоэпидемической защиты сил флота в современных морских операциях, в совершенствование организационно-методической и издательской деятельности.
Ю. Н. Носов является автором и соавтором более тридцати научных работ. Удостоен звания Изобретатель СССР. Участник военных действий в различных «горячих точках». За заслуги перед Отечеством Ю. Н. Носов награжден орденом Красной Звезды и многими медалями.

Службу в ВМФ совмещал с литературной деятельностью. Член Союза писателей СССР с 1979 года. Автор многих  книг, среди которых «К оружью, эскулапы!», «Драконова кровь», «Введенский канал», «Дерево духов», «После шторма», «В поисках двойника» и другие. Отдельные его произведения переведены на языки ближнего и дальнего зарубежья, экранизированы. Наиболее известен фильм «Послесловие», поставленный на студии «Мосфильм» режиссером Марленом Хуциевым. Вот уже более двадцати лет фильм не сходит с экрана. Фильм отмечен на Фестивале в Локарно и получил приз – Золотой ягуар.
Юрий Николаевич Носов (Юрий Пахомов) занимался активной общественной деятельностью в Союзе писателей, избирался заместителем председателя ревизионной комиссии СП РСФСР (1989 – 94 гг.), Секретарем правления СП России (1984 – 2004 гг.), член Высшего творческого совета СП России (с 2004 г.)

Произведения писателя публиковались в журналах: «Знамя», «Москва», «Наш современник», «Звезда», Север», «Кубань», «Воин России», «Двина», «Белый пароход», «Южная звезда» и другие. Лауреат Международных и Всероссийских литературных премий.






                ГОСУДАРСТВЕННУЮ ГРАНИЦУ ПЕРЕХОДИТЬ ЗАПРЕЩАЕТСЯ



Памяти моего отца старшего политрука Носова Николая Михайловича, погибшего в 1941 году на Западном фронте. Место захоронения неизвестно.

«В 3 часа 30 минут Коробкова вызвал к телеграфному аппарату командующий округом и сообщил, что в эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. Но категорически предупредил, что на провокации мы не должны поддаваться. Наша задача – только пленить банды. Государственную границу переходить запрещается…»

Сандалов Л. М. Пережитое


1


Июнь стоял теплый, безветренный, иногда набегало облачко, осыпаясь мелким духовитым дождем, и тогда над городком Береза-Картузская зависала радуга. Лужок перед казармами, где размещались штаб и личный состав 205-й моторизованной дивизии, густо облепили одуванчики, а трава была настолько ярко-зеленой, что, казалось, красноармейцы подновили ее эмалевой красочкой.
16 июня 1941 года старший политрук Сергей Михайлович Гостев встал рано, нужно было побриться, выгладить гимнастерку, подшить свежий подворотничок, наскоро перекусить и в семь тридцать быть у казармы – за ним должен был заехать капитан Чепурнов.
Иван Павлович Чепурнов со своими мотоциклистами отправлялся на станцию Тевли получать новую технику и обещал подбросить Гостева в штаб корпуса. Сергея срочно вызывал к себе начальник политотдела корпуса полковой комиссар Носовский. Гостев перекинул через плечо полотенце, взял золлингеновскую бритву, мыло, помазок и отправился в умывальник. Чуть ниже среднего роста, широкоплечий, спортивный - крутил на турнике «солнышко», имел разряд по лыжам, - Гостев нравился красноармейцам. Подразделения моторизованной дивизии размещались в трехэтажных казармах, построенных русскими военными инженерами еще до революции. Крепко сложенные из красного кирпича здания, с широкими коридорами и просторными спальными помещениями, что позволяло быстро поднять бойцов по тревоге. В тридцатые годы поляки устроили в казармах  концентрационный лагерь для политических заключенных. Кто-то распустил слух, что по ночам в казарме бродят призраки замученных узников.
Однажды ночью Гостев проснулся от грохота и жуткого крика, выхватил из-под подушки наган и выбежал в коридор. У пирамиды с оружием сидел на корточках бледный, перепуганный часовой, винтовка лежала рядом, на полу валялся опрокинутый питьевой бачок, расплывалась лужа.
-Что случилось?
-Привидение, - сложил дрожащими губами часовой, совсем мальчишка, из недавнего призыва. Гостеву стало жаль пацана:
-Привидений не бывает, - улыбнулся он, - бывают глупые шутники. Встань, верни бачок на место, вытри пол. Я пока вместо тебя займу пост. И чего ты испугался?
-Оно белое, большое и воет.
-Воет… Какой-то дурак натянул простыню на швабру, а ты… Как фамилия?
-Огурцов… Ваня.
-Нужно отвечать по-уставному: красноармеец Огурцов, такой-то роты, такого-то взвода!
-Виноватый я, - подбородок у Огурцова задрожал, и он заплакал.
-Отставить! Ты, Иван, мужик крепкий, вон какой вымахал, защитник Родины и боец исправный. Докладывать никому не буду, а с хулиганом разберусь. Комсомолец?
-Никак нет. Деревенский я, до райцентра, считай, двести верст, лесной кордон.
-Все, забыли. Действуй, Огурцов, - Гостев улыбнулся, а про себя подумал: «Вот бы сейчас кто-нибудь из проверяющих командиров нагрянул. Я – в трусах, а часовой, бросив винтовку, пол моет. Кино, да и только».
Гостев в феврале 1941 года был направлен в Березу-Картузскую, где формировалась 205-я моторизованная дивизия, входившая в 14-й механизированный корпус. Сергей был убежден, что в его назначении в мотодивизию сыграл роль один, на первый взгляд, незначительный эпизод. В начале февраля он читал лекцию о международном положении начсоставу 42-й стрелковой дивизии, размещенной в ту пору в казармах в Березе-Картузской (затем дивизию перевели в Брест). После лекции он вышел из штаба дивизии, огляделся. Начальник политотдела обещал отправить его в Кобрин с оказией. Когда она будет – неизвестно. Весна пришла ранняя, тихая. С крыш капало. Неподалеку стояла черная «эмка». Капот задран, молоденький водитель в широченной шинели возился с мотором. По тротуару нетерпеливо прохаживался плотный, крепко скроенный полковник с черными петлицами танкиста. Фуражка сдвинута на лоб, узкое носатое лицо сурово.
-Степанов, долго ты еще будешь ковыряться? Меня командарм вызывает.
Красноармеец покраснел и беспомощно развел руками. Гостев подошел к «эмке», спросил у водителя:
-Что тут у тебя?
-Никак в толк не возьму. Заводится и сразу глохнет.
-Пододвинь сумку с инструментом, дай ветошь. Свечи проверял?
-Вроде.
-Вроде…
Через пять минут машина завелась. Мотор работал ровно. Полковник с интересом посмотрел на Гостева и с усмешкой спросил:
-Старший политрук, ты что, кудесник?
-Какой из меня кудесник? Просто раньше автослесарем работал. Понимаю в моторах. Мне что дизель, что бензиновый движок все одно.
-И права есть?
-Конечно. Даже на вождение строительной спецтех-ники, в основном немецкого производства. Бронемашины тоже водить приходилось.
-Заливаешь?
-Зачем?
-Тогда скажи, почему тебя в пропагандисты потянуло?
-Так уж вышло. Вы на Кобрин?
-Да, в штаб армии.
-Не подбросите?
-Садись. Степанов, поехали, смотри, не угробь нас по дороге.
Когда, побуксовав в снежном крошеве, выбрались на шоссе, полковник сказал:
-Давай знакомиться, старший политрук Филипп Федорович Кудюров.
-Гостев Сергей Михайлович.
-Давно служишь в Кобрине?
-С мая сорокового.
-А раньше где?
-Осенью тридцать девятого призвали и после спецподготовки на Карельский перешеек. Семидесятый лыжный батальон, политрук лыжэскадрона. Воевал всего ничего. В первом же бою ранили.
-Погоди… Гостев, Гостев… Фамилия у тебя запоминающаяся. Это не о тебе писали в «Красной звезде»? Как ты финский дот подорвал, а твои хлопцы штурмом взяли укрепрайон у какого-то там озера. Может, однофамилец?
-Я вроде… Статью не читал, в ту пору в полевом госпитале валялся.
-Скромняга! Боевой орден получил?
-Так точно.
-Я бы тебя в дивизию взял, автотранспортным батальоном командовать, да разве у политработников отобьешь?
Тогда Гостев не знал, что полковнику Кудюрову поручено сформировать 205-ю мехдивизию.
Перевод его не обрадовал. Семья – жена и сын - в Кобрине, от Березы-Картузской до Кобрина по спидометру  пятьдесят шесть километров, а не наездишься, виделись редко. В апреле-мае дивизия приняла основную массу личного состава, и работы у всех прибавилось: распределить по подразделениям, принять оружие и технику, накормить, организовать быт и досуг. Казарменного фонда не хватало, командиры с семьями снимали комнаты в городке, местное население сдавало жилье неохотно. Гостев жил при казарме в крошечном кабинете, спал на старинном, похожем на саркофаг диване.
Начальник политотдела дивизии лежал в госпитале в Бресте. Должность его заместителя по политпропаганде оставалась вакантной, Гостеву приходилось крутиться, исполняя и их обязанности, мотаться то в Брест, то в Могилев, то в Минск, в штаб округа. Он хорошо знал обстановку, и многое удивляло его и настораживало. В Брестской крепости скопилось огромное количество войск, для того, чтобы вывести из крепости по тревоге подразделения, потребовалось бы не менее трех часов. Какая  тут боеготовность? Там же находился окружной госпиталь, складские помещения. Красноармейцы спали на трех-четырехъярусных койках. Штаб 14-го механизированного корпуса по приказанию недавно назначенного командующего 4-й армией генерала Коробкова был развернут в Кобрине, 22-я танковая дивизия стояла в Бресте, 30-я танковая дивизия в Пружанах, 205-я моторизованная дивизия – в Березе-Картузской. Другие подразделения дивизии были рассыпаны по деревням. В случае военного конфликта управлять войсками в такой обстановке будет трудно.
Наконец назначили заместителя начальника политотдела дивизии по политпропаганде, но батальонный комиссар Курбацкий все не являлся – то ли у него был отпуск, то ли болел. Должность Гостева сократили, его вывели за штат, при этом  денежное содержание сразу уменьшилось на триста рублей, но, похоже, никого это не волновало, и он продолжал тянуть лямку. Но самое главное – зависло решение о включении его в число кандидатов, допущенных к экзаменам для поступления в Высший военно-педагогический институт имени Калинина, хотя он уже прошел собеседование и по всем предметам получил отличные оценки. При положительном решении Гостев получил бы отпуск сорок пять суток для подготовки к экзаменам и махнул бы с семьей в Горький. От Горького до Калинина, где находился институт, пароходом – красотища!
Неожиданный вызов к начальству озадачил Сергея. Неужели опять куда-нибудь сунут? Ему стала надоедать кочевая жизнь.
Гостев наскоро перекусил в командирской столовой и ровно в семь тридцать уже стоял у казармы с чемоданчиком, о котором говорил приятелям: «Все мое ношу с собой».
Мотоциклисты задерживались. Минут через двадцать у КПП послышался рокот мотора и появился новенький грузовик ГАЗ, в кузове сидели красноармейцы 20-го мотоциклетного полка в серых комбинезонах и шлемах. Грузовик лихо развернулся, тормознул рядом с Гостевым, из кабины выскочил помощник командира полка по технической части Иван Чепурнов, свежий, веселый, в новеньком комбинезоне и танкистском шлеме.
-Сережа, прости за опоздание. Переднее колесо пробило, пришлось менять. Ничего, сейчас газанем. Хлопцы, примите старшего политрука!
Гостев забрался в кузов, уселся рядом со знакомым сержантом на наскоро сколоченную скамейку. Сержант, поздоровавшись, озабоченно сказал:
-Товарищ старший политрук, давайте-ка я мешковину подложу. Эти архаровцы доски не обтесали, я уже занозу в задницу загнал.
Красноармейцы захохотали.
-Чего ржете, елы-палы? – нахмурился сержант. – Сам занозу не вытащишь, придется в медчасть полка идти, подставлять свою старую ж… сестричке Леночке. Конфуз!
Водитель газанул так, что сидящие у борта красноармейцы едва не вывалились. Сержант поморщился:
-Чудила! Не дрова же везет. Вот радость-то, товарищ старший политрук, новенькие мотоциклы едем получать, М-72, улучшенная копия немецкого ВМВ R-71. Серьезная машина, проходимость, скорость – будь-будь. Берет трех человек. Ручной пулемет можно установить. Да что говорить, елы-палы! А то – полк, одно название. Девять мотоциклов и те еле можаху. Смех и грех. Сгрузим машины, расконсервируем, бензину с маслицем зальем и самоходом. Эй, златая рота, не спать! Держитесь за эти гребаные скамейки, а то вылетите.
Шоссе до Кобрина пролегало среди густых лесов, откуда тянуло прелью, в глубине просек еще стлался туман, цвиркали птицы, но за треском мотора голоса их были еле слышны.
Сергей знал Чепурнова давно, вместе работали на стройке в Сталинске. Встретились через несколько лет  в  штабе Белорусского особого военного округа. Ивана призвали в сороковом, на финскую войну он не попал.  Оба получили назначение в 4-ю армию. Ехали в Кобрин на крытой брезентом полуторке. Кузов был забит культмассовым имуществом. Колонна автомобилей остановилась на ночлег у небольшой белорусской деревни: темные избы под соломой, усадебные постройки, грядки картофеля, стекающие к пойменному лугу, речка вдали.
Чепурнов вернулся с миской горячей бульбы, из кармана бриджей торчала бутылка, заткнутая чистой тряпицей.
-Добрый народ, - сказал Иван, - а глаза-то, глаза! Что у стариков, что у детей. Голубые, как эти… васильки. В избе чисто прибрано. А живут бедно, тяжко им было под поляками, измордовали паны народ. Деньги брать отказались. Так я бабке в карман фартука силком сунул.
Спать улеглись на копне сена. Когда прикончили бутылку самогона, Чепурнов сказал:
-Геращенко, что пришел на твое место в Сталинске, арестовали. Шпионаж в пользу Японии. Он же хохол, на русском с трудом изъяснялся. Ему только японский осваивать, твою мать. И если бы его одного…
Гостев удивился, когда Чепурнова назначили помощником мотоциклетного полка по технической части.
-Иван, ты же вон какой техникой ворочал. У тебя в гаражах машин больше стояло, чем в нашей дивизии. Чего тебя к мотоциклам потянуло?
-Страсть, Сережа! Я же гонщик, призы брал. Я мотоциклы больше женщин люблю. Да и надоели мне бульдозеры, грузовики, автокраны, тягачи. А здесь скорость, маневр, романтика! И вообще, чья бы корова мычала! Ты – механик, как говорится, от Бога, а занимаешься трепотней.


В шестнадцать лет Колька Гостев устроился в гараж подмастерьем. Гараж принадлежал нэпману из поволжских немцев Эрнсту Штокману. Тот был помешан на автомобилях, у него в гараже стояли четыре авто: опель, астер, омега, кадиллак. Машины обслуживал мастер Семен Прокопьевич Онищик, бывший унтер-офицер царской армии, водивший в империалистическую, а позже и в гражданскую броневик. Штокман сам водить автомобиль не умел, баранку крутил Семен Прокопьевич, потом шоферское кресло занял Сергей. В двадцать четвертом Штокмана и Онищика замели в ГПУ, сгинули бесследно, авто реквизировали, а Сергея взяли шофером и автослесарем в гараж горкома партии. Там Гостева приняли в комсомол, а дальше  двинули по комсомольской и партийной линии.
Чепурнов и Гостев снимали комнаты в Кобрине. Жена Ивана – Мария наотрез отказалась перебираться в Дрогичен, где стоял мотоциклетный полк. Случалось, Чепурнов заскакивал на мотоцикле в штаб дивизии, забирал Сергея, и они отправлялись посидеть на вечерней зорьке с удочками на лесном озере. Расположившись у костерка, помешивая палкой угли, Иван говорил:
-Не ладится у меня с Машкой. Все ей не так. Тоже мне цыпа-дрипа московская. Ведь знала за кого идет. Военный – человек на колесах. Повезло тебе с Анной, только уж больно сурова.
Сергей улыбался в темноте:
-Это внешне, Ваня… Только внешне.
Орали лягушки, бил с лета комар, от озерной воды тянуло болотом.


До штаба корпуса добрались за сорок минут. Сергей ловко спрыгнул с борта, сержант подал ему чемодан. Чепурнов распахнул дверцу и, вытерев лицо платком, сказал:
-Сережа, работы у нас до вечера, но я все равно заскочу за тобой в штаб. Жди, вместе поедем в Березу. Дам поводить новенький мотоцикл. Машина – зверь. Вижу, тебе не терпится.
-Хотелось бы, да не знаю, как дело повернется. Я же за штатом. Может, уже подобрали должностенку.
-Ладно, удачи тебе.
В приемной командира 14-го корпуса генерал-майора Оборина скучал адъютант лейтенант Сашка Кривошеев, рослый белокурый красавец, он развлекался тем, что составлял цепочку из конторских скрепок. В приемную выходили две двери: одна - в кабинет командира корпуса, другая - к его заместителю по политической части. Увидев Гостева, адъютант покраснел, вскочил, сунул цепочку в карман.
-Здравия желаю, товарищ старший политрук!
-Здравствуй, Саша. Носовский у себя?
-Так точно, но у него генерал.
-Надолго?
-Не знаю, обсуждают что-то. Посмотрите пока «Правду», вчера доставили. Там заявление ТАСС. Не читали?
-Нет. Нам газеты в последнюю очередь доставляют.
Гостев с хрустом развернул газету, наскоро пробежал взглядом по полосам и стал читать заявление ТАСС от 15 июня 1941 года: «По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой основы…»
«Выходит, Анна права», - подумал Сергей, но тревожное чувство, жившее в нем все эти месяцы, не погасло, а ушло, скатилось куда-то внутрь, все перекрыла надежда, что год передышки все же есть, а значит, удастся завершить строительство Брестского укрепрайона, получить новую технику и подготовить молодых красноармейцев весеннего призыва. Войны все же не избежать, но уже в иных условиях.
Гостев не мог знать, что в день опубликования заявления ТАСС Гитлер вызвал в Берлин всех командующих войсками и отдал последние распоряжения. Фельдмаршал Клюге и генерал Гудериан спешно возвращались к своим войскам и стали выводить их на исходные позиции…
Из кабинета начальника политотдела вышел комкор генерал-майор Оборин, бритоголовый, как большинство старших командиров, с густыми черными бровями, поздоровался с Гостевым и, поскрипывая сапогами, пошел по коридору, по-видимому в штаб корпуса. Полковой комиссар Носовский тепло принял Гостева, усадил на стул и спросил:
-Завтракал?
-Перехватил в нашей столовке, товарищ полковой комиссар.
-Вот и ладненько. Я что тебя вызвал, Сергей Михайлович. Прибыл заместитель начальника политотдела корпуса батальонный комиссар Курбацкий Дмитрий Васильевич. Он сейчас в штабе, врастает в обстановку. Сколько ты уже за штатом?
-Три месяца с небольшим.
-Давненько. Впрочем, у меня для тебя хорошая новость. Даже две. С сегодняшнего дня ты в отпуске для подготовки к экзаменам в институт. Документы в канцелярии. Познакомься с Курбацким, введи его в курс дела - и домой грызть гранит науки. Передавать тебе Дмитрию Васильевичу особенно нечего, про политработников в шутку говорят: рот закрыл, и все дела. Что будет непонятно, Курбацкий тебя выдернет в Березу. Одно плохо, отпустить тебя в родные места не могу, обстановка сам видишь какая. Если бы не заявление ТАСС, накрылась бы твоя учеба медным тазом. Готовиться будешь здесь. В Кобрине. В Доме Красной Армии библиотека не так чтобы, но основное по твоей части есть. А теперь второе: в штаб округа ушло представление на тебя для получения очередного воинского звания – батальонный комиссар. Думаю, через неделю, другую получишь. Тогда и обмоем. А теперь, как говорится, ни пуха ни пера.
-К черту! – Гостев улыбнулся.
-Вот-вот, правильно.
Курбацкий оказался высоким загорелым человеком  лет сорока, с густой черной шевелюрой, хваченной по вискам сединой. Глаза спокойные, внимательные. На гимнастерке орден Красного Знамени.
-За финскую компанию? – спросил Гостев.
-За Халхин - Гол. А твоя «Звездочка»?
-За финскую…
-Значит, мы мужики тертые. В обстановку я в общем-то врос. Посмотрел карты, признаться, многое вызывает недоумение. Я ведь из Монголии сюда, у нас там проще и яснее. Давай-ка в скверике за штабом на скамейке посидим, поговорим, а заодно и покурим. Расскажешь мне все, как есть, ничего не утаивая. А то я ничего не пойму. Честно признаюсь, смутило меня заявление ТАСС. Неужто там, наверху, не понимают, что, как поется в песне: «Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой…» Война на носу, и расслабляться нельзя.
Курбаций понравился Гостеву, они три часа просидели на скамейке в сквере. Дмитрий Васильевич курил беспрерывно, лицо его становилось все мрачнее.


2

Вот уже год и пять месяцев Анна жила в Кобрине. Когда-то в этом городке происходили величественные события: во второй половине восемнадцатого века через город, следуя на запад, прошли войска Суворова, в 1812 году в Россию клином врезались полчища французов и Наполеон потерпел здесь первое поражение от русских войск. Много позже пришли поляки, установив здесь свои порядки.
Сейчас от прошлого остались собор Александра Невского, памятник победы русских войск в войне 1812 года – стела, на верхушке которой, гордо расправив крылья, застыл бронзовый орел, держащий в клюве венок. У подноножия – пушки. Сохранилось бывшее имение Суворова, подаренное ему Екатериной Второй. Разбитый в имении парк – любимое место гуляния горожан.
С годами Кобрин превратился в захудалый, довольно грязный уездный городок, населенный в основном евреями. Большинство богатых поляков эмигрировали, когда Красная Армия освободила Западную Белоруссию, остались мелкие торговцы, ремесленники: портные, часовщики, парикмахеры. Поляки с откровенной враждебностью относились к русским, особенно молодежь.
Город угрюмо притих, словно в ожидании беды, жизнь тлела только на рынке и рыночной площади, где приторговывали, что-то меняли евреи. В толпе шныряли кудрявые черноглазые мальчишки, готовые оказать мелкие услуги: отнести покупки, провести по рынку, где с прилавков то и дело слышалось: «Товаришка!» Так обращались к русским женам командиров. Анна не удивлялась: бытие определяет сознание, остатки капитализма сразу не искоренить. В минувшую субботу на глазах у Анны задержали спекулянтку, та злобно отплевывалась и кричала: «Это Красная Армия принесла «шпекуляцию», у нас ее никогда не было, мы всегда покупали, продавали – тем и жили!»
Поражали бедность и неряшливость евреев: латаные-перелатаные лапсердаки, засаленные шляпы, из-под которых свисали неряшливые пейсы, длинные обтрепанные юбки на женщинах. От них исходил тяжелый запах, было много завшивленных. Сергей утверждал, что евреи не любят ходить в баню, а кто и моется, надевает ту же одежду – отсюда вши.. Таков местечковый уклад. Анна не поверила, в комсомоле и в партийных организациях в Советском Союзе было много евреев – умных, деловых, следящих за собой людей. Со многими Анна дружила. Нет, нищенское, приниженное положение евреев –  это следствие оккупации Польшей Западной Белоруссии. «Не без этого, Анюта, не без этого, - возражал Сергей. – Для польских панов белорус – тоже быдло, собачья кровь, а зайди в хату к белорусам: прибрано, уютно, одеты бедно, но чисто, последним поделятся. И никакого раболепия. Сама небось видела, идет пожилой поляк и тростью расталкивает евреев, шипя: «Пшел, пся крев!» И те, сгибаясь в поклоне, расступаются. Белорус унизить себя не позволит».
Квартиры в военном городке, расположенном в двух километрах от штаба армии, были уже все распределены. Сергею выделили комнату в двухэтажном каменном доме в центре Кобрина. На первом этаже частный зубоврачебный кабинет с приемной и небольшой аптекой. Второй этаж, куда вела из узкого двора деревянная лестница, - жилой. Дом принадлежал дантисту Блюме Ароновне, элегантно одетой пожилой женщине (училась во Франции), они со стариком-отцом занимали две комнаты, выходящие в гостиную. В каморке у кухни ютилась кухарка белорусская девушка Алеся. Командиру Красной Армии уступили уютную комнату, ходить туда тоже приходилось через гостиную.
После двухкомнатной квартиры в обкомовском доме в Горьком, контраст разительный. Но чисто, тепло, есть водопровод, туалет, ванная. Блюма Ароновна открыто заискивала перед Сергеем и Анной, говорила, что при русских евреям стало жить лучше, лишь бы не отобрали лицензию на зубоврачебный кабинет. А вот Алесю хозяйка частенько шпыняла.
У Алеси отец белорус, мать русская, живут в деревне, по-русски девушка говорила хорошо. Она привязалась к Анне и особенно к Юрику. Круглолицая, голубоглазая, крепенькая – от нее и пахло особо, лесной свежестью, травой. Если хозяйки не было дома, она пела старинные белорусские песни: «А у поли вярба», «Перапелочка». Голосок у нее был слабенький, но приятный.


Анна давно порвала с родными в Ашхабаде. После школы пошла работать в паровозоремонтное депо, вступила в комсомол. Мать кричала: «Прокляну, связалась с Антихристом!» Аня собрала вещички и ушла жить к подруге Антонине Дорониной, что верховодила  ашхабадским комсомолом. Мать Анна недолюбливала, та могла и затрещину дать и ремнем оттянуть. После смерти отца в четырнадцатом году сошлась с купцом первой гильдии Хитровым, он торговал с Персией, состоял пайщиком пароходной компании «Кавказ и Меркурий», суда которой ходили из Красноводска в Баку и Астрахань. Мать в ту пору еще была хороша собой, крутила купцом, как хотела. Он купил ей большой дом на привокзальной Успенской улице, при нем лавка москательных и колониальных товаров. Пароход вместе с Хитровым утонул во время шторма на Каспии. Дом и лавка отошли по завещанию Марии Егоровне. Семья богатела. Со старшей сестрой отношения тоже не сложились. Та вышла замуж, помогала матери в лавке. Словом,  «чуждый элемент».  Пока Анна разъезжала по аулам, освобождая женщин Востока и отстреливаясь от басмачей, лавку реквизировали, половину дома Мария Егоровна от греха сама отдала железнодорожникам. Эти события не повлияли на отношения с родными. Анна как отрезала. С теплотой вспоминала только отца, тот ласковый был, хоть и побаивался жену, бывало, тайком сунет любимой Анюте пряник с налипшими табака. Ничего не ела Анна слаще тех пряников. А когда уехала учиться в Москву, то и вовсе забыла родных, за долгие годы не написала ни одного письмишка. А что? Ломоть отрезанный. И только на чужбине, в Кобрине, вдруг вспомнила детство, юность, мать с сестрой. Живы ли? Посоветовалась с Сергеем, тот, вздохнув, заметил, сильнее обычного окая: «Оно, конечно… Негоже родных-то забывать. Какая-никакая, а мать, да и сестра родная. Ты бы написала письмо, простое, без покаяния. Люди с годами меняются». Анна написала в Ашхабад. Ответ пришел через месяц. Сестра Мария писала, что мать сильно сдала, заговаривается, в доме горе, у нее, Марии, умерли муж и старшая дочь, сыну восемнадцать, он в летном училище в Оренбурге. Время тревожное, и лучше бы ей, Анне, вернуться в Ашхабад. Дома и стены помогают. Сергей человек подневольный, здесь уже ничего не поделаешь». Письмо изобиловало грамматическими ошибками. Ей стало жаль сестру, жаль мать. Она все собиралась написать теплое письмо, да не лежала душа. Нужно бы съездить, навестить родню, Юрика показать. Да как уедешь? Жена должна быть рядом с мужем.


16 июня утром, оставив сына на попечение Алеси, Анна отправилась в городской комитет партии – обычно в понедельник самолетом из Минска доставляли свежие газеты и журналы. Там частенько встречалась с кем-нибудь из политотдельцев или командиров из штаба армии, у них можно было узнать новости. Анну знали, она читала лекции командному составу армии, проводила беседы с красноармейцами. Побывала в Бресте, Пружанах, Березе-Картузской, Молодечно. За сыном приглядывала Алеся, случалось, и Блюма Ароновна отправлялась гулять с мальчиком. Детей у нее не было, муж погиб в польском концлагере в Березе-Картузской.
Юрик рос спокойным и не по годам развитым  ребенком. Он мог часами рисовать или вырезать ножницами из бумаги силуэты животных и птиц. Детских книг в библиотеке Дома Красной Армии не было. Анна нашла в шкафу, стоящем в гостиной, книгу Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», изданную на русском языке еще до революции. По этой книге мальчик научился читать. В пять лет читал свободно. Алеся не одобряла чтения: «Головка у Юрасика маленькая, пусть уж лучше играется, панночка. А читать – успеется».
Анна была свидетельницей занятной сценки: Алеся гладила Юру по голове и напевала: «Ах, ты ж мой заинька. Ах, ты ж мой серенький…» Мальчик глянул на нее исподлобья и строго сказал: «Я не заинька. Меня зовут Юрий Сергеевич». – Алеся поклонилась ему: «Слухаю, ясновельможный пан Юрий Сергеевич!»
В горкоме Анна встретила майора Аршанина. Она недолюбливала его. Желчный, едко ироничный, он, казалось, ко всему на свете относился с усмешкой, и трудно было понять что он говорит в шутку, а что всерьез. Алексею Константиновичу было за сорок, худой, высокий, в пенсне, он походил на военспецов времен военного коммунизма.
Анна как-то сказала Сергею: «А твой Аршанин с белогвардейским душком, темная лошадка» - «Вздор! – сердито отрезал Сергей, - он в партии пораньше нас с тобой. Прекрасно образованный человек с аналитическим умом, полиглот. Ты бы почитала его обозрения зарубежной печати».
Аршанин поклонился Анне, спросил:
-Читали заявление ТАСС в «Правде», Анна Федоровна.
-Не успела еще. А что?
-Важный и весьма любопытный документ. Кстати, вас ждет сегодня сюрприз.
И опять было непонятно, шутит он или говорит серьезно.
-Какой сюрприз? – не удержавшись, спросила она.
-Сюрприз, он есть сюрприз. Тем более приятный. – Аршанин улыбнулся. – Я на машине, подвезти вас к дому?
-Спасибо. У меня дела в городе.
-Тогда позвольте откланяться, - он щелкнул каблуками и, легко подхватив тяжеленную пачку газет, пошел к выходу. Прямой, в прекрасно подогнанной гимнастерке, схваченной портупеей.
«Вот шут гороховый», - с досадой подумала Анна, невольно провожая Аршанина взглядом.
На скамейке рядом с памятником победы над Наполеоном Анна прочла заявление ТАСС и радостно подумала: «А я оказалась права. Все эти панические слухи о начале войны – чепуха. Немцы не нарушат мирный договор. Они не дураки. Каждый день через Брест уходят в Германию эшелоны с зерном и рудой. И хотя немецкие коммунисты ушли в подполье, пролетариат не позволит Гитлеру развязать войну».
А слухи, что война вот-вот грянет, заполнили город. Называли даже приблизительную дату – 22 июня. На прошлой неделе Алеся вернулась из деревни, ездила навестить родителей.
-Ой, панечка, страхи-то какие! Мне бабушка рассказывала. Автобус в Пружаны шел, а навстречу старик явился. Встал посреди дороги и не пускает. Сам голый, борода белая, до колен. В руках по мешку с пшеницей. «А скажу я вам, люди добрые, - говорит старик, - будет война страшная и столько жизней унесет, сколько зерен в моих мешках» Люди к нему приблизились, а он исчез. Спаси и помилуй, Господи! - У Алеси от страха стучали зубы.
На одном из совещаний в горкоме партии представитель НКВД сообщил, что перехвачены письма из буржуазной Польши, польские помещики просили доверенных лиц сохранить в целости имения и заводы. «Ждите, мы скоро вернемся». Были и еще факты: портные-поляки охотно брали заказы у жен комсостава, шили они превосходно, но медленно, тянули с выдачей готовых вещей. Анна сдала в починку швейцарские часики, подаренные Сергеем еще в Ленинграде. В сущности, ремонта никакого не требовалось, только почистить, но толстый поляк, сладко улыбаясь, сказал, что много работы и заказ не готов.
Анна свернула газету и отправилась в часовую мастерскую. Уже с утра было жарко. У магазинов змеились очереди: жители города скупали соль, спички. Прилавки стремительно пустели. Да, паника – страшное явление. А что поделаешь? Советская власть в Западной Белоруссии еще слаба, коллективные хозяйства не созданы, очаги частной собственности сохранены, а власть проводит «особую» политику.
Часовщик сладко улыбнулся и покачал головой.
-Не готово, пани. Очень сожалею.
Анна почувствовала, что у нее твердеют скулы. Тихо, но отчетливо, стараясь сдерживать себя, сказала:
-Слушай, ты! Отдай часы! Саботажем занимаешься, немцев ждешь, шкура! Не дождешься. Я сейчас схожу за нарядом милиции, и мы в щепки разнесем твою мастерскую.
Часовщик резко побледнел и, бормоча «пани, пани…», протянул ей часы и захлопнул окошко.
«Струсил, гадина! – усмехнулась Анна. – Так с ними и надо. Польки с мужьями не церемонятся, чуть что – по мордасам». – Достала из сумочки пачку папирос, спички, жадно закурила. Курила она редко, только в особых случаях.
Она уже подходила к дому, когда вспомнила слова Аршанина. «О каком сюрпризе говорил этот долдон?», -  подумала она и вдруг поняла: Сергей приезжает. Она уже две недели не видела мужа, и по вечерам ее одолевало глухое, как застарелая зубная боль, одиночество.


То, что Аня Полухина по прозвищу Огонек выходит замуж за ничем не примечательного Сергея Гостева, вызвало на факультете недоумение. За Аней такие красавцы ухлестывали, с квартирой в Москве, связями. Чудеса, да и только. И никто не знал, что она сразу отметила и выделила черноглазого, крепко скроенного первокурсника, окающего по-нижегородски. Познакомились они на заводе «Каучук», где Гостев подрабатывал автослесарем в гараже, а Полухина читала рабочим лекции о международном положении, за это им выдавали талоны на питание в заводской столовке. Академия Коммунистического воспитания имени Крупской помещалась в Хамовниках на Трубецкой улице, студенты жили в общежитии на Большой Пироговке. Из окна виднелись купола Новодевичьего монастыря. Большая Пироговка рассекала Девичье поле, дальше – Лужники, скатывающиеся к Москве-реке, за которой возвышались Воробьевы горы. Низину облюбовали огородники. От огородов тянуло свежей зеленью, и хорошо было лежать на травке у Москвы-реки с учебником в руках и слушать, как тихо взбулькивает, шепчет вода.
Удивительное было время. В аудиториях гремел голос Маяковского, а как-то, гуляя по Тверской, они увидели Есенина, с трудом выбирающегося из трактира, его поддерживал здоровенный мужик в кучерской поддевке. Есенин был без шапки, светлые кудрявые волосы упали на лоб, он плакал и грозил кому-то кулаком. Москва, галерки Большого и Малого театров, окна РОСТа, парады на Красной площади, вечера пролетарских поэтов – яркая, насыщенная, полная надежд жизнь.
Однажды слушали выступление Троцкого, вождь революции говорил яростно, бросал в толпу огненные слова. «Блестящий оратор! – сказала Анна. – Он тебе нравится?» «Нет, - ответил Сергей, - пустозвон. Не все золото, что блестит». «Как ты можешь так говорить о ближайшем сподвижнике Ленина?» - возмутилась Анна. – «А как насчет Иудушки Троцкого? Слова-то самому Владимиру Ильичу принадлежат». Тогда они в первый раз поссорились и неделю не встречались. Сергей сам подошел к Анне в аудитории и тихо сказал: «Не держи на меня зла, Анюта. Неважный из меня политик. Многого не понимаю. Да и вообще не своим делом занялся». «Как? – растерялась Анна, - ведь ты прирожденный партийный работник, к тебе люди тянутся, а это дар, дар особый». «Может, и так, - Сергей вздохнул, - только мне бы лучше инженером стать, автомобили строить. К технике меня тянет. Но коли партия послала, буду работать».
Больше на эту тему они не говорили.
Анну всегда поражала нравственная чистота Сергея, его интеллигентность. И откуда бралось? Рабочий паренек, сын повара земской больнички, в доме и книг-то, наверное, не было, а Гостев был начитан, обладал прекрасной памятью, с поразительной легкостью освоил немецкий язык. Цель: поехать в Германию, помогать немецким коммунистам в революционной борьбе.
Сергей любил какие-то уж очень простые вещи: рубашки-косоворотки, картошку в мундире, игру на мандолине. У него был приятный голос, особенно ему удавалась песня:  «Нарвская застава, Путиловский завод – там работал парень двадцать один год…»
Поженились они, когда Анна готовилась к выпускным экзаменам. Сергею предстояло учиться еще год, но  он, проявив твердый характер, убедил декана, что ему необходимо прервать учебу и ехать с женой в Кузбасс на молодежную стройку. Анну назначили заведующей отделом народного образования города Сталинска, Сергей устроился автослесарем в гараж – техники было много и разной, закупленной в Германии. Вот когда пригодился немецкий язык. Все инструкции по эксплуатации   на немецком. Гостева сделали начальником автохозяйства стройки. Им дали комнату в молодежном общежитии. Жили весело. Снежные бураны, тридцатиградусные морозы – все нипочем. Молодость, любовь, друзья и твердая уверенность, что и дальше так же будет хорошо. За ударную работу Сергея и Анну премировали путевками в санаторий в Ялту. Сергей тогда впервые увидел море. Санаторий размещался в центре курортного города. Стояло начало мая, миндаль отцвел, рядом с балконом шелестели жесткими листьями пальмы, а с предгорья ветерок доносил благоухающий запах цветущих трав. Вечером на освещенной набережной не протолкнуться. Мужчины в костюмах из белой чесучи, дамы в длинных сарафанах, щеголи в панамах и даже с тросточками, милиционеры в белых шлемах со звездами. А молодежь в светлых брюках, рубашках «апаш», в ситцевых платьицах и парусиновых туфлях. Море еще холодное, пляж пуст. Только редкие смельчаки плескались у берега. А Сергей прыгал с разбегу в воду и, широко выбрасывая руки, заплывал далеко. Анна купаться не рискнула, была беременна.
Им полюбилось бродить по узким татарским улочкам, где дома лепились один к одному, забираясь в горы. Сергей знал несколько фраз на татарском, и его, черноглазого, в тюбетейке, татары принимали за своего, молодых приглашали в дом, угощали чаем с сухофруктами. Им понравился небольшой погребок, где на бочонках лежали овечьи шкуры, а к прохладному вину подавали острый овечий сыр.
У Анны появились причуды. Сергей с утра бегал на рынок и покупал копченую барабульку и влажные пучки тархуна. Запах тархуна у нее долго ассоциировался со счастьем.
Через месяц после возвращения в Сталинск Гостева вызвали на бюро горкома и назначили заместителем заведующего отделом политической пропаганды. Вернулся домой расстроенный, с горечью сказал Анне: «Видно, судьба у меня такая. Только наладил работу в автохозяйстве, и на тебе…»
Там, в Сталинске, родился мальчик, смуглый, с чер-ными и отчего-то раскосыми глазами. Над Сергеем подшучивали – не в проезжего ли молодца. Мальчик умер грудным…
Стояли дымные, морозные дни. Все вокруг - и деревья, и дома, и стальная арматура будущих цехов – обросло диковинным инеем. И, чтобы вырыть могилу, пришлось разложить большой костер. Кто-то подкинул в огонь тряпку, пропитанною мазутом, и жирные хлопья сажи полетели в небо. Мальчика похоронили на «молодежном» кладбище. Стариков на стройке не было. Анна тяжело заболела – двусторонняя пневмония – думали, умрет. Сергей почернел лицом. В его волосах впервые пробилась серебряная прядь. Заключение врачей было суровым: Анне противопоказан климат Сталинска. В Горький ее сопровождал молодой инженер, приятель Сергея, принявший от него автохозяйство, Иван Чепурнов. Иван ехал в Горький за бортовыми автомобилями ГАЗ.
На вокзале в Горьком Чепурнов нанял извозчика, и они медленно поехали в Канавино. По мере того как молодая, норовистая лошадка, впряженная в рессорную коляску, удалялась от вокзала, к Анне после болезни возвращались запахи: пахло ранней зеленью, землей, сырым деревом. Ехали долго. Наконец извозчик осадил лошадь у двухэтажного покосившегося дома:
-Слязай, приехали, – весело сказал старичок кучер, розовощекий, улыбчивый.
Первый этаж дома был каменный, второй деревянный, под давно некрашеной железной крышей. На крыльцо выбежала сухощавая, небольшого росточка женщина – старшая сестра Сергея Мария в длинной, до пят юбке и цветастом платке.
-Никак Аннушка приехала, - ласково сказала она, вся лучась в улыбке. – Вот радость-то. Сергей телеграмму отбил, да только утречком почтальонка то принесла. Я уж все глаза проглядела. Костя на вокзал махнул встречать, с работы отпросился.
Чепурнов внес чемодан Анны в дом, простился и уехал на том же извозчике – очень спешил.
Анне отвели светлую комнату, окна глядели в сад, еще голый, неказистый, а ветерок доносил запах речной воды, дегтя. И где-то вдалеке солидно, словно приветствуя Анну, гуднул пароход.
Мария, накрывая на стол, спросила:
-Сережка-то скоро приедет?
-Как отпустят.
-Даст Бог, все обойдется. А ты, девка, дома, под родной крышей. Родня!  Завтрева с работы вернусь, в баню пойдем. А как распогодится – к Волге, я те Стрелку покажу. Краше наших мест нет. Мы - волгари, водохлебы. Ведерный самовар враз усиживали. Семья большая была. Дед-то разворотливый, купчишка, хлебом, рыбой торговал, амбары имел. Дом вот построил. А батюшка при новой-то власти разорился. Братья разъехались, вот мы с Костей и кукуем вдвоем в домине. Я вдова бездетная, да брат холостяк. За сорок ему, а не женится. Инженер на заводе в Сормово, а там баб – на выбор. Избаловался.
В сенях послышались тяжелые шаги.
-Вот он, блудень, идет.
Дубовая дверь распахнулась, Анна изумленно подняла брови, так Константин не походил на Сергея, будто и вовсе не брат. Был он полноват, сероглаз, совершенно лыс, и вышитая украинская рубашка делала его похожим на ряженого.
-Физкультпривет, дамочки! Анька, мужик у тебя, случаем, не дурак? Номер вагона не тот указал. Я туда-сюда. К милиционеру сунулся, девку, мол, красавицу не видал? Рыжая такая. А он мне: «Вы, гражданин, выпивши, пройдемте». Я ему сунул красную книжечку – пропуск на завод и говорю: «Красный комкор кавалерии Буденного! Как смеешь так со мной говорить? А к стенке не хочешь, как враг трудового народа?» Мильтон в штаны наложил, говорит: «Чичас все исполню, найду рыжую, из-под земли достану. Тебя, Анька, по всему городу ищут.
Мария горестно покачала головой:
-Иди руки мой, шелапут!
-Ой, девки, сейчас пьяные напьемся! В сиську!
Когда он вышел, Мария вздохнула:
-Видала? Ну какая серьезная женщина за такого балабола пойдет? Включит патефон, поставит пластинку, пляшет и поет:
Дядя Костя - хороший и пригожий,
        Дядя Костя – на всех чертей похожий!
-Прости и помилуй, Господи. А то стихи свои примется читать. Я не бельмеса не понимаю, а он сердится… А мужик-то добрый, последнюю рубаху с себя отдаст.
Анна не была избалована домашним теплом. В шестнадцать лет ушла из дома, все сама, потому в проявлении чувств была сдержана, суховата. Наложило  отпечаток и горе – смерть ребенка. Но старый дом в Канавине принял ее, обогрел, защитил от невзгод. Впервые она ощутила, что означает родня.
Тихая, ласковая Мария, шелапутный, весь какой-то раздерганный, но необыкновенно добрый Константин, простая, без затей, жизнь подействовали на Анну оздоравливающе. Она с удовольствием ходила с Марией на рынок, в баню, возилась на огороде. Константин научил ее кататься на велосипеде. По воскресным дням Константин устраивал пирушки, собирал соседей, и пожилые рабочие  с женами танцевали под патефон танго. А потом, усевшись за стол, пели старинные волжские песни.
Когда приехал Сергей, Анна немного загорела, пополнела, на работу она еще не устроилась, но прежняя энергия уже клокотала в ней. Сергей пошел становиться на партучет в райком партии, вернулся подавленный.
-Представляешь, Анюта, на Сердюка налетел, старый хрен, он на партучете лет пятнадцать состоит. Спрашивает:  «Куда нацелился работать, товарищ Гостев?» Ну, я ему: «механиком пойду на автозавод, ближе к пролетариату». Старик аж позеленел. Хватил кулаком по столу и скрипит: «Ты – солдат партии, выдвиженец из рабочих. Большую должность занимал, золотой опыт получил на молодежной стройке. Так что и думать оставь. Вот тебе телефон товарища Бобрышева, там после чистки молодые кадры требуются.
Сергея назначили старшим инструктором отдела пропаганды обкома партии. Через месяц дали квартиру в центре города. Грустно было Анне покидать уютный дом в Канавине.


…Анна пришла домой, поднялась по лестнице на второй этаж, в гостиной, как обычно, стоял у окна старик – отец хозяйки, в нижнем белье, черной шапочке на затылке. Заглянула в комнату – Юрика не было, прошла в кухню и еще издали услышала его голосок. Алеся сидела на деревянном ларе, Юрик на скамеечке, он что-то рассказывал, но, увидев мать, умолк. Алеся белозубо улыбнулась:
-Ой, до чего разумный хлопчик! Сказку сказывал про Кощея Бессмертного, ну, вроде, как тот Гитлер. Вот страхи-то какие. Неужто сам выдумал? Юрасик пообещал, что и меня читать научит.
Алеся была неграмотная, Анна подарила ей часы, но та так и не научилась ими пользоваться.
Анна переоделась, нужно было разогреть обед, чувство томительного беспокойства, возникшее по дороге  к дому, не покидало ее. И тут она услышала шаги в гостиной. Так мог ходить только Сергей. Она распахнула дверь, увидела мужа, и губы у нее задрожали.
-Анюта, а знаешь, кто стоит перед тобой? – Сергей широко улыбался. – Отпускник. Сорок пять суток отпуска для подготовки к экзаменам.
Анна взяла себя в руки, тихо сказала:
-Поздравляю.
-Одно плохо, отпуск придется проводить в Кобрине. Военный совет округа запретил выезд начсостава и членов их семей за пределы округа.
-Правильное решение. Зачем создавать ненужную панику? Слухов и так предостаточно.
-А я-то мечтал в Горький поехать. Оттуда бы до Калинина на пароходе. Ладно, решения не обсуждаются, держи. – Он протянул жене сверток.
-Что там?
-Водка и немного колбасы. Нужно же отметить событие.
-Чемодан отнеси в кладовку. Небось там все грязное.
-Обижаешь, товарищ Полухина. Белье выстирано и даже выглажено. А где Юра?
-Сказки Алесе на кухне рассказывает про Гитлера.
-Надо же! Зови скорей.
-Иди мойся, ванная свободна.


3

И по сей день Сергей, незаметно поглядывая на Анну, думал с восторженным недоумением: «Неужели это моя жена?» На первом курсе он безнадежно влюбился во второкурсницу Анну Полухину. Кто он и кто она? Пока Сергей возился в гараже, а потом работал скромным инструктором в райкоме комсомола, Анна успела стать не только одной из организаторов комсомола и пионерии в Туркменистане, но и повоевать с басмачами, за что командующий кавалерийским корпусом наградил ее именным оружием – небольшим браунингом, к рукоятке которого была прикреплена серебряная пластинка с соответствующей надписью.
 После смерти первенца у них долго не было детей, и когда родился Юрик, Гостев был безгранично счастлив. И все у него получалось. Он работал заместителем отдела политической пропаганды обкома партии, Анна заведовала районным отделом народного образования. Хорошая квартира, персональная «эмка», приходящая домработница. А главное – вера, вера в светлое будущее.
Тридцать седьмой год каким-то чудом миновал их, аресты коснулись старых большевиков, ленинской гвардии. Открытые политические процессы, страшные факты, излагаемые в партийной печати, покаянные речи врагов народа – как этому не верить? Сам по себе тезис, что успехи строительства социализма неизбежно приводят к обострению классовой борьбы, – логичен. А борьба, как известно, не бывает без жертв. И партия исправляла ошибки. Расстреляли наркома Ежова, часть вернувшихся из лагерей и тюрем восстановили в партии. Но возвращались они другими, погасшими, молчаливыми людьми.
Сергей избегал споров с женой, внешне принимал ее сторону или отделывался молчанием, но в его душе копились сомнения, особенно тяжело он пережил волну арестов комсостава Красной Армии. Многих арестованных он знал лично. Анна не раз повторяла: «Мы строим невиданное в мире государство. Невиданное. И вождь прав: «Лес рубят – щепки летят!» Такова историческая неизбежность».
В 1939 году многих партийных работников призвали в армию. Нужно было пополнить поредевшие в ежовщину командные кадры. А тут грянула Советско-финляндская война. Посоветовавшись с женой, Гостев подал заявление о зачислении его добровольцем в действующую армию. Завотделом политпропаганды Бобрышев, прочитав заявление, тихо сказал:
-Понимаю тебя, Сергей Михайлович, я тоже было сунулся к первому с тем же вопросом, дал мне нахлобучку и выгнал. Терять тебя не хотелось бы, сработались. Подумай, у тебя семья. Ты – там, они здесь.
-Ко мне приедут, с женой все обговорено.
--Ну, смотри. – И красным карандашом наложил на заявлении резолюцию.
Полковой комиссар в военкомате – худой человек с желтым, болезненным лицом, пожав руку, сказал:
-Как руководящему партийному работнику вам присвоят звание старший политрук. Выше – никак нельзя, нет военной подготовки. И срочную не служили.
-Был на молодежной стройке в Сталинске.
-Знаю, знаю по личному делу. Вы ведь лыжник, спортсмен-разрядник, к тому же «Ворошиловский стрелок». Так?
-Верно.
-А что, если мы вас направим в лыжный батальон? Опытные политруки там нужны. В батальон отбираются спортсмены-лыжники, студенты института имени Лесгафта, других высших учебных заведений, есть и чемпионы, народ своеобразный. Это вам не батальон пехоты, где красноармейцы с низшим уровнем образования, новобранцы. А у вас богатый опыт работы с людьми.
-Пойду, куда пошлете.
-Ладненько. Даю вам десять дней на устройство дел, явитесь за предписанием. Как с семьей?
-Пока останутся в Горьком, в служебной квартире.
-Жена домохозяка?
-Нет. Заведует райотделом народного образования, сыну – четыре года. Анна Полухина. Свою фамилию оставила.
-Неужто та самая? Я в конце двадцатых годов в Туркестане служил, в кавалерии, басмачей громили. Волосы рыжие, кожаная куртка, маузер, а сама тоненькая, совсем девочка.
-Та самая.
-Лихая у тебя жинка, Сергей Михайлович. Курбаши на нее настоящую охоту устроили. За голову выкуп давали: отару овец и сколько там верблюдов. И прозвище у нее было… забыл. Столько времени прошло!
-Нури.
-Во-во! Теперь ясно, кто у вас в доме командует, - полковой комиссар улыбнулся.
Гостев пожал плечами:
-Я дисциплинированный, подчиняться умею.
-Это я так, в порядке шутки.


70-й Комсомольский лыжный батальон был сформирован в январе 1940 года под Москвой, в Подольске, небольшом, утонувшем в снегу городке. Готовился батальон спешно, судя по фронтовым сводкам, события на театре военных действий складывались не так, как бы хотелось командованию. Мобильные лыжные подразделения были крайне необходимы на наиболее трудных участках фронта.
Бойцов готовили по ускоренной программе: стрелковая, диверсионная подготовка, минное дело, тактика ведения боя на хорошо укрепленной и пересеченной местности. Бойцы подбирались крепкие, с хорошей физической подготовкой. Народ с норовом, палец в рот не клади, враз откусят. А что скажешь – студенческая вольница. Комбат и Гостев с ними намаялись. Обстоятельностью, спокойствием отличались сибиряки, алтайцы, якуты из промысловых охотников, их обучать стрельбе не нужно, белок в глаз били, чтобы не испортить шкурку. Из них, по настоянию Гостева, создали группу снайперов. Батальон разбили на пять лыжэскадронов, в каждом эскадроне по сто пятьдесят бойцов. Экипировка соответствующая: белые ватные альпинистские куртки, белые шаровары, шерстяное белье, валенки. Лыжэскадроны предполагалось использовать при фронтовой разведке, штурме укрепленных районов и в разведдозорах.
В феврале 1940 года батальон отправили на фронт и сразу же на передовую. Стояли ужасающие морозы, звонко потрескивали деревья, случалось, птицы замерзали на лету. Ежедневно в медсанбаты и госпитали отправляли обмороженных красноармейцев. Танки, тягачи застревали в глубоком снегу. Финны оборонялись упорно и умело, используя каждый камень, оставшийся здесь с ледникового периода, не говоря уже об оборонительных сооружениях и линии Маннергейма. Много неприятности доставляли финские снайперы «кукушки», прицельно бившие по наступающим красноармейцам с сосен.
Лыжэскадрон Гостева включили в дивизию, входящую в состав 15-й армии, которая вела тяжелые и безуспешные бои на Питкярантском направлении. Лыжэскадрону была поставлена задача: штурмом взять укрепленные финские позиции у озера Ниет-Ярви.
Сергею запомнился серый, с сизой дымкой над лесом день. Мороз жал, казалось, что вдыхаешь мелкую ледяную пыль, и тишина стояла какая-то зловещая, будто там, на укрепленных позициях, и вовсе никого нет. Лыжники зарылись в снег. Командир эскадрона капитан Лопахин тихо сказал Гостеву:
-А может, финны отошли?
-Держи карман… Сидят, ханурики, ждут. И наверняка вон на тех сосенках «кукушки» укрылись.
-Я все биноклем прощупал, не видать. Надо бы расшевелить их.
-Рано.
-Что, так и лежать до сумерек? Замерзнем к черту.
Лопахин хлебнул из фляги  протянул ее Гостеву:
-Лей прямо в рот, а то горлышко фляги к языку примерзнет. А что  политрук без языка? Короче, беру четверо бойцов и попытаюсь обойти укрепление справа, лесистей.
-Погодил бы, командир.
-Решение принято, передайте по цепи: разведгруппу за мной. Максимальная осторожность.
Пять серых теней скользнули в морозную мглу, и тотчас заговорил дот, замаскированный среди груды припорошенных снегом камней. Видно, поляна была хорошо пристреляна финнами, очередь, точно раскаленным ножом, срезала пятерых, пять белых бугорков застыли в снегу. Пулемет замолчал. Гостева окатило жаром, он приложил бинокль к глазам, выхватил окулярами правый край поляны и сразу понял: лыжники не залегли. В разных позах, с раскинутыми руками, а кто и боком, лежали они, уткнувшись в снег, на альпинистских куртках проступали темные пятна.
Сергей закусил губу. Сволочи! Каких парней положили! Рядом свистнула пуля. Значит, «кукушка» неподалеку  засела. Полный букет. И за пристрелянную зону не сунешься. Осипшим голосом передал по цепи: «Командование эскадроном беру на себя. Лыжи снять. Ползком уходить в лес, левее дота, укрываясь за деревьями. Без команды не стрелять. Снайпера Прохорова ко мне».
Снайпер Яков Прохоров, узкоглазый желтолицый якут, неслышно подполз и  тронул Гостева за рукав.
«По воздуху он, что ли, летает?» - в который уж раз удивился Сергей.
-Яша, видишь валун слева? Можешь к нему подползти?
-Очень могу, - Прохоров улыбнулся.
-Нужно «кукушку» снять, только я снайпера разглядеть в бинокль не могу.
-Ваша бинокль не нужно. Я ее сама вижу.
-Где?
-Третий дерева слева. Хорошо спрятался, бурундук.
-Вот глазастый черт!
-«Кукушку» сниму, дальше?
-Дальше я попытаюсь подползти к доту, а ты меня прикрой. Пулемет видишь?
-Конечно. Ползи медленно, головой снег рой. Маска лицо спрячь. Полежал, дальше.
-Эх, мне бы до мертвой зоны доползти, где пулемет не достает, а потом я этой суке рот заткну.
-До того куста ползи. Зона там начинается.
-Гранаты свои мне отдай, может не хватитить.
-Бери, я пошел.
Гостев обернулся:
-Остапчук!
-Слушаю, Сергей Михайлович, - отозвался сержант, в прошлом студент-геолог.
-Как Прохоров снимет снайпера, возьми трех человек и ползи к нашим, может, кто жив. Пулемет на санях выдвини на боевую позицию, пусть пулеметчики бьют по амбразурам, прикрывают вас. Если мне удастся добраться до дота, стрелять прекратить, а то меня срежете. Ясно?
-Конечно.
-В случае чего остаешься за меня.
-Ну зачем так мрачно? Все получится, как с белых яблонь дым.
Гостев прикрыл бинокль варежкой – линзы отсвечивают, привлекают снайпера. Прохоров, сверля снег, ловко добрался до валуна и затих. Сергей осторожно снял лыжи,  лыжную палку с варежкой на конце приподнял из-за снежного вала, и сразу же пуля срезала кору с сосны. Ага, теперь уже и он засек «кукушку». Хорошо замаскировался финский снайпер. Как только он забрался на такую высоченную сосну? Выстрела Прохорова он не услышал,  но с сосны, приближенной линзами бинокля, посыпался снег, затем, ломая ветви, соскользнула винтовка и лишь через несколько секунд медленно, словно паря в воздухе, упало тело снайпера. Финны молчали, ни единого выстрела. И тогда Гостев, стараясь повторять движения Прохорова, пополз к валуну, периодически зарываясь в снег. Остальное как бы выпало из памяти, а потом вспоминалось фрагментами: рыхлый, пахнущий порохом снег, мелкая ледяная пыль, забивающая глаза, ощущение своей беззащитности, словно ползет он по хрустящему бумажному листу и его видно со всех сторон. И еще, где-то справа, лязгают станковые пулеметы.
В себя пришел, когда толкнулся в каменное подножие дота, и сразу стало тихо, настолько тихо, что за бетонной стеной он различил голоса. Амбразура была расположена низко, до нее можно было дотянуться рукой, но пальцы одеревенели. Он зубами снял варежку, сунул в рот пальцы, стараясь их согреть, и ощутил ноющую боль – чувствительность вернулась. Достал из кармана куртки две гранаты, положил их перед собой, некоторое время лежал с закрытыми глазами, собирался с духом, затем, как учили на полигоне в Подольске, вырвал кольцо и не бросил, а, приподнявшись, протолкнул гранату в амбразуру. Ухнул взрыв. Земля дрогнула. Сверху на голову посыпались куски бетона. Из смотровой щели вырвался дым. Не медля, сунул еще одну гранату и, когда эхо взрыва откатилось в лес, услышал там, внутри дота, страшный, звериный крик, и опять рухнула тишина. И тогда, опираясь о щербатую стену, он встал во весь рост и, как ему показалось, крикнул, замахал руками, но тотчас почувствовал сильный удар в бок и, падая, все же успел увидеть лыжников, скользивших к укреплениям с двух сторон. Мелькнуло: «Получилось…» Снег показался теплым, он таял под Гостевым, вбирая его в себя.
В медсанбате он узнал, что лыжэскадрон с ходу взял левое крыло укрепрайона, остальное доделали танки. Второго снайпера, стрелявшего в Гостева, снял все тот же Прохоров. Пуля под лопаткой прошла наискосок, пробив легкое, но пока Сергея тянули на волокуше в медсанбат, он потерял много крови. Первым, кого увидел Гостев, приходя в себя после наркоза, был корреспондент фронтовой газеты, который, отпихивая врача, стал задавать вопросы. Сергей не понимал, о чем он говорит, откуда-то сверху послышался голос Остапчука:
-Послушайте, он же еще не вышел из наркоза, какого черта! Давайте я вам расскажу, все происходило на моих глазах.
-А вы кто?
-Исполняющий обязанности командира лыжэскад-рона…


Из медсанбата Гостева доставили в госпиталь, развернутый в районной больнице небольшого городка. Рядом с Гостевым в двухместной палате лежал подполковник танкист Федор Иванцов с обожженными руками и ампутированной левой ступней. Он был кудряв, голубоглаз – настоящий русский богатырь. После утреннего обхода и перевязки он звал сестру, полногрудую хохлушку и, похлопав ее по бедру, говорил:
-Машуня, принеси-ка святой водицы, душа горит…
И та под гипнозом голубых глаз приносила стакан разведенного спирта.
Танкист засыпал и матерился во сне.
Как-то проснувшись, он со злостью сказал Гостеву:
-Поразительно бездарная война! Сколько наших положили, сказать страшно. Линию Маннергейма нахрапом взяли. По телам шли, мать иху за ногу. Пиррова победа! Ты раньше воевал, политрук?
-Нет.
-А я под Халхин-Голом япошек по степи размазывал. И ни царапины. Знаешь почему? Операция была толково спланирована. Жуков -  голова, а Тимошенко - дурак надутый.
-Не боитесь, что нас кто-нибудь услышит? – усмехнулся Гостев. – Рана болела, и ночам его лихорадило.
-Меня бояться в тридцать седьмом отучили, зубы выбили, а потом выпустили – ошибочка произошла, не того взяли. И знаешь, что меня спасло? На маневрах в тридцать шестом году вступил с маршалом Тухачевским в полемику по поводу тактики использования танков. Маршал возражений не терпел, снял меня с полка. А в НКВД эту историю раскопали, мол, Иванцов в числе первых почувствовал «врага народа». Ордена и звание вернули, восстановили в партии, денег дали, чтобы зубы вставил, и в Монголию отправили командовать полком. Честно признаюсь, прав был не я, а Тухачевский. Это я уже потом понял, в боях. Ты где служил?
-В лыжном батальоне.
-Мать моя женщина. Вы же – смертники!
-У меня в лыжэскадроне потери небольшие. Да и участвовал я всего в одном бою, брали укрепрайон у озера  Ниет-Ярви, меня там и ранило. Про остальные лыжэскадроны ничего не знаю.
-От них ножки да рожки остались. Бойцов прямо на доты толкали. А молодцы-то какие были, кровь с молоком. Сколько бы они детей наклепали! А все потому, что такой бардак!
-Бардак?
-Политрук, ты прямо с дуба рухнул? Святая простота! Я назову тебе только несколько причин неудач в этой войне. Прежде всего неправильное направление главного удара, плохая подготовка к операции без учета местности и, наконец, отсутствие взаимодействия пехоты с танками и артиллерией. Пехота без прикрытия шла, отсюда такие потери. Танк Т-26 неплохо себя показал в Монголии, скоростной, маневренный, вооружение, правда, слабовато, но японские консервные банки на раз щелкали. А здесь снег по пояс, валуны, как противотанковые надолбы, финны лупят прямой наводкой, броня у Т-26 слабенькая, тридцать семь миллиметров, движок на бензине, вот и горели мы, как факелы на похоронах. Слышал об этом?
-Нет.
-И не услышишь. Трубят: «Броня крепка, и танки наши быстры…» А информацию о потерях закрыли. У меня кореш в штабе пятнадцатой армии служит, так  знаешь, что он мне сказал по секрету? Поступила директива Жданова: родным об убитых не сообщать. После чего энкавэдэшники стали вещи убитых уничтожать. Шито-крыто! Был человек – нет человека, и молчок. Ладно, проехали. Ты об этом не распространяйся, политрук, а то тоже придется зубы вставлять или на Колыме тачку с камнями катать и баланду хлебать.
Сергей всю ночь так и не смог уснуть, думал над тем, что услышал от Иванцова. Конечно, озлобленность того понять можно: потерял ногу, руки обожжены и неизвестно, сможет ли он ими пользоваться. Да и в тюрьме сидел ни за что. Тяжелая психологическая травма. С другой стороны,  герой Халхин-Гола, орден Ленина, ему-то врать зачем? Скрытый враг? Глупости! В ежовщину брали всех подряд. Из Сталинска друг написал: взяли всю комсомольскую верхушку – антисоветскую организацию они там, оказывается, создали. Готовили покушение на товарища Сталина. А он, Гостев, всех этих ребят и девчонок знал, светлые, преданные люди. Ну ладно ежовщина, партия дала оценку. А почему Бобрышева арестовали, да и многих в обкоме партии пошерстили. Анна писала - «враги народа». И искренне верила в это. А какой Бобрышев враг? Останься Сергей в обкоме, возможно, и его бы взяли, сидел бы сейчас на нарах в ожидании расстрела…
А утром после врачебного обхода явился член Военного совета армии в сопровождении свиты и прямо в палате вручил Иванцову  орден Красного Знамени, а Сергею орден Красной Звезды. Раненым раздавали подарки. А паренек-пулеметчик, потерявший руки, заплакал, когда ему вручили медаль «За отвагу».
Полковник-танкист, входящий в свиту, незаметно сунул Иванцову под подушку бутылку коньяку. Когда начальство удалилось, Иванцов достал бутылку и, подмигнув Гостеву, предложил:
-Обмоем, Сережа?
-Может, вечером?
-Вечером тоже. – Ловко, зубами вытащил пробку и протянул бутылку Сергею:
-Глотни, дружище! Жизнь не кончается! Я себе такой протез закажу, вальс-бостон танцевать буду. Женилку-то я сберег, не отморозил. – И, утерев о подушку слезы, сказал: - Мне бы вместо ордена моих ребят вернули. Какие парни! Пей, твою мать! И отдавай бутылку.
Сергей глотнул, протянул Иванцову бутылку, и танкист высадил ее целиком, вылив в рот, как в воронку. А еще через день раненых, требующих лечения, эвакуировали в Ленинград, в Военно-медицинскую академию.



В первый же день, оказавшись в палате военно-полевой хирургии академии, он написал Анне, что война закончилась, он здоров, находится на переподготовке под Ленинградом, и просил ее пока не писать. Адрес полевой почты может  измениться. А зачем лишний раз пугать? Вот немного поправится, тогда…
Гостев все же не учел характера жены. Через две недели ему разрешили понемногу гулять, и он вялый, в больничном тулупе и валенках сидел на скамейке в больничном парке. Светило солнце, гулко кричали вороны, расчищенная дорожка казалась розовой, а снег голубым.  И прямо по этой дорожке, к нему шагала Анна, ведя за руку Юрика, тот был в теплом, чуть великоватом пальто, из рукавов торчали варежки на тесемке, вязаная шапочка налезла ему на глаза, и он пытался сдвинуть ее на затылок. Сын бодро топал по лужам валеночками с галошами, Анна же не шла, а будто плыла по воздуху, не касаясь сапожками талого снега. Гостев вытер рукавом тулупчика глаза, попытался встать и услышал властный окрик: «Сиди!»
-Как ты меня нашла? – спросил Сергей, когда жена, поцеловав его, села рядом, рывком посадив на колени четырехлетнего сына.
-Тоже мне проблема. Военком теперь меня надолго запомнит. Война закончилась, а он в секретность играет, идиот. Ты тоже хорош. Переподготовку он проходит. Терпеть не могу вранья.
-Я же хотел как лучше. Зачем беспокоить-то…
-Беспокоить! – Анна повернула голову мужа к себе и, глядя ему прямо в глаза, твердо сказала: - Я горжусь тобой, Сергей.
-Да я и воевал-то всего один день.
-Важно, как воевать! Боевой орден так не дают.
-Погоди. Я что-то плохо соображаю. Где вы остановились? В гостинице?
-Мы с Юрой прекрасно устроились на даче в Песчаном. С Финляндского вокзала на электричке. Правда, немного далековато, но ничего. Дача принадлежит мужу моей подруги еще по работе в Среднеазиатском бюро пионеров. До конца апреля дача в нашем распоряжении. Прекрасная русская печка, полный сарай дров, магазин рядом. Чудесно, сам убедишься. После ранения тебе положен отпуск. Недельку проведем в этом чудесном месте, потом в Горький.
-А как же с твоей работой?
-Я взяла отпуск.


Ах, какая дивная стояла в Ленинграде весна! В городе снег растаял, кое-где во дворах-колодцах лежали его рыхлые, в точках сажи кучи, по Неве шел лед, льдины громоздились друг на друга, с треском ломаясь о быки мостов. А на Фонтанке лед стоял желтый, из стылых промоин тянуло затхлой водой. А с неба, потеснив тучи, лился зеленоватый, тревожный свет белых ночей.
В Песчаном зима не сдавала позиций. Снег стал ноздреватым, кое-где на кочках пробивались подснежники, звенела капель. И как чудесно было просыпаться в теплой светлой комнате, слыша шаркающий звук в коридоре, – это Юрик, натянув шлепанцы матери, плелся в спальню и, открыв дверь, строго говорил:
-Папа, вставай, сегодня у нас цирк, дневной сеанс.
Горький после Песчаного выглядел сумрачным, грязным. Собрали гостей. Пришли только близкие друзья, Сергей и Мария. Сергей плясал, дурачился, читал свои ужасные стихи, но подлинного веселья не было. Осторожно расспрашивали Сергея о войне, спрашивали, что будет дальше и надежен ли мирный договор с Германией. В обкоме партии встретили Гостева сдержанно, знакомых почти не осталось, старые сослуживцы предпочитали отмалчиваться. А дня через три пришел пакет из военного комиссариата.
-Пустая формальность, - сказала Анна, - после тяжелого ранения тебя должны демобилизовать. Отвоевался. Вернешься в обком. Словом, место найдется. Как-никак орденоносец.
Но вышло совсем не так. Гостева принял незнакомый полковой комиссар, бритоголовый, с бледным, сухим лицом. На гимнастерке орден Красного Знамени, еще старого образца, когда носили его с красным бантом. Рука у полкового комиссара была вялая и горячая.
-С выздоровлением, товарищ Гостев. Поздравляю с высокой наградой. Вы себя прекрасно зарекомендовали на войне, и наркомат  считает целесообразным оставить вас в кадрах. Приказом наркома вы назначены в распоряжение командующего Белорусским особым военным округом. Вам дается две недели для устройства дел.
-А как же семья?
-Прибудете к новому месту службы и вызовете семью к себе.

4

На третий день отпуска Сергей зашел в штаб армии, решил навестить майора Аршанина. С Алексеем Константиновичем Гостев познакомился в Кобрине в штабе армии в мае сорокового года. Член Военного совета армии Шлыков поручил Сергею курировать прессу, готовить документы о внешнеполитической ситуации. Это и привело Гостева в разведотдел штаба армии, в небольшой уютный кабинет майора Аршанина. В углу – сейф, стеллаж и подоконник завалены справочной литературой. Книги лежали даже на полу. На небольшом столе – два радиоприемника неизвестной Сергею марки. За столом сидел широкоплечий, в ладно подогнанной гимнастерке с орденом Красной Звезды на груди майор в старомодном пенсне.
Аршанин был участником Польского похода в сентябре тридцать девятого года в составе штаба армии под командованием Чуйкова. Армия стремительно выдвинулась к Бресту. Такая поспешность была оправданна, так как 14 сентября 19-й танковый корпус Гудериана неожиданным броском из Восточной Пруссии захватил Брест и только приближение войск Красной Армии заставило его отойти за Буг на оговоренную ранее демаркационную линию.
Гостеву, несмотря на весь свой опыт, еще не приходилось встречать людей такого типа. Аршанину исполнилось сорок шесть лет. Он закончил филологический факультет Петербургского университета, в четырнадцатом году ушел добровольцем на войну, дослужился до поручика. После революции перешел в Красную Армию, участвовал в Гражданской войне, затем преподавал в Ленинградском университете, защитил диссертацию. Его призвали в тридцать восьмом году, направили служить в Белорусский особый военный округ. Аршанин свободно владел английским, немецким, французским и польским языками, и было странно, что он засиделся в майорах.
-Ничего странного, – с усмешкой сказал Алексей Константинович, – происхождение подвело. Я  попович, отец – священнослужитель, настоятель храма Параскевы Пятницы в Хамовниках. Я потому и не женился: сначала война, а потом постоянное ожидание ареста.
Гостев ломал голову, почему Аршанин  сразу стал доверять ему и рассказывал много такого, что ему, старшему политруку, знать было не положено. А знал Аршанин много. Алексей Константинович владел стенографией, его со времен Чуйкова приглашали на закрытые совещания комсостава. При новом командующем 4-й армией генерале Коробкове положение его не изменилось. Аршанин вел секретные протоколы и прочую штабную документацию. Жил в своем кабинете, спал на кожаном продавленном диване и ни с кем, кроме Гостева, близко не сходился. Как-то сказал Сергею:
-У вас, Сережа, врожденный дар располагать к себе людей. Образования маловато, нет базисной основы. Учиться вам нужно.
-Время упущено. Мне скоро сорок.
-Учиться никогда не поздно. Почему бы вам не подать рапорт с просьбой дать разрешение о допуске к экзаменам для поступления в Военно-педагогический институт?
-Я ведь недавно прибыл.
-Ну и что? Попытка – не пытка.
Гостев частенько забегал к Аршанину, но они никогда не беседовали в кабинете. Летомв скверике рядом со штабом, зимой, прогуливаясь по пробитой в снегу тропинке.
-Ввод наших войск в Западную Белоруссию и Западную Украину серьезный и оправданный шаг, – говорил он приглушенным голосом. – Это позволило отдалить границу на триста километров. Однако освоение этого пространства сопряжено с огромными трудностями. – Аршанин закуривал папиросу. – Поляки для обустройства своих границ практически ничего не сделали за время вторжения в эти районы. Аэродромная сеть не развита, аэродромы не имеют бетонных покрытий, казарменный фонд мал. А что касается железнодорожных сетей,  то они остаются прежними, что и до Первой мировой войны. Ширина железнодорожной колеи уже, чем у нас, что вызовет затруднения при переброске резервов.
Что ни говорите, а на прежних границах мы имели оборудованные укрепрайоны. Между нами и немцами была Польша. В случае осложнения ситуации у нас было бы время отреагировать, в частности провести отмобилизование резервов. Есть еще одно важное обстоятельство: на территории Западной Белоруссии немало людей, относящихся враждебно к советской власти. Немецкое командование попытается использовать их в разведывательных и диверсионных целях. К тому же немцам удалось захватить в польском генштабе карты Западной Белоруссии, а там все, как на ладошке: аэродромы, шоссейные дороги, прочее.
-Что же делать? – спросил Гостев.
-Делается немало. Вопрос – как? Зачем, к примеру, было разорять доты, построенные в прежних границах? Действующие укрепления разоружены, новые только строятся. Случись что, второй вал оборонительных учреждений не сможет сдержать наступающего противника. Концепция воевать на чужой территории представляется мне сомнительной…
Гостеву приходилось много ездить по частям. Побывал в Бресте, Могилеве, Пинске, Пружанах. Нередко сам водил автомобиль. Политотдельское начальство это устраивало – не молоденький красноармеец за рулем, а опытный старший политрук, которому можно доверить ответственное задание. И чем больше он ездил, тем сильнее нарастала тревога. Штаб 4-й армии находился в двух километрах от Кобрина, за рекой Мухавец. Старый мост через реку наспех подлатали, сооружение нового не закончено. Инженерных войск не хватало, к строительству укрепрайонов привлекались линейные подразделения в ущерб боевой подготовке.
Как-то Гостеву довелось присутствовать на учении танкового батальона на полигоне в Бресте. Печальное зрелище: танки не держали строй, неуверенно маневрировали, стреляли из рук вон плохо. Причина: старослужащих уволили в запас, башенные стрелки стали командирами танков, механиков заменили молодые, плохо обученные танкисты. Гостев недоумевал, неужели нельзя было сохранить дивизии и корпуса, получившие во время войны с Финляндией боевой опыт. Их выдвинуть в Белорусский особый военный округ, а необученных мальчишек переместить во второй эшелон. Впрочем, он, Гостев, фактически человек не военный, не вправе судить о столь высоких материях, но об этом говорили и опытные кадровые военные.
Как-то во время прогулки Аршанин, задумчиво глянув на приятеля, сказал:
-А с начальством нам, Сережа, не повезло. Представь себе, штаб четырнадцатого мехкорпуса  будет развернут в одном здании со штабом армии. В мирное время – ладно, но мы на грани войны. Положит немец бомбочку в дом, и, считай, управление войсками нарушено. Василий Иванович Чуйков этого бы не допустил, он всегда имел мужество возражать начальству, потому и стал неугоден. А Коробков – типичный исполнитель. Что командующий округом Павлов скажет – исполняет. Одно радует – начальник штаба армии Сандалов крепкий мужик, со стратегическим мышлением. И не трус. Потому в полковниках и засиделся.
Когда Гостева в феврале сорок первого года назначили в политотдел 205-й моторизованной дивизии, Алексей Константинович успокоил его.
-Не переживай, есть и преимущества.
-Какие?
-От начальства подальше. Да и на учебу быстрее отпустят. Штаты четырнадцатого мехкорпуса не утрясены, ты рвешься на учебу, должность твою могут сократить, тебя выведут за штат и… прямой путь в Калинин, в институт…


Аршанин сидел за столом, заваленным бумагами. Увидев Гостева, снял пенсне, близоруко прищурился.
-Привет, отпускник. Рад тебя видеть. Как жизнь?
-Сижу, зубрю, и ни черта в голову не лезет. Хорошо, Анюта помогает и дисциплинирует.
-Да, Анна Федоровна строгая женщина. Заявление ТАСС, надеюсь, читал?
-Читал, конечно.
-Ну и что?
-Не понимаю.
-А чего тут понимать. Прикрой, пожалуйста, дверь плотнее.
Когда, захлопнув дверь, Сергей сел, Алексей Константинович продолжил:
-По разведданным, четвертая немецкая армия вышла на исходные позиции, пограничники слышат гул прогреваемых двигателей, немецкие самолеты ежедневно нарушают границу. Вчера на совещании начштаба армии Сандалов, в который уже раз поставил вопрос о выводе из Брестской крепости госпиталя и большинства частей. Там же один выход и один мост через ров. Мышеловка! Крепость давно уже нужно было переоборудовать: пробить еще два выхода из равелина и навести мосты. Командарм Коробков категорически возразил: нужны взрывные работы, а взрывчатки нет. Во всей армии нет взрывчатки! На этот раз даже член Военного совета Шлыков не поддержал. Доводы: на совещании в округе поднялся один заместитель по политчасти дивизии и предложил в соответствии с обстановкой привести приграничные подразделения в боевую готовность и эвакуировать на восток семьи. Так Павлов его с дерьмом смешал: паникер, трус! Шлыков так и сказал, мол,  и нас в паникеры запишут… Да и поздно уже. Сережа, ты бы Анну с сыном хотя бы в Пинск отправил, скажем, друзей навестить. В пределах округа, но подальше от границы.
-А то ты ее не знаешь! Не поедет она.
-Пожалуй, а зря. Да, на совещании даже твой комкор генерал Оборин возмутился. А уж на что молчун. Так прямо и резанул: в дивизиях у нас красноармейцы первого года службы, артиллерийские части получили пушки и гаубицы, а  снарядами они не обеспечены. Тягачей нет, автомашин не хватает, наш парк способен поднять лишь четверть личного состава.
-И что?
-А ничего. Коробков никак не отреагировал… Только Коробков и Павлов здесь ни при чем. По-видимому, есть указания свыше. А вот этого уже и я не понимаю. Все же ясно, а мы чихнуть боимся, чтобы немцев не обидеть. Выпить хочешь?
-А тебе можно? Я-то вольный казак.
-Мне, Сережа, все можно. Я ведь тебе рассказал только часть того, что знаю. Мне дозволено слушать английское и немецкое радио. Докладывать командарму бесполезно, считает, что все это провокация. Ночью ездил к пограничникам, они перебежчика задержали, я его допрашивал. Немец сказал, что война начнется в ночь на двадцать второе или днем позже. Доложил командарму, тот в округ. Пока никакой реакции. Ты все же поговори с Анной. Я что, один на свете, все близкие там,Аршанин показал на потолок. – Поверни ключ в двери. – Достал из сейфа бутылку коньяку, разлил по стаканам. Они молча, не чокаясь, как на поминках, выпили.
Когда вернулся домой, Анна спросила:
-Ты что, выпил?
-Чуть-чуть. Что-то голова совсем не варит. Срежусь я на экзаменах.
-Не узнаю тебя. Что за пораженческие настроения? Обедай, ложись спать, затем холодный душ и за стол. Классиков марксизма тебе незачем перечитывать, я сохранила конспекты.
Сергей так и не решился поговорить с Анной об отъезде и потом, до смертного часа, казнил себя за проявленную слабость.


Обстановка в городе накалялась. Рынок опустел, магазины закрылись. Поезда отходили  с набитыми пассажирами вагонами, ехали в основном евреи, целыми семьями.
Как-то в полдень Анна и Сергей сидели на скамейке около памятника в честь победы над Наполеоном. Юрик катался на трехколесном велосипеде. Газон был усыпан золотистыми одуванчиками, в воздухе плыли пушинки. На соседней скамейке, метрах в двадцати, сидели три молодых поляка, они о чем-то весело переговаривались. И странно было слышать их смех в настороженно притихшем городе. Один из них высокий, широкоплечий встал, взял за руль велосипеда Юрика, разогнал его и направил на дерево, велосипед от удара опрокинулся, мальчик упал и заревел. Поляки захохотали. Анна кинулась к сыну, а Гостев направился к полякам, шел спокойно, не торопясь. Поляки, встав, молча ждали его. На лице высокого парня застыла наглая улыбка.
-Что же ты, поганец? Ведь это ребенок,тихо сказал Сергей.
-Шютка, пан командир.
-Я тоже пошучу. – И Гостев без замаха ударил его правой в подбородок. Удар был такой силы, что шутник перелетел через скамейку и остался лежать на газоне, вяло шевеля руками. Двое других кинулись бежать. Анна, бледная, прошептала:
-Я убью его.
-Остынь. Парень получил свое, больше шутить не будет. У Юры небольшая ссадина на лбу. Дома смажем йодом, и все пройдет. Парни – фашиствующие молодчики. Зараза и сюда распространилась. Мы для них  оккупанты.


В субботу 21 июня они отправились на речку Мухавец – Сергей обещал Анне и сыну покатать их на лодке. Уже с утра было жарко, Гостев посадил Юрика на плечи и, пока шли к реке, взмок – мальчишка за последний месяц здорово прибавил в весе. В голубом небе скользили ласточки. Сергей до трех утра просидел над учебником политэкономии на кухне, не выспался и теперь то и дело зевал, прикрывая ладонью рот. На Анне было легкое платье, парусиновые туфли, Юрика нарядили в новую матроску и бескозырку без ленточек.
На небольшом причале взяли внаем лодку. Пожилой белорус посоветовал сходить в залив, там очень красивые кувшинки и тихо, пояснил он. Белорус говорил на чистом русском языке, что в Кобрине редкость.
-Откуда вы так хорошо знаете русский? – спросила Анна.
-О, панечка, мой папа был машинист локомотива, жили в Витебске, там я закончил гимназию. После революции семья переехала в Польшу,  отцу пообещали хорошую работу. И зачем мы сделали такую глупость? Сейчас бы в России я был учителем, уважаемым человеком. А кем я стал в Польше? Быдлом. Всякий поляк может меня пнуть, как собаку, ногой.
В заводи стоял неподвижный зной, пахло речной водой, листья кувшинок шелестели под днищем лодки. Бело-розовые цветы всплывали на поверхность, и на них садились синие стрекозы. Юрик с матерью сидели на скамейке в корме. Мальчика разморило, он жмурился от солнца и тер кулачками глаза.
-Аня. Сними с него матроску, ему же жарко.
-Обгорит еще.
-Ничего с ним не будет,Сергей зачерпнул в ладонь прохладную воду и брызнул на Анну. Та вскрикнула, а сын засмеялся, дрыгая ножками в белых ботиночках.
Потом, блуждая по лесам, пробиваясь из окружения, Гостев часто будет вспоминать эту картину: река, кувшинки, лодка и дорогие лица, розовые от полуденного солнца…
Обедали в частном ресторанчике у вокзала, заказали окрошку, шницели, пиво, а Юрику – клюквенный морс. Приемник передавал полонез Огинского. Как вдруг музыку прервал лающий голос и восторженные крики толпы: «Зиг хайль! Зиг хайль!»
-Матка бозка, Гитлер! – молодой симпатичный поляк подбежал к приемнику, выключил его и, сплюнув, выругался:О-от, холера ясна!
День был необыкновенно длинный, словно кто-то старался как можно дальше отодвинуть то грозное, что надвигалось на мирный город.
Вечером, договорившись с Алесей, что та присмотрит за мальчиком, Сергей с женой отправились в Дом Красной Армии. Из Минска приехали артисты Белорусской оперетты и на открытой сцене ставили «Цыганского барона». Усаживаясь на свое место, Гостев сказал Анне:
-Вон там, рядом со сценой, стоит командующий армией генерал Коробков, плотный, с бритой головой, а рядом с ним – начальник штаба Сандалов. Их жены – чуть подальше. А вот члена Военного совета Шаталова не вижу, куда-то уехал. Завтра на полигоне в Бресте показное учение, видимо, он там.
-Что за странная мода у старших командиров брить головы?
-От наркома пошло. Зато ни одного бритоголового лейтенанта ты не встретишь.
-И капитана тоже. У Вани Чепурного кудри, как у цыгана. Пойдем в буфет?
-Там сейчас такая очередь.
Домой возвращались в начале девятого. Стоял теплый тихий вечер. На улицах горели редкие фонари, шаги гулко звучали по крытой булыжником мостовой.
-Посмотри, какое звездное небо, завтра будет прекрасный день.
-Да-а,неопределенно отозвался Сергей. – Летная погодка. Только наши завтра не летают. Вчера встретил знакомого летчика из полка истребителей, что стоят на аэродроме под Кобриным, он говорит, выгрузили на станции Тевли самолеты Як-1, собираем, приводим в боевое состояние, а летать на них никто не умеет. В воскресенье или в понедельник поездом приедут летчики, освоившие эти машины. Случись что, прихлопнут, как мух. Зенитные части находятся на сборах под Минском, подразделения связистов где-то там же.
-Паникер твой летчик. Газет не читает.
Юрик спал. Алеся дремала рядом на стуле. Она тут же поднялась, зевнула.
-До чего же сон сладкий видела, панечка, будто меня замуж выдают, а жених – лыцарь из книжки Юрасика. Чай поставить?
-Спасибо, иди спи, – сказал Гостев. – Он приплачивал девушке за помощь, та деньги брала неохотно и всегда краснела.
-Панечка, я завтрева в деревню уезжаю.
-Чего так?
-Мамка записку прислала с сестрой. Случись война – вместе легче.
-Не будет войны, Алеся.
 Девушка опустила голову, но возражать не стала.
Сергей привычно оглядел комнату: справа, в углу, стоял его походный рюкзак со всем необходимым на случай тревоги, рядом – «тревожный чемоданчик» Анны, в нем документы, деньги, шоколад и лекарства. Расстегнул ремень, снял портупею, повесил на стул. Наган положил под подушку.


Проснулись от грохота, оконные стекла дребезжали. Сергей вскочил, стал торопливо одеваться. Анна села в постели, спросила:
-Ты куда?
-В штаб. Узнаю обстановку и назад.
-Погоди, ты же сам говорил, что на полигоне в Бресте учения.
-До Бреста пятьдесят километров, а рвануло неподалеку.
Опять грохнуло, раз, другой. Где-то посыпались стекла.
-Одевайся, Анюта, буди Юру. Собери только самое необходимое. Не забудь залить кипяченую воду в термос и мою походную флягу.
-Не беспокойся, иди.
В отдалении что-то все хлопало, натужно гудели самолеты. Значит, война. Вот тебе и заявление ТАСС! В гостиной ярко светила люстра. Старик в черной шапочке и в исподнем, как обычно, стоял у окна. Увидев Сергея, он грустно сказал:
-Конец, всему конец. Я говорил ей: давай уедем в Россию. Теперь поздно.
За все время, что они прожили бок об бок, старик заговорил впервые. Это было так же удивительно, как если бы вдруг заговорил шкаф, набитый саксонским фарфором.
Сергей опустился во двор. У забора стоял брат хозяйки Циль, его жена и две их незамужние дочери. Все в зимних пальто, с ломами и лопатами в руках. Только у Блюмы Ароновны в руке был небольшой саквояж.
-Война, Сергей Михайлович,с каким-то отстраненным равнодушием сказала Блюма Ароновна.
-А лопаты зачем?
-Если засыплет родных, будем откапывать. Добро нам теперь ни к чему. Добро с собой в могилку не возьмешь.
«А я ведь обязан был их защитить»,с горечью подумал Гостев.
Из узкого, как колодец, двора виден был квадрат розового неба. Там  кружили самолеты, длинные, черные, и коротенькие юркие И-16 и «Чайки». Один наш истребитель кувыркнулся через крыло и пошел вниз, оставляя за собой грязную полосу дыма. Упал он неподалеку, пахнуло жаром, зазвенели стекла. И вдруг сквозь грохот и звон осыпающегося стекла Сергей различил особый, такой бывает в зале перед лекцией гул, – так гудеть могла только людская толпа. Гостев распахнул калитку: у булочной на углу стояли люди с сумками – длинная очередь. Лица их были обращены к небу, и поэтому казалось, что они молятся.
-Хлеб,пояснил Циль,в прошлую войну люди так же стояли за хлебом.
Сергей торопливо зашагал к штабу, мимо него тянулись выкрашенные в зеленый цвет подводы с красными крестами на боках, там сидели и лежали раненые командиры и красноармейцы, проносились грузовики, в кузове, вцепившись друг в друга, стояли полуголые женщины, прижимая к себе детей. Внезапно, чуть проскочив вперед, остановился мотоцикл с коляской. Сидевший в нем командир сдвинул на козырек фуражки защитные очки и крикнул:
-Сергей?
-Ваня, ты?
-Кто же еще? – Чепурнов был бледен. – Ты куда?
-В штаб.
-Отставить! Твои где?
-Дома ждут.
-Садись в коляску, и за ними. Пристроим к какой-нибудь машине с беженцами, потом в штаб.
-А Маша где?
-Пошла она… Вчера вечером заскочил домой, на столе записка: «Мне все надоело, уехала к маме…» Садись, видишь, что делается? Когда началась бомбежка, я смотался на аэродром, там ад кромешный. Большинство самолетов немцы сожгли, а те, что остались, летчики и техсостав на руках затаскивали под деревья. Цистерны с бензином горят.
Чепурнов развернул мотоцикл и помчался по тротуару. У распахнутой калитки стояла Анна в новой желтой кофте, юбка на ремешке – купили недавно в польском салоне. Юрик в матроске. У его ног чемоданчик, сумка, рюкзак и шинель Сергея в скатке.
Гостева поразило выражение на лице сына: мальчик улыбался, похоже, все происходящее вокруг ему нравилось. Лицо жены было спокойно, непроницаемо, и Сергей подумал, что такой Анна Полухина всегда была в минуты опасности. Она надела рюкзак, взяла чемоданчик и сумку, села в коляску. Чепурнов подал ей сына.
-Ваня, погоди минутку.
Сергей бегом поднялся на второй этаж. Дом, казалось, вымер. Под ногами хрустело стекло. В гостиной все так же стоял у окна старик, но был он уже одет. Черный пиджак, большой галстук с булавкой, стоящий накрахмаленный воротничок. Только на ногах его остались растоптанные  войлочные туфли.
Сергей заглянул в комнату, огляделся. Молодец, Анна, все сделала как нужно. Когда он вышел в гостиную, старик поклонился ему:
-Прощайте, пан.
-А как же вы?
-Я едва хожу и хочу умереть в своем доме. Спасайте семью.
Гостев, стуча сапогами по лестнице, спустился во двор, подбежал к мотоциклу, перекинул через плечо скатку шинели и сел на заднее сиденье, мотоцикл рванулся с места и понесся по тротуару, обгоняя фуры с ранеными, телеги со скарбом, серую толпу беженцев, бредущую вдоль шоссе.
 У поворота к штабу в редком кустарнике укрылись  жены начсостава штаба армии с детьми, сумками, свертками, кто в чем – в ночных рубашках, халатах. Одна женщина с кровоточащей ссадиной на лбу завернулась в скатерть. Сквозь  редколесье просматривалась утрамбованная площадка, за ней пустующие навесы для техники.
-Кто руководит эвакуацией семей? – громко спросила Анна.
-А никто! – откликнулась бойкая толстушка Люба, жена начальника снабжения. Анна ее хорошо знала по женсовету. –Обещали прислать машины, а их все нет. Сам Сандалов обещал. Анюта, давай командуй!
Анна вылезла из коляски мотоцикла, бросила рюкзак Сергею и громко крикнула:
-Женщины, бегом в лес, сидите в кустах вон у той поляны перед навесом. Машины буду заворачивать туда. На шоссе опасно. Люба, останься, отойди с Юрой в лесок, чтобы я вас видела.
-А ты?
-Я буду заворачивать машины. Дай свою красную косынку.И только дав распоряжения, повернулась к мужу.
Сергей обнял ее и тихо сказал:
-Ты молодец, Аня! Я люблю тебе…  Воюй сама и береги сына.
Анна молча поцеловала его и, взяв сына за руку, повела в лес, где мелькал пестрый сарафан Любы. Когда взревел мотоцикл, она обернулась и увидела спину Сергея с нелепой скаткой через плечо. Он показался ей маленьким и беззащитным. В той стороне, где находился штаб армии, к небу тянулись клубы дыма.


Штаб армии и штаб корпуса перестали существовать – прямое попадание авиабомбы превратило здание в груду обломков. В садике у штаба красноармейцы жгли документы, другие копали яму. Сергей не сразу понял, что они готовят могилу. Рядом лежало пятеро, накрытых шинелями, оттого что шинели накрывали головы погибших, тела убитых казались необычно длинными. Из-за сохранившейся стены, хрустя стеклом, выбрался заместитель начальника политотдела корпуса полковой комиссар Шаталов.
-Гостев, ты? Да, отпадает твой отпуск. Жив, и то хорошо. Штаб армии переместился на запасной КП в Буховичи, штаб нашего корпуса в лес под Тевли. Уничтожим документы, и я с группой отбываю в Тевли. Ты на мотоцикле? Кто там шину подкачивает?
-Чепурнов.
-Знаю. Давайте срочно в Березу-Картузскую. Пока была связь, комдив доложил, что их бомбили, есть потери. В штабе корпуса потери незначительные, а вот в штабе армии – много раненых, пятеро убитых. Четверых не узнать, судя по петлицам, – связисты, а пятый – твой дружок Аршанин.
-Жаль,Гостев с трудом протолкнул ком в горле. – Как с эвакуацией семей начсостава? Моя жена там, руководит эвакуацией. Но машин нет.
-Анна Федоровна? Ну, она-то проверенный боец, справится. Машины на подходе. Начштаба армии приказал: как разгрузят имущество штаба на КП, машины – в Кобрин, за семьями. До Буховичей семь километров. Возможно, пойдут поезда, если, конечно, не разбомбили пути.
В небе появились немецкие истребители, они шли низко, на бреющем полете, стреляя из пулеметов.
-Ложись! – крикнул полковой комиссар.
Они залегли в канаву. Гостев скосил глаза влево и увидел, что Чепурнов спокойно подкачивает шину мотоцикла. В стороне, где располагался вокзал, послышались взрывы – до вокзала пять километров.
-Все у них рассчитано, прицельно бьют гады,сказал Шаталов, отряхивая бриджи. – А мы тут по канавам прячемся. С Пинском связь есть, немецкая авиация нанесла удар по нашему аэродрому, большие потери. Горят склады с общевойсковым имуществом. Гостев, сейчас не до писанины, на словах передашь боевой приказ комкора командиру дивизии: один мотострелковый полк вывести в район Тевли, развернуть километрах в пяти от КП, другим подразделениям дивизии в местах постоянной дислокации оборудовать ячейки для пехоты и позиции для артиллерии. Саперному батальону готовить оборону Березы. Запомнил?
-Так точно.
-Удачи! – Шаталов помахал Чепурнову. – Только быстрее, мужики.
Сергей подбежал к мотоциклу, уселся в коляску, чувствуя ногой рюкзак, подумал об Анне, сыне, что остались там, в леске у шоссе, и, скрипнув зубами, сказал:
-Давай в Березу, Ваня, мне нужно комдиву боевой приказ передать.
-Слушаюсь, товарищ командир,Чепурнов усмехнулся. – А теперь, Сережа, держись за яйца, они тебе больше не понадобятся. – И рванул с места так, что Гостев едва успел подхватить фуражку, снял ее и сунул в коляску.
Знакомая дорога до Березы-Картузской казалась теперь чужой, вдоль обочины тянулись беженцы, толкая впереди себя повозки со скарбом, кое-кто вел за руль велосипеды, на раме висели мешки и сумки. Тучная женщина волокла детскую коляску, в которой отсвечивал на солнце самовар. Мотоцикл дважды обгонял грузовики с женщинами и детьми в кузове, они направлялись в сторону Минска или Могилева. А над шоссе, загораживая небо, летели немецкие бомбардировщики, сколько – не сосчитать. Их прикрывали «мессершмиты». Воздушная армада безнаказанно шла на восток – в небе ни одного нашего самолета.
Уже на подъезде к Березе-Картузской пахнуло пожарищем, голубое небо наискосок перечеркивали клубы черного дыма. У КПП военного городка лежал вверх колесами связной броневичок,  рядом зияла воронка, на краю ее торчала нога в хромовом начищенном сапоге. Южная сторона казармы, где еще недавно  жил Гостев, горела, упругий дым вырывался из распахнутых окон, другие казармы тоже чадили, с одной сорвало крышу, и видны были желтые, как ребра скелета, стропила.
Знакомый лейтенант из 226-го мотострелкового полка жег на костре бумаги.  Красноармейцы выносили из дверей казармы сейф. В одном долговязом, со съехавшей набок пилоткой Гостев узнал Огурцова. Вслед за ним выскочил, прикрывая платком рот, батальонный комиссар Курбацкий, глянув на Гостева, он возбужденно сказал:
-Видишь, Сергей Михайлович, что у нас делается. Чепурнов, ты технарь, нужна твоя помощь. Сейф с партийными документами при бомбежке перекосило, открыть не могу.
-Разве это сейф. Коробка от обуви. Для такого медвежатника, как я, плевое дело.
-Так открой, медвежатник.
-Айн момент-перманент.Чепурнов достал из коляски мотоцикла сумку с инструментами. Стукнул молотком по краю  дверцы, сунул в щель монтировку, крякнул, и дверца отскочила.Вот и все, а ты боялась, – мотоциклист снял фуражку, вытер платком лоб.Потерь много?
-Много, Курбацкий поморщился. – За казармой на газоне могилу копают.
-Дмитрий Васильевич,  мне Шаталов приказал устно передать боевой приказ комдиву. Где начальство?
-За стрельбищем, в лесу. Временный КП. С километр отсюда, может, чуть побольше.
-Ваня, подбросишь?
-Куда же мне от тебя деться? Садись. Твою ж мать…Опять летят. Быстро давай.
Со стороны древнего монастыря Картузианцев показались три точки. Мотоцикл, объезжая воронки, пересек плац, и тут послышался рев моторов, свист. Громыхнул взрыв, пахнуло жаром, тонко запели осколки. Чепурнов остановил мотоцикл, снял фуражку и показал Сергею дырку с рваными краями.
-Гляди-ка,  два сантиметраи хопец, здравствуй, дедушка!
Но Сергей глядел в другую сторону: на том месте, где только что стояли Курбацкий и Огурцов, чернела воронка, на краю ее торчал сейф с оторванной дверцей, а на ветке березы висело что-то розово-синее.
-Поехали, Иван. Мы уже ничем не можем помочь.
-О-от, суки, что делают!
Минут через десять на небольшой полянке Гостев увидел черную «эмку», замаскированную ветками кустарника. Неподалеку – палатка, у входа в нее в нижней рубашке стоял комдив полковник Кудюров и брился, поглядывая в зеркальце, которое держал ординарец. Услышав треск мотоцикла, комдив спокойно вытер лицо полотенцем и, хмуро глянул на подходящих командиров, спросил:
-Хлопцы, вы с того или с этого света?
Гостев едва сдержал улыбку. Еще минуту назад он испытал такую безысходность, казалось, мир рухнул, переживает последние часы. Домашний вид комдива вернул его к реальности.
-Товарищ комдив, разрешите устно доложить боевой приказ комкора, переданный мне полковым комиссаром Шаталовым.
-Пошли в палатку. Чепурнов, не уезжай. А то я знаю вашу мотоциклетную вольницу.
-Обижаете, товарищ комдив.
-Тебя обидишь.
В палатке за столом, заваленным картами, сидели начальник штаба Попов, начальник артиллерии Торопков и начальник оперативного отделения Кровяков.
Гостев коротко доложил боевой приказ, подошел к карте и карандашом показал место, куда предстояло выдвинуть мотострелковый полк.
-Идти лесом, в сумерках. Вот здесь начинается лесная дорога, легкая техника пройдет. На шоссе соваться опасно – контролируется авиацией противника.
Комдив с удивлением глянул на него:
-Откуда так хорошо знаете местность?
-Я почти все части объездил, развозя газеты, наглядную агитацию. Работал в режиме почтальона. Да и карта у меня приличная, Аршанин подарил. 
-Как он там, анахорет?
-Погиб. В штаб армии – прямое попадание. Комкор со штабом в Тевли. Пять минут назад при налете погиб Курбацкий. Сейф с партийными документами выносил с бойцами. Прямое попадание. Может, из документов что сохранилось?
-Потом посмотрим. Жаль, хороший мужик…был. Гостев, ты как-то хвалился, что бронемашину водить можешь?
-Могу.
-А мотоцикл.
-Спокойно.
-Вот и хорошо. Сейчас пропагандой заниматься не-когда. Оставляю тебя при штабе дивизии в качестве делегата связи. Попов, позови Чепурнова, если этот цыган еще не смылся.
Вошел Чепурнов, четко доложил, даже каблуками сапог прищелкнул. Кудюров с усмешкой оглядел мотоциклиста:
-Слушай, гусар! Что это у тебя с фуражкой? Вон дырища какая.
Чепурнов выпучил глаза:
-Немец крылом задел. Товарищ комдив, надо бы актик составить на предмет списания головного убора, а то вещевики…
-Не тарахти! Сейчас начальник штаба поедет в твой мотоциклетный полк, ты поедешь с ним. Быстро перетаскивай свое барахло в «эмку».
-А мотоцикл?
-Старшему политруку оставишь. Он назначен офицером связи.
-Слушаюсь. А машина назад пойдет, товарищ комдив?
-Тебе зачем?
-Бидон с маслом Гостеву передать. Мотоцикл на одном бензине не тянет, нужно маслица добавить.
-Ну ты и нахал! Учить меня будешь?
-Виноват, зарапортовался.
-Виноват! В другое время я бы тебе хвост прижал. Сгинь с моих глаз!
Чепурнов, не обращая внимания на комдива, обнял Гостева:
-До встречи, Сережа. Ни пуха тебе, ни пера.
-Иди к черту!
-Уже иду.
Комдив натянул гимнастерку, сказал начальнику штаба:
-Василий Федорович, ты остальные подразделения посмотри, медсанбат и прочее. И сразу назад. И не геройствуй, чуть что – в лес. Отсиделся, и дальше. Мы с тобой еще до Берлина должны дойти. Я буду ждать связи с командиром корпуса.


Уже на второй день войны Гостев получил боевое крещение. Комдив поручил ему пробиться в штаб армии в Буховичах, связь со штабом 14-го корпуса была утрачена, по непроверенным данным, в районе Тевли шли упорные бои, штаб либо разгромлен, либо передислоцирован в другое место. Невыспавшийся, с красными глазами комдив Кудюров сказал:
-До Буховичей, возможно, немцы еще не дошли. Получи, кровь из носа, данные по обстановке, возьми пакет с шифровками, узнай, где штаб корпуса и какова судьба мотострелкового полка, выведенного в район Тевли. Сразу назад. Возьми с собой пулеметчика сержанта Сенкевича, он из местных, работал в лесничестве в Пружанах, хорошо знает здешние места, да и мотоцикл водит. Выезжайте прямо сейчас.
Сержанта Дмитрия Сенкевича, невысокого кряжистого белоруса, призвали  в финскую, воевал в пулеметном взводе, в тех же местах, что и Гостев, на гимнастерке почетная медаль «За отвагу». Были они ровесниками, оба обстоятельные, неспешные сразу сошлись характерами.
До Буховичей добрались быстро, ехали лесными тропами. Командующий армией Коробков выехал в войска, начальник штаба армии полковник Сандалов был так замотан, что сразу переключил Гостева на начальника оперативного отдела. Тот коротко изложил оперативную обстановку, подготовил боевой приказ командиру дивизии и еще какие-то документы.
-О мотострелковом полке точных сведений нет, по-видимому, отошел из Тевли вместе со штабом корпуса. Связи с ними нет, послали делегатов. Все.
Сергей сунул пакеты за пазуху, вышел из палатки. Высоко в розовом небе тянулись в сторону Пинска немецкие бомбардировщики. Шли свободно, без прикрытия истребителями. Сенкевич успел заправить мотоцикл топливом и, вытирая руки ветошью, сказал с улыбкой:
-Михалыч, запах улавливаешь?
-Какой запах?
-Пшенного концентрата с маслом. Меня не обманешь. Где-то рядом полевая кухня. Перекусим, и до дома, до хаты. Да, брат, здесь такая кутерьма, хуже некуда.
-В смысле?
-Вроде бы готовится контрудар. А чем бить? Танков – горстка из двадцать второй дивизии, горючего в них на одну заправку. Хранилище ГСМ пришлось взорвать. У противотанковых пушек нет снарядов. Земелю я встретил, командира танкового батальона, злой, как черт. Материт всех подряд. – И, помолчав, шепотом добавил:Среди бойцов, вырвавшихся из Бреста, гуляет слух о предательстве.
Гостев промолчал. Люди бились насмерть. Паника, всякого рода путаница, неразбериха были, но в предательство Сергей не верил.
Кашу ели из одного котелка, запили холодным чаем без сахара. Издали штаб армии напоминал муравейник, то и дело подъезжали «эмки», командиры на лошадях, суетились, раскручивая катушки с проводами, связисты, все время поглядывая на небо.
-Давай-ка, Михалыч, валить отсюда. Суета на нервы действует.
Едва успели отъехать, налетели «мессершмиты». Сразу защелкали винтовочные выстрелы, к ним присоединились очереди ручных пулеметов. Ни зениток, ни счетверенных пулеметов. Сергей вспомнил слова Аршанина: «Подразделения ПВО на сборах под Минском». Нашли время.
Укрылись под соснами в лесной чаще.
-Сейчас отбомбятся, и поедем,хмуро сказал Сенкевич. – Это же в голове не укладывается! Я в этих местах за грибами и ягодами ходил. Нередко ночевал у лесных озер. Я при поляках из лесу не выходил, разве что прикупить что. А как наши пришли – на работу устроился. На финскую войну ушел добровольцем. Моя это земля, мои предки на погосте в Пружанах лежат. А теперь вот… еще напасть. Выпить бы. У меня неподалеку от штаба дивизии в Березе бутылек самогонки припрятан. В трех метрах от того места, где ты свой драндулет ставишь. Сразу за муравейником, в ягоднике. Вечерком примем, чтобы остудить душу. Давай-ка двигай по этой тропочке, будем по солнышку ориентироваться. А мотоциклет-то хорош, не шумит, ровно фурыкает.
Через полчаса Сенкевич постучал Сергея по сапогу, Гостев тормознул.
-Ну-ка выключи движок,попросил сержант.
-А что такое?
-Выключи…
Неподалеку потрескивала птица.
-Сорока. Значит, чужого учуяла.
-Может, зверь?
-Зверь в глухие леса ушел, в Полесье. Возьми от греха правее, да побыстрей.
Они и десяти метров не проехали, как хлестнула автоматная очередь, мотоцикл, ударившись о пень, завалился на правый бок. Сергей вылетел из седла, и что-то тяжелое ударило его в грудь, даже в глазах потемнело. Двигатель заглох, и в обрушившейся тишине стало слышно, как вращается колесо мотоциклетной коляски. Сергей открыл глаза и замер: прямо над ним свисали руки Сенкевича, голова сержанта была повернута влево, глаза прищурены, словно он к чему-то прислушивался, а на уровне его груди расплывалось темное пятно. И тут Гостев услышал голоса. Кто-то шел к мотоциклу, разговор шел на немецком. Сергей с трудом разобрал:
-Людвиг, ты молодец, одной очередью срезал большевиков. Как в тире.
-Кто бы это мог быть?
-Связисты или разведчики. Сейчас узнаем. У них могут быть важные документы. Готовь место для креста. С тебя ящик шнапса.Немец весело рассмеялся.
Что же, знание немецкого языка пригодилось!  Гостев, стараясь не шуметь, огляделся. Рядом с ним лежал ручной пулемет. Вот что так ударило его в грудь. Подтянул пулемет, проверил диск, снял с предохранителя и осторожно выглянул из-за мотоцикла. Тело сержанта маскировало его. По тропинке шли четверо немцев в необычной форме: шаровары, куртки с капюшоном, на головах что-то вроде подшлемников. Парашютисты? Шли они плотной группой, не рассредоточиваясь. Гостев поставил пулемет на упоры, подождал, пока солдаты подойдут ближе, и дал по ним длинную очередь. Парашютисты упали, и все же Гостев привстал и, укрепив пулемет на колесе мотоцикла, дал еще одну очередь, видя, как из голов и спин врагов летят красные ошметки. Диск закончился. Гостев вынул из кобуры наган, подошел к убитым, пошевелил ногой трупы – готовы. Спрятал наган в кобуру. Вернулся к мотоциклу, волоча немецкие автоматы. Ухватил за плечи труп сержанта Сенкевича, поднял и поволок в кусты. Сенкевич, видно, заметил засаду, развернул пулемет, привстал в коляске, но выстрелить не успел. Сержант спас Сергея, прикрыв своим телом.
Гостев положил тело напарника под нарядной березой, закрыл убитому глаза, достал из кармана гимнастерки документы, сунул в карман бриджей и,  судорожно всхлипнув, прошептал:
-Прости, брат. Не могу тебя похоронить по-человечески.
Забросал труп сухими, срезанными осколками ветвями. Внутри у него что-то мелко подрагивало, в ушах стоял звон. Сергей с трудом поставил мотоцикл на колеса. На машине ни царапины, только на бензобаке небольшая вмятина. Положил в коляску поверх трофейных автоматов пулемет Сенкевича. Нужно было обыскать трупы немцев. Но от одной мысли, что ему придется прикоснуться к телам парашютистов, содрогнулся от отвращения. К тому же можно налететь на еще одну группу парашютистов. Кто знает, сколько их десантировалось.
Мотоцикл завелся с первого раза, и Гостев понесся по лесной дороге, пока не вырвался на пустынное шоссе. Он настолько устал, что ехал, не глядя по сторонам, деревья сливались в одну зеленую полосу, наконец показался знакомый поворот на Березу-Картузскую.
Начальник оперативного отдела Кровяков принял от Гостева пакеты, выслушал доклад по обстановке. По мере того как Сергей говорил, у подполковника мрачнело лицо.
-Иди умойся и гимнастерку застирай. Ты весь в крови. Ранен?
-Нет. Кровь сержанта.
-Тут неподалеку болотце, тропинка к нему протоптана. Мыло на табурете перед палаткой. Пообедай и отдыхай. Понадобишься, подниму.
В углу на походной койке кто-то зашевелился, шинель упала на пол, поднялся комдив и,  сладко потянувшись, спросил:
-Сергей Михайлович, можешь показать на карте, где ты завалил парашютистов.
Гостев подошел к карте и, ощущая дыхание Кудюрова на щеке, показал место, где попал в засаду.
-Как были одеты немцы?
-Шаровары, ботинки на шипах, курточки с карманами и вроде как подшлемники.
-Ясно. Разведка! – лицо комдива стало наливаться краснотой.
-Есть! – у входа в палатку вырос поджарый майор.
-Автоматы, что привез делегат, смотрел.
-Так точно. МП-40, улучшенный, облегченный образец. Состоит на вооружении десантников, разведподразделений.
-Попов, используй аппарат Морзе и оповести штаб армии о том, что у них в тылу бродят десантники. Усилить охрану штаба дивизии. А то тепленькими нас возьмут.
Гостев нашел болотце, вымылся по пояс, застирал гимнастерку, нижнюю рубаху и повесил их на ветви раскидистой ели. Поскрипывали, цвиркали птицы, жужжа-ли лесные пчелы, скользили стрекозы. Ни птиц, ни насекомых не беспокоила артиллерийская канонада, валом надвигающаяся с запада. Парило, вроде бы к дождю, но на небе ни облачка. На обратном пути Сергей наткнулся на большой муравейник, вспомнил слова Сенкевича, обошел вокруг и в ягоднике, у ствола старой березы, нашел бутылку самогона. Вытащил пробку, сделал несколько больших глотков и прилег в тени рядом с мотоциклом. Проснулся уже в сумерках. Рядом стоял котелок с остывшей кашей.

5

Анна выломала в кустах ветку, обстругала ее перочинным ножом, прикрепила красную косынку Любы и вышла на обочину шоссе. Кобура с браунингом оттягивала юбку, мимо проносились автобусы, грузовики с беженцами и ранеными. Если взмахом «флага» удавалось остановить транспорт, подсаживала в кузов женщин с детьми. За очередью следила Люба, ее голос звонко отдавался в густом подлеске:
-Бабы, не зевай! Эй, рыжая, брось ты к ляду шубу, ребенка держи, дура!
Появился первый штабной автобус из Буховичей, Анна завернула его на поляну, и сразу послышались женские крики, детский плач. Анна, выругавшись, кинулась к автобусу: рослый мужчина в командирской гимнастерке со споротыми петлицами, расталкивая женщин, пробивался в автобус.
-А ну пустите! Я ранен, имею права!
-Раненый! Постыдился бы!
-Посмотрите на него, а еще командир, петлицы-то содрал…
Рядом стоял растерянный водитель, совсем мальчик.
-А ну назад! – крикнула Анна и захлопнула перед мужчиной дверцу автобуса. – Назад, сказано. Что не ясно? Первыми эвакуируются женщины с детьми.
-Я раненый, раненый! – он потянулся к ручке дверцы. Анна перехватила его руку:
-Назад, дети!
-Пусти… Пусти, сука! – завизжал мужчина и толкнул Анну, она ударилась головой о дверцу, в ушах зазвенело. Изловчившись, пнула мужика в пах ногой, тот скрючился и, матерясь, стал расстегивать кобуру. Женщины отшатнулись от него. Анна опередила: выхватила  браунинг, передернула затвор:
-Руки, сволочь! Шевельнешься, мозги вышибу!
У мужчины затрясся подбородок, он поднял руки, глаза у него стали белыми от страха.
-Боец, чего сопли развесил? Разоружи его!
Водитель-красноармеец потянулся к кобуре, мужчина попытался оттолкнуть его, и тогда Анна выстрелила в воздух. Мужчина, изумленно ахнув, завалился на бок, загребая пыль хромовыми сапогами:
-Убила, сука, убила!
Анна вынула из его кобуры наган, сунула его за пояс и сказала со злостью:
-Пошел отсюда, трус! Пристрелю, падаль!
Мужчина с неожиданной легкостью подскочил и, петляя, как заяц, побежал. Над поляной на бреющем полете пронеслись немецкие истребители, стреляя из пулеметов, навес вспыхнул, женщины кинулись в лес. Анна глянула в небо и, напрягая голос, крикнула:
-Женщины, в автобус! Ж-живо!
А сама, подобрав чемоданчик, хрустя валежником, пошла к Любе. Юрик, прижав к груди сумку, сидел на пне  и разглядывал на ладони божью коровку. Люба с ужасом уставилась на Анну:
-Неужели бы ты его убила?
-Не задумываясь. Мразь! Наши воюют, а он…
-Анюта, я не могу больше с тобой… Боюсь.
-Садись в автобус, без тебя справлюсь.
-Ты прости меня, ладно?
Анна не ответила. Пришло еще два автобуса. Осталось эвакуировать семерых, а машины не подходили. Навес догорел, к небу тянулся белесый дым. Женщины теперь старались держаться поближе к Анне, сидели на бревне у обочины шоссе. Одна, совсем молоденькая, прижимала к груди мальчика лет двух, завернутого в скатерть. Женщина мелко вздрагивала и поминутно зевала. Короткая ночная рубашка едва прикрывала худые колени.
-Дайте ей что-нибудь надеть, сказала Анна.
Высокая, полная женщина, по говору южанка, сказала:
-Ото ж, Господи, воля твоя! Зовсим мы ополоумели. Только усе до себе. Разве ж так можно! – порылась в армейском рюкзаке, извлекла шерстяную кофту. – Возьми, девонька. Моя кохта тебе навроде пальта будет.
Женщина молча натянула кофту и, нервно позевывая, сказала:
-Меня зовут Рита. Мы с укрепрайона под Брестом… Муж – военный инженер, строил что-то. Нас Игорьком на лето взял к себе. Соскучился. И вот теперь он…там. Без очков в трех шагах ничего не видит. И белье сменное я ему положить не успела. Нас до Кобрина на «эмке» довезли, а потом машину самолет обстрелял… Мамочки, что же будет?
Шоссе пустело. Проезжающие автобусы были так забиты, что на «флаг» не реагировали, проносились мимо. Поток беженцев иссяк. Последним прошел, едва волоча ноги, пожилой еврей, шляпу он потерял, седые волосы развевались на ветру. Увидев Анну, он остановился и, стуча палкой, забормотал:
-В книге Исхода сказано: «И отправились сыны Израилевы из Раамсеса в Сакхов до шестисот тысяч пеших мужчин, кроме детей. И множество разноплеменных людей вышли с ними, и мелкий, и крупный скот…» Все, все повторяется.
И побрел дальше, поднимая стоптанными башмаками придорожную пыль. Солнце близилось к зениту. «Неужели конец, нам отсюда не выбраться?»подумала Анна. Вдали послышался шум приближающейся машины. Анна вынула браунинг сняла его с предохранителя и, оставив женщинам чемоданчик и сумку, взяла сына за руку и вышла на середину шоссе. «Если собьет, то уж вместе». Полуторка, погромыхивая, приближалась. Метров за пять шофер резко затормозил, распахнул дверцу и заорал:
-Ты что, дура, рехнулась? Да еще с мальцом.
Анна подняла пистолет:
-Выходи!
Шофер засмеялся
-Ну и номер! Вот бабы пошли!
-Куда идет машина?
-В Могилев. Да садись ты. Испугала, как же? Я же за эвакуированными послан.
-Нужно еще четверых женщин взять, одна с ребенком.
Шофер, пожилой мужик, заросший седой щетиной, соскочил на шоссе.
-Где они? Эй, бабоньки!
Женщины уже бежали к машине. Шофер забрался в кузов, принял мальчика, помог залезть другим. Толстуха, сопя, забралась сама, глянув на водителя, с усмешкой сказала:
-Ото ж, я чисто боров. Аж штанцы лопнули.
-Ничего и без штанцов доедешь,успокоил ее шофер. – Усаживайтесь на подшивки газет и не вставать. А ты, командирша, давай с пацаном в кабину. Будем вместе от немца обороняться.
Анна подхватила сумку, чемодан, помогла Юрику залезть на сиденье, села сама и спросила:
-Почему в Могилев?
-Машина оттуда. Я бумагу в кобринскую типографию вез. Приехал, а типографии нет, одни камни. Скинул рулон, а что дальше делать, не знаю. А тут подполковник, фамилия Маневич, вроде коменданта, остановил и говорит: «Поезжай назад, забери беженцев. Те, кто на Пинск поехал, могут не добраться. Немец дорогу бомбит». На новом Кобринском мосту немец разбомбил автобус с детьми, а кто за ними ехал – в речку Мухавец. А до Могилева я все лесные дороги знаю. Доедем.
-Звать тебя как?
-Сергей, по батюшке Михайлович.
-Мужа моего так звали.
-Почему звали? Ты разведенка?
-Нет. Так, сорвалось… Он старший политрук. В Кобрине остался, а может, в Березу уехал.
Анна помрачнела, глянула на дорогу. Лес, такой приветливый недавно, показался ей чужим и враждебным.
-Ты вот что, девка, раньше времени мужика не хорони. Грех. Мы еще дадим немцу по сопатке, юшкой кровавой умоется. – И, видимо, чтобы сменить тему, спросил:Неужто ты своей пукалкой меня хотела остановить?
Анна усмехнулась:
-Браунинг, калибр семь шестьдесят два. С десяти шагов в лоб не промахнулась бы. А на другой случай у меня еще кое-что есть,она достала из сумки наган.
Шофер захохотал:
-А у тебя, случаем, в торбочке винтовка образца 1891 года не завалялась. Или пулеметик? Запасливая. Далеко не убирай наган-то, на лесных дорогах немецкие диверсанты и разная сволочь бродят. Наган где раздобыла?
-Разоружила одного мерзавца. Из командиров… Лез в автобус, прикидываясь раненым.
-Да, сволочей нынче много повылазило. И не побоялась?
-Я девчонкой от басмачей отстреливалась и одного уж точно с коня сковырнула.
-Бедовая ты. В мировую, да в гражданскую я пулеметчиком был. Тоже кое-что повидал. Как зовут?
-Анна.
-Из Могилева куда?
-В Москву. Потом в Горький, там мужняя родня. Если бы не сын, я бы с мужем осталась.
-Выпить хочешь? Бледная ты. Мне нельзя, а тебе в самый раз.
-У тебя что?
-Шанпаньское. Что же еще? Шутка.Достал из-за пазухи бутылку водки «белая головка».Поверишь, на дороге нашел. Крытый грузовик в кювете валялся. Водительв хлам. А в его сумке две бутылки, целехонькие. Вот как в жизни бывает.
Он оббил о руль сургуч, открыл пробку зубами:
-Давай, Анюта, за победу! Все равно наша возьмет.
 Анна сделала большой глоток, зажмурилась.
-А, была не была, давай-ка и я,Сергей Михайлович тоже приложился. – Спрячь в свою торбу, а то побьем.
-Мама, я хочу пить,попросил Юрик.
-Потерпи. Это не вода. Сейчас термос достану.
-Хорошо пошла водочка. Я сегодня такого нагляделся, на всю жизнь хватит. Ты грамотная, скажи, почему немец так попер? Ведь последнему дураку было ясно, что война на носу, а мы перед немцем крыжачок пляшем. Эшелоны с зерном через Брест Гитлеру в подарок гоняем. Это как понять? Тоже вредительство? Сталин-то куда смотрел?
-И его обмануть можно. Сколько Ежов командиров Красной Армии положил, пока Сталин не разобрался и его самого к стенке не поставил.
-А я думал, его обмануть нельзя,разочарованно протянул шофер.
Анна дала сыну кипяченой воды, напоила Сергея Михайловича. От водки в голове плыло: отец Блюмы Ароновны в гостиной, бешеная езда на мотоцикле, Сергей со скаткой шинели через плечо, белоглазый мужчина с сорванными петлицами…
Проснулась она от рева самолета, машина со скрежетом свернула на лесную поляну, заглохла. Водитель вытер рукавом рубахи лоб и тихо выругался:
-Вот мать иху так… Чуть не гробанулись! Аж взмок весь, и поджилки трясутся. Аня, загляни в кузов, никого там не зацепило? Дай пацана мне.
Анна соскочила с подножки, встала на колесо и заглянула в кузов: по разбросанным газетам растекалась кровь, толстуха лежала на животе, вместо головы у нее было какое-то розовое месиво. Женщины сбились в угол кузова и с ужасом смотрели на Анну. В борту кузова было несколько крупных пробоин, острые щепки торчали наружу.
-Спокойно,сказала Анна,дальше поедем лесной до-рогой. Больше нам ничего не угрожает. На ближайшей остановке мы ее похороним. Как ее звали?
Женщины молчали.
-Ясно.
Анна забралась в кабину, взяла сына на руки:
-Полную женщину убило… Остановка будет?
-Ближе к ночи. Знаю я одно местечко. Хорошо в бочку с бензином немец не угодил, тогда бы нам всем хана. Бог пронес.
-Ее бы накрыть чем. Нехорошо так.
-Сделаю, – Сергей Михайлович открыл дверцу, достал из-под сиденья рулон маскировочной сетки. Вернулся, вынул из сумки бутылку водки, глотнул и протянул Анне:
-Ополоснись. Считай, второй раз родились. Да, дела… Вот тебе и штанцы. За что же баб-то с детьми? Он что, паскуда, не видел, кого я везу? Нет, так им с рук не сойдет. За все ответят…


Ночевали в лесу. Сгущались сумерки. Орудийный гул на западе был еле слышен. В лесу, нагретом солнцем, стоял густой запах хвои. Водитель срубил две молодые сосенки, сделал слеги. Показал женщинам, где родник, и, пока они там плескались, сказал Анне:
-Помоги мне тело снять. Тяжелая она. По слегам спустим. Пока баб нет, положим ее неподалеку, накроем сеткой и лапником. Я, дурень, лопату в гараже забыл.
-Юра, посиди в кабине. Потом мы сходим к ручью, помоемся.
С телом вдвоем едва управились.
-При ней и документов нет,сказала Анна.
-Посмотри в торбе.
-Смотрела. Там одежда и продукты.
-Зато помянуть есть чем. Ты посиди с мальцом, я схожу к роднику с ведерком, нужно кузов обдать, там кровищи… И держи оружие наготове. Мало ли что.
Он взял ведерко и, косолапо шагая, пошел к ручью. Сразу же послышался женский визг, а за ним недовольный голос Сергея Михайловича:
-Не орите, дуры! Что я голых баб не видел?
Анна нарезала ножом еловых веток, открыла задний борт и, забравшись в кузов, сгрузила сумки попутчиц, выбросила окровавленные газеты, подмела кузов. Вернулся, чертыхаясь, шофер и окатил кузов водой.
-Так вроде не очень видно. Костер, Анюта, разжигать не будем. Опасно. Возьми Юрасика и сходите помойтесь, а я лапника нарублю. Бабы в кузове спать не лягут, дело ясное. На полянке устроимся, рядком. Только бы дождичек не брызнул. И гони баб сюда, пущай на стол накрывают. Воду в роднике пить можно.
Женщины вернулись повеселевшие. Только Рита в нелепой кофте, прижимая мальчика к груди, была молчалива, бледна. Есть отказалась, легла на лапник, сказала, знобко поеживаясь:
-Не понимаю, почему Игорек все спит и спит.
-А что же ты хочешь?попыталась успокоить ее худенькая черноглазая жена пограничника. – На мальчика сразу столько свалилось. Тут взрослый с трудом выдержит.
Анна с удивлением наблюдала за сыном. Юра вел себя поразительно спокойно,  не плакал, не задавал лишних вопросов. И лицо у него было сосредоточенное, даже суровое, он походил на маленького старичка.
Шофер Сергей Михайлович достал бутылку водки.
-«Белая головка», девочки. Анюта, дай крышку от термоса, другой посуды нет. Давайте помянем по христианскому обычаю убиенную фашистскими сволочами.
Крышка от термоса пошла по кругу. Рита на повторное приглашение не откликнулась. Закусывали неохотно. У Юрика слипались глаза.
Шофер допил водку, сказал:
-Значит так, ляжем рядком. Под утро прохладно, будем греть друг друга. Кто куда захочет, будите меня. Выедем, как чуть развиднеется. Часа в три, а сейчас спать.
Анна прижала к груди сына и мгновенно заснула. Проснулась от невнятного шепота. Сначала ей показалось, что это шумят на ветру листья кустарника. Прислушалась.
-Нет, Степа, нет,шептал незнакомый голос, в нем была теплота, нежность. – Мальчик спит, неужели ты не слышишь его дыхания? Извини, что не положила в твой чемодан смену белья. Дом уже горел…. Только ты не уходи, мне страшно, вокруг ходят люди.
Анна, прикрыв Юрика пахнувшим бензином пиджаком Сергея Михайловича, осторожно поднялась. Риты рядом не было. Она сидела на пне метрах в трех. Свет ущербной луны затекал в прогалину между верхушек сосен, отчего женщина казалась вылепленной из гипса. Анна, стараясь не хрустеть валежником, подошла к Рите, обняла ее за плечи. Риту бил мелкий озноб. На ней была одна ночная рубашка. Ребенок был  завернут в кофту.
-Мама,радостно шепнула она. – Степа был здесь. Пошел за водой, скоро вернется. Не понимаю, Игорек все спит и спит. И вроде бы стал холодный. Потрогай.
Анна развернула кофту, коснулась лобика малыша – он был холоден, ручку не разогнуть, наступило трупное окоченение. Мальчик, скорее всего, умер, когда еще ехали.
-Девочка, все хорошо. Пусть Игорек поспит, и тебе нужно отдохнуть. Иди ложись, только укрой мальчика.
-Нет, мама, я посижу здесь, а то Степа вернется и не найдет нас, ведь темно.
«Степа – муж,поняла Анна. – Сколько же за один день горя».
Анна легла на пахучий лапник, прижалась к сыну, чувствуя родное тепло. Кобура с браунингом давила бок. «Хорошо, что я тогда купила в польском  салоне юбку с ремешком, а то куда бы укрепила кобуру». Перед ней развернулась лента шоссе, машина подскакивала на выбоинах, а сбоку мчался на мотоцикле Сергей, он махал ей рукой и улыбался.
-Анюта, вставай, пора! – Анна открыла глаза, над ней нависло незнакомое лицо, пахнуло бензином, рука непроизвольно потянулась к пистолету. – Вставай, девка! Бак я заправил. Буди всех и поедем. Пожуем в дороге. Слышь?
-Сергей Михайлович?
-А ты думала кто? Просыпайся скорей! А где молодая с ребенком?
Анна вскочила, оглядела поляну, залитую сумеречным светом. Риты не было.
-Может, в кусты пошла?
-Подымай баб, я в кустах поищу. Время! Слышишь, гудят, подлюки.
Над головой с монотонным гулом шли на восток невидимые немецкие бомбардировщики.
Разбудила женщин, Юрика, он тер кулачками глаза и удивленно озирался.
-У нас чепэ, исчезла Рита,сказала Анна.Я подходила к ней ночью, она была не в себе, бредила. Мальчик умер. Сергей Михайлович ищет Риту в лесу. Оля, ты у нас самая спортивная, выгляни на шоссе, посмотри, не идет ли кто в сторону Кобрина. Пять минут, не больше. Нужно ехать.
Минут через десять вернулся Сергей Михайлович. Снимая с лица налипшую паутину, угрюмо сказал:
-Разве в лесу отыщешь?
Через несколько минут появилась Ольга, молча развела руками.
-Ясненько. Все, бабоньки, по коням. Ждать мы не можем, нужно успеть проскочить участок шоссе, а там  опять лесом.
-Сергей Михайлович, далеко до Могилева?
-Недалече. Как в лес въедем, я дорогу срежу. Говорите, кому куда в Могилеве.
Жена майора из Бреста Валентина, прикрывая грудь изодранным халатом, сказала:
-У меня в Могилеве родственники мужа. Живут в центре. Нас бы с Олей туда… Не идти же по городу в таком виде: ночные рубашки, шлепанцы.
-Ой, милые, в этом ли дело? Довезу, конечно. А ты, Анюта?
-На вокзал. Постараюсь попасть на московский поезд.
-Ясненько. Пошли садится.
Забираясь в кабину, Анна достала из сумки наган и протянула водителю.
-Возьми, Михалыч, пригодится. Сегодня только второй день войны.
-Спасибо, Анюта. За тебя я спокоен, ты баба крепкая, тебя ничем не согнешь.
И опять была дорога, сперва пустынная, но, как вывернули на шоссе, навстречу стали попадаться колонны броневиков, грузовые автомобили, тягачи. При подъезде к Могилеву на лесной дороге встретили колонну ребят в гражданском с корзинами, чемоданами, заплечными мешками. Впереди шагал молоденький политрук.
-Призывники,пояснил Сергей Михайлович,приедем, я сразу в военкомат. Я  перестарок: пятьдесят шесть. Ничего, возьмут. Шоферюги всяко нужны. Жинка померла, детей Бог не дал. Одному на войне легше.
По дороге им ни разу не попались беженцы. Видно, из Кобрина основной поток двинулся в Пинск. На въезде в город стояли военные патрули. Сержант с винтовкой без ремня заглянул в кузов, в кабину и спросил:
-Откуда?
-Из Кобрина.
-Как там?
-Бомбят.
-У нас тоже. Хорошо, бомбовозы истребители отгоняют. Поезжайте.
-Поезда ходят?
-Ходят.
Сергей Михайлович остановил полуторку у вокзала, выскочил из кабины, взял Юрика на руки, помог сойти Анне.
-Прощай, Анюта! Храни тебя Господь. Вряд ли увидимся. Береги сына.
Анна, прижав к себе Юру, стояла на ступеньках вок-зала, провожая глазами удаляющийся грузовик. Неожиданно полуторка встала у привокзального скверика, из кабины выскочил Михалыч – видно, заглох мотор. И тут из подсвеченного солнцем спокойного неба возникли немецкие истребители. Анна успела только присесть, закрыв собою сына. Совсем рядом послышались глухие взрывы, на голову посыпалась штукатурка, и, когда она подняла голову, на том месте, где стояла полуторка, полыхало яркое пламя, серый дым затекал в сквер, расползался по привокзальной площади.
Анна, пересилив себя, встала, в ушах звенело, видно, ее контузило. Юрик не плакал, а звонко икал, тараща глазенки. Из сумки, лежащей на ступеньках, вытекала вода, раскололся термос! Да и черт с ним! Взяла сына за руку, подхватила чемоданчик и медленно вошла в здание вокзала, забитое беженцами. Да, уехать будет трудно. Повинуясь неведомому чувству, вышла на платформу, спустилась на рельсы, под подошвами туфель хрустела галька, справа чадили какие-то постройки. Навстречу попался старик в железнодорожной форме. У него было отечное лицо и красные от бессонницы глаза.
-Отец, есть поезд на Москву? – спросила Анна.
-Поспеши, дочка. Видишь, на третьем пути красные теплушки. Там эвакуированные из Борисова. Паровоз водой заправили, вот-вот отойдет. А что дальше, не ведаю. Беги!
Когда Анна, подхватив на руки сына, подбежала к последнему вагону, поезд, лязгнув сцеплениями, тронулся с места. Она успела бросить в открытую дверь сына, подхватила чемоданчик, попробовала на бегу залезть, но тут ее оставили силы, и она повисла, вцепившись в доски пола. Чьи-то руки подняли ее, затащили в вагон. Она увидела плачущего сына, по щеке его стекала кровь, и потеряла сознание.

6

Первые дни войны для Сергея слились в один нескончаемо длинный день…
Ночь. Палатка штаба 205-й моторизованной дивизии скудно освещена двумя сальными свечами. В углу палатки на раскладном столике аппарат Морзе. Связь со штабом корпуса и другими подразделениями только через делегатов. Гостев – один из них, ему поручают наиболее ответственные задания.
Из отрывочной информации, стекающейся в штаб дивизии,  Гостеву было трудно составить реальную картину боевых действий 14-го механизированного корпуса.
Во время артиллерийской подготовки противника 22-я танковая дивизия, расположенная в Южном городке Бреста, понесла огромные потери. Городок, построенный на ровной местности, хорошо был виден со стороны Буга. Внезапный огонь по городку и последующие налеты авиации стали для дивизии полной неожиданностью. Городок был сметен, в огне метались экипажи танков, женщины, дети. Пламя растекалось по городку, захватывая ангары с техникой. Скученное расположение войск привело к огромным потерям. Было уничтожено много танков, артиллерии, автомашин, полевых кухонь, сгорело большинство цистерн с топливом. Во время налета немецкой авиации были взорваны артиллерийский склад и склад горюче-смазочных материалов дивизии.
 И все же войска стали понемногу отходить после внезапного удара. 22-я танковая дивизия, собрав оставшуюся технику, переходила на рубеж обороны в районе Жабинки. 22-й мотострелковый полк, развернувшийся между Брестской крепостью и селом Кодень, пустил на дно немецких десантников, пытавшихся на резиновых лодках обойти Брест с юга по реке Мухавец.
205-я моторизованная дивизия, пережив несколько налетов вражеской авиации, осталась в местах постоянной дислокации: Березе-Картузской, деревнях Бронногура, Малечь, Кабаки, Сигневичи, Блудень, Селец,  Дрогичин. Пехотные подразделения были развернуты на берегу реки Мухавецот Пружан до Буховичей. Хорошо показали себя молодые бойцы весеннего призыва: огневые точки и окопы вдоль реки Мухавец они отрыли толково и в установленные сроки. Красноармейцы, в основном белорусы, сызмальства умели пользоваться лопатой.
Случались и досадные неудачи. Утром 22 июня после авианалета автобат получил задачу срочно заправить горючим танковый полк дивизии. Кудюров, багровый от ярости, кричал в телефонную трубку:
-Как это одна автоцистерна? А где другие? Вы там что, рехнулись? Не могли замаскировать! – И, повернувшись к Гостеву, крикнул:
-Сергей Михайлович, мотай в автобат, разберись.
Гостев сел на мотоцикл и лесными тропами направился в сельцо Блудень. Ветви хлестали по лицу. По дороге попадались беженцы. Он только раз побывал в Блудене и боялся заблудиться. Уже на подъезде понял: беда. Из-за леса поднимались к небу клубы черного дыма. Немцы успели поработать. Часть автоцистерн сгорела или была повреждена. На заправку танкового полка вышла одна автоцистерна и семь бортовых машин, имеющих дополнительные бензобаки емкостью сто шестьдесят литров. В районе Варшавского шоссе колонну атаковали «мессершмиты». До полка добралась только одна бортовая машина.
Танковый полк дивизии готовился к ночному броску в район Тевли, теперь все уперлось в нехватку горючего. Остальные подразделения  заканчивали оборудование стрелковых ячеек и позиций для артиллерии. Неизвестность давила, вызывала среди бойцов напряженность. То и дело по позициям перекатывались панические слухи. И когда в расположении гаубичного полка появился танк, артиллеристы открыли огонь. Первый же снаряд перебил гусеницу, из башни высунулся командир и замахал руками. Выяснилось, что  на танке Т-26 эвакуировалась семья одного из командиров 22-йтанковой дивизии.


Гостев не знал, что в пакете, который он с таким трудом доставил Кудюрову из штаба армии, лежит боевой приказ командарма. Комдив в третий раз перечитал боевой приказ. Его жесткое, с крупным носом лицо стало пепельно-бледным. В приказе значилось: «С утра 23. 6. 41 нанести удар на рубеже Кривляны, Пилищи, Хмелево в общем направлении на Высокое  с задачей к исходу дня уничтожить противника восточнее р. Буг». В приказе ни слова не было сказано о противнике, ничего не говорилось и о тыловом обеспечении. Стало ясно, что штаб армии не владеет обстановкой. И хотя 205-я моторизованная дивизия своим транспортом была способна перебросить лишь часть личного состава, а танковый батальон имел топливо на одну заправку и один боекомплект, командующий армией включил их в состав ударной группировки. Подобное решение могло привести к непоправимым последствиям.
Штаб корпуса находился в лесу, километрах в тридцати от станции Тевли. На 205-ю мотодивизию возлагалось также обеспечение 22-й танковой дивизии топливом со складов в Кобрине и боеприпасами со складов дивизии.
Во время контрнаступления нашим танкистам удалось отбросить немецкий батальон, но вскоре 22-ой танковой дивизии под воздействием авиации и танков противника пришлось откатиться на Кобрин, чтобы избежать окружения. Кобрин оборонял сводный полк под командованием начальника отдела боевой подготовки армии подполковника Маневича. В его распоряжении были два батальона пехоты, артиллерийский дивизион и две роты танков. Связь со штабом корпуса вновь прервалась, не было сведений и об отряде Маневича. Кудюров снова послал туда Гостева. Странно было ехать по знакомой дороге. Город опустел, кое-где дымились развалины.  Проезжая по центральной улице, Сергей с трудом удержался, чтобы не заскочить в свою брошенную комнату. Окно было распахнуто, на тротуаре  валялись рисунки Юрика – еще и двух дней не прошло с начала войны, а город казался вымершим. Подполковника Маневича он разыскал у склада ГСМ. Они были знакомы еще по службе в штабе армии. Усталый, с погасшими глазами подполковник хмуро сказал:
-Ты же видишь, что делается, своими силами мне город не удержать. Заправил остатки 22-й танковой дивизии, готовлю склады к взрыву, дальше по обстановке. Твоя семья эвакуирована?
-Не знаю.
-Вот и я не знаю.
Еще хуже сложилась обстановка в 30-й танковой дивизии. Неся большие потери, она стала отходить к Пружанам. Вскоре Пружаны были захвачены немцами, и хотя немцы потеряли двадцать танков, попытка выбить их оттуда ни к чему не привела. 14 -му механизированному корпусу была поставлена другая задача: обеспечить пружанское направление, не допуская противника восточнее реки Мухавец.
Во второй половине дня севернее Кобрина разгорелось танковое сражение – 22-я танковая дивизия при поддержке стрелковой дивизии нанесла контрудар. Гостев видел танковый бой в районе аэродрома, у села Именины, стал свидетелем танкового сражения на аэродроме, когда на его глазах погиб командир 22-й танковой дивизии Герой Советского Союза генерал  Пуганов, таранив немецкий танк. Горели танки, горели самолеты, чадное облако сносило на город, а немцы все напирали и напирали. Немецкая танковая дивизия захватила в Кобрине мост через реку, вырвалась на Варшавское шоссе. Это вызвало панику, и Гостев с горечью видел, как перемешиваются войска, бросают технику, бегут в сторону Пинска.


Из-за беспрестанных налетов немецких истребителей Гостев не смог пробиться в штаб дивизии, заканчивалось топливо, и решил свернуть в район Дрогичина, где стоял 20-й мотоциклетный полк. Там, по крайней мере, можно было заправиться и перекусить. Он с утра ничего не ел, так, поскреб в котелке вчерашнюю кашу, напился из термоса холодного чаю – вот и весь завтрак.
Сергей свернул на лесную дорогу, день стоял жаркий, в небе ни облачка. Из лесу, перебивая запах хвои, тянуло чем-то сладковато-гнилостным. На придорожных полянах лежали неубранные трупы беженцев, нечто неразличимо-серое – результат налета немецких стервятников. И чем глубже погружался Гостев в лес, в его целительную тишину, тем больше отходила душа. И то, что он увидел вчера и сегодня, казалось нереальным, выдуманным, чем-то вроде ночного кошмарного сновидения: разорванные в клочья тела Курбацкого и Огурцова, сверкающий сейф на краю воняющей толом воронки. Мертвые, с хитрым прищуром глаза старшины, четверо немецких десантников, срезанных им из пулемета. Гостев даже почувствовал привкус самогонки, что пил вчера, поминая старшину Сенкевича и глядя в звездное небо…
Его остановила короткая очередь, пули взвизгнули над головой, затем последовал громкий окрик:
-Стой! Стрелять буду!
Гостев тормознул, выключил движок. Из кустов вышли двое в серых комбинезонах, танкистских шлемах, в руках немецкие трофейные автоматы. Первый, плотный, легко скользя по траве, приказал:
-Руки в небо! – Внимательно глянул на Гостева и протянул:Надо-о-же! Никак вы, товарищ старший политрук?
Сергей узнал старшину, с которым ехал в грузовике, когда мотоциклисты отправлялись на станцию Тевли получать новую технику. Старшина еще жаловался, что занозу загнал в зад.
-Здравствуй, старшина.
-Здравжелаю. Дружка решили навестить?
-И это тоже. Жив Чепурнов?
-А у нас усе живы, слава Богу.
-Я  делегат штаба дивизии, мне к командиру полка…
-Бу сделано. От нас только что большее начальство отчалило. Сам командующий армией Коробков с членом Военного совета. Армия-то тикает на Пинском направлении. Нужно остановить, дух поднять. Да только раньше думать нужно было. Бредут поодиночке, бредут группами. Многие без оружия, без документов, петлицы посрывали командиры. Срам. Мы их разведчикам направляем. Что за люди, шут их знает. Отловили немецких парашютистов. Ото ж, сволота. Пустили в расход. Зато автоматами разжились.
-Да, обстановка неважная. Кобрин вот-вот сдадут, а может, и сдали.
-Гаврилюк, сидай в люльку и сопроводи старшего политрука до командира полка.
Гаврилюк, молоденький мотоциклист, усаживаясь в коляску, сказал:
-Берите южнее, вот на ту просеку. Там штаб полка. Неподалече медсанбат, недавно его сюда перевели. Ра-неных – жуть.
Командира 20-го мотоциклетного полка майора Плевако Гостев знал хорошо, встречались на совещаниях в штабе дивизии да несколько раз на рыбалке. У светловолосого красавца Ивана Семеновича Плевако был лишь один недостаток – он заикался.
-П-привет, С-сергей М-михайлович! К-каким ветром?
-Меня Кудюров назначил делегатом связи. Вот и занесло. Как вы здесь?
-П-порядок, командарм оставил в резерве. В-видел, что на пинской дороге делается? Выставил заградотряды, сбиваем народ в подразделения, все равно прут. Л-ладно бы п-пацаны весеннего призыва, а то командиры, переодетые в солдатские гимнастерки. Человек тридцать под арестом сидят. В-вчера троих р-расстреляли – оказалось, диверсанты.
-Ничего, оклемаемся, под Кобриом, в Пружанах идут бои. Я уже про Брест не говорю, народ отошел, сопротивляются. Ребята из нашего 721-го полка отличились. Немцы вырвались на Брестское шоссе и остановились – бензин кончился. Выскочили из танков и тикать. К полку танкисты прибилисьмеханики, башенные стрелки. Полк залег вдоль дороги. Катят немцы на бронетранспортерах, с ними две цистерны с топливом. Едут, как на параде. А наши танкисты забрались в немецкие танки и шандарахнули по колонне изо всех пушек. Такое месиво устроили на дороге, хоть стой, хоть падай. Потом танки подорвали и ушли. Не так все плохо, Иван Семенович.
-А я что? Дадим еще прикурить. У нас обед готов, приглашаю.
-Чуть позже. Мне бы заправиться.
-Сейчас заправим, а пока двигай к своему другану Чепурнову. И где вахлак самогон добывает? Как ни войду в мастерскую – спиртом разит.
-И не делится?
-Бывает, когда застану. Кому война, а кому мать родна.
Чепурнов в одних трусах, перемазанный маслом, возился в чреве «эмки». Увидев Гостева, заорал:
-Сережа, я же тебе говорил, что мы встретимся! – Повернулся к ординарцу: – Захарыч, твою мать, смени меня, ко мне друг приехал. Сначала полей немного из кружки, я хоть помоюсь. «Эмочка», видал, новенькая. Какой-то партийный чин бросил с перепугу, а мы на ней еще покатаемся. Захарыч, два стакана! Где твое гостеприимство?
Чепурнов достал из-под сиденья «эмки» початую бутылку коньяка.
-Видал, что партийное начальство пьет? Подставляй стакан, освежимся и пойдем обедать. Старший сержант-продовольственник кормит нас гороховым концентратом с салом. Весь полк попердывает, зато дополнительное реактивное ускорение. Захарыч, заправь мотоцикл старшего политрука и поделись противотанковыми гранатами из резерва. А то его носит по всей фронтовой полосе, могут сгодиться. Пошли шамать, а то все сожрут. Тут, братуха, гляди и гляди. Народ хваткий, на ходу подметки режут.

7

Анне казалось, что она умирает. То, что произошло за последние два дня, выпало из памяти. Она была уверена, что лежит на кошме в тени, падающей от глинобитного дувала. Пахло лошадиной мочой, а совсем рядом, за дувалом, по пыльной улице брошенного кишлака медленно двигается конница Утан Бека. Слышно было, как звякает амуниция, постукивают копыта и фыркают лошади. А где-то на окраине кишлака протяжно кричит ишак. Беспокоило, почему вздрагивает земля. Неужели начинается землетрясение?
На лоб легло что-то прохладное. Мать склонилась над ней и незнакомым голосом сказала:
-Ничего, отходит. Шок. Викентий, дай мне врачебный саквояж, я введу ей камфару, нужно поддержать сердечко.
Анна пришла в себя только вечером. Закатный свет затекал в вагон. Мерно постукивали колеса. Юрик сидел на ее чемоданчике, ел булку, запивая ее чем-то из большой эмалированной кружки.
-Юра, хочешь еще ситро? – спросил тот же голос.
-Спасибо, пани.
-Не называй меня так. Зови бабушкой, так лучше. Викентий, не правда ли, очень развитой мальчик?
-Безусловно. Не по возрасту. Судя по его рассказу, он читал Рабле. Немыслимо. Никак не могу понять, чем это так отвратительно пахнет?
-Прости, но это запах лошадиной мочи. В теплушке перевозили лошадей. По-видимому, кавалерийское подразделение отправляли на фронт.
Анна с трудом повернула голову и увидела старика и старушку, сидящих на чемодане. За ними – полная молодая женщина, а рядом с ней пять или шесть мальчиков и девочек лет двенадцатитринадцати в одинаковых рубашках и платьицах. Дети сидели на полу и молчали.
-Куда мы едем? – с трудом сложила Анна.
Старичок ласково улыбнулся, погладил острую бородку и сказал:
-Поезд идет в Москву. Если все будет нормально, без задержек,  завтра будем в Смоленске. Как вас, простите, величать?
-Анна.
-Очень приятно. Позвольте представиться, Викентий Владимирович Завалишин, биолог, доктор наук, а это моя супругапрофессор, педиатр Елизавета Павловна.
-Спасибо вам за меня и за Юру.
-Помилуйте, мы здесь ни при чем. Благодарите Полину,старичок повел бородкой в сторону полной женщины в белом халате. – У нас бы сил не хватило поднять вас в вагон. Полина – воспитатель специализированного интерната. Настоящая подвижница.
-Господь с вами,  Викентий Владимирович, ну какая же я подвижница? – Она сделала несколько движений пальцами, обращаясь к детям. Те ответили ей так же.
«Дети – глухонемые»,подумала Анна, пытаясь подняться.
-Лежите,строго сказала Елизавета Павловна. – Я вас сейчас напою. Представьте, наш сын каким-то чудом раздобыл ящик ситро. А вот хлеб на исходе.
-У меня есть шоколад, нужно раздать детям.
-Успеется. Мы, можно сказать, поужинали.
Анна провела рукой по кофте, с внутренней стороны был подшит карман. Партбилет на месте. У нее задрожали губы, и по щеке скользнула слеза. Прошлое стало возвращаться к ней.
-Ничего, милая, поплачьте,тихо сказала Елизавета Павловна. – Это успокаивает. Главное – мы живы.
Юрик протянул ей кусок булки.
-Спасибо, сын. Что-то не хочется. – Анна вздохнула и с горечью подумала: «А ведь он, правда, похож на маленького старичка».
-Ничего, пройдет. Все проходит,сказал Викентий Владимирович. – Представьте, мы приехали в Борисов в гости к сыну, он полковник, командир части. И вот – война. Даже не погостили. Хорошо, невестка осталась в Москве, она на седьмом месяце.


Анна проснулась от тревожной тишины. Поезд стоял на разъезде. В щель приоткрытой двери теплушки видно было бледно-голубое небо, зеленая поляна в россыпи полевых цветов. Старички дремали сидя, накрывшись клетчатым пледом. Юрика чьи-то заботливые руки укрыли серым детским одеяльцем. Дети и Полина спали, прижавшись друг к другу. Кто-то шел вдоль состава, постукивая по колесам молоточком. Анна осторожно встала, сон взбодрил ее, хотя немного побаливала голова. Чуть отодвинув дверь, она увидела обходчика, мужчину средних лет в замасленном пиджаке. Он, приложив ко лбу ладонь, глядел на запад. И сразу же, раскалывая тишину, загудели паровозы, протяжно и грозно, словно стадо слонов, вышедших на рельсы. Обходчик замахал рукой с длинным молоточком и крикнул:
-Немцы! Сейчас бомбить станут! Сигай, гражданка, убьют.
Послышался нарастающий гул моторов. Анна с треском сдвинула дверь, крикнула: «Воздух! Поля, буди детей!» Подхватила спящего сына, соскочила на покрытую щебенкой насыпь. Метрах в двадцати справа рвануло, черный дым пополз по поляне, по крышам вагонов застучали осколки. Слышно было, как бьют, захлебываясь, пулеметы, тявкают зенитки. Анна с Полиной принимали детей, и те скатывались с насыпи, бежали на луг. Две старшие девочки тащили за собой Юрика. Теперь взрывы слышались впереди, слева.
-Викентий Владимирович! – крикнула Анна,спускай-тесь с женой, я вам помогу. Сейчас самолеты пойдут на разворот.
-Спасибо, милая, мы не пойдем. Все в воле Божьей, – у стариков были спокойные, отрешенные лица.
-Тикаем! – Полина толкнула Анну, и они, как по снежной горке, съехали по насыпи, местами поросшей травой, и кинулись в редкий кустарник, где скрылись дети. Прикрыв собой сына, Анна увидела, как бегут от вагонов люди. Паровозы надрывались в крике, стучали пулеметы, а со стороны розовеющего востока возникло несколько точек, они приближались, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока не превратились в узкие, с заостренными носами самолеты. «Немцынам конец!»мелькнуло у Анны. Самолеты разделились, два из них взмыли вверх прямо над поездом, на плоскостях алыми пятнами проступили звезды. Наши, наши! «Яки»! Анна видела один такой самолет на аэродроме неподалеку от Кобрина. В небе закружилась карусель воздушного боя. А немецкие бомбардировщики с выпущенными шасси, напоминающими лапы хищных птиц, развернулись и, натужно гудя, потянулись на запад.  Один из них клюнул носом, из крыла его вырвался черный дым, и он, накренившись влево, потянулся к лесу и скрылся за ним.
Анна засмеялась:
-Вот вам, вот вам, сволочи!
А рядом, прикрыв голову руками, лежала Полина и монотонно бормотала:
-Спаси и помилуй, Господи! Спаси и помилуй, Господи!
 И вдруг стало тихо. Анна села, оглянулась. Зеленый склон был усеян телами. Живые это были или мертвые, не понять. Впереди, там, где должна быть станция, густой дым уходил наискосок в небо.
-Мама, я потерял матросскую шапочку,спокойно, словно ничего не произошло сказал Юрик. – Значит, я уже не моряк?
-Теперь ты летчик. Это летчики разогнали немцев.
По поросшей цветами поляне бежали красноармейцы.
-По вагонам! – кричали они,по вагонам, поезд отправляется!
-Поля, собирай детей. Нужно садится в поезд,сказала Анна. – Давай, давай, времени в обрез!
Полина с трудом поднялась, растерянно озираясь по сторонам. Оказалось, что дети укрылись в кустах метрах в десяти. Самая старшая беленькая девочка поднимала интернатовцев, быстро жестикулируя и показывая на поезд.
Полина зарыдала и, утирая глаза подолом белого, испачканного травяной зеленью халата, сказала сквозь слезы:
-Я думала, моих деток поубивали.
-Быстрее! Потом наплачешься,жестко приказала Анна и, держа за руку сына, торопливо пошла к поезду, ощущая, как головки цветов ударяют ей по ногам. Трава казалась необыкновенно яркой, зрение обострилось, и она, словно в бинокль, увидела вдалеке у станции состав, скорее всего воинский эшелон. Здание станции горело, ветер доносил горький запах пожарища.
Крыша их теплушки была вспорота пулеметной очередью, сквозь пробоины зияло небо. Старички все так же сидели на чемодане, пол был усыпан щепками.
-Ну как вы? – спросила Анна.
Викентий Владимирович слабо  улыбнулся. Он был бледен. Коричневые старческие пятна отчетливо проступали на его лысине.
-Молились. И Бог спас нас с Лизонькой.
-Не Бог, а наши летчики.
Анна помогла посадить в теплушки детей, забралась сама, и тотчас поезд медленно тронулся. Куцый кустарник уплыл назад, открывая поляну, на которой неподвижно, в необычных позах лежали женщины и дети, красноармейцы копали яму, металл саперных лопаток посверкивал на солнце.
-Это тоже по воле Божьей? – со злостью спросила Анна, обращаясь к старику.
Викентий Владимирович смущенно кашлянул.
-Понимаю, сердце ваше ожесточила война. Господь всем нам послал тяжелое испытание за грехи наши. Но испытание мы преодолеем. Обязательно преодолеем.
Анна зло рассмеялась:
-За грехи? А когда же успели нагрешить малые дети? Вздор! Я убежденная атеистка. Не кара Господня, а фашисты убили этих несчастных  детей и женщин. Мне рассказывали, что на пряжке ремней у немцев выбиты слова «С нами Бог». Значит, они убивают именем Бога?
-Не Бога, а дьявола, сменившего личину. Вас ведь, Аня, наверняка крестили  ребенком, через великое таинство вас приобщили к православной вере. А православный русский человек никогда не станет атеистом.
-Нет ли тряпки, чтобы вытереть пол и смахнуть щепки. Дети могут поранить ноги. – Анне не хотелось продолжать этот бесполезный разговор.
Мимо проплывали платформы, на которых стояли крытые брезентом танки,   счетверенные пулеметы и зенитные пушки, из полевой кухни пахнуло пшенной кашей. Анна проглотила слюну, открыла чемоданчик, достала толстые плитки польского шоколада и, отламывая кусочки, стала раздавать их детям. Те протягивали грязные ладошки и кивали головами. Старички попытались отказаться, но Анна сурово сказала:
-Отказ от приема пищи в армии считается серьезным проступком.
Елизавета Павловна покорно взяла два кусочка и тихо сказала:
-Вы правы, Анна, сейчас не время для богословских споров. До Москвы еще ехать и ехать и нужно сохранить силы. У меня в чемодане полотенце, мы используем его в качестве тряпки. Поля, достань из ящика ситро.
Викентий Владимирович, откусив шоколад, поморщился:
-Наш шоколад лучше и уступает лишь швейцарскому. Лизонька, помнишь то маленькое кафе в Женеве? Там подавали горячий шоколад и французские круассаны. Молодость, счастье, озеро, лебеди… – Старик извлек из кармана пиджака чистый платок и промокнул глаза.
-Викентий! Возьми себя в руки,строго сказала Елиза-вета Павловна.
С каждым часом становилось все жарче. В приот-крытую дверь теплушки доносился ароматный запах скошенного сена. Старички, прижавшись друг к другу, дремали. У запасливой Полины оказался таз. Она соорудила туалет, отгородив его шалью, извлеченной из чемодана Елизаветы Павловны.
«И что меня понесло? – с раздражением думала Анна. Вера – дело совести каждого. А старики всю жизнь работали, приносили пользу обществу. Сергей правильно упрекал меня за нетерпимость».
Она вспомнила Ашхабад, весеннюю степь за городом, покрытую цветущими маками, городской сад, где на клумбах уже расцвели розы. В чемоданчике вместе с документами лежала любительская фотография, желтая по краям: Анна снята с группой ашхабадских «синеблузников». «Синеблузники» носили специальную форму: блуза синяя с отложным воротничком, широкими манжетами, спереди пуговицы мелкой россыпью. И значок в виде флажка.
Сфотографировались они после выступления в клубе железнодорожников. Громили со сцены старый быт. Особенно доставалось буржуазному перерождению. Долой галстуки, долой шляпы, долой золотые зубы и маникюр…
Анна уснула тяжелым, неспокойным сном. На какой-то неизвестной станции к ним в вагон принесли три буханки хлеба, консервы и горячий чай в цинковом ведре. Больше поезд не бомбили, он несся во тьме, алые искры вырывались из трубы и улетали в леса и поля. Анна старалась не думать о Сергее. Она была убеждена, что он жив. Пока жив.
8

4-я армия погибала, командиры и красноармейцы умирали, отстаивая каждый метр родной земли, тысячи людей попали в плен, потоки раненых отправлялись в Пинск, Могилев, Гомель, многие гибли при эвакуации. Как во всяком больном организме, оживала всякая нечисть. Были случаи предательства, трусости, паникерства. Но все это перекрывалось поразительной стойкостью, мужеством и ненавистью к врагу-завоевателю. В штыковые атаки ходили мальчики, едва научившиеся держать винтовку, и их отцы, и деды, прошедшие три войны. Война с первых горьких дней стала народной.
В этой кровавой круговерти Гостева поддерживала твердая уверенность в том, что Анна с  сыном спаслись. Когда и в какое время возникла и укрепилась эта уверенность, он не знал, жил верой, верой подлинной, что пришла к нему в трудную минуту. Он, политрук, убежденный коммунист, вспомнил слова молитвы, которой обучила его мать в детстве.
За первые дни войны Гостев стал другим человеком, глаза стали зорче, движения мягче, пластичнее, он каким-то звериным чутьем  угадывал угрозу налета «мессеров», находил места, где его не доставали осколки. Рядом гибли люди, а Гостев отделывался ссадинами и царапинами, точно был заговорен. И все же где-то там, в темной глубине подсознания, копилось ощущение, что времени ему отпущено не так уж много, поэтому и задача была короткой: бить врага, полностью используя свои возможности.

Оставлены Кобрин и Пружаны, немецкие танки стремительно продвигаются вдоль Варшавского шоссе, создалась угроза захвата Березы-Картузской, открылась дорога на Ружаны.
Штаб 14-го корпуса разместился в лесу, неподалеку от селения Селец. К этому селению двигались отряды 22-й танковой дивизии. 30-я танковая дивизия вела бои северо-западнее Сельца. 205-я моторизованная дивизия под ударами противника распалась на несколько отрядов, самый крупный из них под руководством комдива Кудюрова развернулся на канале реки Мухавец.
Гостев прибился к наскоро сколоченной группе 14-го мехкорпуса: три бронеавтомобиля, два танка Т-26, бортовая машина с пехотой и чудом уцелевшая автоцистерна с топливом. Цельсоединиться с главными силами. А вот, где они, никто не знал.
Вечером отряд вышел к реке Ясельде, в расположение 28-го стрелкового корпуса. Знакомый батальонный комиссар из 721-го мотострелкового полка Степан Киселев (он частенько ночевал  в кабинете Гостева в Березе-Картузской на раскладушке) рассказал Сергею, что отряд комдива Кудюрова на той стороне реки.
-Тебя, Сергей, считают погибшим. Дивизии, как таковой, нет. Под началом Кудюрова группа в четыре тысячи человек, куда входят наши бойцы, есть ребята из 226-го полка, артиллерия – всего понемногу. Вроде должны подойти танки из 30-й дивизии. Я делегат связи, вместо тебя назначили, но безлошадный, хотя бы велосипед раздобыть.
-Садись в коляску, поедем на КП Кудюрова. Осторожно, там у меня в рюкзаке четыре противотанковые гранаты.
-Это хорошо. А у меня ничего, кроме пистолета.
Наплывали ранние сумерки, на западе и юго-востоке громыхала артиллерия.
-Гостев, возьми правее в лес, здесь везде боевые порядки 28-го корпуса, еще примут за немцев и долбанут.
-Я знаю дорогу. Здесь где-то шоссе неподалеку.
-Какое шоссе?
-Нужно по карте посмотреть. До Варшавского вроде далековато.
Минут через пятнадцать Гостев резко тормознул, соскочил с мотоцикла, подошел к березе и, прижавшись к теплому стволу, замер: неподалеку по просеке, мягко покачиваясь на выбоинах,  в тыл 28-го корпуса заходили немецкие танки. Среди светлых берез, в плотнеющих сумерках, танки казались призрачными.
-Вот тебе, бабушка, и Юрьев день,тихо сказал Степан Киселев и зло сплюнул:Откуда они здесь?
-С шоссе свернули. Ты противотанковые гранаты бросал?
-Еще на Халхин-Голе. С гранатами у нас негусто, но предупредить наших успеем.
-Годится, я беру на себя второй или третий, ты четвертый. Первый танк остановить не успеем. Отстрелялисьи к мотоциклу. Вперед!
Немецкие танки шли открыто, без пехоты, они уже ничего не боялись. Где перебежкой, где ползком, цепляясь за мелкий кустарник, стараясь приблизиться вплотную, Сергей добрался до просеки. Никогда еще он не видел так близко немецкие танки и даже почувствовал смрадный дымок выхлопа. Сорвал чеку и, подавшись вперед, швырнул гранату, целясь в моторную часть танка. И, судя по грохоту, факелу пламени, взметнувшемуся вверх, понял: попал. Слева громыхнул взрыв, затем второй, просека высветилась оранжевым пламенем. Но другие танки, сколько их было, трудно сказать, спихивая на обочины подбитые машины, выворачивая деревья, устремились на поле.
Гостев, скосив глаза вправо, закусил губу: на позициях 28-гострелкового корпуса творилось что-то невообразимоелюди выскакивали из окопов, неслись по пойменному лугу в сторону леса, танки косили их из пулеметов, ахали гаубицы, но снаряды летели в заречье. Горела автоцистерна, свет пламени, словно специально,  подсвечивал боевые порядки корпуса. Гостев видел, как артиллеристы пытаются развернуть гаубичные батареи, чтобы стрелять по танкам.
Из горящего танка выбрался немецкий танкист и стал кататься по земле, пытаясь сбить пламя. Сергей достал наган и выстрелил в отсвечивающую розовым цветом лысину. За горящим танком, внутри которого уже начали рваться боеприпасы, медленно проплыла башня другого танка. Сквозь грохот и треск слышно было, как валятся смятые им березы. Гостев выдернул чеку и перебросил гранату через пылающее чудище. На этот раз  рвануло так, что Сергей мгновенно оглох. Его отшвырнуло назад, он ударился головой о ствол дерева, на мгновение потерял сознание, очнулся и, прикрывая голову руками, пополз влево, к тому месту, где оставил мотоцикл. В лесу впереди него рвались снаряды, не поймешь чьи, наши, немецкие. Он с трудом поднялся, пробежал метров пятьдесят и, задыхаясь от бега, огляделся, не узнавая местности. Ему показалось, что он снова вернулся к просеке. Перед ним полыхало пламя, черный дым уходил в черное угрюмое небо. Горел мотоцикл. Видно, рядом разорвался снаряд и осколки подожгли машину. Метрах в трех зияла воронка, оттуда несло тухлым запахом тола, а чуть дальше лежал, уткнувшись лицом в траву, Киселев. На спине его расплывалось темное пятно. Батальонный комиссар был мертв. Сзади, на лугу, продолжался бой. Гостев, не переворачивая тела, достал из кармана гимнастерки убитого документы, положил их за пазуху, сунул за пояс его пистолет и, не оглядываясь, пошел влево, туда, где по его представлению был мост через реку Ясельда.


Разыскивать ночью КП группы Кудюрова Сергей не рискнул – подстрелят. Вчерашняя паника на позициях 28-го стрелкового корпуса тупой тяжестью лежала на сердце. Минут через сорок он вышел к реке. Кривая полоска месяца зависла в беззвездном небе. На темной воде пролегла розовая дорожка. Ветер шелестел в камышах, вяло перекликались лягушки. После всего, что произошло вчера, это напоминало продолжение многодневного сна.
«А ведь когда-нибудь сюда вернутся журавли, подумал Гостев,места-то замечательные». Слух восстановился, и недремлющий сторожок в мозгу фильтровал звуки, отсекая ненужные. Но было тихо. Сергей спустился к реке, напился, вымыл лицо, голову. Вода отдавала болотом. За спиной гудел на ветру лес. Ночевать лучше в лесу, безопас-ней, да и мягче на траве. Сверток с сухарями сгорел вместе с мотоциклом. Но есть не хотелось. Подсвечивая фонариком, Гостев выбрал местечко под березой и лег, чувствуя теплоту нагретой за день земли.
Проснулся от прикосновения к лицу чего-то прохладного, так случалось по воскресеньям, когда сын бежал к кровати и прикасался к отцовской щеке прохладными пальчиками. Едва светало, шел мелкий дождь, небо заволокло хмарью. С запада надвигались тяжелые,  с отвисшим подбрюшьем тучи. Уже с утра было душно. Планшет с картой сгорел вчера в мотоцикле.
Гостев спустился к реке, умылся и пошел по укатанной техникой дороге вправо. Где-то через час он усомнился, правильно ли идет. Моста через Ясельду видно не было. Взобрался на холм и только оттуда увидел скопление техники у реки: танки, бронемашины, пушки, гаубицы, бортовые машины с пехотой. Вся эта масса людей и техники пыталась переправиться по мосту на восточный берег Ясельды. И никто не знал, где группа  Кудюрова, отвечали неопределенно: вроде бы у Сельца, на прежних рубежах обороны. Из разговоров Гостев все же узнал, что через мост переправляются остатки 22-й танковой  и 6-й стрелковой дивизий. Возможно, есть и личный состав из его родной 205-й дивизии. 28-й стрелковый корпус тоже готовится к передислокации. Все перемешалось. Связь с КП армии отсутствует.
Гостев, сняв сапоги, сидел на взгорке в лесу и мрачно думал, что, если бы не дождь, плохо организованная, без всякого прикрытия переправа стала бы легкой добычей немецкой авиации. Он не знал, что делать, и, если бы не одно обстоятельство, скорее всего, присоединился бы к гаубичному полку и вместе со всеми ушел за Ясельду. А что, если Кудюров не знает, что немцы далеко продвинулись по Брестскому шоссе и его группа фактически оказалась в тылу?
Пройдя метров сто и томясь от неопределенности, Сергей оглядел лес. За ирригационной канавой среди расщепленных берез застрял броневичок связи, стоял он как-то боком, понуро. Дождь перестал, но небо было плотно обложено тучами. В глубине леса вскрикивала птица. Гостев перебрался через канаву и, отодвигая сломанные ветви берез, осыпающиеся холодными каплями, подошел к броневику. Левая, водительская, дверь была распахнута, чуть выше двери в слабой броне зияла пробоина, на полу – пятна крови. Ключ зажигания торчал в отверстии. Сергей сел на место водителя, нажал стартер, мотор завелся, но тут же заглох – свечи забрызгало. Пересел в креслице башенного стрелка, с усилием повернул башню – вращалась. У пулемета полный боекомплект. Что за черт? Броневичок новенький, кое-где даже сохранилась смазка. Броневичок скорее всего из 293-го разведывательного батальона дивизии Кудюрова – видел он там  такие. Гостев поднял тяжелый капот, повозился со свечами, вытер их носовым платком, сел за руль, мотор заработал, баки полные. Кто мог бросить новую технику и почему? Вылез из броневика, обошел его вокруг. В воздухе роились комары. К лесным запахам примешивался сладковатый запах тлена. Постучал сапогом по колесу, присел и увидел под броневиком ноги в ботинках с обмотками. Вот оно что! С трудом извлек из-под броневика тело водителя в комбинезоне. Судя по виду, механик-водитель погиб вчера. Крупнокалиберная пуля, пробив броню, ранила его в шею, он успел выскочить, залезть под броневик и скорее всего погиб от кровотечения. Сергей оттащил труп в березовый подлесок. Метрах в десяти увидел свежую могилу. В рыжий холм была воткнута саперная лопатка.
По-видимому, на броневике ехал разведдозор. Башенный стрелок и командир группы шли впереди и прозевали «мессер», вывалившийся из-за леса, он их и срезал очередью. А водитель, перескочив канаву, свернул в лес. Со второго захода немец атаковал броневик, ранил механика-водителя, потом ему кто-то помешал. А может, заканчивалось горючее.
Механик-водитель был малого росточка, с детскими руками и ногами. Гостев выкопал рядом с первой вторую могилу и похоронил его. Документов при механике-водителе не оказалось. Обычно разведчики отдают документы командиру. Оставалось нарубить слеги, завалить ими ирригационную канаву и вывести машину на дорогу. В броневике оказался хорошо наточенный топорик. На все  про все ушло полчаса. В тесном промежутке между креслицем башенного стрелка и запаской Сергей обнаружил две фляги: с водой и с водкой. Взял ту, что с водкой, отвинтил пробку, сделал большой глоток, стало легче. «Спите спокойно, ребята».
Справа на сиденье лежала карта, забрызганная кровью. Сергей сверился с картой. С позиций у канала реки Мухавец Кудюров должен был перебраться на левый берег Ясельды и организовать оборону. По крайней мере, так было вчера рано утром. А может, позавчера? Нужно проехать километров десять вдоль реки, держась ближе к лесу, а то свои же накроют гаубичным огнем. Сергей взял найденный в броневике бинокль. В окуляры ударила зелень овсяного поля, мелькнула серая полоса воды, показались желтые брустверы окопов. Похоже, окопы были пусты. А может, отряд, донимаемый немецкой авиацией, переместился в лес?
Броневик одолел канаву, пересек поле и свернул на лесную дорогу. Стоило ему въехать в лес, в глубине которого еще стлались хлопья тумана, как дорогу преградили трое: старшина со связкой гранат и двое красноармейцев с карабинами.
Гостев распахнул дверцу, спрыгнул на влажную землю и, подняв руки, пошел к ним, радостно улыбаясь. Одиночество, неопределенность измучили его. Старшина, глянув на Гостева, тоже поплыл в улыбке:
-Товарищ старший политрук, а где же ваш драндулет?
-На броневик махнул, не глядя.
-С придачей чи так?
-Так. Живы?
-Потери е, как без них. Давит немец.
-Веди к комдиву.
-А он туточки, на полянке. Хорошо, Господь дождичек послал, погодка нелетная.
На поляне стояла «эмка». Красноармейцы сворачивали палатку. И лес вокруг был наполнен треском, голосами, в глубине лесной дороги виднелись бортовые машины с бойцами в кузовах, рядом две бронемашины Б-20, танкетка. В воздухе плыл дымок, пахло жареным мясом. Полковник Кудюров, осунувшийся, заросший рыжеватой щетиной, стоял над картой, разложенной прямо на капоте легковушки. Рядом – начальник штаба подполковник Попов и начальник оперативного отделения майор Кровяков. Попов, изумленно глянув на Гостева, сказал:
-Смотри, Филипп Федорович, явление с того света.
Комдив оглянулся и, усмехнувшись, сказал:
-А мы тебя похоронили, Гостев, и с довольствия сняли.
-Еще не отлита та пуля, товарищ комдив.
-Плюнь. Мы вместо тебя Киселева снарядили. Так и он пропал.
-Знаю. Встретил у артиллеристов гаубичного полка. Погиб Киселев. Документы я сохранил.
Командиры сняли фуражки. Попов, утершись кулаком, сказал:
-В былые времена, когда гонец приносил дурную весть, ему отсекали голову.
-Ладно, Василий Федорович, нам его голова еще пригодится. Докладывай, Гостев, только кратко. Двигаться нужно.
Докладывая обстановку, Сергей с удивлением прислушивался к себе: голос у него был удивительно звонкий или так казалось после контузии? Когда он дошел до прорыва немецких танков в тыл 28-го стрелкового корпуса, Кудюров побагровел:
-Какие танки? Откуда они здесь взялись? Ночью, верно, была стрельба. Так сейчас стреляют по любому поводу: всем парашютисты мерещатся. Ты ничего не путаешь?
-Я танки с пяти метров видел. И шли они уверенно. Видно, имели наводку от авиации. Семьвосемь танков. Возможно, свернули с Варшавского шоссе.
-Давай подробнее.
-Вчера весь день бомбили, отсиживался в лесу. Сколотили группу из отступающих. К вечеру выскочили к позициям 28-го стрелкового корпуса. Решили с Киселевым добираться к вам, а тут танки на просеке…  Три танка мы подожгли. 28-й корпус был развернут на восток. Черт знает, что творилось. Паника. Наконец кое-как развернули гаубицы и стали лупить, куда попало. Меня контузило. Приди я на пять минут раньше к месту встречи, не разговаривал бы сейчас с вами. Киселева снарядом из нашей гаубицы накрыло. И мотоцикл сгорел. – Гостеву не удалось скрыть злость и досаду.
-Черт побери, ни с кем связи нет! – Кудюров грохнул кулаком по капоту «эмки». – Попов! Складывай карту, решения менять не будем. Видно, прорвался отряд танков, разведподразделение. Так или иначе, мы в тылу противника, отходим на Слоним для соединения с главными силами армии. С ними и будем пробиваться из окружения. Накормите Гостева. Разведка!
Загорелый худой капитан поднялся с поваленного дерева.
-Слушаю, товарищ комдив!
-Возьми опытного башенного стрелка, садись в броневик к Гостеву и  двигайте в сторону Ружан. Если что не так – назад. Да, забыли про нас, стратеги хреновы!
Попов отвел Гостева к импровизированному столу у куста рябины. На фанерном листе лежали крупно нарезанные куски жареной баранины.
-Откуда такое богатство?
-Бомбежкой загнало в лес стадо овец. Не оставлять же их немцем. Хлеба, извини, нет. Чай в чайнике. С собой кусок возьми.
-И много у нас сил?
-Свыше четырех тысяч человек. Техника, но в основном стрелковое вооружение. Все, что осталось.
Солнце так и не выглянуло. К полудню головной отряд, состоявший из остатков 205-й моторизованной дивизии, двигался лесной дорогой. Курдюмов дал команду остановиться – ждал результатов разведки.
В трех километрах южнее Ружан разведдозор обнаружил моторизованные колонны противника, двигавшиеся по шоссе на Барановичи. Выслушав доклад, Кудюров хмуро сказал:
-На Слоним дороги нет. Поворачиваем на Коссово. Итак, мы в оперативном тылу немецкой танковой армии. Где главные силы – неизвестно, скорее всего, откатились на восток.
До Коссова добрались в сумерках. По дороге к отряду Кудюрова присоединились несколько танков 22-й танковой дивизии с отрядом полковника Осташенко, они пытались пробиться через слонимский мост, но натолкнулись на превосходящие силы противника.
К девятнадцати часам отряд подошел к Коссову, занял боевые позиции. Ветерком раздернуло тучи, небо стало серо-синим. Стояла какая-то противоестественная тишина. В бинокль среди зелени деревьев просматривались зубчатые башни замка. Разведка донесла, что в Коссово расположился немецкий моторизованный батальон. Разведчик, переодетый в форму немецкого фельдфебеля, с усмешкой рассказывал:
-Немцы чувствуют себя победителями. Патрули на мотоциклах, у въезда в город несколько слабо укрепленных пулеметных точек. Танкетки на площади. Видел группу пьяных немцев, говорят, в Коссове классное пиво.
-Попробовал? – спросил Кудюров.
-Еще успеется. Брать их нужно прямо сейчас. Местный народ по домам попрятался. Самое время.
До последнего своего часа  будет помнить Гостев этот короткий бой, радость первой победы на тяжком пути, когда приходилось укрываться в лесу, кротами зарываться в землю, бежать, отстреливаться, оставлять города, села и незахороненные трупы бойцов. Горечь и боль соединили людей в едином порыве. Пять танков, четыре тысячи голодных, озлобленных красноармейцев ворвались в старинный городок и с ходу смели ошеломленный гарнизон. Немецкие солдаты в одном белье выскакивали из окон. Башенный стрелок Гостева бил по ним, ухали пушки танков, ярко, разбрызгивая искры, горели на площади танкетки и бронетранспортеры. Легковую машину, пытавшуюся выскочить из города, забросали гранатами.
Гостев предчувствовал, что ему не суждено дожить до той, Великой Победы, но  этот бой в Коссове стал ее началом. Ничто, ничто не забудется, и враг ответит сполна. Он вспомнил про фляжку с водкой, с трудом разыскал ее, глотнул, протянул начальнику разведки. Капитан хлебнул, закашлялся:
-Что это, едрит твою мать?
-Водка.
-Водка? Медицинский спирт неразбавленный. До костей продрало. С победой, старший политрук. – И крикнул башенному стрелку:Глотни, сержант! Как эти суки в кальсонах выскакивали! Победители, мать твою!


Утром сводный отряд Кудюрова выступил из Коссова в направлении МышловичиХировицы. А по дороге к отряду присоединялись отставшие от своих частей бойцы и добровольцы из местных жителей. Неся потери, отряд с боем прорвался в лес, где-то в десяти километрах от совхоза Бытень. Здесь, в лесу, отряд разбили еще на несколько групп, которые с боями выходили к Пинску, а дальше по железной дороге под непрерывными налетами немецкой авиации пробивались на сборные пункты переформирования.
Гостеву до поры везло. Рядом гибли люди, сотни людей, а он упорно шагал, наполовину оглохший, в разбитых сапогах, в выгоревшей на солнце, посеченной осколками гимнастерке, на которой алел орден Красной Звезды. На одном из лучей осколком отбило эмаль, орден спас старшему политруку жизнь.
Дышали, пузырились пинские болота, нещадно жгло солнце, змеились пышущие зноем рельсы, от шпал несло смолой. И этот запах напомнил Сергею Крым, короткое их с Анной счастье, дрожащий в мареве горизонт, рыбацкие лодки, лежащие вверх килем на песке, а рядом костерок с подвешенной над ним бадейкой, от которой тянулся ароматный смолистый запах.

9

Залитая солнцем столица еще жила мирной жизнью. Женщины в пестрых платьях, мужчины в легких костюмах, милиционеры в белом. Как и в мирное время, в старинных московских переулках лежали рыхлые горки тополиного пуха, на углах стояли разноцветные коляски с мороженым и газированной водой, голуби ворковали на крышах домов, а со стороны привокзальной площади доносились звуки клаксонов автомобилей.
Множество военных и серебристые аэростаты на улицах еще не вызывали тревоги – так всегда было перед праздником Первое Мая. А по платформе  Белорусского вокзала брели странно одетые старики, женщины, дети с серыми лицами и выжженными от горя глазами. И никто из них не стеснялся грязных домашних халатов, ночных рубашек, комбинаций, рваных чулок. Узелки, чемоданчики, плетеные корзины – все, что у них осталось, они, не доверяя носильщикам, тащили сами.  Повзрослевшие дети прижимали к груди не игрушки, а чайники, сковороды, перепачканные угольной пылью и мазутом одеяла. И милиционеры в белых праздничных гимнастерках прятали глаза и опускали головы – мимо них шла война, в которую так не хотелось верить.
Какие-то суетливые, улыбчивые люди заворачивали серую толпу беженцев, отгораживали их от любопытных глаз, направляли вправо, где под навесами белели накрытые столы и в воздухе плыл запах какао.
Анна, держа сына за руку, шагала за девочками и мальчиками из интерната, рядом переваливалась на толстых ногах Полина, в одной руке она держала таз, в другой – ведро. Кто знает, как еще дело обернется? Шли молча, словно разом все стали глухонемыми. А по платформе, в самый ее конец, к теплушке с распоротой пулеметной очередью крышей торопливо шагали санитары с носилками. Когда за распахнутой дверью теплушки замелькали домики московских предместий, Викентий Владимирович опустил голову на ладони, подпертые худыми коленями, и закрыл глаза. Через полчаса Елизавета Павловна тихо сказала:
-Отошел. Анна, помогите переложить его на пол. Незачем травмировать детей.И, поцеловав старика в лоб, накрыла его пледом.
…Анна, не ощущая вкуса, выпила чашку какао, достала из «тревожного чемоданчика» пачку польских сигарет, спички, жадно закурила и посмотрела на сына. Юрий ел слойку, намазывая ее маслом. Крошки сыпались на его перемазанную матроску. Он болтал ножками и внимательно разглядывал голубя с белой лоснящейся грудкой. Мальчик бросил ему кусочек булки и вымученно улыбнулся.


Из письма старшему брату Константину:
… Как ты знаешь, я был в отпуске, готовился к поступлению в институт. В 4.30 немцы начали бомбежку. Аню с Юрой пристроил к беженцам. Уехали они или нет – не знаю. С 22 июня никаких сведений о них не имею. О войне писать не буду – тяжело. С 26 июля по 6 сентября был в тылу у немцев, небольшими группами пробивались с боями из окружения к своим. Эти 42 дня были, пожалуй, самыми трудными в моей жизни. Голод, неизвестность, перспектива сгнить в лесу или в частых стычках с врагом раненным попасть в плен. Теперь ожидаю назначения в часть и опять на фронт. Твой Сергей…
Думаю, и без моих просьб ты будешь разыскивать Аню и Юрика. Если они живы и ты имеешь с ними связь, напиши им, что и умирая, я буду думать только о них…