Линда Ченоки. Белый свет

перевод: Ирина Анастасиади

— Её больше нет, пойми! Нет её и ничего уже нельзя изменить. Надо только свыкнуться с мыслью, что мамы больше нет. И ничего нельзя с этим поделать. Ничего.
Ребёнок смотрел на отца и ничего не понимал из того, что ему говорилось. Он проплакал все эти ужасные дни. Смерть матери казалась ему непоправимой несправедливостью и просто отвратительным воровством. И он плакал, пока силы не оставили его.
Тогда это и случилось…
Душа его вверилась иной действительности безо всякого сопротивления. И с тех пор настоящее стало казаться ему враждебным. Та, другая действительность принялась опутывать его, убаюкивая сладким видением. Образом матери. Видение было столь реальным, сколь реальной была его надежда. Реальным, но не доступным взгляду. И ребёнок видел только белый, светящийся пеплос матери.
— Неправда! Мама есть. Она существует. От нас только требуется немного терпения, чтобы увидеть её.
Но, должно быть, у отца не было терпения, чтобы увидеть жену. Он верил в действительность. И надежда была для него просто непозволительной роскошью. В конце концов, ребёнок понял, что никакие речи не способны убедить отца. И что его добрый, спокойный детский мир никогда не сможет пройти в тесный, неуютный мир взрослого.
Тогда испуганный малыш затаился в себе. Но и пряча свои чувства от других, он страдал оттого, что ни с кем не мог разделить своих страхов. Уходя в себя всё глубже и глубже, он, однако, не терял надежды. Ему казалось, что когда-нибудь ему должны поверить.
— Мама здесь, с нами, — повторял он снова и снова одни и те же слова. – Скоро я буду рядом с нею… Скоро…
— Этак ты окажешься в сумасшедшем доме, милый мой, — отвечал отец.
Так, собственно, и случилось.
В психиатрической больнице все были внимательны к страдающему ребенку, у которого уже не было желания делиться своими мыслями с кем бы то ни было. И только его большие тёмные глаза ещё источали свет веры.
Свет, впрочем, постепенно тух…
Но настал день, и свет стал разгораться снова от неосознанного счастья. И тогда мальчик, не скрываясь более ни от кого, стал повторять вновь и вновь:
— Сейчас я ее увижу. Сейчас.
Отец безмолвно сжимал ему руку и тревожно вглядывался в светящиеся счастьем глаза ребёнка. Глаза светились и смеялись. До самого последнего момента.
Но тут ребёнка вдруг захлестнуло глухое и безнадёжное одиночество. И тогда белый, слепящий свет надвинулся на него…
— Её больше нет, пойми! Нет её и ничего уже нельзя изменить. Надо только свыкнуться с мыслью, что мамы больше нет. И ничего нельзя с этим поделать. Ничего.
Ребёнок смотрел на отца и ничего не понимал из того, что ему говорилось. Он проплакал все эти ужасные дни. Смерть матери казалась ему непоправимой несправедливостью и просто отвратительным воровством. И он плакал, пока силы не оставили его.
Тогда это и случилось…
Душа его вверилась иной действительности безо всякого сопротивления. И с тех пор настоящее стало казаться ему враждебным. Та, другая действительность принялась опутывать его, убаюкивая сладким видением. Образом матери. Видение было столь реальным, сколь реальной была его надежда. Реальным, но не доступным взгляду. И ребёнок видел только белый, светящийся пеплос матери.
— Неправда! Мама есть. Она существует. От нас только требуется немного терпения, чтобы увидеть её.
Но, должно быть, у отца не было терпения, чтобы увидеть жену. Он верил в действительность. И надежда была для него просто непозволительной роскошью. В конце концов, ребёнок понял, что никакие речи не способны убедить отца. И что его добрый, спокойный детский мир никогда не сможет пройти в тесный, неуютный мир взрослого.
Тогда испуганный малыш затаился в себе. Но и пряча свои чувства от других, он страдал оттого, что ни с кем не мог разделить своих страхов. Уходя в себя всё глубже и глубже, он, однако, не терял надежды. Ему казалось, что когда-нибудь ему должны поверить.
— Мама здесь, с нами, — повторял он снова и снова одни и те же слова. – Скоро я буду рядом с нею… Скоро…
— Этак ты окажешься в сумасшедшем доме, милый мой, — отвечал отец.
Так, собственно, и случилось.
В психиатрической больнице все были внимательны к страдающему ребенку, у которого уже не было желания делиться своими мыслями с кем бы то ни было. И только его большие тёмные глаза ещё источали свет веры.
Свет, впрочем, постепенно тух…
Но настал день, и свет стал разгораться снова от неосознанного счастья. И тогда мальчик, не скрываясь более ни от кого, стал повторять вновь и вновь:
— Сейчас я ее увижу. Сейчас.
Отец безмолвно сжимал ему руку и тревожно вглядывался в светящиеся счастьем глаза ребёнка. Глаза светились и смеялись. До самого последнего момента.
Но тут ребёнка вдруг захлестнуло глухое и безнадёжное одиночество. И тогда белый, слепящий свет надвинулся на него…