de omnibus dubitandum 121. 590

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1920)

Глава 121.590. ЧЕРНАЯ КНИГА…

    После захода солнца, с темнотою, нам приказано грузиться в баржу, для следования в Туапсе. Баржа открытая и малая… Ее прицепили к паровому катеру. В полночь оставили берега Сочи… Было очень холодно. Дул сильный ветер. Все закутались в бурки. Баржу немилосердно качало. У страха глаза велики…

    «Вывезут в море и затопят нас» — сказал кто-то и, нам стало страшно. «А может быть на нас наскочат из Крыма и отобьют у красных?… видите, мы идем с потушенными огнями» — отвечает кто-то и у многих, мелькнула радостная мысль — «хоть бы наскочили из Крыма и отбили бы нас».

    Изнуренные от качки, не евшие весь день и голодавшие до этого — только к утру мы прибыли в Туапсе. При нас не было конвоя. На пристани в Туапсе, приказано было идти в комендантское управление.

    Мы там.

    «Товарищи… Вы должны сдать свои шашки и кинжалы. Мы все перепишем «с приметами» каждого оружия, а в Екатеринодаре, вам их вернут» — сказал нам какой-то начальник.

    Мы переглянулись. Слегка запротестовали, как нарушение условий «перемирия», но нам твердо ответили: — «Надо сдать, и немедленно». Какой-то чин, через окно, писал наши чины и фамилии. Получив через окно же каждого шашку и кинжал — он описывал серебряную отделку на ножках и особые приметы каждого оружия, допустим так: — «Шашка в серебряной оправе… клинок «Клыч», кривой… кинжал длинный, дагестанской работы» и так далее.

    Здесь нам дали вторично анкеты для заполнения, всего 38 пунктов, в трех экземплярах. Один из них будет следовать за нами до конца наших скитаний по Красной Руси, по всем лагерям и тюрьмам.

    Отобрание кинжалов и шашек подействовало на нас отвратительно. Приказано идти на привокзальную площадь к своим казакам, для погрузки в вагоны. Когда отправка и куда — неизвестно. Погрузились в вагоны очень длинного состава поезда. Вдруг приказ: — «Всем выгрузиться из вагонов с вещами, для осмотра их».

    Выгрузились. Казаки разложили свои вещи, находившиеся в сумах. Они стоят молчаливо, оскорбленные, возмущенные.

    Увидев Георгиевские кресты у казаков в сумах, глава комиссии произносит: «Золото и серебро нужно Государству. Государством управляет сам народ. У нас все народное, поэтому, Георгиевские кресты надо сдать».

    Казаки молчат. «Да, ведь, это безобразие, товарищи» — вдруг резко протестует войсковой старшина Семенихин Гавриил, стоявший со мною рядом.

    Глава комиссии повернулся к нему. «Аа… это ты Гаврюша? Здравствуй! Што, не узнаешь? В Лабинской гимназии учились вместе!» — вдруг восклицает этот «некто» в военной форме. «А… да-да!» — отвечает Семенихин и тянет ему руку и тут же добавляет: «Послушай!.. да оставь казакам Георгиевские кресты!.. ведь за них была пролита кровь с внешним врагом!».

    «Хорошо, Гаврюша, мы подумаем» — весело, самодовольно ответил он «другу детства», прекратил осмотр вещей и пошел куда-то совещаться с кем-то.

    «Кто он? — спрашиваю Семенихина, друга и одноклассника по Оренбургскому военному Училищу. «А черт его знает… я его, право, не узнаю. Но он говорит правду. Я, что-то вспоминаю какого-то мужичонка, но хоть убей — точно вспомнить не могу. А если он признал меня за «друга детства», то это только хорошо. Ты слышал, какой я взял с ним тон?… Даже назвал его «на ты». Это полезно для нас».

    Комиссия вернулась, и «друг детства» Семенихина, с улыбкой «правящего класса», заявил, что они «оставляют казакам Георгиевские кресты и ремни». Такой неожиданный случай, спас казаков от жгучего оскорбления и внес в их души некоторое моральное удовлетворение, в их бесправном положении.

    «Ремни»… Когда у казаков отбирали лошадей с седлами, то многие из них, с седел сняли пахвы, нагрудники, часть подпруг. Ремни, ведь, в хозяйстве пригодятся… Это сделали почти все казаки, чему и мы, офицеры, сами удивились, увидев это из вынутых в сумах и на что, невольно, обратил внимание глава комиссии, решив и это отобрать.

    Первый этап «Агонии Кубанской Армии», тянувшийся несколько дней — прошел. Что дальше нас ждало — никто не знал. Длиннейший состав вагонов поезда направлен на Армавир, переполнен казаками. В головном вагоне офицеры. На станции Белореченская выгрузка, с приказом ночевать в станице Белореченской.

    Наутро выступление пешим порядком в станицу Рязанскую. Приказано двигаться полками под командой своих офицеров. Шли толпами. Нас несколько тысяч. Сопровождает всех единственный матрос верхом на кабардинце с казачьим седлом. Он чудак. Все время горячится, скачет, кричит, но его мало, кто слушает. Он оказался не злым человеком. Из Рязанской идем в станицу Старо-Корсунскую. Через Кубань долго переправляемся на пароме. Заночевали в Старо-Корсунской. Наутро идем в Екатеринодар.

    Из станицы высыпало много мажар, переполненных казаками. Станичников сопровождают жены. Казаки повеселели, словно приходим домой. У окраины города мажары оставлены.

    Идем густою толпою по Бурсаковской (сейчас Красноармейская) улице, конечно, без строя, заняв ее во всю ширину. На углу Екатерининской (сейчас Мира) улицы остановили голову колоны. Здесь управление ЧЕКА. Из широких ворот, скорым широким легким кавалерийским шагом, в ногу, вышло человек 50 солдат и заняли все углы улицы. Они при карабинах, при шашках, с хлыстами и стеками в руках (см. фото). То был кавалерийский эскадрон ЧЕКА.

    С темнотою двинулись дальше. Прошли предместье города Дубинку, вошли в какой-то пустырь с длинными высокими досчатыми сараями, где и разместились как попало. То были кирпичные заводы Стахова. Начался новый этап нашего плена.

    Через несколько дней к нам прибыл под конвоем ген. Морозов со своим штабом. Их перевезли морем Сочи – Новороссийск. Прошло и еще несколько дней. Приказано: — «Всем генералам и штаб-офицерам, с вещами, выстроиться на улице». Очень сильный конвой окружил нашу группу около 80-ти старших офицеров Кубанской армии и, по главной Красной (?) улице, доставил в ЧЕКА.

    Вновь заполнение анкеты в 38 пунктов. Из помещения ЧЕКА вышел кто-то и, передавая ген. Морозову большой пакет с нашим поименным списком и анкетами, сказал: — «Польша заняла Киев. Все вы отправляетесь в Ростов, в штаб Северо-Кавказского Округа, где получите назначения на фронт для искупления своей вины перед советскою властью».

    Эта перспектива никого не обрадовала. Мы на станции Екатеринодар. Группе отвели два пассажирских вагона 3-го класса и, на удивление, при нас никакого конвоя.

    В Ростов прибыли к вечеру. Ген. Морозов, со своим адъютантом, штабс-капитаном, отправился по указанному адресу. Скоро вернулся и сообщил нам, что адрес указан не штаб Округа, а управление ЧЕКА и там приказали двигаться в концентрационный лагерь, находящийся за городом.

    С Морозовым пришел и провожатый. Долго шли по городу и в полной темноте вошли в ворота какого-то пустыря, огороженного проволочным заграждением. В нем 2-3 казармы. Все переполнено, сплошь Донскими казаками, брошенными под Новороссийском.

    Расположились на земле. Ночью пошел дождь. На утро повели всех в ЧЕКА, под конвоем. Томительный личный допрос каждого.

    На столе толстая в переплете «Черная Книга». В нее внесены «все преступники против советской власти»… Наших фамилий в ней не оказалось. Морозов протестует, что мы «не пленные, а добровольно сдавшиеся», что нас оскорбляет.

    «Мы не сдавались, а нас сдали» — упрекаем его.

    Морозов молчит и за нас решает все дела сам, ни с кем не советуясь. Вдруг выделяют нашу группу, отводят два товарных вагона, дают Морозову новый большой пакет, с которым он должен явиться в Москве «куда-то»…

    «У вас у всех большие чины… все вы занимали большие должности в Белой Армии и мы не можем сделать соответствующее назначение в красную армию. Это сделает главный Округ в Москве» — так сказала власть Морозову.

    Выдали нам хлеб и рыбу на несколько дней пути, назначили конвой в 4 красноармейца, при винтовках на веревочках, и босиком… и группа выехала в Москву.

    Конвой — хорошие ребята. Они, на станциях, приносили нам кипяток и исполняли все то, что кто просил. Мы были совершенно свободны.

    Мы в Москве. Морозов пошел по указанному адресу. Вернулся, смеется и показывает нам свой пакет. На нем, с угла на угол, синим карандашом, крупно, было написано: — «В Костромскую Губ. Чека, для фильтрации Деникинских офицеров».

    Нам это больше чем не понравилось… С нами делают какую-то странную «шутку».

    Группу отправляют без всякого конвоя. Проезжаем в тех же двух вагонах Вологду, Ярославль и упираемся в станцию «Кострома». Здесь тупик. Дальше жел. дороги нет.

    На широком пароме, с паровым катером, переплываем широкую Волгу и входим в город Кострому, раскинутый на возвышенности.

    Мы в управлении губернского ЧЕКА. Было часов 5 вечера. Там только дежурный писарь. По его телефону вызван председатель. Морозов вручает ему пакет.

    Чекист ничего не знает о подобной командировке нас к нему. Удивленный, он рассматривает Морозова с головы и до ног. Морозову это не нравится. Он поворачивается кругом, отходит к дереву и садится около него.

    Чекист молчит. Дает провожатого. Нас ведут внизу по берегу Волги, потом по речке Костромка. На противоположном берегу Костромки видим исторический Ипатьевский монастырь, родину первого царя из дома Романовых, Михаила Федоровича. Вправо высокая каменная стена. Массивные дубовые ворота с калиткой.

    Через последнюю входим во двор и узнаем, что это и есть губернская тюрьма еще при Императорах. В ней несколько сот пленных солдат поляков. Морозов опять протестует.

    Нас отправляют в Москву на военно-политические курсы, после коих — назначение на фронт в Красную Армию против Польши, уже занявшей многие города на западе России. Едем без конвоя.

    Мы в Москве, на Рыбинской товарной станции. На ней стоят в два ряда длиннейшие составы трех товарных поездов. Возле них сплошные черные папахи людей в гимнастерках, в бешметах, в черкесках нараспашку. Бросились к ним и узнаем — все это офицеры Кубанского Войска, числом около шести тысяч.

    Видим сослуживцев, станичников и от них узнаем следующее: — Когда был десант Армии генерала Врангеля на Кубань — было приказано явиться для регистрации всем офицерам и военным чиновникам, до отставных глубоких стариков включительно. Из лагерей на Кубани распустили всех казаков, а офицеров и чиновников, с зарегистрированными при комиссариатах Отделов, собрали вместе, погрузили в поезда и, вот, отправляют куда-то на север. Регистрация коснулась и офицеров не казаков, проживавших на Кубани, даже в отставке.

    Мы расстались с ними, что бы уже никогда не встретиться… В Москве группу поместили в отвратительные Астраханские казармы, с одиночными нарами в два этажа. Теснота, грязь. Мешки со старой измятой соломой — наши матрацы. В казармах много сотен пленных офицеров Армии адмирала Колчака и сотни дезертиров красной армии. Строгий караул.

    Польская армия победно идет вперед. Власть немедленно же выделила на курсы офицеров Генерального Штаба, артиллеристов и сапер. В эту группу зачислен и Морозов. Курс на 500 человек. Это уже не первый выпуск, главное — Колчаковских офицеров.

    Наши кубанцы попали впервые. Мы, конница и пластуны, в казармах на скудном пайке. Замечательно… Производство в Армиях адмирала Колчака и у генерала Деникина не было признано. Нас всех разжаловали… Генералы этих двух Белых Армий зачислились, распоряжением красной власти, на курсы подполковниками, войсковыми старшинами и полковниками. Войсковые старшины и полковники нашей Кубанской группы зачислены подъесаулами и сотниками. В общем — офицерские чины за всеми были признаны только те, которые они имели перед февральской революцией 1917 года.