Вопреки всему

Туман медленно  рассеивался, опускаясь густыми белыми клочьями             к реке. Вдалеке слышался собачий лай. Катерина умылась, спустившись           к воде. Постояла минутку, вдохнув полной грудью, порывисто поднялась                на берег. На опушке вытащила из котомки застиранное платье, старенькую кофточку, переоделась, повязала ситцевый платок, спрятав русые косы. Гимнастерку, галифе и сапоги затолкала   в мешок и закопала под деревом. Она знала здесь каждый уголок  леса. До войны девушка жила на кордоне               с дедом Матвеем.
         Вчера ночью ее вызвал командир. Катерина спустилась в землянку. Осип Иванович посмотрел на худенькую светловолосую  девушку и вздохнул.
- Присядь, Катерина. На задание тебя хочу послать.
- Так точно, товарищ командир.
- Дойдешь до Карповки, найди третий дом от опушки, там покличешь Семеныча. Запомни пароль и отзыв. Семеныч передаст тебе карту.                Ты должна ее донести до отряда. Если попадешь к немцам, карту уничтожь. Не рискуй понапрасну. Отправишься через два часа, к утру выйдешь                к деревне.
Совсем рассвело, когда Катерина пробралась огородами к дому Семеныч. Старик стоял у сарая,  точил косу.
          - Вот, дядя Петя, я и вернулась.
Дед чуть было не выронил косу.
        -Ах ты, нелегкая…, - потом насупился – ну, что, горемычная, дома-то лучше? Потом тихо добавил: Иди в дом. Сейчас зайду.
Девушка скользнула в сени. Постояла немного, понаблюдала в щелку за дедом. Он прислонил косу, зачерпнул в пузатом бочонке ведро воды и направился к дому.
      Семеныч поставил на стол миску с вареной картошкой, зеленый лук, порезал кусок сала и вытащил краюху ржаного хлеба.
     - Ешь, потом поспи на чердаке. Ночью обратно пойдешь. Сейчас нельзя. Фрицы  днем шастают по деревне. Партизан ищут.
Катерина поднялась по лестнице на чердак, прилегла на старенький топчан с тощим матрацем. Накрылась старым одеялом и провалилась в глубокий сон. Она устала. За ночь отмахала почти двадцать верст.
Вода в реке была теплой, как парное молоко. Середина июня сорок первого года выдалась в этих местах жаркой. После сенокоса Катерина                не пошла за бабами в деревню, ей нужно было идти по лесу пять верст до кордона. Путь лежал через лесное озеро. Девушка искупалась, смывая дневную усталость.
     Наплескавшись в теплой воде, вышла на берег, натянула на еще влажное тело юбку и ситцевую кофточку, тут же прилипшую  к  тугой девичьей груди. Расплела косу, тряхнула головой, рассыпав по плечам мокрые волосы.
- Какая же ты, Катька…русалка, - вдруг услышала мужской голос за спиной.
Платок выпал из рук. Испуганно оглянулась. За кустами стоял и  пялился на нее  бесстыжими синими глазами Витька Самойлов, приезжавший летом к  бабке Настасье пособить с покосом. Бросил косу, стянул рубаху, показав сильные плечи.
- Правда…Красивая, -  подошел к ней, обхватил сильными руками и повалил в высокую траву. Желтые и синие бабочки вспорхнули с цветов, задевая крыльями ее покрасневшие щеки, или это Витькины губы легкими поцелуями спускались с точеной шеи к заходившей ходуном груди…

-Дочка, проснись, проснись, милая…
Катерина открыла глаза. Над ней склонился Семеныч.
          -Уходить тебе надо. Немцы в деревню понаехали. Много. Вот держи. Карту спрячь. А здесь я тебе хлеба с салом положил на дорожку. Беги огородами. Они спустились с чердака. Первым вышел Семеныч, махнул рукой. Катя побежала в огород.
-Хальт – из-за сарая вышли двое.
- Чья такая? – подошел полицай.
          -Племянница моя. С Привольного. Проведать пришла. Мать у ей больная, - Христом богом прошу, Евлампий, - отпусти девку.
- Племянница? А ты знаешь, дед, что ерманцам рабочая сила нужна, - всех девок велели в комендатуру вести?
-Окстись, отпусти девку. Горилки  дам.
-Пошел дед…, - автоматная очередь простучала перед ногами Семеныча.
Пока полицай издевался над дедом, Катя успела кинуть за поленницу карту.
-Пошли, дернешься, пристрелю.
У сельсовета задержанную затолкали в грузовик вместе с деревенскими женщинами и детьми, привезли на станцию, где загрузили в вагоны.
         - Куда нас?- спросила Катя дородной женщины, прижимавшей к груди годовалого кудрявого мальчика.
- В Германию говорят.
      Везли неделю. Почти не кормили, воду давали по ведру на вагон. На каждом разъезде добавляли новых людей. Несколько человек, пытавшихся сбежать по дороге, застрелили.
Наконец, поезд остановился. Снова погрузили в машины и повезли куда-то ночью.
-Мама, это Германия? – спросила худенькая девочка, всю дорогу жавшаяся к матери.
- Это Польша, - ответил юноша в больших роговых очках.
- Абрамчик, - спросят,  не говори, что ты еврей, - всхлипнула интеллигентная пожилая дама.
- Тетя Соня, посмотрите на меня, какие тут еще вопросы, - по-взрослому покачал головой полный мальчик с футляром от скрипки.
Всех прибывших согнали на площадку за колючей проволокой, потом отделили детей, мужчин и женщин. Дети, оторванные от матерей,  плакали. Погрузили в разные машины.
В грузовике  Катя закрыла глаза…

Она вернулась с озера поздно. Витька проводил ее почти до кордона. Катя прятала глаза, а он сказал, что  после сенокоса приедет к деду со сватами.  Деда Матвея она нашла на крылечке. Он   сидел и смотрел вдаль, словно не видел ее. Смолил самокруткой.
- Деда, фельдшер сказал, что нельзя тебе табак…
Старик молча посмотрел на внучку.
- Война, дочка, война…
- Как война? Дедушка…
-Германец напал сегодня утром, по радио передали…

Больше Виктора она не видела. Всех  молодых парней и мужиков вызвали в военкомат в район и больше они в деревню не вернулись. Председатель колхоза пришел к деду, они долго шептались. Потом старик позвал Катю.
- Стар я уже, до Измайлова болота не дойду. Ты поведешь. Обратно не возвращайся. Останешься с Осипом Ивановичем. Помогать будешь. Обнял внучку, сунул котомку в руку и тихонько перекрестил.
- Деда, а ты?
- Я здесь останусь. Присматривать надо за лесом. Вот кончится война, заживем, ласточка моя…

Грузовик резко затормозил. Немецкий солдат открыл кузов и измученные женщины, с трудом разминая затекшие ноги, по одному прыгали из машины.
- Шнеллер, шнеллер, - немец толкал их прикладом.
Их построили  рано утром. Немецкий офицер на ломаном русском языке произнес речь о том, что теперь им выпала великая честь работать на благо Германии в  этом  концентрационном лагере.
Женщин заставили раздеться прямо на улице. Личные вещи и одежду отняли, выдав взамен деревянные башмаки и полосатые платья. Потом остригли волосы. Катя со слезами смотрела, как ее светлые длинные локоны падают к ногам. Отправили в душ.
 Выдали по буханке черного хлеба на шестерых. Потом всех погнали  по баракам. Катя увидела двухъярусные деревянные нары с тощими грязными соломенными матрацами. Посреди барака стояла длинная печь. От духоты у нее закружилась голова. Она присела  на один из топчанов.
Ночь прошла в каком-то забытье. Еще было темно, когда тишину прорезал крик надсмотрщиц:
- Ауфштеен! Ауфштеен!
Узниц лагеря построили на улице, потом повели в санитарный блок. Время на оправку и умывание дали меньше минуты. Потом выдали по кружке чаю. Другой еды не было. Их разделили на группы. Катя попала в группу, которую определили для работ на текстильной фабрике. Весь день она таскала тюки с нитками для станков. На обед выдали баланду с гнилой картошкой. «Дед такую даже свиньям не давал, - подумала девушка, пытаясь проглотить мутноватую жидкость.
Вечером после поверки стали вызывать всех по очереди в административный барак. Каждой узнице выжгли на руке номер.
- Як, колгоспну скотину позначили, - заплакала Ксана, молодая высокая женщина, которую угнали в лагерь, когда она искала потерявшуюся корову. Дома у нее осталось трое детей и старуха-мать. Мужа убило на пятый день войны.
Рядом застонала тетя Соня. Пожилая женщина переживала за племянника, которого увезли в детский лагерь.
Через две недели снова согнали всех на плац, потом по очереди заводили в барак на санацию. Мужчина в белом халате и надсмотрщица заставили раздеться,  провели осмотр. После санации женщин разделили на две группы.
- Куда их? – спросила Катя у стоящей рядом польки  Агнешки .
- В печь.
- В какую печь? – с ужасом прошептала девушка.
-Немцы сжигают больных и старых в печи.
Агнешка была полькой. До войны она работала в Кракове акушеркой. Сюда приехала навестить матушку и здесь ее застала война. Мать Агнешки застрелили немцы, а ее отправили в лагерь. Агнешка помогала заболевшим женщинам. 
 Катя качнулась.
- Что с тобой?
- Голова немного кружится…
-На втором месяце это случается, - шепнула Агнешка.
-Как ты сказала?
-Ты ждешь ребенка, в мирное время я бы тебя поздравила, а сейчас даже не знаю, что сказать.

Узниц заставляли работать по четырнадцать часов в сутки, не выдержавшие рабского труда и скудного питания, после санации уже не возвращались. Их место занимали новые узницы.
-Катя, вставай, поможешь мне.
Девушка с трудом открыла глаза, было еще темно и очень холодно.
-Агнешка, ты?
-Да, в первом бараке женщина рожает, пошли.
Женщины  прошли к первому бараку. У длинной печи на скамейке лежала молодая женщина. Судя по внешности, она была еврейкой. Глаза бедняжки были полны слез, она искусала себе в кровь все губы, пытаясь не кричать от боли. Катя узнала Рахиль, которую неделю назад привезли в лагерь. Рожать ей было еще рано.
-Ложись милая, вот так, - Агнешка положила под голову женщины свою телогрейку, - Катя, видишь бочка, зачерпни воды.
Воду греть было нельзя. Печь топили один раз в три дня. Женщины, кипятили воду и сливали в небольшую бочку.
-Роды преждевременные, - шепнула Агнешка.
Через два часа Рахиль родила мальчика. Агнешка передала ребенка Кате и велела выкупать. Женщина осторожно обтерла малыша водой и завернула в серую тряпку. У младенца не было сил даже плакать. Рахиль забылась в тяжелом сне.
-Что будет с ребенком? – спросила Катя Агнешку.
- Его заберут.
- Куда?
- Немцам не нужен еврейский ребенок, - акушерка устало опустилась на скамью.
Катя со слезами смотрела на сморщенное личико младенца и с ужасом подумала о том, что ей тоже придется рожать здесь.
Рахиль зашевелилась, попросила пить и показать ребенка. Катя приложила малыша к груди матери.
- Он так похож на Самуила, - прошептала Рахиль и снова провалилась в забытье.
- Послеродовая горячка…а лекарств нет. Аспирин закончился  еще на прошлой неделе.

Утром пришли медсестры Клара и Анхен. Поговаривал, что они были проститутками в борделе для немецких солдат, а в концлагере занимали должность медсестер. Клара забрала ребенка. Рахиль бредила, она что-то шептала по-еврейски.
Катя чуть не опоздала на утреннюю поверку. Она устала, а впереди был еще долгий день работы на прядильной фабрике. Проходя мимо кухни, девушка чуть не потеряла сознание: три огромные крысы у окошка подвала терзали тельце младенца, а рядом лежала серая рваная простыня, в которую она утром обернула ребенка Рахили.
Вечером Агнешка рассказал, что младенцев, рожденных от еврейских женщин,  Клара топит в бочке во дворе и  выбрасывает на задний двор. Услышав ее рассказ, Катя затряслась в плаче, но вскоре усталость и нервное напряжение взяли свое, и девушка провалилась в темноту.
Ночью ей приснилось, как Рахиль, очнувшаяся от горячки, ищет ребенка. Она бродит по двору среди огромных крыс и зовет своего малыша.
 Девушка проснулась в холодном поту, на улице едва брезжил рассвет. Катя вспомнила дедушка и лес. Ей на мгновение показалось, что в этом душном бараке запахло лесными травами. Жив ли еще дед  Матвей?
Прошло два месяца с тех пор, как Катя попала в концентрационный лагерь. Два месяца изнурительной работы, голода, унижений и человеческой боли.
Ежедневно в половине шестого утра колонна с узницами в сопровождении охранников с автоматами шла на фабрику. Было сыро и холодно. Октябрь выдался дождливым. Агнешка выглядела усталой, с трудом волокла ноги в деревянных башмаках. По дороге она рассказала Кате, что в седьмом бараке рожала  совсем юная девушка Мария. Она собирала сено в поле, когда фашистские солдаты ворвались в их село. Девушка до войны только окончила восьмилетку, она ни с кем и подружить-то не успела. Ее хромого отца застрелили прямо под сметанным стогом, а Марию изнасиловали  несколько немецких солдат. Девушка не помнила, сколько их было,  почему ее оставили в живых. Видно решили, что истерзанная девушка умрет сама. Но Маша очнулась к утру от холода рядом с окоченевшим трупом отца.
 Мать прятала ее в подполе несколько месяцев, приносила еду и воду. Но однажды  не пришла. Просидев без воды два дня, ночью Мария вылезла из своего убежища. Девушка нашла свою мать в сарае. Женщина лежала на спине, а на ее белой, в мелкий цветочек, ситцевой кофточке алело огромное пятно, В нескольких метрах от матери откинулся навзничь проткнутый вилами фриц. Мать всегда умела постоять за себя...
Мария похоронила мать прямо здесь, под яблоней. Здесь ее, прислонившуюся к дереву, и наши утром фашисты. Так она и очутилась в лагере.
Ребенка Марии забрали немцы. Младенец родился светленьким, здоровым, с голубыми глазами. Молодая мать не плакала и, как ей казалось, ничего не чувствовала, кроме пустоты внутри. Не могла. Ее почти детская поруганная и истоптанная душа осталась там, рядом с отцом и матерью. Глядя на младенца, женщина видела только лицо рыжего толстого фрица, первым повалившего ее на сено. Она ненавидела всех и этого ребенка, и не знала, для чего  еще живет на этой земле.
Катю знобило весь день. Она с трудом отработала на фабрике и дождалась отбоя. Агнешка запихнула ей в рот таблетку аспирина и подала воды.
- Держись, милая. Ради малыша держись.
- Агнешка, я не хочу отдавать им своего ребенка.
-Верь, молись и верь.
Девушка всхлипнула. Она не знала молитв. Катя была комсомолкой и всегда насмехалась над дедом, который прятал на дне сундука, завернутую в холщовую тряпку, старинную  икону. Дед доставал икону в религиозные праздники и в трудные времена, иногда по ночам истово молился. Катя делала вид, что не видела. Ей было стыдно, что у нее, комсомолки, такой отсталый дедушка. Но старик был для нее единственным родным, любимым человеком. После гибели родителей дедушка сам ее воспитал. Вот бы увидеть его хоть одним глазком…
Через две недели всех выстроили на плацу. Пришел начальник лагеря. Холеный немецкий офицер в новеньком кителе и тонких перчатках. Он говорил громко и отрывисто. Переводчик едва успевал переводить его длинную речь. Из всего сказанного,  Катя уловила, что после санации часть заключенных отправят в новый лагерь, кого-то оставят здесь продолжать работать на фабрике.
В субботу провели санацию. Стариков и не прошедших осмотр построили слева. Катя увидела Рахиль, стоявшую с краю и смотревшую вокруг безумным взглядом. Женщина сильно похудела и напоминала  тень, маленькую и полупрозрачную. Агнешка сказал, что после того, как она узнала о том, что стало с ее младенцем у Рахиль помутился рассудок. Когда их повели в сторону печи, Рахиль  что-то шептала и безмятежно улыбалась.
Агнешку оставили здесь, а Катю выбрали для отправки в новый лагерь. Прощаясь, она сжала руку этой польке, с которой в последние месяцы сильно сдружилась.
- Помни: молись и верь, - шепнула сквозь слезы Агнешка.
После обеда всех, предназначенных для отправки, посадили в грузовики. Кате не хватало воздуха и она села рядом с бортиком. Кивнула на прощанье Агнешке.
В грузовике было тесно. Рядом с Катей всхлипывала Ганка из седьмого барака.
- Ты не знаешь, куда нас везут?
- Охоронцы говорили на Украйни табор. Помирати таке хоч на ридний земли.
Ехали всю ночь, было холодно, к утру девушки задремали.
Светало, когда три грузовика с заключенными  въехали на мост через реку. Посреди моста раздался сильный взрыв. Партизаны заминировали ночью мост, по их информации фашисты должны были доставить своим боеприпасы и продовольствие. Но фашисты, опасаясь местного подполья, пустили сначала автоколонну, следующую в концентрационный лагерь.
   Катя поняла, что еще жива, когда окунулась в ледяную речную воду. Рядом тонули немецкий конвоир, сопровождавший их, и женщина, сидевшая с ней рядом в грузовике. Катя, выросшая на озере, с детства умела  хорошо плавать. Она нырнула и поплыла под водой. Скоро от холодной воды  руки и ноги начала сводить судорога. Девушка осторожно вынырнула там, где у берега густой порослью разросся ивняк.
Нужно было быстрее уходить. Вокруг моста была суматоха. Катя побежала в лес. Через несколько часов, совсем обессилев, решила передохнуть под деревом. Ее знобило от мокрой одежды и усталости…
Что-то шершавое и мокрое скользило по ее лицу. Катя с трудом открыла глаза и увидела перед собой старика и большую лохматую собаку.
Старик держал в руках корзину.
- Ах ты, нелегкая… Идти можешь?
Девушка кивнула, стуча зубами. Старик снял с себя телогрейку и накинул на Катю.
-Пойдем быстрее, давеча мост взорвали, немцев вокруг полно.
Старик привел ее к речке.
- Баня моя. Топил давеча, теплая еще. Закрою тебя. Ты, девка, помойся и грейся пока. Барахло твое сожгу. Стемнеет, одежу принесу и еду. Сиди тихо, не высовывайся. Будет кто подходить, под полог спрячься.
Впервые за последние месяцы Катя мылась горячей водой. У старика был даже серый кусок мыла. Она постирала свое нехитрое белье и положила сушиться у каменки. Наконец-то она начала согреваться.
Уже стемнело, когда она услышала тихий стук.
- Вот вещи возьми, дочка.
Катя оделась. Старик принес ей бутыль молока, хлеба, пару вареных яиц и картошку в мундире. Девушка с жадностью ела.
- Ты больно-то не налегай, понемногу ешь, а то живот схватит. Как поешь, проведу тебя к болотам. Немцы туда не суются пока, партизан боятся.
Старик и Катя шли всю ночь. К утру вышли к болотам.
-Потерпи девонька, вижу брюхатая ты, - старик подал Кате палку, - иди за мной, след в след.
Дед шел по одному ему известной тропинке, петляя по болотам. Шли долго, наконец, вышли к лесу. 
- Назад мне вертаться надо, дочка. Дальше сама. Вот возьми котомку, там хлеб, молоко, картоха, сальца кусок, нож и спички. Пойдешь на запад. Через десять верст увидишь овраг. Овраг перейдешь у ручья, там дуб растет. Переночуешь. А там с утреца на север иди, верст через пять озеро найдешь. В камышах у большой ивы лодка привязана. Плыви  на середину озера. Там, за камышами есть остров большой, найдешь   избушку рыбацкую. Изба деда еще моего, старовером он был, один там жил. Дойдешь - выживешь.
- Спасибо дедушка. Век вас не забуду.
- Дорогу запомнила? Ну, прощевай, пока полицаи меня не хватились, пойду я.
 Катя шла по лесу, забираясь все дальше и дальше. К вечеру дошла до оврага. Перекусив припасами старика, с трудом вскарабкалась на дерево. Ночевать на земле не рискнула. Она мысленно в который раз поблагодарила деда за теплые носки, сапоги, телогрейку и шерстяной платок.
К  лесному озеру вышла только через два дня. Катя заблудилась и сделала круг. Несмотря на усталость, Катя нашла лодку и погребла к середине озера к камышам. Руки окоченели и с трудом ее слушались. Наконец показался остров. Он был большим, поросшим лесом. К берегу примыкали деревянные мотки, почерневшие от времени и воды. Катя вылезла из лодки, вытянула лодку и крепко привязала ее к дереву. 
  Она пошла вдоль берега и около леса увидела деревянную избушку. Девушка с трудом открыла отсыревшую, припертую бревном дверь. В небольшом сеннике лежали  рыбачьи снасти и пара  самодельных удочек. Внутри был стол, небольшая печка и топчан. Впервые за все эти дни Катя спала по-человечески на деревянном топчане, накрытом стареньким одеялом.
Проснувшись на следующий день после полудня, девушка нашла  пару мешочков с крупой, банку настоящей тушенки и тщательно обернутые бумагой и тряпкой соль, сахар и спички. Катя сварила себе суп с половиной тушенки и крупой. Ей казалось, что за всю свою жизнь она ничего не ела вкуснее.
На озере было хорошо и безопасно. Катя собирала хворост, складывала его в сенцах, готовила припасы на зиму. Днем ловила рыбу на удочку, часть ее сушила на ивовых ветках. Рыба здесь была большая, непуганая. Внучка охотника, мастерила силки на зайцев. Иногда удавалось полакомиться свежим мясом. Катя отяжелела, немного округлилась. Единственное, чего опасалась, сможет ли разродиться одна в лесу.
Через месяц  выпал снег, озеро затянуло льдом. По утрам Кате приходилось долбить в озере лунку. Она старалась делать больше припасов на зиму. Долго рыбачить в холоде не могла, боялась застудиться.

Разведчики неслышно шли по лесу. Несколько дней они не были в отряде.
- Лех, долго нам еще? – спросил щупленький и востроносый паренек, идущий за командиром группы  Смирновым.
- Скоро дойдем до озера,  переночуем. Завтра к вечеру будем на месте.
- Егорке не терпится, зазноба заждалась, - усмехнулся кареглазый и отчаянный хлопец Богдан Остапчук.
Через пару часов впереди показалось подмерзшее озеро.
- Надо оглядеться. Богдан ты справа, Егор слева, –  скомандовал Смирнов.
Обходя озеро по правой стороне, Богдан увидел тонкий дымок  за камышовой порослью. Он осторожно прокрался по льду через камыши и остолбенел .

Беременная женщина сидела у лунки на озере и удила рыбу. Разведчик тенью скользнув мимо, обошел ее сзади и приставил пистолет к спине девушки.
- А ну ка, дивчина, повернися сюди.
От неожиданности Катя выронила  удочку. Она тяжело поднялась и повернулась к парню.
- Ти звидки тут з'явилася?
 Девушка молчала, недоверчиво разглядывая Богдана. Подошли остальные.   
Смирнов строго посмотрел на девушку:
- Ты что онемела? Спрашиваем, кто ты, откуда, что здесь делаешь?
-Сами-то кто такие?
- Разведчики мы, - вставил свои «пять копеек» Егорка.
-Какие разведчики?
- Ясно, не фрицы, - продолжал,  краснея паренек.
- Полгода назад я  попала в немецкий лагерь. Нас везли на грузовиках в другой, но мост взорвали, и я упала в воду. Добрые люди мне помогли, дали одежду и рассказали, про это озеро…  Берите рыбу, голодные, наверное.
Через пару часов все дружно хлебали уху. Разведчики уснули, развалившись прямо на полу в жарко натопленной избе. Катя собрала сушеную рыбу в котомку.
Двинулись в путь на рассвете. Разведчикам приходилось чаще обычного делать привалы, женщина быстро уставала. До партизан дошли только на третьи сутки.
Катю допрашивали несколько часов, сначала командир, потом особист, высокий, прыщавый  капитан  Деркач. Потом он отвел ее в дальнюю землянку и закрыл на замок. Беременная женщина так устала, что сразу опустилась на деревянные нары и провалилась в тяжелый сон.
Катю разбудил Егор. Он принес ей котелок с кашей и кипяток.
- На, поешь, горемычная. Тебе теперь за двоих надо.
- Долго меня здесь держать будут?
- Деркач проверит твою личность. Ешь, пока каша горячая.
Через три дня Катю выпустили. Деркач связался по рации с отрядом Осипа Ивановича и тот подтвердил, что боец партизанского отряда Екатерина Николаевна  Трофимова была схвачена фашистами во время выполнения задания и угнана  с сельскими жителями на работы в Германию.  Командир определил Катю в медсанбат. Она помогала санитаркам стирать бинты и перевязывала раненых.
Пожилой хирург Иван Петрович, которого все ласково называли Петровичем, по-отечески подтрунивал ее:
- Ну, дочка,  скоро откроем в нашем лесном санбате роддом и будем, не выходя из леса, плодить партизан. На-ка вот тебе сахарку, я сладкое не ем, а тебе полезно.
Через два месяца немецкие войска начали наступление. Пришел приказ зачистить леса от партизан. На борьбу с ними немецкое командование направило несколько подразделений СС. За связь с партизанами дотла сжигали деревни, леса прочесывали вооруженные до зубов фрицы с собаками. Было принято решение продвигаться дальше, вглубь леса за непроходимые болота. Еще осенью туда ушли с проводником десяток бойцов отряда для того, чтобы приготовить  место под новый лагерь. Командир, хорошо знавший здешние места, решил до нового года перевезти отряд.
Утром раненых и нехитрый скарб медсанбата погрузили на подводы и отправились в путь. Егор и Богдан сопровождали обозы. Шли несколько дней. Живот у Катерины был уже большим, ноги распухали, но она терпела и считала шаги от привала до привала.
Только на шестой день, пройдя небольшую речку,  добрались до нового лагеря. Санитаркам выделили землянку неподалеку от медсанбата. У Кати теперь был свой уголок. Богдан отделил ей маленькую комнатушку с нарами и сколотил что-то наподобие колыбельки. У нее был даже свой маленький стол, чтобы пеленать малыша. А еще, перед возвращением в отряд, сунул ей мешок, в котором лежал настоящая ткань.
- Знайшов у лиси, зризав з нимецького парашута. Стане в нагоди тоби.
Катя заплакала и обняла богатыря.
- Ну, будя мокроту розводити. Ти повинна нам тепер здорового хлопця народити. Може, Побачимося ще. Було.
Девушка проводила Богдана и Егора до речки и долго смотрела, как разведчики бесшумно скользили  меж деревьев.
Ночью у Катерины начались схватки. Пухленькая краснощекая Дуня повела ее в медсанбат и разбудила Петровича. Роженица маялась до утра.
- Ну, пляши красавица, сын у тебя. Богатырь.
Иваныч держал в руках красного хныкающего младенца. Потом передал малыша Дуне, которая ловко его искупала, завернула в простыню, приложила к Катиной груди.
- Как назовешь парня?
- Матвеем. В честь дедушки. Будет Матвеем Викторовичем Самойловым.
-Счастливая ты Катька, - всхлипнула рядом Дуня, - а у меня вот детей и вовсе  не будет.
У молодой матери слезы текли из глаз. Она вдруг вспомнила Агнешкино: «Молись и верь». А ведь и правда счастливая… И Катя молилась про себя одной ей известными молитвами, чтобы сын был жив и здоров, чтобы прожил долгую и счастливую жизнь не только за себя, но и за бедную  Рахиль и ее младенца…

Катя погибла в феврале сорок третьего года вместе с Петровичем, когда  фашисты разбомбили санитарную палатку, где они оперировали раненого солдата.
А в июне сорок третьего Деркач  посадил  в самолет с большой земли Дуню и маленького Матвейку.
- Ефимова, помни, ты должна вырастить и воспитать коммуниста. Вернусь живой, найду тебя и проверю! – кричал капитан девушке, прижимавшей к груди Катиного сына, и звук мотора заглушал его голос, а Дуня кивала и плакала. Богдан сунул Матвейке на прощанье самодельную деревянную машину и пару кусков сахара…
- Ти, Дунька, бережи хлопчика.
Самолет набирал высоту, Деркач и Богдан, не отрываясь, смотрели в небо, до тех самых пор, пока самолет не превратился в маленькую точку и не пропал за белыми клубками летних облаков.