***

Интернациональная буквальность била по вискам. Я отлучился из дома. С Георгием мы баловались - это не была дура чувств, мы резвились с фоном окончания процесса. Были пунктирно заторможены громким песнопением, влезавшим в голову с грацией, но находящееся затем в строгом фетише. Организованное терпкое становление заставляло нас двигаться судорожно, ходя по дорогам и обрекая посторонних на состязание.

- Черт, Георгий, я думаю, мне мешают и бесят идущие впереди.

- А, меня...

- Может вы тогда пройдете вперед? - сказала не развязно девочка.

- Да, подвиньтесь, еще..., еще..., во-о-о-т, во-от так. - и я махал руками, пододвигая их в воздухе.

Мы долго еще обсуждали этих невежд, которые ранее над нами смеялись, потому мне пришлось обнаглеть, я слишком хрупок, чтобы терпеть неправильный титул. Мы заработали некий сухой перфекционизм в стиле произнесенных слов:

- Макс, - говорит Георгий мне - ты помнишь как написал твой брат, ха-ха: "Дело не в возрасте, а в уровне интеллектуального развития и в культуре общения" - ха-ха.
Видимо, они - эти мальчик и девочка - подумали, что мы говорим это в серьез.
Как было противно, без всякого приветствия их не взять и не поставить и объяснить, кем я являюсь, показаться противоречивым. Кристаллизация чувств была оправдана не до конца. Я был честен перед собой и защищал свое творческое начало, которое было скептическим, если не более в умах этих молодых людей. Абсолютно без всякого понимания нарастающий. Вяло я не мог себя как-то поставить на место в их глазах.

Мы пошли в табачку.

- Здравствуйте! Мне дайте, пожалуйста Continent, без разницы тонкие или нормальные.

- 165 рублей.

- Это дорого. Я покупаю их где-то за 60 рублей.

- Так надо говорить "ненормальные", а вы говорите "нормальные".

- Черт, я сказал про толщину! Что вы мне морочите голову!

- Нет, вы сказали про цену!

- Я лучше знаю, что имел ввиду. И вообще я не местный.

- Откуда вы?

- С другой улицы.

- Ха-ха-ха. - рассмеялся Георгий. Мне тоже это понравилось.

Я к тому же был в очках вызывающих и броских, чудаковатых. Они полностью были желтые.

Мы так долго смеялись с этого не грандиозного комедийного шоу в одной фразе разразившегося. И решили внезапно поехать на заправку с Георгию - он там работал, постоянно клацая кнопочки, чтобы открывать кассу - провели там всю ночь. Я спал там около часа на столе широком, но не эластичном как гамак, предназначенном для работы с бумаги или компьютером, обычный стол. На нем я и расположился. А потом всю ночь болтал с Г. Мне хватило и часа. Мы разговаривали о том, сем. Это было похоже на укол адреналина в мозг. Все умственное гналось за прятками таинственного, которое затем выплывало отважно и высказывалось само - язык двигался учащенно.

Я зашел в магазин с осторожностью аргументирования в свою сторону, что я уже совершеннолетний и призван покупать все без секретности, молча даже давать сигареты, которые выбрал и продавец должен пробивать. Но она сказала: Во-первых, только наличными, во-вторых, паспорт. Не наоборот. Черт подери. Но откуда столько овощей искаженно изъясняющихся...- это некое приведение, а не человек, как бы с характером, но некоторая валюта, показывающая свое "апчхи" - выпендривается - только вот сустав ее немного в конвульсиях - он его такает шариковой ручкой. Она не продала мне сигареты. И что теперь от безнадежности проклинать ее? Нет. Я вернулся к Г. Сказал, что магазин закрыт. Разбирательство и оплакивание ни к чему. Потом нам понадобились деньги. Источником могла быть только моя уважаемая мама. Но мы текли по ночи. Ночь. Пришлось терпеть до утра. Я сказал нам понадобились деньги? Ему понадобились деньги и он манипулировал мной, так как до этого очень сильно потратился на меня. И хотел справедливости. У меня началась мания. Мания - когда я прусь от жизни без причины, все меняется по ту сторону, из-под изнанки таращится культурный интерес к чтению и писательству - я горю. Это сноска идеально подходит к описанию счастья. Лепечет что-то призрак остановки, но его слышно  только в контексте быстро разговаривающего духовного и материального роботического начала, которое скрипучее и пенящееся и так приятно. Когда слова сыплются наверняка и оточено при всей спонтанности - импровизация меня заводит. Я непослушный. Я нетрезвый. Причем само по себе оно уходит. Прячется любого рода трагичность, которую я также обожаю. Но тем не менее, интерактивная любовь к Ольге Николаевне еще более наркотическая, когда я ее вижу интуиция длится бешено, нос подтекстом визгливым, огромное видение открывается только с внешней стороны. Я писал каждый день, но потом прекратил, так как плоды, которые я получал меня терпимо раздражали, я не хотел просто созерцать то, что сделал и только. Начинка была кислой. Меня поражало отдохновение, которое я получал предвзято. Но тем не менее, когда оно скрывалось, когда та дверь захлопывалась, когда неврастения была больше любого бигмака я притаптывал его излучение, которое напрасно распространялось с хищным сортом. Как же мне убрать эту сладость, которую я испытывал с Г, как снова найти чудаковатость в буднях, взорвать эксцентричность во рту, так чтобы ощутить сполна. Как сориентироваться? Как попасть в поток счастья? Как его обнаружить? Джем из музыки меня притягивает. Я меломан, почти всей музыкой восхищаюсь.
Мы поехали в METRO, чтобы порезвиться, походить как мимо римских колонн, мимо потенций, которые можно распаковать и отведать. Не все, конечно, растворимый кофе гадок, так что он идет в минус. Мы купили вино дешевое и сыр - не совсем странно, согласен. Но. Но мы думали, что вино будет откручиваться, обычная крышка, так оно выглядел под этикеткой. Оказалось, что нужен штопор. Мы, мы, мы. Мы разбили бутылку об бордюр. Я ударился пальцем. Но эмоции, о, эмоции. Он потом шел с забитой бутылкой. По всему району мы разгуливали в шуточках.

Мы творили повседневность раскатисто и выборочно.

Утреннее нашествие граничащее с пудинговой разборчивостью характера дорого цвета властвовало, как заря очень пафосно. Эта заря, которую я описал заносчиво и некой приметностью, есть развратная сторона континентального принципа восхождения солнца. Как я заметил, очень многое рычаговое поведение соотносится с зарей, она или напоминает, что пора лечь спать или напрочь проснуться и еще что-то. Только вот, что... Черно-белая логика здесь не прокатит. Нужно искать возможности. Дурачиться по любому поводу, как мы делаем это с Г. Культурно пресный принцип встречи нового дня, как слишком частое событие, которое не надо праздновать. Все это я замечаю. Но больше всего переменчивое мое состояние, которое как и у моего друга сменяется оригинально. С инстинктом внушения и поощрения дальнейшего. О, кардиограмма моя, приостановленная и задержанная, так что я подумал, что умираю. Как-то смешанно все не специально. Что-то раздражающее ввинтилось с воспаленным горлом в мое состояние я стал уже забывать любовь к Ольге Николаевне. Она как-то сдулась у меня в голове. Презентабельность ее в форме оттенка колен и ресниц. Меня накрыла волна прелюдии с ней как-то раз, это было сопротивление. Под Эго Вилли Вильяма я становлюсь изощренным писакой с ручкой под мышкой. Которая пишет, если на нее наткнуться, я умею писать подмышкой. Эти учения никак не могут меня выпустить. На воле я плачевен, выбор давит на меня. Надо заканчивать этот разрозненный опыт потока сознания.

- Макс, алло, ты меня слышишь, я всегда с тобой, даже когда ты пропагандируешь драки! Ловлю тебя на слове. Ты сидишь тут еще часами, тебе не надоело? - кричит он в трубку, после того как я вяло нажал на кнопку принять вызов. Я двигаюсь под эго свое, с его волнениями и причетаниями. Мне если надоело что-то так это иногдашняя скука, которая ворчит еще притом. Я не ответил Ольге Николаевне, что согласен с тем, что она просмотрит мою рукопись, это значит наверняка, что она ее не проверит ни одним глазком прижатым от отвращения или презрения. Нет, ни в коем разе. Черт, после снюса какое-то жжение в желудке. Это агония, надо тушить пожар. Это трепет. Кто не знает, что такое снюс - это не наркотик, а некотин, который вы запихиваете под губу. И тот же почти эффект как от сигарет. Но вы не ищите уже альтернатив, он как будто сажает вас за руль, так что в поле, где вы оказываетесь это сбивает с толку. Я, кстати, спросил у моей уважаемой прекрасной мамы, как ей мой рассказик, интересно ли его читать, есть ли там какой-то азарт, что надо кусать, так как соблазн велик. О, как это писательство иногда дурманит, но только при условии, что я слушаю Стромае - французского певца, его песню Тоус ле мемес, - это что-то вознаграждающее. Чтобы внутри все согрелось и обрело что-то не просто теплое, но щипающее, нет такого я не ощущал уже давно. Но кстати мой психиатр Ольга Николаевна есть вдохновляющая фигура, так как мы с ней в некоторых слишком моральных отношений. Обрывочное отрезвление, которое застало меня, когда я начал находится с Г, вдруг меня озарило солнечным стоянием, я его заметил, ранее был слеп, также не видел множество острот, но при депрессии я как будто чувствовал себя прозревшим, так как смерть, пришедшая почти что, она мне позвонила и предлагала кредит, а я хотел видеть ее вживую, так как надо же ей врезать за ложную надежду. Зачем мне звонить и предлагать такое? Да ладно, ей наверное тоже надоело, она просто трудится как может. Так смерть достигла понимания в моих глазах, я поражен. Все можно понять. Люди обычно косвенно или нет все стремятся к добру, но он одевается часто в одежды зла. Это невыносимо. Но все, кроме сумасшедших развивают действия так, чтобы достичь понимания с самим собой. Я тусуюсь за столом, когда пишу, тусовки вот то, что надо. Кстати, есть такая фирма: То, что надо. Я ею восхищаюсь, как и Джойсом. А что вы думаете о клиническом опыте, посещающим вас в присутствии психолога. Вы ведь через него представляете мнение о вас. Вы думаете, вот бы быть сумасшедшим и лечь в психушку, чтобы там о вас заботились. Г лежал в диспансере, ему там, мягко говоря, не понравилось. Постоянный ор и взбалмышность, непревзойденная грусть и тоска. Некоторые не понимают, что они там находятся. Дело в том, что Г не хотел в армию и потому решил это диагнозом, который ему поставили. Еще у меня болят два зуба, но я не хочу идти к стоматологу. Рандеву, рандеву, рандеву. О. Стромае. Я ак восхищен ориентацией собственной в сторону поп-музыки. Я подымаю чуб, не уставая пританцовывать. Что-то я зачастил с этим. Рандеву, рандеву. Пам-пам-пам. Я слишком центробежен, вообще я ненавижу побеги. Болтология прорастает во мне я заметил прочие растения, которые у героя Абэ были настоящим трагическим дрожанием, что прониклось пустым звоном, казалось бы, но на самом деле, он не торговал своими растениями - а жаль, следовало бы на этом заработать деньги, а не рефлексию. Она не сдержит слова. О, эта Ольга Николаевна. Всегда все портит. Ее нравственность скучна. Но она истинный трудоголик.
Сочинительство не из приятных, когда в голове каша, а я пытаюсь сделать Геркулес, с более избранными крупицами. Когда приравнивание и сравнение уже не оснащены логикой, но только адекватностью совокупности.

- Макс, я считаю то, что ты не вернул деньги Олегу не сеть хорошо, он прав, что перестал общаться с тобой. - обуглившись внезапно руганулся.

- То есть прочие локальности между нами и сгустки любви есть лишения, а не польза? - прилично выразился я.

- Да, почти что да. Все они были основаны на деньгах, но какой-то корысти - "поделись с другим" - я так думаю. - говорил он неразборчиво, скользя как в массовке среди скинхедов.

- Наша с тобой теория идет под откос!

- Да ты что! Наша с тобой! На пойди купи нам газировку! - он швырнул купюры в меня.

- Я тебе что проститутка? - вырвал я голос из себя.

- Так все, мне это надоело.

- Что?

- Иди домой.

- Нет.

Знаете, он так жесток часто, что приходится его терпеть, так как я сам жесток с ним.

Я вытащил неспокойно из курительной трубки табак и обернул его в чек и выкурил свернутую лично сигарету. Гуманный способ отвращения - сотрудничество с тем, что не приятно.

После того как Г отработал в своем потевшем лице и вторил новую включательную предсказуемость, он прикрылся координацией движения, чтобы никто не заметил его идею. Мы заказали билеты на самолет на его зарплату и заштукатуренные помчались и прошмыгнули мимо полиции с порошком стиральным, который купили тогда в МЕТРО, он очень красив, потому я с ним таскаюсь. Роскошь не для меня. Тем более я ненавижу барокко. А им пропитано почти все королевское. Мне не нужна безупречная чистота отеля и богатство. Главное, чтобы публиковали раз за разом. Кстати, хочу сказать, что эти рассуждения не есть отступление, скорее они являются сюжетом. Знаете, после снюса в теле как-будто кто-то чихает. Эта вспышка радости и прилива энтузиазма кажется легкомысленной. На самом деле, нет никакой фиксирующегося счастья, это же не наркотик. Динамичный каркас своей веры я упаковал в шкатулку и заклеил скотчем, облив скотчем или ликером. Мне снится, как я пью, напиваюсь и употребляю ЛСД, притом, что никогда его не пробовал. Достаточно посмотреть дневники баскетболиста и сразу поймешь горечь этих экспериментов. Какая боль. Я беру ручку в рот, ставлю между зубов и курю, через щель в колпачке. Это лучше. Нет, сигареты я тоже курю, но в этом есть какой-то фетиш. И не шипящая вода горло все равно щекочет, так как горло болит и кашель. Писать бы в стиле Пелевина. Надо погладить лицо и посмотреться в зеркало с убеждениями прочими. Как, например, я умен, как красив и так далее. Это ерунда, когда веры нет, вы можете это говорить, но иметь ввиду совсем другое отсюда обратный эффект. Я ранее написал рассказ Живописность Франца Шуберта. Мне претило прочтение сызнова другим взглядом. Я даже сгорбился от радости, которую хотел зажать и схватить. Должны были начаться спазмы, от того как я сильно скорчился.

- Слушай, ты так долго рассуждаешь, а мне место не даешь!

- Садись и слушай!

Мы долго коробились и насыщались стервозностью, пока не заснули. Напрочь загорелые нежностью друга друга. Клинически озабоченные этим загаром разлитые солнцем в своем насыщении нутра. Лучи клонились как листья под ветром, изгибаясь люто. Озлобленность на людей, которые над нами смеются загорала больше всего на солнце страдания. Видимо, я хочу на пляж. Вытягиваю из себя слова за словом. Ниточка рвется и превращается в кривую змейку, мертвую и сухую. Отвратный двадцати четырех часовой развратник Г, бьющийся черствыми руками гармонией и рассудком, которые он из-за своего диагноза себе не присваивает. Расстройство личности - массирует свои мысли с силой накаченного и не контролирующего мощь. Сколько раздавленных и сжатых неопрятностей. Спор с ним, кстати, не бесполезен. Я под мгновением развернутых частиц конвульсирующих постепенно, заражался психозом. Начал говорить во сне: "Чтобы поспорить - надо плакать!" - мямлил, а потом утверждал я. Г не был шокирован, но почти что дивлен, что я могу нести такую чушь. Причем пока не проснулся утверждал это лихо. Потом произошла разлука.

Я стал часто ездить к маме в отель, она работает финансистом, а я могу себе позволить сидеть в фае. Читать и прочее. Но не утрачиваю дар речи, когда читаю, нет никакой пораженности. Новизна подпорчена, несмотря на то, что я читаю быстро и внимательно, никакого толка в этом нет, я не получаю азарта. Ничего не получаю, память моя плоха после ЭСТ, хотя может я запоминал также плохо и притом, что был здоров. Как все началось? Я стал восходящим только после трагедии, я не был так упитан концептами, но простым держателем нормы, баланс мой расплескивался по каждой вене - феерично, никто не спорит. Моя жизнь, кажется, была веселой и неприхотливой, в унисон церкви, я верил в скобки. Я был стандартным. Но тем не менее сейчас - после смерти Отца я прижат к стене и шорох вертится эксцентричным развитием духа. Я во всем вижу писанину и сочинительству, но на место творца я как-то не очень стремлюсь, мне это не надо. Я не знаю , что в пирамиде Маслоу найти для себя, слишком она категоричная. Я сам категоричен и бьемся своими навыками мы, как два куска асфальта, которые уже давно не жидкие и друг к другу не клеятся совсем. Бум-бум-бум. Черт, как же меня вдохновляет музыка, поп-музыка. Галлюцинации вот, чего я боюсь, они если накроют то наверняка так, что я не узнаю, что они не иллюзия. А, я рассказывал про смерть моего отца. Он единственный великодушный и абсолютно добродетельный специалист чувств, он был велик и настолько добр и отдающийся на здоровье окружающим. Именно это его, я думаю, и убило. Он был очень чувствительным, безупречный человек. Я им восхищаюсь. Но из-за ЭСТ я забыл черты его лица и поступки его. Так что ради него не могу я жить. Я настолько изменился, что с ним был знаком не я, а кто-то падший. Я ничего не помню. Представляете, вы сошли с ума из-за смерти очень близкого человека, а потом забыли его и себя с ним, и себя отдельно. Моя мама тоже чуть-чуть не стала умалишенной, настолько он был на всем дорог. Но она не стала, а я стал. Теперь могу прощать себе почти что все подряд, так как все действует на меня,  я не пешка, но и не властелин. Как-то раз мой отец потерял работу с судебным разбирательством и прочее, прочее. Его буквально выгнали напрочь и не прижав к сердцу кинули в него уважение камнем презрения, только потому что он был честен и не хитрый совсем, держал достоинство всегда и везде напрямую шел, сломя голову. Терпеливо выжидал премию, как дождь, который вот-вот превратится в ливень, но эти природные явления-шефы ни разу не допускали даже дождя. Ему платили на этой работе мало. Но он сохранял авторитет среди подчиненных - да, она у него были. Всегда оставался справедливым. Универсальным не являясь, не был нормальным, но слишком человечным, при том что знал - его выгонят за этакую чистоту. Она не подходит под правила обмана и гибкости, характер никому не нужен, все заранее или друг друга прощают или перегрызают глотки. Но он хотел быть Мессией, которая не спотыкается. Тер ли он себе лоб при мысли в адаптации, нет, он избрал эту дорогу сложную, но рискованную, отвергнутый он мялся на горах Парнаса с легкой душой, и вовсе не потому, что боялся ада или рая. Он хотел иметь уважение перед самим собой, и не быть похожим на других. Да, существуют люди, не людишки. Ему однажды позвонил работодатель, после того, как он потерял все почти что, кроме зависти к себе. Они общались около двадцати минут, но тем не менее, отец отвечал на все вопросы не хладнокровно, а эмоционально, как любит, этого его стиль. А также он был жутким трудоголиком. Но не об этом. Его спросили о всей биографии с института, что раздражило отца и он немного завопил, надменность ему не присуща. Только я повернулся в своем жидком пальто, которое извивается волнами, так сразу же он обратил на меня все свое внимание, поджимая бровь, чтобы проверить не скучно ли мне. Я окунулся взглядом и показал, что ничего страшного, я подожду. И не косвенное отторжение я на самом деле почувствовал, так как обычно он внезапно останавливается и ему напрочь не нужно никакое слушание, если мне плохо. Культурное хождение рядом с памятником и продуваемый шарф в клеточку, мои пушистые волосы. Все это дуло в его направлении. Я ждал помощи, которая не наступит в секунду, которую я хочу. Стоит ловить за хвост время и печатать его марками в памяти - читать, если представляется скучным тратить его иначе, или слушать лекции в интернете Гваттарти и Делеза. Но что мне оставалось делать, когда я его так долго ждал? Не танцевать же мимикой под поп-музыку. Хотя пританцовывать можно - это вам не вряд ли... - пританцовываю всегда и везде на улице, когда слушаю музыку, даже открываю в ритм рот. Все-таки он договорил и мы продолжили беседу:

- Что мне делать, сынок, как думаешь? - спросил он без всякого сомнения.

- Я слышал только отрывки, пап... - нерешительно ответил я.

- Как же так? Или мне придется работать на такой же должности только в другой фабрике и напеваться по вечерам, особенно в субботу, либо продолжать искать работу-грезу!

- Это сложно.

- Вот именно, я могу и не найти работу иную вовсе, может стоит согласиться с этой?

- Откуда я знаю, ты такие вопросы задаешь...

- Вот именно.
Я был поражен безвыходностью этой ситуации, это меня почти что сломило. Ну, что если все-таки возьмется за эту работу и нарушится к чертям, перестанет читать и покинет наш дом надолго, так как этого требует отсутствие привязанностей, но что если он уже мужчина, напрочь зараженный мужеством. Зачем ему утверждение его самодисциплины? Нет уж, лучше найти другую работу - она ведь не существует пока что, но что если подождать месяц? Два месяца? Это долго, а ему надо кормить семью. Так что же выбрать? Напрашивается ничего. Но надо же выбрать. Подождать месяц только, а потом когда накопится и красным цветом покроется проблема решить ее на эмоциях, только добрых, вынужденных, но приятных. Вот так совместить. Опять-таки я только предполагаю. Эта расторможенность неопрятна и щекочет горло. Как же я кашляю от нее напрочь - это сейчас я могу читать и писать с чувством Долга, но ранее - до смерти отца этого не было, хотя он и покупал мне энциклопедии мудрости, я их не читал, к сожалению, так получилось. Но получилось и лучше - после его кончины я стал кем-то, непросто сборищем фактов, от зубрешки и прочей дребедени, которая делает роботическим автоматом с широким интеллектом, да. чувствами, но какими...вялыми с возгласами : "За разум!", не зашорканные люди идут по чужой крови и мешают ее с грязью. Не концептуальные интеллектуалы, эрудицией общего характера - тоже труд, но откуда вы знаете, как они страдали? Никак, возможно. О, слушайте, освободилась минутка, которую мы бездарно посвятим Г, предавшему меня - пустил пыль в глаза моей великой матери, которую я обожаю каждым сердцем и извилиной, она просто чудо - восклицательный знак среди сосен, без пристрастий, ждущая ультрамариновое счастье, которое постоянно ее подпитывает, мне нравится ее худоба, но не знаю, что мне в ней не устраивает. Все беспричинно радостное. А ее улыбка по утрам, когда она тянется к голове кровати, ее первозданное легкое ощущение, как у ребенка, но более не легкомысленного человека я не встречала. Ее ласка сравнима только с преданностью и защитой, которые как и заботу она проявляет. О, прекрасный восторженный лучик восходящего солнца, греющего траву и цветы, чтобы затем на них плюхнуться и помыть от радости одуванчик своим телом, не желая ему никакого зла. Валятся с дуновением юности и ощущать ее телом, вместо с любовью к еще молодой матери. Возможность, которую мама дарит, как абсолют с ореолом пышного происхождения. О, одуванчик, который я поранила своими нуждами, оказался частью мамы, так как она солнца, которое светило на одуванчик, я поранил это солнце, заслонил цветок от его теплоты, вторгся своей дерзкой походкой и не знал, что принесу вред. Я часто ранил свою маму. И обратное опишу сейчас. Моя сестра таинственная в плохом смысле слова, скрытая - с ней не удается общаться, только разве что немного посмеяться, но это никотиновая стружка, которую я испытываю, когда наконец-то она зажжет разговорчик, который любопытен только потому, что ее перманент завораживает, она столько наносит лака, что прическа - скала. Я ее не люблю вовсе, но не жалуюсь на это также. Как бы она превратна, тем более замечает, что я постепенно приобретаю славу, но тем не менее она не испытывает к этому зависть - это ее большой плюс, хотя она должна что-то чувствовать гордость, например. Да что угодно, только не безразличие. Огромный толк в ней в том, что ее успехи были признаны в школе. Да, она напрочь атаковала своим навыком зубрить и иногда запоминать фотографически. Как получится мне ее превзойти писательством? А, попросту получить нобелевскую премию по литературе! И тогда она завизжит и перекинется, задев всю посуду, к которой она сейчас тянется. Ее культ прижат цепочкой дней, что она проводит, не провожает, как я, проводит постепенно с маской на лице, так как все время почти на улице - шатается, гуляет с подружками. Но нет, это не все, Катя не читает совсем, только работает сутки трое на заправке с идиотами, которые шутят байками из социальных сетей. Экскурсия по ОКЕЙ стала моим дурацким принципом, который не просто повторяется, но каждый раз желание это своим зевающим ртом съедает и проглатывает. А когда вы однажды попали во внутрь, то выйдете или калом или рвотой, или серой, но только если вы не железка, которая выйдет как король и ни черта не разложится. Кроме того, железка может навредить при выходе - поцарапать, так что стараться ей не напортачить условное предложение. Вряд ли надо ей принимать такую-то позу для внезапного ухода. Чаще это дело случая, случайность, что она не навредила. Терпкость моего кофе, горечь выдают его за водку. Но приходится терпеть, что получать бодрость. И тут вам гибкость в избрании не поможет, надо, как говорят, самому меняться. Но можно разве свои рецепторы заставить работать иначе? Мой вкус привык. Так вот, пошли мы с Катей гулять. В самом начале я говорил с ней и она чуть-чуть поддерживала разговор. Шел дождь с сильным ветром. Но мы гуляли. Точнее, шли за кофточками, которые она заказала в интернете. Почти всю обратную дорогу мы шли отчужденно друг от друга, как будто не знакомы. Чтобы мне такое принять, чтобы меня застал настоящий укол адреналина в мозг и я стал писать. Заставить себя писать легко пока что, но вот надолго ли это? И даже дело не в количестве, а в качестве, которое может обескуражить, а может взмахом перекреститься от меня. Я смотрю на текст, который я написал. И заметьте, когда я спекулятивно выражаюсь, давя на вас с претензией широколистной, то мне самому трудно, я проникаю в дискурс, когда резко прерываю описание сюжета для самого это эффекта и начинаю думать, хорош он или нет. Усталость делает из меня психа, мне надоело почти одно и то же. Возможно, у меня депрессия. Но про манию я вам рассказывал, которая меня посещает. К сожалению, довольно редко. Зато депрессия уничтожает меня постепенно. Я взвинчен и иду гуляю с Катей. Она любит проверять все по несколько раз, если закрывает двери, то обязательно надежно, слишком надежно, буквально ломая их. Зачем спрашиваю я? - для достоверности - отвечает она. Моет одну ложку три раза, руки моет три раза - она же верующая...- прошу прощения, глупая шутка. Я вышел из дома, после того мы с Катей зашли закрепившись.

- Дешевка, иди сюда дешевка! - и плюется.
- Что? Вы... - ответил я автоматически.
- Да, ты катись сюда!!! - он орал как будто его режут.
Черт, надо было сматываться экспромтом, но что бежать? Этот сумасшедший еще в меня плюнул. Подбежал Г и...и облил его сладкой газировкой. Попал в лицо и на одежду. Затем Георгий остался со мной героем. Он меня спас, но сделал это по-свински. Обратился категоричностью настаивающего. Не превзошел никого на чертовом свете по манере поведения, только разве что перешагнул пульсирующий экзамен нравственности. Его освещение этого фрагмента с точки зрения пешехода было принято кардинально. Уличить его в неправоте было сложнее, чем решить математическую гипотезу. Я разлюбил или нет Ольгу Николаевну, но не напрочь, что присутствует еще. Произнесенное слово, когда я не имел ввиду его, произнесено и уже создает какой-то контекст. Парящее чувство, сбивавшее мою рутину в один художественный мазок. Превосходство, которое я чувствую, когда накачиваю мысли до блеска пота, когда я слушаю Стромае, который начинает меня побуждать к крутости прямой и не мечтательной, а очень реалистичной и податливой. Эта крутость, съежившаяся в квадратик, мини-квадратик выбивает меня из тычиночной загрузки, я свободен наискосок, но свободен и хочу ужасно поцеловать Ольгу Николаевну, завалить ее на кровать и крепко целовать. Так чешутся у меня губы, но больше видение ее. Он мелькает, как блики на солнечных очках, так безобидно, я нахожусь в зоне комфорта. Кстати, дискомфорт мне дает удобство, которое я не испытываю, но что смотрю. Внезапно!

- Макс, ты принес доставленные роллы?

- Почти.

Я опять попал в грезы. Помнить бы все подряд, было бы гораздо легче. Далее я оставил роллы на паркете и сбежал. Мне надоела эта зависимость от Г. Его ультиматумы сверлили уши. Быть виртуозом мысли с ним не получалось. Но и отвращение я к нему не испытывал. Вернемся в Ольге Николаевне, я не знаю, сколько ей лет, но она меня явно старше на двадцать лет. Но что я к ней чувствую, когда верен ей запросто, какого-то триумфа я не испытываю к ней, завоевание и так далее. Нет, совсем не чувствую я к ней любви, только разве что бессилие, которое становится трезвым и уместным, и я всовываю его в предельно узкую шкатулку вдохновения. Она уже не то, что ранее для меня. Хладнокровие к ней я не могу украдкой испытать, и тем более кристаллизовать. Мне бы хотелось, чтобы она была зависима от меня, хотя бы проективно. Я должен быть духом, вонзающемся слабо, но с записочкой. После меня нужно оставить законченное произведение, что будет роковым заверением наших отношений. Как она живет, как психиатр ясно, но какая у нее личная жизнь? Покрылись бы наши души налетом птичьим и все оскорбительное дало бы нам некую ломку сначала, но далее бумерангом оснастило неким иммунитетом. Если можно было бы душу заклеить скотчем или нежным кремом, дуновением, чем-угодно хотя бы на время, но нет этого человечество не придумало еще никак, для него уже обуза эта царапина без пластыря или йода. Неуравновешенное состояние, ничем не уравновешенное, с костылем ходячим самим по себе рядом с ним, который если что не предложит помощь нив коем разе. Я спешу зарегистрировать это стрессовое ощущение, меняющее взъерошенность на медлительность, которая попросту покрывает одержимость великую и неясную. Что это за состояние? Оно же не всеохватывающее, но наоборот кардинально узкое, что же тогда с ним делать? Как-то добавить раскрепощение, переоснастить? Раскрыть его не получается, хочется, чтобы не было бесполезности, если я о нем подумал, то надо его как-то познакомить с низкими лучами. Моя оттопыренная губа от снюса, как у верблюда лечится от скуки. Сейчас я упиваюсь тем, что моя мама ест суп. Я глубоком изумлении. Как мы с Г все-таки вчера встретились и разошлись на все четыре стороны, лаяли на не бедных женщин, которые смотрели на нас с презрением, упитанным кармическим истязанием. Я думал, каждая, кто таращится на меня или каждый - есть наказанные посторонние, что надо держать на дистанции, причем не робкой. Я разрушал постепенно свой дар и становился торчком от прогулок, как это может быть. Утрачивать талант не напрочь, но уже не такой как раньше - иметь колоссальный чудо-эффект, уже анти. Заворачиваться в багет собственности криминального стиля. Рисковать, как ожесточенный перец - ставить стул там, где он не стоял в парикмахерской, чтобы потом сделали замечание, распределяющее кровь не только по вене, но уже долетающие до кожи. Все это есть примочки, что не замечаются, а вы бы смогли заорать на всю улицу: " Маскарад! " и каждый раз лезть в очереди не по-честному, на по своей волне. Я навожу беспорядок только в неоднозначных ситуациях, где если поступить неверно последствия незаметны. Вы считаете деградировать можно неявно для себя. Нет, я замечаю это. Но не могу остановиться общаться с этим мерзавцем. Я почти не пишу уже, мне давят очки от их постоянной походки, которая лосниться и двигается туда-сюда. Туннель неудач меня не поощряет, скорее я везде успешен, но среда, в которой это происходит такая грязная, что можно поскользнуться от мокроты земли вечной. Я то хорошо пишу какими-то отрыжками, то в конвульсиях сгибаюсь от смелости, которая никак не может воплотиться. Мы с Г напились водички, так что его стошнило на голову кому-то. Правда, до этого ему - этому человеку не повезло только с несколькими каплями, так как остальная рвота промахнулась - это было с тринадцатого этажа. Самое удивительное, что казалось бы все условия есть для того, чтобы писать и вероятней написать днем, когда полно сил. Но нет, я пишу вечером уставшим. И почему-то у меня получается, с4колько бы дряни я не впихнул в себя, все остается пока-что прежним. Натуральные бюро красок вот, что мне нужно. Я куплю мольберт, чтобы там все описывать - все шепоты и крики. Я чувствую, что мне подвластен весь мир... Но Ольга Николаевна этого не понимает. Какое же восхищение должна она испытывать, поразительное и красивое из-за того, что я вытворяю со своим днем, он попросту садится на шпагат. Если бы она только знала, что для меня значит музыка, как я ошарашен ей изо дня в день. Я ненасытен, но она должна увидеть как отзывчиво я отдаюсь каждому испещренному и нескучному - главное, чтобы скуки не было. Дурачиться и играться и попросту без разницы по-взрослому это или нет, у меня есть преимущество - биться за волю, свободу и все такое прочее. Черт, как у меня гудят ноги после всего этого. Есть ли здесь опасение за глупость - да, меня могут осудить, но и что тут такого? Я же не краду и не чихаю в нос другим и такого рода поступки - мне это вовсе не нужно. Но когда я гневный украдкой и наполовину лезу во все стороны, да даже на четверть не лезу, просто рассекаю на дюйм походкой и выражаю для себя превосходство. Для меня любая находка и другой иной новый признак есть удовольствие, которое я ни на что не променяю. Мы пошли в подъезд и направились туда на носочках, но очень быстрых, как будто щель металась от каждого шороха и мы должны были успеть запрыгнуть туда. Забежали в подъезд и закрыли за собой дверь, которая была тяжелой, опрокинулись и погнув шеи от напряжения забрались на самый высокий этаж. Мы там распивали водичку, даже не сладкую, не то чтобы за здоровый образ жизни, но за впечатлительность чистую, которая не одаривает течениями и не срывает ваших сережек за вас. Но и конечно же тусовки в трезвом виде, с начитанными подонками, которых нет. Что я имею ввиду, - подонков нет, есть только неподходящие обществу люди. Есть подлость и низость и прочие хулиганства, но тем не менее нет сакрального мерзавца, которого можно поставить в рамочку. Случаются твердые псевдо-мерзавцы, но все, кроме сумасшедших, делают добро для себя, иногда не учитывая интересов других. Убийства не принимаются, так как это болезнь. Я абсолютно не здоров, кажется, это аксиома, так по крайней мере думает мой психиатр. Но я с ним не согласен. Который раз я переворачиваю ведро, которое стоит у меня под ногами. Сколько можно приходить и вести один тот же стиль жизни? Такого вопроса у меня не возникает, когда я гуляю, несмотря на то, что гуляю я каждый день, но не одинаково. Супер-удар пощечине был лихим и аккуратным притом. Я танцую и пишу одновременно. Как тут удержаться какая-то энергия меня посещает при прослушивании, я меломан. Иногда надо говорить себе стоп, но только не сейчас. Пока не умру нужно жить по-настоящему. Прокрастинация любопытства иллюстрирует побуждение в сторону притягивания, а не откладывания - откладывание откладывания - это лишается смысла. Я впрочем гулял как-то с сестрой - она молчала даже когда я с ней разговаривал, одно дело протягивать тишину, когда скучно и нечего сказать, но интимничать с собой, когда нагрянула картинка слов прямо в лоб, - это неуспешно. Я погряз в этом ее унынии, которое ей присуще в будние. На выходных она как будто оживает во всей своей безликой одежде, так что ее разговорчики слышны на три улицы, когда она общается с матерью. Но со мной ее одолевает зевота, хотя я трещу как по брекетам ключом, но отвратное ощущение отпускает только когда я ухожу. О, я вам не рассказывал как Ольга Николаевна меня обзывала на "вы", несмотря на то, что мы договаривались общаться на "ты", что это может значить? Она или злится на меня, или обиделась на что-то! Я могу это вроде бы исправить, но вряд ли, нужно ей внимание! Она, наверное, скучает по нашим разговорчикам, думает, что я ее бросил. Что ж, это небезосновательно! Я пишу частично хорошо, частично плохо. Надо бы как-то выровнять сюжет, у меня он похож на обстрел. Надо постараться. Культивировать ее эго, которое рослое и гуманное, но тем не менее вредит когда приходит черед - если сделать намек на предательство - она не успокоится и будет мешать грусть с тоской, но это так мизерно, что она даже не заметит, что что-то испытала, хотя имеются чувства, причем тонкие. Так что ее можно задеть, но не колоссально. Как бы мне не сойти с ума, чтобы она тоже не скривилась. Мы как-то раз пошли с Г в магазин за снюсом и там были проверки, так мы застали ревизора, что создал антиутопию - так мощно смотрел на нас и на себя - на свои мускулы, которыми он не играл, так как не место и не время, но приглянуться хотел. Он смотрел на нас, мы на него. Наказал продавца за то, что тот продавал ранее снюс, но мы воспрянули и защитили его. Я часто оберегаю кассиров и прочих работников. Однажды, какой-то мужчина зудел и далее орал на кассира без какой-либо осторожности и я заступился, сказал, что он несет чушь и прочие пустяки, что это пустое обвинение ни в чем. Мне стало как-то жалко кассира - шучу, дело было не в этом, но в том, что мне хотелось выступить героем. И в глазах всех оказаться тем, кто против хаоса - ха-ха. Менять роли и вкусы и так далее для меня есть привычка, которая не надоедает. Завороженность, что наблюдается частично при катастрофической энергии, что я получаю от энергетиков, такая выносимая стихия, сила. Мощь, которую я сейчас испытываю сложно описать, такое ощущение, что мир у меня в легких, я дышу и он расшатывается напрочь, что я управляю им. Но к сожалению, это не всегда выходит. Итак, сейчас о том, что меня не беспокоит - я не то, чтобы уравнение жизни, нет, ни в коем разе - но чувствую свое участие, как писатель, как прозаик, со мной хотело сотрудничать ЭКСМО. Что тут сказать? Мне двадцать лет. Я умею писать только от первого лица. Потому что у меня есть дар, как говорит Ольга Николаевна... - я становлюсь на ноги постепенно. Огромный стиль я предпочитаю рассматривать в секонд-хендах и в аптеках, которые часто привлекательные. Когда вы скатываетесь вы пробуете ухватиться и надо быть внимательным и сосредоточенным, лучше всего хладнокровным и не путаться ногами, а ловить и еще раз ловить. Но все это ухудшенная модель, на самом деле, вы не катитесь, а перемещаетесь вниз и все еще можно спасти, только проблема в том, что этого не удается по тем или иным причинам сделать. Вот и я когда перестал испытывать кайф упрекнул себя за постоянные прогулки, но и писательством я не хочу заниматься каждый день, тем более читать. Я никогда не был хорошим, но чтобы настолько, гробить себя незаконченным и растертым, я абсолютно неправильный. Знали бы вы, что скрываю. Гулянки бесконечные выводят из себя, но в них содержится какая-то спонтанность и продолжение отрочества. Я волен делать что-угодно. Блистать сломанными часами и покупать одну пачку сигарет, тратить деньги Г. И улетучиваться от сочетания кофе с обезболивающим. Спать себе не разрешать. Это что-то запретное после полудня, как бы я сел впросак. Застопоренный взгляд на жизнь был бы с характером, но у меня его нет, я не хочу иметь характер - это остановка. Я даже пою под музыку, я делаю зарядку, сидя за столом. Мы пошли с Г снова, ломая шею, от растяжений ног угодили в комедию, когда ждали как один зрелый мужчина медленно-медленно доставал деньги. Мне бы воли побольше, если она вообще существует, что подразумевают под волей я понимаю, но она что-то сдает. Ссора с идиотом и сумасшедшим есть абсолютная опасность, так что я умываю руки, но если бы это было так легко сполоснуть ладони, нет, ни в коем разе. Презрения тут недостаточно и тем более прочего хлама, которым можно его забросать. Ненависть? Нет, она меня не сведет с ума. Я должен платить не за счастье, но только за оскорбления, которые нанес ему. Что уже не поправимо, но зато я своим поведением защитил свое достоинство. Конец, который должен был вот-вот свершиться. Я хотел этой интоксикации, что сломило бы канат между нами. Я больше опасаюсь не за себя, но за свою маму, которая не может стать жертвой, просто не может, я даже не больше не допущу мысли об обратном. Откуда я знаю, что у него на уме, если он сумасшедший! Да, Г попросту подтвердил все мои опасения, видимо я до жути его боюсь, раз у меня все трясется и кроме мондража, я чувствую какое-то заражение безумием. Сложно совладать с собой после такого. Скажите, но разве не сумасшедший, то есть адекватный человек станет кидать посуду в другого и плевать в лицо? Мстительность? Да, но у всего есть границы. Я спровоцировал его в ответ после того, как он спровоцировал меня, мне нужно было как-то почувствовать себя сильнее, не интеллектуально, конечно же, свое рациональность и ее превосходство я чувствовал всегда, а также в других контекстах иррациональность, то есть ловкость во всем, но сейчас этот адреналин не дает мне покоя, я искал бодрость, но это совсем другое. Отчаянность и страх, никогда по-моему я не был так напуган. Эти прятки в квартире или за авторитетом отца. Закончились мои скитания и я этому рад, прохлаждаться и целоваться с ветром есть глупость, которую я сейчас осознал сполна. Теперь я буду писать и читать очень и очень пристально, с обращением на количество. Теперь, теперь...Что мне еще делать? Я сохранен в едком беге от себя и к кому-то. Я должен писать и писать, и писать. Это мой Долг. Но все сопротивляется этому. Не знаю, я хочу написать что-то стоящее, но сюжет не выходит. Все во мне бурлит. И автобусом не воспользоваться только из-за того, что он может выскочить из-за угла и сотворить что-то. Как-тог раз мне пришлось выбирать или мама или удовольствие, которое я получала с Г, когда мы лунной походкой обуздывали улицы. Но сейчас кроме страха и ненависти я ничего не чувствую. Кроме того, любовь к моей великодушной и великой маме! Храните своих матерей! Теперь я понимаю, что имеют ввиду, когда говорят, что себе не простят такой-то поступок... - я ненавижу себя впервые. Можно сказать, что это новый опыт...Но к сожалению, я бы его никому не пожелал! Я ослушался вот, что страшно, а не другое. Теперь наедине со своей виной и страхом за будущее, что приклеено судьбой сросшейся с этим кретином. Моя сестра написала ему, что имеет связи в полиции, его попросту могут завязать, но нет, на этот раз прошмыгнуть у него получилось по щелчку, Г позвонил мне и как мне кажется хотел меня заманить, чтобы избить или иное повествование. Я поражен, что все это время его терпел, как я терся об асфальт, нагнувшись перед ним - только был за свое психическое здоровье, нуждающееся в защите - я был за свой покой и нервотрепку с ним, несмотря на то, что последствия, что Г мог увековечить на моем лице или теле покрылись бы кроме крови, стыдом, страхом и постоянной памятью. Альтернативой этому ожиданию может служить скука, но только не общая, а ограниченная - я бы выбрал ее. Общая распространяется на мягкотелое и уязвимое стилистическое стояние, положение. Я намерен делать выбор уже после того, как все свершилось и выбор делать не надо, так как уже все сделано, но мне всегда нужно обернуться и разглядеть все, чтобы считать себя властным делать все подряд, влиять на будущее. Я понимаю это дудки, игрушки! Но я тем не менее, хочу что-то изменить и заставить судьбу быть лояльной, заставить. Гогочут чайки. За окном разливаются звуки и в голове галлюцинация цветов, которые так слитно складываются с птицами, но это не безмятежность. Ольга Николаевна - ее присутствие приятнее любой дури. Я помню, как находился с ней. Только помню, это более не предсказуемо в отличии от любого алкоголя, который надежно берет вас за руку и не отпускает до определенного времени. Тогда как Ольга Николаевна более разрушающая и объемистая, и неравнодушная, чем активный дурман. Я боюсь очень сильно. Я натворил столько пакостей. Теперь не просто надо отдуваться, а с плачем страдания выносить. Я сижу за столом с тревогой и пишу в надежде, что придумаю продолжение сюжета. Но какая-то тревога и неопределенность, что Г может ударить меня в спину, да это жалко, но он видит в этом мщение достойное. Представляете? Как же у меня трясется нога, ноги ужасно танцуют в ритм аппассионаты Бетховена. Я дружно наворотил тряску стоп, голеней, бедер. Я решил ему позвонить, чтобы отвыкнуть от боязни, от всего нападающего. Г сказал, что тоже сожалеет и принял решение не трогать меня. Я ни в коем разе не возобновлю с ним отношения - ни за что. Но сказал, что нужен таймаут, как бы прямо намекая, что это конец и нечего истерики закатывать. Попивая пиво я становлюсь овощем, никакая энергия не прибавляется, как у моей сестры - она, кстати, очень прямая и извилистые уловки не подбирает, ее легко прогнозировать. Я нахожу это качество отвратным, если не пуще. Я к тому же зашел в аптеку и хотел купить кое-что, но раскашлялся и вынужден был покинуть всех раздражающих меня личностей, и что бесились из-за моего кашля. Мне нельзя пить, но почему-то все равно. Я пью чтобы отойти от стресса, чтобы его одолеть. Не напиваюсь - жаль- не умею напиваться один и тем более пивом. У меня были растопыренные волосики на голове и к тому же дирижировал руками, когда шел с бутылкой пива. Если напеваться то только с кем-то, когда ощущаете границу, что переступаете и выносите всю мебель из сознания. Но теперь я огорчен тем, что не отвечает Ольга Николаевна. Но если бы она трепалась по привычке, я бы ни в каком разе не упустил момента ее в этом упрекнуть, поскольку она это делает автоматически, что равно молчанию, я хочу быть для нее избранным. Но оказывается она испытывает симпатию к множеству - как это возможно? Я - вот, кто ей нужен. Обняться теперь не получится, я ее разочаровал - много чего сделал - но в крайнем случае - нельзя это подчеркивать. Стараться делать вид, что все как раньше, но раньше не существовало - это фикция. Я осознал: фильмы, которые я ранее смотрел - есть категоричное соблюдение терапии отождествления - объясняю: терапия отождествления является копированием черт или характера или некоторой постановки и взгляда какого-то персонажа - примерочная его стиля и навыков. Воротит уже от одинаковых фильмов, что ранее меня отрезвляли и я грезил из-за них. Но после знакомства с Г новое или затверделость старого они перестали давать. Не пыжиться, а сокровенно выравнивать свою харизму. И стучать в голос мамы, чтобы она меня спасла, но писать при этом ерундовую радость, что я как бы рад, что я как бы счастлив, что у меня как бы все хорошо. Я проявился очень хитро, сколько я выдумывал, зачаровывая напрочь. Я обманывал свою маму и это тяжело. Но ведь ей я сделал хорошо, то есть признания наоборот загнали бы ее в угол. Я знаю тысячи способов разделаться с прошлым, но как некстати они приоделись в колючки, лучше бы я не был с ними знаком. Я стал много, о чем жалеть. Но даже не в обмане дело, а вы присвоении себе преимущество согласно которым я отвлекся - слушать серьезную музыка Бетховена под эту яму... - равно и спокойно. Пойти что ли в Ашан - нет, как-то косвенно, время идет, не торопясь, я пишу и оглядываюсь назад, я думаю, почитать или нет - все равно забуду о том, что прочел, я даже фрагменты не запоминаю, приходится читать одну и туже строчку. Некоторые говорят, как хорошо, что я забыл свое прошлое, что мне повезло. Тут нечему завидовать, - я все равно на стерся, как личность, все провокации во мне застряли как и ранее, нет ничего славящего теперь настоящее. Даже после Экхарта Толле я не воспрянул. Болтовня которой он заливался слишком универсальная, без частностей. Что еще можно сказать, приходится не мириться, нет, но пытаться застопорить всю косвенность и предаться служению чему-то, притом что возможно и культивированное вознесение чего-то. Я бы хотел служить маме, но у меня вряд ли получится. Я интонировал, но получилась беда, когда вы угождаете невыносимо то, что это не принимается. Надо быть номинированным на человека, чтобы узреть. Узреть не всегда получается, особенно когда надо писать причем безостановочно, не обращая никакого внимания на время. Я вышел в супермаркет, он гигантский, я стал прислушиваться еще капризнее к музыке и далее нашел ее настоящую. Я оказался в Окей. Думал, что если куплю какой-то шоколадный батончик мне ничего не будет. Да, большой магазин. Но я что не могу экономить и просто зайти и купить одну штучку? Нет. Меня начали подозревать в воровстве. Никто ничего не сказал, но по глазам было видно. Сейчас я понял, что прогулки с кем-то это что-то допустимое, но как только речь заходит о чем-то белокуром и робком почти все озирается от мантии, которая печется за свой имидж. Я тут почитал Галину Куликову и немного приземлился так что у меня заторможенные движения, наверно, из-за восхищения к ней - я ошарашен, как много она пишет и при этом хорошие описания и подробности. Такой талант нельзя не заметить. Ручка ErichKrause в комбинации с помятой бутылкой и кажется третьим моментом 9 симфонии Бетховена дает непросто абсурдность сочетания или неоправданную эксцентричность, но удовлетворенность для pcicho. Знаете, а ведь без мании я пишу чертовски медленно и поражаюсь Донцовой. Детектив бы написать, чтобы заинтересовать ЭКСМО.               
 

На следующий день перестали общаться.

Конец.