Напрасно уповать, мой милый друг...

                Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
               
                Многое вспомнишь родное далекое,
               
                Слушая ропот колес непрестанный,
               
                Глядя задумчиво в небо широкое.
               
                И.С. Тургенев «В дороге».

Юное июньское утро наконец покидало нас. Тем временем на смену розовощёкому юнцу приходил великовозрастный умудрённый полдень. Не спеша по гостиной старого деревянного дома разливался солнечный свет и всё кругом обретало какое-то весёлое и праздное настроение.
У огромного дубового стола суетилась Елена Ивановна, наша замечательная помощница по дому, дама лет пятидесяти, с очень круглым и добрым лицом, она приходилась моему покойному отцу сводной сестрой. Это была женщина, на которую можно было положиться в самый трудный, самый скверный час. Елена не обладала аристотелевским умом, как говорится, но всё-таки какая-то жизненная умудрённость присутствовала в каждой чётко прорисованной морщинке её лица. Исходя из моего разгильдяйства, Елена Ивановна не покидала меня ни на день. Проживала она в ближайшем селе С. и каждый божий день спозаранку радовала меня своим ожидаемым визитом.
Силуэт наших взаимоотношений носил тона доверия и вечно бодрствующего понимания. Бывало, в унылые дни она, замечая моё удручённое душевное состояние, старалась заговорить со мной, развить ненароком беседу.  Порой мой добрый ангел искусственно создавала проблемы, задачи в быту, которые требовали немедленного вмешательства острого мужского ума и смекалки. И каждый раз её огромные водянистые глаза с длинными, закрученными кверху, ресницами проницательно останавливались на моей худой, широкоплечей фигуре, которая, по обыкновению своему, принимала сгорбленную, сидящую на стуле, глядящую в невиданную даль, позу. Елена Ивановна понимала вопросы, которыми задаётся моя душа, понимала тоску и одиночество человеческого сердца. В сущности, она была матерью для меня, ибо так ясно и нежно смотрели на меня эти женские заботливые глаза, что сомнений не было в её любви. Определение настоящей любви весьма понятно. Любовь – чистый гений. Любовь настолько совершенна, что не имеет каких-либо недостатков, неточностей, изъянов и всевозможных уродств. Любовь – классицистична, если можно так выразиться, она подобна классицизму, золотому сечению. Это явление – высокое чистое измерение, куда дозволено попасть лишь избранным. Помимо всего прочего настоящая любовь – абсолют самопожертвования, она всегда думает о ближнем больше, нежели о себе. Ежели любимый нуждается в последнем, что называется, сюртуке, то любящий отдаст и его. Именно поэтому гений любви заметен за версту: отдать заботу, улучшить положение человека – главные непререкаемые признаки.
- Вы всё уповаете, Фёдор, на непознанное долгожданное счастье. Напрасно уповать, мой милый друг, ибо счастье в каждой травинке, в каждом звуке, треске, гаме дорогой матушки-природы. Как писал поэт: чего же боле? – послышалось из кухни тихое, но настойчивое возражение, когда я всё так же заворожённо смотрел то на стройные сосны, гадая о возрасте деревьев, воображая пережитое ими на своём веку, то терялся глазами где-то в далёкой полосе леса, что так заунывно, душевно и протяжно, точно русская песня, звала меня неизвестно куда…
- Леночка, голубка, золотце моё, Вы непременно правы и спорить с Вами, вступать в сомнительные дискуссии  - сущее кощунство. Но порой тёплым летним вечером или туманным осенним утром, а, быть может, зимним морозным днём вдруг осознаёшь насколько всё ничтожно, пошло, мелко в этом мире устроено и  дрожь так и берёт… Как всё это далеко от человека, как однажды вспоминал один классик с наикрасивейшим профилем.
Позднее утро как-то внезапно, незаметно перешло в стадию жаркого дня. Настроение понемногу окрашивалось в тёплые цвета. Я предвосхищал наступающую красоту цветущего июня, подобно наивному отроку, который стоит в начале собственного жизненного пути, покачиваясь от головокружения, радостно запрокинув голову к небу, и глубоко вдыхает сладковатый запах грядущих метаморфоз судьбы.
Из кухни доносились не только сотрясания невинной посуды, но и нескрываемый запах хрустящих веснушчатых блинов – главное кулинарное событие, которое я отрадно готовился принять.
- Федя, Вам бы жениться наконец… Глядишь и думки переменятся! Что ни говори, а одному, дитя, тошно. Такой светлый луч, а пропадает зазря.
- Есть во вселенной явления, Елена Ивановна, неподдающиеся каким-либо исправлениям, да и не в женитьбе счастье… Вами уже упомянутый поэт, великий ум золотого века русской поэзии и по этому поводу изволил высказать мнение: на свете счастья нет, но есть покой и воля. Вооружённый ямбом бретёр был прав или достаточно близко приблизился к робкой, безоружной, играющей вечно в прятки, убегающей от умов иных великих философов, от Платона до авангардного моветона, как говорится, истине.
Хорошо сложенная женская фигура степенно вплывала в гостиную, держа в руках на тарелке целую кипу, стопку ярких аппетитных блинов. Запах во всём доме был потрясающий.
- Вы всё несколько драматизируете, милый мой, - произнесла Елена Ивановна, сосредоточенно выбирая удобное место на столе для вновь прибывших яств. – Посмотрите лучше какой нынче день нам Господь подарил, преподнёс. Покровительственно преподнёс, прям как я Вам эти солнечные кушанья! – улыбаясь широкой улыбкой, щуря глаза от удовольствия, пролепетала моя скромная мастерица.
Действительно погода была на редкость славной и влекла к себе неистощимой, странной притягательностью, которая характерна лишь для ранних летних дней, когда листва ещё свежа и молода.
- Ты права, голубушка. Нам необходимо учиться у природы её равнодушию и прелести…
Я вышел к полю. Солнце неизбежно припекало. Над головой пролетало, не торопясь, крылатое, неизвестное мне, создание, а я, так же никуда не спеша, перелистывал небесные рисунки. Аккуратно заточенный карандаш вывел раздутые белые корабли, которые медленно плыли в ту сказку, где слагают былины и стихи.
Ежели внимательные глаза остановятся на востоке, то можно увидеть труд чьих-то рук – настоящую скульптуру из белого мрамора. Хотя это белоснежное произведение искусства отнюдь не статично: уже через полчаса зритель наблюдает совершенно иную, но не менее завораживающую, форму.
Сельский услужливый Нот доносил напевы цыганских грустных песен из соседнего двора. Что-то нежное и печальное тронуло меня, а крылатый спутник всё витал, не уставая, надо мною.