Странствие по утраченной Родине. Истра

             День двадцать третий

     Близился конец путешествия.  Наш путь лежал в  Истру. По карте до неё  оставалось двадцать – двадцать пять километров. Вдохновлённые незначительностью расстояния и ясной, тёплой погодой взяли курс на север.  Вокруг шоссе опять - благодатные лесные пространства – грибной соблазн,  особенно возгоревшийся после встречи с мужичком: мы разглядели у него полное лукошко опят. Сразу порешили сделать привал и  проверить увиденное. Свернули в лес. Но грибная фортуна и на сей раз отвернулась от нас. Грибы попрятались, делом подтверждая тезис: «Гриб спешки не любит». А мы хотели взять его с налёту!
     Один мудрый пчеловод  в Тульской губернии справедливо умерил наши грибные аппетиты крылатой фразой: «Либо лес с грибами, либо велосипеды с седоками».
     В середине дня по Волоколамскому шоссе въехали в Истру, симпатичный провинциальный город: новые девятиэтажки вперемешку с деревянными избами. Город,  как и Москва, присвоил имя  реки – здесь реки Истры, неширокой, извилистой, как змея и необычайно живописной.  Красотой она соперничает с рекой Москва, и по праву считается даже самой красивой рекой Подмосковья. Но пока наша главная цель - не река, а Воскресенский монастырь Новый Иерусалим.
       Его видно издали, и ещё издали он поражает красотой и грандиозностью, что соответствует замыслу -  повторить обликом, формами, гармонией, ландшафтом храм Гроба Господня в Иерусалиме и прилегающие к главной христианской святыне земли.
Монастырь огибает река, которая из Истры здесь превращается в Иордан. Водная преграда,  мощные стены и девять сторожевых башен  когда-то надёжно  охраняли христианские сокровища.  Правда, во времена нашего путешествия эти сокровища – не церковные, а лишь музейные реликвии, выставленные в многочисленных экспозиционных залах, и сами монастырские строения. Под залы музея отведены бывшие трапезные, бывшие братские корпуса, внутренние пространства сторожевых башен.
      Перед входом во врата монастыря оставляем три наших велосипеда со всеми веломешками и котелками. Просто связываем их цепью и привязываем к дереву. Без опасений за сохранность. Место святое.  Хотя… В теперешние времена поопасались бы.
     На осмотр Нового Иерусалима у нас всего день.  Главный храм обители – величественный Воскресенский собор ещё в аварийном состоянии. Он очень пострадал во время войны. Но и в полуразрушенном виде собор нас потряс. Он огромен. Купол нависает циклопической луковицей. Остатки наружного архитектурного убранства  изумляют пышностью и замысловатостью. Сейчас, в двадцать первом веке весь монастырский комплекс полностью восстановлен. Его подробные описания вкупе с эмоциональными впечатлениями паломников и туристов, а также роскошные фотографии можно найти в интернете.
         Копию Святой Земли, топографическую и архитектурную, недалеко от столицы задумали создать царь Алексей Михайлович и глава Русской церкви Патриарх Никон, крупнейший реформатор русского православия.
         "Для реализации своего замысла Патриарх Никон выбрал местность к северо-западу от Москвы, по берегам реки Истры. Реку, делающую в этом месте излучину, окружали холмы. Это позволяло максимально приблизиться к палестинскому первообразу. Топографические объекты получили новые названия: Истра в своём среднем течении стала именоваться Иорданом, протекающий рядом ручей — Кедроном, холм в их излучине — Сионом, холм к востоку от него — Елеоном, к северу, за рекой, — Фавором. На холме Елеон был установлен поклонный крест, символически обозначающий место Вознесения Христа."

     Времени у нас не много.  Как люди, в то время ещё не воцерковлённые, но осознающие планетарный масштаб  русского авангарда,  мы первым делом  заинтересовались выставкой советской живописи двадцатых-тридцатых годов. Выставкой  отнюдь не  православной тематики, что для столь намоленного места, как Иерусалим, пусть даже Новый, показалось нам  несколько странным.    Удовольствие, однако, получили и от лёгкого дыхания акварелей Фонвизина,  и от радужных красок азиатских пейзажей Шевченко,  и от гранатово-чёрных, знойных полотен Волкова,  и от угловато нежного лирического кубизма  Фалька.  Были и настоящие открытия - несколько залов картин Игоря Купряшина, замечательного советского художника, так много не досказавшего нам за свою короткую жизнь (1934-1977).
Красота полотен подвигла меня на небольшое эссе о  живописи, написанное уже после путешествия.
Сын авангарду предпочёл  исследование монастырских стен, по ним можно было резво побегать, изучая живую жизнь окрест. 
        Реки российские были едва ли не главным объектом нашего внимания в этом странствии. Насытившись искусством,  решили поближе познакомиться с рекой Истрой. Она встретилась нам ещё на пути в монастырь.  Истра в этой местности  задавала тон географически и исторически. Не все подходы к реке оказались застроенными,  и мы нашли-таки почти безлюдное место - берег с купой прибрежных дерев. Одно из них живописно упало с обрывчика в воду, с него  можно было  погрузиться в воду и нам.
       Сразу же почувствовали разницу меж соперницами-красавицами, Истрой и Москвой.  Вода в реке Истра была мутной и холодной,  дно вязкое. Ни поплаваешь, ни походишь. Ополоснулись – и ладно.
      Подкрепившись снедью , закупленной по дороге, мы вернулись  к сокровищам монастыря. Подробно, внимательно рассматривали церковные реликвии: пудовые книги Святого писания и творения подвижников, клобуки и вериги, облачения и кресты,  кадила, чаши и прочие богослужебные предметы,  посуду, мебель, - да всего и не перечесть.  На все эти сокровища вместе с нами смотрели  портреты кисти русских мастеров живописи восемнадцатого  - девятнадцатого веков.
   Интересные экспонаты этнографического музея располагались  и под открытым небом,  в парке, прозванном,  конечно же Гефсиманским садом.  Посвящены они русскому деревянному зодчеству.   Церквушка, часовенка, мельница -   исконные, этнографически значительные и типические.  Но самой интересной оказалась крестьянская изба и хозяйственный двор при ней – основательное, прочное, удобное  жилище простого русского семейства. Просторные тёплые горницы, незамысловатая,  но красивая домашняя утварь, мебель и убранство, каких давно уже не сыщешь.  Печь, полати, сундуки, лавки, прялки, кровать и люлька, - все такое тёплое, патриархальное, успокоительно надёжное. Хорош был и двор с пристройками для скота и орудий земледелия.  Изба и двор впечатлили духом основательной хозяйственности, жизни трудовой, но и в достатке и сытости, что так не соответствовало расхожему представлению о разнесчастном, угнетённом русском мужике.
      Сердце Гефсиманского  сада - всё же не изба, перенесённая сюда для колорита, а скит патриарха Никона,  чтимого и гонимого народом и властью одновременно. Реформы патриарха Никона вызвали раскол Русской церкви и появление старообрядчества. Но мы, в то время  почитавшие себя холистами, не стали осуждать Никона, тем более, что жизнь он закончил в опале, как простой монах. В Новый Иерусалим он удалился, ещё будучи патриархом, после  конфликта с царём Алексеем Михайловичем.  Уединённый скит на берегу Истринского Иордана  необычен тесным единством и взаимопроникновением удобных жилых покоев и храма.  Должно быть, затворяться здесь опальному Никону было весьма уютно и  душеспасительно.
« Восьмилетнее пребывание Патриарха Никона в монастыре закончилось в 1666 году низложением Никона с патриаршего престола Собором Вселенских Патриархов. Особым пунктом обвинения было строительство Нового Иерусалима. Собор счёл идею Русской Палестины, противоречащей церковным канонам. Никон пытался защитить своё любимое детище. Он доказывал, что Русская Палестина — это не механическая копия, а икона Святой Земли, созданная в соответствии с определением Седьмого Вселенского Собора об иконах. Доводы опального Патриарха не были приняты, и Собор в 1666 году запретил именовать Воскресенский монастырь Новым Иерусалимом.
Строительство монастыря замерло. Только после смерти царя Алексея Михайловича опала с Никона была снята. Новый царь Фёдор Алексеевич, вступивший на престол в 1676 году, добился отмены соборного решения о низложении Патриарха и разрешил ему вернуться в Воскресенский монастырь. Никон не доехал до своей обители. Он умер по дороге, недалеко от Ярославля. Его тело привезли в Новый Иерусалим и похоронили, согласно завещанию, в приделе Усекновения главы святого Иоанна Предтечи, расположенном под Голгофой. Такой выбор был неслучаен: именно под горой Голгофой, согласно преданию, была погребена голова Адама. В храме Гроба Господня в этом месте находились захоронения первосвященника Мельхиседека и иерусалимских королей. Никон, следуя палестинскому прообразу, завещал похоронить себя в соответствующем приделе Воскресенского собора.»



      Последнюю ночевку мы искали долго, до изнеможение. Наконец, встали в лесочке  на берегу быстрой и холодной Истры, вблизи деревни Бабкино. Комары и усталость не дозволили нам долго разглядывать красоты природы. Быстро поужинали, быстро задраили палатку, оставив открытым только затянутое сеткой окошко, и отошли ко сну. Среди ночи внезапно были разбужены стуком топора, громкой музыкой и беседой. Некие обладатели Жигулей устроили здесь ночной пикник. Повторно засыпали с трудом.
    Первые утренние мысли : «Последняя ночь в синей палатке закончилась. Сегодня  мы в Москве. Трудно будет после приволья возвращаться в толчею и суету».
С Москвой решили встретиться чистыми, благо Истра текла рядом. Вода почему-то оказалась так холодна (не уступала горным речкам), что ноги не выдерживали и начинали ломить уже через минуту, на полное же погружение требовалось непосильное напряжение воли. Мы с сыном не отважились, грели воду на костре и мылись частями. День стоял серый, ветреный, и водные процедуры не доставили удовольствия. Однако муж всё-таки решился на подвиг и совершил омовение в Истре.
       И закончил его очень вовремя. Наша полянка вдруг быстро  заполнилась хорошо одетым, сытым и весёлым народом. Интеллигентная,  уверенная в себе женщина – по всей видимости, экскурсовод, что-то авторитетно объясняла сгрудившейся вокруг неё компании. Мы поспешили присоединиться к внимающим и вот что узнали. Оказывается, место нашей стоянки и омовения достопримечательно и хранит следы пребывания здесь людей чеховского круга.  Бабкино ( по имени деревни называлось и расположенное здесь имение) было любимым местом отдыха самого Антона Павловича и художника Исаака Левитана. Они жили здесь у друзей. На берегу холодной Истры, как раз там, где мы совершали омовения,  стояла купальня . Сейчас вместо купальни устроили мостки, которыми мы и воспользовались. Можно сказать, приобщились. Здесь Чехов писал свои первые рассказы, превращающие юмориста Антошу Чехонте в серьёзного писателя, гения русской литературы. «Роскошь природа! Так бы взял ее и съел!» – это Чехов об истринской природе.  На берегу Истры отдыхал и писал свои картины  Левитан. По словам А.П.Чехова, художник «чуть не сошел с ума от восторга, от богатства материала». Результатом вдохновения Левитана, стали картины «Река Истра», «К вечеру. Река Истра» и «Березовая роща».


     Новыми глазами, полными литературного благоговения, взирали мы на старинные вязы на берегу, на остатки усадебного парка на горке, на прибрежный лужок. А про себя удивлялись, как не мешали чеховскому отдыху и плэнеру Левитана сонмы и тучи злостных комаров. Может быть, сто лет назад докучливое племя было не так велико и агрессивно. Нам же они жутко досаждали со вчерашнего вечера.
     Итак, впереди Москва. Свёрнута синяя палатка, упакованы перекидные сумки, в последний раз сварен на костре ячменный кофе, явный лидер нашего походного рациона. Последний завтрак. Грустно. Вот так, с любимыми людьми, мне хотелось бы путешествовать не только двадцать три дня, но всю жизнь. Совместное преодоление походных тягот сплотило нашу семью. Интенсивные физические нагрузки, живительный воздух лесов и полей, свежий ветер новых впечатлений, постоянное общение с природой, её снисхождение к путешественникам, её умиротворяющая  красота – всё это задало красивый корм нашим чувствами. Окно, из которого мы смотрим на мир, раскрылось шире, шире стали и наши души. Хочется верить в это.
     Через много лет я переношу в компьютер тексты наших дневников. Таких путешествий по утраченной Родине было четыре.  Дневники вели только в первых двух.   В последнее путешествие в Литву  мы отправились уже через две границы, когда  Родину поделили на независимые республики. Нам вместо огромной страны оставили только самостийный и весьма агрессивный осколок, Украину.
Как ещё в начале девяностых писал незабвенный Михал Михалыч Жванецкий:
«Теперь кто в какой народ попал, тот там и сидит. Назначили туркменом — так уж будь здоров. И кто в какой строй попал, там и сидит. Кто вообще в капитализм, а кто и в первобытнообщинный.»
      Нас, вот, назначили украинцами, и попали мы в феодализм. На тридцатый год самостийности приказали изъясняться только на мове, а о путешествиях в Россию на велосипедах запретили даже вспоминать с позитивом. Могут заподозрить пропаганду в пользу страны-агрессора или того хуже - измену.