Мулен де ла Галетт

– Все сознательные годы я избегаю разговоров о Ван Гоге с ценителями прекрасного. Беседа захромает и захлебнётся в негодованиях с первых минут: я не ценю «Подсолнухи» и даже «Звёздную ночь», из которой сотворили если не религию, то как минимум самодостаточное учение агностиков. Примерно так же я зеваю от любой версии самой исполняемой песни в мире Yesterday.

– Встреча с Ван Гогом в моей линии жизни предначертана не была. Относясь с младых лет с интуитивной опаской к любым культам и питающим их символам, я ставил живопись выше прозы и наравне с музыкой и поэзией. Эта красавица, впрочем, не являлась моей музой – редкие встречи с уважением и соблюдением взаимного этикета. Со временем, я почти перестал стесняться лично-осознанного дилетантизма, который связан не с недостатком знаний о предмете и количеством просмотренных полотен, а вопиюще нехрестоматийным восприятием, благодатно свободным от цитат в рамочке о том или ином шедевре. Когда же я рисковал открыть рот, делясь своим восприятием, слышал о том, что «художник вложил совершенно не то, что ты видишь» и «лучше почитай о великих передвижниках» в такой-то книге.*

– Голландец явился внезапно, каким-то пасмурным весенним утром с серией полотен «Мулен де ла Галетт» из парижского периода. Встреча состоялась, и открыла нечто сокровенное о себе самом: ценя в живописи реализм, я ратовал за фотографичность полотен – реальность необъятна, сложна, диалектична и непостижима умом и талантом, чтобы выдумывать ещё и собственную. Оказалось, помимо полотен-фотографий, меня привлекают мещанские мотивы в творениях любого уровня – вероятно, как слабая, но проекция на утраченный когда-то рай. Ван Гог, а не Моне, Рубенс или Ренуар сделал меня убеждённым импрессионистом, что в мире постмодерна означает облик махрового консерватора допотопной эпохи.

– Вторая встреча с Ван Гогом состоялась в прозе (письма брату Тео), и здесь я находился уже в зоне комфорта, подмечая нечто большее, чем небанальный ум художника. Было совершенно очевидно, что ремесленники так не мыслят, и достаточно любого письма, чтобы признать автора художником вне придирчивого созерцания полотен. Со временем, впрочем, я осознал, что мне сообщили об этом на наиболее доступном восприятию языке.

– Он и сейчас для меня именно таков – голландец из социальной бедноты, приехавший погостить у брата Тео. Вне всем известных посмертных символов и дурацких брендов. В ясную погоду на Монмартре открываются панорамы, что слишком хороши, чтобы стать повседневностью – и они исчезают с первыми признаками ненастья. Там, неподалёку от мельницы, сидит тот, от кого исходит свет, именуемый большинством «психическим нездоровьем». Что объяснимо и простительно. Иначе можно ослепнуть.

*Вообще-то, канонов на тему «что вкладывал в полотно художник» для меня не существует. Это таинство двоих – создателя и созерцателя. Любые посредники здесь неуместны.