Волчья шапка... Одним файлом

              Волчья шапка для господина Кляйна
             
              1.

              Герр Кляйн, почтенный бюргер славного города Эссена, что на западе ФРГ, до сих пор время от времени вспоминает одну странную историю, случившуюся с ним в Совдеповской России, и даже себе не хочет признаться, что так и не понял в полной мере происшедшего с ним приключения.

              Но мы-то, в отличие от названного господина, знаем досконально те события и готовы рассказать о них без утайки и даже без уместного, казалось бы, ретуширования некоторых не совсем лицеприятных нюансов тех давних дел. Однако, обо всём по порядку. Итак…

             
              20 декабря 1976 года.    18 часов 45 минут.
              Дежурная часть 2-го отделения милиции города Крестовца. СССР.

              Морозный понедельник, предпоследний в завершающемся году, благополучно отходил к густо-синему вечеру, не принеся особых происшествий, и это было хорошо. Это вселяло надежду на такую же спокойную ночь, а отсюда - на вероятность урвать несколько часов для сна. 

              Толя Воронин в очередной раз обвёл ручкой написанную вверху разграфленного листа дату, под которой почти не было происшествий, так, мелочь всякая, и любовно посмотрел на получившуюся каллиграфию. Толя был старшим лейтенантом и дежурным второго отделения милиции среднемасштабного трудового города под названием Крестовец.

              Вы, может быть, захотите спросить, что это за странное название для города: Крест овец? Так и спрашивайте. И мы вам ответим: есть тому и скучное краеведческое объяснение, и народная байка, верить которой или нет, это уж дело ваше. Учёную скуку давайте оставим учёным, а байка такова.

              Блукали будто бы некогда по тем краям два монаха: Афанасий и Феодосий. Блукали – блукали, да и вышли на берег широкой реки, а поскольку притомились изрядно, устроились потрапезничать чем бог послал да подремать в тенёчке от огромных сосен. Разостлали тряпицу, какая почище нашлась в немудрёном имуществе, да разломили краюху хлеба, а водицы из реки зачерпнули. Сидят на травке, разговоры богоугодные разговаривают. Только видят, на противоположном холмистом берегу пасётся стадо овец, не большое, не маленькое, да и не в этом дело. А в том, что конфигурацией своей, прости господи за такое слово, стадо крест напоминает. Ну, подивились монахи увиденным, да и устроились подремать. А когда глаза открыли, видят, солнышко далеко вбок укатилось, и стадо в другом месте, а всё равно крест напоминает. Стали специально смотреть: куда овцы не переместятся, всё равно форму креста удерживают. Тут-то наши монахи и смекнули, что знамение это им такое выходит. Что быть дОлжно на этом месте храму да поселению человеческому, и прозываться ему «Крест овец».

              Вот оно как. Так ли, не так ли, но стоит теперь на высоком холме Храм величественный, а на самом берегу – и Афанасий с Феодосием в камне. И смотрят через водную гладь, не щурясь от солнца, на то место, с которого им крест овец привиделся. А город вокруг и впрямь Крестовцом называется.

              Как коренной крестовчанин, Толя Воронин безусловно знал эту историю, но занимало его в текущий момент совершенно другое. Было похоже, что затишье закончилось, и начали происходить некие события.

              Когда дежурный поднял глаза от своей «каллиграфии», то обнаружил над высоким барьером, отделявшим его закуток с пультом от остального мира, две головы. Одна из них принадлежала некоему высокому гражданину в аккуратном пальто с чёрным каракулевым воротником и каракулевой же папахе солидарного цвета. В такое одевались обычно большие начальники в телевизоре.

              Вторая голова принадлежала неизвестно кому, ибо только она и возвышалась над барьером. Была она породиста лицом, весьма кругла и обширна, но увенчана совершенно легкомысленной шапочкой-петушком линялого синего цвета, абсолютно неуместной рядом с породистым каракулем.

              Дежурный профессионально отметил эту несуразицу, но радикальных выводов сделать не успел, поскольку услышал слова «гутен абенд», произнесённые бульдозерным басом, и «добрый вечер» - голосом «а-ля Вячеслав Невинный». Слова эти прозвучали одновременно и затруднили милиционера в определении авторства. Пришлось включить логику, которая подсказала: каракуль – начальственный бас – «гутен абенд». Остальное, стало быть, «добрый вечер». И Воронин обратился к «шапочке»:

              - Ну, что у вас там?

              Дальше произошло следующее. «Шапочка» недовольно посмотрела на «каракуля», и послышалось то самое бульдозерное тарахтение не по-нашему. О-па, изумился дежурный про себя, ошибочка вышла, однако. Звыняйте, панове. А «какаракуль» тем временем как-то скукожился и усох, и оба они на некоторое время забыли про дежурного. 

              Посетители довольно долго вели звякающий металлом диалог, из которого Анатолий сделал проницательный вывод: говорят по-немецки. А окончательно убедился в этом, услышав несколько раз произнесённое с различными интонациями слово «мютце», одно из немногих, засевших в башке ещё со школы. Только вот что оно значит, забыл наглухо. 

              И дежурный совершеннейшим образом расстроился: эти два «фрица» принесли ему беду, ещё непонятно какую, но что беду – точно. В их тихой трудовой провинции горожане видели иностранцев только по телевизору, да и то не каждый день. А поскольку в милицию с добром не ходят даже местные, то уж от этих-то надо ждать «по полной».
 
              Анатолий ещё не имел прецедентов работы с иностранцами, но твёрдо знал: что бы с ними не случилось, всё потянет на ЧП. И сразу же начнутся звонки, наезды начальства в прямом и переносном смысле, встречно-поперечные требования типа «стой там - иди сюда», и у каждого будет вопрос: па-а-чему до сих пор не выполнили чего-нибудь эдакого из только что посетившей начальственную голову идеи? Короче, наступает время бестолковой суеты, и дежурный загрустил.

              Посетители между тем настолько увлеклись собственным достаточно энергичным диалогом, что казалось забыли, зачем сюда пришли. И Воронин наконец решился: он звонко, даже ладошка заболела, хлопнул рукой по столу и произнёс неожиданно для себя:

              - Цигель, цигель, ай-лю-лю!

              Да ещё и показал рукой на часы на стене. С чего вдруг у него вырвалось это «ай-лю-лю», Анатолий, убей бог, понять не мог. Наверное, сработало подсознание: с иностранцами надо по-ихнему. Гости замерли в некотором недоумении.

              - Вас? – строго осведомилась «шапочка».

              - Да не нас, а вас! – отбил вопрос дежурный. – Что привело вас сюда?

              Последовал очередной обмен взглядами. Наконец «каракуль» произвёл некоторый жест в сторону «шапочки» и казённым голосом произнёс:

              - Герр Кляйн имеет необходимость сделать важное заявление…


              2.

              Четырьмя часами раньше. На подступах к ресторану «Русь».
              Город тот же.

              Шестиклассник Юрка Корецкий, более известный в определённых кругах как «Тузик», вышел на охоту. Свой портфель с двойками он уже заныкал в укромном месте и теперь ошивался недалеко от входа в ресторан, выслеживая жертву. Время, конечно, было ещё светлое, но именно в этом и заключался его план: успех должны были обеспечить быстрота и натиск. Он уже давно заприметил чёрную «Волгу», высадившую двух пассажиров и поджидавшую их возвращения на стоянке неподалёку. Объектом Юркиного внимания стал неимоверный толстяк – коротышка, с трудом выпроставший себя из недр автомобиля. Он так долго пыхтел, безуспешно пытаясь помогать себе руками и неуклюжими телодвижениями, что Юрка уже решил было: дядьку заклинило насмерть. Такой наверняка должен стать лёгкой добычей, а то, что он при этом ещё и бубнил что-то себе под нос на каком-то тарабарском языке, только усилило его привлекательность для юного охотника.

              Однако, с возвращением дядьки что-то задерживались, и Юрке пришлось уже дважды бегать отогреваться в магазин по соседству. Но он был терпелив и настойчив, не то что в школе, и дождался-таки выхода толстяка со своим спутником.

              Спутник уже устроился на заднем сидении машины, а толстяк всё ещё уминал себя в её внутренности, когда мальчишка начал действовать. Он развил стремительную скорость (кто обратит внимание на бегущего пацана?) и, поравнявшись с машиной, легко сдёрнул с головы толстяка его чудесную шапку. Несчастная жертва, занятая процессом посадки, даже не поняла, с чего это вдруг голове стало свежо и легко, да и находилась в той сложной позиции тела, из которой осмотреться просто физически не могла. А Юрка уже скрылся за углом ресторана с добычей за пазухой и, наращивая скорость, удалялся от опасного места.

              От шапки вкусно пахло, была она огромная и невероятно лохматая. Юрка таких даже и не видывал. Пожалуй, все его сегодняшние неуды отчим оставит без внимания, а то и рублик подкинет. Юрка представил, как отчим пьяной рукой подтянет его к себе и скажет, обдавая вонючим смрадом перегара:

              - Смотри, мать, какой добытчик подрастает! Ещё немного, он и у батьки шапку «скоммуниздит», хе-хе!

              А потом сунет в руку смятую рублёвку и оттолкнёт от себя:

              - Иди, учи уроки, остолоп!

              С этими мыслями Юрка ещё наддал дворами в сторону трамвайного кольца, неуклонно приближаясь к своей беде.


              3.

              Локация «Трамвайное кольцо».
              Около 15 часов того же дня.

              «Трамвайным кольцом» в народе назывался перекресток улиц Металлургов, Сталеваров, Красноармейской и Кравченко. И если первые три были полноценными магистралями, то Кравченко представляла собой атавистический хвостик, кривой и грязный, всего с одним каменным домом, зато с множеством «деревяшек» и грозила заманить неискушённого водителя в непролазный тупик.

              Как всем известно, для образования перекрестка достаточно двух улиц, что в большинстве случаев и имеет место в городской инфраструктуре. А тут четыре, образующие некое подобие неправильной звезды, да ещё трамвайные пути к старому депо. Надо ли говорить, что этот бестолковый перекресток был всегда готов «удружить» зазевавшему водителю какой-нибудь каверзой? Вот именно по этой причине мудрое гаишное руководство время от времени выставляло туда свой пост. Для профилактики и мобилизации внимания, так сказать. Пост этот в лице одинокого сотрудника ДПС возникал с непрогнозируемой периодичностью, дабы понудить нерадивых шоферов к постоянной бдительности.

              Сегодня на нём дежурила инспектор ДПС Надежда Шевелёва, героиня бесконечных водительских баек, но вместе с тем человек справедливый и в шоферской среде весьма уважаемый. То была вовсе не Рязановская Наденька, впервые блеснувшая на телеэкранах страны в самом начале этого года. На страже ПДД стояла настоящая русская женщина, которая и коня на скаку, и в избу горящую - без сомнений, и пьяного водителя - в бараний рог, если что.  Свою работу, которая и мужику-то не каждому по плечу, Надежда справляла без ропота на всякие там тяготы и лишения и вроде как даже с любовью. Во всяком случае перейти в контору на бумажки вовсе не помышляла, хотя предложения и были.

              Вот на неё-то со всего маху и вылетел из ближнего двора Юрка Тузик. Он хотел было испугаться, но тётка смотрела в другую сторону и толстопузого паренька с шапкой под курткой, похоже, не видела. Тем более, что снаряжена она была в неуклюжий тулуп и для стремительного пацана опасной не выглядела. Так решил Юрка и бросился через дорогу. Эх, молодость, молодость…

              Милиционерка неторопливо шла вдоль проезжей части, похлопывая по валенку полосатой палкой и поглядывала, казалось, исключительно на проезжающие машины, но когда Юрка завяз в последнем препятствии – высоком снежном бруствере на обочине, каким-то чудом оказалась прямо перед ним. Субтильный мальчишка почувствовал, как его выдергивают из снега и тут же крепко прихватывают за шиворот, лишая всяческой свободы маневра.

              - А ну, хвастай, чего у тебя там, - вредная тётка ткнула жезлом в толстый Юркин живот.

              А плана-то на такой случай у Юрки никакого и не было. Он забился в руках у милиционерки и принялся врать про друга, которому надо отнести его шапку, которую он забыл у них дома, и с которым они договорились о встрече вон на том углу, который…  Тётка почему-то не поверила. Она крутила в руках пепельного цвета огромную длинношёрстную ушанку, пахнущую чем-то приятным и явно заморским, и про друга не верила ни в какую – по глазам было видно. Так же последовательно она отвергла ещё с десяток Юркиных версий. И парень выдохся. Он уже понял бесперспективность своих попыток обрести свободу и решил зайти с другого конца, а потому начал канючить противным голосом:

              - Тётенька отпустите я больше не буду мне только тринадцать лет меня нельзя в тюрьму я ещё маленький…

              - Какой ты подкованный, однако. Опытный, стало быть. – оценила по-своему милиционерка Юркин скулёж и покрепче перехватила заскорузлый воротник куртки охотника за шапками. Рука сильно замёрзла, ничего не чувствовала и уже готова была разжаться. Юрка был в шаге от свободы, но он этого не знал, и дальнейших попыток вырваться не предпринимал. Это был явно не его день. А тут ещё и грузовой «газончик» пришвартовался к обочине неподалёку, и весёлый мужской голос громко поинтересовался:

              - Надежда, помощь не требуется?

              Водитель был незнакомый, но на опущенном солнцезащитном козырьке Надежда углядела синюю табличку: «Общественный инспектор ГАИ». Свой, значит.

              - Да вот, ребята, (в кабине виднелся ещё один человек) подбросьте-ка этого охламона до второго отделения. Уж больно шапка у него знатная, а откуда, говорить не желает.

              Надежда ещё раз перехватила поудобней тощий воротничок пацаньей курточки, мимолётно пожалев несчастного:

              - А то он уже весь задрыг, бедняга.

              Видимо, Надежда имела в виду «продрог», но уж что получилось, то получилось.

              - А то! – опять же весело отозвался водитель. – Это мы на раз-два!

              Он на секунду омрачился:

              - А ничего, что втроём-то в кабине?

              Но Надежда тут же милостиво отпустила им будущий грех, а заодно и ещё один, когда «газончик» лихо развернулся не там, где надо, и затарахтел в сторону недалёкого отделения милиции.


              4.

              И снова 2-е отделение милиции. 19-00.

              Всё, чего так сильно опасался дежурный Воронин, сбывалось в самом наихудшем варианте. Налицо присутствовал чистый грабёж, то есть открытое хищение чужого имущества, да ещё совершенный в отношении гражданина другой страны, причём какой, даже не ГДР – ФРГ! Теперь жди напасти!

              Переводчик в каракуле, поначалу и принятый Ворониным за самого что ни на есть немца, несколько волнуясь и то и дело поглядывая на своего спутника, поведал, что господин Кляйн – это о-о-чень крупный специалист из ФРГ по коксующимся углям и находится в СССР в рамках взаимовыгодного сотрудничества. Сначала был в Воркуте, теперь вот здесь, на металлургическом заводе. Всё шло так замечательно и завтра уже уезжать, но вот этот вопиющий инцидент, это позорное пятно для страны, заявляющей о строительстве коммунизма…

              Видимо, что-то понимающий по-русски герр Кляйн в этом месте рассказа весь как бы надулся и даже стал выше. Переводчик синхронно повторил метаморфозы своего шефа и тоже надулся, но надо было продолжать, и он снова принял человеческий вид. Они не имели возможности обратиться сразу в милицию по причине предстоящего очень важного совещания, на которое и так уже почти опаздывали, но как только освободились, сразу – сюда.

              Умело направляемый вопросами дежурного, переводчик более-менее внятно поведал о злосчастном происшествии. А ещё добавил, что шапку эту, настоящую, волчью, ручной работы, господину Шмидту в Воркуте подарила принимающая сторона. И нешаблонно, от души, так сказать, и с пользой. Уж больно его головной убор тамошнему климату не соответствовал.

              - Этот, что ли? – Воронин одними глазами, чтобы немец не видел, указал на несуразную шапочку, всё ещё пребывающую на глобусной голове потерпевшего.

              - Что вы, что вы! – ужаснулся переводчик. – Это безобразие ему наш водитель откуда-то приискал. Ничего другого-то…

              Чопорный переводчик хихикнул и сразу стал похож на обычного, своего в доску русского мужика.

              - Ничего другого-то на его башку не лезет. А морозец и у вас здесь не слабый, хоть и не Воркута, конечно…

              Дежурный с большим удовлетворением оценил этот маленький демарш со стороны переводчика, но тот уже снова стоял неприступный и как бы застёгнутый на все пуговицы. Он так бы и стоял, наверное, но вдруг чего-то вспомнил и полез в свой дипломат.

              - Вот, смотрите, - он протянул дежурному фотографию. – Это, сами понимаете, герр Кляйн, а это его шапка. Цвет – пепельный, серый, с чёрным отливом.

              На фото среди каких-то людей стоял похожий на снеговика, составленного из двух шаров, герр Кляйн. Верхний шар – голова в необъятной шапке, нижний – всё остальное.

              - Это герр Кляйн с провожающими лицами. А это… - начал было переводчик, но дежурный жестом руки остановил его.

              Он уже получил достаточный минимум информации. Оставалось прояснить важный тактический вопрос.

              - Вы кого-нибудь информировали о данном… э-э-э… недоразумении?

              Дежурному не терпелось выяснить главное: кто на данный момент уже знает о происшествии, и какой степени неприятности должны, в связи с этим, обрушиться на его несчастную голову. Отрицательный ответ несколько успокоил Анатолия, но всё равно надо было поторапливаться. Докладывать в горотдел всё равно придётся, и если он с этим запоздает, то ему сделают ай-яй-яй. А если поспешит, не собравшись с мыслями, значит получит ай-яй-яй вдвойне. Стало быть, надо сначала посоветоваться со своим начальством, но сделать это аккуратненько и уж, конечно, не на глазах этих… Анатолий досадливо посмотрел на нежеланных посетителей. А потом оставил заявителей на попечение дежурившего в ПМГ участкового и удалился советоваться с начальством.


              5.

              Там же. Тогда же.

              В слабо освещённом коридоре стояла почти стерильная тишина. Только слышалось где-то стрекотание машинки догоняющего пропущенные сроки следака да бурмосило за дверью в каморке Тамары Гавриловны, секретаря отделения, не выключенное радио. Дежурный зашёл в кабинет к инспектору детской комнаты Светлане Корюгиной.

              - Дай-ка мне позвонить, Света, - произнёс он и, завладев доисторическим эбонитовым аппаратом, стал производить с ним некие таинственные действия.

              Сначала Анатолий снял трубку и набрал какой-то номер, а дождавшись первого гудка, тут же положил трубку на рычаги. Потом произвёл такую же манипуляцию ещё раз. И только на третий заход, набрав тот же номер, стал ждать ответа, как обычно…

              Надо сказать, что тишина и вечернее умиротворение в отделении были достаточно обманчивы. В самом отдалённом от входа и дежурки кабинете шло тайное совещание оперативного состава. Тайность его подтверждалась запертой дверью и явно сознательно приглушаемыми голосами. Чей-нибудь неосторожный возглас тут же пресекался бдительным шиканием, звучавшим, правда, чего греха таить, ещё громче. Да вот ещё: раздавались время от времени странные и даже вроде как неуместные здесь звуки, будто бы камня о камень. Но люди бывалые знают: так звучать могли только гранёные стаканы «с рубчиком», до половины наполненные горькой слезой и обхваченные сверху крепкими мужскими ладонями. И только такие стаканы, сведённые разом над причудливым килечно – огуречным натюрмортом, могли при ударе донышками давать столь милый слуху звук «камушка». И нельзя было без этого никак, ибо на повестке дня стоял извечный вопрос: истина – в вине? Кто-то из полемистов был с этим вполне согласен, но находились и такие, что отрицали древнюю мудрость. В таком вине, как у нас, утверждали они, только осадок с палец на дне и есть, да несмываемые брызги в отхожем месте, а настоящая истина, чистая и светлая – только в водке. Полемика была в самом разгаре.

              Надо ли говорить, что никакого вульгарного вмешательства извне типа грубого стука в дверь или обычного звонка по телефону проходящий коллоквиум не предполагал. Сначала следовало выполнить неукоснительный ритуал, подтверждающий: я – свой, чем и занимался в данный момент дежурный Воронин.

              Тут, правда, возникает вопрос: зачем же беспокоить достойных мужей, увлечённых столь безобидным занятием? Ответ прост: председательствовал на указанном форуме не кто иной, как Николай Иванович Иванов, выполняющий в обычное время обязанности заместителя начальника отделения по оперативной работе. А такие люди, как известно, на службе всегда, даже тогда, когда, казалось бы, совсем не на службе.

              Когда дежурный, преодолев все коды доступа, закончил телефонный доклад, и Николай Иванович обещал через пару минут быть, вот только тут дельце одно завершит, до сих пор молчавшая Светлана таинственно показала глазами куда-то дежурному за спину.

              Воронин обернулся и обомлел. На небольшом столике лежала изрядная кучка разномастных зимних шапок, штук пять – шесть, а венчала эту кучку – Она. В этом не могло быть никаких сомнений: чёрно-пепельная, огромная, лохматая, царь-шапка, шапка господина Кляйна.

              - Света, голубушка, спасительница! – запричитал дежурный. – Откуда?

              Он придирчиво осмотрел сокровище со всех сторон – нет ли повреждений, а потом прижал шапку к груди, всё ещё не веря в счастливый разворот дежурной Фемиды.

              - Откуда?

              - Так вы же их ко мне сами направили, Анатолий Михайлович! – удивилась в свою очередь детский инспектор. – Двух гаишных внештатников с Корецким вместе. И с этой вот самой шапкой.

              И Воронин припомнил: да, было дело. Часа в три. Два мужика какого-то малолетку притащили, но он их в дежурку не допустил, нечего делать, и отослал прямо к инспектору детской комнаты, справедливо рассудив: раз под рукой оказалась, вот и пусть занимается. А дежурному себя беречь полагается – а вдруг чего? Сутки-то ещё длинные.

              - Я и говорю, - меж тем вещала Светлана, - этот Корецкий у нас уже вот где сидит. Да вы и сами знаете. То стащит чего-нибудь у своей же учительницы, то автобус угонит. Помните?

              Анатолий помнил про автобус, то была знатная история, только вот в данный момент весь фокус его интересов сконцентрировался на пресловутой шапке.

              - Ты по делу, по делу давай! – поторапливал он.

              - От него же толком никогда ничего не добиться. Врёт на каждом шагу, как партизан. Вот мы с Виталием Георгиевичем, - Светлана кивнула в сторону кабинета старшего опера по малолеткам Мордвинова, - шапку изъяли, да и пошли к нему домой. А там вот - ещё кучка. Тоже изъяли.

              Светлана указала на остальные шапки.

              - С заявителями пока непонятно: то ли есть, то ли нет. Мордвинов работает…

              - Ну один-то заявитель ещё как есть! – радовался Воронин. – А где этот партизан ваш?

              - Так дома оставили, куда же его подевать?

              Дежурный хотел было огорчиться, что злоумышленник отпущен без признанки, но не успел. Дверь кабинета широко распахнулась, и на пороге возник «зам-по-опер» Иванов. Он находился в той стадии просветления, когда хотелось бесконечно работать и приносить людям счастье и радость. По кабинету сразу же пополз аромат восточных пряностей, приправленный отчётливо угадываемым спиртовым амбрэ. Это значило, что Николай Иванович недавно вкусил от мускатного ореха, свято веря в расхожую байку о том, что этот чудодейственный продукт убивает без остатка алкогольный «выхлоп» любой концентрации.

              Уточнив некоторые детали происшедшего, Николай Иванович ринулся в бой. Он завладел шапкой и спрятал её себе за спину, сразу обозначив предстоящую нестандартность своих действий.

              - Командовать парадом буду я! – почти без помарок произнёс он сакраментальную фразу, вызвав в дежурном тонкое предчувствие надвигающейся беды.


              6.

              Прозрение.

              В дежурке наши посетители устало переминались с ноги на ногу спиной к дверям. Стульев в помещении не полагалось. Во-первых, нечего тут рассиживаться. Во-вторых, во избежание, так сказать, поскольку бывали случаи применения этих стульев со стороны некоторых буянов совсем не по назначению.

              Мгновенно оценив диспозицию, Николай Иванович со словами: «Вот тебе, «фриц» несчастный!» натянул на голову господину Кляйну его утраченный было головной убор. Прямо на синюю шапочку – «Владей! Советская милиция веников не вяжет!»

              С господином Кляйном никогда ещё так не обращались, и терпеть это было недопустимо. Он не без труда выпростался из-под нахлобученной на глаза шапки и вознамерился было дать достойный отпор, но… Перед ним стоял белокурый гигант с голубыми глазами, ну прямо чистый ариец, каких и в Германии нечасто встретишь.  Гигант улыбался во весь рот с совершеннейшим добродушием, и немец решил повременить с претензиями.

              А русский, видимо спохватившись, что впопыхах не выполнил «протокольной» части при общении с иностранцем, улыбнулся ещё шире и сосредоточился, извлекая из памяти приличествующие случаю слова.  Наконец, он их нашёл и, обдавая господина Кляйна волнами сложных запахов, заявил:

              - Салюд, камарад, геноссе, товарищч!

              И ощутимо двинул немца кулаком в плечо со всем своим дружеским расположением. А потом тем же кулаком продемонстрировал старый интернациональный жест пролетариев всех стран, много раз виденный в телевизоре:

             - Рот фронт!

             Простим ему эту вольность, ибо возраст оперативного руководителя был на то время почти что юным – и тридцати не доставало. Душа пела – преступление раскрыто. Есть повод гордиться и даже хвастаться, тем более перед чужестранцем. А ощутимые последствия недавнего поиска истины требовали самовыражения. И наш герой совершенно извинительно как-то упустил из внимания, что перед ним отнюдь не «камарад» из братской ГДР, а совсем даже наоборот: буржуй и кровосос из Западной Германии.

              Но на то и был Николай Иванович, хоть и молодым, но руководителем. Он быстро сообразил, что несколько перехватил с «товарищчем», который на самом деле есть совсем другая фигура и которому на примере случившегося следует быстренько довести преимущества социалистического образа жизни. Когда ещё подвернётся другой такой случай? И Николай Иванович заговорил горячо и сбивчиво, решительно задвинув себе за спину переводчика, вознамерившегося было помогать ему в переводе. Здесь требовалось прямое общение, глаза в глаза.

              А вот господину Кляйну было нелегко. Глядя на русского гиганта и делая вид, что внимательно слушает, и даже кивая головой для убедительности, он в то же время пытался понять, что же именно в сумбурных словах русского так болезненно его зацепило? Кроме беспардонного натягивания шапки на его голову было что-то ещё, то, чего ухватить он никак не мог. И о, боги, наконец он понял! То было слово, точнее даже имя, а ещё точнее – Фриц. Откуда они узнали, как его зовут, если он ни разу здесь не называл своего имени?

              Холодная испарина обильно покрыла лоб несчастного специалиста по коксующимся углям. Вот оно! Русский-то проболтался! Вот он как увлёкся, и ещё этот запах, несущий следы пагубного пристрастия! Фриц Кляйн ещё раз мелко кивнул в поддержку льющегося на него потока слов. Главное, чтобы никто не догадался, что он всё понял! Что же теперь делать? Получается, что его знают и «ведут»? Но куда? Зачем?

              К месту ли, не к месту ли, в памяти всплыли слова одного из его коллег, ранее неоднократно бывавшего в Совдепии.

              - Будьте крайне осторожны, мой друг. КГБ – повсюду. Провокации – на каждом шагу. Мне-то, правда, удалось благополучно избежать всяческих инсинуаций, но это совершенно ни о чём не говорит, просто повезло. Ещё раз скажу вам, будьте всегда начеку.

              Напутствие старого друга словно бы открыло шлюзы проницательности, и господин Кляйн со всей отчётливостью прозрел козни коварных русских. Шапка, всё дело в шапке!

              Не было никаких сомнений, что русский полицейский вернул ему тот самый, украденный головной убор, а не какой-нибудь другой. Об этом недвусмысленно говорил запах его любимого одеколона «4711», которым он обильно сдобрил полученный подарок в целях дезинфекции и который в России не найти даже, как это, днём с фонарём? Но что за этим кроется? Как можно разыскать украденное через четверть часа после заявления о пропаже? Так не умеют даже в его родной Германии.

              А ведь он не хотел обращаться в полицию, это всё переводчик: таков порядок, таков порядок. Переводчик, стало быть, тоже… О, Советы разыграли всё правильно: уважение немецкой нации к порядку общеизвестно. И вот он здесь. Сам пришёл… И что теперь?

              Но однажды вскрывшаяся проницательность господина Кляйна помогла ему и на этот раз. Контрабанда! - просвистело в его мозгу. Шапку временно украли, чтобы в неё вложить нечто для нелегальной переправки в Германию! Да тут целая мафия: и воркутинские скорняки, и малолетние преступники, и полиция. Чуть слышный внутренний голос попытался возразить, дескать глупо это всё, но интуиция победила. Конечно, глупо,- ответила она внутреннему голосу. А советский фильм «Бриллиантовая рука» - это не глупо? Вести контрабандное золото в страну, где с ним невозможно ничего сделать – это не глупо? Фриц Кляйн когда-то смотрел такой советский фильм и вместе с домочадцами удивлялся тупости этих русских. Только теперь похожая ситуация уже не казалась ему столь забавной.



              7.

              О странной несообразности русских пословиц.

              Стараясь делать это незаметно, немец мелкими движениями пальцев лихорадочно ощупывал шапку на предмет посторонних вложений. Вроде бы ничего, но не стоит спешить, надо проверить ещё разок. Весь сосредоточившись на кончиках своих пальцев, господин Кляйн бездумным взглядом блуждал по скудной обстановке дежурной части, пока глаза его не зафиксировались на приоткрытой за неимением «сидельцев» двери единственной камеры. В широкую щель была видна обильно украшенная рисунками и надписями желтоватая стена, на которой среди прочих лидировало многократно повторённое откровение: «Иванов – казёл». Почему-то господин Кляйн никак не мог отвести взгляд от увиденного. Тусклое пространство камеры звало, манило к себе, предлагая войти и пропАсть в её парадоксальной бесконечности навсегда. Ему даже пришлось ухватиться за «прилавок» дежурного, чтобы удержаться от напасти и не сделать шаг ТУДА. В голове кто-то гулко произнёс: «Неужели?».

              Вот значит они как, смутно подумал немец неизвестно о ком. А ведь могут. И его – могут. Не зря же у них и пословицы под стать. Как это: «К тюрьме и нищенской торбе - будь готов! - Всегда готов!» А если они про себя – так-то вот, так про него и говорить нечего! Он указал сосисочным пальцем на вертикальную пасть приоткрытой камеры и неуверенно спросил мелким голосом:

              - Гулаг?

              Что-то жарко проповедовавший полицейский словно бы споткнулся на бегу и в недоумении наморщил лоб, потом переспросил на ломаном русском, чтобы немцу было понятнее:

              - Гиде это езть гулаг?

              Однако, немец не ответил. Чёрт его дёрнул произнести именно это слово! Да и с чего бы? Его большое круглое лицо посетила масса сложных гримас, но членораздельных звуков не последовало.

              Иванову стало обидно. Вот сволочи, достижений наших не знают, а туда же – сразу «гулаг». Между тем, промелькнувшее в голове слово «достижений» вдруг сдетонировало и заставило его выкрикнуть прямо в лицо немцу:

              -А ВДНХ не хочешь? Ты, немчура, про нашу ВДНХ, например, хоть что-нибудь знаешь? Чего ж ты сразу: гулаг, гулаг?

              Немец сник под справедливостью обвинений. Про ВДНХ он толком ничего не знал. Николай Иванович хотел было продолжить наступление и начал уже подыскивать следующую героическую аббревиатуру для неотразимого удара, когда в дело вмешался переводчик. Не смея дольше видеть мучений своего подопечного, он пискнул из-за спины Иванова: 

              - Господин Кляйн просто хотел поинтересоваться, будет ли помещён сюда тот малолетний преступник, что утащил его шапку?

              - Я, я, гулаг! – не в строчку обрадовался господин Кляйн, благодарный спорной помощи переводчика, хотя думал он в этот момент отнюдь не про судьбы советских малолетних преступников.

              - Гулаг, говоришь? – строго осведомился у немца Иванов. – Нашего пацана ради твоей сраной шапки – в гулаг, говоришь? А ты можешь представить себе, что возвращением её как раз ему и обязан? Что именно этот скромный пионер – герой и доставил сюда твою вонючую шапку, которую ты так позорно обронил с головы? Что он долго бежал за вашей машиной, мёрз на улице в надежде, что вы вернетесь?

              Иванову стало жалко пионера-героя Корецкого, и скупые мужские слёзы посетили уголки его горящих глаз. Он немного отдохнул и продолжил:

              - Будешь спасибо говорить нашему герою?

              С такой экспрессией на Руси обычно задавали другой вопрос. Например, такой: Будешь землю есть? Но немец, не чинясь, легко согласился. Он решил пока не перечить ни в чём, лишь бы не выдать себя, не показать, что он догадался о главной провокации. А вот уж потом посмотрим, кто – кого, мстительно думал он.

              - Все вы так. - продолжал между тем Иванов. – Чуть что – сразу гулаг. Ты, может быть, думаешь, что мы здесь безвинных людей держим? Думаешь ведь, по глазам вижу! Так я тебе вот что скажу: мы людей здесь вообще не держим.

              Дикая мысль посетила его голову.

              -   У нас здесь…


              8.

              «Гитлер капут!»

              Дикая мысль тут пришла в голову огорченному немецкой дремучестью советскому милиционеру. Да и какие ещё мысли должны были приходить вдохновлённому Бахусом настоящему патриоту в процессе непримиримой идеологической схватки. Тут уж, извините, все средства хороши. Перед мысленным взором Иванова стремительно промчались все буржуйские стереотипы про «варварскую Россию»: матрёшки, балалайки, уличные медведи и, конечно, водка. Ну, насчёт водки он решил не обострять, а вот с остальным...  И он гордо заявил:

              - У нас здесь Михаил Потапович живёт!

              Тут изумился даже переводчик.

              - Что, понимать перестали? – возвысил голос вдохновлённый внезапной придумкой Иванов. - Переводи своему фрицу: каждому отделению милиции по штату положен служебно-розыскной медведь.

              Господин Кляйн заполошно смотрел на своего переводчика. Он верил и не верил только что услышанному. С одной стороны, не медведь же расписывал стены «гулага» яркими выражениями про «казла». Иначе следует допустить, что Советы осуществили грандиозный прорыв, и медведи у них теперь не только грамотные, но ещё и критически настроенные. С другой стороны, а вдруг?

              А меж тем «Остапа несло».

              - Тогда почему он не на месте, спрашиваешь? – грозно обратился он к впавшему в ступор и давно потерявшему дар речи немцу с вопросом, который тут же сам и придумал. – А вот мы сейчас и выясним…

              - Почему медведь не на месте? – перенёс Николай Иванович направление удара на дежурного.

              Воронин, ошалевший не меньше своих гостей, произвёл серию неопределённых телодвижений, трактовать которые можно было, как угодно.

              - Т-а-а-к, понятненько…- процедил сквозь зубы Иванов. Ему очень нравилось происходящее.

              - Он, видите ли, в самоволке! – доложил он немцам. – Взял балалайку и ушёл давать концерт. Щас насшибает на бутылку и придёт давать концерт уже здесь.

              Фриц Кляйн уже давно перестал критически воспринимать происходящее. Ему хотелось только одного – быстрей отсюда. Хоть куда-нибудь, с шапкой ли, без шапки ли, только побыстрей. В голове у него рычали медведи, винтовочными затворами клацали камерные замкИ и почему-то кричали петухи.  А поверх всего этого некто безостановочно повторял одно и то же странное слово: баба-лайка, баба-лайка… Последнее, что он увидел, было то, как Иванов набросился на дежурного со словами:

              - Кто мишку выпустил? Ему же пить нелья! Он же у нас - «подшитый»!*

              На этих словах русского мир для господина Кляйна перевернулся вверх тормашками, и спасительная мгла залила мозги несчастного немца, избавив его от необходимости что-нибудь понимать. Очухался он от ощущения, что дышать стало нечем. Это оперская братия из тайного кабинета (помните ещё?), оставшись без вожака, заскучала и потянулась на разведку. В данный момент они сгрудились вокруг вяло распустившегося в единственном кресле немца. В обычной жизни это кресло принадлежало исключительно дежурному, но не оставлять же человека на полу, куда он мягко осел минутой раньше? 

              Господин Кляйн неуверенно помахал рукой перед глазами, отгоняя то ли показавшиеся ему призрачными лица, то ли исходящий от них крепкий дух выдержанного на спирте муската. Лица отдалились, но запах остался и не хуже нашатыря привёл немца в чувство, а заодно и память восстановил.

              И вот тут надо отдать должное профессиональной смекалке оперов. Они стремительно разобрались в происходящем, правда, каждый по-своему. А поскольку были это в основе своей люди добрые и сострадательные, каждый из них устремился хоть как-то ободрить терпящего бедствие иностранца, приятным жестом ли, добрым ли словом. Господина Кляйна похлопывали по плечу или куда там в суматохе придётся, говорили тёплые слова и всячески старались принять участие. Даже припозднившийся и не любящий громких выступлений Вася Баринов протиснул свою голову сквозь тесный круг товарищей и ободряюще произнёс в основном по-немецки, даже почти стих получился:

              - Не бзди, немчура, наши в городе. Аллес гут. Гитлер капут.

              И все по-доброму рассмеялись, даже переводчик. Господин Кляйн несколько долгих секунд ошалело смотрел на происходящее, потом начал нервно подхрюкивать. Очень всё получалось смешно: Аллес гут, Гитлер капут, хе-хе, аллес гут!  Наконец, его дребезжащий тенор влился в общий громогласный хохот, летевший сквозь стены «гулага» и пугающий всех ушедших в самоволку медведей: Аллес гут, как смешно!
______________

*Подшитый  -  закодированный от алкоголизма, если не вдаваться в детали.



              9.

              Нечто вроде эпилога

              Вот и всё. Перед отлётом из России господин Кляйн полностью, насколько это возможно, «распатронил» свою шапку, но ничего таинственного в ней так и не нашёл. На родине он сразу же сдал проклятый подарок властям. Но и те, как ни старались, не могли разгадать русского фокуса. Шапку просвечивали какими-то секретными лучами, травили уксусом и ещё чем-то ядовитым в надежде отыскать тайные знаки. В результате она частично облысела и покрылась подозрительными зелёно-лишайными пятнами, но секреты свои так и не выдала.

              Господин Кляйн понемножку отошёл от случившегося с ним в Совдепии и уже не вскрикивал ночами, пугая супругу: «Аллес гут!» Он даже полюбил время от времени рассказывать друзьям о своих приключениях у коммунистов. Рассказ бывал наполнен тонкой самоиронией и мудрой снисходительностью к этим неразумным «иванам», которых ему не составило труда обвести вокруг пальца и избежать «гулага».

              - Представляете, у них все стены «гулага» исписаны странной надписью: «Убахоб* казёл». Ну, со временем я разобрался, что невинное название этого несчастного животного с сознательной ошибкой: «а» вместо «о» сразу делает его смертельно обидным оскорблением. А вот кто такой этот «Убахоб» - не знаю до сих пор. Может быть начальник того самого «гулага»?

              Впечатлительные дамы сразу же бросались в вопросы:

              - Как, вы были в этих ужасных застенках?

              Господин Кляйн, как настоящий мужчина, умеющий пренебречь в нужную минуту собственной безопасностью, но не считающий допустимым бравировать этим, предпочитал не отвечать. Он только грустно улыбался своей мужественной улыбкой, заставляя дамские сердца замирать от страха.

              Не отвечал он и на логично следовавший за этим вопрос:

              - Господи, как же долго вам пришлось страдать?

              Та же печальная улыбка только и была ответом. Дело в том, что со временем господину Кляйну и самому стало немножко казаться, что он и действительно провёл некоторое время в этом страшном «гулаге», и что это его рука гневно чертила на стене незабвенную надпись про страшного «Убахоба».
______________

* Убахоб.  - Если вы ещё не догадались, прочитайте фамилию «UBAHOB» на латинский манер.


              ***

              В отличие от героического немца дежурный Воронин никаких дивидендов от этой истории не получил. Наоборот, он ещё долго вздрагивал, когда в отделение прибывало вышестоящее начальство. Ему всё казалось, что вот-вот начальство проницательно посмотрит в его глаза и спросит ехидно:
- Так где же твой служебно-розыскной медведь, товарищ старший лейтенант?
А ведь он-то здесь совершенно никаким боком, ни-ни!
Душевное спокойствие в конце концов ему принёс тот, кто его и нарушил – всё тот же Иванов, задав как-то дежурному простой вопрос:
- Толян, а ты бы поверил в эту галиматью?
Дежурный решительно отмежевался.
- И никто не поверит! – успокоил его Иванов.
 И на душе у Воронина стало полегче.  Да Иванов и ещё спокойствия добавил. Он дружески приобнял сотоварища и душевно спросил:
- Вот ты думаешь, нашему начальству нужна эта заморока с ограблением иностранца? Пусть даже этот грабёж и раскрыт по горячим следам?
И сам же ответил:
- Да ни в жисть!
И то верно, успокоенно согласился с ним Воронин.


              ***

              Больше всего досталось «на орехи» в этой в общем-то немудрёной истории Юрке Корецкому. Свирепый отчим оттрепал его за все неуды в дневнике и неудачи с добычей шапок. Юрка сидел в туалете и хлюпал носом, совершенно не зная, что всего через несколько дней шапкой, которую он так необдуманно сорвал с головы какого-то толстяка, будут на полном серьёзе заниматься важные дядьки из далёкой страны, отставив в сторону все свои дела.

             
              ***

              Прочитав этот рассказ, вы, дорогие читатели, может быть, заподозрите автора в очернительстве и заявите, что по понедельникам советские люди пить в те годы не начинали, даже в милиции. Я не стану спорить, и даже поддержу вас в своем негодовании. Но!

              Вы помните дату, когда произошла эта занятная история? Двадцатого декабря. А теперь посмотрите на календарь, ну, или в Википедию хотя бы. Двадцатого декабря – День чекиста. Разве могли участники таинственной сходки пройти мимо этой даты, не замочив горла? Да ни в какую! И хотя, если по-честному это не совсем их, а если быть точным, совсем не их праздник, как же, скажите мне, пожалуйста, не поднять бокалы за «содружество родов войск»?

              Предвижу и ещё один упрёк. Так не бывает, скажете вы. А я вам сошлюсь тогда на незыблемый авторитет Марка Твена, утверждавшего, что жизнь порой удивительней вымысла. Тем более, что седовласый подполковник в отставке Николай Иванович Иванов после прочтения этого рассказа и моего вопроса, можно ли в этой истории оставить его настоящее имя, решительно и бесповоротно заявил:

              - Валяй!

              Имеется у меня и ещё один ма-а-ленький козырь. Я сам и есть очевидец этой забавной истории. Помните незаметного участкового, дежурившего в ПМГ? Так вот, это я и есть! И я вам со всей ответственностью заявляю: всё это – было и любые совпадения – не случайны. А уж кто как запомнил, это его личное дело. И поэтому остаётся сказать только словами бывшего опера Баринова:

              - Аллес гут!
              Ну, и всё остальное…