О чем сигналят маяки 15 16 17 18

15
        Работа над проектом второй очереди большей частью проходила в кабинетах здания Управления комбината. Лишь дважды, в сопровождении того же Трунова, я выезжал на место, где через пару лет должны появиться новые корпуса цехов, металлические ангары, паутины трубопроводов, компрессорные станции и складские помещения, а на подъездных путях, ожидая своего часа, будут стоять товарные вагоны и цистерны. Два этих выезда скорее напоминали приятную осеннюю прогулку, нежели рабочую инспекцию. Молодые одиноко стоящие сосны и ели, каменисто-песчаная поверхность, устланная шишками с рыжеватыми иголками, щекочущий запах смолы, давали последнюю возможность вдохнуть в себя суровый дух севера здешних мест.
        Рабочие будни нудно тянулись в кабинетах заместителей начальника производства, на заседаниях рабочих групп, в бесчисленных беседах с представителями проектных организаций и профильных управлений. Мне даже представилась возможность принять участие на одном из заседаний местной парторганизации, где работникам и работницам комбината, зевающим под монотонный голос секретаря партячейки, указывалось на недопустимость отклонения работы родного предприятия от курса, намеченного XXVI съездом Коммунистической партии. Будни тянулись. Однажды уже в конце рабочего дня, спускаясь по лестнице, на прокуренной лестничной площадке я обернулся на оклик Шаповалова, дымящего в одиночестве, сидя на низком широком подоконнике.
        - Сергей Викторович, можно вас, не составите кампанию?
        - Может все-таки в кабинете?
        - Завидую вам, давно пытаюсь расстаться с этой привычкой, но... - Шаповалов встал с подоконника и встряхнул пепел в консервную банку, прикрепленную к перилам. - Да я буквально на минуту.
        - Что ж, слушаю вас.
        - Скажите, и давно уже водится за вами эта слабость?
        - Что вы имеете в виду?
        - Рыться в чужих вещах.
        - А… вы об этом. Да, я копался в вашем столе, что ж, имеете право мне ответить.
        - Что же вы хотели найти там?
        - Топографическую карту.
        - Увлекаетесь географией?
        - Можно сказать и так.
        - И как, открыли что-нибудь в наших местах?
        - Белую косу.
        - Да, место интересное.
        - Жаль, что нет возможности посетить этот уголок.
        - Да, действительно жаль.
        - Послушайте, я хочу извиниться перед вами, получилось грязно, понимаю. После работы сидел за вашим столом, ждал звонка Остапенко, голова была забита всякими мыслями, рука машинально открыла этот чертов ящик, тут еще эта карта, я ведь раньше занимался спортивным туризмом, думаю вы сможете понять мой интерес ко всякого рода таким вещам, как карта.
        - А почему вас так заинтересовала эта Белая коса? Что касается вашей здесь миссии, я так понимаю, на том участке вы свое уже все сделали. Кроме очистных сооружений там больше ничего нет, или вы собираетесь еще промониторить и систему очистки?
        - Я через неделю уже заканчиваю, - Шаповалов как-то рассеяно посмотрел на меня.
        - И все-таки, почему именно Белая коса?
        - В качестве саморазвития. Как говорит ваш Крылов, настоящий профессионал должен развиваться не только в рамках своей компетенции.
        - Да, это верно, - задумчиво произнес Шаповалов, стряхивая пепел на пол. - Значит на следующей неделе покидаете нас. Что ж, не буду больше вас задерживать, вы и так уже тут надышались.
        - Всего доброго!
        Я лгал Шаповалову, мне не было жаль, что нет возможности посетить этот уголок, как и не было жаль расстаться с идеей, которая еще вчера будоражила мой ум. Моя работа подходила к своему завершению, отчеты один за одним, словно сводки с фронта, отсылались в Москву. Несмотря на кажущее благополучие, предстояло решить немало вопросов, касающихся запуска второй очереди. Мне незачем было изображать из себя героя, бороться с невидимым врагом, когда есть эта жизнь, и нужно жить этой жизнью, со всеми твоими способностями, которые дал тебе Всевышний. И я жил. Я наслаждался этой жизнью, я брал от жизни все, что давал мне сегодняшний день.


16
        Такой вот «сегодняшний день» выдался в череде серых и монотонных будней подходившей к концу моей командировки. Был выходной, мы с Аней шли по берегу, увязая по щиколотку в белом мягком песке, каждый думал о чем-то своем. Казалось, что лучи солнца вот-вот пробьют пелену облаков, но серое затянутое небо и не думало давать робкому лучу хоть малейшую возможность коснуться поверхности земли. Крик чаек и бакланов соперничал с шумом волн, пытавшихся своими белыми лапами выхватить часть суши и унести ее с собой в пучину. Вдалеке, на сером фоне едва различались светлые пятна парусов рыбачьих лодок. Дул спокойный и теплый ветер, но в тоже время в воздухе ощущалось приближение шторма.
        Прогулка вдоль волн в приятную осеннюю погоду, запах моря и крик чаек, располагали на легкую философию. Среди песчаной долины берега то и дело встречались перевернутые лодки, нашедшие здесь свое последнее пристанище, да каменные валуны, напоминающие огромных стражников, охраняющих незыблемую идиллию этого северного земного рая.
        - А все-таки, не все здесь так и уныло, как казалось сперва.
        - Правда? Я рада от тебя это слышать, ты начинаешь видеть красоту этих мест, - лицо Ани просияло улыбкой.
        - Только вот смог бы я увидеть эту красоту, прогуливаясь в одиночестве, или с кем-то другим?
        Мы подошли к небольшой группе каменных валунов разных форм и размеров. Аня остановилась и скинула с плеча свой небольшой рюкзак.
        - Стой, обожди. У меня для тебя что-то есть, садись на этот камень, а валун будет тебе столом.
        Аня открыла рюкзак и извлекла небольшой сверток источавший запах свежей выпечки.
        - Не знаю, пробовал когда-нибудь такое? - она развернула сверток, и в этот момент напоминала гостеприимную хозяйку, вышедшею на крыльцо чистой и опрятной горенки навстречу дорогим гостям. В свертке были небольшие, еще теплые, открытые пирожки с начинкой из перловой крупы. - Это калитки, в выходные и праздники мы с мамой всегда что-нибудь выпекали, к нам часто кто-нибудь приходил, в горнице мы накрывали стол, и с калитками и кулебяками пили чай. Ни один праздник не обходился без песни:

Ой, как сдумал батюшко-то взамуж выдавати,
Ой, выдавати меня замуж за старого,
Ой, замуж-от меня не за ровню,
Ой, не за ровней-от замужом жить-то беспокойно,
За младым мужом да было некорыстно,
Ой, как что за ровнюшкой да жить было приятно.

        - Не думал, что у тебя такой проникновенный голос.
        - Ой, забыла, вот чай еще, горячий, - она протянула термос.
        - Аня, ты никогда не рассказывала мне о своих родителях.
        Лицо ее сделалось серьезным, и она отвернулась в сторону воды.
        - А что о них рассказывать, родители, они и есть родители.
        - Но кто они, какие отношения у тебя с ними, где они сейчас?
        Аня пересела на камень, на котором я расположился.
        - Пей, это непросто чай, он заварен на разных травах, здесь есть одна трава, которая растет только в этих местах.
        - Аня, ты извини за настойчивость, но мне кажется, каждый раз, когда речь заходит о твоих родителях, ты сразу пытаешься уйти от разговора, будто что-то скрываешь от меня. Я думал, у нас уже не может быть никаких тайн.
        - Не сейчас Сережа, когда-нибудь я обязательно расскажу тебе о них.
        Несколько часов, проведенные на свежем воздухе, еще больше разыграли аппетит, и запивая чаем, заваренным особым способом, я не заметил как сверток оказался пустым. Еще в детстве я слышал о таких пирожках, как калитки, но возможность попробовать их мне так никогда и не представилась. Аня все это время сидела рядом и гладила мои волосы.
        - Какой же ты все-таки забавный у меня.
        Быстро прибрав все с импровизированного столика, она уже шла вдоль набегающих волн, ступая на сухой хворост, и отдаляясь от меня все дальше. Я любовался силуэтом этой одинокой фигурки на фоне песчаного берега. Было ощущение, что она не шла, а плыла, словно одинокий парусник скользит по ровной водной глади. О чем она думает, что происходит сейчас в этой «детской» головке? Я догнал ее, и мы пошли рядом. Аня взяла мою руку, и крепко сжала ее.
        - Знаешь, мне порой кажется, что шум волн - это голоса тех, кого с нами уже нет. Через плеск воды они хотят нам рассказать что-то, поделиться своими переживаниями, может быть предостеречь от чего-то. Порой мне кажется, что я даже понимаю их.
        - И что же говорят тебе волны?
        Аня задумалась.
        - Однажды я сидела возле воды и вслушивалась в шум прибоя, представляешь, вижу такую картину. Плывет корабль, красавец-фрегат, благородный, величественный, стройные мачты, множество белых парусов. Он знает куда идет, ему нестрашны никакие бури, ни ураганы, море спокойное и ласковое, небо синие - ни единого облачка. С фрегата звучит красивая музыка, на палубах прогуливаются элегантные пары, слышен смех. У всех прекрасное настроение, впереди несбывшиеся мечты и надежды. Фрегат уверенно движется своим курсом, капитан на мостике лишь изредка поглядывает вперед в свою подзорную трубу. И вот, неожиданно фрегат наскакивает на подводный риф, получает пробоину, трюм наполняется водой, и корабль в считанные минуты уходит под воду. А с ним в пучину уходят и белоснежные платья дам и элегантные костюмы кавалеров, уходят смех, музыка и все несбывшиеся мечты, осуществление которых было так близко. А ведь ничто не предвещало беды, море спокойное, небо чистое, и только риф, о котором не знал даже опытный капитан. Понимаешь, насколько непрочно наше благополучие, в любой момент все вот так легко, как этот красавец-фрегат, может уйти под воду.
        - К сожалению, у человека нет такой лоцманской карты, на которой были бы указаны абсолютно все рифы, Создатель таких карт умышленно скрыл от нас существование отмелей и опасных течений. Говорят, что в этом есть некий сакральный смысл, только я в этом плохо разбираюсь, с детства до моего сознания старались донести несколько иные ценности и идеалы.
        - А если капитан все же знал об этом рифе?
        - Вы говорите загадками, если, конечно, не имеете в виду волшебных Сирен, которые своим очаровательным голосом заманивают путников, а затем раздирают их на части и пожирают. Подводных камней в нашей жизни не так уж и мало, нет только того маяка, который указал бы нам на эти опасности.
        -  Но ты же сам говорил, что у каждого человека есть свои маяки.
        - Да, это так. Но, среди них много и фальшивых, которые указывают тебе путь как раз на тот самый подводный риф. Не осознавая, мы часто руководствуемся этими маяками, нас как будто что-то тянет на их лживые сигналы. А настоящего маяка мы не видим, скорее не хотим его видеть.
        - Но разве это не есть легенда про коварных Сирен.
        - И это тоже. Образ Сирен больше связан с нашими искушениями - этакое «Адамово яблоко». Но есть и такие маяки, сигналы которых в нашей запутанной жизни можно определить одним простым и емким словом, как ты верно уже заметила, «заблуждение». Руководствуясь таким маяком, человек может загубить всю свою жизнь, и не только свою. Но есть и еще одно навигационное сооружение, сигналы которых, на мой взгляд, являются одними из самых опасных, и обозначил бы я это «сооружение», как некое подобие формализма. Представь, что наша жизнь - это огромный книжный шкаф. Нас с детства учат, какая книжка, на какой полке должна стоять. Всю свою жизнь человек затрачивает энергию, использует все свои силы и потенциал, чтобы наполнить этот шкаф и придать ему форменный вид. Мы аккуратно раскладываем предметы, следим, чтобы все было на своих местах, с усердием вытираем пыль, расставляем книги, рамки с фотографиями. Не дай бог, чтобы хоть одна мысль, идея, поступок имели место не в том порядке, не в том времени. Мы до такой степени увлекаемся тем, чтобы сочинения Пушкина стояли именно на второй полке, Толстого - на третьей, а томик Есенина был именно возле той самой фотографической карточки, что не замечаем, что одна из ножек шкафа под тяжестью ненужного груза уже давно дала трещину. Но мы не видим этого, не хотим этого видеть, мы продолжаем дальше заполнять шкаф, перекладываем предметы с места на место, тщательно протираем полки, мы выполняем «правильную» работу, и нам от этого удобно. «Смысл нашей жизни должен заключаться в том, чтобы все было чисто, все предметы стояли на своих местах» - вот тот путь, на который указывают нам те самые фальшивые маяки. Но часто бывает, что наступает момент, когда под тяжестью всевозможных правил, установок и приоритетов, ножка ломается, шкаф падает, стеклянные дверцы разбиваются вдребезги, аккуратно разложенные томики Лермонтова и Достоевского разлетаются в разные стороны, а стекло рамки с фотографией покрывается паутиной трещин. И ты сидишь среди этой рухляди, абсолютно не понимая, что тебе делать дальше. Вот он - тот самый подводный риф, - Аня внимательно смотрела на меня и улыбалась. - Почему ты так смотришь? Тебе это кажется чепухой?
        - Нет. Абсолютно не кажется. Просто я хочу смотреть на тебя. Обними меня. Прижми к себе, еще крепче…
        Ветер тем временем начал усиливаться, заморосил дождь, и я не заметил, как уже стали наступать сумерки.
        - Вот тебе кажется, что волны разговаривают с тобой, а ведь у меня тоже есть своя навязчивая идея. Я все про этого старика. Дело в том, что я всюду ощущаю присутствие Георгича, у себя в доме, на улице, мне даже сейчас кажется, что он где-то здесь, рядом. Странный какой-то, если честно, я даже немного побаиваюсь его.
        Аня ничего не ответила, и лишь крепко прижала меня к себе, уткнувшись своим носиком в мое лицо. А тем временем в моей голове, словно в море, уже бушевал шторм. Погода и настроение располагали на безрассудство, хотелось чего-то необычного, особенного и эксцентричного.
        - Бог с ним, с этим стариком, я вот чего подумал. Ты знаешь, остался у этих капиталистов один пережиток, чуждый чистому и светлому сознанию советского человека - любят они морские прогулки на белоснежной яхте, обязательно чтобы под теплыми лучами солнца и криком чаем, не забывая при этом наслаждаться неповторимым вкусом игристой «Вдовы Клико».
        -  Я тебя не совсем понимаю.
        - И нечего понимать. Предлагаю поддаться идеологической диверсии, и уклониться в строну вредных и неправильных настроений, одним словом, приглашаю тебя на небольшое романтическое морское путешествие.
        - Прямо сейчас? Ты смеешься? Ведь у нас нет белоснежной яхты, ласкающих лучей и «Вдовы Клико».
        - Рыбачья лодка - конечно не белоснежная яхта, да и погода не балует нас ласкающими лучами солнца, но как учит родная партия, нельзя закрывать глаза на недостатки, нужно видеть жизнь во всей ее сложности, только такой подход позволяет устранять возникающие трудности, быстрее и увереннее двигаться вперед. Идем! Белоснежных платьев и элегантных костюмов я тебе не обещаю, зато «Вдова Клико» тоскует и ждет нас в компании милой и приятной закуски.
        Я взял Аню за руку и быстрым шагом мы направились к пирсу, возле которого четыре лодки бились о прикрепленные к стенке изношенные автомобильные покрышки. На улице стемнело, дождь бил в лицо, море довольно сильно волновалось. Аня еще не до конца осознавала суть происходящего.
        - Нет, я серьезно, ты шутишь? Посмотри на море!
        Но я уже не слышал ее слов, и легким движением помог ей подняться на пирс, после чего и сам вскочил на деревянный настил. Запах рыбы ударил нам в нос. Среди рыбачьих лодок разного вида и состояния я обратил внимание на одну металлическую, с двумя подвесными моторами. Еще мгновение, и едва сохраняя равновесие, мы оказались в нашем «белоснежном гулете» - символе безнадежной мечты многих советских строителей развитого социализма. Под множеством различных самодельных усовершенствований лодки я не без труда угадал в этом «летучем красавце» детище Куйбышевского авиационного завода - моторную лодку «Прогресс-4».
        - Это же надо…, - не скрывая удивления, рассматривал я плоды работы местных рационализаторов.
        - У нас мужики целыми артелями совершенствуют свои лодки - вытаскивают их на стапель, что-то там отпиливают, потом сваривают, перебирают моторы. Когда я смотрю на них, мне кажется, что даже мать о своем ребенке так не беспокоится, как они о своих лодках.
        - Я от Георгича слышал, что лодки на замок закрывать у вас не принято, - и словно в подтверждении слов старика обнаружил, что две тридцатисильные «Москвы» были в полной готовности и готовы передать управление любому желающему, в любое время. Изумлению моему не было предела - аккуратно закрепленный самодельный бак почти полностью был заполнен топливом. - Приеду в Москву, сразу на Старую площадь, считаю просто необходимым донести до руководства нашего боевого авангарда - ведь есть же в этой стране места, где нашли свое воплощение идеи Октября под руководством идейного воспитателя всех народов. И нам с вами, Анна Сергеевна, посчастливилось жить по новым законам коллективизма. То, что у вас я здесь наблюдаю, не побоюсь этого слова, является ярким примером социальной сплоченности и беззаветной преданности благородным идеалам партии в условиях развитого социализма.
        - Не могу понять, Сережа, откуда у тебя столько ерничества, я бы не сказала, что ты уж так стеснен существующей системой.
        - А откуда тебе знать, стеснен я, или нет? Ну, допустим. Ерничество, как вы изволили выразиться, направлено, во всяком случае, уж не на тех людей, которые попрятались за стенами своих лачуг. Вы, уважаемая моя Анна Сергеевна, дальше окна своего медпункта ничего не видите, попробуйте хоть раз пройтись по ковровым дорожкам «высоких кабинетов». Вам известно, какую трепку с оргвыводами ваши местные ревнители равенства и справедливости устроили руководству комбината только за то, что поместили меня в этой деревне, которую вы так любите всей душой и сердцем, да еще за то, что приходится мне добираться до места не на «Волге», а на старой «Ниве».
        - Но я знаю немало порядочных людей из райкома.
        - Все-таки, удивительный вы человек! Каждый раз я с умилением слушаю вас, и диву даюсь, как это у вас на местах все сидят столь сознательные и бескорыстные борцы за честь, справедливость и моральную чистоту, а уж брат ваш по цеху - одни сплошь «ангелы божьи». Но почему на моем-то пути попадаются лишь проходимцы, лицемеры и прочая всякая сволочь?!
        - А Павел Александрович?
        - Павел Александрович - первая сволочь.
        - Ты сейчас и вправду не в себе, на тебя так погода действует? Ты часто рассказывал про своего Павла Александровича, и я всегда считала его одним из лучших твоих знакомых. Что нашло на тебя теперь?
        - Извини Аня, чего-то я и вправду перестарался, забудем про это.
        - Я тебе хочу одно сказать, Сережа. Когда дело касается внешней стороны человека, ты судишь о нем - насколько он тебе полезен, насколько тебе интересно и комфортно с ним. Но если речь идет о внутренних качествах этого человека - ты пытаешься видеть в нем только плохое. Тебе сложно сейчас это понять, да и есть ли в этом смысл?
        - Думаю, что сейчас нет.


17
        Оба мотора быстро завелись, и лодка начала плавно набирать скорость, задрав нос навстречу непроглядной мгле открытого моря. Быстрое движение еще больше усилило порывы ветра, в то время как ливень обрушивал на нас лавины холодной воды. Аня сидела рядом на корме, и кутаясь в найденный под скамейкой брезентовый плащ с капюшоном, крепко прижималась ко мне. Лодка то с яростью взлетала на гребень волны, то проваливалась в пропасть, издавая мириады брызг, и далее проворно совершала следующий подъем. Нас все дальше уносило в море, шум волн заглушал рокот моторов. Вокруг была одна темнота, последние огоньки деревни исчезли в водной пелене, и только едва заметные вспышки маяка продолжали свое плик, плик-плик, плик.
        Увлекаемых стихией, нас охватил какой-то нездоровый экстаз, чувство реальности было потеряно. Аня уже не отдавала себе отчета в происходящем, она громко смеялась, и в тоже время пыталась перекричать грозное шипение волн. Я все сильнее прижимал ее укутанное в мокрый плащ тело к себе.
        -  Ты сумасшедший! Мы сейчас перевернемся! 
        - Обязательно перевернемся! Мне все равно. Я счастлив, я схожу с ума!
        -  Ненормальный! Мы же утонем!
        - Пусть утонем! Утонем вместе, слышишь, мы останемся с тобой навечно, только ты и я, никого больше, понимаешь, в этой пучине, никого, только ты и я, и море. Ни Москвы, ни проекта со всеми этими лицами, «шкаф» разрушен, сейчас во мне только ты одна! Господи, что же делается, почему же я так люблю тебя?! К черту весь этот «правильный» мир, мы свободны Анютка, понимаешь, свободны! Это не море бурлит, это бурлят наши чувства, и уже не страшны никакие скалы, о которые они могли бы разбиться.
        Мы не чувствовали ни холода, ни сырости, бушующее море и шквалистые порывы ветра еще больше усиливали приступы нашего безумия, это было слияние природной стихии и животной страсти. В голове проносились звуки веселой и одновременно торжественной и грациозной музыки. Море, галантно обхватив в своих объятиях «нашу яхту», кружило ее в вихре Венского вальса. В голове также все кружилось, словно от бокала шампанского, кровь играла в жилах, на сердце было так празднично и легко.
        Сколько продолжалось состояние этого безудержного исступления,  определить было невозможно, но как это и должно было случиться, исчерпав себя эмоционально, обессиленные и прижавшись друг к другу, мы незаметно «перешли» в другой мир - мир безмятежности и умиротворения. Бал окончен. В эти минуты мы с Аней составляли одно единое целое, мы пребывали в блаженном состоянии, граничащим между сном и бодрствованием. Как же хотелось остаться с этими ощущениями настолько долго, насколько это могло быть возможно - ощущениями безопасности и спокойствия. Шум моторов, ветра и моря превратился в сладкий мотив колыбельной, отсылая в далекое детство, когда ты лежишь в маленькой кроватке под неусыпным оком ласковой матери. 
        Тем не менее, руль становился все тяжелее, как не хотелось, но приходилось «просыпаться» и возвращаться в мир реальности. Я огляделся, кругом была полная темнота. Сознание полностью вернулось ко мне, когда я обнаружил, что не вижу вспышек маяка. Мы оказались в полой тьме. Затянутое тучами небо лишало последнего источника света - лунного сияния.  Потому, как лодка сильнее стала проваливаться между волн, а управление становилось неподатливым, я понял - волна начала расти.
        - Садись на середину! Черпай воду! - прокричал я Ане.
        - Волна растет. Усилился ветер, или мы отдаляемся от берега.
        - Ты видишь маяк?
        - Нет.
        Аня, удерживаясь за борт лодки, перебралась на середину, нашла использованную банку из-под краски, и быстрыми движениями начала вычерпывать воду. Лодка все хуже поддавалась управлению, приходилось прилагать усилия, чтобы повернуть рулевой рычаг, Аня не успевала откачивать воду, лодку заливало.
        - Может заглушить мотор?
        - Нельзя! Мы потеряем управление и перевернемся.
        - Ты так и не видишь маяк?
        - Нет. Но мы не могли так далеко отойти от берега.
        - Куда мы идем?
        - Не знаю. Я надеюсь, здесь нет отмелей и подводных камней.
        - Нет.
        - А корабли здесь ходят?
        - Как открыли канал, то поменяли фарватер, кораблей здесь почти не стало.
        - А комбинат?
        - От комбината фарватер идет в другую от нас сторону.
        - Аня, посмотри - что в багажнике!
        - Не слышу тебя.
        - В багажнике, позади тебя, посмотри - есть там что!
        Аня с трудом добралась до багажного отсека, быстро сумела открыть его и в течение минуты ощупью проверила содержимое.
        - Только рыболовные снасти.
        - Где же этот чертов маяк?!   
        Яркая вспышка молнии неожиданно ослепила нас. Это были доли секунды, но они показались мне вечностью, страшная картина морской стихии ярко возникла из темноты: волны, словно образы из потустороннего мира, обрушиваясь друг на друга, представляли некую фантасмагорию в виде нагромождения фантастических видений, излучающих ослепительный электрический свет. Это было что-то ирреальное и призрачное, от чего невозможно было оторвать взгляд. Вслед за вспышкой раздался раскатистый, словно угрожающий, звук грома, заглушивший шум стихии.
        - Что это было? - в ужасе спросил я, как бы у самого себя.
        - Гроза в это время года - обычное здесь явление.
        Именно в тот момент, как я отвлекся, лодку развернуло бортом к волне. Я не видел эту волну, но смог почувствовать ее каждой частицей своего тела. В доли секунды, со всей силой, я ухватился за руль, и насколько позволяли мои физические силы, стал тянуть его на себя.
        - Вправо!!! Завались направо!!! Слышишь?! - прокричал я.
        Аня в мгновение оказалась возле борта. Лодка, как удерживающий на канате равновесие эквилибрист, который вот-вот сейчас упадет, сумела вернуться в состояние равновесия. Тем не менее, волна захлестнула через борт, наполнив лодку почти на треть водой.
        -  Я не успеваю откачивать!
        - Не бойся! Лодка все равно останется наплаву. Управлять только тяжело. Старайся Аня, прошу тебя!
        Каждую отдельную волну приходилось теперь преодолевать словно переход горного хребта. 
        Неужели все? Неужели все кончено? Неужели придется так нелепо уйти из этой жизни? Нет, этого не может быть. Нужно бороться, главное не паниковать. Основная сейчас задача - любой ценой удержать управление. Насколько еще хватит топлива? Как далеко мы отошли от берега? Сколько еще будет штормить? У нас всего лишь несколько часов, иначе мы просто замерзнем здесь. Даже если море к утру и успокоится, какая будет видимость, в каком направлении двигаться дальше? У нас нет ни компаса, ни сигнальных ракет, ни рации, ни чего… Куда мы идем сейчас: к берегу, или в открытое море, навстречу гибели? От физического и эмоционального напряжения силы начали покидать меня. Главное - удержать руль, до последних сил - удержать руль. В голове что-то мелькнуло. Выдержим! Во чтобы то не стало, выдержим, обязательно выдержим! Может сейчас к берегу и направляемся. Опять что-то «проскочило» в голове. Соберись! Собери все свои силы! Сохраняй самообладание, поддашься безумию - гибель! Господи, какой же тяжелый руль! Да что такое - опять что-то показалось. Только бы не видения. Господи, прошу тебя, умоляю, дай мне силы, только до утра, мне бы до утра продержаться, дальше я справлюсь. Тело от холода начало коченеть. Аня, как Аня?! Выдержит?! Снова что-то показалось, на этот раз не в голове, как будто глаза что-то увидели. Видения!!! Опять видения!!! Будь ты проклят! Что я сделал тебе?! Разве я более грешен, чем другие. Ты можешь погубить меня, но чем провинилось это чистое создание? Умоляю же тебя, ты ведь не сможешь допустить нашей гибели: ее и меня - отца двух детей. Прости меня, прости за все, до утра, только до утра, дальше делай, что сочтешь нужным! Опять что-то показалось, в этот раз где-то слева. Я судорожно начал мотать головой, пытаясь таким образом вернуть ясность сознания. Опять слева. Снова слева. Какая-то точка. Еще одна.
        - Аня, - что было сил, прокричал я. - Аня, слева от меня, посмотри, какая-то точка.
        Аня даже привстала с места, вглядываясь вдаль.
        - Не вижу. Ничего не вижу.
        Очередная волна захлестнула через борт.
        Видения!!! Это видения!!! Ну что! Давай, забирай меня! Забирай ее! Ну! Что же ты?! Милосердный!
        - Я не вижу ничего. Какая точка?
        На какое-то время видения прекратились, но уже через несколько минут точка опять стала появляться, словно галлюцинация среди этой разгулявшейся стихии. В тоже время, лодка продолжала терять управление, точнее я стал терять управление над лодкой, окоченевшими руками все сложнее было удерживать рулевой рычаг. Аня что-то кричала мне, но шум ветра заглушал ее слова. Кругом была одна сплошная тьма, непроглядная тьма.
        Давай же, держи руль! Я тебе говорю - держи руль! Мыслей в голове уже не было, все силы уходили на то, чтоб удержать лодку в состоянии равновесия. Я был как робот, лишенный всяких эмоций и мыслей, робот, который выполнял одну определенную запрограммированную операцию. Сквозь неразборчивые крики Ани мне показалось, что она плачет, но также мне показалось, что она и одновременно смеется. Черт! Только этого сейчас не хватало, не хватало, чтобы в эти минуты она сошла с ума! Через плач и смех до меня стали доходить отдельные ее слова: «Точка. Сереженька, я вижу. То, что ты спрашивал. Маяк. Сережа, это вспышки маяка. Это маяк. Маяк. Сереженька! Маяк».


18
        Замерзшие, совершенно обессилившие, не в состоянии обменяться даже парой слов, мы шли по низкому берегу заросшему густой, не по-осеннему зеленной травой. Было еще темно, но на небе стали робко проявляться первые признаки рассвета, ветер стих, однако море  продолжало заметно волноваться. Несмотря на то, что дождь прошел, в воздухе ощущалась пронизывающая сырость. Земля покрылась густым туманом, и дорожка, по которой мы шли, уже через десять метров исчезала в седой плотной пелене.
        - Аня, ради бога, прости меня за это мальчишество.
        - Вы, мужчины, в любом возрасте мальчишки, по правде говоря, я и сама в первые минуты была словно ребенок.
        Свернув с берега, мы оказались в полной тишине. Силуэты домов в тумане выглядели словно фантомы, затаившиеся среди улиц безжизненной деревни, изгороди дворов зловеще навевали образы со страниц Стивена Кинга. Внезапно из тумана появилась фигура пожилой женщины, укутанной в брезентовый плащ, она мельком бросила в нашу сторону ледяной взгляд. Интересно, кто она? Куда идет в такой час?
        - Анюта, я ни в коем случае не отпущу тебя сейчас. Пока не увижу, что ты в полной безопасности, тебе придется все это время быть рядом со мной.
        Она ничего не ответила, и мы пошли в сторону моего дома. Электричества в деревне не было. Несмотря на то, что почти уже рассвело, в доме было еще довольно сумрачно. Я достал свечи, принес дрова и затопил печь. Тем временем Аня уединилась в соседней комнате, чтобы обсушиться и переодеться в сухое, из одежды, кроме как моей личной, в доме ничего приличного не было, в результате пришлось одеть мою белую рубашку и сверху укутаться в плед. Вернувшись, она прилегла на диван, бедная женщина выглядела настолько усталой и беспомощной, что лишь молча смотрела на меня и слабо улыбалась. Тепло печки быстро и приятно наполняло дом. Переодевшись в сухое, я заварив крепкий чай, и подвинув к дивану табурет, расположил на нем поднос с чайным прибором и двумя варенницами: одну с медом, другую с малиновым вареньем. Наполнив чашку горячим чаем, я увидел, что глаза ее закрыты, и лишь легкое посапывание доносилось из-под теплого одеяла. Она спала. Чтоб немного передохнуть самому, не раздеваясь, я прилег рядом, накинув на себя легкий плед, оставленный Аней на спинке стула. Закрыв глаза, меня стало раскачивать из стороны в сторону, не прошло и полминуты, как я погрузился в глубокий детский сон.
        Проснулись мы уже под вечер, о ночной прогулке напоминали лишь легкая усталость, да оставшиеся в памяти не совсем определенные впечатления. В доме было прохладно, и скинув холодный плед, я перебрался под одеяло к Ане, сладкое волнение пробежало по моему телу.
        - Как ты?
        - Я так хорошо выспалась, а ты?
        - Не успел глаза закрыть - провалился словно в бездну.
        - Нет, все-таки как же хорошо почувствовать себя отдохнувшей, хотя в теле до сих пор еще ломит, - Аня прижалась ко мне, от чего внутри появилось приятное томление. - Не уходи, побудь еще немножко.
        Несмотря на то, что уже несколько дней как наши отношения перешли ту грань, за которой оставалась лишь дружба, первый раз я сейчас так сильно испытывал трепет от ее близости. Мои касания ее тела, пробуждали во мне не только теплые и нежные чувства, движение времени было вне сознания, стрелки часов замерли где-то в глубине наших чувств. Тем не менее ощущение промозглости, настойчиво пробиравшееся под одеяло, заставило меня подняться, чтобы затопить остывшую печь.
        За окном начало смеркаться, белый сладковатый дымок из печки щекотал мой нос, первые щелчки разгоравшихся поленьев послышались в топке. Улыбающаяся доярка одного племенного совхоза, запечатленная фоторепортером на первой полосе газеты «Сельская жизнь», таяла в объятьях сине-желтых лапок набирающего силу огня. 
        - А ты знаешь, что мы с тобой сейчас пребываем в лучах мирового коммунизма? - доставая свечи, я обратил внимание на командировочные документы, лежавшие на полке комода.
        - Тебе бы все шутить. У нас в поселке гостиница есть - «Луч коммунизма».
        - Да, что-то я слышал про нее.
        - Почему они тебя не поселили там?
        - Потому, что здесь есть ты, - я приобнял Аню за плечи. - Да, кстати, я же обещал «Вдову Клико».
Некоторое время я стоял в нерешительности возле буфета, и все-таки осмелившись, открыл дверцу.
        - Уверен, после нашей романтической прогулки вино из заводского буфета увлечет нас в мир благородства аромата нисколько не меньше, чем пузырьки «Вдовы Клико», - я достал из шкафа бутылку крымского Портвейна.
        - Обманщик. Пообещал девушке Вселенную… а мы ведь верим вам.
        Доставая приборы из шкафа, я задумчиво заметил:
        - Аня, Аня, милая моя Анюта… ну, скажем, Вселенную я тебе не обещал, а вот незабываемую прогулку - здесь уж тебе нечего мне возразить.
        - Насчет «незабываемой» - это точно, возразить мне тебе здесь действительно нечего.
        - Ты испугалась сегодня?
        - Испугалась? Не знаю. Те первые минуты было так легко. Это сложно объяснить, мне никогда еще не приходилось испытывать чувства такой беззаботности и бездумности. Ты знаешь, так необычно было осознавать, что среди всего этого ужаса ты здесь, рядом, я будто пьянела от ощущения твоей близости. Ну почему я не умею говорить, ведь так хочется выразить свои чувства.
        Столик был накрыт, расположенные на нем предметы играли тенями в свете мерцающего огня свеч. Аня некоторое время отсутствовала, чтобы привести себя в порядок после дневного сна. Тепло растопленной печки наполняло тело приятной расслабленностью. Я наполнил бокалы. Аня удобно устроилась, откинувшись на спинку дивана и подогнув под себя свои стройные ножки.
        - Ты знаешь Сережа, несмотря на то, что мне тогда было очень легко с тобой, в те минуты я очень испугалась за тебя. Я понимала, что если лодка перевернется, мы погибнем оба, но я испугалась только за тебя одного, я очень тогда испугалась, - небольшими глотками мы незаметно опустошали уже второй бокал. Легкий румянец появился на лице Ани. - Как же я обрадовалась, когда увидела эту точку. Я сперва не поняла, о чем ты спрашивал там в лодке, но когда разглядела эти плик-плик и узнала маяк, разревелась словно ребенок. Все-таки трусиха я у тебя.
        Все это время я смотрел на Аню, вино приятно пьянило наши тела. Все же как удивительно устроена жизнь, тогда в вертолете, глядя в иллюминатор, я и предположить не мог, что смогу здесь, в этой забытой богом глухой деревушке, испытать самые светлые, желанные и нежные мгновения жизни. Свет продолжал играть тенями, Аня смотрела на эту игру и о чем-то думала.
        - Сережа, мне страшно сейчас.
        - Да что же происходит в этой милой головке? Аня! Что с тобой?! - слезы текли по ее лицу.
        - Мне очень страшно, Сережа, - я поднес наполовину выпитый бокал к ее губам. Поспешными глотками, одолеваемая набегающими приступами плача, она допила вино. Потребовалось время, чтобы прежнее спокойствие вернуло ее в то состояние, которое все эти последние дни находилось под невыносимой тяжестью все более нарастающего непреодолимого предчувствия, Аня уже лишь всхлипывала, вытирая ладонью тонкие струйки. - После того, что я пережила этой ночью, там, в море…  наверно были самые счастливые минуты… и то, как мне хорошо сейчас, здесь, рядом с тобой… мне страшно, что за всем этим меня ждет отчаяние, так уж устроена жизнь, Сереженька. Насколько ярче счастье сейчас, настолько горче будет отчаяние.
        Словно дрожащий и обессиливший котенок Аня жалась к моей груди, ее маленький римский носик по-детски тыкался в мое плечо. Я нежно, чуть коснулся ее губ. Стрелки часов продолжали свой путь, каждая минута все глубже погружала меня в опиумный дым сладострастия, поцелуи становились более чувственными и проникновенными. Раскрасневшись, и часто дыша, Аня все же остановила меня. Часы отстукивали минуты, дыхание вновь становилось спокойным и ровным. Я достал из вазы апельсин и стал счищать толстую кожуру, брызгая эфирным маслом и источая аромат марокканского цитруса.
        - Уже не помню, когда последний раз ела апельсины.
        Я поднес счищенную корку к свечке и брызнул порцией масла на огонь, эффект бенгальской свечи заставил Аню улыбнуться.
        - Боже, какое же ты еще у меня мальчишка.
        - Ты знаешь, о чем я подумал, а ведь если бы не ваши «кулибины», кормили мы бы с тобой треску сейчас, а не наслаждались игрой «несостоявшейся вдовы».    
        - Ты о чем?
        - Я о том, что если бы не золотые руки да смекалка ваших мужиков, первая же волна была нашей. Да даже если бы и перевернулись, лодка все равно осталась бы на плаву, другое дело - мы бы просто замерзли, находясь в воде. Да, кстати нужно вернуть использованное горючее.
        - Сегодня они совершенствуют лодки ради своей безопасности, а завтра на них же находят свою гибель.
        - А что им делать Аня, если они всю жизнь только и видят, что рыбу, вечно недовольную жену, да случайные приработки.
        - Ну разве без этого никак?! Я тоже не могу похвастаться кругозором, но ведь это не причина для ухода от реальности с помощью этой заразы.
        - Организмы у нас с вашим полом разные. Да кто его знает, окажись я на месте этого мужика, не запил бы сам?
        Осмысливая вышесказанное, каждый из нас пытался найти свой аргумент, но мыслей никаких не было, и мы продолжали пить вино, закусывая плодами уже не заводского буфета.
        - Где ты научился так хорошо управлять лодкой?
        Почему-то усмехнувшись, я снова облокотился о спинку дивана.
        - Я ведь, Аня, не совсем москвич. Колыбель моя - «Ницца» Советского Союза,  здравница и город-курорт Ялта. Мама умерла, когда мне было девять, отец, недолго погоревав, нашел утешение в другой семье. Меня решили не брать. А взял меня к себе мой дядя - мамин родной брат. Тогда в Ялте я и познакомился с парусом, даже в нескольких регатах участвовал, есть пару медалей, в старших классах всерьез увлекся спортивным туризмом, в жизни потом очень пригодилось. Дядя занимал в те годы хорошую административную должность в Ялте, а когда мне исполнилось семнадцать, дядю перевели в Москву, ну и я с ним. Вот так и стал москвичом: армия, университет, московская жизнь, начало карьеры…
        - И она?
        Я укоризненно посмотрел на Аню.
        - Зачем ты сейчас об этом?
        - Не знаю, извини пожалуйста, само как-то вышло.
        Тени столовых приборов все продолжали свою нехитрую игру. Я откровенно смотрел на Аню в накинутой на ее обнаженное тело не по размеру мужской рубашке. Боже мой, те полуживые манекены, выставленные на показ на подиуме «Общесоюзного Дома моделей одежды», ни в какое сравнение не шли с той «греховностью», которая сейчас была доступна моему взору. 
        - Постой! Как же я забыл?! Представляешь, тут на днях, просматривая содержимое шкафов…, - чем-то неприятным, отозвался у меня в голове голос Шаповалова. - Так… просматривал тут… от нечего делать… и нашел старый патефон с пластинками, в хорошем еще состоянии, своим звуком фору даст нашей «Веге», ну или «Романтике».
        Я открыл угловой шкаф и бережно достал небольшой чемоданчик, аккуратно перенес и поставил его на комод, стоявший возле дивана. Мановением рук и с придыханием, я приподнял крышку патефона. Проделано это было с таким воодушевлением, словно я имел дело не с предметом бытового антиквариата, а отворял ларец, наполненный драгоценными камнями. Аня даже привстала, взволнованно наблюдая за происходящим. Словно в продолжение ритуала, медленными движениями я стал вращать ручку патефона. Треск и щелчки старой пластинки внесли свое очарование в простоту и определенность деревенского уклада, резкие звуки саксофона растворились в легких и игривых аранжировках западного диксиленда, создавая особую атмосферу далеких тридцатых. 
        -  Да ты волшебник.
        - Ты знаешь, если здесь хорошенько покопаться…, - металлический голос Шаповалова снова отозвался в голове. - Да, наверно я действительно волшебник.
        Непринужденное звучание кларнета, тромбона, альт-саксофона и нескольких скрипок гармонично дополняло интерьер комнаты, освещенной приглушенным светом свечей, как часовых, расставленных среди ваз с фруктами, столовых приборов и иных предметов неприхотливой сервировки небольшого вечернего стола. Аня пребывала в лирическом настроении, увлекаемая в мир джаза потоком неровного ритма и темпа.
        - Как же хорошо сейчас.
        - «Вдова» свое дело знает.
        - Но это же не «Вдова». Ну почему ты такой не серьезный?
        - А зачем мне быть серьезным? Голубушка, - я снова обнял ее за плечи. - Как можно быть серьезным, когда испытываешь такое блаженство, разглядывая тебя… я даже скажу тебе… я раздеваю тебя взглядом. Анюта, этот маленький домик, свечи, это вечно недовольное море, природа, эта деревня - все сегодня для нас. Ты даже не представляешь, как хорош сегодня вечер!
        Аня держала в руках недопитый бокал, ее взгляд опять стал задумчивым и сосредоточенным. Я не спрашивал, я прекрасно знал причину внезапно появившегося ее волнения. Ощущение эйфории также быстро прошло, как и появилось. Несколько минут мы сидели молча, я ждал, пока она заговорит, но Аня продолжала смотреть в пустоту. В эти минуты, в чертах ее лица, в ее образе, мне вдруг открылось совершенно новое, неизвестное еще доселе. Я никогда не видел ее такой красивой, это была особая, необыкновенная красота, скрытая от постороннего, это была красота понятная и оцененная лишь истинно любящим человеком. Для меня это был идеал всей женской красоты, собравшей в себе все самое любимое, до этих минут скрытое,  потаенное и неизведанное, весь внутренний мир этой женщины. Это была не внешняя красота, но внутренняя, доступная лишь моим чувствам. 
        В лице Ани начало проявляться нечто страдальческое, шло мучительное противостояние присутствия духа и душевного срыва с отчаянием. 
        Осторожно, будто в первый раз, я обнял и прижал ее к себе.
        - Милая, Анюта моя, ну… не плачь же, ради бога, я же здесь, рядом, я с тобой, да что же это такое…
        У меня не было тех слов, которые могли бы сейчас успокоить ее, так же не было у меня и ответа на ее справедливый и немой вопрос. Аня уткнулась в мое плечо, она уже не в силах была остановить эмоции, отчаяние вырвалось наружу. Я гладил ее волосы, иногда она поднимала голову, грустно улыбалась и смотрела на меня влажными от слез глазами. Запах ее тела меня тревожил и волновал, я вдыхал ее нежность, как же я хотел ее сейчас. Руки робко касались ее рубашки, я дул на тонкую кожу ее шеи, пытаясь найти слова возможного утешения.
        Мне показалось, что Аня неосознанно начала поддаваться моим движениям. Прижимаясь все сильнее, она уже не искала душевного утешения, причина была в другом - в ней просыпалась женщина. Она взволнованно гладила мою голову, поцелуи становились более инстинктивными, и в тоже время, представляли собой легкие и нежные прикосновения губ, напоминающие ласки неопытной и невинной девушки. Не замечая, Аня все больше уходила в мир сладострастия и чувственных наслаждений… она теряла контроль.
      Поддавшись пробудившемуся с ее стороны инстинкту, мои движения также становились более настойчивыми и откровенными. Не помня себя, я снял с нее рубашку, под которой из одежды больше ничего не было. Близость белой, мягкой и бархатистой кожи заставила кровь еще быстрее бежать по жилам. В полусознательном состоянии я продолжал целовать ее шею, плечи, грудь. Дыхание Ани становилось более глубоким и частым, рот был приоткрыт, глаза от сладостного томления полузакрыты, на лице значительно усилился румянец. Опьяненный, я целовал все ее тело, как путешественник, открывая все новые и новые места наслаждения и сладострастия. Аня что-то шептала, но я не мог разобрать ее слов, послышались первые, еле уловимые, постанывания. Я почувствовал легкую дрожь в ее теле и непроизвольные движения бедрами.
        - Зачем ты это делаешь? - чуть слышно доносилось до меня. - Почему? Я не могу больше держаться, я же тону, я тону Сереженька…
        … я почувствовал мягкую, нежную и влажную плоть, судорога сладострастия и сладкой истомы исказила ее лицо…
        …там, в глубине ночной темноты, величественно возвышаясь на скалистом выступе, маяк продолжал свой, понятный только ему монолог, предупреждая «заблудших путников» о затаившейся опасности: плик, плик-плик, плик…

(продолжение следует)