Мой отец - Хомяков

 По клюквенному болоту, завывая движком, глухо лязгая железом, выбрасывая сизый выхлоп недогоревшего топлива, шел танк. Странный был вид у этого танка. Из башни вместо длинного хобота орудийного ствола торчал обрубок - заглушка. Позади башни два огромных вентилятора - турбины с ревом гнали воздух. Нижняя часть корпуса закрыта наглухо какой-то конструкцией по всему периметру.
Из под толстенного прорезиненного брезента этой конструкции, называемой юбкой, во все стороны на сто метров летели куски грязи и небольшие кустики растительности. На пригорке поодаль группа людей
наблюдала за прохождением машиной этого болота.
 - Ну что,- торжествующе прокричал один. - Идет. Идет, как миленький.
 Вчера на том же почти месте тот же танк завалился на бок и заглох. С побледневшим лицом, видимым даже под серой грязью, водитель-испытатель вылез через нижний люк с помощью коллег. Два танка нормального вида выволокли незадачливого собрата на бугор. После замеров, ощупывания, споров с матом и тыканья в листы чертежей, конструкторы и техники родили очередное решение. И весь оставшийся день и всю ночь внутри полуразобранной конструкции на бугре работал сварщик, разгоняя шумом газовой горелок и резаков тишину окрестных мест.
  И вот теперь "миленькая" тридцатитонная машина выдержала очередное испытание. Одержана еще одна, пусть малая, победа. Люди торжествовали. А неподалеку, в вахтовой будке, спал сном смертельно уставшего человека, целые сутки работавший сварщик Хомяков Василий Андреевич, мой отец.

 Была в Орловской губернии то ли деревенька, то ли хутор под названием Дехтярная Слободка.
А неподалеку от Слободки, в Болховском уезде в деревушке  Кобылино в 1912 году родился мой отец.
Простаки думают, что название деревушки происходит от лошадки женского рода. Но был в старые времена Андрей Кобыла, московский боярин времен Ивана Калиты и Симеона Гордого. Известно, что умер он после 1347 года. Других временных дат от него не осталось. Но зато известно точно, что это первый достоверный предок царского дома Романовых и ряда других знатных домов. Среди потомков Андрея Кобылы много знатных фамилий: Шереметевы, Колычевы, Кошкины, Неплюевы, Коновницины, Захарьины (Романовы).
 От одного из сыновей боярина Андрея Кобылы ведет родословную старинный дворянский род Хомяковых.
Имя Владимира Семеновича Хомякова записано в 6-й части родословной книги Орловской губернии, поместный оклад от 1624 года. Есть и другие записи в разных губерниях, например, в Новгородской родословной книге есть запись Хомякова от 1495 года. Так может, не просто кобылино это Кобылино?
 Много достойных людей носило фамилию Хомяковых. Происхождение фамилии Хомяков чисто русское. Иностранные историки, столетиями уничтожавшие русскую историю, не смогли исковеркать ее. Известный писатель славянофил Хомяков Алексей, поэт, писатель и философ, в начале 19 века выступивший против извращения русской истории немцами и Карамзиным, проиграл в этой борьбе, потому что на противной стороне были царствующие Романовы, русские цари с исключительно немецкой кровью.
 В списке Хомяковых - воеводы, стольники, военные от генерала до поручика, председатель Первой Государственной думы Российской империи, советская летчица, первой сбившая немецкий самолет в 1941 году. В Хабаровском крае есть река Хомякова, явно названная именем первопроходца.
 Но вовсе не в дворянской семье в 1912 году родился, потом вырос и жил мой отец. Были у него три брата и сестра. На старой семейной фотографии 1909 года, хранящейся у меня, пять человек: отец моего отца (мой дед), мать моего отца (моя бабушка), дед моего отца (мой прадед) и двое детей - сестра отца Ксения и старший брат отца Степан на руках своей матери. Ко времени съемки мой отец еще не родился. Еще не родился второй брат - Иван, третий брат - Тимофей, родится после отца.

Невыносимо тяжела крестьянская доля в Центральной России. Была и есть. Один за другим от тяжкого труда, поборов и недоедания заболели и ушли из жизни прадед и дед, оставив бабушку с пятью детьми.
Их дом стоял на краю села. В 1918 году, осенью, нагрянула к ним в дом банда зеленых, как называли их тогда. Люди с оружием, скрывающиеся от мобилизации красными ли, белыми ли властями, а может, демобилизованные или сбежавшие с фронтов первой мировой защитники страны, не добравшиеся домой и не спешившие впрягаться в хомут. Никого не  убили, но выгребли в полунищем хозяйстве все подчистую. Весь урожай, все скудные запасы, все мало-мальски ценное. Без еды, без запасов бабушке надо было выжить и спасти детей.
 Была поздняя осень, а впереди маячила зима. Мать пыталась что-то заработать (какие заработки в нищей деревне?). Тринадцатилетняя Ксения и мальчишки 11, 9, 6 и 5 лет искали, что можно съесть.  Сначала на убранных полях собирали недособранный картофель, колоски и зернышки. Потом все завалил снег. Варили кожаные обрезки, кору кустарников, опилки, солому. Все это ели. Ходили, просили милостыню у таких же нищих, умирающих от голода соседей. Зимой умерли от голода мать и старшая сестра. Четверо братьев выжили и питались весной ранней травой, летом ели лебеду и крапиву. Отцом и матерью для младших стал брат Степан. Выжили кое-как. Нанимались на поденную работу, побирались по соседним деревням, собирали хворост, меняли его на еду, ловили рыбешку в реке Березуйке. Безрадостное нищее сиротское детство. Потом деревня начала выживать, подниматься, наедаться. Пока не грянули конец новой экономической политики, принудительные хлебозаготовки, индустриализация, засуха, коллективизация, и очередной голодомор в 1931 году.
А потом один за другим братья покинули деревню. Паспортов крестьянам не полагалось. Покидать деревню было запрещено. Нарушителей судили и отправляли в трудовые лагеря. Но были еще и нормальные люди в России. Председатель сельсовета, дав справку, заменяющую паспорт, сам становился преступником. Сколько сотен тысяч людей от голодной смерти в деревнях спасли эти "преступники"? Вспомним отца героя-пионера Вани Морозова. Герой настучал на отца за такие справки, отца судили, сгинул, наверняка, в лагерях. Но остались жить другие, уезжавшие работать в города, на стройки, те, кому он выдал справки. В это время в столице копали землю под метро. По всей стране восстанавливали заводы, ремонтировали паровозы, строили каналы, железные дороги. В чистом поле возникали грандиозные стройки: Магнитострой, Тракторострой, Днепрогэс, Турксиб. А деревня снова умирала от голода в 1932 году. От голода и беспредела крестьяне устремились в города. Братья Хомяковы тоже решили спасать свои жизни. Первым в столице обосновался Иван. Потом через пару лет к нему перебрался отец. Но в Москве оставаться было опасно. Госорганы помалу наводили порядок: ловили селян, бегущих от смерти в города. Пойманных ждал лесоповал на севере.
В итоге, следуя совету брата, в 1931 году отец оказался в Челябинске. Тракторострой отчаянно нуждался в рабочих руках. И здесь, в общем котле энтузиазма и беспорядка, трудились на благо страны и беспаспортные крестьяне, и раскулаченные труженики села, и уголовники, сбежавшие из лагерей, и много еще всякого народа. Здесь и укоренился отец. Брат Иван до конца жизни так и жил в Москве. Брат Тимофей уже после, отвоевав на войне, осел в Киеве. Старший брат Степан до конца жил на родине в Орловской области.

  На Тракторострое отец начинал землекопом. Жил сначала в брезентовой палатке. После смены учился на резчика-сварщика на газовом сварочном аппарате, и в 1931 году принят  в цех опытного завода ЧТЗ автогенщиком. Со временем получил место в общежитии в бараке, затем в многоэтажном доме - общежитии. Это было благополучное время. Вот его фото с друзьями и соседями по комнате, впятером расположившимися вокруг патефона. Довольные улыбающиеся лица. Праздничные костюмы с галстуками. А вот групповое фото 1938 года в доме отдыха на озере Тургояк. Полторы сотни отдыхающих на склоне холма. Попробуй найди родное лицо среди изрядной толпы. Тут же отдельное фото его, лежащего в костюме на травке.
И уже без пиджака и галстука, лежащего на диване в том же доме отдыха. Красивое  русское лицо впору киногерою. Но в глазах постоянное напряжение недоверия к жизни и будущему. И основания к недоверию было больше, чем надо.

 В 1938 году отец женился в первый раз. Будучи передовиком производства получил редкую награду: отдельную комнату в доме Инорса на главном проспекте Челябинска улицы Спартак ( ранее Восточной, позднее Ленина) около Комсомольской площади. Жена, Софья, родила мальчика. Назвали Владимиром. Сын прожил чуть больше года. Его мать умерла двумя месяцами раньше. Тема первой семьи отца у нас не поднималась никогда. И причины трагедии неизвестны. Тогда же отец вступил в Коммунистическую партию. Он не был идейным коммунистом, не ждал высоких должностей, прекрасно осознавал жестокость власти и репрессии против недовольных и невиновных. Он просто выживал. Освоил новые технологии и стал электрогазосварщиком.

 Вопрос выживания остро встал в 1941 году. Нормальная жизнь кончилась с началом войны с Германией. Началась массовая мобилизация. Число кадровых рабочих в цехах таяло. За столы и станки вставали женщины,старик и подростки, а позднее и совсем дети 10-12 лет. Рабочий день увеличили
до 12 часов, выходные дни и отпуска были отменены. Челябинский тракторный завод делал танки.
С запада страны шли эшелоны со станками и людьми. Кировский ленинградский, Харьковский тракторный, Сталинградский тракторный перемещались в Челябинск. На пустырях, заросших бурьяном, ставили станки, подтягивали кабели электропитания. Подвозили заготовки, включалось оборудование, начиналась борьба
за выполнение плановых заданий. Тут же трудились строители и монтажники. Прокладывали дороги,  проходы и проезды. Над станками натягивали брезент. Потом через месяцы возводились стены и крыши
этих цехов. Но это уж потом. А пока надо было принять, поставить, подключить, обеспечить энергией,
материалами и заготовками. И все в нужном количестве и качестве и в срок. Действовали законы военного времени. Виновные в браке, невыполнении заданий,  порче оборудования или имущества карались быстро и жестоко. Отправка на фронт была для них мечтой. Чаще их ждали лагеря. А самых невезучих просто расстреливали.
 В 1975 году мой двоюродный племянник Саша Важенин на своем первом рабочем месте разговорился с сварщиком   имени Исаак Израилевич. Тот знал и помнил моего отца, своего наставника 1941 года. Они делали цистерны для бензина, солярки, масел. Сварка требовалась везде. Работа в загазованных помещениях или на открытом месте под дождем, снегом, ветром, нередко в 30-40градусные морозы, с ледяным железом была исключительно тяжела.
  Наступило голодное время. Из-за нехватки продовольствия была введена карточная система. Отец получал 1 кг хлеба и одну тарелку крапивного супа в день. Другого приварка не было. Булка хлеба съедалась незаметно. Зимой положение стало еще хуже. Одежда была недостаточной, быстро изнашивалась. Отец худел, терял силы. Объявили набор добровольцев в Уральский танковый корпус. Отец записался добровольцем: формировалась Челябинская добровольческая танковая бригада в составе корпуса. На заводе приходилось ремонтировать танки с фронта: искореженные, пробитые, обгорелые. Сначала выгребали останки погибших танкистов. Будущее на войне было ясно видным: не умрешь сегодня - умрешь завтра. Но смерть была  и в тылу. Мерли старики и дети в цехах. На дорогах зимой подбирали замерзших молодых узбеков, в стеганых среднеазиатских халатах присланных на заводы.  Умереть от снаряда в танке казалось не страшнее, чем умереть от голода в цехе. Но умереть от снаряда отцу не дали. Предприятие не отпустило - специалисты получали бронь от фронта. Потом еще дважды его вычеркивали из списков добровольцев. От смерти отца спас пожилой ленинградец: - У тебя в руках золотое дело, а ты голодаешь. Сделай зажигалки и продай.- Через неделю на Тракторозаводском колхозном рынке отец продал несколько зажигалок, сотворенных из латунных гильз, на вырученную тысячу рублей купил булку хлеба и там же ее съел.
Какое-то время работал он под началом светила сварочного дела академика Евгения Оскаровича Патона.Отлаживали автоматическую сварку танковых корпусов и башен.

  Моя мама стала его второй женой в 1945 году в победном месяце мае.
Родился я 21 июня 1946 года. Мог и не родиться. 1946 год был годом не менее голодным, чем годы военные. Страшные засухи обрушились на страну. Кстати, засухи были до 1949 года. Впервые досыта наесться хлеба мои родители смогли только в 1950 году.
Моя мама всю войну отработала на Челябинском тракторном заводе в цехе топливной аппаратуры. Беременная мною, она продолжала работать по 10 часов . Правда, у всех появился один выходной день в неделю. Но голод оставался страшный, и силы после невыносимых четырех военных лет кончились. Вымотанная беспредельным трудом, многолетним недоеданием, она была обессилена настолько, что к концу беременности ходила, только если держалась за стенку. Из-за ее слабости роды продолжались двое суток, стоял вопрос о нашей с ней жизни, о ее жизни, о моей жизни. Только с помощью акушеров и появился на свет я. Отец всю оставшуюся жизнь проработал сварщиком. Ежедневно на заводе он получал поллитра молока - компенсация за вредные условия работы (был такой закон в СССР). Он не выпивал это молоко. Каждый день он отдавал его маме. Он отдавал это молоко, пока она ходила беременная. Он отдавал это молоко ей, когда она кормила меня. Через два года после меня родился мой брат, Виктор. Этим молоком он спас жизнь и ей, и мне, и брату.

  Вот дом, где я вырос. Где жил с четвертого года своей жизни. Дом, построенный моим отцом и моей мамой. Отец родился в деревне.  У него, трижды умиравшего от голода, была мечта - собственное хозяйство, с огородом, скотинкой, печкой, сараем, выгоном. Мама тоже выросла в селе. Ей к работе на земле было не привыкать.
Году в 1949 отец оформил кредит на строительство дома. Сумма кредита десять тысяч рублей была огромной по тем временам. И вообще те времена - не эти, когда кредит есть у каждого.
Получить кредит в то время было нереально обычному человеку. Но ЧТЗ работал, приезжие из тракторных заводов Харькова, Сталинграда, Ленинграда, да и других заводов и городов, отъезжали на свою родину. Танкоград, как и вся страна, остро нуждался в кадрах. Кончилась война, но не кончилось военное время. Опытные работники ценились на вес золота. Надо было закреплять кадры за предприятием.
Работы было невпроворот. Но уже уменьшили рабочий день. Уже один день в неделю стал выходным. Стали получать отпуска. Надо было налаживать нормальную жизнь. Директор завода, Исаак Моисеевич Зальцман, одновременно и министр танковой промышленности военных лет, многоопытный и умный, поддержал людей. Вокруг завода стали строиться поселки. Поселки, в отличие от довоенных и военных лет, строились по планам. Так появился и наш Плановый поселок ЧТЗ. Кредит возвращали двенадцать лет.После каждой получки отец и мама садились за стол, планировали, куда и сколько денег потратить, и тысячу раз говорилось: - Как было бы все хорошо, если бы не этот кредит. - Но был дом, построенный благодаря кредиту. Был участок земли. Был огород. Росли яблони, вишни, малина... . Зимой была горка-ледянка и ледяной пятачок перед воротами. Были соседи, родственники, друзья. Это была наша жизнь.

Вот он стоит родной домик на углу улицы Мечникова и переулка Конвейерного. Улицы на север-юг, переулки на восток-запад. Переулки назывались именами цехов или служб: Паросиловой, Слаботочный ...
Зоной обитания дошколят был переулок Конвейерной от Улицы Мечникова до улицы Бульварной. Бульварная улица широкая. По ней ходили танки от заводских ворот до полигона на окраине поселка. Услышав громыхание танка, бежали на Бульварную. Если успеть, можно помахать водителям, получить ответ от испытателя в люке башни. Так же, ревя моторами, лязгая гусеницами, неслись артиллерийские тягачи. На тягачах осенью в сезон уборки с полей ежедневно то одним соседям, то другим привозили мешки с  картофелем. Кузов в тягаче меньше и выше, чем в грузовике, но накладывали мешки туда высоченной пирамидой и даже скинуть мешок с самого верха было задачей для цирка. То на одну, то на другую улицу подкатывали, сотрясая землю, боевые машины. Из высоких кабин спрыгивали мужички и начинали скидывать мешки из кузова с нарощенными бортами у ворот счастливых хозяев. Не всегда хозяева были счастливы.
Между ними случались конфликты из-за границ принадлежащих им участков. Агрессивный сосед Волков перенес забор на полметра вглубь рязановского огорода. Рязанов начал выталкивать забор обратно. Выбежавший на крыльцо Волков выстрелил из ружья. Волков сел на пять лет. Рязанова спасли от немедленной смерти, но через два года он умер от последствий. Наш сосед, Кокшаров попытался подвинуться на полметра в нашу сторону. Отец с дядькой вернули забор обратно. Обошлось без жертв, одной руганью. Во избежание рецидива спорный угол отец заполнил старыми досками. Этот период запомнился вообще диким случаем. Еще один сосед Мелентьев убил топором свою дочь-пятиклассницу, но жену не догнал. Был отправлен в психушку.

 В детских воспоминаниях смутно вижу разрытую землю, кучи песка, шлака, ферропыли, штабеля бревен и досок. После заводской смены отец и мама строили дом. Соседи кооперировались, то на одном доме, то на другом работали бригадой на заливке стен, разгрузке грузовиков, опускали бетонные кольца в колодец, втаскивали доски, шифер, железо на крыши. Летом из деревни приезжали помогать мамины братья-подростки. Наши бревна были любимым местом игры. На нижние огромные стволы я забирался с трудом и не с первого раза. Брата приходилось затаскивать наверх и снимать после игры. В куче песка копали пещеры, ходы, строили дороги, лепили дома. Добывали из песка глину. Знакомились с соседскими пацанами.
  Осенью 1950 года дом стоял. И хотя закрыта была только половина пола, родня праздновала новоселье. Мы с братом в это время осваивали подпольное пространство вокруг русской печки, стоявшей в центре дома. В 1951 году к нам переехала бабушка с младшим сыном, моим дядькой. Дядька Михаил учился в техникуме, дядька Василий жил в общежитии, дядька Александр женился и жил в доме жены. В сарае поселились бабушкина корова и три козы. На двор накидали огромный стог сена. Наша небогатая семья была опорой еще более небогатого клана маминой родни. Отец не отказывал в помощи, в жилье и питании. В последующие годы уже следующее поколение родни, мои двоюродные братья и сестры обживали город через наш дом. Пережившая всех тетя Мария и сегодня говорит об отце:
 - Василий - это был золотой человек. Сколько нам добра сделал. Сколько помощи нам оказал. Святой был человек.
 
Мальцами садились мы с братом в конце летнего дня и во все глаза смотрели на юг вдоль своей улицы. Ждали отца. Вот он появляется из-за угла. Устало идет после смены домой. Срываемся с места и бежим навстречу. Долго бежим. Я прибегаю первый. Отец раскидывает руки, ловит меня и бросает высоко в небо. Кричу от радости и страха, взлетая над его головой. Вот и братишка подбегает, получает свою порцию полетов. Схватив отца за его большую руку, каждый с своей стороны, идем к дому. Как сильна и надежна была эта рука.
 А в начале летнего дня выскакиваю из постели, на крыльцо, ослепленный нестерпимо блистающим горячим солнцем, бегу босиком в переулок на подъем на восток. Бегу долго, потому что ноги короткие, еще не выросли. За воротами соседей Спиридоновых яростно лаял и бросался на ворота страшный черный пес Каквас. А пес Егоровых по кличке Боцман провожает меня помахиванием хвоста. Наконец, вот она цель: куча свежего песка у ворот соседей, родителей Вовки Долгова. Подбегают и подходят остальные: сам Вовка, Колька Егоров, Валька Жуков, брат Витька. И из песка строится целый мир с дорогами, пещерами и дворцами.
 По этому же переулку на восток десять лет ходил в свою родную 53-ю школу и обратно. И примерно на шестом году и после каждый день задавался вопросом: почему так долго тянется время? Неужели никогда не кончатся эти бесконечные десять школьных лет? Направо по улице жили мои лучшие друзья. Сначала это был Ленька Черников. Потом Юрка Баландин. Все выходные проводили вместе, и путь к ним был на север. На запад по переулку лежал другой путь: в Челябинский политех, в центр города на площадь Революции или в Ленинский район, где жила будущая жена, и куда тянула непреодолимая любовь.

 А первые годы жизни в своем доме были небогатыми. Молоко, получаемое отцом за вредный труд,  часто доставалось нам, двум мальцам. И как вкусно было оно с краюхой хлеба на ужин. Утром в полусне часто слышал я: - Лиза, где бутылка? Это отец уносил пустую бутылку на завод, чтоб после работы принести другую, полную молока.
 Мама смеялась: Ешьте гостинчик от зайца. Мы не понимали, причем тут зайчик? Гостинчик-то от отца. Оказалось, мама со своими братьями и сестрой тоже получала такие гостинчики от бабушки и деда, вернувшихся с дальнего личного покоса или колхозных работ.
  Участок земли нашего домохозяйства был всего шесть соток. Нам малышам он казался велик. Но было в нем тесно нашим предкам от земли. Надо было садить огород, держать скотину. Поэтому, площадью дорожили. Особенно, когда к нам из деревни перебралась бабушка с коровой, козами и сеном.
 
 Сделав для себя бак для полива огорода, отец решил поднять его на крышу железного гаража. Крыша была двухскатной. Отца это не остановило. Он сварил подставку из металлического уголка по профилю крыши. Отец и трое дядьев затащили бак на крышу. Помню, сколько радости получили, купаясь в баке летом, поглядывая из воды сверху на ближние поселковые окрестности. Там, в пустующем иногда баке заседал наш с друзьями штаб. Там позже я организовал обсерваторию на базе собранного мной телескопа.
 
     Утром, собираясь на работу отец не нашел один ботинок. Немного пошуровав в углах, в одном ботинке, вторая нога босиком, он понесся на завод. Одно опоздание на работу каралось уголовно. Три года тюрьмы было гарантировано.
    Каждая получка на заводе сопровождалась некой процедурой. Сначала в парикмахерскую. В длинном бараке в начале поселка Буденновка, примыкающем к нашему Плановому, две комнаты были отведены под это заведение.
Боковой выход, непривычный для бараков (привычны два на торцах), венчала незатейливая вывеска. Царили в заведении два невысоких, лысоватых еврея. Быстро и мастерски они стригли, брили, вели с клиентами приятные разговоры. Отец очень уважал этих людей.
     Вторым пунктом маршрута был киоск, стоявший в начале нашей улицы. Киоск, как киоск. Немудреный ассортимент: консервы, селедка, масло подсолнечное. Главным было то, что там наливали водку в стопочки. Порция сто грамм плюс бутерброд.
     Еще купить баночку крабовых консервов и два мороженых нам с братом, изредка три, еще и маме . Теперь можно и домой. Веселый, пахнущий одеколоном, с блеском в глазах возвращался отец с получкой домой.
  Раз, примерно, в три года ездил по путевке в санаторий.
 Испытания новой техники. Опасался много рассказывать. Но иногда не мог удержаться. Так, получив крупную премию проговорился, как переделывали ходовую часть танка на воздушной подушке, который все время переворачивался на болоте. Неделю работали на в полевых условиях на танкодроме по двадцать часов в день, сделав работу, на которую конструкторы просили месяц в цехе. Трудовая книжка отца исписана благодарностями, вынесенными приказом директора завода за выполнение спецзаданий. Две медали За доблестный труд и За Победу в Великой Отечественной войне дополняются пачкой грамот от наркома танковой промышленности, от обкома партии области, победителю соцсоревнования комиссариата, грамоты заводского и городского масштаба.
В короткие периоды свободного времени техническая мысль захватывала отца. Парник с паровым котлом, удочка-самолов, упомянутый бак с системой полива -его рук дело.

Году в 1960 в конце дня мы ждали отца с поселкового собрания. Он зашел во двор с потемневшим лицом. Вошел в дом, сунулся в буфет, налил себе водки, молча выпил. - Ну что?- тихим голосом спросила мама. Отец выматерился раз, потом еще и еще. Мы обомлели. Наконец, он смог говорить;
  - Сносят нас.
  - Как сносят?
  - Дом наш сносят.
  - Наш дом?
  - Здесь будут строить многоэтажки.
 Он ушел в свою часть дома за печку, немного погодя туда ушла мама. Они вполголоса разговаривали там. Потом она объяснила все мне и брату. По градостроительному плану наш район застраивался большими домами. Наш поселок попадал под снос. - А где же мы будем жить? Когда нас снесут? - взволнованно спросил брат.
  - Не бойся, еще не скоро, - улыбнулась мама.
  Сносить первые дома в поселке начали только через десять лет. Девятиэтажки обступили нашу улицу с двух сторон. И хотя до нашего дома от них было еще далеко, стало видно как будто в испуге уменьшился в размерах, съежился наш нетронутый островок поселка. Дома стали ниже и многоэтажки в отдалении нависали и глядели свысока.
  Прошли годы. Я женился, переехал к новым родственникам. Сбылась мечта о комфортной жизни в трехкомнатной квартире, теплом туалете, не продуваемом ветрами и морозами, о молодой жене под боком. И опять не без трещин была новая жизнь. Как много, много позже узнал, у моей молодой жены не было любви ко мне. Просто они с мамой решили, что выйти замуж в восемнадцать лет за без пяти минут инженера вовсе неплохо. И после ссор трижды возвращался я в свой родной дом. И отец угощал меня своим фирменным блюдом: яичной глазуньей, перемешанной вилкой после снятия сковороды с огня, и требовал от меня вернуться в новую семью. Потом приезжала с извинениями жена и я возвращался в новую жизнь. Родился сын. Жена работала на полставки два раза в неделю. С двухлетним пацаном по очереди сидели теща и мама, тесть. Дошла очередь и до отца. Он приехал в нашу квартиру на пятом этаже около металлобазы - полтора часа автобусом, троллейбусом в один конец. Отработавшая жена вернулась домой раньше меня и вечером с возмущением высказала мне претензии к отцу. Она застала деда с внуком увлеченно играющими на полу рассыпанным рисом из нашего продкомплекта, что ей категорически не понравилось. И вот из-за этого выступила она, похоже, по полной программе. Досталось сыну
(полуторагодовалому ребенку). Досталось, видимо, и отцу. Я отнесся к истории спокойно, что ее тоже не устроило. Но главное ждало меня в родительском доме. Приехав к нему по какому-то делу, я получил скандал с требованием перестать издеваться над маленьким сыном. Отец был нетрезв, поэтому, распалясь, он попытался вылить мне на голову помои из ведра. Он меня напугал, и я ударил его. Такое было однажды в жизни, и нет мне прощения до конца. 
 
 Мама развелась с отцом, получила комнату, тоже покинула дом. Брат переселился к молодой (старше его на семь лет) жене. Отец какое-то время жил один. Будучи пенсионером, продолжал работать. Иногда, летом брал большой отпуск. И снова возвращался в родной цех. Потом он ушел из жизни. Прошло еще сорок лет. Ушли из жизни мама, потом брат. Скоро придет и мой черед.

  А наш родной дом, как стоял, так и стоит. Давно в нем живут новые хозяева. Но мало что изменилось в его облике. Такой родной, такой старенький и крепкий, потемневший и упорный, он стоит и стоит, вопреки планам людей и времени. И наверняка помнит своего создателя.

Тяжелый труд, многолетние заботы о семье, постоянное напряжение подорвали здоровье отца, сказались на психике. Возможно, мама была недостаточно чутка и заботлива к нему. Ее жизнь тоже не сахар, и характер сложился под стать. И в дальнейшем, отношения в семье сложились тяжелые.
Отец был старше мамы на 10 лет. Видимо, это для него было некомфортным, важным и негативным фактором. Он начал ревновать маму. Он начал выслеживать ее. Она устроилась на работу сразу после новоселья. Работала продавцом. Сначала в киоске на Тракторозаводском рынке, потом в магазине номер 7 Тракторозаводского района.
  По маминым рассказам, отец закатывал скандал после каждого покупателя мужского пола, увиденного им у прилавка. Вспоминаю, как однажды мы с братом стояли за углом и ели мороженое, пока отец ходил на разведку в магазин. Было мне лет шесть. Вернувшись, отец стоял с нами, наблюдая, как мама закрывала дверь своего полуподвала, гремя замками, накидными засовами и, смеясь, говорила что-то мужичку, наблюдавшему за процедурой. Закончив закрывать, она пошла в нашу сторону, мужичок развернувшись пошел в основное помещение магазина.
  - Этот твой любовник? - закричал отец, когда мама наткнулась на нас и заулыбалась радостно.
  - Окстись. Это ночной сторож. Он всегда смотрит, как закрыта дверь. Это его работа.
  - О чем это вы смеялись? 
И разгорелся скандал. Отец кричал. Мама плакала и спешила увести нас домой, чтобы не позориться на людях.
  С тех пор (а может и раньше) скандалы стали частыми, и особенно жестокими, если отец приходил нетрезвым. Пьяницей он никогда не был и в других вопросах и делах был здравомысл и рассудителен. Жизнь семьи и так не очень большого достатка стала тяжкой в скандальной атмосфере. С годами это привело к отчуждению от отца мамы и меня, как ее главного защитника. У брата такого отчуждения не было. И я благодарен ему за это.

Восемь лет мне было, когда впервые поехал я в пионерлагерь. В один из выходных дней приехал отец. Смущенный, не очень уверенный, вызвал меня. Мы сидели за забором. Вдали один за другим шли поезда. Я ел конфеты, мы много разговаривали. В последний раз он пришел ко мне в дорожную хирургическую больницу. Ситуация повторилась. Только без конфет, но с жареными куриными окорочками. Это был 1977 год и мне было 31 год, предстояла операция. Я ее перенес. А отца не стало на следующий год.

В июне жена сказала: - Звонили из больницы, приглашают к лечащему твоего отца врачу. Больше говорить мне ничего не требовалось. Сердце сжало, стеснило дыхание. И хотя я готов был к самому худшему, надежда где-то еще слабо жила.   У отца не работал желудок. Два года жаловался он, что еда трудно проходит пищевод. Как ни уговаривали его, к врачам не шел. Он сильно похудел и ослаб. Наконец, скорая увезла его в больницу.
  И вот теперь нас вызвал врач-хирург. Рак пищевода. Шансов мало, но они есть. Без операции шансов нет вообще.
  Операцию сделали. Отец ожил. Стал есть, поправился в весе. Мы с братом благодарили судьбу и врачей. Но рак вернулся и стал пожирать отца с новой силой. И была наша с ним последняя встреча в начале ноября 1978 года.
  Он лежал передо мной, одетый, под зимним одеялом. В ногах дополнительно брошено сверху еще одеяло. Одетая на голову зимняя шапка не гармонировала с подушкой. Его зимняя шапка была велика для маленькой иссохшей головы и завязки были стянуты под подбородком. Мы поговорили. Утешали и обманывали друг друга. Потом отец рассказывал о своей родине на Орловщине, детстве, своем отце, своей маме.
 - Моя мать звала меня в детстве Васятка. Домой, Васятка. Осторожно, Васятка. Туда нельзя, Васятка. Васятка, - нежно и задумчиво протянул он. Слезы мелькнули в углах глаз и покатились в шапку.
  Утром следующего дня позвонила мама. Отец скончался. Я примчался в наш дом. Днем разразилась страшная гроза. Мела снежная метель, молнии били в поселок, гром оглушал. Что хотела сказать природа в этот момент?

 На отцовском радиоприемнике я нашел надпись: Хомякову Василию Андреевичу за 45-летний труд на опытном производстве ЧТЗ. Я не знаю ни одного человека, который проработал бы 45 лет на одном производстве. Жизнь отданная семье и труду. Жизнь в одном ритме со всей страной. Жизнь одного из рядовых побед в войне и мире.