немножечко о сексе дождь

                Встань, сбрось сон!
                (Не смотри, не надо).
                Сон не жизнь!
                (Снилось, и забыл).
                Сон, как мох.
                (В древних колоннадах)
                Жил-был я.
                Помнится, что – жил!

Максим удалялся, и песня затихла вдали. Старик со своими недетскими страхами и чувством глубокой потери остался сидеть на скамейке, уставившись невидящим взглядом на вышитую серебряной гладью воду пруда. Он так хотел умереть сейчас! И чувствовал, что может это сделать, он даже понял, что вот-вот душа оторвется и покинет ненавистную, изношенную оболочку, старую тюрьму плоти, в которой томилась его молодая душа, но последним усилием воли вернулся на землю.
Есть еще долги! Его преданная собака, его верная подруга – долматинка Бонни, останется одна. Ненужная никому на всем белом свете – ведь она так же стара, как и сам хозяин. Он просто обязан побеспокоиться о её судьбе, ведь предав её сейчас, он обречет на мучительную смерть единственное, может быть после матери и отца, существо, кто любил его всегда преданно и верно.
- Ну что, лопоухий мой дружок? Плохо быть старым,– тяжело вздохнул старик, - никому мы с тобой не нужны.
    
               

                Глава 6

Самолет поднялся в безоблачное голубое небо. Максим бросил последний взгляд на город, где прошло его детство и юность. И куда он теперь вернется не скоро, если вообще вернется.
По проходу салона шла изящная, похожая на японочку и, одновременно, на маленькую обезьянку, стюардесса. Она  словно кого-то выискивала среди пассажиров своими черными, слегка раскосыми глазами и, увидев Максима, улыбнулась ему призывной улыбкой. Он понял, что хищник вышел на охоту, усмехнулся и поманил её. Девушка склонилась над его креслом. Неожиданно Максим почувствовал запомнившийся ему запах; от бортпроводницы пахло теми же самыми духами, что и от Кати. Причудливый букет из ландышей, фиалок и ещё чего-то неведомого ему, но волнующего мужскую кровь.
- Как называется ваш парфюм? – Поинтересовался Максим.
Девушка смутилась. Видимо, им запрещалось пользоваться пахучими веществами, дабы не раздражать носы капризных пассажиров, а она нарушила запрет, использовав буквально эфемерное количество духов и вот попалась! Но увидев, что мужчина смотрит на неё приветливо и совсем не угрожающе, шепнула: «Мисс Диор».
В гостинице ему показалось, что он справился с внезапно вспыхнувшей влюбленностью, и вот сейчас, чувство потери, самой большой, невосполнимой потери, принес нежный, едва уловимый запах. Флюиды, в общем-то, не модных духов. Неужели, действительно, запахи способны переносить нас в прошлое, воскрешая забытые чувства?
Черноволосая фарфоровая куколка принесла ему выпивку и он, отхлебывая из стакана виски со льдом - отвратительный  шотландский самогон, к которому он так и не привык по-настоящему, если говорить честно, стал листать журналы, но в скорости задремал, выбросив из своей головы соблазнительную москвичку.
Но выбросить её из своего сердца он так и не смог!


         Возвращение в последнее московское лето
 
То лето он провел на даче в подмосковном поселке «Заветы Ильича». Государственная дача, предоставленная деду от щедрот  благодарного Отечества, была довольно большая: четыре комнаты, они сходились все в центре дома у горячей печки-голландки, две террасы, мансарда, которую забрал себе подросший Максим. Над домом возвышалась плакучая береза в три ствола, а под окнами цвели розы – алая и белая, и  вели постоянную  междуусобную войну по захвату новых территорий.
Дачу эту до деда занимал крупнейший чин КГБ. Он распорядился высадить на участке самые великолепные цветы: невероятной красоты розовые, синие и фиолетовые свечи  дельфиниумов высотой в человеческий рост, и название у них было подходящее – «Тихоокеанские гиганты», они вызывали восторг своей нездешней красотой. Пышные, разнообразной окраски пионы, расползшиеся по всему участку причудливые ирисы всех размеров и цветов, и многие другие неведомые простым смертным ботанические чудеса.   
При дедушке за всеми этими цветами никто уже не ухаживал, они цвели сами по себе, безразличные к заботе человека, только слегка измельчали.  Розы - белая и алая цвели  с июня до глубокой осени, букеты из них украшали собой все помещения дачи, и в воздухе постоянно витал их дурманящий, плотский аромат.
Считалось, что это лето Максим потратит на изучение английского, дабы поступить в следующем году в престижное и недосягаемое для простых смертных МГИМО. Он буквально погрузился в язык – в комнате под крышей постоянно звучали незабвенные Битлы, поднимался к небу розовый дымок – Пинк Флойд, с грохотом катились ревущие камни – Роллинг Стоун, и прочая, прочая, прочая…
Однако пока английский закладывался в подсознание, голова мальчика была занята совершенно другим – нечистыми юношескими мечтами о молодой соседке.  Через дорогу напротив их дома, небольшую дачку занимала семья – муж, жена, четырехлетний ребенок. Каждое утро муж, в скрипящей накрахмаленной рубашке, садился за руль новеньких жигулей и отчаливал на работу. А работал он, как узнал Максим, чуть ли не замдиректора популярного Сорокового гастронома, что находится напротив  входа в главное здание КГБ. И частенько возвращаясь вечером с шумной компанией, муженек жарил на воздухе шашлыки и осетрину на вертеле, и божественные запахи пересекали улицу и стелились по участку деда. 
Жена торгаша была предметом мечтаний и телесных терзаний нашего юного Вертера. Едва муженек отбывал на работу, как она выносила на улицу раскладушку, ставила её напротив окон Максимовой мансарды и ложилась загорать  вызывающе нагишом.
          Максим, сгорая от греховных помыслов и юношеской гиперсексуальноси, рассматривал её в отцовский бинокль. И рассмотрел во всех подробностях. Она была высокой, с узкими бедрами и широковатыми плечами, под незначительной плоской грудью сидела крупная родинка – почти  родимое пятно, но больше всего притягивал его взор главный магнит – белый крашеный бобрик над  местечком, куда он так стремился проникнуть. Когда она специально медленно поворачивалась, слегка раздвигая ноги, его бросало в пот.  Ей нравилось дразнить мальчика, и мучения его  не имели границ. Но больше всего возбуждал сам  запах самки – она душилась новомодными духами «Пуазон» и сладкий до одури  аромат ядовитыми миазмами стелился над травой, заползая и в их сад. Дед, сдвинув очки на лоб и читая газету, ворчал: - Французскими духами всё вокруг провоняла…   
Бабушка неодобрительно поджимала губы, но помалкивала. Муж шалавы, мужик общительный и простой, частенько привозил ей продукты – хороший чай, кофе, конфеты. И деликатесную рыбу – давно ушедший в отставку муж-полковник подзабыл, что существуют на земле такие прелести, как семга, осетрина, копченый угрь. Паёк деда с каждым годом становился всё скуднее. Докатились до того, что обычные копченые кильки стали деликатесом. А с соседом бабушка дружила, снабжая его грибочками, собственноручно собранными дедом  по канавам поселка  подберезовиками, подосиновиками и королями грибного супа – боровиками.  Мудрая бабушка знала, что в эпоху тотального дефицита такими знакомствами не пренебрегают!
Наконец, когда мучения Максима достигли апогея, а английский совершенно не лез в занятую эротическими видениями голову, он решился на наглую выходку – набрав в саду громадный букет роз, стал поджидать соседку у ворот её дачи. Иногда, проводив скрипящего от крахмала мужа на работу, она выходила с ребенком прошвырнуться по поселку, прикупить свежих газет и коньячка у знакомой продавщицы. Мадам любила в одиночестве приложиться к бутылочке, и постоянно находилась под газом, но всё же меру знала. Перманентно-алкогольный  кайфец слегка смягчал её неприятный  характер.
Она вышла в коротеньких, от старых джинсов просто отрезали штанины, шортах и маечке, ведя за руку удивительно тихого для своих лет ребенка. Максим, красный от смущения, как синьор-помидор, приблизился с  букетом розочек и неуклюже протянул цветы: - Это вам…
Взглянув на покрасневшего от стыда мальчика своими бесстыжими, цвета болотной воды, всёпонимающими глазами, взяла букет и поднесла его к лицу.
- Чудный запах, - сказала она, - бабушка не заругается, что ободрал розы?
- Нет.
- Бьен, - она искоса взглянула на Максима, - приходи сегодня часика в два, попьем кофейку. Ты хочешь горячего, сладкого-сладкого?.. - Развратно прошептала она.            
- Да, хочу. - Деревянными губами ответил он.
Мадам усмехнулась, отворив свою калитку, забросила букет на участок и, взяв за руку внимательно наблюдавшего за ними мальчика,  двинулась  в сторону  станции.
До двух часов оставались еще тысячи лет. Любой, самый завалященький герой из фантастических романов уже двадцать раз успел бы прочесать Вселенную из конца в конец. Максим трижды сходил в душ, потом,  мерзко похитив из бабушкиного нессесера маникюрные ножницы, аккуратно вырезал из-под мышек излишнюю растительность, еще раз побрил гладкие юношеские щеки, побрызгался дорогим папиным парфюмом, сделав невероятное усилие над возбужденными мозгами, прочитал название – Фо мен. Для мужчин, значит. Для мужиков. Для жеребцов.   
Дед, скривившись от резкого запаха одеколона, не поднимая глаз от газеты – теперь главного своего развлечения, насмешливо  поинтересовался: - Считаешь, что тебе уже пора?
           Максим понял, что для своего предка-разведчика, он девственно ясен и  прост, а все его половые терзания не остались дедом незамечанными.  Мгновенно вспотев, он снова бросился в душ и вымыл голову.
Не успело пропищать два часа пополудни, как Максим расхаживал с очередным букетом, на этот раз он решил проявить разнообразие и набрал охапку синих дельфиниумов и невинно-белых ромашек.
Напрасные старания! Калитка так и не открылась. Он метался по тихой улице битый час с позорными уликами в руках и, наконец, разозлившись на вероломство Мадам, совсем уже собрался перелезть через невысокий забор, как краем глаза заметил заворачивающий из-за угла автомобиль её мужа. Этот лысеющий толстяк почему-то приперся домой посередине рабочего дня.  Максим нырнул в свою калитку и стал наблюдать за соседним участком. Из машины будущего рогоносца вывалилась веселая и уже тепленькая компания, они тащили в дом пакеты с экзотическими фруктами, ящик шампанского и дорого грузинского вина, из багажника  торчала, нагло  ухмыляясь, морда замороженного осетра.
В ярости растоптав безвинный букет, Максим, совершенно убитый, поплелся в свою мансарду, врубил на полную мощность Тяжелый Ржавый Металл, да так, что бабуля  подняла страшный лай. Огрызнувшись на неё, он закрылся в комнатке и приник к биноклю. На лужайке перед домом дымился мангал или, как его окрестила родная бабуся – мангол. Вокруг него, звеня бокалами, отплясывали полуголые тетки, а предмет его страсти, переодетый в дорогое платье, порхает феей  вокруг гостей, виляет упругой задницей, и расточает улыбки,  сочится гостеприимством. Будь ты проклята, обманщица! 
Мальчишка, сопляк, а ты что возомнил о себе? Что она покатится к тебе в руки спелым яблочком? Распахнется вся наружу?
Максим внезапно успокоился. Она, зная наперед эффект, раздевается перед тобой, выставляет напоказ все тайное, что скрывает любая нормально воспитанная женщина. Она поиграет тобой, и, проглотит не глядя, как удав кролика. Неудачное сравнение. Кролика удав гипнотизирует, то есть смотрит пристально на жертву, а потом заглатывает.
Но ты не кролик. Не кролик ты, успокойся. У тебя есть два выхода: либо ты займешься, наконец, английским, или,  залезешь сегодня же в её окно, в тот момент, когда толстяк, её муж - смешной, лысеющий, добродушный и щедрый, отрубиться. О том, что у её гостей имеются длинные любопытные уши и зоркий глаз, Макс не думал.
Подлость, конечно, но не более  вашего вызова, Мадам.
В общем, в десять вечера, едва стали сгущаться летние сумерки, залез Максим к даме сердца в окно, в тот момент, когда вся компания прилегла отдохнуть, в смысле валялась уже в лежку. Мадам, привыкшая к необузданным попойкам своего благоверного, разума в оргии  не потеряла. Она стояла перед зеркалом почти трезвая, стирая влажным тампоном с лица остатки нарисованной красоты, и увидела в зеркале, позади себя отражение возбужденного мальчика.
- Пришел? – С легким недоумением спросила она. – Ну и наглость!
Максиму уже слышалось – «Вон!»  Но Мадам, воровато стрельнув глазками в сторону гостинной, откуда доносился храп как минимум  десяти мопсов, взяла его за руку и повела наверх.

Блюдо было сухое, жесткое, но приправы – бесподобны. Мадам билась и рвалась под ним, как пантера. И Максим сполз с нее обескураженный.
Было что или не было?  А если было, то что? Полное разочарование - вот что было. И ради этого пишутся все романы?  Стреляются  на дуэлях Пушкины?  Умирают Ромео?
Поплелся Максим, несолоно хлебавши, восвояси.
Обалденно он орогатил толстяка! Послеполуденный отдых Фавна закончился полным фиаско. Но, держитесь, Мадам, завтра он повторит попытку. Больше бури и натиска. Больше напора. Долой стыд и страх!
Новый день готовил ему новый  праздник.  Он вернется и продолжит свои игрища. Не надо было ей голой валяться под яблоней, не надо было соблазнять. Он мальчик, конечно, но и мальчики разные бывают.
Назавтра, едва отчалил с гостями накрахмаленный муж, как  Максим возник на пороге её дачи. Букетов он решил больше не дарить. Насколько он разобрался в характере тетеньки, она совершенно не интересовалась романтикой. Сидя за столом в ничего не прикрывающем, бессовестном халатике, она пила кофе. Наверное – сладкий и очень, очень горячий...
- Пойдем. - Просто сказала Элла.

Она повела его в свою спальню. Там, к удивлению Максима, пахло почти как в келье монашки - свежим жасмином и  лимоном. И весь его гонор неожиданно  пропал.
- Ну что скукожился, малыш? – Приободрила она его.
Неизведанный континент - тело женщины стелилось перед ним. Венец мечтаний! Предел желаний! Вдруг оно зашевелилось. Потек сок. Она вся наполнилась вожделенным женским медом. И прикасаясь к её телу, он вдруг испытал чувства, ради которых умирают.
Вернувшись к себе в комнату, Максим долго рассматривал свое лицо в зеркале и вспоминал, как она шептала:
- Ты – красивый, какой ты красивый мальчик!
Максиму было немного стыдно, что он такой красивый, но приятно слышать эти слова. Остаток дня он провалялся в своей мансарде на диване с книгой в руках - «Властелин колец» на английском, совершенно не соображая о чем идет  в романе речь. Мысленно он находился в  спальне дома напротив и очнулся только, когда бабушка уже раздраженным тоном прикрикнула снизу:
- Ты идешь, наконец, ужинать?
Он поднялся и, проходя мимо окна, бросил случайный взгляд на соседский домик. Спальня Мадам – главный Максимов магнит была ярко освещена и шторы не задернуты. Его взгляду предстало зрелище, заставившее его побледнеть. В кровати, на которой он недавно потерял свою драгоценную невинность, копошились два существа. Максим остолбенел. Видимо, вернувшийся с работы муж возжелал семейных ласк и взгромоздился на родную супружницу. А почему не задвинуты шторы? Неужели она специально их оставила, дабы заставить  мальчика ревновать? Ну и сука!
Спустившись на ватных ногах к столу, он взял из бабушкиных рук чашку чая и уставился в неё, видя перед собой только похабное зрелище в соседнем доме.   
- Бутерброд возьми.
Максим откусил кусочек и удивленно взглянул на хлеб.
- Что это? Семга? Откуда? – Он пожевал бутерброд. - Неужели в нашей Уче завелась такая рыба? Раньше там ловились одни только сикельдоны для кошек.
- Курдюмов презентовал. – Коротко ответил дедушка, накладывая себе посыпанную укропчиком влажно дымящуюся молодую картошечку. 
- Какой такой Курдюмов?
- Сосед. Муж твоей тайной пасии. Он работает продавцом в рыбном отделе.
Максим представил сцену в спальне и, зажав рот, выскочил из-за стола. Во дворе он осквернил цветущие кусты роз. Перед его глазами стояло непристойное зрелище – пузатый Курдюмов подмял под себя сухощавую жену…   И заныло сердце. Неужели ревность?
Вернувшись на веранду под уютный свет оранжевого абажура, Максим заглянул в буфет, где в хрустальном графинчике мирно дремал дедушкин коньяк. Он налил себе полстакана, и на глазах у изумленной бабуси, одним залпом опрокинул в себя обжигающую жидкость.   
- Не слишком тебе будет? – Поинтересовался дед.
Ночь принесла новые страдания – алкоголь пополам с дурацкой ревностью совсем его  истерзали,  и, уснув на рассвете, он проспал до обеда.   
Проснувшись, сразу же вспомнил ту гадкую сцену, и женщина показалась ему отвратительной. Он сообщил родичам, что едет в библиотеку, и сбежал в Москву. Какое счастье, что матери не было дома, а отец появлялся вечером и не слишком надоедал воспитанием.

Но город плавился от жары, промаявшись в духоте, ученье в прок  идти никак не желало, перед глазами застыла та похабная сцена в спальне, решил освежиться. Проклиная свою впечатлительность, Максим поехал в Сокольники на Путяевские пруды, но и они от изобилия купающейся публики стали грязны и омерзительны ему. Наконец, не выдержав столичной жары, он, нагруженный продуктами из того самого магазина, где Курдюмов отвешивал покупателям треску да мойву, налюбовавшись вдоволь на соперника и испытывая к рогоносцу даже какую-то брезгливую жалость, вернулся в дачный поселок.