Артек

1.
   Наша октябрятская звездочка из шести учеников второго класса собралась у меня дома. Класс был интернациональным – русские, казахи, немцы, евреи, украинцы, чуваши, мордва и даже один  испанец – Маркус, которого все звали на русский манер Мишей. И хотя по идее в звездочках должно было быть по пять человек – по количеству лучей, в нашем классе из сорока двух учеников в звездочках состояло по шесть октябрят. На это обстоятельство никто не обращал внимания. А Юра как-то сказал, что он видел разные звезды, не только пятиконечные. Значит, у нас будет – шестиконечная. Он даже нарисовал эту звезду: один треугольник острием вверх, другой, наложенный на первый, острием вниз. Получилось шесть маленьких треугольников, в которые он вписал  наши имена – Ира, Юра, Миша, Вера, Оля и Галя. Мы все дружили в школе, но иногда ходили друг к другу в гости.
   Реже всех появлялись у казашки Гали Баймурзиной. Она жила в частном доме. В семье было много детей и всякой живности – от кроликов до коровы. Когда мы вваливались толпой, хотя и небольшой, в комнатах становилось тесно. Взрослые и дети сновали по дому, и куда бы нас подруга не приводила, мы везде оказывались лишними и мешали семье заниматься важными делами. В кухне на плите стояли две большие кастрюли, в которых что-то булькало, окутанное белым густым паром, и не очень приятно пахло.
   – Обед для маленьких – поросят и телят, - серьезно поясняла Галя. – Очистки от картошки…
   Нашим редким визитам особенно радовался ее младший брат Темиркан. Ему исполнилось шесть лет. Он плохо ходил, не разговаривал, а мычал, помогая себе жестами. Галя рассказывала, что брат переболел менингитом. Зато он всегда улыбался и притаскивал со двора то маленького пушистого кролика, то веселого щенка, то желтого цыпленка, который отчаянно пищал. Он раздавал живность, и мы с удовольствием тискали зверушек, пока старшие дети не забирали и не уносили их. Однажды они позволили Юре взять с собой  маленькую черную собачку. Правда, на следующий день он вернул её обратно – родители не разрешили оставить псину в квартире.
   Галя уже в девять лет помогала семье – ходила по подъездам с бидонами и продавала молоко.
   – Кому молока! Кому молока! – кричала она низким голосом, и ее слышали на всех трех этажах нашего дома.
   Галя считала вполне нормальным делом носить наши школьные сумки после окончания занятий. Одноклассницы, выйдя за порог школы и увидев Галю, отдавали ей свои портфели, и она безропотно брала и тащила их до самого дома владелиц. И я пользовалась Галиной добротой. Мой большой портфель из настоящей кожи и двумя замками – за лето не успели купить обычный школьный и в спешном порядке взяли в магазине то, что осталось, - она носила, как будто, так и было положено. И почему-то не было стыдно – ни капельки. Вмешался мой отец, когда однажды в сильный буран пришел встретить меня из школы и увидел, как я отдаю свой портфель Гале, а сама иду налегке. Он взял у Гали обе сумки – мою и ее, пошел вперед, и по его спине я видела, что он злится. На что?.. А Галя смутилась, все норовила обогнать его, но ветер и снег (буран!) мешали ей, и она кричала ему вслед: «Давайте я понесу, мне не тяжело, я привыкла!..».
   Дома, конечно, мне попало. Оказалось, я – белоручка, что рабство отменили еще в семнадцатом году, что эксплуатировать человека не дозволено никому…
– Когда же у тебя совесть-то проснется, – укорила меня и бабушка.
   Больше Галя мой портфель не носила. Хотя другие девочки продолжали пользоваться её безотказностью.
   К Юре Вительману мы ходили на зимних каникулах, когда еще елка была не убрана, и сладости съедены не все. Его мама работала в строительном тресте и была известной в городе артисткой, выступала в местном Дворце культуры: со сцены разговаривала детскими голосами, вставляя в слова, где была буква Ш, букву Ф. Все смеялись. «Серенькая кофечка, села у окофечка», - пела она детским голосом о серой кошечке, поджидающей своих детей. Но я не любила ходить на эти концерты художественной самодеятельности строительного треста, и Юра, знаю, маминого таланта стеснялся. Когда звездочка собиралась у Вительманов, папа играл на гитаре, мама пела не своим голосом, а Юра под разными предлогами выходил из комнаты.
   Оля Вальтер жила в большой квартире. В одной из комнат посередине стоял рояль, вокруг него вдоль стен - диван, кресла и торшер. Больше всего меня потряс торшер. Два разноцветных колпачка – розовый и голубой – на длинной тонкой ножке, как сказочные колокольчики, пленили меня настолько, что, придя домой и отвечая на вопрос родителей, хорошо ли было в гостях, рассказывала только об этом светильнике. Правда, они не до конца понимали, о чем я им толкую. Потому что  слово «торшер» напрочь вылетело из головы. И я уверенно называла чудо-светильник «шарнир». Это слово я часто слышала: папа работал на заводе механиком и, видимо, нередко произносил его. Родители переглядывались, слушая мой рассказ «о розовом и голубом шарнире на длинной ножке, который, кажется, даже звенит, когда его включают», недоуменно пожимая плечами.
   Оля была единственной дочерью, семья была «богатой», как тогда говорили. Ее мама каждый год водила нас вдвоем в городскую фотографию, где пожилой длинноволосый фотограф долго усаживал нас перед объективом, заставляя то повернуть голову, то выпрямить спину, то смотреть на него… Олиной маме почему-то нравилось фотографировать нас вдвоем. Эти снимки, которые делали пять лет подряд и всегда после окончания школьного года, до сих пор хранятся в альбоме, бесстрастно констатируя наше с Олей взросление. Моя мама наряжала меня, Оля тоже была одета в красивые платья. С большими белыми бантами на голове мы были чем-то неуловимо похожи. Я кокетливо смотрела на фотографа, Оля – напряженно, растянув губы, пытаясь изобразить радость.
   – Оля, посмотри, как Ирочка хорошо получилась, а ты опять вымучиваешь улыбку, – каждый раз говорила Олина мама.
   Она мне очень нравилась – Олина мама. Я хотела быть похожей на нее, когда вырасту: как она, ходить в черных узких брючках, с «конским хвостом» на голове и в темных очках.
   В четырнадцать лет мы фотографировались без бантов и без кос: подстриглись обе в один день, у одного парикмахера - сначала я, за мной Оля. На этом снимке мы сидим без улыбок, твердо сжав губы и нахмурив брови. Заранее договорились, что в момент съемки примем именно такое выражение лиц. Мы сами получили фотографии, которые не понравились обеим мамам, когда они их увидели. Но мы с подругой почему-то были довольны. Может тем, что впервые приняв собственное решение, мы никому не позволили изменить его?..
   Я долго не любила смотреть на этот снимок. И не потому, что мы на нем выглядели некрасиво. Неожиданно заметила, что из хмурой  и неуклюжей Оли проявляется необыкновенная красавица. А я – прежде хорошенькая и веселая девочка – становилась угрюмой девицей с растерянным взглядом.
   Вера Сагайдак водила нас на пирожки. Стряпал их ее дедушка. Мамы и папы у Веры не было, жила она с бабушкой и дедушкой. Дедушка умел делать все – даже белые воротнички и манжеты пришивал внучке на школьное форменное платье. Верины родители смотрели на нас с увеличенной фотографии, вставленной в черную рамку. На фото их глаза, губы, брови были подкрашены, видимо, на взгляд художника, это придавало лицам больше жизни. Но мне снимок казался снятым с кладбищенского памятника, и я старалась его не замечать. Вера рассказывала, что родители-геологи погибли в Сибири, когда искали золото. Бабушка, видимо, так и не оправилась от горя. Она часто сидела у окна на высоком стуле, обложенная подушками и, оборачиваясь в нашу сторону, тихо говорила: «Мои дорохии диточки, милии диточки, исти хотити, пити хотити, вам ни холодно …». И так – каждые пять минут.
   Миша - моя первая любовью. Когда он позвал нас на день рождения, я плохо спала ночь, раздумывая, что бы такое подарить ему, чтобы он запомнил меня на всю жизнь, чтобы не такое как у всех – книги, карандаши, конфеты, а что-то незабываемое и неповторимое. И придумала. Белая балерина – статуэтка из белорозового мрамора, которую моей маме подарили ее родители в честь окончания школы. Это, пожалуй, была единственная ценная вещь в нашем доме, которую я и решила преподнести Мише.
   Я не видела, когда его родители вернули балерину. Только спустя несколько месяцев заметила ее на другом месте. Выяснить обстоятельства возврата подарка не успела: Миша с семьей переехал в другой город.

2.
   И вот мы рисуем шестиконечную звезду. В середине фигуры Юра изобразил кудрявого ребенка – нашего вождя Ленина пятилетним мальчиком. Почти такого же, какой был на пятиконечной звезде. Мы знаем о его возрасте - об этом рассказала пионервожатая, принимая в октябрята и прикалывая каждому на грудь металлический значок. В Юриной звезде я, как командир, расположилась в верхнем треугольнике – ярко-красном, остальные треугольники Юра нарисовал, не нажимая на карандаш.
   Рисуем звезду - готовимся к празднику Великой Октябрьской социалистической революции. Вернее, к ее годовщине – 45 лет. Каждое звено должно представить свою программу на концерте, который состоится в классе. Юра предлагает спеть всем вместе «Вихри враждебные веют над нами…». Вера Сагайдак говорит, что можно на разных языках по очереди исполнить один куплет этой песни. Нам известно, что мы все шестеро - разных национальностей, и воспринимаем этот факт без всяких эмоций, как само собой разумеющееся. Я не обижаюсь, когда Вера назовет меня в шутку «кацапкой», а Юра не обижается на «жида», Галя была «чучмечкой» и «ахмедкой», а Оля Вальтер почему-то «колбасницей». Однажды Юра все-таки обиделся. Вера в очередной раз затянула: «Юра - жид, жид, жид, по веревочке бежит…». Продолжить она не успела, потому что Юра перебил ее своей песней: «Мало сало, мало сало, Верке сало не хватало…».
   Но это был единственный случай «межнациональной розни».
   Только Миша не имел шутливого прозвища, волнуя девчоночьи сердца оливковостью своей кожи и черными блестящими глазами.
   ...Наша звезда готова, дети разошлись по домам, остался только Юра. Мама позвала нас за стол выпить чаю с бутербродами. Мы пили чай, рассказывая маме, как будем выступать звездочкой на годовщине самого великого праздника самой великой революции. Как выйдем с большой шестиконечной звездой и споем «Вихри враждебные веют над нами» на разных языках – по очереди: на русском, немецком, украинском, казахском, еврейском и испанском.
   - Если все уже покушали, можно мне взять еще один кусочек колбаски? – спросил Юра.
   –  Конечно, Юра, бери, –  ответила мама обычным голосом, но на ее улыбающемся лице я увидела недоумение, растерянность и, казалось, страх: она рассматривала нашу красную шестиконечную звезду с кудрявым мальчиком в середине.
   –  А правда, что ваша Ира летом отдыхала в Артеке? – вдруг спросил Юра, вытирая салфеткой масляные пальцы.
   Вот предатель! Я только ему об этом рассказала, предупредив, что это – секрет! Он спросил тогда – почему? А я ответила: чтобы другие дети не расстраивались, что я там была, а они нет. Ведь Артек – мечта всех детей нашей страны, октябрят, пионеров и комсомольцев.
   Однако дело обстояло совсем по-другому. Путевкой в Артек наградили нашего соседа, старшеклассника Сашу Мамыкина: за отличные успехи в учебе и большую общественную работу. Саша с друзьями организовал шефство над участниками Гражданской войны, красными командирами. Из Артека он привез мне подарок - железную коробочку из-под зубного порошка. На ней пионер с горном в руке, с гордо поднятой головой смотрел на заснеженные горные горы вершины. Саша сложил в эту коробку морские камешки, которые он собрал на пляже. Он рассказывал, как хорошо было в Артеке, как много друзей он приобрел: из Армении, Молдавии, Узбекистана - из всех пятнадцати Советских республик. Как они ходили в походы, играли в спортивные игры, плавали и загорали на море, лучше которого нет во всем мире.
   Все эти рассказы, только от своего имени, я и пересказала Юре. Ведь это я ходила по морскому пляжу и собирала камни в синюю коробку от зубного порошка, который закончился так быстро, потому что я не ленилась и чистила зубы три раза в день! Это я делала со всеми зарядку под музыку. Занимала свое место в столовой с видом на кипарисовую рощу. Сидела у костра и пекла картошку в золе, ездила на морскую прогулку, учила корейского мальчика Кима петь песню «Там, вдали за рекой...» и на вопрос «Из какой ты дружины?», гордо отвечала – из «Морской»!
   …И вот  Юра  проболтался! И кому?! Маме!!!
   –  В Артеке? – переспросила мама. Ее лицо еще продолжало странно улыбаться, но улыбка уже соскальзывала с ее рта, повисла на нижней губе и вдруг исчезла. Она внимательно смотрела на меня – красную от стыда и ужаса, готовую провалиться прямо сейчас и навсегда.
   - О, Артек! Его действительно стоит увидеть! – заговорила мама.
   Она рассказала, что Артек предназначался для оздоровления бойцов Красной Армии, но в  нем лечились и дети, которые порой на равных с красноармейцами боролись за Советскую власть. Что Артек расположен на Черном море, где всегда тепло, много солнца и винограда, и в нем все создано для  счастья детей! Но многим остается только мечтать об этом, потому что детей много, а Артек такой – один…
   Мамин взгляд  снова упал на нашу звезду. Она вдруг замолчала, на минуту задумалась, наморщив лоб.
   – Вот, что, ребята, – сказал она. – Такие вещи сходу не делаются. До выступления еще есть время. Идея с песней мне нравится, а вот шестиконечная звезда… Я думаю, не случайно наша советская звезда пятиконечная. Надо подумать…
   Утром мы показали нашу звезду учительнице. Она заметно побледнела и спросила, обращаясь к Юре:
   – Кто тебя этому научил, Вительман?
   Юра стал красным и молчал.
   – Это мы все вместе придумали, – затараторила я. – Потому что нас шестеро, а в октябрятской звездочке пять лучей, и наши имена не помещаются, кого-то надо вычеркивать или добавлять лучи…
   Мария Васильевна подняла руку, останавливая меня.
   - Вительман, завтра – родители в школу. И твои тоже.
   Она показала на меня пальцем, потом свернула рисунок в трубочку и положила его к себе в большую сумку.
   Наших родителей в школу вызывали впервые. Учились мы хорошо, за поведение в каждой четверти выходило «отлично», поэтому никаких волнений по поводу вызова родителей я не испытывала. Дома сказала, что в школу вызывают из-за подготовки к празднованию юбилея революции.

3.
   На другой день вечером после ужина папа включил приемник, и вся наша небольшая семья расселась по своим местам – слушать радиопостановку. Но вместо нее диктор начал рассказывать о Кубе, которую хотят подчинить себе американские капиталисты, чтобы гордые кубинцы стали работать на них, нищая и умирая от голода. Советский Союз решил помочь братскому народу и отправил ракеты, чтобы Куба смогла защитить свои границы и спокойно строить счастливое будущее. Американцам не понравилось, что наша страна помогает кубинцам.
   – Неужели война? – охнула бабушка.
   Мама оторвалась от пяльцев, прижала ладони к пылающим щекам и качала головой: нет, нет…
   Моя младшая сестра перестала играть с куклами и серьезно смотрела на родителей.
   – Ну, что за народ, эти американцы, что за страна! – возмущался папа и ходил по комнате туда-сюда. – То свои самолеты-разведчики посылают к нам, то теперь на Кубу полезли! Мало им, что мы сбили их летчика-шпиона Пауэрса, космос завоевали, а они все спорят, кто сильнее!
   Мы сидели притихшие, продолжая слушать про наши ракеты и корабли, плывущие к дальним берегам, про американцев, поставивших мир на грань войны. Голос диктора, хотя и был спокоен, но его интонация настораживала: в нем явно слышалась угроза.
   – Вот что, Ирина, – строго сказал папа. – Сегодня в школе мы обсуждали вашу идею с шестиконечной звездой. Это плохая идея. Наша советская красная звезда – всегда пятиконечная.
   Он четко, как на лекции, рассказал, что пять лучей – это пять континентов нашей планеты, где коммунисты в скором времени с помощью СССР свергнут богатеев и установят свою рабоче-крестьянскую власть. И тогда наступит мировая революция, люди избавятся от угнетателей и заживут мирно и счастливо. Не будет войн, голода и неравенства. Все дети будут учиться, а в свободное время заниматься любимым делом.
   – Пятиконечная красная звезда – это символ нашей коммунистической партии, нашей великой страны, самой большой и свободной во всем мире, - продолжал папа. -  И других символов у нас нет и не будет никогда.
   Нас с сестрой отправили спать, и я долго ворочалась, сначала думая о пятиконечной звезде: как мы теперь будем размещать шесть своих имен на пяти лучах.
   Потом размышляла, как здорово жить в Советском Союзе: мы спокойно ходим по улицам, и нас никто не избивает, как негров в Америке, только потому, что они чернокожие, и никто не прячется за углом с ножиком в кармане, стремясь отобрать деньги или часы у прохожих.
   Мои «знакомые» американцы были нехорошими людьми.
   Мистер Твистер, не любивший «цветного народа» – «негров, малайцев и прочего сброда», вызывал недоумение и неприязнь.
   До слез было жалко дядю Тома, и я старалась не смотреть на картинку в книжке, где работорговец Легри избивает его – старого седого человека! – ногами.
   И книга Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна» не добавляла любви к  американцам. Здесь тоже страдал  негр  – Джим, которого хотела продать белая хозяйка.
   Как мне повезло, что я родилась в Советском Союзе!
   Я даже немного всплакнула от счастья и гордости.
   Конечно, наша звезда пятиконечная!
   Мои размышления прервала мама: она вошла в комнату, села на кровать, заговорила шёпотом, но я все равно услышала недовольство в ее голосе.
   – Ты хоть понимаешь, что натворила с этим Артеком?! Ты наврала! В Артек попадают только особенные дети: они не только хорошо учатся, но и занимаются общественной работой. Работой, понимаешь? Ты что – особенная?
  – Я тоже занимаюсь общественной работой. Мне поручено всему классу руки на чистоту проверять.
   – Ирина! Эти дети занимаются серьезным делом: они спасают утопающих, тушат пожары, или, как Саша, шефствуют с друзьями над героями Гражданской войны. Они заготавливают дрова, расчищают снег, носят воду, ходят в магазин за продуктами для постаревших героев. О них в газете городской писали, а потом даже из области приезжали, фотографировали.
   – Мам, а может героев надо переселить в хорошие квартиры? Чтобы и тепло, и вода была?
   Мама покачала головой:
   – Ты не понимаешь… Чтобы заслужить право поехать в Артек, надо совершить такой поступок… Ну, как подвиг, что ли…
   – И чтобы все об этом узнали, да? – ехидным голосом перебила ее. - А как же тимуровцы? Они-то всем втайне помогали!
   Мама посмотрела на меня долгим взглядом и сказала:
   – Какая  ты еще маленькая. Тебя бы в Артек по возрасту не взяли. И ты не пионерка.
   – А если бы я ребенка спасла на пожаре? Это – подвиг?
   – Но ты же не спасла, а просто наврала. Все, хватит! Подумай, прежде чем заснешь, над своим поведением.
   - Мама, а в Америке есть Артек?
   - У них нет героев, значит и Артека - нет.
   Она вышла, плотно закрыв за собой дверь, так, что полоска света из соседней комнаты совсем не была видна. Хотя обычно дверь всегда была полуоткрыта, пока не приходила бабушка, с которой мы спали в одной комнате.
   Настроение мое испортилось окончательно. Чувство несправедливости накрыло меня как одеяло – с головой.
   Почему Артек – для особенных детей? И как стать особенной?
   Можно ли быть счастливой без Артека или только там – настоящее счастье?
   И что такое счастье?
   Почему бы всех детей по очереди не посылать в Артек? Его открыли для счастья детей, а пускают не всех.
   А если кто-то не сможет совершить подвиг, значит, не видать ему счастья?
   Выходит так.
   Я решила спросить у Марии Васильевны, как посчитать, сколько лет понадобится, чтобы каждый ученик побывал в Артеке хотя бы по разу. Нам говорили в школе, что нас, советских людей – больше двухсот миллионов человек. А сколько детей?
Потом подумала и решила обратиться к папе, а не к учительнице. Вдруг ей опять что-то не понравиться, и она спросит меня: «Григорьева, кто тебя научил?». И вызовет в школу родителей.

4.
   Концерт по случаю годовщины Великой Октябрьской социалистической революции состоялся после окончания первой четверти, 3 ноября. И хотя праздник был обозначен в календаре 7 и 8 ноября, отмечать его начинали заранее.
   Наша звездочка вышли с большой красной пятиконечной звездой, вырезанной из картона, прикрепленной к лыжной палке, и перед всем классом громко и дружно, по-русски, спела про враждебные вихри. На слова «Но мы поднимем гордо и смело знамя борьбы за рабочее дело» дети все вместе – в шесть рук – высоко подняли палку с нашей звездой, а учительница Мария Васильевна начала хлопать в ладоши, и ее поддержал весь класс.
   В осенние каникулы, как раз во время праздничной демонстрации, выпал снег. Небо было темным, дул сильный ветер, и снег был колючим по-зимнему. Мы со своими родителями шли в колонне демонстрантов. Взрослые несли красные знамена и портреты уже известных нам людей – Ленина (я всегда сожалела, что кудрявый мальчик превратился в лысого дедушку), Карла Маркса, Фридриха Энгельса… Ветер, как вихри из песни, казался враждебным, и ему ни в коем случае нельзя было поддаваться. Поэтому, проходя мимо трибуны, с которой нам дружелюбно махали шляпами несколько человек, ребята назло всем ветрам, несмотря на снег и холод, сняли свои головные уборы и что есть силы размахивали шапками и красными флажками, громко кричали «Ура!».
   …Перед началом второй четверти мы с Юрой шла по улице, и он вдруг спросил:
   – Вот я так и не понял, ты была в Артеке или нет?
   Снова испугавшись до ужаса, вспомнила, как мама ловко прекратила тот неприятный разговор, ответила:
   – Давай, свернем в булочную.
   Мы иногда, когда были карманные деньги, заходили туда: покупали по хрустящему бублику с маком и  томатный сок, который из большой, треугольной формы колбы наливала в граненые стаканы продавщица в белом халате и накрахмаленном белом кружевном кокошнике. На высоких круглых столиках стояла солонка, из которой посетители чайной ложкой – одной на всех – брали и клали в свои стаканы соль и съедали бублики, запивая необыкновенно вкусным соленым томатным соком.
  Стояли с Юрой за столиком, и только я начала говорить ему об Артеке, как он перебил меня:
   – Неужели не была? Не была?! А я так гордился, что знаком с девочкой, которую пустили в Артек! Хорошо, что пока не успел никому рассказать, только брату – по секрету.
   Юра выглядел очень расстроенным, машинально жевал свой бублик, не обращая внимания на любимый томатный сок.
   И тогда я набралась смелости  и рассказала ему всю правду.
   – Юра, правда, как будто бы я сама побывала в Артеке, – закончила, чуть не плача.
   Юра смотрел на меня печальными глазами. И сказал:
   – Ты только не рассказывай об этом больше никому.
   Я дала слово.

5.
   Прошло несколько лет с тех пор, как в конце восьмидесятых годов Вительманы эмигрировали в Израиль. Юра жил в Ашкелоне. В длинном письме, присланном мне, он вспоминал всё и всех, но – ни слова об Артеке. А на почтовом конверте я увидела шестиконечную звезду – ту самую, которой мы, октябрята, без всякого умысла пытались заменить красную пятиконечную звезду СССР, потому что наши шесть имён на её пяти лучах не помещались.
   К очередному посланию Юра приложил свою фотографию: раздобревший, но узнаваемый мой одноклассник смотрел на меня, широко улыбаясь, и показывал пальцем себе на грудь. Там сияла красная октябрятская звездочка с кудрявым мальчиком посредине. Сначала я подумала, что он вспомнил детство, прикрепив чудом сохранившийся значок. Но приглядевшись – не поверила своим глазам! Символ нашей революции, священная красная звезда была шестиконечной! Мальчик Ленин по-прежнему застенчиво и нежно улыбался, окруженный шестью красными лучами. Ира, Юра, Миша, Вера, Оля и Галя – я вспомнила Юрину звезду, которую он нарисовал, учась во втором классе.
   Юра сообщал, что нашел этот значок в маминой шкатулке после ее смерти. Ему удалось выяснить, что в конце двадцатых годов, когда в СССР младших школьников начали поголовно принимать в октябрята, специально для них был разработан нагрудный знак – пятиконечная звезда с портретом вождя в детском возрасте.
   Коммунисты Биробиджанского национального района обратились к наркому просвещения Луначарскому с просьбой изменить форму звезды, увеличить на один луч, добавив коммунистическому символу национальный колорит. Луначарский разрешил: только в виде исключения и только для детей Биробиджана. Так пятиконечная звездочка стала шестиконечной, но ненадолго. Неизвестно, сколько этих звездочек насчитывалось в пробной партии. Но известно, что продолжения не последовало.
   В то время советская власть занялась созданием в Приамурье «земли обетованной» для сынов и дочерей Давида. Семья Юриного дедушки три года пыталась освоиться в суровом и необжитом крае. Потомственный ювелир, чья профессия после Октябрьской революции стала попросту не нужна, так и не смог стать землепашцем. У него подрастало уже трое детей, когда семья покинула Дальний Восток. Юрина мама уезжала оттуда октябренком Еврейской автономной области.
    «Ты знаешь, сколько сейчас стоит эта звездочка? В Тель-Авиве мне предлагали пять тысяч долларов, – сообщал Юра. – Но разве можно продать память?..».

Август, 2018 год.