Письма Nemo. 1

Для меня с детства письмо значило многое. Это казалось чем-то непостижимым и волшебным. Письмо было частью взрослого мира, не поддающаяся пока осознанию и умениям четырёхлетнего ребёнка. А писать очень хотелось.

- Мамочка, а что ты делаешь?
- Письмо бабушке Надечке пишу.

  И маленькая девочка, внимательно наблюдавшая за витиеватыми странными значками, вдруг срывается в комнату за листочками и карандашами. Спустя минуты две, возле усердного выведения завитушек, она протягивает маме листочек:

- Мама, смотри, это я написала! Красиво? А прочти, что я написала!

Мама улыбалась, и говорила, что это не совсем то письмо, каким оно быть должно.
 
Но ведь на листочке были загогулины, крючки и петельки совсем как у мамы! Как же не такое письмо? Наверное, никогда она не научится понимать эти странные взрослые иероглифы, и тем более - писать с помощью них. То ли дело печатные буковки!

И я расстроенная убегала схватить какую-нибудь из многочисленных своих детских книг, чтобы громко зачитывать оттуда очередную историю про маленьких девочек или мальчиков, или животных, или всех вместе взятых.

А потом взрослые стали учить девочку писать. По символу, по закорючке, по буковке. И вот девочка спустя годы пишет, даже не задумываясь, как сплетаются ниточки чернил под иглой ручки в настоящие буквы и слова. Значит, она теперь на шажок ближе к взрослым? Ведь освоила она этот вид сотворения!

Но нет, мало этого ей, она нетерпеливо рыщет глазами в поисках любимой чёрной ручки и желтоватых страничек, источающих аромат памяти – пряный, отдающий горечью кофе и сладостью шоколада. Да, прошлое всегда кажется уютнее. Ведь оно уже прожито и отыграно. Прошлое безопасно и потому столь привлекательно. Когда о прошедшем ты знаешь значительную часть (не говорю всё, ведь о всём полностью узнать не представляется возможным), тебе кажется, что в нём было намного лучше и проще, тебе хочется вернуться в него. Может казаться, что ты бы поступил теперь иначе, зная некоторые обстоятельства. Но дело как раз в том, что в этой странной игре условия тебе подкидываются совершенно неожиданно, и никогда не угадаешь – каким образом: место, время, количество этих золотых подсказок. И чаще всего выдают их тебе только по прохождению какого эпизода, как ключи к тесту, который ты прошёл иначе, чем можно было. Но никто не сообщает, вручая эти ключи, что же ты сделал не так. Это только решение, так ли ты сделал, или нет.

А на листке творятся строки, ложась черной вышивкой на полотно бумаги. Это письмо. Настоящее письмо, адресованное… кому? А важно ли это на самом деле? Есть письма личные – что пишется в них? Всё, что тревожит человека, всё, о чём он хочет рассказать и поделиться. Чем отличаются письма от ежедневного ведения записей? Практически ничем. Лишь степенью открытости перед конкретным адресатом. А если письмо адресовано не кому-то определённому, лишь предполагающему своё существование? Заранее самому близкому человеку? Письмо внутреннего себя к себе внешнему, тот самый пугающий многих моно/полилог, что нескончаемо звучит в голове? Да, в таком письме ты пишешь откровенно, чтобы быть честным, в первую очередь, перед собой. Не всегда такое удаётся, честно признаюсь вам. А кому, кстати, вам? И имею ли право перед вами откровенничать я на каком-либо уровне? Не знаю, и сейчас этот вопрос утонет в толпе более тяжеловесных мыслей, стремящихся заполнить узор в полотне. А не отвеченный вопрос ляжет одиноким крестиком подле, слегка укоряюще косясь своими иксоподобными рожками.

Всегда мечталось мне писать настоящие письма, о каких пишут в книгах, настоящие письма, полные чувств, эмоций и каких-то живых волнений, а не письмо ради письма. С широко распахнутыми глазами слушала я рассказы о переписках людей, переписках не печатного, а живого, рукотворного, волшебного взрослого текста. Ох, как грубо прозвучал термин текст в отношении настоящих писем. Резкий и грубый, даже плоский, он словно отбросил письма под колёса грузовиков, едущих с фермы. Стало неприятно. Отчего?

Да оттого, не поленюсь повториться, что письмо – понятие живое и абстрактное, письмо – всегда сначала полилог нескольких «я», и лишь затем фильтрация, если оно имеет конкретного адресата. Конкретный адресат в данном случае – как рамка фотообъектива, позволяющая видеть лишь то, что вам решили показать. Вам придётся учесть наклонности адресата, соотнести ваши и его интересы, возможно говорить о чём-то ожидаемом, или не говорить вовсе о каких-либо волнующих вас вещах по той или иной причине. А если снять рамку, открывается то необозримое пространство, с полным спектром всех ощущений.
Отныне я снимаю рамку конкретного адресата, и объявляю это сейчас, поняв наконец-то важность этого Nemo: мой никто (но моё всё и вся) мне не ставит рамку, сковывающую и стесняющую мою речь, и с ним я могу поговорить полноценно и открыто, выражаясь тем внутренним языком, который столь сложно вытащить наружу в обычной речи или ограниченном письме. Нет, не воспримите такое заявление за грубость, отнюдь! Это не означает неуважения или пренебрежения кем-то или чем-то, будь то какие-либо нормы, интересы других людей и т.д. Но только когда человек научится вести диалог со своим Немо, он, возможно, станет по-настоящему искренен, что, несомненно, важно в настоящем письме, к которому я стремлюсь такую долгую, но такую быстротечную жизнь.

Представьте руки пианиста, вошедшего в такой уровень вдохновения, что глаза его закрыты, он не смотрит на клавиши своего инструмента: его руки, подобно двум прозрачным теням, летают, практически не касаясь инструмента. В этот момент всем ясно, что он не играет, а говорит с своим внутренним «я», и эта музыка, что льётся непрерывным и таким ровным потоком, есть ни что иное, как его письмо к Немо, только в несколько иной форме. И лишь умеющий писать такие письма станет создавать настоящее и живое, как и его письма. Иными словами, то, что идёт прямой вышивкой перед человеком, будь то клавиши фортепиано, страница письма, рисунок или нечто иное, если всё это идёт ниточкой от души, от сияющей паутинки в груди –  не может быть притворным и грубым, как часто случается ныне.

Что я называю пошлостью и грубостью, ложным? Думаю, ответ на данный вопрос вполне очевиден. Деяния, совершаемые исключительно в коммерческих целях, не несущие в себе даже частички душевной подоплёки. Я даже не злюсь на них, от них мне становится слишком грустно. Когда именуют настоящим то, что гремит пустотой и фальшью, наигранностью и сплошной наживой. Но довольно, сейчас мне сей вопрос столь неприятен, что мой эмоциональный фон сворачивается, как сворачивается и  жухнет осенний листом в заморозок, и шкрябает то нежное, что бьётся в солнечной паутинке. Не тронь святое в минуту торжества!

Письма, письма… От восторга к книге и письму, до желания писать самой настолько же просто и ясно, искренне и ёмко… Но что же ещё тревожится, бодается и требует своего места на вышивке? Ах, точно!

Письма не только обычно пишут, но и получают. И это желание также никогда не покидало девочку, которая не отличалась общительностью. Мечта о настоящих письмах, о настоящем друге, с которым будет идти такой активный размен письмами – вот что также не оставляло впечатлительного моего ума.  Но письма уже были редкостью, и я никогда не получала ТОГО письма, которого так желалось. Да-да, вновь речь о тех живых переписках, в которых о всём, целые жизни в завитках чернил. И когда впервые писала письма дорогим людям я, то стремилась сделать их такими, какими они должны были быть в моём представлении – живыми. Мне нравится, что письмом возможно создать присутствие. То живое присутствие, поддержку, заботу и теплоту, которой часто не хватает в нашей жизни. Не знаю, удавалось ли мне такое, но как же горело внутри желание, вместить в слово тепло и ласку, обнять и укутать, словно в мягкий тёплый плед! Сложно сделать слово живым, чтобы от него не вело угловатой холодностью и нарочитостью, но в этом и заключается искусство письма в целом, не только к Немо – научиться давать слову жизнь и чувство. Таким образом письмо Немо я не только пишу, но и получаю – получаю именно то, о чём мечтала маленькая, читающая книги, девочка.

Думала ли она о таких вещах в своём настоящем? Скорее всего – нет. Осознавала на внутреннем уровне, огорчаясь, когда читала книгу, и в ней шла речь о письмах:

- А мне никто не напишет… И мне некому…

Вот она, мечта маленького ещё человечка. Слышишь, кроха? Ты найдёшь ещё, кому писать, поверь!

Что, если сейчас она открыла глазки в темноте, где-то лет 10-11 назад, и удивилась, какой чудной сон ей приснился? Фантастика… Действительно, что, если обрывки фраз, мыслей, которые непроизвольно возникают в нашей голове – остаточное времён? Не важно, прошлых ли, будущих ли, альтернативных – любых. И выуживая внезапные эти мысли в письмо Немо я повторяю слова множеств «я» в разных пластах времени и пространства? Письмо Немо – пакт о доверии множеств «я» меж собой, содружестве и взаимопонимании, помощи.  Техника созидания себя же.

Всё ли? А, вот и попалась! Коль ставится вопрос «а всё ли сказано?», значит – действительно сказано всё. Что-то остаётся ли? Да, лёгкое чувство недоговоренности, но для писем Немо считаю их абсолютно нормальными. Ведь эти письма – отрывок вечного диалога (диалога ли?). И если не высказана какая-то мысль — не значит, что её не существует или она не важна. Она будет жива, зацепившаяся за материализованные уже строки.

Итак, подвожу итог этой магии материализации некоего абстрактного в более привычное и принятое: письма к Немо необходимая составляющая каждого. Важно научиться принимать и созидать их в какой-либо форме, понятной и близкой содружеству ваших «я», чтобы недоверие меж ними не вызывало внутренних диссонансов. За сим – точка.