Отплытие

         Последние недели тянулись со скоростью черепахи. Книги читать было уже невмоготу. Писать письма смысла не было, так как ответ, скорее всего, нас здесь уже не застанет. Разговоры надоели – все, что мы могли сказать друг другу, давно уже сказано. Впрочем, любые разговоры заканчивались одним – скорее бы домой!
     И тут пришла новость – формируют самолеты! Формируют – это было слишком громко сказано. Просто в штабе полка записывали всех увольняющихся в запас в условные команды, численность каждой из которых соответствовала условной вместимости самолета Ту-154, то есть ста восьмидесяти человекам. Каждый из этих условных «самолетов» имел свое место назначения. Теоретически, он должен был привезти нас к месту нашего призыва. Меня, например, в Московский военный округ. На практике это выглядело по-другому. Когда я пришел в штаб, выяснилось, что единственное место, куда я могу вылететь до Первомая – это Караганда. Московский округ в разнарядке находился где-то после Дня Победы. А увольняться в запас мы сможем, начиная с 25 апреля. То есть, если хочешь прилететь ближе к месту призыва – жди еще две недели. Но нет гарантий, что это произойдет именно так. За время службы мы поняли это очень хорошо.
     В этот момент я вспомнил, что через мой родной город Куйбышев проходят поезда на Караганду. Значит, они могут, при необходимости, из Караганды привезти меня в город, где жили мои родители! И я записался на самолет, который должен лететь в Караганду. Со мной записались еще несколько сибиряков. До Сибири от Караганды точно ближе.
     Оставшиеся до увольнения в запас дни в памяти не отложились. Что-то делали. А может, находились в состоянии перманентного безделья. Единственно, что неукоснительно происходило регулярно и, практически ежедневно, - это перекличка личного состава «самолета». Ее проводил старший лейтенант, которому было вменено в обязанность командовать нами на пересылке, вплоть до посадки на борт. Как я сейчас понимаю, единственной целью этих перекличек было выработать у нас условный рефлекс, чтобы при слове «Караганда» мы опрометью мчались к месту сбора. Как показал последующий опыт, наличие такого рефлекса на пересылке просто необходимо для своевременного вылета в Союз.
     И вот наступило 25 апреля! День был теплым, солнечным. На небе не было ни единого облачка. Мы сдали все имеющееся у нас обмундирование, включая шинели. Если бы мы увольнялись в запас осенью, мы бы ехали в шинелях и при ремнях. Но мы увольнялись весной. Считается, что весной достаточно тепло, чтобы солдаты, закаленные тяготами и лишениями воинской службы, не мерзли без шинелей. Взамен из каптерки мы получили свое парадное обмундирование, «парадки», которые многие из нас любовно отделывали, как карнавальный костюм, весь последний период службы. Моя «парадка» абсолютно уставная, что, как показал последующий опыт пребывания на пересылке, здорово облегчает жизнь.
     Облаченные в парадное обмундирование, отягощенные ручной кладью мы шагаем к штабу. Большинство несет «дембельские» чемоданы, с надписью крупными буквами на боку «DDR». В переводе на русский язык эти буквы обозначают: «ГДР - Германская Демократическая Республика», то есть место нашей службы. Чемоданы достаточно тяжелые. Они наполнены подарками родным и близким, а также теми личными вещами, которые удалось купить за последний год службы. Дополнительный вес чемодану придает «дембельский» фотоальбом с алой бархатной обложкой, на которой тисненым золотом горит надпись: «Воспоминания о моем пребывании в ГДР». На первой странице альбома красуется название: «730 дней вдали от Родины». А дальше альбом заполнен фотографиями, комиксами и другими произведениями поп-культуры в соответствии с царящими в данной воинской части традициями. Причем традиции эти поддерживаются из поколения в поколения солдатами последнего периода (полугодья) службы.
     Мне проще. В силу того, что в ноябре прошлого года я был дома в десятидневном отпуске в порядке поощрения за службу, и все что хотел, отвез домой, мой скарб легок. Он весь умещается в черном портфеле из искусственной кожи, который я захватил из дому. Этот портфель заменяет мне чемодан. В нем лежат несколько сувениров на память, купленных в последние недели, проведенные в моей части в Миксдорфе.  Ну и конечно алый фотоальбом, как же без него. Сувениров немного, так как жалование рядового невелико, многого на него не купишь. Здесь же в полку все деньги уходили на еду, особенно после болезни, когда нужно было хоть немного окрепнуть, чего на местном довольствии сделать было невозможно.
     Мы построены перед штабом. Начальник штаба по списку начинает вручать документы и после этого благодарит нас всех за службу. С этого момента мы считаемся уволенными в запас. Может быть, где-то происходит прощание с развернутыми знаменами, оркестром и торжественным маршем. Может быть. Но здесь процедура прощания достаточно рутинная. Получив документы и убрав их во внутренний карман кителя, мы последний раз слышим: «Равняйсь! Смирно! Направо! Шагом марш!»  И шагаем по аллее, ведущей от штаба к КПП. Почти два месяца назад я шел этой же аллеей в обратном направлении. Быстро летит время…
     Солдат на КПП распахивает перед нами ворота и отдает честь. И мы выходим на дорогу, ведущую нас к мирной жизни. Правда, как выяснилось, дорога эта была достаточно длинной. Через полчаса она привела нас на железнодорожный вокзал Гриммы, где у перрона стояла «вертушка». Если кто забыл, это такой поезд, который курсирует между аэродромом, куда прилетают самолеты из Союза, и пересылкой, куда привозят новобранцев. В обратную сторону «вертушка» везет уволенных в запас. Но если на аэродром Темплин ходила «вертушка», состоящая из пассажирских вагонов, то здесь нас ожидают обычные товарные вагоны с открытой с одной стороны дверью. Как только мы загружаемся в вагоны, состав трогается и быстро набирает ход. Мы стоим у доски, перегораживающей проем двери, и наслаждаемся солнцем, небом, теплом и почти забытым ощущением свободы. За дверью вагона проплывают ухоженные городки Германии.
     Аэродром, куда нас везут, называется Фалькенберг. Поезд бодро пробежал расстояние от Гриммы до аэродрома за несколько часов. Летное поле частично окружено невысоким сосновым лесом. На аэродроме базируются истребители МиГ-23. Днем каждые пятнадцать-двадцать минут пары истребителей взлетают в воздух и улетают куда-то далеко за горизонт. По взлетной полосе они разгоняются на форсаже, используя всю имеющуюся мощность своей турбины. Садятся они на другую полосу, выбрасывая сзади тормозные парашюты.
  В сосновом мелколесье, как раз за концом взлетной полосы расположена пересылка уволенных в запас «дембелей». Она представляет собой участок леса, обнесенный колючей проволокой. На этой территории расположено несколько больших полотняных палаток и длинные столы, вкопанные в землю. Никаких капитальных строений или сооружений на пересылке нет.
     Когда очередная пара «мигарей» пролетает над пересылкой, штурмуя небо, у нескольких тысяч уволенных в запас солдат и сержантов, которые находятся на земле, начинает все переворачиваться внутри. Это продолжается всего несколько секунд, пока истребители летят над пересылкой, показывая снизу свой фюзеляж, крылья, еще не убранные шасси, и пятно плазмы, вырывающейся из сопла под хвостом. Но острые ощущения сохраняются после этого еще несколько минут.
     Но что это? Вместо истребителей с полосы взмывает серебристая величественная птица – Ту-154. Он не обдает своим низкочастотным гулом солдат, смотрящих на него задрав голову, а величаво грохочет уже где-то высоко в небе. «Смотри, смотри, правда, летают!» - проносится по рядам. Когда через час над нами взлетает следующий пассажирский лайнер, все уже понимают, что отсюда они и вправду рано или поздно попадут домой.
     Нахождение на пересылке солдат, уволенных в запас,  напоминает собой бесконечное движение муравьев. Но в отличие от насекомых, оно хаотично и бесцельно. В отличие от новобранцев, которые держатся вместе с теми, с кем они прилетели из Союза, здесь все ранее существовавшие в части связи между людьми разрушены формированием «самолетов». Одни летят на север, другие на юг, третьи на запад нашей страны. Каждому в свою сторону. Общность поэтому исключительно ситуативная: до момента вылета. Поэтому когда старший лейтенант, провозглашает: «Караганда, ко мне!», он извлекает из толпы старослужащих своего «самолета» и постепенно формирует из них первичный коллектив. Солдаты запоминают друг друга и стараются держаться вместе, чтобы увидев движение одних, бегом следовать за ними. Офицер сообщает новости, если они есть, а также раз в день проводит перекличку.
     Самое плохое, что может произойти с человеком, уволенным в запас, на пересылке - это потеря своего «самолета». Не откликнувшись на очередной перекличке, солдат теряет право на вылет своим самолетом. После переклички офицер идет в штаб пересылки, где в его список вместо не откликнувшегося впишут кого-то другого. С этого момента судьба уволенного в запас становится неопределенной. То есть, он, конечно, все равно улетит в Союз. Но это будет неизвестно когда и куда. На пересылке неудачники могут задержаться на неделю, а то и на месяц, пока летают самолеты.
     Пересылка требует определенного количества хозяйственных работ, в первую очередь, уборочных. Там, где собраны несколько тысяч людей, всегда образуются кучи мусора и другой грязи. Есть, кроме того, деревянные уличные туалеты, нуждающиеся в ежедневной уборке. Солдат срочной службы, которые бы обслуживали пересылку уволенных в запас, нет. Все необходимые командные функции, включая патрулирование территории, выполняют офицеры и прапорщики. Поэтому каждое утро начинается с того, что патруль выходит из штаба пересылки на поиски нарушителей дисциплины.
     Самым распространенным нарушением дисциплины на пересылке является нарушение формы одежды, то есть не по уставу оформленное парадное обмундирование. Носители всякого рода аксельбантов, окантованных погон, подшитых бархатом френчей, хозяева высоченных каблуков сапог и ботинок, привлекают внимание патруля в первую очередь. Вся толпа бросается от него врассыпную. У задержанных солдат и сержантов патруль изымает документы и формирует, таким образом, суточный наряд на работы. Документы передаются в штаб пересылки, где нарушители вычеркиваются из своих самолетов. В случае добросовестного отношения к труду, наказанные солдаты и сержанты имеют шанс улететь другим самолетом несколькими днями позже. Но это будет полет уже в другом направлении, чем планировалось первоначально. В случае если будет определено, что они убираются недостаточно добросовестно, задержка может составить неделю и более.
     Сформировав, таким образом, суточный наряд на работы, патруль продолжает очистку пересылки от неуставной формы одежды. Каблуки отрубаются топором. Окантованные погоны с вкладышами отрываются «с мясом». Сдираются аксельбанты. После нескольких рейдов патруля достаточно большое количество пострадавших начинают поиски иголок и ниток для частичной реставрации своего нарушенного великолепия. Остальные солдаты между тем не знают, чем себя занять. Сидеть негде. Лежать негде. Некоторые счастливчики сумели разжиться картонками, на которых можно сидеть на земле, а если картонка большая, то и лежать. К счастью,  на земле везде достаточно чистый песок, поэтому обмундирование не сильно пачкается. В умывальниках есть вода, можно умыться и напиться. После утренней уборки доступ в туалеты для всех обитателей пересылки  без ограничений.
     Так проходят первые сутки. Несмотря на то, что все прибывшие на пересылку воины сдали продовольственные аттестаты по команде, кормить  их толком не кормят. Один-два раза в сутки на столы выставляются кастрюли с кашей и приносятся несколько десятков алюминиевых мисок с ложками. Кашу накладывают в миски и расставляют по столу. По команде голодающие бросаются к мискам и в течение нескольких минут поглощают кашу. Прием пищи закончен. Кто не успел – тот опоздал. Нужно быстрее бегать со своим чемоданом.
     Доступ в палатки открывается около десяти часов вечера. В палатках голые деревянные двухъярусные сплошные нары, стоящие по периметру палатки. Печек нет. Апрельские ночи в Германии еще холодные. В первую ночь наша компания сумела разжиться куском войлока размером в несколько квадратных метров. Сон вповалку под этим войлоком был крепким, несмотря на требующий еды пустой желудок.  К сожалению, на следующий день войлок у нас конфисковали офицеры с пересылки. Поэтому оставшиеся две ночи мы отчаянно мерзли, даже крепко прижавшись друг к другу. Ах, как бы здесь пригодились сданные в части шинели!
     В палатках можно находиться по уставу до шести часов утра. Дальше подъем и все вон! На улицу. Можно умыться. И потом целый день провести под весенним достаточно жарким солнцем. К нашему счастью, в те дни, когда мы были на пересылке, не было ни одного дождя. Потому что скрыться от него было бы негде. Военнослужащий должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы. Даже после увольнения в запас.
     Сумев разжиться достаточно длинными картонками, мы коротали продолжительное дневное время в дреме под сосенкой, где солнечные блики перемешивались со скудной тенью. Памятуя о патруле, по нескольку раз в день отряхивали «парадки» от песка – солдат должен быть опрятным. Не забывали умываться. Бриться было негде. Хорошо, что мы побрились утром, прежде чем покинуть часть. Щетина на щеках пока еще сильно не отросла.
     В предпоследний день наш старший лейтенант принес очередную новость: теперь наш самолет летит вместо Караганды в Днепропетровск на Украину. Нам было уже почти безразлично куда лететь, лишь бы улететь отсюда. За три дня на пересылке удалось поесть только пару раз. Последние две ночи почти не спали. Но старший лейтенант твердо пообещал завтрашний вылет и мы повеселели.
     Утром время, казалось, совсем остановилось. Через два часа после подъема появился наш старший лейтенант с окончательным списком. К нашей команде, выехавшей несколько дней назад из Гриммы и уже перезнакомившейся между собой, добавилось еще несколько человек. Нас строем подвели к воротам, обтянутым колючей проволокой, и вывели на летное поле. Справа от нас находилась полоса, по которой периодически взлетали двойки МиГов. За ней виднелась другая полоса, по которой катился только что приземлившийся пассажирский  лайнер Ту-154. Впереди нас вдоль полосы виднелось еще несколько групп солдат. Мы поняли, что это будущие пассажиры других самолетов, которые вылетят раньше нас. Впереди нас на летном поле таких групп было не то восемь, не то десять.
     Старший лейтенант провел последний инструктаж. За любое нарушение наказание одно – возврат назад на пересылку. После этого он оставил нас, справедливо полагая, что желающих что-либо нарушать не найдется. Старший лейтенант пошел к палатке, расположенной в метрах в пятистах впереди нас у полосы, где виднелась группа офицеров. А мы остались наблюдать за происходящим, сидя на корточках.
     Периодически взлетали пары истребителей. Они быстро набирали высоту и скрывались в облаках. Спустя какое-то время, пары истребителей садились на другую полосу. В интервалах между истребителями садились пассажирские самолеты Ту-154. Они добегали до конца полосы, сворачивали на рулежную дорожку и останавливались. Из них выходили новобранцы. Готовящиеся к вылету военнослужащие встречали их криком, свистом и улюлюканьем. На летное поле летели непонятно откуда взявшиеся ремни,  ибо летняя форма одежды вне строя, в которой мы увольнялись в запас, ношения ремня не предусматривает. После того, как новобранцы покидали самолет, в него загружались старослужащие. Вскарабкавшись по трапу, они исчезали внутри фюзеляжа. Загрузка шла быстро. Через пятнадцать минут самолет, закрыв двери, уже бежал по взлетной полосе. Грохот турбин, взлет, и вот уже серебристая птица легла на курс в сторону Родины. А по посадочной полосе уже катится следующий лайнер.
     Наша группа перемещается примерно на пятьдесят метров в сторону места посадки. После того, как загрузились и взлетели еще два самолета, путем несложным подсчетов стало понятно, что до нашей посадки остается не меньше пяти часов. Через каждые полчаса мы становились ближе к офицерской палатке на пятьдесят метров. Солнце изрядно припекало. Пользуясь отсутствием отцов-командиров, все распахнули кители, опустили галстуки и расстегнули воротники рубашек.
     «Карусель» самолетов крутилась непрерывно, наполняя гулом все окружающее пространство. Одни катились по полосе, выбросив тормозные парашюты, другие взмывали в небо на форсаже. В интервалах между ними приземлялись лайнеры. Каждые полчаса мы перемещались на очередной шаг, все ближе и ближе приближаясь к заветной цели. И вот мы около палатки.
     Здесь сидят офицеры особого отдела, бдительно наблюдая за тем, чтобы старослужащие не вывезли на Родину военную тайну. Мы построены в два ряда. Перед каждым на траве лежит открытый чемодан. Передо мной стоит открытый портфель. Офицер – особист, заглянув внутрь и почти ничего не обнаружив, быстро потерял к моему имуществу всякий интерес. Лениво пролистав альбом, и не найдя в нем никакого криминала, он отправился к коллегам.
     Там временами разгорались поистине шекспировские страсти. Из альбомов вырывались фотографии, содержащие запрещенную информацию типа номеров военных автомашин. Из некоторых чемоданов выуживались вещи, которые считались запрещенными: переводные картинки с красотками различной степени обнаженности, глянцевые журналы с обнаженными же красавицами, иногда бутылка шнапса или ликера. Старослужащие, играя желваками, молчали, памятуя о наказании возвратом на пересылку. Находясь в ста метрах от места посадки в самолет, спорить о чем-либо с особистами было просто глупо.
     Ходили нездоровые панические слухи, что иногда особисты забирали себе у солдата ту или иную приглянувшуюся вещь. С нами ничего такого не произошло. Да и какой офицер мог польститься на джинсы или рубашки, которые продавались в любой воинской части в Военторге? Сами они никогда ничего такого не носили, предпочитая покупать одежду за те же марки ГДР в немецких магазинах.
     Досмотр закончен. Особисты предупредили нас, чтобы на таможенном досмотре в Союзе мы не скандалили, и с чувством выполненного долга удалились в палатку. Думаю, что там они с аппетитом употребили бутылку конфискованного у нашей команды шнапса. Не сидеть же им на солнцепеке просто так?
     И вот самолет, на котором нам предстоит лететь в Союз, катится по рулежной дорожке. Останавливается. К его борту подается трап. Торопливо выгружаются новобранцы, с любопытством осматриваясь по сторонам. Когда-то, кажется, давным-давно, так же прилетели сюда и мы. Теперь наша очередь подниматься на борт. Красивая стюардесса на вопрос: «Куда летим?» ответила одним словом:
     - Борисполь.
     - Борисполь, Борисполь… а что такое - Борисполь?
     - Деревня! Это же Киев!
Так наша судьба заложила очередной пируэт. И вместо Караганды, затерянной в казахской степи, мы летим в столицу Украины.
     Только успели рассесться по своим местам в пассажирских салонах «сто пятьдесят четвертого», как запели турбины, и самолет тронулся. Быстро разбежавшись, он легко оторвался от полосы, и вот уже под крылом поворачивается Германия, в которой прошли полтора года. Много было в эти годы плохого, но много было и хорошего. Причем, хорошего было намного больше. Иначе не стоило бы писать эти строки, вспоминая события почти сорокалетней давности.
     В военных рейсах на самолетах бортпроводники не подают пассажирам лимонад и карамель «Взлетную». Стюардессы расселись по своим местам, и в салоне самолета воцарилось молчание. Пассажиры были слишком возбуждены всеми происшедшими с ними за последние сутки метаморфозами, чтобы заниматься досужей болтовней. За иллюминаторами расстилалась огромная зеленая равнина. Солнце понемногу поворачивало к вечеру, окрашивая все красноватым освещением. Гул турбин навевал дремоту.
     Внезапно в динамиках возник голос красивой стюардессы: «Мы пересекли границу Союза Советских Социалистических Республик. Командир корабля и экипаж от имени Аэрофлота поздравляют вас с возвращением на Родину!» Вот тут у всех эмоции и прорвались. Я до сих пор не понимаю, как самолет не развалился в воздухе от молодецкого «Ура!» и других криков восторга, раздававшихся в те минуты в его салоне.
     В Борисполе сели, когда уже совсем стемнело. Самолет подрулил к стеклянному павильону. Быстро подали трап. Сердечно распрощались со стюардессами, которые несколько часов были нашими ангелами-хранителями на пути домой, и спустились на летное поле. Бетон уже совсем остыл. Выстроившись длинной цепью, мы вошли в застекленный зал с длинной стойкой, в конце которой стоял человек в форме. В голове пронеслась мысль, что если он один будет нас досматривать, то это может затянуться надолго.
     Однако человека не интересовали наши чемоданы. С его стороны раздавались только две фразы: «Получи» и «Распишись». Оказавшись перед человеком в форме, я получил из его рук уже порядком подзабытую красную десятирублевку и черкнул закорючку в ведомости напротив своей фамилии. «Это от Министерства Обороны» - пояснил он. Это был «устиновский червонец», денежное пособие военнослужащим, служившим за рубежом и уволенным в запас.
     Мы же в очередной раз пересекали границу и не должны были иметь при себе валюту в виде марок ГДР. Впрочем, мы их и не имели, постаравшись оставить на немецкой земле все до последнего пфеннинга. А других денег у нас не было. Для проезда по железной дороге у нас на руках имелось воинское требование, предназначенное для приобретения железнодорожного билета. В нем было указано только место назначения. А чтобы не умереть в дороге от места приземления к месту жительства с голоду, давался червонец. Дорога могла растянуться на сутки или на неделю – сумма оставалась той  же. Но такие мелочи нас уже не волновали. Главное – мы были на Родине!
     На входе в здание аэропорта нас остановил патруль. Но он был настроен вполне миролюбиво. Капитан, командовавший патрулем, сказал, что сейчас нам будут поданы автобусы, на которых нас всех отвезут на железнодорожный вокзал. Дело близилось к полуночи. «Мужики, там пассажиры с детьми в зале ожидания, - пояснил капитан: «Только вас там не хватало!» В принципе, он был прав. Распиравшие нас всех эмоции требовали выхода, и мы могли устроить шумный праздник в аэропорту.
     Подали пять автобусов, где все успешно разместились. Около часа автобусы ехали по ночному Киеву и, наконец, остановились около подъезда железнодорожного вокзала. Мы вышли на привокзальную площадь и вошли в вокзал. Воинский зал находился на втором этаже. Едва только оказавшись внутри, мы увидели огромное количество солдат в такой же парадной форме, как мы. Выяснилось, что чуть раньше нас в Борисполь прилетело еще несколько бортов с уволенными в запас солдатами из Польши, Чехословакии и Венгрии. Железнодорожных билетов не было на несколько суток вперед.
     Шел уже второй час ночи 30 апреля. Я был в дороге домой уже пятые сутки. Еще немного, и наступит Первомай. На сколько еще суток растянется моя дорога, никто не знает. И тут по трансляции объявили о прибытии фирменного скорого поезда Одесса – Москва. Это был шанс.
     Вспомнив свои студенческие навыки, я побежал подземным переходом на перрон, к которому медленно подкатывался поезд. Состав состоял исключительно из купейных вагонов. Их окна были темны, а двери закрыты. Эти двери не открывались. Никто не выходил из поезда в Киеве и, видимо, никто на этот поезд не садился. Значит, вагоны заполнены под завязку.      Два часа ночи. Люди спят.
     На мое счастье открылись двери одного из вагонов, окна которого еще светились, Проводница средних лет спустилась на перрон, подышать свежим ночным воздухом перед длинными ночными перегонами. Все свое обаяние и желание попасть домой я вложил в длинную тираду, произнесенную на одном дыхании: «…До Москвы… Два года на Родине не был… Только прилетели… Билетов нет… Мать заждалась!..». Честно сказал, что денег всего десять рублей. И она взяла меня!
     Когда я вошел в вагон, пассажиры еще не спали. Молодые подтянутые люди, с короткой стрижкой, одетые в дорогую зарубежную (не социалистического лагеря!) одежду ходили из купе в купе. Увидев меня, они бросились ко мне:
      - Солдат! …Мы тоже солдаты!
     -  Подождите, мужики, какие солдаты, ничего понять не могу?!
     Когда мы расположились за накрытым столом в одном из купе, выяснилось, что да, действительно солдаты. Оказывается, в Сирии воюют два наших полка противовоздушной обороны. Используют для защиты сирийского неба наши зенитно-ракетные комплексы. В Сирии они ходили в форме сирийской армии. У одного из новых знакомых в чемодане лежал комплект такой формы, и он мне продемонстрировал защитный комбинезон и зеленый берет с незнакомой эмблемой. На «дембельских» альбомах фотографии новых знакомых в этой форме на улицах Дамаска и других городов.
     Как и мы, они были уволены в запас по истечении срока службы.  За участие в боевых действиях все они награждены орденами и медалями. Возвращались из «спецкомандировки» из Сирии морем – теплоходом до Одессы. На теплоходе сняли с себя военное обмундирование и получили заграничную гражданскую одежду. Вчера сели на этот поезд и все никак не могут прийти в себя. Еще неделю назад они воевали… Мирная жизнь, как хорошее вино, кружит голову. Но обидно, что домой приедут не в военной форме, хотя и после службы в армии. Мы за разговорами засиделись почти до утра.
     Последняя ночь по дороге домой не обошлась без курьеза. Поскольку все места в вагоне были заняты, я настроился коротать ночь до Москвы в тамбуре. Один из моих новых знакомых предложил мне переночевать на его верхней полке в купе, где, кроме него, ехала еще семья с подростком. На мой вопрос, где планирует ночевать он сам, новый знакомый только улыбнулся и ушел из купе. Его товарищи успокоили меня, сказав, что без места ночлега он не останется. Молодая напарница проводницы, пустившей меня в вагон, захотела, чтобы он почитал ей стихи до утра. Таким образом, вопрос моего ночлега благополучно разрешился. Я забрался на полку и, впервые за несколько суток, крепко заснул.
     Когда я проснулся в окно вагона ярко светило солнце, а за окном тянулись пригороды Москвы. Поезд, не торопясь, постукивал колесами на стрелках. Взглянув вниз, я увидел сломанный стол, который ночью, когда я ложился спать, точно был еще целым. Увидев, что я проснулся, мужчина и женщина, сидящие на нижних полках, заинтересованно стали рассматривать меня. Поймав мой недоуменный взгляд, мужчина поинтересовался, как я себя чувствую. Услышав, что все хорошо, они оба засмеялись.
     Выяснилось, что несколько часов назад я свалился вместе с матрасом со своей верхней полки на стол и обрушил его на пол. Встав и неодобрительно посмотрев на окружающих, я уложил матрас на полку, залез на него и снова заснул.
     - Ты, правда, ничего не помнишь?
     - Ничего…
    Узнав, что я прилетел из Германии и перед этим я не спал несколько суток, мужчина посоветовал мне не расстраиваться: с кем не бывает?
     Пока мы разговаривали, поезд уже остановился у перрона Киевского вокзала. Быстро одевшись, распрощавшись с новыми знакомыми и поблагодарив проводницу, я вышел на перрон. Нашел телефон – автомат, попросил у проходящих мимо людей двухкопеечную монету, набрал знакомый номер и услышал твой голос.