Марио нет, ка...

               


Так получилось, что однажды, несколько лет назад, в декабре я оказался в Венеции. Согласен, что время это не самое лучшее для того, чтобы увидеть впервые  один из самых удивительных городов Земли, но, повторяю, - так уж получилось.
К встрече с городом был я немножко готов, а потому, бродя под серыми неуютными небесами всегда гостеприимной Италии, которые иногда, ко всему ещё,  в этот раз  просевались мелким липким дождиком, среди сумрачных  каналов без труда нашёл я и Собор Святого Марка, и Дворец  дожей, и Мост Риальто.
Холодно и сыро было по-настоящему, потому вскоре, в районе Лидо,  свернул я в какую-то узкую улочку, где можно будет найти небольшое какое-нибудь кафе и там согреться чашкой кофе, рассматривая, уже в деталях, заоконный уличный пейзаж. Пройдя несколько шагов, услышал, что из одной из подворотен раздаются звуки музыки. Это была запись, к сожалению, но очень неплохого качества. В стенаниях виртуозной скрипки, блуждавшей по лабиринтам  улиц Венеции и души человеческой, узнал я «Декабрь» Вивальди и тут же подумал, что слышу эти звуки на родине гениального итальянца. Потому и, забыв про кафе, свернул в подворотню. А тааам…
На разостланном перед его ногами чёрном коврике  артист-кукольник разыгрывал под музыку Вивальди, исходившую из небольшого  устройства, стоявшего возле самой стены, изысканное представление со своею марионеткой.
Куклой был знаменитый Пьеро в белоснежных одеждах и жабо у шеи, на густо выбеленном лице которого под трагически изломанными бровями были видны лишь провалы глаз да чёрная слеза, застывшая на левой щеке. Все остальные черты лика куклы были едва намечены. Да это было и не важно, потому что она, прямо на глазах у зрителей,  проживала жизнь человеческую. Остраннял действие ещё и тот факт, что сама марионетка вела за нити, прикреплённые к  маленькой ваге,  ещё одного Пьеро, бывшего миниатюрной копией первого.
И оба героя проживали  свои  жизни, зримо, нитями, связанные одна с другою, периодически вскидывая голову, чтобы заглянуть в глаза каждый своему кукловоду. Но главным персонажем был, бесспорно, тот, кто сочинял на наших глазах это действо. Человек лет сорока с худым выразительным лицом и гладко зачёсанными назад пока ещё чёрными волосами с крупными залысинами на лбу.
Он кивал головой, улыбался, подбадривал или осуждал своих персонажей, полностью бывших в его власти. Но самое удивительное  то, что было видно, как куклы понимают эту совершенную свою зависимость и не очень ей рады. Когда звуки «Декабря» были уже на излёте, куклы решили уйти от того, кто всё время высился над ними. И когда маленький Пьеро, оборвав рукою последнюю нить, бывшую для него жизнью и несвободой одновременно, превратился просто в тряпичную кучку, «старший» Пьеро, в последний раз взглянув в лицо своего создателя, слабо махнул тому рукою на прощанье, музыка умерла. Пьеро уже лежал рядом с тем, кто покончил с собою минутой ранее. Из кучи тряпья, в которую превратилось его тело, робко поднялась рука и оборвала последнюю нить, соединявшую её с тем, кто мог бы ещё  его спасти. И всем было понятно, что  тогда, однако, он вновь стал бы несвободен. Потому и о рвёт  нить.
Сколько же боли было в тот миг в лице того, в чьей власти было спасти своих Пьеро…

В тот вечер я ещё долго бродил по неуютному городу. Назавтра же вновь пошёл, чтобы увидеть этот коротенький дивный спектакль. И на третий день пошёл. И на четвёртый.
В пятый же раз, уложив свои куклы в футляр и свернув в трубочку коврик-сцену, Марио подошёл ко мне и заговорил.
Что его зовут Марио, я узнал уже после третьего  визита в его театр.
На неплохом английском он сказал мне, что  заприметил меня в толпе зрителей и предложил зайти в небольшую кофейню, оказавшуюся прямо за углом.
Когда мы сели за столик и официант ушёл за нашим заказом, я, уже вблизи, рассмотрел глаза Марио. Это были глаза двух его Пьеро, одиноких и покорных. И сопротивляющихся.
Когда мы выпили уже по третьей чашке кофе, Марио рассказал мне свою историю, из которой родился так поразивший меня спектакль…
Однажды он вернулся домой и сказал отцу, что влюбился и что возлюбленную его зовут  Мария Джотти. Да-да! Она дочь того самого Джотти, с которым  отец Марио уже давно не разговаривает. Ну и что из этого? Ведь враги их отцы, а не сами молодые люди!.. Поэтому, если на пороге их дома отец увидит самую красивую в мире девушку, которая спросит, дома ли Марио, пусть отец распахнёт перед нею двери и пригласит войти, а потом позовёт Марио.
О том, что она приходила всего однажды в их дом, Марио узнал через много лет от умиравшего отца, который ответил прекрасной девушке, стоявшей на пороге их жилища на следующий день после разговора с сыном, что МАРИО  НЕТ,  КАжется.
Больше она не приходила. Никогда. Всю жизнь…
Когда мы с Марио расстались, я шёл по тёмным уже улицам Венеции и очень хотел побыстрее оказаться на вечерней улице где-нибудь в Туле или Твери прямо посреди нашей зимы, когда снег падает редкими, спелыми  хлопьями, а окна светятся масляно-жёлтым светом  и за одним из них, например, Он пришёл с работы, а Она кормит его ужином. Только его одного, потому что дети уже накормлены и заняты своими делами.
Он ест приготовленные Ею котлеты, а Она сидит рядом и спрашивает:
- Ну, что? Вкусно тебе?
- Конечно, вкусно. Ты же по-другому и не умеешь.
А у Неё вдруг подобреют ещё больше глаза, и спросит Она опять:
- Как у тебя день прошёл?
- Да Николаев этот!.. – ответит Он.
Она же едва тронет Его за плечо и скажет:
- Да Бог бы с ним, с этим Николаевым. У тебя ведь есть самое главное: я и дети…
Он глянет на Неё поспешно. Поймёт всё и, чтобы не расчувствоваться, щёлкнет пультом от телевизора. А там – «Культура». Концерт классической музыки.  И из-под пальцев пианиста сыплются на кухню и в их жизнь алмазные звуки «Декабря» Чайковского…


02.04.2021