Утрата

               

      Холодильник у Кандыкова приказал долго жить. Несколько лет пустовала его морозильная камера, сам Кандыков не сразу бы ответил, когда там в последний раз находилось что-то съестное. Аппарат был довольно старенький, с советских времен трудился замораживая то говяжьи, то свиные уши, копыта и всевозможную обрезь. А как наступили светлые демократические времена, то кроме трупов случайно забежавших тараканов там уже ничего не водилось.
        Если бы не соседка Екатерина Петровна, то простоял бы кандыковский холодильник ещё многие лета. И поднесли же черти эту соседку вместе с её презентом!.. Она предстала перед глубокосидящими кандыковскими глазами неожиданно, будто свалившись с бугра или с дерева… Она стояла несколько смущенная, потрясывая большими аппетитными грудями – Кандыкову жар от этого бросился в бритую голову, а в грудной клетке разлилась теплая большая волна с трехэтажный дом. Ещё бы – он давно не был равнодушен к дебелой Екатерине Петровне, а тут она вся… да ещё с большим бумажным пакетом под мышкой.
       Кандыков сразу сообразил, что пакет – это подарок к его сорокалетию – скорее он это сердцем почувствовал. И он не ошибся… крепкая и чернявая соседка, слегка зардевшись, потупила взор:
       - Вот, Евсей Иваныч, - выпалила она, - презент, так сказать, вам к юбилею!
       Кандыков заволновался ещё больше. Руки его взмокрели и мелко подрагивали, когда он принимал подарок.
       - Спа… спасибо, Екатерина Петровна! Я, того… не ожидал, честно от, от вас, вас… зачем вы такие вот подарки, в такие вот времена!.. ах, ах! – бормотал Кандыков, лихорадочно соображая и ощупывая пакет.
        «Что же там? Карандаши какие что ли?.. И почему я сказал, что «такие вот подарки»… там ведь неизвестно, что находится, может дерьмо какое, ведь она сама, как говорится, на подсосе, понимаешь… да ещё двое ребятишек… а так она бабенка ничего – хозяйственная. Черт, что же все таки там может быть?» - продолжал он размышлять.
       - Да, вы не волнуйтесь, Евсей Иваныч, - ещё больше раскраснелась соседка, - это презент от чистого сердца. – И она приложила свою широкую и горячую ладонь на свою высоко вздымающуюся грудь шестого размера и даже сделала легкий реверанс, шаркнув крепкими, как колона ногами.
        - Ах, а что же разлюбезная Екатерина Петровна, вы мне здесь презентовали, в смысле поло… ложили? Неужто карандаши какие, а ведь, хе-хе, и рисовать-то не умею. Я ведь, если помните, электрик по призванию….» А может это и не карандаши вовсе – пронеслось у него в голове – может это как раз предохранители, язви её!.. на ощупь что-то ведь продолговатое…».
          - Это не карандаши, уважаемый Евсей Иваныч, - словно угадала она его мысли, - вы распакуйте, распакуйте! У нас на работе этих, как вы подумали, карандашей, как собак нерезаных!.. бери сколь хошь!.. прямо сказать, как г…а в деревне, извиняюсь за такое сравнение.
          Кандыков после таких разъяснений как-то обмяк весь, даже слегка затошнило его. « Ну, ясно. Что за презент-брезент, язви её!.. однако, он не с магазинной полки, а просто, если я правильно понимаю, буквально с улицы наскребла!.. наскребла и того… в целлофан, и в бумагу!..» - заныло в груди у Кандыкова и горячая волна Гольфстрима вдруг вздыбилась ледяным айсбергом, напирая под ребра.
       - Ножки, ножки, это, Евсей Иваныч! Ха-ха! Куринные ножки, которые бегали по дорожке! – залилась смехом соседка. – Я ж в убойном цехе работаю, и мы их там секём, секём ножки эти, отчекрыживаем, да в кучку складываем – бери сколь хошь! Оно, конечно, пупочки или окорочка, труднее слямзить – камеры проклятые!.. а вот, ножки бери – не придираются шибко. А из ножек, евсей Иваныч, то супец, то холодец… и будешь молодец!
         Ледяной айсберг в кандыковской груди начал тут же оттаивать, словно попал неожиданно в теплые южные воды, и вновь горячая волна разлилась широко в его тощей груди, даже дых захлестнула, после чего юбиляр зашелся долгим кашлем. А через минуту он уже запихивал когтистые желтые куриные ножки в зевастую  морозилку холодильника, не забыв тут же подключить его к сети. «Битком вышло, надо же! – волновался Кандыков, - с месячишко, два продержусь!»
        - Ну, вот и хорошо, Евсей Иваныч, - радостно улыбалась соседка, - глядишь с месячишко продержитесь, а там я вам ещё подкину этих самых ножек! А может чего и посущественней добуду. Нам бы с вами по-соседски мирно бы да ладненько жить!
       - Да, да, мне действительно трудно Екатерина Ивановна, без этих самых ножек! ..Тьфу, да что же я мелю-то!.. я, хотел сказать, Екатерина Ивановна, без женского общества того, сами понимаете… так вот, я вас хочу пригласить к себе на день рождения, Екатерина Ивановна – жду через часик буквально. Отметим, так сказать, мои года – моё богатство, - задыхался от счастья Кандыков, пожирая глазами крутые бока и груди своей соседки.
        Вечер удался на славу. Кандыков с Екатериной Петровной пили самогонку, пили мелким глоточками для приличия и говорили о всяком паскудстве в этой нелегкой жизни. Вспомнили и советскую власть – погрустили даже. Кандыков сетовал, что безработный он и что пальцы стали тонкие, как у музыканта и что пожрать всегда хочется чего-нибудь вкусненького…
        Говорили они до полуночи, а между разговором Кандыков всё к холодильнику прислушивался, как-никак он был единственный из кандыковской мебели (остальное было им пропито нечаянно), а холодильник почему-то всё не отключался и даже стал паленым пованивать. А на следующий день он вышел из строя. С раннего утра, холодильник стал рычать, как зверь и весь трясся, как от озноба, дребезжа своими металлическими членами, а потом – затих. Совсем затих. Навсегда. Не захотел больше работать. Отучился. Сгорел поэтому.
      Кандыков долго сидел у его раскрытой двери и гневно смотрел на плотно уложенные куриные ножки, так и не замороженные…
      - Вот, падла! – в сердцах выругался Кандыков. Потом подошел к окну и, сжав кулаки, пристально вгляделся в обожженную летним солнцем пустую улицу.
 Настроение у него было отвратительное.