Вещие сны

          Вам снятся вещие сны? Такие, которые наполнены какими-то странными событиями, людьми, действиями, и когда вы просыпаетесь, вы их помните отчетливо, в деталях и начинаете думать о том, к чему бы всё это, а по прошествии времени в вашей реальной жизни происходят какие-то перемены, и вот тут вы говорите себе: «Вот оно к чему все приснилось…»
          Мне сны снятся, в том числе и вещие. Бывают они двух типов. Во-первых, маленькие; если мне приснилась рыба, мясо или колбаса, то обязательно в моей семье кто-нибудь заболеет, проверено многолетним опытом. Хотя был один случай, когда мне приснился сон, где я была в большой веселой компании, мы пили пиво и ели большую вкусную рыбину холодного копчения, и, видимо, где-то уже на грани просыпания я с печалью начала осознавать, что это «тот самый» сон, и скоро кто-то из моих близких заболеет, как вдруг услышала голос: «Не волнуйся. Ничего не будет. Это просто сон». Я открыла глаза и долго еще переваривала увиденное и услышанное. Что самое интересное, в тот раз действительно никто не заболел. Во-вторых, мне снятся большие яркие эпические сны с множеством подробностей и мелочей. На утро, когда я просыпаюсь, я сразу же понимаю, что это не с проста, надо чего-то ждать или о чем-то задуматься. Эти сны я никогда не забываю. Проходит время, какие-то детали стираются, но главные события я помню. И эти сны всегда сбываются, иногда в тот же день, когда они приснились, иногда через несколько лет. Но сбываются обязательно.
          Вещих снов у меня было с десяток, и тремя самыми важными в моей жизни я решила поделиться с вами.

                ***

          Первый сон, о котором я хотела бы рассказать, приснился, когда мне было лет семнадцать, и я, конечно, не знала и не понимала, что он вещий. Как и многие юные девы, я с подружками решила погадать на святки. Разумеется, на будущего мужа. Гадание следовало проводить перед сном, для него нужны были расческа и магические слова. Ради нужного результата подробнейшим образом была изучена вся последовательность действий во время гадания (благо, сам мистический ритуал не отличался сложностью), куплен новый деревянный гребешок для причесывания и наизусть вызубрено заклинание.
          Перед сном вымыла и высушила волосы, расчесала их расческой, положила ее под подушку и три раза произнесла шепотом слова: «Суженый мой, ряженый, приходи ко мне во сне наряженный, себя покажи и меня причеши». Сначала в некотором волнении уснуть не могла, но затем благополучно провалилась в сон…
           И снится мне война. Ночь, выстрелы, взрывы, пожары, бегущие люди, которые ищут место, где бы укрыться. Разрушенные дома, горящие машины, вой истребителей, залпы орудий, убитые лошади, крики, плач, мечущиеся тени на фоне огня. Я бегу вместе со всеми и не знаю, где мне спастись. Вдруг посреди всего этого хаоса я вижу полностью уцелевший православный храм. Смотрю – люди забегают внутрь, и я следую за ними. Как только я вошла, двери закрывают и запирают изнутри на огромный тяжелый деревянный засов.
          В храме идет служба. Горят только лампады и свечи в руках молящихся. Чувствуется запах ладана и воска. Тихо и торжественно. Здание церкви очень старое, темные лики икон, на стенах древние росписи, закопченный высокий потолок, блики света на золотом убранстве. Война осталась за стенами, и пришло полное ощущение того, что здесь покой, безопасность, спасение, здесь ничего не может случиться. Внутри храма очень много людей, в основном, женщины, дети, старики, попадаются и мужчины в гражданской одежде, несколько военных, некоторые даже с оружием, которое не выпускают из рук после боя. Батюшка на распев произносит слова молитвы, люди крестятся, опускают в поклонах головы, шепчут обращения к Богу…
          Я стою сзади, головы расположившихся впереди людей мешают разглядывать происходящее в подробностях. А мне все любопытно, ведь я первый раз оказалась в действующем храме (кстати, до этого в церкви я была всего один раз в возрасте шести или семи лет в глухой псковской деревушке, поэтому ничего не помнила; да и вообще никак не относила себя к категории верующих в Бога людей); поэтому периодически привстаю на цыпочки и верчу головой во все стороны, рассматриваю внутреннее убранство храма, изучаю лица окружающих меня людей, нашедших спасение в этом божьем доме. Видимо, я кому-то помешала, потому что слышу сзади сердитый и грозный шёпот: «Хватит вертеться, стой спокойно!» От смущения и страха даже не оборачиваюсь, замираю без движения, стараюсь сосредоточиться на фигуре священника, ведущего службу. Голос у него молодой и звонкий, сильный и уверенный; когда его слушаешь, то забываешь обо всех тревогах и опасностях и думаешь только о хорошем. Люди в храме постепенно успокаиваются, рассредоточиваются равномерно по помещению, уходит висевшее в воздухе напряжение, становится просторнее и как будто больше места. Обзор впереди меня улучшается, и я отчетливее вижу тех, кто стоит в первых рядах. Среди них несколько военных в форме. Трое офицеров стоят вместе, плечи у них опущены, словно им очень стыдно. Почему-то на головах у них надеты фуражки (хотя в церкви мужчинам головные уборы полагается снимать), а в руках они держат автоматы системы ППШ (с оружием, вроде бы, тоже не принято посещать храмы). Один из них делает движение рукой, словно утирает слезы. Священник останавливает службу и говорит, обращаясь к этим офицерам: «Не вините себя ни в чем, вы не струсили. Зачем просто так умирать? Вы не знаете, какие у Бога на вас планы. Проведение привело вас сюда. Все хорошо!» Мне, конечно же, интересно взглянуть на их лица, но военные стоят спиной ко мне, и я могу видеть только их затылки. Потом офицер, стоявший с левого края, отступает слегка назад и разворачивается немного в левую же сторону, пропуская участвующего в богослужении мальчика в церковном облачении, и оказывается ко мне в пол оборота. Я отчетливо вижу его фигуру и полупрофиль. Среднего роста, не выше 175 см, стройный, с широкими плечами и тонкой талией, со светлыми прямыми волосами. По хорошо видимому на фоне горящих у алтаря свечей контуру левой скулы определяю, что лицо у него круглое, широкое, с крупными порами, бороды и усов нет. Молодой. Одет почему-то в новую, с иголочки, современную, явно не образца сороковых годов прошлого века, парадную форму, золоченый ремень, яркие погоны. Кажется, старший лейтенант, род войск только не определила. Начищенные до блеска яловые сапоги, безупречно сидящая на голове фуражка с большой тульей и с застегнутым на подбородке ремешком. Вообще, выглядит он не так, как должен выглядеть военный, только что покинувший поле боя, - слишком чистый, аккуратный, наглаженный. У меня даже появляется какая-то неприязнь к нему, но вспоминая слова священника, я отгоняю злые мысли.
          И вдруг я слышу, как кто-то мне шепчет в ухо: «Это твой суженый, иди к нему». Осторожно оборачиваюсь, рядом никого нет. И тут люди, стоявшие рядом со мной, начинают все плотнее окружать меня и словно бы вытискивают в направлении к этому военному. Я неохотно, сопротивляясь и смущаясь, начинаю медленное движение к нему, подталкиваемая сзади соседями. Каким-то образом у меня на голове появляется белый газовый платок. И вот я стою рядом с ним, плечо к плечу. Сердце бешено колотится, щеки пылают огнем. Мне так неудобно и страшно, что я вся скукожилась и стараюсь сделаться незаметной. Я боюсь поднять глаза и посмотреть прямо ему в лицо, чтобы получше его разглядеть. Чувствую, как он стоит справа от меня, касаюсь внешней стороной плеча его левого локтя, меня пробивает дрожь. Он тоже не поворачивается в мою сторону, не смотрит на меня, обратившись строго к алтарю. От волнения ноги у меня периодически подкашиваются, я плохо воспринимаю происходящее, сознание все больше заполняет туман. Я слышу слово «венчание», а потом замечаю, как над нашими головами откуда-то появляются венчальные короны. На этом я проснулась…
          Пробудилась я на эмоциях, которые испытывала во сне. Даже не сразу поняла, что я дома в своей кровати. Потом вспомнила, что я гадала на ночь на будущего мужа, и принялась обдумывать свое видЕние. Оно было очень ярким и реальным, четким и живым, с множеством подробностей, но абсолютно не соответствующим моим желаниям и представлениям о том, кто и как должен был явиться в святочную ночь. Постепенно я успокоилась и решила, что это был просто такой сон, вызванный фантазиями девчонки с разыгравшимся в ожидании большой любви воображением. Со временем я убедила себя, что не стоит придавать этому вообще никакого значения. Короче, я в этот сон не поверила, хотя очень хорошо помнила его, как никакой другой сон раньше.
          Прошло восемь лет. Я стала юристом, и в 1993 году ко мне обратился за помощью по регистрации фирмы симпатичный молодой человек, мой ровесник. В результате, мы с ним стали встречаться (чего до этого я себе не позволяла ни с одним из моих клиентов), а через месяц знакомства в один день сразу у нас случились и первый поцелуй, и первая ночь. До утра мы не спали, поскольку не могли насытиться друг другом. Периодически он вставал, подходил к окну, приоткрывал его и курил. Ночь была ясная, звездная, ярко светила луна. И вот в очередной раз, когда он поднялся с кровати, чтобы выкурить сигарету, он замер у окна, а я жадно его рассматривала. Он очень хорошо был виден в лунном свете. Алексей (так его звали) стоял, обратившись ко мне спиной, развернувшись в пол оборота в левую сторону, я до мелочей могла разглядеть его полупрофиль. Мне показалось, что где-то я уже видела эту картину: и освещение, и фигуру, и черты лица, но никак не могла вспомнить, где и когда. И тут меня озарило – в тот раз, когда я гадала на суженого! Это был мужчина из моего сна! Я стала внимательнее вглядываться в него, изучать - несомненно, это был он, только без одежды. Ведь я так явственно помнила героя моего сна, несмотря на прошедшие годы!
          Но я не позволила себе поверить, что такое возможно, решила, что это совпадение и результат действия любовных чар и шампанского. Поэтому не особо и ждала нашей новой встречи; мало ли, что надо мужчине от женщины, переспали и разбежались, предприятие-то я ему уже зарегистрировала, никаких обязательств…А он приехал на следующий день ко мне домой с цветами и задержался в моей жизни уже почти на двадцать семь лет. И в горе, и в радости…

                ***

          Следующий сон приснился мне ровно на сороковой день после того, как умерла мама.
          Ей было всего шестьдесят семь лет. Моя активная, холерическая, авторитарная, громкоголосая мама ушла из этой жизни очень рано. Ее отец, Нилов Леонтий Егорович, умер в возрасте девяноста двух лет. Большинство братьев и сестер перешагнули порог восьмидесятилетия. А она вот не смогла дотянуть и до семидесяти, хотя всю жизнь проработала в медицине, и, казалось, возможности заниматься своим здоровьем у нее были. Но нет, как говорится, сапожник оказался без сапог.
          Сколько себя помню, мама всегда жаловалась на здоровье: и гинекология, и гипертония, и обмен веществ, и кардиология, и суставы, и зрение, и мигрени, и… Короче, как у Джерома Кларка Джерома в его «Трое в лодке, не считая собаки», благодаря своим медицинским знаниям она диагностировала у себя все известные науке болезни, исключая родильную горячку. Ну, в шестьдесят с лишним лет последнее она могла себе позволить (смайлик). Болело у нее всё и всегда. Но при этом затащить ее к врачу, даже в родную для нее поликлинику, где она отработала больше тридцати лет, было невозможно. Поэтому мама постоянно жаловалась на самочувствие и ругалась на папку, убежденная, что во всех ее бедах виноват именно он. А когда она действительно серьезно заболела, момент был упущен.
          Мама была невысокого роста, метр пятьдесят. К старости стала весить под сто килограмм. Диетами и спортом себя не утруждала, оправдываясь, что уже поздно что-либо менять. Образ жизни вела малоподвижный, любила чаек попить с вкусняшками. Как водится, при таком раскладе часто случается остеохондроз. Вот и у нее случился. В шейном отделе. Солевые отложения со временем все больше разрастались, а заодно образовались шипы, которые вошли в позвоночный столб между вторым и третьим шейными позвонками. И это начало сказываться на двигательной активности.
          Я очень хорошо помню, как пришла к родителям в гости, когда они закрыли дачный сезон и вернулись в город. Захожу в квартиру и вижу, что мама еле-еле идет, держась за стенку. И при этом у нее объяснение одно: это она на даче переработалась, потому что отец – бездельник; сейчас пару-тройку дней отдохнет, и все будет в порядке. Я поверила, потому что такие вещи случались с ней и ранее с завидным постоянством. Когда же я приехала через неделю к ней на день рождения первого ноября, то увидела, что она уже ковыляет по квартире, опираясь на палочку. Тут я не стала слушать ее уверения, что скоро ей станет легче, и забила тревогу. Положили ее на обследование в очень хорошее медицинское учреждение, в шикарную палату. Она никогда в таких условиях не была. Врачей мы знали лично, доверяли им, так как они неоднократно и с успехом помогали ранее моим свекрам и нашим друзьям. В больнице у нее диагностировали кучу заболеваний, начали экстренное лечение. А ей с каждым днем все хуже. Мы запаниковали. Дополнительные обследования, лучшие врачи, все возможные реабилитационные меры. А состояние только ухудшается. Начали отказывать ноги: сначала одна, потом другая. 
          Только на четвертом месяце бесконечных обследований и лечения мне удалось попасть на прием к самому главному в Санкт-Петербурге светиле – специалисту по неврологическим болезням. Приехала я одна и привезла с собой целую кипу медицинский документов. Светило их подробно изучил, расспросил меня о ходе течения болезни и сказал: «Вы опоздали на два года. Шейный остеохондроз привел к тому, что головной мозг перестал получать необходимые ему вещества, нарушилось функционирование в той его части, которая отвечает за двигательную активность. Первые симптомы появились два года назад, но часто бывает так, что люди просто не обращают на них внимание. Вот и ваша мама также не придала им значение, хотя сама и работала в медицине. А теперь уже ничего нельзя сделать. Ваша мама будет умирать долго, лет шесть-восемь, и, к сожалению, в полном сознании. Сейчас у нее не действуют ноги, потом отключатся руки. Далее откажет речь. А умрет она от пневмонии, потому что полностью перестанут работать все мышцы, отвечающие за функционирование внутренних органов, и начнутся застойные явления». (Да простят меня медицинские работники; изложила так, как поняла и запомнила сама, ведь я не имею к медицине никакого отношения).
          Услышав такой прогноз врача, я сначала не поверила: «Неужели нельзя сделать операцию?!» На что он ответил мне, что операция не поможет, если только чудо. Шансов пережить операцию у мамы не более двадцати пяти процентов, так как она обременена кучей сопутствующих заболеваний. И даже если операцию сделать, то главным будет реабилитация. Сам больной должен быть человеком очень сильной воли и дисциплины, чтобы неукоснительно и самостоятельно выполнять все реабилитационные меры. Но, как показывает практика, с этим практически никто не справляется.
          Только сидя в такси, я в полной мере осознала, что скоро могу остаться без мамы. Мама!... Строгая, импульсивная, мудрая, смелая, красивая, неравнодушная, справедливая. Единственная. Любимая. Которая напоминала мне иногда маленькую девочку, такую непосредственную, доверчивую, ранимую…
          Как сказать папе?! Ведь несмотря на все сложности жизни, мои родители любили друг друга вот уже более сорока лет. Как быть?! Заехав по дороге к моим самым близким друзьям на работу и выплакав там свой ужас от предстоящего, я приняла решение не говорить родителям об услышанном приговоре, но использовать последний шанс – сделать операцию. Рассказала им, что такую рекомендацию дал врач, у которого только что была. И немедленно приступила к поиску хирурга, который возьмется за дело.
          Прошло недели две, маме становилось все хуже, стала отказывать рука. Болезнь очень быстро прогрессировала, несмотря на то что с утра до вечера к маме приходили медики: массаж, лечебная физкультуры, иглоукалывания, растяжки, уколы, таблетки…
          Наконец мне удалось найти специалиста, который согласился провести операцию. Врач-нейрохирург, про которого по Питеру ходили легенды. Он был авантюристом в своей профессии в самом хорошем смысле слова, ради спасения пациента готов был действовать нестандартно и рискованно. Несколько лет работал военным хирургом в Афганистане во время боевых действий, потом в Военно-медицинской академии, далее ушел в больницу скорой помощи. В его исполнении многочасовая сложнейшая операция у мамы прошла успешно! К ней вернулась чувствительность в руке, она говорила, что ощущает покалывания в ногах. Мы радовались как дети. После выписки мамы из больницы мне удалось договориться и перевезти ее в очень хороший реабилитационный центр.
          Еще во время болезни встал вопрос о том, чтобы рядом с мамой постоянно кто-то был, так как она не могла себя обслуживать и за ней надо было ухаживать. От сиделки мама категорически отказалась, стесняясь чужого человека. Оставались я и папка. Посовещавшись, мы приняли решение, что ухаживать будет папа, так как он мужчина и ему чисто физически проще поднимать мою стокилограммовую маму. Если честно, то никто не ожидал, что он на такое пойдет. Мой красавец-мужчина папа, избалованный нескончаемой заботой мамы, всегда модный, опрятный, отутюженный, которого дома всегда ждали только что приготовленный горячий обед, идеально чистая квартира и свежее постельное белье. Немного брезгливый. Всегда свободный в своих действиях. И вот теперь он оказался в роли сиделки, привязанный к больной маме, вынужденный ухаживать за ней, мыть ее, выносить судно, вытирать попу, готовить еду, убирать, стирать, гладить…Ради этого ему даже пришлось уволиться с любимого завода, которому он отдел более сорока лет своей жизни. Хоть я и приезжала каждый день, но постоянно не могла находиться с мамой, так как работала и занималась своей семьей. Но у меня постоянно присутствовало чувство вины: это мне надо было уволиться, чтобы ухаживать за мамой, уделять ей больше внимания, я не даю ей столько, сколько дала она мне, я плохая дочь… Эти мысли все время терзали меня…
          Операция, как и предсказывал невролог, не помогла. У мамы не хватило мотивации, чтобы лично заниматься реабилитацией. «Леша, сжимай мне мячик в руке, делай со мной упражнение,» - требовала она от папы, и он покорно вкладывал в ее ладонь маленький белый теннисный мячик, накрывал сверху своей большой сильной красивой рукой ее маленькую натруженную руку и сжимал ей кулачок, будто бы это она сама давит на мяч… Моя мама, которая не умела никогда жить для себя, которая вступалась за всех и каждого, кого считала несправедливо обиженным, которая кидалась на помощь даже тем, кто в ней не нуждался, которая добровольно отказывала себе во многом, чтобы дать что-то другим («Доча, меня на работе конфеткой угостили, а я тебе принесла»), впервые в жизни кайфовала от того, что мир вертится вокруг нее. Можно не работать, ничего не делать, командовать папой, не боясь, что он задержится с работы, чтобы выпить с мужиками по кружке пива, не выдумывая себе страшных историй о папиных изменах и не ревнуя его. Можно получать удовольствие от того, что постоянно приходят медицинская сестра, массажист, врач ЛФК и другие доктора, которые что-то делают ради ее здоровья, с которыми можно поболтать, пожаловаться, поплакаться. Можно наслаждаться, что единственная дочь вновь проводит с ней каждый день, привозя вкусняшки и подарки, жалея ее, выслушивая многочисленные жалобы, рассказывая, как она носится по всему городу в поисках самых лучших специалистов и лекарств, чтобы мама поправилась. Наконец-то она стала центром своей вселенной, не прикладывая к этому никаких усилий и видя, как мир кружится вокруг нее.
          Рассуждая так, я постоянно искала причины того, почему моя сильная мама в самый критический момент своей жизни сложила руки, потеряла силу воли и полностью доверилась нам, своим самым близким людям. Единственное объяснение, которое я нашла для себя, - ей понравилось болеть, чтобы все заботились о ней, а еще иногда мне казалось, что она не отдавала до конца себе отчет в том, к чему может привести ее собственная пассивность в вопросах реабилитации, хотя после операции я ей очень аккуратно рассказала о возможных сценариях дальнейшего течения болезни.
          Одним словом, через год и один месяц после начала заболевания мы потеряли маму. Последние две недели она не могла уже разговаривать. При этом была в полном сознании и здравом уме. Общались глазами, для этого придумали следующее. Я написала все буквы алфавита и показывала ей каждую букву. Если буква была неправильная, она закрывала левый глаз, если правильная, то правый. Так мы составляли слова и предложения. Это было очень страшно. И мы до конца верили, что произойдет чудо. Но, увы… Течение болезни было точь-в-точь таким, как рассказывал мне врач-невролог. Ошибся он только сроках. Мама уходила не шесть-восемь лет, а сгорела за год. И я очень благодарна Богу за это, потому что он не позволил ей долго мучиться, постоянно испытывая немощность, никчемность и ожидая собственную смерть.
          А через сорок дней после маминого ухода мы, как положено, навестили ее на кладбище, сходили в церковь, помянули. Как раз приехали наши родственники, которые очень маму любили. Они были на Тибете и привезли мне сувенир – камень с Кайласа. Я весь вечер продержала его в правой руке, куда он лег так, словно бы долго ждал с ней встречи. Камень начал быстро нагреваться в моей ладони и долго-долго был горячим. Я его выпустила из рук только перед самым уходом гостей.
          А потом я легла спать. И снится мне сон…
          Я дома и мне очень плохо. Я болею. Внутри меня что-то распирает, что-то мешает легко дышать, сглотнуть слюну. Я ощущаю беспокойство, напряжение. Смотрю на себя в зеркало, вижу бледную, почти прозрачную, словно натянутую кожу лица, покрасневшие воспаленные глаза. Капельки испарины покрывают лоб. Влажные прилипшие волосы. В горле стоит комок, который не дает воздуху свободно проходить в легкие. Состояние полуудушья. Ни вздохнуть-ни выдохнуть в полную силу. Вдруг я начинаю чувствовать позывы к рвоте. Даже радуюсь этому ощущению в надежде избавиться от мучающей меня болезни. Комок по гортани подступает все выше, выше, начинается обильное слюноотделение. Дышать получается с большим трудом. Из глаз брызгают слезы и изнутри следует сильный толчок, который приносит наконец-то не только облегчение, но и отвращение, - меня изо рта на землю вываливается целый клубок шевелящихся длинных белых червей, переплетенных между собой в каком-то мерзком танце. За первым рвотным позывом идет второй, потом еще один, и еще, и еще…
          От происходящего я в ужасе. Одновременно я испытываю страх, стыд и освобождение. Черви вываливаются из меня нескончаемым потоком. Я помогаю себе руками, чтобы быстрее вытащить их изо рта. Но тут же замечаю, что они начинают вылезать у меня из глаз, из ушей. Ни запаха, ни звука. Только белая шевелящаяся масса в какой-то прозрачной слизи. Рвотные судороги продолжаются достаточно долго. Но вот наступает наконец-то момент, когда я чувствую, что их становится меньше, их поток истончается. Вот перестали вылезать черви из ушей и глаз. Вот уже меня тошнит все реже и реже.
          Наконец-то я дышу. Легко и свободно, как обычно, набирая полную грудь живительного кислорода и шумно выдыхая его. Я стою посреди поля битвы. Вокруг меня на полу, на обуви, на одежде мириады останков червей, которые на воздухе мгновенно погибают и засыхают, превращаясь в маленькие сморщенные желтоватые палочки, напоминающие опавшие иголки от новогодней ели…
         Я просыпаюсь, мокрая от пота, но с чувством явного облегчения. Лежу на кровати, боясь пошевелиться. Не понимаю еще, сон это был или явь. Открываю широко глаза, вижу привычную обстановку. Значит, все-таки сон. Слава Богу! Осознаю, что сон не простой, тот самый, вещий. Вот только к чему он? Пока не понимаю.
         Встаю, одеваю халат, умываюсь. Спускаюсь на первый этаж, чтобы как обычно сварить себе кофе. Замечаю на столе оставленный там с вечера камень с Кайласа. Беру в руки. Он абсолютно холодный. Ни в правой, ни в левой руке он теперь нисколько не нагревается. От него веет прохладой и спокойствием.
          И вдруг как вспышка приходит понимание: девочка, ты сделала все, что могла, ты всё делала правильно, ты ни в чем перед мамой не виновата, не надо себя ни в чем винить.
          Из глаз тихо льются слезы. Чувствую на душе облегчение и принятие.

                * * *
         
          Еще один вещий сон, которым я хотела бы поделиться, мне приснился в возрасте сорока пяти лет. Я была беременна и беременна тройней. Чувствовала я себя превосходно, не было никаких, к удивлению врачей, отклонений в состоянии здоровья ни у меня, ни у моих будущих детей. Бегала, несмотря на шестимесячный срок моего интересного положения, как ломовая лошадь, только большой живот впереди меня торчал (и то, видать, недостаточно большой, так как за несколько дней до дальнейших событий мне в общественном транспорте даже места не уступили, полчаса в автобусе на ногах простояла). Мой гинеколог, лучший в Питере специалист по женскому многоплодию (а заодно, и старородящим мамашам), главврач роддома № 17 в Санкт-Петербурге, доктор Антон Валерьевич Михайлов только диву давался, как это на двадцать шестой неделе беременности при наличии в утробе трех плодов цервикальный канал может быть закрыт на целых четыре с половиной сантиметра! А я смеялась и говорила, что у нас в роду все бабы после сорока лет всегда двойни рожают, поэтому нам не привыкать, я генетически предрасположена к высоким нагрузкам.
          Дня через три после очередного посещения доктора Михайлова я, как обычно, пришла вечером с прогулки домой, мы поужинали, посмотрели телевизор и легли спать. И снится мне сон.
          Начинается, как в жизни: я беременная, жду тройню, у меня всё хорошо. Также, как обычно, ложусь спать и вдруг просыпаюсь ночью от того, что подо мной образуется на кровати лужа; и я понимаю, что это не от того, что я описалась, а что-то пошло не так, и у меня отходят воды. Я бужу мужа, и мы едем в роддом. Там Антон Валерьевич осматривает меня, подтверждает мои тревожные догадки и говорит, что поделать ничего нельзя, положение серьезное, надо спасать детей. Придется идти на кесарево сечение, и немедленно. Я беспокоюсь: как же так, ведь беременность всего шесть месяцев! А он отвечает, что ничего страшного, не самый маленький срок. Оказывается, даже если детишки на свет Божий появляются на двадцать второй неделе после зачатия, у них при современной медицине есть все шансы выжить и стать нормальными полноценными людьми. Что мне оставалось делать в данной ситуации? Успокоиться и довериться врачам, что я в полной мере и реализовала. Я уже раньше замечала за собой, что в некоторых критических ситуациях беру себя в руки и становлюсь полностью хладнокровной. Вот и сейчас я делаюсь абсолютно спокойной и даже стараюсь относиться к происходящему с чувством юмора.
          Меня обследуют, берут анализы, кладут на каталку и везут в родильное отделение. Огромная операционная, вокруг суетятся люди в белых халатах. Один из них, с добрым лицом, большой, полный, очень похожий на артиста Александра Семчева, оказывается моим анестезиологом. Он начинает просвещать меня, что сделает мне эпидуральную анестезию, будет совсем не больно, зато я все буду видеть, слышать и могу даже ругать врачей, если мне что-то не понравится. Мы начинаем с ним шутить и смеяться. Акушерка удивленно смотрит на меня и говорит, что вот им бы таких веселых рожениц побольше. Потом мне вводят лекарство в позвоночник где-то в районе поясницы, я перестаю ощущать себя ниже талии, не чувствую ни ног, ни живота, ни попы. Меня укладывают на операционный стол, входит доктор Михайлов, загораются яркие софиты прямо надо мной и начинается… Что он делает, я не вижу, потому что у меня на уровне талии установлен большой белый экран, который загораживает от моих любопытных взглядов всю нижнюю часть моего тела. В процессе медицинских манипуляций мой врач дежурным тоном говорит мне: «Не волнуйтесь, мамочка, все будет хорошо!» Я подхватываю и отвечаю, копируя его интонацию: «Не волнуйтесь, доктор, все будет хорошо!» Он удивленно вскидывает на меня глаза, улыбается и одобрительно кивает. Потом я вижу, как он быстро, одного за другим вынимает моих детей, поднимает их и передает в руки другим врачам. Их быстро уносят. Тихо, не слышно детского крика или плача. Я провожаю их глазами и обеспокоенно ловлю взгляд Антона Валерьевича, молча вопрошая, все ли в порядке с детьми. В ответ слышу то ли голос доктора, то ли еще чей-то: «Не переживай! Все живы!»
          На этом я просыпаюсь. Понимаю, что еще рано, часов шесть утра. Хочется в туалет. Иду туда, но в процессе мочеиспускания понимаю, что-то не то. Ухожу в другую комнату, ложусь на диван. Через пару минут трогаю поверхность дивана под собой и ощущаю маленькую лужицу. Перемещаюсь на сухое место, повторяю эксперимент – тихо лежу несколько минут, не шевелясь, не испытывая еще желания сходить пописать, проверяю -образовалась новая лужица. Небольшая, но она есть, а это значит, что у меня начали отходить воды, не сильно, не обильно, а понемногу, как бы подтекая. Сон-то в руку! Стараюсь не волноваться, вспоминаю сон. Понимаю, что сейчас мы поедем в роддом, а там… Как будет, так будет, не хочу загадывать. Лежу и обдумываю, что надо с собой взять, все-таки я не готова была отправляться туда так рано. Периодически проверяю под собой, лужица потихонечку увеличивается. Потом аккуратно встаю, собираю сумку, умываюсь, одеваюсь. В восемь утра бужу Алексея и деликатно все ему рассказываю, ведь мужчины такие трУсы и паникеры, не дай Бог, сердечный приступ случится, не юноша ведь уже (смайлик!)
          Приезжаем в роддом. Мой дорогой доктор Михайлов меня выслушивает, осматривает, у меня берут анализы и кладут в палату, пока на сохранение, до результатов анализов. Сутки я лежу, ничего не делаю и наслаждаюсь жизнью: готовить не надо – кормят очень вкусно, можно и даже нужно позволить себе валяться, сколько хочешь, читаю книги, смотрю телевизор, болтаю по телефону. В палате я одна, но это меня нисколько не напрягает, потому что я интроверт и незнакомые люди только создают мне дискомфорт. Общаюсь дозированно, в свое удовольствие с медперсоналом. Через день приходят результаты анализов, Антон Валерьевич приглашает меня к себе в кабинет и говорит, что обнаружена инфекция и придется делать кесарево сечение. Я согласно киваю в ответ и спрашиваю: «Когда?» Он смотрит на часы и отвечает: «Через полтора часа». Внезапненько, конечно, но что поделаешь… Звоню мужу, своим новостным сообщением ввожу его в состояние шока и отправляюсь в свою палату ждать операции.
          Ровно через полтора часа за мной приходит медсестра. Я влезаю на каталку и еду рожать. По дороге встречаюсь с мужем, который от бледности стал похож на альбиноса. Пытаюсь успокоить его, как могу, но мне не разрешают долго задерживаться, мы целуемся, и я неспеша и торжественно убываю в операционный зал.
          Когда я увидела своего анестезиолога, сказать, что я удивилась, значит, ничего не сказать. Это был врач из моего сна! Так похожий на Семчева! При этом, раньше я не была с ним знакома и никогда даже его не видела, абсолютно в этом уверена. Поэтому я уставилась на него, как удав. Внутри меня разливалось еще большее спокойствие, исчезли последние следы сомнений в благополучном исходе родов. Я ведь это уже видела во сне, а там все было хорошо. Доктор неправильно истолковал мой взгляд и сказал: «Не бойтесь, я сделаю вам эпидуральную анестезию. Это лучшее в вашем случае, доверьтесь. Вы все будете видеть и слышать. Рука у меня легкая, боль вы не почувствуете». Я ему с улыбкой отвечаю: «Не волнуйтесь, я не боюсь. Знаю, что все будет хорошо!» Слышу веселый голос медсестры или акушерки: «Ой, вот нам бы побольше таких пациентов!» Быстрым шагом входит доктор Михайлов. Он очень серьезен и сосредоточен, бросает на меня взгляд. Я спокойна, как танк. Улыбаюсь и говорю ему: «Ну что, поехали?» Он хохочет в ответ: «Ну, поехали…» Дальше всё проходит, как во сне: быстро, деловито, без всяких неожиданностей. И для меня, и для медиков. Буквально за несколько минут Антон Валерьевич извлекает из моего чрева моих тройняшек, и я слышу слабый писк каждого из них. Все в порядке, живы…