О чем сигналят маяки 19 20

19
        - Сергей Викторович! - Шаповалов разговаривал на лестничной площадке с одним коренастым мужчиной с бородой и в больших очках в толстой оправе, собеседник похлопал Шаповалова по плечу и собирался уже уходить. Как только мужчина скрылся в коридоре, Шаповалов затушил окурок и достал из пачки новую сигарету.
        - Сергей Викторович, есть желание подышать со мной минут пять?
        - Только об этом сейчас и думал.
        - Вот и прекрасно. Удалось ли вам найти что-нибудь еще?
        - Только старый патефон.
        - Что?
        - Мне почему-то казалось, что инцидент между нами уже исчерпан.
        - Не обижайтесь, - Шаповалов улыбнулся, выпуская первую порцию дыма. - Ну постойте же со мной за компанию, окунитесь, так сказать, в атмосферу трудового коллектива.
        - По-моему, в атмосферу трудового коллектива прекрасно можно окунуться и у нас в кабинете.
        - Сергей Викторович, у меня к вам разговор, - Шаповалов перешел на более сдержанный тон. - А в кабинете, сами понимаете, много лишних ушей.
        - Что ж, слушаю вас очень внимательно.
        - Да бросьте вы в конце концов обижаться, в самом деле.
        - Абсолютно никаких обид, что вы хотели мне сказать? - Шаповалов сделал паузу, собираясь с мыслями.
        - Вот какое дело... вы у нас почти уже месяц…, - еще одна затяжка дала возможность что-то обдумать. - Я с самого начала стал к вам присматриваться...
        - И как?
        - Да, вы правы, обойдемся пожалуй без лирики. В общем я предлагаю вам поехать со мной на западный участок косы.
        - Неожиданно. А с чего вы решили, что я хочу побывать там?
        - В качестве саморазвития.
        - У меня нет сейчас времени для саморазвития, мне нужно закрыть здесь дела, спасибо за предложение.
        - Послушайте, вы же не тот человек, каким хотите сейчас себя выставить. Нет, все-таки лирики избежать не удастся. В первый день как мы познакомились я принял вас за очередного столичного чиновника, те, что здесь сейчас табунами ходят. Но вот в чем дело, вы не похожи на этих дубоголовых клерков, интуиция в таких случаях меня редко подводит. Я стал присматриваться к вам, и оказалось не зря. Комбинат у нас хоть и растянулся на километры, но слухи и сплетни разносятся здесь очень быстро.
        - В этом я уже убедился.
        - Вы про неудавшийся роман Арнольдовны с Кузьмичом? Такие слухи не разносятся, они разлетаются, не обращайте внимания, обычное здесь дело. Я вот о чем, Сергей Викторович, от ребят я узнал, что вы проявляете интерес к комплексу очистки, - Шаповалов сделал затяжку и неожиданно усмехнулся. - У себя на столе я обнаружил забытый вами блокнот, придумайте продолжение.
        - Вы копались в нем.
        - Совершенно верно. Мне не составило большого труда разглядеть в ваших каракулях ваше представление о системе очистки стоков комбината, также вы имели весьма доверительную беседу с одним из моих знакомых, тут еще эта топографическая карта в моем столе.
        - Прямо как по Конан Дойлу. Но от меня-то вы что хотите?
        - Чтобы вы сами все увидели своими глазами.
        Я слушал Шаповалова, стараясь найти хоть какое-то объяснение всему тому, что говорил мне сейчас этот человек. Провокация? Но какой смысл проверять меня, если через пару дней я заканчиваю свою работу. Хочет вынюхать, что мне известно? Нет, на сексота он не похож, да и времена уже не те. Благие намерения? А собственно чем я рискую? Выезд на косу - заключительный аккорд моей командировки, в целях, так сказать, моего саморазвития. Уснувший интерес вновь стал просыпаться.
        - Ну хорошо, допустим я соглашусь, но какую задачу вы мне ставите в этой поездке?
        - В дороге я вам все расскажу.
        - А что вы будете рассказывать охранникам на пропускных пунктах?
        - Меня знает там каждая собака, вы устраиваетесь к нам на комбинат, я вас сопровождаю, чтобы показать ваше будущее рабочее место.
        - Когда?
        - Завтра после обеда. На проходной станции в это время будет дежурить Кравчук, хохол, мы с ним ни одну трехлитровку тройной перегонки оприходовали, свой мужик.
        Да, интерес к этой авантюре для меня был утерян, но воспользоваться предложением, увидеть, как верно сказал Шаповалов, все своими глазами, такой шанс упустить я не мог. Стать свидетелем аферы подобного масштаба, быть посвященным во многие ее детали, такое счастье его величество - господин случай не каждому журналюге или следователю прокуратуры дает. Интерес опять стал просыпаться. Да и для себя самого, таким образом, хотелось закрыть этот вопрос, пусть и потерявший свою актуальность. Ладно, будь что будет, пожалуй прокачусь, на санях с бубенцами.
        Как и договорились, на следующий день после обеда мы встретились возле желтого двухэтажного здания хозблока. У Шаповалова была такая же Нива, что и у Виктора, с той лишь разницей, что машина заместителя главного инженера выглядела уже довольно потрепанной и изношенной. Серые низкие облака плотно затянули небо, накрапывал дождь. Шаповалов выглядел несколько напряженным, безуспешно пошарив рукой в бардачке, он обернулся, пытаясь что-то найти на заднем сиденье, отчаявшись, снова залез в компактный «автомобильный чуланчик», в котором можно было спрятать много разных полезных, и не очень, вещей. Покачиваясь, машина с трудом выбралась из глиняной ямы, наполненной водой, и не спеша покатилась по узкой разбитой и тихой улочке вдоль незатейливых заводских построек. Сделав пару поворотов, мы оказались на одной из окраин поселка. Темно-серые деревянные двухэтажные бараки соседствовали с ветхими деревенскими домишками с покосившимися заборами. Несмотря на прохладную погоду, темные подъезды бараков, возле которых вросли в землю маленькие скамейки, были настежь открыты, в некоторых из них двери отсутствовали и вовсе. Нечто похожее на небольшие клумбы со скудной растительностью, огражденные местами подобием низенького заборчика, вплотную подходили к таким же низким окнам барака. Возле одного из домов сиротливо стояли ржавая качельная рама без качелей, и некое сооружение, отдаленно напоминавшее детскую горку. Двое мальчишек, лет четырнадцати, слонялись без дела под дождем вдоль расхлябанной дороги, по которой мы сейчас ехали, один из них, размахивая палкой, наотмашь бил по высоким стеблям придорожной травы. Свернув на прилегающую улицу, я обратил внимание на двух женщин, стоявших возле закрытой двери одноэтажного здания из светлого кирпича, и о чем-то переговаривавшихся между собой. Над большими окнами с металлическими решетками красной краской было выведено «СЕЛЬПО».
        За поселком машина выскочила на заброшенную пашню, заросшую уже начавшей желтеть осенней травой. Машину подбрасывало с такой силой, что я дважды ударился нижней частью спины о сиденье, Шаповалов, не проронив за все это время ни единого слова, с усердием крутил руль. Оставив позади поле, мы ехали теперь по ровной грунтовой дороге. Навстречу стали попадаться одинокие постройки, а вдалеке показались первые корпуса комбината. Через некоторое время, подъехав ближе, я узнал то самое место, откуда первый раз увидел Ивинскую дорогу, Шаповалов резко дал направо, и через минуту перед самым лесом машина выехала на этот самый грейдер.
        - Я смотрю, вы хорошо все продумали.
        - Вы здесь уже давно, и за это время могли примелькаться, не хотелось бы ненужных вопросов.
        - А вы не подумали, что ненужные вопросы могут появиться там, куда мы с вами направляемся.
        - Там другой контингент. Мы тот участок «камчаткой» зовем, им даже зарплату прямо на рабочее место привозят, так сказать, без отрыва от производства.
        В ту минуту, как машина входила в поворот, за которым оставались корпуса и сооружения комбината, я посмотрел в зеркало заднего вида, непонятное волнение охватило меня. Мысли, которые тогда, в тот солнечный день, были устремлены к этому повороту, сейчас стали реальностью, я оказался по ту сторону глухой стены, за который открывался неизвестный мне путь. Что ждало меня за этой стеной? Дорога шла среди невысокого лиственного леса, деревья почти вплотную подходили к грейдеру, первый груженный БелАЗ шел нам на встречу. Через пару километров, как мы отъехали от комбината, справа от дороги была возведена небольшая строительная площадка, Трунов не врал, здание склада действительно должно было скоро здесь появиться, но огромные белорусские самосвалы проходили мимо, и двигались дальше на дальнюю часть косы.
        Ивинская дорога продолжала вести нас к цели, слева сквозь деревья то и дело поблескивала водная гладь моря, ольха и ива уступали место сосне и лиственнице с елью, местность становилась каменистая, лес все дальше отходил от дороги. Перед очередным поворотом Шаповалов прижался к самому краю грейдера и заглушил двигатель.
        - Что, уже началось?
        - Идемте.
        Захватив с собой планшет, мой спутник с легкостью соскочил на мокрый после дождя песок. Перепрыгнув придорожный ров, мы отправились вглубь леса, почувствовался сырой запах мха и хвои. Пройдя несколько десятков метров, Шаповалов остановился и достал из планшета карту и схему.
        - Мы находимся вот здесь, вот дорога, а это поворот, перед которым мы остановились, - поверх карты он разложил схему. - А вот, это самое место на схеме, - постукивая указательным пальцем по потемневшему листу ватмана, он указывал на то пятно на бумаге, где был нанесен канал, подходящий к дороге, и была указана насосная станция. Неосознанно, я даже оглянулся вокруг в надежде разглядеть стены притаившейся среди зеленных лап той самой насосной станции. Высокие стройные сосны величественно возвышались над нами, полноправно чувствуя себя единственными хозяевами этих мест, только легкий шорох леса нарушал тишину, да еле уловимый шум за дорогой указывал на близость моря.
        - Велики и чудны дела твои, Господи! - Шаповалов брезгливо поморщился. - Вы верующий? Извините, впредь больше этого не повторится. Получается сток второго производства идет в восточную часть косы…
        - Вы сейчас только что в этом убедились.
        - Послушайте, а аэротенки?
        - Запаситесь терпением, скоро уже будем на месте.
        Машина уносила нас дальше вглубь косы. Местный пейзаж полностью изменился, дорога все ближе жалась к берегу, а сосновый бор все дальше уходил в восточную сторону, взбираясь на скалистые возвышенности.
        - А кто вообще на комбинате имеет отношение к этому делу?
Шаповалов задумался.
        - Я не стал бы озвучивать тех, в ком у меня нет прямых доказательств, могу лишь с уверенностью сказать, что это Весельчак…, - прозвищем «Весельчак» был удостоен главный инженер Звягинцев, толи из-за внешней схожести с мультипликационным героем, толи из-за внутренних качеств Петра Ефимовича. Секретаршу Звягинцева за спиной называли Глот, в честь второго космического пирата. - …Весельчак, - продолжал Шаповалов. - Начальник производства, его зам по третьему производству, Крылов, Дерюгин - заместитель директора по строительству.
        - А сам директор?
        - Ничего не могу о нем сказать, это скорее номинальная фигура.
        Через некоторое время машина свернула направо на грунтовую дорогу, похожую на проселочную, ведущую в направлении леса. Полноприводная Нива, огрызаясь и выбрасывая из-под колес мириады брызг грязи, с натугой выбиралась из очередной ямы. Шаповалов уверено крутил руль то вправо, то влево, одновременно раскачиваясь вместе с кузовом автомобиля, и только когда мы уже оказались в лесу, за густым ельником, наконец заглушил двигатель.
        - На пропускном ребята знакомые, но перестраховаться еще никому не помешало. А главное, есть здесь одно место, сейчас сами увидите.
        После пятнадцати минут, в течение которых мы пробирались по сосновому лесу, взбираясь вверх по пологому склону, впереди сквозь деревья показался долгожданный просвет. Небольшая площадка, окруженная невысоким молодым ельником, была тем местом, о которой говорил Шаповалов. Внизу, как на ладони, перед нами предстали аккуратно расположенные в два ряда серые круги отстойников, прямоугольник аэротенков, илоуплотнители, флотационные установки и компрессорные станции, территория была изрисована прямыми линиями трубопроводов, в хаотичном порядке были разбросаны небольшие корпуса цехов, справа возвышалось современное здание административно-бытового блока. Шаповалов показывал на генплан участка и сравнивал с тем, что было доступно нашему взору. Особое внимание он обратил на группу изображенных на схеме метантенков, которые, как и недавно канал с насосной станцией, обнаружить в поле нашего зрения я не смог.
        - Это и есть так называемый пресловутый наш резерв.
        - Ай да хлопцы… вот они какие - сани с бубенцами.
        - Вы о чем?
        - Не обращайте внимания, это я о своем.
        - Идемте.
        Защищенные густой растительностью от постороннего взгляда, довольно быстро мы спустились вниз по крутому склону. Серый бетонный забор, который местами проходил сквозь мелкий, смешанный елово-сосновый лес, был преодолен без особого труда. На территории никого не было, лишь только когда мы приблизились к ограждению станции биологической очистки, навстречу попались двое рабочих, не обративших на нас никакого внимания. Небольшое одноэтажное здание было производственно-бытовым блоком станции. На входе нас встретил радушный коренастый мужчина с густыми седыми усами.
        - Радий бачити, друже! Як воно?
        - Лучше всех, Митрич.
        - Э трохи часу, щоб потеревенити?
        - Я невчасно.
        - А то заходь, бовкати.
        - Спасибо! Зайду обязательно.
        - Що за хлопец?
        - Пополнение к вам веду, будет у вас работать.
        - Ну добре, а то заходь.
        Посещение станции заняло примерно час. Пройдя вдоль одного аэротенка, возле которого ощущался легкий специфический запах, мы проникли в цех, где были расположены фильтрующие установки, произвело впечатление и посещение цеха обезвоживания остатка сточных вод. Прогулка по станции дополнила мое представление о реальном положении дел. Специалист, имеющий даже поверхностные знания о системе биологической очистки, мог с уверенностью отличить оборудование, указанное в паспортах, от того, что мы видели воочию. Метантенки предварительной анаэробной очистки не соответствовали параметрам, заявленным в проектной, рабочей и сметной документации, вместо указанного на схеме было установлено совершенно другое оборудование. И опять я не смог обнаружить те самые метантенки, что были зарезервированы под вторую очередь. Шаповалова действительно многие здесь знали, расспрашивали про ожидаемую премию, просили передать какие-то бумаги в бухгалтерию, просто болтали о своем. Ближе к пяти часам мы были уже в машине.
        Начавшийся снова дождь настойчиво барабанил по лобовому стеклу. Находясь под впечатлением от увиденного, я все еще не мог прийти в себя. Меня поразила та бесцеремонность, с которой была провернута эта афера, похоже серьезные силы и причины двигали людьми, решившими ввязаться в столь дерзкую авантюру. Интерес с новой энергией стал овладевать мною, мысли вновь побежали по своим каналам, но что прочно сейчас овладело моим сознанием, сводилось к одному лишь слову, точнее фамилии - Славский.
        - Сейчас покажу вам еще одно место. То, что вы увидели - это так, делишки. Через пятнадцать минут будем.
        Дорога вышла на обширную открытую песчаную местность, окруженную со всех сторон морем, это и была крайняя часть Белой косы. Машина Шаповалова остановилась за небольшим скалистым прикрытием, из-за которого можно было хорошо разглядеть несколько уже вырытых котлованов. Метрах в трехстах от нас длинная стрела экскаватора запускала свой ковш вниз одного из котлованов, и словно хобот слона взмывала вверх, быстро поворачивалась, и высыпала содержимое в огромный кузов БелАЗа. Рядом, ожидая своей очереди, стоял еще один самосвал. В разных местах в штабеля были складированы стальные трубы разных диаметров, рядом с котлованами лежали бетонные плиты, вдалеке, несмотря на пасмурную погоду, можно было разглядеть несколько бытовок, возле которых в разобранном виде лежали непонятные мне конструкции и сооружения. В ста метрах справа от нашего укрытия возвышались сопки какого-то материала или породы, аккуратно накрытые брезентом. Из дальнего котлована медленно поднималась верхняя часть кузова самосвала, а затем и сама кабина. Из рабочих на улице я смог разглядеть только трех человек.
        - Мне кажется нет смысла выходить из машины, и так все прекрасно видно… и понятно, - Шаповалов сложил руки на руль и молча смотрел на работу БелАЗов. Оставаясь в таком положении, он начал свой рассказ.
        - Родился я и вырос здесь, в этих местах. В районе закончил техникум, а по окончании устроился на только что открывшийся комбинат. Ни Крылова, ни Звягинцева тогда еще в помине здесь не было. Комбинат начинал работать, производство только набирало темп, а мы на лодках сюда отдыхать ходили, места здесь скажу… Западная часть косы тогда была глухая, дороги еще не было, вся очистка проходила в восточной части, через нее и проходили все стоки. Объем производства продолжал расти, а в это время на стадии переговоров находилось несколько крупных контрактов с двумя ближневосточными странами, и восточная часть очистных сооружений уже не справлялась с проектной нагрузкой. Из Министерства пришел приказ - строить западную часть. Во-первых, новые сооружения должны были взять на себя стоки третьего производства, как с самой высокой концентрацией вредных веществ, а также часть стоков второго производства. Во-вторых, в перспективе западная часть должна была на себя взять и новое производство второй очереди. В новую систему планировалось внедрить предварительную анаэробную очистку. С немцами и австрийцами были подписаны договоры на поставку оборудования и выполнение всех необходимых работ. Но политическая ситуация на Ближнем Востоке резко изменилась, переговоры зашли в тупик, вот тут все и закрутилось.
        Тогдашнего главного инженера перевели на Южносибирский химический комбинат, а на его место прибыл Петр Ефимович, за ним подтянулся и Крылов. После того, как отчитались в Министерство, с немцами были подписаны допсоглашения, которые в бухгалтерию по известным причинам не попали. Согласно этим допсоглашениям поставщик обязался поставить оборудование уже с другими параметрами, а оборудование и установки, которые должны были пойти на вторую очередь, так называемый резерв, в новом договоре и вовсе отсутствовали. Нетрудно догадаться куда пошла образовавшаяся дельта в стоимости договора. Но тут судьбы сыграла злую шутку, так… всего малость, контракты с арабами все-таки были подписаны. Куда теперь гнать стоки третьего производства? Восток не имеет возможности, а у запада нет средств. Дилемма. И тут, как вы изволили выразиться, предприимчивые хлопцы нашли выход. То, что все сейчас здесь видите - это так называемые будущие пруды-отстойники. Все ядовитые стоки третьего производства прямиком будут направлены вот в эти самые котлованы. Правда я слышал, что Звягинцев помимо механической очистки собирается внедрить здесь и биологическую, как он это будет делать, одному богу известно, учитывая, что биохимические процессы в таких отстойниках протекают крайне медленно. Да, это дешево, менее затратно, но и я, и вы, и все эти крыловы, отлично понимаем, что этот метод очистки совершенно не применим для стоков с таким уровнем концентрации и теми видами вредных веществ, как на третьем производстве. Все перед вашими глазами, кругом песок, здесь нет глины, все будет уходить в подземные воды, я уже не говорю про утилизацию остатка. Не мне вам говорить, что это чистой воды профанация. Я надеюсь, вы понимаете, что это грозит крупной экологической катастрофой, результаты которой мы ощутим уже через пару лет?
        - Слушайте, то, что вы сейчас мне рассказываете, напоминает сказки дедушки Хасана. Какие допсоглашения? Вы о чем? Как они могли их подписать за спиной Москвы? А Министерство? А Госстрой? В конце концов, заключения органов госсаннадзора, органов по использованию и охране водных ресурсов об условиях спуска сточных вод. Что, вот так запросто можно скрыть от госведомств? Да только проведение расчетов, все финансы, все проходит через Минфин. А тут еще валютные контракты. Бред какой-то! - Шаповалов продолжал смотреть сквозь лобовое стекло, барабаня пальцами по рулю.
        - Бред, не бред, но вы сами все видите, и видите своими же собственными глазами. Или вы думаете, что все это провернули одни только крыловы и звягинцевы?
        - Я уже ничего не думаю.
        - Вот, то-то и оно, - Шаповалов крепко ухватился одной рукой за руль и обратился в мою сторону. - Послушайте! Мне абсолютно наплевать, сколько и в чьих карманах оседает денег, меня волнует только одно. Чем будет дышать природа? Чем буду здесь дышать я? Чем будут дышать моя жена, мои дети. Чем будут дышать все эти люди, которые здесь родились, которые не оставили свою землю, не разъехались по городам и весям. Все эти звягинцевы расползутся уже через год, ищи ветра в поле. Нам здесь жить, дышать этим воздухом, пить эту воду, сеять эту землю. Послушайте, Сергей Викторович, вы же не из них, у меня на вас только вся надежда. Я то кто, так, мелкая сошка, меня и слушать никто не станет, вы же там, на местах, у вас связи, знакомства, только запустите механизм! От вас зависит здоровье, и даже жизнь, этих людей. Совершите хоть один поступок, это вам обязательно зачтется ТАМ.
        - Дорогой мой, мы с вами сейчас не ТАМ, а на этой земле грешной, что я буду говорит своим «связям» и знакомым: «Мне Шаповалов рассказал?»
        - Вот, - Шаповалов залез в бардачок и вынул оттуда небольшой сверток.
        - Что это?
        - Здесь оригиналы и копии документов, фотографии, тут есть и фотопленки.
        - А где гарантии, что это те самые документы, а не какие-то бухгалтерские справки?
        - Не волнуйтесь, в источнике я абсолютно уверен. Есть у меня один надежный человек в плановом, он как раз работает на участке второй очереди, и когда сделка с куплей-продажей проходила, тоже имеет доступ к документам.
Я знал, о ком говорил Шаповалов, это была его жена. Посиделки за перекусочным столом с чашкой чая дали мне немало полезной информации о сотрудниках отдела, и не только о них.
        - Ну хорошо. Есть у меня в Москве один человек, с него я и начну, обещать ничего не стану, не по моим зубам такое дело.
        - Обещать ничего и не надо, вы только запустите, в этом сейчас ваша миссия. Да… я надеюсь, что об этом будут знать только вы и я?
        - И Лариса Васильевна, - дружеский смех заглушил барабанную дробь дождя.
        - Да, я все хотел спросить, что за тип этот Школьник, чем он вообще занимается?
        - Никому не мешает.
        - Что ж, сейчас это она из самых востребованных профессий, - здоровый мужской смех вновь заполнил салон Шаповаловской Нивы.


20
        Вот уже несколько дней, как я жил у Ани в ее небольшом доме, из окон которого открывался вид серого, вечно мрачного моря. Аня еще не вернулась с работы, и я сидел перед окном в плетеном кресле, вглядываясь в морскую даль затянутую густой пеленой. Капли дождя выстукивали мотивы грустной пьесы. Барабаня пальцами по подоконнику, я также принимал участие в этой незатейливой игре звуков. За дверью послышались легкие, торопливые и уже так знакомые мне шаги. Аня весело вошла в прихожую, держа в руках весьма увесистый сверток.
        - Мужики возвращались с моря и по пути заскочили в санчасть. Если потерпишь часик, я приготовлю тебе…
        - Аня, я завтра уезжаю.
        Аня положила сверток на стол и медленно стала его разворачивать.
        - Часик только подожди, и ужин будет готов.
        - Аня, я завтра уезжаю, - повысив голос, повторил я. - Завтра меня уже не будет здесь, понимаешь ты?!
        - Понимаю, завтра тебя здесь уже не будет, - спокойно повторила она. - Не будет, уедешь, ну и что? Что дальше? Дальше-то что?! - Она продолжала безуспешно разворачивать сверток, руки не слушались, на лице появились едва уловимые движения, глаза стали влажными.
        - Аня, я не люблю ее, пойми - это не та любовь, о которой ты думаешь. Да, я люблю ее, но люблю как брат сестру, - понизив голос, я добавил. - Мне очень жаль ее последнее время.
        Аня стояла возле окна и смотрела в серую пелену, слезы катились по ее лицу.
        - Анюта, милая…, - я схватил ее за плечи и довольно сильно прижал к себе. - Да господи, как же мне донести до тебя, чтобы ты поняла… хоть частичку того, что я испытываю к тебе. Я ведь никого, понимаешь, никого… Анютанька, я ведь только тебя, милая, родная моя… Я ведь только с тобой и познал, что значит любить…
        Внутри нарастало возбуждение, чтобы хоть как-то скрыть чрезмерное волнение, я повернулся к окну и стал смотреть на море, взгляд невольно обратился на маяк, силуэт которого еле различался в сырой пелене.
        - Аня, постарайся понять, что дело здесь не в Елене. Дети, мои дети! Вот, та главная и единственная причина, из-за которой я не могу остаться с тобой. Я не в силах уйти из той жизни. Да, я буду жить вместе с ней, буду ласкать ее, говорить ей нежные слова, но все это ради только одного - ради моих детей. Это сильнее меня, понимаешь ты, я не могу здесь что-либо сделать, изменить. Мое положение разрывает меня на части. Я не представляю жизнь без тебя, но я не представляю и жизнь вне моих детей, - некоторое время я стоял молча, и снизив тон, продолжал уже спокойнее. - Я часто вспоминаю, как однажды в воскресенье с Вовкой и Леной мы поехали в Парк Горького, передо мной до сих пор длинная очередь в билетную кассу. Воздушная карусель, слышу как он звонко смеется, чувствую как прижимаю его к себе. «Папа, а правда мама у нас трусиха? Побоялась с нами на карусели кататься». «Наша мама трусиха номер один». «Правда, правда, папа. Наша мама трусиха номер ноль». А потом пошел дождь, крупный такой дождь - ливень, мы побежали до ближайшего кинотеатра, а сеанс уже начался, я умолял билетершу пропустить нас, но она ни в какую, я сильно тогда расстроился, а Вовка меня успокаивает: «папа…», - я не мог дальше говорить, слезы сдавливали горло. - Я разбил наш с тобой корабль, я не слышал тебя, не хотел слышать, а ты ведь указывала на огни того маяка, который предупреждал нас в море наших чувств. Я не осознавал той опасности, я вел наш корабль навстречу гибели, и я погубил, погубил тебя и себя. Но что со мной?! Я заслуженно получил такой финал, я погубил тебя, тебя моя родная, я уничтожил тебя. Я всю жизнь наводил порядок в своем «шкафу», томик к томику, статуэтка к статуэтке, и вот она, эта ножка, надломленная уже в течение многих лет, не выдержав груза всего это мертвого мусора, в конце концов, треснула, «шкаф» развалился. Аня, я слаб, я бессилен, я не знаю, что мне делать, мне плохо, мне очень плохо…
        Словно в доказательство моих слов, слабость внезапно появилась в ногах, облокотившись о подоконник, я не в силах уже был сдержать подступившие слезы. Как же я был жалок и ничтожен в эту минуту. Я не был уже тем, кто с высоты своего положения смотрел с пренебрежением на людей, смотрел цинично, с иронией, с легкомыслием, а в некоторых случаях, и с презрением. Во мне уже был не тот, самоуверенный, добившейся в этой жизни успеха, Найденов Сергей Викторович, это был жалкий, ничтожный червь, втоптанный в грязь подошвой одной из многочисленных жизненных оказий. Только с ней я стал понимать, что, будучи самоуверенным человеком, у меня никогда не было уверенности в себе. Я всю жизнь старался занимать выгодную для себя позицию, если обстоятельства все же и требовали принимать неудобные для меня решения, не было той твердости и уверенности, которые позволяли не задумываясь перейти на противоположную сторону. Я постоянно метался, по несколько раз все взвешивал, обдумывал все плюсы и минусы, принимал решение, и сразу же от него отказывался. То положение, в котором я оказался сейчас, обнаружило во мне ту гниль, о которой я никогда не догадывался. Почему я не ушел тогда, в тот вечер, когда жался у двери медчасти? Проявление жалости к ней? Нет, это была другая жалость, это была жалость к самому себе. 
        Аня тихо подошла ко мне сзади, обняла нежно за плечи, так нежно, как никогда еще не обнимала. Она перестала плакать, голос ее был выдержан и спокоен.
        - Тебе не зачем себя винить. Ты говоришь, что вел корабль неосознанно, поддаваясь порывам страсти, но я ведь вела его сознательно, я знала, что мы погибнем, но ничего не могла с собой сделать. Нас двигали одни и те же порывы ветра, с той разницей, что я знала об опасности и неизбежной гибели, в то время как ты действовал вне себя. У тебя семья, и я абсолютно не имею никаких прав на тебя и твои чувства. Ради бога, прости меня. А сейчас оставь меня, прошу тебя, очень, уйди пожалуйста.
        В тот момент, когда я уже собрался закрыть дверь, Аня еле слышно окликнула меня. Она прилагала большое усилие, чтобы сдержать слезы, взгляд был серьезный и сосредоточенный, одновременно, наполненный глубокой грустью. Она подошла к окну, возле которого в углу аккуратно расположилась божница - небольшая деревянная полка с несколькими иконами, накрытыми белыми полотенцами-рушниками.  Рядом с иконами на стене висели большие пожелтевшие фотопортреты в массивных деревянных рамах. На одном из портретов, расположенном ближе всех к божнице, была изображена уже немолодая женщина в черном платье, с зачесанными назад волосами. Нечто выстраданное было в ее взгляде. Лицо нельзя было назвать красивым, но вглядываясь в его черты, можно было обнаружить какую-то особую прелесть и некое обаяние. Аня просунула руку между стеной и фотопортретом, и извлекла оттуда небольшой плетеный коробок.
        Встав сбоку от окна, она некоторое время задумчиво рассматривала коробок, после чего открыла и достала миниатюрную щепную птицу с большими раскрытыми крыльями. Аня взяла птицу в ладони и так же, как и коробок, стала разглядывать ее.
        - Это «птица счастья», она досталась мне от мамы. Никто не знает, сколько лет этой игрушке, но пережила она уже не одно поколение в нашей семье. Эта птица является проводником между землей и небом, между человеческим и божественным. В дом и семью она приносит счастье и благополучие, - Аня так бережно держала игрушечную птицу, будто в ее ладонях был хрупкий пушистый живой комок маленького беззащитного птенца. Она продолжала ласково разглядывать игрушку. Создавалось ощущение, что в комнате кроме Ани никого не было, и когда она  разговаривала, единственным слушателем была она сама. Еле уловимая  улыбка появилась на ее бледном лице. - Я очень хочу, чтобы ты и твоя семья были счастливы, она принесет вам удачу и благополучие.
        Аня повернулась и протянула мне руки навстречу, держа в ладонях деревянную птицу. Медленно и молча я подошел к ней, и когда оберег оказался в моих руках, Аня обхватила мои ладони. Улыбка вновь исчезла с ее лица.  Несколько секунд, показавшихся мне минутами, она смотрела на меня, и с заметным усилием, чтоб сдержать эмоции, тихо сказала: «Я люблю тебя, и буду любить тебя вечно».
        Я долго еще бродил по безлюдным деревенским улицам, обливаемый сильным дождем, не в состоянии до конца осознать только что произошедшее. Уже подходя к дому, я почувствовал знакомое нарастающее чувство тревоги, на сердце было все тоже непреодолимое и болезненное ощущение, сильно хотелось выпить. Войдя в дом, я бросил на диван мокрый плащ и подошел к буфету. Открыв дверцу, и окинув взглядом его содержимое, я немного постоял перед буфетом, и медленным движением прикрыл стеклянные дверцы, так и не притронувшись к спиртному. Напряжение продолжало расти, внутри что-то увеличивалось, расширялось, начинало давить. Я хотел растопить печь и приготовить ужин, но вместо этого сел в кресло и уставился перед собой в одну точку. Опять стало нарастать чувство страха, тело охватило оцепенение, появились первые приступы тошноты. Было ощущение, что я нахожусь в какой-то иной, потусторонней реальности, наполненной тревогой и страхом, доходившим до состояния паники. Сознание позволяло различать стены, мебель, антураж дома, в котором я уже прожил больше месяца, но в то же время, это был другой, сюрреалистичный дом в параллельном мире, мире страхов, ужасов, призраков и иллюзий. Я не слышал стука дождя, мыслей не было, был один только страх. Появилась дрожь, вызванная не то напряжением, не то холодом, дотянувшись до свитера небрежно брошенного на спинку стула, не без усилия, натянул его на еще один, уже одетый свитер.
        Шли минуты. Были ли у меня мысли о суициде в этот момент? Наверно не было, но даже если бы я и захотел предпринять что-либо в эти минуты, некая сила удерживала меня в кресле, одновременно блокируя и умственную деятельность. Господи, хоть какая-нибудь мысль, пусть самая ничтожная, пустяковая, но мысль! А ведь тогда в вертолете я гнал их от себя, пытаясь вовсе избавиться от них. Я продолжал словно парализованный неподвижно сидеть в кресле, взгляд был устремлен все в ту же невидимую точку. Внезапно, мне показалось, что окружающие меня предметы начинают двигаться, точнее, двигаться их силуэты, искажая форму самих этих предметов. На фоне этой призрачной игры я вдруг почувствовал яркую вспышку на улице, несмотря на то, что сидел спиной к окну. Через секунду раздался резкий раскат грома. Первая мысль, как и эта вспышка молнии, ослепила мое сознание, указывая на некую роковую символичность только что пронзившего слух громового удара. Что-то обязательно должно было произойти в эту секунду, и от этой мысли меня охватил еще больший ужас. Неожиданно для себя, я вскрикнул. Несмотря на два одетых теплых свитера меня продолжало знобить.
        «Гроза в это время года - обычное здесь явление», - услышал я из-за спины спокойный голос Ани.
        И в этот момент произошло нечто невообразимое, от чего я еще сильнее вжался в кресло. Передо мной стоял Леонтьев. Словно актер, исполняющий роль в трагическом спектакле, он внезапно появился на сцене, и я мог ясно видеть его прямо напротив себя, самая малая черточка его лица была подвластна моим глазам. Трагик стоял передо мной в длинной черной одежде с натянутым капюшоном. Меняющие свою форму предметы играли роль декораций в этой жуткой сцене. Леонтьев смотрел мне прямо в глаза, его жуткий, потусторонний смех смешался с шумом дождя и раскатов грома. "...Да проклянет тебя Бог-Отец, сотворивший человека! Да будешь проклят ты солнцем, и луною, и звездами небесными, и птицами, и всякой тварью... Да будет труп твой оставлен на пожрание рыбам... Да ниспошлет Господь на тебя глад и жажду, и гнев, и муки, и напасти злых ангелов, пока не попадешь ты в глубины ада... Да будут сыновья твои сиротами, и жена твоя вдовою!"
        Психика не могла больше выдерживать того состояния, в котором я находился в данную минуту, еще несколько усилий, и клапан будет сорван, дикий крик вырвется наружу. Я начинал терять сознание, находясь при этом в состоянии, позволяющим наблюдать эту мертвую сцену спектакля, похожего на средневековый ритуал предания грешника анафеме. Я не мог оторвать взгляда от этих чудовищных, источающих ненависть и смерть глаз. Какая-то сверхъестественная сила приковала меня к этому исчадию ада, неземная связь проходила между нашими взглядами.
        Внезапно погас электрический свет, погрузив дом во тьму. Участившие вспышки молний на доли секунд ярко освещали комнату, отчетливо выделяя предметы мебели. Это была сцена игры света и тьмы, ясного и неосознанного. Фигура Леонтьева ярко появлялась из темноты, в результате чего усиливался контраст между его черным одеянием и неестественно бледным лицом, придавая еще большую трагичность этой мертвенной феерии.
        Вспышки молний стали более частыми и продолжительными, в то время, как свет их - более мягким и не таким резким. Я мог теперь отчетливо видеть все, что происходило в комнате. Раскаты грома прекратились, в окно продолжал только барабанить дождь. Силуэт фигуры Леонтьева начал постепенно исчезать. Образ старика появился на фоне белых электрических всплесков. Я смог разглядеть его невысокую, сутулую и худощавую фигуру, закрытую  серой одеждой из грубой шерсти. Лицо его было спокойное с мягкими и красивыми чертами, длинные и редкие, слегка вьющиеся белые волосы ниспадали на плечи, ввалившиеся глаза излучали ясность и живость, в них отражались кротость, и в тоже время, строгий ум и проницательность. Узкая, волнистая и не очень длинная бородка, была бережно ухожена. Обеими руками он опирался на длинную деревянную палку.
        Старик стоял в стороне и молча смотрел куда-то в окно, вспышки молний создавали вокруг него ореол таинственности и неразгаданности.
        - Тихон?! Старец Тихон...    
        Я потерял сознание.

(продолжение следует)