Репортаж на заданную тему

 Действующие лица:               
Сергей Батырович МУСАТОВ, полковник  — начальник временного городского отдела милиции.
Петр Петрович ЦЫБИН, полковник — начальник штаба горотдела.
Николай КОРОВИН, старший лейтенант — оперуполномоченный.
Матвей САМОЙЛЕНКО  — тележурналист.
Елена Львовна КОЛОМИЕЦ — предпринимательница, инициатор доставки в горотдел гуманитарного  груза.               
Ольга  — телеоператор.
Игорь Олегович ПЫРХ — начинающий перспективный политик.
Михаил Леонидович ЗАСЛАВСКИЙ, майор — начальник паспортной службы.

   
                ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

     Сцена представляет из себя двухъярусное вертикальное пространство. Нижний ярус, «бункер», жилое помещение. Второй этаж — полуоткрытое пространство, выложенное мешками с песком. Там стоит часовой. Оба этажа соединены лестницей, но одновременно и создают видимость изоляции. На переднем плане — стилизованный столб с колючей проволокой.  В «бункере» шумно, накурено, работает телевизор. Следы недавнего пиршества. В помещении Пырх, уединившись в углу, с увлечением слушает через наушники аудиоплейер и подергивается в такт музыке. За грубым дощатым столом Коломиец и Самойленко.

     КОЛОМИЕЦ (продолжая начатый разговор):  — ... А тому, кто скажет, что сейчас в России богатым стать проще, чем два пальца... об асфальт, плюнь в шары. Обязательно плюнь! Это я сейчас «госпожа Коломиец», владелица оптовки, пекарни, магазинов и тэдэ... А поглядел бы ты, корреспондент, на меня  лет семь назад, когда не госпожа, а просто Ленка Коломиец, тридцатилетняя дура с дипломом физтехникума, школьников через козла прыгать учила! А на перемене уходила из раздевалки, чтобы не видеть, как эти же детишки бутерброды с ветчиной наворачивают. Потому что сама на тот момент решала задачу с неизвестными: как банку «Китайской стены», выданную на отоварку, да три кило картошки растянуть на оставшуюся до получки неделю. И ломала голову, как ловчее соврать своей Светке, что обещанных ей кроссовок просто на рынке не было. Врала, извивалась, отводила глаза... — а потом надоело. Злость, представляешь, взяла! Продала оставшийся от отца покойного «Москвич», прикупила баксов по случаю — и в братский Китай за шмотками. И закрутилось: две недели в поездке, две — на барахолке с тряпками. Потом по-новой. Турция, Польша, Эмираты — прикинь, жоптуры! Ни выходных тебе, Ленка, ни развыходных! Зато свобода, ну и денежки какие-никакие водиться стали. Светка у меня как куколка наряжаться стала. Блузочка, колготочки, туфельки... тю-тю-тю. Ну а мама уж поупиралась рогом и другими частями анатомии. Вспомнить тошнехонько. Тому — на лапу, перед тем — сиськами потряси, чтобы в тюках не ковырялся и проштамповал груз, как детский ассортимент. Для льготы по декларации. Ну а третьим... Сам понимаешь — не мальчик, а целый член-корр! Но поднялась, поднялась Ленка Коломиец из праха, стали за нее другие за товаром ездить. А потом и вовсе масштабы изменились...  Аминь! Тебе, вижу, не интересно... Давай-ка лучше выпьем!
                ( наливает )

     САМОЙЛЕНКО: — Отчего же... Это занятно, Елена Львовна... Характерно, так сказать, для нашего непростого времени...
                (чокаются)

     КОЛОМИЕЦ: — Ну а за что пьем-то? Вроде бы за все уже перебухали сегодня...
     САМОЙЛЕНКО: — А я предлагаю за ваш, как говориться, благородный порыв. Я в своем репортаже так и отмечу: эта предпринимательница современного типа решилась не просто на гражданственный, но и просто на мужественный жест. Лично возглавила делегацию по доставке гуманитарного груза героям-милиционерам, несущим во временном горотделе нелегкую службу по восстановлению конституционного  строя.  Решившись  на  столь  незаурядный  шаг...  Шаг незау-рядный... Забыл.
                (вытаскивает бумажку, сверяется)

     КОЛОМИЕЦ: — Вот за что я вас и люблю, журналюг, так это за красивые тосты. Умеете на кривой козе подъехать. На что другое малопригодны, а это... До слез, засранец, довел!
                (спохватившись)
Слушай, а где командир? Неудобно, в его комнате пьем и без хозяина ...
     ПЫРХ (из угла, не отрываясь от плейеера): — Его превосходительство господин полковник изволят посты объезжать. Ну, как на блок-постах без него в два часа ночи! Impossible! Да еще и Ольгу с собой зачем-то потащил. Хотя, впрочем, все объяснимо: молоденькой девочке, да еще с телевидения, надо пыль в глаза пустить. Показать суровые будни, навешать лапшу про перестрелки, фугасы - прибамбасы. Полковника Мусатова послушаешь, так у него повсюду передовая.
                (напевает)
 «Скованные одной цепью, связанные одной целью...».  Маньяк с милитаристским уклоном! А мы сегодня по этой «передовой» проехали и что видели? Трактора пашут, овечки пасутся, киндеры их чумазые в школу бегут. Нормальная мирная жизнь! А командиру волю дай, он, доказывая собственную значимость, всюду автоматчиков расставит, да еще и нам по гранате всучит...
     КОЛОМИЕЦ: — Язва ты, Игорь Олегович! Толстой кишки. Не втяни ты меня в свои политические игрища — хрен бы тебя в свою «Вольву» взяла! Вот корреспондента бы взяла. Он добрый…
                (пьяно целует Самойленко)
Кстати, что там у тебя бренькает?

     ПЫРХ (полуоборачиваясь и снимая наушники): — Бренькает, как вы выразились, Елена Львовна, у меня одна классическая песенка. Про нас песенка.
    (прибавляет громкости, звучит фрагмент песни "Наутилуса" "Связанные одной цепью")
А что касается поездки с вами… Взяли бы все равно, взяли  меня как миленькая! Вашим прилавкам теперь надежная защита нужна, понадежнее, by the way, чем тюкам с тапочками на границе. Чтобы землю не оттяпали, чтобы налог ненароком какой не ввели... А кто эту защиту обеспечит? Только депутат. То есть я. Вот осенью с божьей и, конечно, с вашей помощью пройду в городское собрание, тогда эти слова вспомните.
     КОЛОМИЕЦ (к Самойленко, вполтона, но внушительно): — Поди, поспорь с таким! Гладко формулирует комсюк! Все они, комсомольцы бывшие, такие... Правильные. А депутатом он, Матвеич, станет. Станет! И мэром, едрёный корень, тоже станет, увидишь. Он и сюда-то увязался, чтобы перед камерой повыёживаться накануне выборов. Лично, мол, вручает продуктовые наборы в боевой обстановке. А с такими козырями не проиграешь! Одним малый плох: малопьющий!
     ПЫРХ: — Это вы про меня? Ладно, ладно, не обижаюсь. Я нормально пьющий. Но знающий с кем, сколько и когда.
                (декламирует)
Приму хоть литр на грудь
Не без старанья,
Ценя у тоста суть
И содержанье.
                (входят Мусатов, Цыбин и Ольга с камерой)

     МУСАТОВ (зычно) : — Всем строиться! Хе-хе... А вот и мы. Что такие грустные? Недопили, что ли?  На улице чудненько. В небо, что характерно, будто взвод очередями лупил — все звездами усыпано. Сразу о доме вспомнилось. И-эх, сейчас бы до хаты...
     ЦЫБИН: — Домой, Сергей Батырович, через полмесяца уже. Скоро.
                (покашливает)

     МУСАТОВ (спохватываясь) : — О, мать честная, вы же не знакомы! Полковник Цыбин. Петр Петрович. Мой начштаба, правая рука, уши и мозговая извилина, что характерно.

                (знакомятся. Ольга в углу возится с камерой, кассетами, аккумулятором)

     ПЫРХ (со сдержанной иронией) : — Час  назад  уехал  один  полковник.  Вернулось  двое.  It’s strange. Клонирование какое-то!
     МУСАТОВ: — Отставить! Никакого планирования! Петр Петрович в управление ездил, подзадержался. Возвращался затемно. Ну и решил не рисковать, на дальнем блоке до утра остаться. А мы с Ольгой тут как тут. Вот и забрали полковника в расположение.
     ПЫРХ: — Неужели так неспокойно под этим звездным небом?
     ЦЫБИН (оправдываясь): — Ну, не то, чтобы... Сводки ничего сверхъестественного не предвещают.
                (покашливает)
 Но на местном рынке уже дня два как полупусто. Торговцев мало. Нехороший признак.
     ОЛЬГА (теребит Мусатова за рукав): — Сергей Батырович, а вы расскажите им о бандите, которого сегодня утром поймали!
     МУСАТОВ (неохотно): — Да что рассказывать... У нас этих историй по пять на дню. Взял патруль одного молодца бородатого. Без документов, что характерно. Зачем шел? К кому? Сейчас выясняем... Но есть сведения, что просачивается в город народец непонятный. Накапливается. Да я и сам незнакомых мужских лиц на улицах стал много видеть... Ну да не забивайте себе головы чепуховиной! Славно, что приехали. Посланцы Большой земли! И письма, Петр Петрович, привезли.
     ЦЫБИН: — О, это весьма приятно! А то сюда к нам обычным порядком ничего не доходит. Разве что с вертолетом или с попутной колонной передадут. Зато телевизор посмотришь, и сам удивишься, какая здесь, оказывается, цивилизация. Мирная жизнь кипит, и местные жители в ликовании чепчики бросают.
     САМОЙЛЕНКО: — А вы скептик, товарищ полковник! Телевидению верить надо. Потому что отражает объективную реальность...
     ЦЫБИН (защищаясь): — Да я в основном верю... Чего жаловаться: живем в нормальных условиях. Газ подвели, свое электричество запустили от генератора. Даже телевизор с видеомагнитофоном есть.
                (кашляет)

     МУСАТОВ: — Но и глазам тоже верим своим. А оперативная обстановка, ребята, и вправду сложная. Постепенно перекрываем душкам кислород, подпольный бизнес их потери несет. Вот нам с Петром Петровичем и пообещали джихад по полной программе. Засаду с месяц назад подстроили, волчары! Но нас голыми руками не возьмёшь теперь, не выйдет, замучаются пыль глотать!
                (кашляет)

     ОЛЬГА: — Ну вот, Петр Петрович, заразили командира!
     ЦЫБИН: — Это не я. Климат здесь такой...
     МУСАТОВ (откашливаясь): —...Вредный для здоровья, что характерно.
     КОЛОМИЕЦ: — А мы для его поправки водочки хорошей привезли. И веников березовых. Забыли, небось, что такое веники березовые настоящие?
     ЦЫБИН: — Виноват, забыли. Но париться, я извиняюсь, у нас пока негде. Люди в вагончиках живут, моются в палатке, по очереди.
                (спохватываясь)
Но за заботу, конечно, спасибо. Внимание дорого!
     ПЫРХ: — А я говорил Елене Львовне, что брать надо было более актуальный груз. Вот вы газет не получаете, как в джунглях обитаете. А мы как на зло ни одного номера не привезли. Между тем в городе выборы через пару месяцев, и уже сейчас надо позицию свою определять. Вам в этом городе служить.
     КОЛОМИЕЦ (объясняя Цыбину и Мусатову): — У парня на почве политики бзик. Клинический случай.
                (К Пырху)
Угомонись, ради Христа, Игорь Олегович! И так за дорогу всю плешь проел со своими плакатами, роликами, регистрациями, подписями... Да соберу я тебе подписи, за пару недель соберу! По моим магазинам только свистни... Будешь депутатом, успокой свою душеньку! Как огурец будешь! И мэром еще станешь!
     САМОЙЛЕНКО: — Вот именно, мэром! Давно пора молодежь в политику выдвигать. И мы свою лепту внесем, зачечи... запчети... лелеем...Ну, снимем, короче завтра. А потом ролик предвыборный смонтируем. В позитивных, мажорных, так сказать, тонах и в формате Бетакам. Как в лучших домах... Ольга, где ты там, готовь аппарат!
     ОЛЬГА (укоризненно): — Матвей! Я же просила...
     САМОЙЛЕНКО: — Нет, это я попросил бы! Что за возражения руководителю творческой группы! Хвост голову понужать стал...
     МУСАТОВ (властно): — Отставить ссориться! Вы у меня в гостях и командиров тут, что характерно, нет. Расслабьтесь и, как в том анекдоте, получайте удовольствие. Знаете, как у нас говорят: начальник, начальник, звезда упала в чайник! Хе-хе... Пейте, и закусывать не забывайте. А такой зелени дома не найдете.
     ОЛЬГА: — А, знаете, я здесь как дома себя чувствую. Как у родных. Музыки только вот не хватает.
(подбегает к Пырху, выхватывает у него наушники и нацепляет себе на голову. Пырх сначала шутливо, затем с раздражением тянет на себя провод, закрепленный на плейере у него в поясной сумке. Ольга не уступает, провод рвется, Ольга падает. Проигрыш музыкальной темы из "Наутилуса".  Всеобщее неловкое молчание)
     ОЛЬГА (поднимаясь на колени): — А знаете… У меня и тост созрел. Давайте выпьем за славу русского оружия!
                (тягостная пауза)
Что? Я кажется, опять не то сморозила...
     ЦЫБИН (помогая ей подняться): — Нет, ничего... Но когда идет, по сути, гражданская война, патетика не очень уместна.  Здесь этим самым российским оружием сейчас обе стороны друг дружку лупят будь здоров.
                (стремясь обратить неловкость в шутку)
Так что тост ваш, Ольга Александровна, обоюдоострый.
                (кашляет)

     ПЫРХ (подходит к Ольге, оттирая от нее Цыбина, и примирительно приобнимает за плечи): —  Вы нашу девушку не пугайте! Война, понимаешь... Она нам такая красивая и талантливая еще дома пригодится.

        (Ольга доверчиво смотрит на Пырха и кладет голову на его плечо. Пара уединяется)               

     МУСАТОВ: — Никак нет, не пугаем... Потерь, слава тебе господи, в подразделении пока не имеем. Тьфу-тьфу. Не то что в соседнем отряде: троих ночью подстрелили, одного выкрали. Но тут, ребятки, ухо востро надо держать, тут публика такая... Своеобразная. Так что строго настрого вам: за периметр расположения в одиночку ни-ни!
     ЦЫБИН: — Я уже говорил Сергею Батыровичу. И вам признаюсь: знал бы до командировки реальную обстановку — черта с два сюда поехал бы! Мне же на пенсию после Нового года. Все, выслуга! Третью звезду на погон привинтил, грамота от министра имеется, пенсия хорошая — чего еще надо было старому перцу? Так нет, уломал кадровик. Обстановка, говорит, почти цивильная, а оклад тройной. Тьфу!
                (кашляет)
И ребят понабрали  со всей области, многие кроме пистолета никакого оружия не держали в руках. А приехали, вот вам извольте и «гражданка»: в нужник, я извиняюсь, ночью с фонариком не сходишь — не ровен час снайпер укараулит.
     МУСАТОВ: — И смех, и грех... Был один кадр здесь: в столовую в каске ходил, спать ложился в бронежилете. Отправили домой...
     КОЛОМИЕЦ: — А у нас, когда я челночила, бронежилетом двойной лифчик называли. Мы доллары в подклад зашивали, чтобы пошлину не платить. Ох, едрит-ангедрит, куда мы только эти баксы не прятали от таможенников... сказала бы, да народу много.
     САМОЙЛЕНКО : — А мы, наоборот, лифчиком «разгрузку» прозвали. Ну, вот этот жилет для магазинов, гранат, ракет...
                (показывает «разгрузку» на Ильясове)
Нас старшина построит, в шутку ощупает и распределяет: этому, говорит, четвертый номер жать будет, этому нулевой выдать, а тебе, салага, на заставе из двух тюбетеек сошьют.
     ЦЫБИН: — Так вы, Матвей, срочную в погранвойсках служили?
     САМОЙЛЕНКО: — Формально мы мотострелками числились, но стояли заставами. Афганистан, Горный Бадахшан.  Погранотряд «Отважный». Может слышали? Наши ребята последними из провинции выходили.
     ЦЫБИН: — Нет, не довелось... Но приятно видеть опытного обстрелянного человека. Так, может, у нас останетесь? На подмогу, как говориться...
     САМОЙЛЕНКО (смеется): — Ну если у вас каждый вечер так наливать будут, то, пожалуй, подумаю. Только вот репортаж досниму.
     КОЛОМИЕЦ: — Ладно, не сватайте! Это вы сейчас такие… А знаете, как бывает: гость первый день золото, второй — медь, а третий — домой едь!
     МУСАТОВ (с долей ревности): — Ты, Петрович, на наших бойцов шибко не наезжай! Они тоже кое-чему за три месяца научились. И на засаду приходилось наскакивать, сколько мин и фугасов поснимали — страсть! А афганец свой у нас тоже имеется. Старший лейтенант Коровин, лучший опер уголовного розыска. О нем по радио передача даже была. К медали представлен.
     САМОЙЛЕНКО: — Коровин... Коровин.... Знал я одного Коровина, сержанта из учебного взвода. Может он, а?
     ЦЫБИН: — Встретитесь. Он сейчас духа допрашивает, ну того, что утром задержали. Скоро появится, переговорите. Бойцы, так сказать, вспоминят минувшие дни, и битвы, где вместе рубились они…

                (подходит Пырх. Ольга по-прежнему рядом)

     ПЫРХ: — Wonderfull! Да вы, гляжу, романтик. Признаться, не часто приходится встречать лирика в погонах. Мне всегда казалось, что военные и прочие там милиционеры... Ну, как бы сказать… не того уровня, чтобы самовыразиться в искусстве... Признайтесь, балуетесь стишатами? Кропаете?

                (Цыбин смущается, что-то мямлит)

     САМОЙЛЕНКО: — Это Игорь Олегович к тому, что у самого недавно сборник стихов вышел. Избранная лирика, «Родных краев чудесный свет» называется.
     КОЛОМИЕЦ (не без иронии): — В соавторстве! Целый творческий коллектив журналистов напрягался. Теперь все заведующие городских книжных магазинов вешаются, не знают, куда неликвид девать. Угадайте с трех раз, кто деньги на издание оттопырил?
     ОЛЬГА: — Если вы помогли напечататься молодому автору, Ольга Львовна, то это не дает вам право говорить о книге в таком тоне! Подумаешь, три человека сделали техническую обработку текста! Стихи-то, в основном, Игоря Олеговича. Хорошие стихи. Патриотические! Игорь Олегович мне обещал подарить экземпляр. С автографом.
     ЦЫБИН: — Это же чудесно! Так запросто встретиться с автором настоящей книги. Вы уж извините старика, но, может, и мне одну подпишете? Я куплю, куплю... Я, признаться, такие вещи собираю. Потому что сам пописываю. Да, да. Четыре раза меня публиковали в нашей ведомственной многотиражке. Под псевдонимом Мегрэ.
                (кашляет)

     ПЫРХ (снисходительно): — Что ж, похвально. Я вам больше скажу: наш с Еленой Львовной благотворительный фонд пойдет на то, чтобы подарить каждому сотруднику по экземпляру книги. Why not? Вот вернетесь, и в управлении, в торжественной, так сказать, обстановке вручим каждому. И в присутствии масс-медиа...
     ЦЫБИН: — Как, простите?
     ПЫРХ: — В присутствии журналистов, средств массовой информации.
     МУСАТОВ (с нотками раздражения): — До возвращения, что характерно, дожить еще надо, чего загадывать наперед. А что касается торжественной обстановки, то стоит покумекать, как завтра быстро посылки раздать. Чтобы не затягивать.
                (к Коломиец)
Они у вас в автобусе?
     КОЛОМИЕЦ: — Да. На плацу стоит неразгруженный. С утра и собирались заняться. Там именные посылки, тушенка, теплые вещи, макароны... Письма, правда, ребята уже расхватали, не утерпели.
     ПЫРХ: — Я настаивал, чтобы утром все выдавали. И сняли бы тогда на видео нормально. Вечером какая съемка, сами посудите! Ну да ладно, тогда при вручении посылок запечатлеем торжественность момента.
                ( к Ольге)
Так оно, my little friend?
     ОЛЬГА: — Это для вас, непрофессионалов так. А я как только с автобуса вышла, времени не теряла, успела все расположение снять. Сорок минут чистой фактуры.
     САМОЙЛЕНКО: — Ты эту самодеятельность бросай! Опять без команды пленку переводишь, батареи садишь... Ты знаешь, сколько одна кассета стоит?
     МУСАТОВ (перебивая): — Подтверждаю. Везде побывала, как муха Це-це туда-сюда шныряла. Даже в оружейку, что характерно,  успела заскочить, снять! Ну, Ольга, теперь вы у нас носитель секретной информации. Это обязывает.

                (входят Заславский и Коровин)

     ЦЫБИН (поднимаясь навстречу): — А-а, полуночники! Наконец-то, а то гости уже заждались.
                (к гостям)               
Прошу любить... Майор Заславский, зовут Михаилом Леонидовичем, зам командира  по всем паспортным и режимным делам. А это тот самый — старший лейтенант Коровин, о котором говорили. Имя — Николай, Коля. Бывает, зовем его запросто: Ко-Ко. Отчества еще не заслужил, молодой. Хотя парень геройский. Это он колонну из той засады вытащил, сам сел за рычаги бээмпэ.
     САМОЙЛЕНКО (приглядываясь): — Колька, здорово! Узнаешь? То-то мне твердят: Коровин, в Афгане служил... Вот так встреча!

      (обнимаются. Ольга снимает это на камеру. Все окружают их, галдят. Тем временем отделяются от остальных и выходят на ближний план Мусатов и Заславский)

     МУСАТОВ: — Ну что скажешь, Михаил? Чего-то добился от душмана?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Да все то же, Сергей Батырович. Твердит как попка: к родичам, мол, шел. Паспорт потерял еще на той неделе, но соответствующее заявление в отделение по месту жительства вроде как подал. Заявление подал. Пробиваем по нашей базе данных, ответ будет только к обеду. Но тут другое...
                (мнется)

     МУСАТОВ: — Ну, не темни...
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Пока вы  посты проверяли, пока  посты проверяли, сюда, на КП, Аскар приезжал. Лично. Просил за этого... Задержанного. Просил отпустить.
     МУСАТОВ: — Опять Аскар! Комендантский час, видать, не для него... А какой резон Аскару за этого душка просить? У самого рыло в пуху, про все подвиги его знаем. Чего выпячиваться? Сидел бы да не чирикал!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Утверждает, что задержанный — его родственник. Родственник. Дальний какой-то, муж двоюродной сестры, что ли... К нему, говорит, он и шел... А Аскар за него очень просил...
     МУСАТОВ: — А хо-хо ему не ху-ху? У этого бродяги синяк на плече от приклада. Вчера еще, небось, наших из зеленки поливал. А ты — отпусти! Колоть его до жопы!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Мне-то что... Аскар просил.
                (снижает тон)
Говорил,  что за деньгами дело не встанет. Не встанет дело. Три тысячи баксов за парня — как с куста, запросто.
     МУСАТОВ: — Да что ты заладил: просил да просил. Пусть у баб своих просит, у него, слыхал, их целый гарем. То ли три, то ли пять... А баксами его мне только подтереться. В Турции печатанные. И кровь с них, что характерно, капает. Наших российских пацанов, Миша, кровушка!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Я примерно в таком ключе и ответил... Но он говорит, что ему в противном случае будет трудно гарантировать подачу воды в отдел. Водопровод, говорит, старый, мало ли кто что может в трубу подсыпать...
     МУСАТОВ: — Вот отморозок бородатый! Он что, до сих пор себя здесь беем чувствует? Пора бы завязывать с вредными привычками. Блокадой пригрозил... Да полковник Мусатов сам ему блокаду по самые гугошары организует! Мало не покажется! Завтра же первая рота на зачистку его околотка пойдет. Оружия там позарыто немеряно... Посмотрим, кто кому блокаду устроит. Так и передай!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Вы не горячитесь, товарищ полковник. Давайте порассуждаем. Порассуждаем. Хотим мы или нет, но сейчас во многом от Аскара зависит нейтралитет населения. Потому и потерь у нас не было. А свистни он завтра — в два дня под ружье полтыщи головорезов поставит. И что тогда?
     МУСАТОВ: — Ну и что ты, стратег, предлагаешь?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Отпустить духа! Под личное поручительство Аскара отпустить. В конце концов, за ним все чисто. Не будем накалять обстановку. Не будем накалять…

                (молчат)

     МУСАТОВ: — Что-то ты суетишься в последнее время много, Михал Леонидыч. Не нравится мне это... С каких пор, скажи, ходатаем за бандюг стал?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Обижаете, товарищ командир. Я за жуликов никогда не заступался. Вы меня по службе знаете не первый год. Но нам задача поставлена в правовом поле работать, а не держать в заложниках человека, чья вина не доказана. Я не хочу брать на себя такую ответственность, подвергая из-за одного бродяги жизни двухсот коллег. А ведь еще и гражданские сейчас подъехали. Подумайте, Сергей Батырович...
     МУСАТОВ (придвигаясь почти вплотную): — Опять темнишь, в рот компот! Ты что-то знаешь? Говори!
     ЗАСЛАВСКИЙ (не сразу): — Что... Что я могу знать?

      (несколько секунд пристально смотрят друг на друга. Снова акцент на группе гостей, разговаривающих с Коровиным и Цыбиным. Заславский незаметно уходит, а Мусатов по лестнице поднимается на второй ярус, к часовому. Наблюдает в амбразуру. Едва-едва светает, на фоне темного неба видны контуры южных тополей и очертания гор)

     КОРОВИН: — А по-помнишь, как Новый год встречали? Дедом Мо-Морозом того хохла здорового нарядили. А Снегурочкой молдованин был...этот...как его...
     САМОЙЛЕНКО: — Чауреску...
     КОРОВИН: — Ну да! Вечером ре-репетируем, и тут проверяющий, генерал-лейтенант, заваливает. Из штаба округа. Короче, ка-картина Репина «Приплыли»: Чауреску в парике, губы на-накрашены...
     САМОЙЛЕНКО: — Генерал ему: «Что такое, товарищ солдат?!»
     КОРОВИН: — А тот не мо-моргнув глазом: «Я Снедурочка, товарищ прапорщик!»
     САМОЙЛЕНКО: — Генерал аж остекленел от такой наглости. Даже на «губу» его не посадил. А молдованина до дембеля так и звали Снедурочкой.

                (все хохочут)

     КОРОВИН: — Нет, это здорово, что вы при-приехали! А то тут по-постепенно сатанеть начинаешь. Ди-дичаешь… Сам замечаю: словарный за-запас катастрофически истощается. Видишь: аж  за-заикаться даже стал.
     САМОЙЛЕНКО: — Кстати… Ты ведь не заикался раньше…
     КОРОВИН: — Это после засады той… Ми-мина рядышком легла, волной меня на-накрыло. Наш медик успокоил: пройдет го-говорит.
     САМОЙЛЕНКО: — А мы вот гуманитарку вам привезли. Без малого три тонны. Знакомьтесь, Елена Львовна, директор оптового рынка, наш местный, так сказать, олигарх и просто хороший человек, это ее смелая инициатива.
     КОЛОМИЕЦ: — Ты, Матвеич, эпитеты для репортажа прибереги. Моей фирме эти три тонны не в напряг. Не разорят. А вот ребятам какая-никакая поддержка.
     ЦЫБИН: — И очень значительная! Мы хоть и не голодаем, но ваш приезд — как бальзам на рану, честное слово! Оказывается, помнят о нас на родине, нужны мы.
                (закашливается)

     ОЛЬГА (с пафосом): — Еще как нужны! Как узнали, что мы сюда едем, к нам на студию бабульки с вареньем приходить стали, школьники шоколадки несли — пусть, мол, спокойно они там воюют, не сдаются!
     КОРОВИН (криво усмехаясь): — Не сдадимся, если самих не сдадут.
     ПЫРХ: — Ну, вот и вы, Николай, тоже принялись пессимизм нагнетать. Но мы-то видим свежим глазом: мирная жизнь налаживается, народ устал от войны. It’s clear.
     КОРОВИН (уклончиво): — Так оно... Но тут и до бо-боевых действий по своим законам жили. Формально сейчас мы здесь ве-верховная власть. А на де-деле заправляет всем местный авторитет Аскар со своими братьями. Па-паники у нас нет, но и для самоуспокоения пока по-повода нет. Думаете, ради удовольствия мы с тем за-задержанным га-гавриком полночи беседовали? Он сейчас овцой прикидывается, а между тем ви-видно по всему: воробей стреляный…
     САМОЙЛЕНКО: — Ты... Ты думаешь... Думаешь, в самом деле заваруха будет?
     КОРОВИН (пожимает плечами): — Не знаю... Но Батя — мы так ко-командира зовем — приказал на всякие пожарные по-посты усилить. В городе действительно неспокойно. Что-то готовится. Не-неудачно вы приехали, лучше не задерживаться вам здесь.
     САМОЙЛЕНКО: — Да я сам автомат возьму, если что! Только репортаж сниму...
     ПЫРХ: — My God! Нет, тут, видать, и впрямь воздух заразный. И этого воевать потянуло...
     ЦЫБИН: — И в самом деле, ребятки, что мы все о том, чего нет... Не обижайтесь: соскучились, одичали мы тут.  Домой жутко хочется, чужое здесь все: и по-русски, вроде, говорят, а смотрят не по-русски... Ну, что, по последней и баиньки? Подъем у нас в семь ноль-ноль.

        (выпивают. Цыбин и Коровин поднимаются на второй ярус к Мусатову. Внизу притухает свет, гости возятся и укладываются)

     МУСАТОВ: — Только что сводку по сканированию радиоэфира получил. Отмечают активизацию на УКВ. Значительную. Причем, частоты не наши, что характерно. Сопоставляй факты, начштаба.
     ЦЫБИН (осторожно): — Активизация и раньше отмечалась, Сергей Батырович. Может, ФСБ операцию проводит, они с нами не согласовывают.
     МУСАТОВ (задумчиво): — Может быть, может... Но вот когда все вместе: и эфир, и базар безлюдный, и Аскар со своими угрозами... И задержанный этот непонятный... Сопоставляй, Петр Петрович.
     КОРОВИН: — Разрешите, товарищ полковник... Прошлой ночью кто-то снял все ра-растяжки на промзоне. Я погрешил на соседей, омоновцев, ду-думал, что они там се-секреты выставлять собираются. Сегодня поговорил: нет, не они…  Я ре-ребят из отдыхающей смены уже поднял. Так, на всякий случай. Пу-пусть до рассвета в оба посмотрят. Как вы го-говорите: береженого Бог бережет…
     МУСАТОВ: — …А не береженого конвой стережет!
     ЦЫБИН: — Совершенно верно. Лишь бы ночью пальбу не затеяли. С перепугу весь боезапас выпустим за два часа. А у нас патронов не лишку.
                (кашляет)

     МУСАТОВ: — И патронов, и выстрелов к гранатометам... Думали днями пополниться, ёшкин кот, а видишь как складывается... Но об этом знаем только мы. Ясно? Не дай бог, просочится информация за расположение... А гражданских надо завтра же...
                (смотрит на наручные часы)
 то есть сегодня уже, разгрузить и отправить домой. Чем быстрее, тем лучше, чтобы они тут фейерверков не застали. А уж с джигитами мы бы сами разобрались...
     КОРОВИН: — Точно так, то-товарищ полковник. Разобрались бы.
     ЦЫБИН: — Без всякого сомнения, Сергей Батырович!

      (молчание, все в задумчивости всматриваются в начинающее розоветь небо. Неожиданно взлетает красная сигнальная ракета. Секундное оцепенение)

     КОРОВИН: — Сигналка. Со стороны по-поселка...
     ЦЫБИН: — Как накаркали...
     МУСАТОВ: — Ну, вот и началось!

     (раздается взрыв, за ним еще. Автоматные очереди. Внизу в тревоге вскакивают с постелей. Наверху — часовой и Коровин приникают к амбразурам, Мусатов берется за рацию,  Цыбин — за телефон)


                Конец первого действия



                ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

     Тот же двухъярусный «бункер». Но рядом еще одно помещение, изображающее боевую позицию, с которой иногда по ходу действия ведут бой. Оба помещения как бы соединены, можно перемещаться из одного в другое. Почти рассвело, на фоне бледного неба — дымы, изредка — трассеры. Потрескивание очередей со всех сторон создает эффект окружения. На позиции  Цыбин,  Мусатов,  Заславский.  У Мусатова  перебинтованная  рука  лежит                на перевязи.
   
     МУСАТОВ (Заславскому): — Всем постам приказ экономить патроны. Стрелять только короткими, и только по реальным целям. Постараться выбить снайперов из ближайших домов, от них вся чума... Отсекать огнем группы подходящие со стороны консервного завода и пустыря. Действуйте!               
            (Заславский, пригнувшись, выбегает. Мусатов поворачивается к Цыбину)
Что с радиограммой в управление, Петр Петрович?
     ЦЫБИН: — Отправили. И ответ получили. Утешительного мало, помощи не обещают, говорят, что у соседей положение еще хуже. Туда и пойдут бронегруппы. Видимо, повсюду такая канитель пошла.
     МУСАТОВ: — Стало быть, по-ихнему, у нас все классно? Канарейки чирикают? Абрикосы цветут? А то, что, в рот им чих-пых, за два часа боя в отделе пять «двухсотых» — это как?! Из граников долбят, того гляди минометы подтянут... А у нас патронов хрен да ни хрена. До вечера хватит, а там хоть из рогаток отбивайся!
     ЦЫБИН: — Обложили плотно...
                (кашляет)
Уха не высунешь. И первым делом, главное, вагончик караульного помещения взорвали, людоеды! Ко-Ко словно знал, людей на посты вывел. А если бы нет? Штабелями парни сейчас лежали бы.  Прелестная  концовочка у нашей командировки! Как думаешь, командир, обойдется?
     МУСАТОВ (покачивая беспокоющую его руку): — Петрович! Чтобы я от тебя таких слов больше не слышал! Соберись!... Базу насчет вертушек запрашивал?
     ЦЫБИН (сморкаясь): — Угу… Да. Запрашивал лично. В поддержке с воздуха отказали. Ссылаются на неопределенность обстановки. Ждут приказа главкома.
     МУСАТОВ: — Паразиты винтокрылые! Сюда бы их на десять минут, сразу бы обстановка прояснилась... Давай, начштаба, сходи к гостям, посмотри, что у них. Успокой. Потом доложишь, что с этим ковбоем... С журналистом, в аллаха его бабушку!...

          (Цыбин, пригнувшись, перебегает в «бункер», который теперь на первом плане. На импровизированной койке мешковато и безразлично сидит Самойленко, ему бинтуют голову Коломиец и Ольга.  Пырх нервно шагает в противоположном углу. Цыбин подходит к раненому журналисту)

     ЦЫБИН: — Ну что, Матвей? Живы?
     КОЛОМИЕЦ: — Кость, похоже, цела, но крови много потерял.
     ОЛЬГА: — Третью повязку меняем. Просто ужас, сколько кровищи!
     ЦЫБИН (укоризненно): — Что же вы так, Матвей... неосмотрительно. Зачем было гусарствовать: хватать автомат и палить в белый свет, как в копеечку? Да еще с открытого места. Снайперу того и надо было. А говорили, что человек опытный. Боевой.
     САМОЙЛЕНКО (как в полубреду монотонно покачиваясь): — Какой там боевой… Я же оформителем служил. Стенгазеты рисовал.
     ЦЫБИН: — И это тоже нужное... Полезное дело... Чего было выпрыгивать?
     САМОЙЛЕНКО: — Не знаю... Словно нашло... Ох, зараза, как болит, дайте же что-то! Ломит, ломит...
                (ложится на подушку)

     ПЫРХ (подойдя к Цыбину и брезгливо косясь на кровь): — Sorry, полковник, вы должны честно обрисовать нам положение и объяснить, чего стоит ждать. В конце концов, нет ничего хуже неизвестности. Если действия затягиваются и наше возвращение откладывается, то я просто обязан сообщить об этом в свой предвыборный штаб. Сроки регистрации подпирают, вы понимать должны.
     ОЛЬГА: — И вправду, Петр Петрович, что там, снаружи?
     ЦЫБИН: — Обстановка, по совести, до конца не ясная. Идет интенсивный бой. Численность нападающих... ну, человек триста — четыреста их. Но непосредственной опасности нет, у нас достаточно и людей, и оружия, чтобы...
                (кашляет)
Чтобы отпор дать. Из центра в самое ближайшее время должна подойти подмога. Так что повода для беспокойства нет, вы тут в полной безопасности. Не волнуйтесь, скоро домой поедете!
     КОЛОМИЕЦ (скептически): — На чем? На палочке верхом? Там, небось, из моей Вольвочки уже дуршлаг сделали. А я его застраховать, дура, не успела. Так мне и надо!
     ЦЫБИН: — Да цел ваш автобус. В сторонке же стоит. Ну, может, несколько дырочек ма-а-аленьких...
                (показывает. Сверху слышится сильный глухой удар)

     КОЛОМИЕЦ (передразнивая): — Ма-а-аленьких! И-эх....

                (быстро входят Коровин и Мусатов)

     КОРОВИН (к Ольге): — Как Матвей?
     ОЛЬГА: — Терпимо. Кровотечение уняли. Сейчас спит.
     МУСАТОВ: — Возникло небольшое осложнение. Боевики попытались проломить ворота. Это единственное место, где они могут прорваться в расположение. Завели трактор и пустили его самоходом прямо в створки. Первый удар ворота выдержали, но они еще бульдозер готовят. Если проломят дыру, то мы как на ладони!
     КОРОВИН: — Единственное ре-решение — чем-то створ ворот перегородить. Машин больших у нас нет, только уазики. То-толку от них не будет. Не выход...
                (оба смотрят на Коломиец)      

     КОЛОМИЕЦ (в возмущенном недоумении): — Чего все на меня уставились? Я что, бюстом поперек ворот ваших встану?!
     КОРОВИН: — Ва-ваш автобус, Елена Львовна... В нем тонн пя-пятнадцать — двадцать. Если его к воротам подогнать, то их тогда и та-танком не прошибешь...
     КОЛОМИЕЦ (хлопает в ладоши): — Браво! Договорились! Да вы хоть знаете, молодой человек в эполетах, сколько этот агрегат стоит? Девяносто тысяч долларов! Он новый почти. Сиденья велюровые, тонировка, покрышки «Мишеллин»... Дизель с турбонаддувом! И его — под бульдозер?! Да я сама охотнее лягу...
     МУСАТОВ: — Елена Львовна, речь идет о возможности пресечь попытку реального прорыва в расположение.
     ПЫРХ: — А, может, имеются какие-нибудь... I don’t know…Ну, альтернативные решения. Ну, не знаю, бревнами ворота подпереть, что ли... Нам на этом автобусе все-таки домой возвращаться…
     МУСАТОВ: — Кто этим под огнем  заниматься станет? Все простреливается. Да и нет у нас никаких бревен.
                (к Коломиец)
Елена Львовна!
     КОЛОМИЕЦ: — Я уже сорок лет Елена Львовна! За что мне такое наказание... По миру пустить хотите? Давайте! Вот деньги, берите! Вы какие предпочитаете? Доллары? Марки?
                (достает и бросает портмоне)
Мало? Вот мобильник. Пожалуйста, не жалко! И этого недостаточно? Могу кофточку снять. А что, почти не ношеная, чистая ангорка...
     МУСАТОВ: — Елена Львовна!
     КОЛОМИЕЦ: — Да бросьте... Оставьте... Делайте как знаете....
                (протягивает Коровину ключи)               

     ЦЫБИН (поспешно): — Не беспокойтесь… Мы поставим перед командованием вопрос о компенсации...               

    (Коломиец безнадежно машет рукой, садится на ящики. Коровин быстро уходит)

     ПЫРХ (не настаивая, для проформы): — А я бы на вашем месте подумал бы об альтернативном варианте...

      (наверху ревет и газует двигатель, визг покрышек об асфальт. Коломиец качает головой. Вбегает запыхавшийся Коровин, в руке у него сверток)

     КОРОВИН: — Заметано! По-поставил впритык к воротам, ко-комар не проскочит. Пусть теперь хоть де-десять тракторов пускают... А автобус и вправду хо-хорош... Был...
     ЦЫБИН: — Пропала и тушенка, и макароны...
     ОЛЬГА: — А у меня курточка в салоне осталась. Тетка в дорогу дала...
     ПЫРХ: — И папка моя на сидении... О, черт! Там же тезисы, документы о регистрации. Как же так!...
     КОРОВИН: — Эх-ма, когда со службы по-попрут, фо-фокусником стану. Чики-брики, оп!

      (разворачивает принесенный сверток. Там оказываются курточка и папка. Ольга и Пырх одновременно с разных сторон бросаются к Коровину и целуют. Неловкая пауза. Пырх ревниво отводит Ольгу от Коровина)

     ПЫРХ (через плечо): — Thank you. Большое спасибо.
     КОРОВИН: — Большое по-пожалуйста! Приезжайте еще.

     (Цыбин и Мусатов хохочут.  Коломиец  улыбается.  На  первом  плане — Пырх  объясняется с Ольгой)

     ПЫРХ: — Ольга, ты ставишь меня в крайне глупое положение... Это твое...кокетство непонятное с каким-то мальчишкой...  Хотя...  Хотя, разумеется, у нас нет взаимных обязательств... Но это по меньшей мере странно!
     ОЛЬГА: — Игорек, не сердись! Ты умный... Впрочем, ты оттого и сердишься, что умный. Серьезный. Ну, посмеялись... Извини, если я виновата, мне все равно никто, кроме тебя не нужен! Знаешь, ты мне давно нравился, снимала тебя на разных съездах, собраниях... Но ты таким далеким всегда казался! Как с другой планеты. А тут вот раз — и в одном автобусе. Чудеса!
                (мечтательно закрывает глаза)
А когда вернемся... Когда домой вернемся, я брошу свою постылую студию и к тебе пойду работать. А? В твой предвыборный штаб. Ты ведь и в самом деле меня возьмешь?
     ПЫРХ: — Ну да, of course! Я же сказал. Правда, надо штатное расписание посмотреть. Я имею в виду, чтобы тебе по специальности...
     ОЛЬГА: — Да шут с ней, со специальностью! Буду бумажки подшивать, резолюции с твоих митингов.
                (показывает, как она будет действовать дыроколом)
Или на звонки отвечать: «Ал-е-о! Да, это приемная кандидата в депутаты городского собрания Игоря Олеговича Пырха! Кто говорит?». А камера эта... Она мне и так до чертиков надоела, гробина тяжелая.
     ПЫРХ: — Но ведь тебя хвалят. Говорият, что способная. Слышал, даже областную премию за лучшую операторскую работу получила...
     ОЛЬГА: — Ну и что? А теперь буду получать премии за лучшую секретарскую работу. От тебя. Да?
                (пытается поцеловать. Пырх косится на остальных, уклоняется)
Что, у тебя есть уже секретарша? Красивая? Я знаю, есть... Видела... Но зато она не умеет кофе варить как я! Спорим? Нет, нет, нет! Не умеет!
     ПЫРХ: — Тут и спорить нечего. Мы растворимый для офиса покупаем. Впрочем, я совсем кофе не пью. Не люблю. Слушай, Ольга, давай пока отложим этот разговор, а? Не время... Позови-ка незаметно командира, у меня дело к нему.
                (Ольга отходит и вызывает к Пырху Мусатова)

     ПЫРХ: — Товарищ полковник, нам необходимо серьезно поговорить.
                (приосанившись)
Мы здесь практически единственные, кто способен принимать взвешенные, здравые решения. Давайте подумаем, как нам выйти из сложившейся ситуации.
     МУСАТОВ: — Тут, брат, не ситуация, а ситуевина целая. Шмаляют, что характерно, с четырех сторон и выбирайся как хочешь.
     ПЫРХ: — Удивляюсь вашей иронии... Позволю себе напомнить, что в депутаты я выдвинут от партии Конструктивного большинства. И она выступает за преимущественно ненасильственный путь разрешения конфликтов. За диалог.
     МУСАТОВ (посерьезнев): — Извините, Игорь Олегович, нельзя ли немного покороче? Меня ждут.
     ПЫРХ: — О’key! Я считаю целесообразным как можно скорее выйти на переговоры с..., ну, с противоборствующей стороной. И попытаться договориться.
     МУСАТОВ: — Интересно знать, о чем?
     ПЫРХ: — Хотя бы о прекращении огня...
     МУСАТОВ (едва сдерживая себя): — Чтобы вы знали: в мои должностные обязанности не входит ведение переговоров с уголовными элементами. Я поставил задачу оборонять отдел от бандитов и мои подчиненные, что характерно, будут ее выполнять!
     ПЫРХ: — Понимаю... Понимаю, что моя военная некомпетентность раздражает вас, как профессионала. Не может не раздражать. Но я предлагаю взглянуть на суть происходящего более широко, с политической точки зрения. Диалог, начавшийся в одной точку конфликта, неизбежно затормозит ход военных действий в других районах. Это как цепная реакция. Если мы приостановим боевые действия у нас, то целостность всей операции противника нарушится. Логично? Ну и кроме того, мы попросту выиграем время.
     МУСАТОВ (задумываясь): — Здравое зерно есть... Но при складывающейся оперативной обстановке... Неблагоприятной, мягко говоря... Мы с полковником Цыбиным обсудим... Извините...
      (перебегает в «огневую точку». Переход всего действия туда же. На сцене кроме Мусатова — Коровин и Цыбин)

     ЦЫБИН: — ...Я просто запрещаю вам, Сергей Батырович! Категорически возражаю! Ни единому слову боевиков не верю. Даже если и договоритесь, то они все равно в спину ударят... Нет, нет, я как начальник штаба против переговоров.
                (кашель)

     КОРОВИН: — Но они сами предложили. По-почему мы думаем, что только нам плохо?  Они тоже, ви-видать, вы-выдыхаются. Убитых своих с нейтралки за-забрать хотят.
     МУСАТОВ: — Я им тоже не верю. Знаю, что жмуриков подберут — и снова долбанут. Но нам этот перекур позарез нужен! Во как. Как ни верти, а на складе, что характерно, не больше половины боекомплекта осталось.
                (оглядывается)
Сколько патронов на постах? Я Заславскому давал задание сводку составить... Где он? Когда надо — днем с огнем… Из серии: чай кипит — заварки нету, друг стоит — Тамарки нету…
     ЦЫБИН: — В штабе, помогает свой кабинет тушить.
     КОРОВИН: — За-зажигательная, что ли, влетела... Все по-помещение выгорело, все бу-бумаги — дотла...
     МУСАТОВ: — Что за херотень? Духи сроду зажигалками не палили. Да и помещение у него глухое...
     КОРОВИН (с сомнением): — А мо-может, от трассера? У нас, в Афгане,  прачечная палатка так сгорела — от трассера.
     ЦЫБИН: — Позвать его, Сергей Батырович?
     МУСАТОВ: — Не надо, пусть занимается. Но обидно, только недавно бланки паспортов получили, и на тебе... Теперь мне до самой пенсии не отмыться. Инспектора министерские — они не слезут, три шкуры спустят, выспятся на мне по полной...
                (после паузы)
Хотел майора с собой взять на переговоры. У них с Аскаром общий язык. Но, ладно..., не стоит. Рискованно.
     КОРОВИН (делая шаг вперед): — Меня во-возьмите, товарищ полковник!
     МУСАТОВ (устало качая ноющую руку): — И тебя, Ко-Ко, не возьму. Сам с ними по понятиям перетолкую...
     ЦЫБИН: — Вот ёксель-моксель! Тебя, Сергей Батырович, если что решил, тралом не своротишь...
     МУСАТОВ (смеясь и здоровой рукой приобнимая Цыбина): — Потому и в командирах хожу, а ты в моих заместителях, что характерно! Но это тебе, Петрович, не в укор. Просто везучий я. До чертиков везучий! Урки заточкой пробовали — удар пуговица на кителе приняла. На рыбалке тонул, в армии гептолом травился. Врачи думали, что коньки отброшу... А я вот он! У-у-у, меня за рупь двадцать не возмешь...
                (став серьезней, сменив тон на почти приказной)
Так что готовь, старлей, мне наволочку да  полотенце. Вместо белого флага. Буду с Аскаром торговаться, глядишь, может, лишних полчасика и выиграю.

                (Коровин отходит и начинает заниматься сборами.)

     МУСАТОВ (Цыбину): —  Давай , Петр Петрович, клешню на прощание. Пес его знает, как там может все обернуться. В мое отсутствие ты старшим остаешься. Если меня там
                (неопределенно кивает в сторону амбразуры)
скрутят или просто завалят — на выручку не кидайтесь. Бесполезно, только пацанов, что характерно, потеряете. Держите оборону, за пустырем следите. И патроны поэкономнее, поэкономнее... Только бы ночь продержаться, там, чую, подойдут наши... И за гражданскими присматривай, береги как зеницу... Если с ними что — век себе не простим... Ну и...
                (не решается сказать)

     ЦЫБИН: — Слушаю, командир.
     МУСАТОВ: — Хотел про Заславского сказать... Химичит он что-то в последнее время, не договаривает... Ну да ладно, после боя разберемся кто есть ху... Да? Все, давай зеленую ракету, я пошел...

         (Коровин выпускает ракету. Мусатов берет полотенце и уходит как бы в сторону гор. Выстрелы смолкают полностью. Остальные пристально наблюдают в амбразуры.)

     КОРОВИН: — За во-ворота вышел... Встал, ждет, кто с той стороны на-нарисуется.
     ЦЫБИН: — Что-то он далековато отошел от забора. Зря. Теперь, в случае чего, назад добежать не успеет.
     КОРОВИН: — Ребята прикроют, я ко-команду дал, осекут в случае чего огнем.  Но он и вправду далеко от расположения вы-выдвинулся. Далеко…
     ЦЫБИН: — Ну-ка, Ко-Ко, левее глянь, от поселка кто-то к нему идет. Теперь остановился. Ждет.
     КОРОВИН: — Похоже, Аскар это. Да, со-собственной персоной. Батя к нему на-направился. Зачем, за-зачем от части отходит?

     (на позиции появляется Заславский. Форма его грязна, прожжена в нескольких местах)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — Здравия желаю, господа офицеры! Что-то тихо стало, даже скучно. А? Куда командира дели?
     ЦЫБИН: — Командир отправился на переговоры.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Вот это правильно. Только вот самому Батырычу идти не стоило. Не стоило. Небезопасно. Да и подход к этой публике особый нужен, я их знаю, третья командировка как-никак!
                (спохватившись, подает Цыбину ворох листков)
Ну, раз командир отсутствует, тогда может вы, товарищ полковник, подпишите?
     ЦЫБИН: — Это что за бухгалтерия?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Акты списания безвозвратно утерянного имущества. В условиях боевых действий. Боевых действий. Мой кабинет, как вы знаете, выгорел дочиста. Огонь едва на канцелярию и дежурку не перекинулся, еле отстояли. Но мебель, документы, отчеты... — все сгорело. Я это актом оформил. Как положено. Взгляните.
     ЦЫБИН (надевает очки и бегло просматривает): — Стол письменный полированный — один. Так. Светильник настенный — один. Так. Портрет президента — один. Так. Учетные карточки. Хм-м. Паспортные бланки незаполненные... Ого! Что, все сгорело?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — В пепел, товарищ полковник. Если надо, комиссию составим, участковые подтвердят. Вместе с ними тушили.
     ЦЫБИН: — Уничтожены документы строгой отчетности. Их списание не моя компетенция, я такую ответственность на себя не возьму. Командира подождем, пусть принимает решение и сам автограф ставит.
                (сквозь кашель Коровину)
Ну что там у него?
     КОРОВИН: — По-пока все спокойно. Толкует с Аскаром... Тот руками машет, падла. Ба-батя головой качает, видать не соглашается. Аскар явно психует, шакал позорный! Спо-спорит. Батя снова в отказ.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Я же говорю, что к чуркам надо подход иметь. Наезжать на них бесполезно. Бесполезно наезжать. Надо спокойненько... Ну, как, Петр Петрович, комиссию создавать будем? Для списания материальной части?
     ЦЫБИН: — Да погодите вы со своей комиссией... Мусатов скоро вернется...

     (вдалеке раздается автоматная очередь. Вслед за нею сразу возобновляется перестрелка. Коровин вскакивает и в отчаянии колотит кулаками по мешкам с песком)

     КОРОВИН: — Сволочи, гады ползучие! Они его... Очередью, в упор... Гады! Гады!

               (пытается выскочить за бруствер, но Заславский с трудом удерживает)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — Николай, не делай глупости! Ты до него-то добежать не успеешь... Сейчас командира не достать. Не глупи!
     ЦЫБИН (как слепой шарахаясь по помещению): — Этого следовало ожидать... Этого следовало ожидать...  Я предупреждал. Все это слышали. Старший лейтенант, вы подтвердите, что я его предупреждал!
                (хватается за виски)
Надо вызывать вертолеты... Срочно эвакуируемся, срочно, срочно... Николай, быстро за рацию, затребуй бронегруппу из комендатуры... Сейчас же! Немедленно!
     КОРОВИН (остывая): — Товарищ по-полковник, я уже три раза связывался.  Ве-вертушек не будет.  Бронегруппы  тоже.  Могут  помочь  только  артиллерией,  но  мы  даже    ко-координат своих не знаем.
     ЦЫБИН (срываясь на крик): — А кто их будет знать, мать вашу?! Почему не знаем? Начштаба должен знать?
                (все подавленно молчат)
Я вас спрашиваю! Я должен координаты эти сраные знать? У меня дел других нет?! И отвечать за всех вас теперь должен? И за гражданских? Да? Ни черта подобного! Хорошо устроились. Полковнику Цыбину своих должностных обязанностей хватает, полковнику Цыбину на пенсию через полгода...
     КОРОВИН: — Товарищ полковник, возьмите себя в ру-руки. Теперь вы здесь старший по званию и должности. Ва-вам и командование принимать.
     ЦЫБИН: — Командование, говоришь? Над кем командование? Через пару часов последний патрон выпустим, и тогда... Тогда нас всех... Всех... Как Мусатова...
                (отворачивается)

     ЗАСЛАВСКИЙ (подходя к Коровину): — Это нервный срыв. Потрясение. Не выдержал дед, не выдержал. Здесь ему нельзя находиться, не дай бог, ребята увидят. Ты вот что, вот что. Проводи полковника в бункер, пусть оклемается. А я тем временем команды отдам. Надо посты усилить, патроны распределить...

    (Коровин, что-то говоря, заботливо уводит Цыбина в бункер. Действие перемещается туда. Гости встречают их у входа, лишь Самойленко продолжает сидеть на койке)

     КОЛОМИЕЦ: — Почему там опять стреляют? Когда этот беспредел кончится? Обещали подмогу, а вместо этого сидим и сидим в подвале безвылазно полсуток уже. Ждем своей участи, как кролики удава. Вместо того, чтобы беззастенчиво врать, дали бы хоть ружья нам, пистолеты какие...
     КОРОВИН: — Без вас с отморозками ра-разберемся. Небольшая группа по-попыталась прорваться, ребята отсекают. Вот и всех делов. Да, товарищ полковник?
     ЦЫБИН (безучастно, механически, глядя в одну точку): — Да, да... Группа. Пыталась. Имеем свежие сведения, что колонна с подмогой на подходе. Вертолеты высланы. Волноваться не надо.
                (оглядывает стол)
Я, знаете ли... Я бы выпил сейчас немного. А?

      (Ольга наливает и подносит. Цыбин жадно выпивает из стакана. Неожиданно начинает рыдать)

     КОРОВИН (сдавленным голосом): — Наш ко-командир... Полковник Мусатов погиб...
     ПЫРХ: — Это катастрофа! Понимаете, что это — катастрофа? Горотдел обезглавлен. Куда охрана смотрела? Нет, я сразу понял, что это не отдел милиции, а балаган, бордель, зоопарк... Первое, что сделаю после возвращения — доложу о полном маразме, об абсолютном разложении этого подразделения... Вместо того, чтобы грамотно подготовить переговорный процесс, посоветоваться со специалистами, выдвинуть и обсудить предварительные условия — вместо этого полезли, выпучив глаза! Crazy! Да элементарные требования...
     КОРОВИН (подскакивая к Пырху и хватая того): — Заткнись, ты, гавно вонючее! У нас Батю убило!
                (к ссорящимся подходит Самойленко)

     САМОЙЛЕНКО: — Ребята, ребята, брэк! Вы что! Прекратите немедленно, мы же не эти…, не пауки в банке! Нам вместе сейчас нужно. Плечом к плечу...
     ОЛЬГА: — Конечно, мальчики! Вы оба не правы, не петушитесь. Скоро помощь подойдет, наши приедут и вам обоим стыдно станет... А Сергея Батыровича жалко... Ночью, когда мы с постов вернулись, он мне вот что подарил.
                (снимает с шеи и демонстрирует медальон)
Сказал: ты у нас боевая подруга теперь, носи.
     КОРОВИН: — Это его ме-медальон. Собственный.
                (уходит)

     ЦЫБИН: — Да, его талисман. А сказать, почему подарил именно вам, Оля? У Мусатова дочка осталась, на вас похожа. Только помладше чуть-чуть.... Сергей Батырович часто о ней вспоминал... Да и у меня двое... И внуки... Ваньке осенью в первый класс идти...
     ОЛЬГА: — Когда вернемся, я медальон его дочери отдам. Обязательно. И расскажу, каким героем ее отец был.
     КОЛОМИЕЦ: — А фильм ваш надо не про груз несостоявшийся снять, а про этот бой. Про то, как гнули ребят наших, а они не согнулись.
     САМОЙЛЕНКО (с энтузиазмом): — Непременно! Непременно нужно фильм создать. Документальный. Хронику. Это мы с Олей на себя берем, я сценарий напишу... А назвать можно  хотя бы так... Ну, например, «Рикошет». Или «Ночной росчерк трассера». А? Звучит?
     ОЛЬГА: — Материал сразу после боя можно будет снять. Обязательно — интервью с бойцами. По горячим следам.
                (смущенно)
Накануне я потихоньку через амбразуру поснимала. Правда, видно плохо. Ничего не видно. Зато, с телевизора кое-что переписать можно.               
     САМОЙЛЕНКО: — А что ты с ящика спишешь? Программу «Время»?
     КОЛОМИЕЦ: — Ты спал, Матвей Батькович, а мы с Олей от безделья по всем каналам пошарились. И обе обалдели. Тут местное телевидение, оказывается, фунциклирует. Представляешь!
     ЦЫБИН: — Это вы о передаче «Зеленое знамя»? Мы тоже поначалу ее смотрели, но быстро тошно стало. Бубнят одно и то же: изгнать неверных, уничтожить оккупантов, как бешеных собак.
                (кашляет)
Обидно то, что передатчик у них где-то под городом. Неподалеку. А засечь не могли, руки просто не доходили, да и аппаратуры специальной не было. Вот и обнаглели совсем духи. Каждый вечер транслируют.
      ПЫРХ: — А, между прочим, напрасно вы так пренебрежительно. С пропагандистской точки зрения передача очень грамотно построена. Одна и та же мысль вдалбливается постоянно и доступной форме. И, я уверен, застревает в подсознании. Так что там у них, вероятно, профессионалы работают. Как поймаете этих профи — отдайте мне. Really! Я их в свой выборный штаб включу.
                (смеется)

     ОЛЬГА (от телевизора): — Люди! Бандиты снова в эфир готовятся выйти. Вон заставка их появилась.
                (прибавляет громкость. Слышна музыка заставки)

     ЦЫБИН: — Не советовал бы я смотреть такое... безобразие.
                (кашляет)

     САМОЙЛЕНКО: — Нет, не выключайте. Дайте взглянуть, что у них там за студия такая... Военно-полевая.
     КОЛОМИЕЦ: — И в самом деле, Петр Петрович, у них, судя по всему, сегодня что-то новое. Не похоже на молитву, как в последний раз.
     ОЛЬГА: — Напоминает приготовление к прямому эфиру. Слышите шорох и скрип? В студии микрофоны подключают.

                (звук, идущий от телевизора, усиливается)

     ГОЛОС: — Братья и сестры! Сегодня на нашу землю пришел праздник, праздник освобождения и очищения. Воины, вынужденные скрываться в горах, чтобы не подвергать ваши дома опасности, сегодня ночью вновь вернулись в родные города и селения. Они пришли для того, чтобы посчитаться с гяурами, кто принес нашему народу зло и нечестивое неверие.
     ЦЫБИН (присматриваясь): — Ба, да это же Аскар! Самолично.
     ПЫРХ (с интересом вглядываясь в экран): — Это — Аскар?
     ЦЫБИН: — Он. Я эту рожу теперь по гроб жизни ни с кем не спутаю.
     ГОЛОС: — Мы вернулись, чтобы больше никуда не уходить из своих домов. Потому что мы в них хозяева, а не те псы, что заперлись теперь в своих конурах и огрызаются оттуда. Это происходит не только у нас, но и в соседних селениях, в крупных городах, повсюду. Мы загнали псов в их будки, откуда они гавкают, но боятся даже высунуть хвост, ибо пуля сразу настигает каждого. Половина из тех, кто трусливо заперся за бетонными стенами горотдела, уже перебита. Та же участь ждет и остальных нечестивцев.
     ЦЫБИН: — Вот мудозвон, прости господи! Половина!
     ГОЛОС: — Мне не трудно подтвердить свои слова. Вот кадры хроники, которую сняли наши операторы и иностранные корреспонденты. На экране то, что осталось от колонны, которая прорывалась к оставшимся в живых милиционерам.
     САМОЙЛЕНКО: — Мать честная! Три... Пять... Шесть машин. И все горят.
     КОЛОМИЕЦ: — И ребятки побитые лежат... Смотрите, один даже из кабины выпрыгнуть не успел.
     ПЫРХ (неуверенно): — Это фальсификация... Монтаж...
     ГОЛОС: — А вот главное доказательство нашей скорой победы. Как паршивую овцу наши воины отловили начальника тех, кто называл себя здешними милиционерами. И ни один из них не пришел на выручку своему командиру.  Он должен был подохнуть и подох!
     ОЛЬГА (хватаясь за виски): — Ох, божечки вы мои! Это же Сергей Батырович... Что они с ним сделали!
     ПЫРХ: — Но это же первобытная дикость. Нельзя по телевидению такое показывать! Средневековье, честное слово. Да-а, своеобразные здесь методы убеждения...
     ЦЫБИН: — А я сообразить не мог, думал, почему Аскар по-русски вдруг в эфире заговорил. А теперь, когда Сергея показали, понял. Это не для своих земляков он передачу состряпал. Для нас с вами.
     ОЛЬГА (требовательно-вопрошающе): — Но мы ведь не допустим? Вы же не допустите, чтобы они сюда пришли? К нам? И сделали такое же? Нет? Вы же сможете нас защитить? Не молчите, не молчите же...
     САМОЙЛЕНКО: — Петр Петрович, я настаиваю, чтобы мне дали автомат и гранаты.
     КОЛОМИЕЦ: — Полковник, неужели правда то, что он говорил?
                (кивает на телевизор)
Хотя бы часть — правда? Значит, вы нам врали насчет подмоги? Вот это и была подмога, то, что на экране? Да? Не отворачивайтесь и имейте тогда мужество сказать, что мы обречены!
     ЦЫБИН (неожиданно тихо, смертельно устало): — Чего вы все от меня добиваетесь? Чего? Положение известно вам не хуже, чем мне. Вокруг враги. Много врагов. А мы заперты в четырех стенах, и наше спасение полностью зависит от той помощи, которую могут прислать из центральной комендатуры. Вот и все... Все... Так что надо ко всему быть готовым. Даже к худшему...
                (подумав)
Этой ночью решится все. Вы вот что: напишите письма домой. На всякий случай... Родным, или я не знаю... Знакомым... Я уже написал... Мы их надежно спрячем. В случае захвата отдела они, надеюсь, уцелеют. Позже, возможно, наши их отыщут... Когда сюда придут снова. И передадут. Это пока самое большее, что могу предложить... Больше от полковника Цыбина в настоящий момент ничего не зависит... Простите.

   (опускает голову на руки. Задник сцены затемняется, фоном идет тихая музыка, сопровождаемая еле слышными выстрелами. Говорящие выступают из полумрака в светлое пятно на краю сцены)

                Проигрыш музыкальной темы.

     ОЛЬГА: — Мамочка, милая, любимая, красивая! Ты так не хотела отпускать меня в эту командировку. Мы ругались с тобой и доругались до того, что ты назвала меня эгоистичной дурой. Такого у нас прежде никогда не случалось и самым серьезным твоим упреком ко мне был строгий окрик: «Ольга!». И вот у тебя сорвалось.
Я жутко оскорбилась тогда, хлопнула дверью и ушла к тете Гале. Даже за вещами домой не пришла перед поездкой, все самое необходимое взяла у нее, у тети. Вот и сейчас я стою и кутаюсь в её курточку, что-то похолодало. Ты не поверишь, но из-за этой немодной и выцветшей куртки совсем недавно один хороший парень жизнью рисковал. Его здесь так смешно зовут: Ко-Ко.
Но я не об этом, а о командировке. Знаешь, я уже тогда нутром, подкожно как-то, чувствовала твою правоту. И теперь твои слова повторяю сама: да, я самодовольная, самонадеянная эгоистичная дурочка. Но поверь, мамочка, я не могла не поехать, потому что сюда отправлялся один человек, который мне очень-очень дорог. Ближе него, кажется, только ты. Он умный, целеустремленный. Не такой разгильдяй, как твоя дочь. Он старше меня и на его фоне я, наверное, выгляжу пустышкой. Но смешное в том, что к этой пустышке он, кажется, не совсем равнодушен. В автобусе, проявляя знаки внимания, подсел рядом и даже чаем из своего термоса угощал. А я его (вот идиотка!) — своим кофе, хотя он кофе вообще не пьет. Те, кто его мало знают, говорят, что он сухарь. А вот и нет! Он так стихи читает — часами можно слушать. И, между прочим, сам тоже пишет.
Мы сидели рядом, автобус покачивало и мое плечо то и дело прижималось к рукаву его пиджака. И от этих почти неощутимых прикосновений, и от его слов мне внезапно стало так грустно, так жаль себя! Пронзительно жаль оттого, что он вот такой, а я совсем другая и от понимания, что у нас с ним вряд ли получится что-то серьезное. Странное у меня сейчас чувство: будто я к нему живой пуповиной приросла, крепко-накрепко. А эту пуповину кто-то тупым ножом режет. Больно это, мама.  Я тогда разревелась в автобусе.  Меня принялись успокаивать всем автобусом, подумали, что укачало.
А потом, через пару суток, когда поднялась вся эта стрельба, я поначалу даже обрадовалась, что появился предлог отложить наш отъезд и побыть вместе с любимым человеком  лишние часы. Нелепейший предлог для продления счастья, которое я, не приобретя еще, уже настроилась потерять... Может, и в самом деле права тетя Галя, повторяющая по поводу и без повода: «Эх, Олюшка, злая твоя долюшка!»
Все, вытираю «слезки на колесках», как ты называешь мое плаксивое состояние.
До встречи. До скорой встречи!
     (подходит к импровизированному заграждению и пристегивает себя наручниками к колючей проволоке)

                Проигрыш музыкальной темы

     САМОЙЛЕНКО: — Добрый вечер, брат! Или утро — смотря по тому, что там у вас сейчас. Короче, здравствуй, Старшой! Я ведь именно так называл тебя в детстве, подчеркивая твое первенство во всем. Теперь, конечно, смешно: разница-то у братьев всего ничего — два года. Но тогда, в детстве, несчастные двадцать шесть месяцев казались непреодолимой дистанцией. Бездной. А ребята знакомые только усугубляли это впечатление, потому что тебя они звали уважительно: «Андрюха — два удара в ухо», а меня дразнили не иначе как «Матвей — мешок соплей». Ты уже забыл об этом, наверное. Хохочешь? Я тоже.
Но тогда мне было не до смеха. Мне ведь не брата Бог послал, а само совершенство. У тебя всегда все получалось. С четвертого класса стал отличником, играл в духовом оркестре, подтягивался больше всех в школе — 36 раз! На районные олимпиады кто первый кандидат? Андрей Самойленко. И родители говорили: Матвей, бери пример с брата. А Матвею ничего и не оставалось иного, как брать этот пример. И еще — донашивать за Старшим свитера и ботинки.
Пытаясь дотянуться до тебя, я записался в баскетбольную секцию, но уже на второй тренировке сломал ключицу. Занялся рисованием. Стало получаться, но кружок закрыли, преподаватель уехал в другой город. До полуночи пыхтел с уроками, но все равно с логарифмами и тангенсами бежал к тебе, и ты шутя решал.
Ты поступил в престижный инъяз, после первой сессии стал получать повышенную стипендию. И родственники снова жужжали мне: равняйся, Матвей! А я скрипел зубами и готовился в МГУ, на журфак. Провалился, конечно. Поступил только после армии и то в провинциальный вуз. А в армии, в учебке еще, нарочно в Афганистан попросился. На меня, помню, военком тогда как на эмбицила таращился. В стадии глубокой дебильности. Но отправили. Ну — думал я — вот тут я Андрея на повороте и обойду. Совершу такое, что ему, не служившему, и не снилось. А вышло по-другому. Еще в отряде, прознав про мои художественные наклонности, заперли меня в Ленинской комнате и обязали чертить графики, схемы, карты, сочинять боевые листки. Так до дембеля ефрейтор Самойленко и не выпускал из рук плакатных перьев.
А из дома шли и шли приятные вести: Андрей заканчивает институт, ему предложили остаться в аспирантуре, но он поехал на стажировку в Ирландию. Потом в Штаты, затем в Австралию, потом снова в США... Или наоборот, я уже запутался.  А между теплых родственных слов так и перло: вот он какой, Андрюша-то наш, вот бы тебе за ум взяться! А мне, понимаешь, к тому времени уже надоело равняться и брать примеры. Я стал сухо отвечать на твои письма, потом и вовсе писать перестал. Сам, собственноручно сжег тот мостик, что нас связывал. Хотя в голове и по сей день сидит осознание дистанции между нами, которую я все равно должен преодолеть. Знаешь, я, наверное, и автомат сегодня схватил, под пули дурой полез потому, что хотел одним махом перепрыгнуть через пропасть, лежащую между мною и тобой.
Ты скажешь — глупо. И будешь прав. Потому что все равно я люблю тебя. И не как «Андрюху — два удара в ухо», а просто как своего старшего брата. И, надеюсь, ты любишь меня.
А потому ставлю здесь не точку, а многоточие...
             (подходит к заграждению и пристегивает себя наручниками к проволоке)

                Проигрыш музыкальной темы

     КОЛОМИЕЦ: — Светка, привет! Удивляешься, да? Мамка твоя непутевая никогда тебе писем не писала. Даже когда нас в Абу-Даби полиция замела по подозрению в контрабанде. А и всей-то контрабанды было — пять бутылок водки, парились из-за них полтора месяца в тамошнем участке.
Но тут, Светик, случай особый. Вчера вечером, за рюмкой чая, сидели мы с местными военными (вот такие, скажу тебе, дядьки!) и рассказывали о своих семьях. Я как завороженная слушала, до чего, оказывается, мужики могут проникновенно о женах говорить, о детях! Вспоминали все мельчайшие детали: как у деток зубки резались, кто чем переболел, кто какую грамоту почетную из школы приволок. Так баба не опишет, клянусь!
До меня очередь дошла. Сижу и не знаю, что рассказывать. Перед глазами только одна картина: как я тебя перед поездками своими к бабушке отправляю, да как забираю обратно. И все. А потом вдруг выплыло, как я к тебе в пионерлагерь приезжала. Проведать. Схожу с электрички, а ты ко мне и в рев: забери, мамочка! С воспитательницей у тебя, что ли не заладилось, с девчонками ли... Уж чего только ты мне тогда не наобещала, как только не просила... А я так и не забрала. Ехать куда-то опять надо было, что ли... Ну а главное, что установка в голове цепко сидела: ее жизнь, мол, мордой о стол не раз ударит. Так пусть, пока пацанка, обвыкается. Потом легче спотыкаться будет. И вставать, самое главное. Свою шкуру, короче, на тебя примерила.
Так и оставила тебя до конца смены. Уходила, стараясь не оборачиваться. Но не выдержала, оглянулась, и сердце чуть напополам не разломилось: стоишь ты у ободранной веранды под дождем, худющая, в резиновых сапогах не по ноге. Подол к ногам прилип, руки в цыпках. А по щекам то ли дождь, то ли слезы. И смотришь, смотришь молча... Чуть не кинулась я тогда назад... Почему не кинулась? Но сдержало что-то. Обернулась и зашагала к станции. Три дня ты у меня из головы не выходила тогда, Светка.
Вот это я и вспомнила во время застолья. Но рассказывать не стала, промолчала. Просто налила и выпила.
Худо мне без тебя, доча...
            (подходит к заграждению и также пристегивается наручниками к "колючке")

                Проигрыш музыкальной темы

     ПЫРХ: — Верка, пантера ты моя... Это письмо ты никогда не получишь, разорву его сразу после того, как напишу. Ведь это твое указание: не звони, не пиши, не напоминай о своем существовании. И я два года не напоминал, хотя постоянно думал о тебе.
Хотя, вру. Зачем я вру? Я думал о себе, о том, как МНЕ плохо без тебя и без Алешки. Я не спрашиваю тебя, помнит ли он обо мне. У вас теперь новая жизнь, новый папа, который, наверное, любит вас. Зная тебя, я уверен: в вашем доме обо мне ничего не напоминает.
Это не упрек. Мне винить некого, кроме себя самого. Скажу больше: я почти наверняка с самого начала знал, что этим все у нас и кончится. То есть, ничем. Пустотой, которая осталась внутри и ноет, ноет, как неумело выдранный зуб. Пантеры ведь не прощают предательства, а я всегда называл тебя пантерой. Сейчас той, о которой тебе шептали доброхоты, рядом уже нет. Давно нет. Но и вас нет с Алешкой. И не будет. Вы ушли в другое измерение, я же остался в своей, «плоской, квадратно-гнездовой», как ты подтрунивала, системе координат. И усиленно делаю вид, что проявляю прежнюю недюжинную социальную активность. Уверен, что ты тоже нашла приложение своим общественническим движениям души, недаром же и встретились-то мы с тобой не где-нибудь, а на слете передовых комсоргов.
Значит, заряд-то у нас одинаковый. Но по законам физики однополярно заряженным частицам положено отталкиваться. И я оттолкнул тебя первым. А ты не сделала ни малейшего усилия, чтобы воспрепятствовать этому толчку. Вот и полетели две частицы в разные стороны. Куда — безразлично, лишь бы подальше от места встречи. Улетаем все дальше, но думаем-то друг о друге. Так ведь? Не пытайся солгать, я же знаю...
Заговорил ни с того, ни с сего о каких-то частицах. И пришла вдруг аналогия (я же числюсь поэтом, ты в курсе): мне пророчат высокий, безоблачный полет. А сейчас я в такой нелепой ситуации, что не только полет, а само существование мое зависит от встречи с другой, маленькой такой частицей в свинцовой оболочке... Я привык рассчитывать все траектории наперед, а тут вдруг осечка, не получается. Забавно, правда, Вера?
Но это уже другая история. Заканчиваю, потому что здесь, кажется, что-то начинается. Да-да, из той, свинцовой физики...
(пытается пристегнуться, но наручники не защелкиваются. Пырх лихорадочно возится у столба. Усиливаются выстрелы. На фоне зарева — вспышки, дымы, всполохи. На сцене в кажущемся хаосе мечущиеся люди. Ощущение фантасмагории. Медленное затемнение сцены)

                Конец второго действия.
               






                ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ


На первом плане Пырх. В той же позе, что и в конце второго действия. Он договаривает незавершенный монолог. Задник сцены по-прежнему в полумраке, но зритель угадывает там другие декорации. На столбе заграждения висят три пары наручников, Пырх держит свои в ладони)

     ПЫРХ: — Такая вот физика элементарных частиц, Вера. Мне все это казалось абстрактным, отстраненным еще сутки назад. Всего лишь сутки. Что такое эти 24 часа там, у вас? Взмах твоих ресниц, неуловимая игра твоих бровей... А тут впервые столкнулся с тем, что позвонками, нервами, корнями волос ощущаю движение каждого мгновения. Они как глотки воды при мучительной, африканской жажде — катятся горошинами по гортани: весомые, желанные, спасительные. Катятся, но не утоляют жажды, поэтому хочется, чтобы они катились еще и еще. В их движении — спасенье. А как только эти глотки-мгновения остановятся — сразу последует смерть. Мучительная, неизбежная, нелепая.
Ты спрашиваешь, боюсь ли я смерти? Да, Вера, боюсь. Но не примитивного состояния «небытия» боюсь, а того коротенького момента — и представляю его в мельчайших подробностях — как входит в мои мускулы горячий злой металл осколка, как лопаются от удара ножа сухожилия, как плющит мои кости бетонная плита взорванного перекрытия. Ради чего? — спрашиваю я. Зачем? И этим задаюсь я тем чаще, чем теснее сжимается вокруг нас кольцо невидимых и потому еще более страшных врагов. И тем чаще, чем меньше остается у наших защитников патронов, и чем меньше остается самих этих защитников... Зачем?

     (задник сцены постепенно освещается. На нем — подобие поста или гнезда обороны. Но только в полуразрушенном состоянии. Перекошенные, лопнувшие кое-где мешки с песком, битый кирпич, гильзы, ленты, бинты, пара касок. Пырх медленно отступает на этот пятачок, где уже стоит Заславский)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — А я вас везде ищу, Игорь Олегович! С ног сбился. Просто сбился. Здесь, между прочим, опасно, помещение простреливается.
                (спохватившись)
А, впрочем, где и кому сейчас не опасно в этом чертовом горотделе!
     ПЫРХ: — Тем, кто в столовой. Им уже не опасно.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Как это? Почему это в столовой не опасно?
                (сообразив)
А-а! Это вы к тому, что туда «двухсотых» относят? Ну да, при таком раскладе мертвецом быть удобнее всего. Удобнее всего.
     ПЫРХ: — И много их там уже...excuse me… ну, таких скопилось?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — А кто считал? Кто? От холодильника до картофелечистки лежат сплошь. И еще за плитой... Много.
     ПЫРХ: — Вы, Михаил Леонидович, так спокойно говорите об этом. Как о заурядном... Будто посуду неинвентаризованную перечисляете.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Эх, дорогой мой... Уж кто-кто, а вы-то должны понимать, что за посуду неучтенную строже бы спросили, чем за тех ребят в столовой. Ребят в столовой. За посуду завхоза и командира вытрепали бы и высушили. Ну, в лучшем случае, из оклада бы вычли. А эти парни за плитой — они что? Не кружки и не кастрюли. Им бирку на лодыжку — и домой. На вечный дембель. Такое списывается махом. Махом!
     ПЫРХ: — Все это довольно цинично — все то, что вы говорите... Цинично, но потому и убедительно. Endeed. Ведь живем в такое странное время...
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Мы живем в странной стране! И подыхаем здесь за нее же — за эту странную страну! За страну! И за интересы, которые она сама внятно сформулировать не может. И я скажу почему не может. Их просто нет, этих интересов. Нету! Есть заинтересованность разных людей и групп людей в том, чтобы списать энное количество техники, патронов, посуды, списать людей и списать чьи-то ошибки. Все примитивно, как...
                (поднимает с пола гильзу)
Как эта вот отстрелянная гильза.
     ПЫРХ (через силу усмехаясь): — Так вы полагаете, что нас с вами тоже списать решили? Как сапог подызносившийся? Лично я — против.
     ЗАСЛАВСКИЙ (опустошенно): — Кто бы нас спросил...
                (в задумчивости)
Странная страна. Время страное. Страшное. Рваное...
     ПЫРХ: — Жильцом пока слыву
                В своей родной стране я,
                Того, что здесь живу —
                Что может быть страннее?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Да, что-то в этом роде... Да, именно: что может быть страннее...
     ПЫРХ: — ...Или страшнее?
     ЗАСЛАВСКИЙ (не без пренебрежительности): — Слушайте, Пырх, бросьте эти ваши психологические этюды! Бросьте этюды. Перед нами куда более приземленная и неблагодарная задача: выбраться из этой кутерьмы. Об этом вы думали?
     ПЫРХ: — Я?! А почему я об ЭТОМ должен думать? I don’t understand. Насколько я понимаю, это ваша, милицейская задача — вытащить всех из дерьма, в которое мы вляпались не без вашей помощи.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Ну, это с какого бока поглядеть... С какого бока. Будь сейчас жив командир, неизвестно, как бы развивались события. Может быть, рискнули бы, одним броском, пока патронов в достатке и раненых сравнительно немного — и пробились бы к своим. А? Цыбин, конечно, на такое не способен. Он вообще ни на что не способен. Просто не способен. Пьет в своем кубрике, втихаря «Отче наш» шепчет, да в редких приступах смелости по постам бегает, оставшихся бойцов с толку сбивает.
                (Пырх пытается что-то сказать, но Заславский жестом останавливает его)
Ладно, ладно, не о нем речь. Он материал отработанный... А с Мусатовым сейчас действительно было бы все по-другому. По-другому. Но его нет — Мусатова. Нету! Нет потому, что вы, уважаемый геополитик, настояли на ведении прямых переговоров с боевиками. Он пошел к ним и не вернулся.
     ПЫРХ (зло): — Ну и что... Что из этого следует? Выводы!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Выводы простые. Элементарные. Политик чем силен? Чем силен? Последовательностью в достижении целей. Я прав?  Ну так будьте же и вы последовательны, дорогой Игорь Олегович! Продолжите прерванный диалог!
     ПЫРХ: — Да вы с ума сошли!...
     ЗАСЛАВСКИЙ: — ...Продолжите! Лично. Пойдите к боевикам и попытайтесь обговорить условия сдачи отдела.
     ПЫРХ: — Сдачи?! Я не ослышался? Вы действительно предлагаете сдать горотдел бандитам?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Вы может назвать их хоть князями тьмы, хоть херувимами — от этого участь ребят при резне не будет легче. Не будет! В сдаче отдела единственный шанс сохранить хотя бы часть людей. Разумеется, мы должны обговорить гарантии для сдавшихся.
     ПЫРХ (задыхаясь): — Но это же... Капитуляция!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Повторяю: это шанс! И шанс прежде всего для вас, Пырх. Для вас. Давайте пофантазируем. Предположим, нас спасут. Или спасут те лохмотья, что останутся от отряда. Мы вернемся домой. Как вы считаете: в городе быстро узнают о том, что именно вы, затеяв переговоры, впоследствии трусливо юркнули в кусты? В кусты, Игорь Олегович! Верно, мгновенно узнают! Как и то узнают, что полковник Мусатов не юркнул, а встал и пошел под пулями. И умер. Полковник, соответственно, герой, на фоне которого еще безобразнее выглядит шкурничество провинциального политикана. Не правда ли, это будет равносильно вашей смерти? Политической смерти, господин Пырх!
     ПЫРХ (суетливо): — Это провокация? Да? Я не поддаюсь на провокации...
     ЗАСЛАВСКИЙ (продолжая мысль): — ...Но вот если избиратели узнают, что вы, став инициатором переговорного процесса, сами же его и возглавили в критический момент... Довели его до логического конца, тем самым сохранив детям их отцов, женам — мужей... Тогда ваши акции существенно поднимутся в цене. Поднимутся в цене. Не так ли? Или я чего-то не понимаю?
     ПЫРХ: — You are mistaken. Вы не понимаете того, что на это не пойдет Цыбин. Пока что он командует здесь людьми. Пусть формально...
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Это поправимо. С полковником может произойти любая неожиданность. Война все-таки... Снайпера постреливают... Не морщитесь, не надо строить из себя чистоплюя... Кроме того, когда будут получены гарантии, Цыбин не сможет противостоять общему здоровому инстинкту самосохранения. Не сможет... Он слабый, немолодой и не совсем здоровый человек. Он на пенсию хочет. К внукам хочет...
     ПЫРХ: — Но не идти же мне, как Мусатову, с махровым полотенцем под пулями? Подстрелят.
     ЗАСЛАВСКИЙ (охотно соглашаясь): — В три секунды подстрелят!
     ПЫРХ: — Ну и...
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Я смогу обеспечить вам коридор безопасности. В вашем распоряжении будет пять..., нет, даже семь минут. Достаточно? Противостоящая сторона будет извещена.
     ПЫРХ: — Интересно знать: как? Вы им голубков почтовых пошлете?
     ЗАСЛАВСКИЙ (грубо): —  А это уже не ваша забота. Не ваша! Готовьтесь на выход, сейчас принесут все необходимое. Обдумайте условия сдачи...
     ПЫРХ (обреченно глядя куда-то вверх): — Капитуляции, господин Заславский... Да, да... It’s so. Не смотрите на меня так. Тащите ваши полотенца...

       (переход действия. Перед зрителем знакомое помещение «бункера». Самойленко ловко снаряжает автоматные магазины. Коломиец вяжет рядом с работающим телевизором. Ольга бинтует Коровину левое плечо)

     САМОЙЛЕНКО: — Удивляюсь я вашему хладнокровию, Елена Львовна! Наверху бой идет, гранаты рвутся, а вы вяжете преспокойненько...
     КОЛОМИЕЦ: — Потому и вяжу, золотой мой, что гранаты рвутся. Не мною замечено: в простой механической работе — все успокоение. Милое дело: голова отключается, пальцы на автопилоте что-то делают, делают...
     САМОЙЛЕНКО: — А что вяжите-то?
     КОЛОМИЕЦ: — Ты думаешь, я сама знаю? Поверишь: у меня ни одной вещи законченной нет. Свяжу, распущу — и по новой. Это как раз тот случай, когда процесс важнее результата. Я ведь вязать всего три года как начала. Да! Врачи посоветовали, от нервов, сказали, помогает. У меня как раз такая полоса нашла — врагу не пожелаешь! Помнишь, наверное, заваруху с приватизацией Центрального универмага?
     САМОЙЛЕНКО: — Еще бы! Шумная была история. Со стрельбой...
     КОЛОМИЕЦ: — Во-во! Это моего главбуха тогда и замочили. Прямо у дверей квартиры. Намекали, чтобы я свой пакет с торгов отозвала, знали, что у меня там самые лучшие условия. У экономиста вдруг «Опель» на стоянке ни с того, ни с сего сгорел. Среди бела дня. А всего за несколько часов до аукциона Светку мою у школы подкараулили, запихали, сволочи, в машину и увезли.
     САМОЙЛЕНКО: — Ну-у... Про это я не знал!
     КОЛОМИЕЦ: — А про это мало кто знал. За сутки тогда я едва не поседела... Всех ребят знакомых на уши подняла. Нашли дочь. Живая, здоровая, слава Богу! Припугнуть меня, значит, хотели. Чтобы я с дистанции... Того... Сошла. Усек?
     САМОЙЛЕНКО: — Ну и что? Пришлось отказаться от магазина?
     КОЛОМИЕЦ: — Да хрена им на блюде! За мной универмаг остался. Но вязать, Матвеич, с тех пор и стала. Да... Если бы не начала — крыша бы точно поплыла. В неизвестном направлении.
     КОРОВИН (со смехом): — Рецепт за-замечательный! Надо моим ре-ребятам подсказать, пусть перенимают в качестве те-теста для психологической разгрузки.
     ОЛЬГА  строго): — Николай, не дергайтесь, повязка сползет...
     САМОЙЛЕНКО: — Болит, Колян?
     КОРОВИН: — Терпимо... Сам ду-дурак ви-виноват. Духи оборзели, на нейтралку выползли. Смотрю, из автомата не-не достать... Кидаю три гра-а-анаты. Одну за другой. А вы-выскочил рановато, поспешил. Осколком от третьей ка-а-ак раз и це-цепануло. По-глупому. От своей же гранаты...
     КОЛОМИЕЦ: — Но духов-то отпугнули?
     КОРОВИН: — Ага... Одного на-наповал, двух - трех, видать, ра-ранил. Смылись...
     ОЛЬГА (улыбаясь): — Как Коровин языком слизал.
                (общий смех)

     КОРОВИН: — Точно. Те-теперь долго не сунутся. Пацаны там растяжек наставили для       по-полной гарантии.
     САМОЙЛЕНКО: — Ну а как ты теперь стрелять-то будешь? Плечо все-таки...
     КОРОВИН: — Так левое же... Не помешает. Смеяться бу-будете, но осколок аккурат в татуировку прилетел. Забавная история с этой на-наколкой. Мы, салаги, только-только с самолета сошла, как к нам деды: надо, ре-ребята, наколки сделать. Здесь, мол, вам не Со-Союз, тут климат иной... Стало быть, и темы нужны соответствующие, боевые. Со-солиднее, если на арабском языке. Спрашиваем: что за   на-надпись? Ничего особенного, отвечают, го-годы службы, на-название провинции... Ну а как через неделю в ба-бане замполит эти наколки увидал — чуть его ко-кондратий не хватил. Это же го-говорит по-ихнему «Аллах Акбар» или в этом роде. Свести немедленно! Дембеля по-поржали и домой, а нас целая ро-рота  политически ущербных осталась. По-потом офицеры изгалялись: то дикой дивизией роту на-называли, то исламским ба-батальоном смерти... На гражданке       по-попытался надписи свести, но косметолог отсоветовал. Хо-ходи, говорит, так, все равно в этих иероглифах никто не-не волокет. А тут та-такой случай: осколок — и точнехонько в татуировку. Бы-бывает же!
     КОЛОМИЕЦ: — Ну,  это не иначе как сам Аллах твои молитвы и услышал.
     ОЛЬГА: — Косметическая операция в полевых условиях. Факт войдет в учебники. Рана у вас, Николай, не глубокая, но повязку почаще меняйте. Обещаете?
     КОРОВИН: — Век подмоги не у-увидать! Ну, то есть, обязательно...

                (входит Цыбин)

     ЦЫБИН: — Ну что там, старший лейтенант, с твоим плечом?
     КОРОВИН (нарочито бодро): — Жить буду, товарищ по-полковник! Тут такие сестры ми-милосердия: с то-того света позовут — прибежишь.
     КОЛОМИЕЦ: — Запросто!
     ЦЫБИН: — Николай, ты базу запрашивал?
     КОРОВИН: — Так точно... Ре-результат тот же, нулевой. Вылетов до утра не будет.            Ко-командующий небо закрыл. На-наглухо.
     ЦЫБИН: — Но я же явственно слышал. Вечером над домами вертушка прошла. И полчаса назад кружила неподалеку...
     КОРОВИН: — Вы о-ошиблись, товарищ полковник. Не было вертолетов, с по-постов бы доложили...
     ЦЫБИН (возбужденно): — Только вот этого не надо, ладно? Идиотика из меня делать не надо! Хорошо? Я отлично слышал и даже бортовые огни различил. Стало быть, кому-то дают вылеты...
     САМОЙЛЕНКО: — Петр Петрович, Николай прав. Не было вертолетов. Вам послышалось. Это генератор стучит, отключить не могут — вот и молотит. Кажется — будто лопасти вертолетные.
     КОЛОМИЕЦ: — Полковник, я баба еще не настолько старая, чтобы оглохнуть. Вертушку бы как-нибудь различила.
     ЦЫБИН: — Но я слышал! И даже бортовые номера заметил. Сначала цифра «семь» или «один», потом — «восемь». А, может, «ноль». Темно было.
     ОЛЬГА (подходя к Цыбину): — Знаете, мне тоже показалось, что я что-то слышала. Будто что-то очень большое рядом пролетело...
     ЦЫБИН: — Да, да! Это и был вертолет, вот и вы различили. Но почему он не сел? Почему не забрал вас?
     КОРОВИН (мрачно): — Но-ночью посадка трудноосуществима. Мы даже дымами площадку обозначить не-не можем. Да и со-собьют борт сразу...
     ЦЫБИН: — Ерунду говоришь, старший лейтенант! Мы обязаны принудить к посадке ближайший замеченный неподалеку вертолет. Чтобы он хоть раненых и гражданских эвакуировал.
     КОРОВИН: — Как мы мо-можем его принудить?
     ЦЫБИН: — Выставим дозорного, и как только поблизости будут проходить борта, из ракетницы обозначим посадку. По рации объясним ситуацию. Прикроем  погрузку, взлет…
     КОРОВИН: — Это на грани фо-фола, товарищ полковник. Боевики метрах в ста от              пе-периметра, при желании даже из по-подствольника достать могут.
     ЦЫБИН (упрямо): — Повторяю, мы прикроем. Шквальным огнем...
     КОРОВИН (с большой неохотой): — Есть выставить дозорного.
                (Коровин уходит)

     ЦЫБИН: — Ну что вы на меня так смотрите? Думаете, свихнулся старый вояка? Думаете, за свою шкуру дрожу? Так, да не так. Мне 55 уже, я отмерянную тропинку до самой кромки протоптал . Мысли в голове еще собственные, а зубы уже — нет. Смерти обычно боятся, когда все наоборот... Подохнуть здесь... мне, конечно боязно. Но не до жути. Приемлемо... Но вот если и вас тут угроблю, то уж извините! Не согласен в корне. Нет, этого даже представить нельзя, до того противоестественно! Вы все равно улетите отсюда. Хоть на дельтоплане, но улетите! Я добьюсь прилета вертушки. Любой ценой. Они еще вспомнят о нас!
                (в бессильном гневе стучит кулаком по стене. Входит Заславский)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — Всех категорически приветствую!
     ЦЫБИН: — Михаил Леонидович, вы только что оттуда.
                (неопределеный кивок)
Там вертолетов не слышно?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Нет. Ночью ни один дурак пальцем не пошевелит. У авиаторов в штате камикадзе нет. Раньше, чем к обеду и надеяться нечего. Нечего надеяться! Тут иными путями идти нужно.
     ЦЫБИН: — Что такое?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Я как раз хотел доложить… Игорь Олегович десять минут назад отправился продолжать переговоры с Аскаром.
     ОЛЬГА: — Как! Как он посмел?! Почему вы его отпустили?…
     ЦЫБИН: — Что же это за самоуправство такое, майор? Без моего ведома…
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Подвернулся случай. Вот он и решил: начатые Сергеем Батыровичем переговоры никто не отменял, если есть хоть один шанс на продолжение процесса — нужно его использовать.  Нужно  использовать…   Вы  ведь не  запрещали  переговоры, товарищ полковник?
     ЦЫБИН (несколько растеряно): — Не запрещал… Но и приказа конкретного не отдавал на продолжение. Где сейчас Пырх?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Уже у Аскара, наверное, ведет переговоры. Перебежками до первых домов добрался, там его во двор запустили. Я сам в бинокль видел. Сам видел. Может быть, уже и результаты есть…
     ОЛЬГА (в ужасе): — Майор, вы… Вы кашалот, крокодил! Вы понимаете, что вы убийца?! Его же там… Его — как Сергея Батыровича…
     ЦЫБИН: — О каких результатах вы говорите, Михаил Леонидович? Если и были нужны переговоры, то только как ширма. Для паузы. Ну и, помимо прочего, Игорь Олегович теперь не сможет эвакуироваться на ближайшем вертолете…
     ОЛЬГА (подбегая к Заславскому): — Слышите? Не сможет! Не сможет теперь. Из-за вас!
                (обращаясь ко всем)
Вы-то хоть понимаете, что Игорь теперь не вернется? Никогда. Зачем вы его отпустили? Не знали, да? Все вы знали! И что пойдет туда — догадывались. Вы даже хотели, чтобы он пошел. И не вернулся. Потому что вы все ненавидели его. За то, что умнее вас, талантливее… Просто за то, что не такой как вы! Обыватели… Бездари… Да вы все вместе его одного не стоите! А теперь все довольны. Довольны? И ведь не один из вас не понял, что с уходом этого человека и наступила настоящая пустота. Полная. Такая, как во мне сейчас…
                ( к Цыбину)
И кто мне ответит: зачем тогда я здесь? В чем смысл? Петр Петрович, вы самый умудренный… Ответьте мне! И заберите меня из этого ада, я ни секунды больше тут не останусь. Не могу! Иначе я сделаю что-то… С ума сойду, гранатой подорвусь, разобью голову кому-нибудь… Слышите!
                (рыдает на плече у Цыбина)

     КОЛОМИЕЦ: — Девичья истерика, обычное дело. Дайте ей валерьянки, если есть, или граммов полста спирта. Перепсиховала девка, бывает…
                (вглядываясь в телевизор)
Петр Петрович, похоже, телек снова признаки жизни подает. Сигнал пошел…
     САМОЙЛЕНКО (подходя к экрану): — Если у бандитов с юмором все в порядке, то они нам сейчас комедию поставят. Французскую.
     КОЛОМИЕЦ: — Я бы предпочла индийскую мелодраму. Со счастливым концом.
     ЦЫБИН (надевая очки): — Это передатчик заработал. Значит, снова будут пропаганду толкать.
     САМОЙЛЕНКО: — Ругать-копать! Это же Игорь! Да, точно — Пырх в студии. Ну и ну! С микрофоном. Бледноват что-то, гримеры слабо поработали…

                (все толпятся у телеприемника)

     ГОЛОС ПЫРХА: — Здравствуйте, друзья, мои товарищи по несчастью! Непривычно разговаривать со знакомыми людьми вот так, не видя их глаз… Но уверен — вы меня слышите… Говорить мне нелегко, потому что еще полчаса назад я был рядом с вами, чувство большой, смертельной опасности объединяло нас. Но я, как общественный деятель, всегда выступал за то, чтобы чувство личной опасности не заслоняло перед человеком ощущение персональной ответственности за судьбу страны.
     КОЛОМИЕЦ: — Красиво гнет, зараза! Ах, как красиво. Молоток!
     САМОЙЛЕНКО: — Интересно, к чему он подводит?
     ОЛЬГА: — Игорь… Игорь ведь живой, правда? Это не запись? Скажите, живой?
     ЦЫБИН (сквозь зубы): — Живее не бывает…
     ГОЛОС ПЫРХА: — Собственно, потому я и пошел на переговоры с руководством противоборствующей стороны. Диалог был непростым, лидеры повстанцев отказывались разговаривать со мной как с представителем милиционеров. Тут, на этой стороне, действовала лишь одна установка: установка на тотальное уничтожение гарнизона. Не скрою, мне даже угрожали оружием, но я сумел убедить здешних командиров в необходимости более конструктивного подхода. Я поставил в известность, что в горотделе находятся и сугубо мирные люди: журналисты, влиятельная предпринимательница. Стреляя по ним, повстанцы стреляют по своей международной репутации. Одно дело — нападать на военную базу, а другое — угрожать жизням сотрудников гуманитарного конвоя.
     ЦЫБИН: — Сейчас он нам сдаться предложит… Вот увидите…
     ГОЛОС ПЫРХА: — Повторяю, мне стоило немалого труда убедить командование обсудить мирные предложения. Но, в конце концов, это удалось, и подтверждением тому — данное телеобращение. Мы сели за стол переговоров и разработали предложения по прекращению огня. Главное из них: в течение сорока минут с момента выхода этого обращения все, кто находится  на территории отдела, должны сложить оружие на плацу и с поднятыми руками выйти за ворота.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Всего сорок минут дают. Торопят…
     САМОЙЛЕНКО: — Ну и гнида! Ну что за падла вонючая!
     ОЛЬГА: — Матвей, Елена Львовна! Он не мог сам… Его заставили! Петр Петрович!…
     ГОЛОС ПЫРХА: — На все — про все, как вы слышали, отводится сорок минут. И ни секунды больше. По истечении этого срока последует решительный штурм с применением минометов. Во избежание ненужных жертв я призываю принять предложения. Они разумны. Сдавшимся гарантируется жизнь.
                (после паузы)
Как я сказал, единственной причиной того, что повстанцы согласились на переговоры, стало присутствие на территории гражданской миссии. У меня потребовали доказательства, я был вынужден их предоставить. Доказать это я мог только одним — демонстрацией вот этой кассеты. Извини, Ольга, я не крал ее. Ты сама отдала мне отснятую кассету.
     ОЛЬГА: — Это он что, мне? Мне, да?
     КОЛОМИЕЦ: — Ой, смотрите: кадры пошли, это же мы в автобусе! А вот на привале, обедаем… Матвей рожи всем строит.
     САМОЙЛЕНКО: — Извиняюсь, был нетрезв. Это Оля подловила… А вот и первый КПП, блок-пост. Документы проверяют. Собровцы тогда еще до нашей видеокамеры докопались, разрешения на нее, мол, нет.
     ЦЫБИН: — …А вот это уже горотдел пошел. Встречают вас… Батюшки, букеты даже вручают! О, Батырыч речь держит… Застолье… Ну а это… Хм-м…Это лишнее… Это-то зачем? Кто такое позволил: на постах снимать? И на складе боепитания?… Огневые точки изнутри — все как на ладони. Они же нас теперь как облупленных знают. Ольга!
     ОЛЬГА: — Да, это я снимала… Я не думала, Петр Петрович… Я для репортажа снимала, для ребят — чтобы на память… А Игорю отснятую кассету и вправду я сама отдала. Попросила сохранить, а он ее с собой зачем-то… Господи, стыд-то какой!
                (закрыв лицо ладонями, убегает)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — Мда-а, за это в управлении по головке не погладят. Не погладят! Кто попало лазает по постам, снимает что хочет…
     САМОЙЛЕНКО: — Мы что, специально? Для хроники же, чтобы фильм смонтировать. Редакционное задание…
     КОЛОМИЕЦ: — Ну и что особенного в том, что девчонка из амбразур чуть-чуть поснимала? Прямо шпионские страсти раздули!
     ЦЫБИН: — Криминала в том нет, но самое скверное, что противник теперь четко знает: патронов у нас кот наплакал. А выстрелов к гранатометам и вовсе не осталось. А по съемке с постов  совсем  не трудно вычислить сектора обстрела и определить наши слабые места.
     САМОЙЛЕНКО: — Надеюсь, вы нам не предлагаете улечься лапками кверху? Ну, как тот, в телевизоре?
     КОЛОМИЕЦ: — Я к тем гориллам ни за что не пойду! Лучше автомат мне дайте, буду биться до упора!
     ЦЫБИН: — И мы до упора, Елена Львовна… О сдаче речи нет. Уложат они нас всех, как Сергея Батыровича уложили, глазом не моргнут! Или подобно баранам — в стойло, а потом по одному продавать станут. Нет! Нас все равно выручат. Прилетит вертолет, прилетит… Дозор на крыше стоит, ребята смотрят в оба…Пойду и я, погляжу, послушаю… Носов не вешать!

     (покидает помещение.  Переход действия на полуразрушенный пост. На посту возятся Ольга и Коровин, он хватает ее, но она уворачивается, лягается, визжит)

     ЦЫБИН (опешив): — Вы… Да вы что, белены объелись?! Прекратите немедленно! Старший лейтенант Коровин!
     КОРОВИН (тяжело дыша и морщась от боли в плече): — Вы по-поглядите на эту               пси-психованную, товарищ полковник! У нее зу-зубы, как капкан. До крови цапнула!
     ОЛЬГА: — Оставьте меня, остолоп большой! Уйдите… Все равно взорву!
     КОРОВИН: — Я те-тебе взорву, дура ненормальная… Отдай по-хорошему!

         (Цыбин пытается оттащить Коровина от брыкающейся и орущей Ольги)

     ЦЫБИН: — Нет, определенно здесь дурдом! Массовое затмение.
     ОЛЬГА: — Все равно я должна умереть! Не пытайтесь… Отстаньте! Ай, мне больно!
     КОРОВИН: — Оля, не дури! Остынь…
     ЦЫБИН: — Я вас обоих остужу! Под арестом… Устроили тут, понимаешь, разминку на свежем воздухе!

     (Ольге, наконец, удается вывернуться, она сильно толкает Коровина в раненое плечо. Тот, задохнувшись от боли, оседает у стены. Ольга отступает вглубь поста и тут все замечают, что в руке у девушки граната)

     ОЛЬГА: — Не смейте меня останавливать! Не смейте, слышите? Я решила, и я сделаю…
     КОРОВИН (отчаянным от бессилия голосом): — То-товарищ полковник, у нее же лимонка! Чеку выдернула, по-покончить с собой хотела… Едва успел ладонь ей за-зажать… Уговорите бросить гранату или отберите у нее…
     ЦЫБИН (снимая кепку и вытирая ею пот с лица): — Оля, деточка! Не делай этого… Милая, хорошая — не надо! Ради меня! Я же не прощу себе, если, не дай Бог…
                (пытается подойти к девушке)

     ОЛЬГА (занося гранату над головой): —  Стойте! Не приближайтесь! Я разожму сейчас… Лучше уйдите, уйдите отсюда! Я виновата, только я, из-за меня эта проклятая кассета оказалась там. Мне нельзя больше жить! Зачем все это? И Игорь… Зачем он это сделал? Почему? Он же знал, что это за кассета…, что на ней…,  и что это я снимала… Ведь он… он подставил меня!
     ЦЫБИН: — Ради Христа, девочка моя! Это все ерунда — кассета, любовь твоя глупая… Они  еще будут, эти любови, поверь мне. Будут! А если тебя не станет — вот это несправедливость великая! И детей твоих будущих не станет… Это разве правильно, милая ты моя? Разве справедливо? Подумай!
     ОЛЬГА: — Петр Петрович, вы добрый, славный… Но из-за меня погибнут люди… Много людей! Я не смогу жить с таким грузом… Уж лучше сейчас… Поймите и меня, дорогой Петр Петрович!
     ЦЫБИН: — Ты будешь жить, дочка ты моя! Отдай мне эту железку, брось ее… И мы все тоже жить будем… Жить да поживать… На свадьбу к тебе еще всей оравой закатимся… Отдай, Оленька, не греши!

       (незаметно подобравшийся к Ольге Коровин быстрым движением пристегивает себя к ней наручниками. Размахивается и швыряет в темноту ключи)

     КОРОВИН: — Все! Тю-тю ключики… Де-делай теперь что хочешь, психичка. Ну, разжимай, разжимай пальцы! Вместе взлетим.
     ЦЫБИН (все еще опасаясь подойти): — Ко-Ко, ты… того…поосторожнее… Подстрахуй ей руку! Выронит еще…
     ОЛЬГА (дергая пристегнутую руку): — Зачем вы сделали это, Коровин? Кто вас просил? Я ведь все равно подорвусь…
     КОРОВИН: — Ну, раз де-дело решенное, то не тяни комара за… жало. Ра-разжимай ладошку потную… Ну!
     ОЛЬГА: — Отстегните наручники!
     ЦЫБИН: — Он не сможет отстегнуть. Ключи выбросил. Пилить надо.
     ОЛЬГА (в истерике): — Почему, почему вы все в этом отделе долбанутые такие? Сумасшедшие… Идиоты чокнутые…

     (в полный голос рыдает. Воспользовавшись этим, Цыбин кидается к Ольге и пытается выхватить гранату. В суматохе борьбы лимонка падает и катится. Коровин реагирует первым, тянется за ней, но наручники удерживают его у девушки. Секундное замешательство. В последний момент на гранату падает Цыбин. Глухой грохот, вспышка, дым)

      КОРОВИН (приподнимаясь): — Ну, вот… Похоже, до-доигрались… Все живы?
                (тормошит Цыбина)
Товарищ по-полковник! Слышите? Товарищ полковник… Наповал…
     ОЛЬГА (мотая головой): — Что это такое было? Что с ним?
     КОРОВИН: — Убит полковник… Нас с то-тобой спасал… Множественные осколочные…
И-эх!…
     ОЛЬГА: — Как убит? Почему убит? Он же только что… Говори громче, я, кажется, оглохла от этого грохота.
     КОРОВИН: — Да, Оля, полковник Цыбин у-убит.

                (вбегает Заславский)

     ЗАСЛАВСКИЙ: — Что здесь за пальба, черт побери? Кто приказал? Вы же переговоры сорвете! Переговоры сорвете!
                (осекаясь)
Что за дела? Почему полковник лежит? Он что, пьян?
                (наклоняется)
Гранатой, да? Несчастный случай?
     КОРОВИН: — Очень несчастный…
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Потрудитесь объяснить, товарищ старший лейтенант, что здесь произошло! Требую как старший по должности из оставшихся офицеров.
     КОРОВИН (очень мрачно, насупившись): — Погоди, те-тело не остыло еще…
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Что? Можете выражаться яснее?
     КОРОВИН: — Ла-ладно, майор, я вы-выражусь… Только ты не спеши командование         при-принимать… Еще накомандуешься. Успеешь.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Вы… Ты что себе позволяешь! Распоясались совсем в командировке. Распоясались совсем!  И отпусти  девчонку,  не место ей здесь, не дай Бог, подстрелят ненароком.
     ОЛЬГА (с вызовом): — А я, может, сама уходить не хочу…
     КОРОВИН: — Она здесь останется. Со мной.
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Ну, это уж… Да-а, дела-а! Хотя, ваше право, люди взрослые. Взрослые люди… Только, позволю себе заметить, место для амуров выбрали не очень удачное.
                (подмигивает)
Но шутки в сторону. По условиям боевиков в нашем распоряжении всего двадцать минут. Двадцать минут. Николай, выводи людей на плац, строй повзводно…
     КОРОВИН: — Что-то я недопонял… Какой та-такой плац? Ты что, отдел сдавать на-намылился? А?
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Я намерен сохранить жизнь оставшимся людям. Они долг свой выполнили. Сполна. Разве они виноваты, что командование заранее списало их? Кому нужны напрасные жертвы? Кому нужны? И, вступая в командирские права, я беру на себя ответственность не только за коллег, но и за семьи их.
     КОРОВИН: — Нет, ты не ко-командир, Заславский… Какой ты командир? Ты знаешь кто?… Ты — плесень, грибок… От та-таких как ты дизенфекцию делать ну-нужно… Отдел будет обороняться до-до конца!
     ОЛЬГА: — Петр Петрович запретил сдаваться в плен. И вы не смеете…
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Уймитесь! Вам что, не надоело патриотов из себя корчить? Пора бы глаза разуть, увидеть, что не кино снимаем. Не кино! И ты, старлей, геройством показным генеральские погоны не заработаешь. Не надейся! В лучшем случае — казенный обелиск из мраморной крошки, да медальку посмертно. Усек?
     КОРОВИН: — Заработаю я или не-нет — это еще во-вопрос… Зато про тебя известно         до-достоверно: заработал ты, майор, неплохо на жизнях па-пацанов наших!
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Что ты сказал, сучонок?
     КОРОВИН: — Нужна, нужна де-дезинфекция… Чтобы подобных те-тебе давить еще на стадии личинок… Все же ви-видели, что ты с местными якшаешься… Взаимопонимание налаживаешь… Подозрения  во-возникли, когда наша колонна на засаду налетела. Об изменении ма-маршрута только ты знал. Ну и Батырыч, само собой… Два вагона с цементом до нас почему-то не дошли. Затерялись. А че-через полмесяца дружбан твой Аскар стал активно нам же новенькие бетонные блоки и предлагать… А сегодня но-ночью я принял сводку… Ориентировку по поддельным до-документам… Правильно бледнеешь, майор. Наши па-паспорта всплыли на юге, в го-горах. Пять человек пытались границу пересечь с ними. Но-номера, серии — все совпадает с бланками, якобы сгоревшими у тебя в ка-кабинете… А поджог ты сам для проформы устроил, на бой все списать хо-хотел…  Продал ты паспорта. Бандюгам продал! Са-сам продался, а те-теперь еще и ребятами торгануть решил? Не дам! Я тебя арестовываю, Заславский! Сдать о-оружие и документы!
     ЗАСЛАВСКИЙ (отшатываясь): Пошел ты… Сам со своей шалавой подохнуть хочешь — скатертью дорога! Но нас за собой не тяни. Зайдите за нужник да пульните друг другу  в лоб…                А остальным-то зачем могилу рыть?
     КОРОВИН: — Я тебе приказываю сдать документы!
           (не дожидаясь реакции Заславского, рывком расстегивает его карман и достает удостоверение. Вслед за ним на землю падает увесистый сверток)
Что там такое?
     ОЛЬГА (поднимая сверток): — Кажется, деньги. Не наши. Доллары это. Ого, как их тут много!
     КОРОВИН: — Вот, значит, сколько мы по его ра-расценкам стоим…
     ЗАСЛАВСКИЙ: — Ладно, ладно… Не грузи, старлей, девочка не оценит. Забирай половину, я не жадный… Если хочешь, все забирай…
     КОРОВИН: — Платишь мне, значит? А Цы-цыбину тоже ты заплатишь, слизняк? А Бате нашему, что с отрезанными ушами там лежит? А ре-ребятам, которые в столовой сложены? Хватит у тебя на всех зелени? Хватит?

        (наотмашь хлещет пачками Заславского по щекам. Тот бросается на Коровина, возникает драка. Коровину мешают драться наручники. Заславский пытается схватить автомат, но Коровин упреждает его выстрелом из пистолета. Заславский падает)

     ОЛЬГА (механическим голосом): — Как в боевике…
     КОРОВИН (перезаряжая обойму): — Не надо было бы тебе это ви-видеть, Оля…
     ОЛЬГА: — Вы… Ты убил его?
     КОРОВИН: — Наверное… Какая разница? Все ра-равно он уже да-давно сдох… От него за версту мертвечиной несло… Не хо-хотели тут разборки устраивать, откладывали до приезда   до-домой… И дооткладывались…
     ОЛЬГА: — Что же теперь будет, Коля?
     КОРОВИН: — А то будет, что и до-должно было быть… Соберем парней оставшихся,        па-патроны — сколько наскребем — и будем держаться…
     ОЛЬГА: — До прихода своих…
     КОРОВИН: Да, до прихода…
                (пускает ракету)
Это сигнал бо-боевой тревоги. По этой ракете люди за-занимают круговую оборону, на посты выходят все, кто способен де-держать оружие. Пока у нас есть несколько минут — давай         по-попробуем разбить звено от наручников. А то как близнецы си-сиамские. Тебе ведь неловко…
                (оглядывается в поисках инструмента)

     ОЛЬГА (кладя ему ладонь на запястье): — Коля, не надо их разбивать. Пусть так… Я же знаю — скоро все решится. А с тобой мне будет не так страшно… Даже умереть с тобой рядом не так страшно… Не думай, я мешать не стану. Наоборот, буду тебе рожки патронами заряжать, я умею. Все равно у тебя левая рука не действует. Буду твоей левой рукой!
     КОРОВИН: — Оля… Оля, какая ты се-сейчас красивая… Если бы ты знала!
     ОЛЬГА: — Я чумазая… Ты просто в сумерках не видишь… И тушь, наверное, потекла. Да? Потекла?
     КОРОВИН (радостно): Ага, потекла! Ты теперь как индеец в боевой ра-раскраске… И все равно самая красивая! Ве-веришь?
     ОЛЬГА: — Я тебе верю… Очень тебе верю, Коля!

     (сзади медленно появляются одетые в бронежилеты Самойленко и Коломиец. Они замечают убитых, но ничего не комментируют. Приближаются к Ольге и Коровину)

     САМОЙЛЕНКО: — Николай, мы видели сигнал тревоги. Потому и пришли. Надоело отсиживаться. Дай нам оружие.
     КОЛОМИЕЦ: — Давай автоматы, Ко-Ко. Мне как-то не фонтан одними вязальными спицами отбиваться.

       (Коровин молча протягивает им оружие Цыбина и Заславского. Так же, без слов, все садятся на каски, курят)

     САМОЙЛЕНКО: — Светает… И тихо так — даже не верится.
     КОРОВИН: — В этих ме-местах рано светает.
     КОЛОМИЕЦ: — А птиц не слышно… Так не бывает.
     ОЛЬГА: — Это их выстрелы распугали… Птички тишину любят.
     КОРОВИН: — Птицы еще прилетят… И гнезда со-совьют… Да и люди сюда вернутся, нормальные, ра-работящие люди. Придут на руины и будут нас ру-ругать, за то, что мы не сумели эти здания сохранить, эти де-деревья…
     САМОЙЛЕНКО: — Они скажут: до нас здесь хозяйничали неумелые, злые и неловкие люди, умевшие только взрывать, убивать, ломать…
     ОЛЬГА: — Они сметут этот ломаный бетон, битый кирпич и на месте развалин построят красивые, просторные дома. А в домах будут жить их дети, не знающие, что такое воронка, прицел, мина...
     КОЛОМИЕЦ: — Все это к тому времени останется только в книгах, которые эти люди будут доставать по праздникам и, удивляясь нашей глупости, наполнять свои бокалы и пить… Может быть, и за нас выпьют…
     САМОЙЛЕНКО: — …И за прилет птиц.
     ОЛЬГА: — …И за восход солнца. Мне ведь не поверят, что чудеснее этого ничего нет на белом свете!
                (продолжительное молчание)

     КОРОВИН (смотрит на часы): — Осталась пара ми-минут. Ну что, попрощаемся на всякий случай… Потом в су-суматохе некогда будет. Сейчас по-полезут гости…

                (все протягивают руки и скрещивают их на лежащей каске)

     САМОЙЛЕНКО: — Со стороны зеленки шум какой-то… Слышите?
     КОРОВИН: — Наверное ду-духи опять пакость замыслили… Снова технику двинули…
     САМОЙЛЕНКО: — Не похоже… Сильный шум, будто стрекочет что-то.
     КОЛОМИЕЦ: — Да… Да, я тоже различаю… Низко над землей.
     ОЛЬГА: — А я не слышу… После взрыва уши заложило.
     КОЛОМИЕЦ: — Это на вертолетные лопасти похоже. Когда они воздух стригут.

                (все вскакивают и всматриваются в светлеющее небо)

     КОРОВИН: — Да, да! Вертушка это… И не одна. Глядите, там целое звено! На нас идут!
     ОЛЬГА: — Ей Богу, это вертолеты! Мальчики, это настоящие вертолеты!
     КОРОВИН: — Жить будем, ре-ребята! Еще как жить! Это же наши, на-наши летят. Мы дождались, дождались…
     САМОЙЛЕНКО (кричит): — Вер-туш-ки! Мы вас лю-юбим! Ура-а-а!

               (все стоят, задрав головы, и машут руками. Рев вертолетов нарастает. Музыка)
               






                КОНЕЦ

                cherlak44@yandex.ru