В долг

Два месяца назад Вадим Андреевич Симонов одолжил деньги другу своего детства Витьке. Именно, Витьке. Ни Витей, ни тем более Виктором Вадим Андреевич его никогда не называл.
Вадим Андреевич к тридцати пяти годам возглавил кафедру романской филологии в одном престижном столичном ВУЗе гуманитарной направленности. Он многим жертвовал ради науки. Был холост, хотя две «жены», как он любил шутить, в его жизни, все же, присутствовали: кандидатская и докторская. Витька же к тридцати пяти годам в очередной раз потерял работу. Не то чтобы он был бездарен, нет, скорее недостаточно усерден. На своих предыдущих работах он проявлял себя достойно, но неизменно уходил спустя пару лет, будучи уверенным в недостаточном к себе уважении со стороны начальства. Равно как и в своих неординарных предпринимательских талантах. Он несколько раз начинал свое дело, регистрировал ИП, уходил в минус, закрывал ИП и возвращался на менеджерскую позицию. То кризис подоспевал не вовремя, то опыта не хватало, то партнеры подводили.
Каждый раз Витьке приступал к новой службе с еще большой неохотой. Через год-полтора его, полная презрения, улыбка, с резко поднятым левым уголком рта, надоедала всем, сотрудники устраивали Витьке бойкот, и он уходил по собственному желанию. За ужином, спокойно просматривая соцсети, Витька сообщал худощавой жене Наде, что больше в фирме N не работает. Надя всегда держалась весь вечер, но уложив детей (их у Витьки было трое, одного, кстати, звали Вадимом), устраивала скандал. Витька невозмутимо говорил, что деньги будут и  переживать не стоит. И деньги, хоть и небольшие, в семье действительно водились. То родители подкинут, то кредит удастся оформить под хороший процент. Кредит Витька всегда умудрялся погасить в срок, что удивляло Вадима Андреевича, патологически боявшегося жить в долг. Он аккуратно распределял вполне достойную, благодаря докторским и профессорским надбавкам, зарплату. Хватало и на содержание квартиры, и на книги, и на путешествия в Европу два раза в год. Но главное он был в состоянии помочь стареющей маме. Она воспитывала его одна, без здравствующих, но строптивых дедушек и бабушек. Отца своего он совсем не знал, он исчез еще до рождения. Вадим Андреевич был у мамы в вечном долгу.
А Витька верил, что скоро ему повезет, мир оценит его IT-стартапы и он озолотится. Он мечтал разбогатеть, грезил деньгами, не понимая, что именно эта самая одержимость и мешает ему заработать солидную сумму. Вадим Андреевич деликатно советовал почитать Витьке «Квартал» Дмитрия Быкова, это уникальное пособие по обогащению, но тот лишь отмахивался. Мол, и без ваших советов проживем, знаем, как надо. «Германн хренов» про себя называл Вадим Андреевич друга.
На аватарке Витьки в мессенджере красовался некий большой босс в синем бархатном костюме, курящий сигару, завернутую в стодолларовую купюру. На жирном среднем пальце крутого дядюшки, как влитой, покоился перстень со сверкающим празиолитом. Реже на фото профиля можно было увидеть афроамериканца, чистящегося сапоги белому господину. Две эти фотографии он последовательно менял примерно раз в полгода. Свое лицо Витька никогда не «светил». В отличие от Нади, любивший выкладывать в соцсети семью. По этому поводу у них регулярно случались стычки. Надя хотела демонстрировать в Инстаграме семейное благополучие, а Витька, напротив, стремился к анонимности. Витька ничего не скрывал и не боялся, просто не любил свое лицо. Узкое, почти сплющенное, с тонкими горизонтальными ниточками глаз. Не доволен молодой человек был и своей фигурой, слишком высоким, избыточным баскетбольным ростом. Он вообще вечно был чем-то не доволен.
………………………………………………………………………………………………………………..
 В последний раз, что называется, в оффлайне, Витька виделся с Вадимом Андреевичем пять лет назад. Погуляли в усадьбе Братцево, их любимом месте детства. Октябрьский день пах гниющей листвой поздней осени, но небо отдавало раннеосенней ясностью. Витька приехал на машине с семьей, Вадим Андреевич, естественно, один, на метро. Витькины дети весело дергали профессора за пальто, а он лишь неловко улыбался. Надька как бы шутя все норовила подойти к краю обрыва, за которым начинался резкий спуск, ее туда прямо тянуло. Зимой здесь катаются на санках, вспоминал Вадим Андреевич и меланхолично, смирившись с необратимостью времени, добавлял: «Уже какие-то другие дети». Однако прогулка не была грустной, большую часть времени все дружно хохотали и произносили незначительные фразы. После этого осеннего променада общались лишь по телефону, чаще всего в ватсапе. Поздравляли друг друга с днем рождения, Витька изредка присылал задорные фото быстро меняющихся детей. Свою физиономию отправлял все реже. Вадим Андреевич связывал это с возрастным ухудшением качества физиономии друга. От своей, впрочем, он тоже был не в восторге. Старение друзей детства всегда заметнее, чем знакомых из взрослого мира.
…………………………………………………………………………
Витька не писал с августа. Девятнадцатого числа, этого тревожного месяца, он прислал традиционное: «Дружище, с твоим днём!» Большим красноречием он не отличался, к чему великолепный оратор Вадим Андреевич относился со смесью презрения и жалости. Косноязычие его всегда раздражало, но как интеллигентный человек он старался не опускаться до пошлой гордыни.  В следующий раз Витька потревожил Вадима Андреевича уже после Нового года.
Промчался темный осенний семестр. Прошли длинные, бессмысленные новогодние праздники. Замершая (если не умершая) рабочая жизнь пробуждалась. Вадим Андреевич любил слякотный январь, облака-дирижабли, разрезающие матовый монолит неба, едва заметно увеличивающийся день. Зима на экваторе, до тепла далеко, ломкий холодный воздух обжигает, а люди слегка раздражены после необоснованно длинных каникул: тяжело возвращаться к трудовой деятельности. Но вот выходишь из метро после работы: уже пару часов как стемнело, а вдруг мелькнет в воздухе невозможная весна, только мелькнет, лишь на мгновение и легче как-то. Странное время это для преподавателей: лекций нет, вроде и закончился семестр, а вроде и нет. Дыра во времени, пауза.
Витька позвонил в первый рабочий день наступившего Нового года. Числа двенадцатого, кажется. Выручай, дружище, начал он без раскачки. Обращение «дружище» всегда страшно бесило. Нужно двадцать три тысячи триста рублей. На неделю. Срочно. Дело очень серьезное. Вадим Андреевич хотел спросить какое, но, по мешающей житейским делам интеллигентности, не решился. Он удивился, но держался уверенно и спокойно, обещаний не давал. Изумительная точность суммы смутила и восхитила одновременно. Сказал, подумаю и прекратил разговор. Думал недолго. Неделя все-таки. Решил одолжить. Это был, если угодно, его долг. Простите мне этот неуместный навязчивый каламбур. Не могу удержаться.
Вадим Андреевич был виноват перед Витькой, о чем друг не догадывался, а, впрочем, я не знаю, может и догадывался. Свой поступок Вадим тщательно вытеснял, выталкивал из сознания, а он все равно туда просачивался и напоминал о себя: «А вот и я, твой позор, твое предательство!»
 
Одиннадцатый класс. Апрельский вечер, сладковатые сумерки. Пятница. Вадик собирается на свидание: выдавливает гель на ладонь и размазывает по волосам, сильно, по неопытности, брызгается одеколоном, сам гладит рубашку. Его ждет девушка из поэтической студию, которую он посещает уже три года. Девушка рыжая, с веснушками, зелеными глазами, очень худая. Она влюблена в Вадика, он, похоже, в неё тоже.
В соседней комнате звонит мамин телефон, она отвечает, молчит, вскрикивает, входит в комнату Вадика. Сообщает, что витькина мама, тётя Валя, умерла. Скоропостижно. Инсульт. Не успели спасти. Вадик медленно застегивает последнюю пуговицу, глядя в зеркало. Молниеносно поворачивается. Выбегает из квартиры, не сказав ни слова. Оставляет свою маму наедине с этой страшной информацией. Нет, он не бежит к Витьке, не звонит ему, он идет на свидание, целуется в вагоне метро, едет к ней в пустую квартиру: все отправились на дачу, а девушка осталась в городе, ей нужно ходить к репетиторам и готовиться к вступительным испытаниям. Он малодушно отключает телефон, всю ночь Вадика ищут. К утру он лишает девственности рыжую. Девушка плачет от боли и неведомого счастья одновременно. Вадика выводят из себя ее слезы, его всегда приводил в ярость женский плач. Но он сдерживается, чтобы не нагрубить. Вадик звонит домой: «Мама, я в порядке». Едет к Витьке. Друг, мои соболезнования, только утром узнал, иначе вчера бы пришел. Бесстыдная ложь. Витька молчит. Не плачет. С рыжей Вадик расстается в тот же день. Не объясняя ничего. Просто рвет. Жестоко и неумолимо. Одной смской.
А потом похороны. Вадик стоял рядом с другом, обнимая его за плечи. Поминки, потерянность витькиного отца (как теперь жить?), скорое окончание школы. После института виделись реже, но виделись. Интересы расходились всё больше: Вадим Андреевич мечтал заниматься литературой испанского «Золотого века», а Витька пошел на менеджера. Но все же дружба продолжалась. Почему? Банально: Вадик чувствовал вину и не хотел навсегда расставаться с другом. Он каждую ночь молился, просил прощение у усопшей мамы, тщился завоевывать себе индульгенцию. Каждую ночь! Слова молитвы выдумывал сам, непременно новые. Воцерковленным человеком Вадим Андреевич не был, но как эксперт в области искусства в существовании Бога не сомневался.   
 
Вадим Андреевич ткнул на дисплее «перевести деньги». 23300 исчезли с карточки. Звякнуло банковское сообщение. Ужалила досада материальной потери. Он любил, когда у него на карточке висела сумма в 100 тысяч. Ему нравились красивые числа. Даже когда Вадим Андреевич платил за квартиру и коммунальные услуги, то специально подсчитывал сумму перевода так, чтобы на счете, например, за домашний телефон висела круглая, без мельтешащих копеек после запятой, сумма остатка: 100, 200, 1000. Не важно сколько, но главное, чтобы делилось на десять. Ежели он, как истинный гуманитарий, ошибался в подсчетах и красивого числа не получалось, то мучился, страдал. Вот такая была у Вадима Андреевича причуда. Или как сейчас модно говорить — обсессия. А ещё он обожал подсматривать. Но не за людьми, а за их телефонными счетами. В приложении нашего национального банка есть странная особенность: если набрать домашний номер телефона, то приложение без зазрения совести выдаст, сколько у человека на счете. Или какой у него долг за телефонные услуги. Сейчас мало кто домашним пользуется, в основном пожилые люди, но все же пользуются иногда. Вадим Андреевич любил зайти и посмотреть, сколько забыл заплатить в этом месяце престарелый декан. А иногда он даже совершал тайное благородство и покрывал долг. Редко, впрочем, но когда покрывал, то очень собой гордился. Декан часто звонил сотрудникам с домашнего на мобильный, что расточительно (2 рубля за минуту), если вести длинные беседы. За месяц болтливый декан наговаривал на пару-тройку тысяч. Но мобильный декан ни за что не желал заводить, он боялся облучиться и умереть от рака ушной раковины. Дозвониться до декана было почти невозможно, он звонил только первым. Одним словом, связаться с деканом было всегда непросто, что доводило Вадима Андреевича до нервического бешенства.
Специальной карточкой со ста тысячами Вадим Андреевич пользовался редко, только когда совершал серьезные покупки. Ниже ста тысяч он старался не падать. На всякий случай, кто знает, мало ли что. Времена-то тяжелые. Вадим Андреевич иронично именовал эту секретную карточку «золотым парашютиком». Сейчас же сумма сократилась до 76 с чем-то тысяч, что доставляло давящий и склизкий дискомфорт.
Через пару минут перезвонил Витька, почему-то по видеосвязи. На нем болталась футболка цвета киви, а шорты через экран горели морковными лучиками. Лицо друга отсвечивало абсолютным довольством. На вечер вопрос с деньгами решен и ладно. Через неделю верну, уверенно заявило лицо Витьки. 
Но спустя неделю Витька деньги не отдал, более того, затребовал еще: дескать, нужно пять тысяч и дело точно решится. А уж потом мы «показакуем», Витька почему-то употребил это странное, какое-то фольклорное слово. Интересно, где услышал? Вадим Андреевич перевел пять тысяч. Через три дня Витька попросил две тысячи, еще через четыре полторы. Оба раза получив отказ, пропал на три недели. А затем объявился и снова потребовал помощи. Но филолог был неумолим, чувство практичности (сам небогат и маме помогать надо) не изменяло ему даже в стрессовых ситуациях.
………………………………………………………………………………………………………………….
К середине марта Вадим Андреевич поймал себя на мысли, что внутренне разговаривает с товарищем и постоянно оправдывается за то, что не может содержать его. Однажды сообщение с очередной, уже совершенно беспардонной просьбой, пришло прямо на лекции. Вадим Андреевич прервал занятие (подождите, пожалуйста, очень важное письмо) и стал отвечать. Аудитория молча ждала педагога две минуты. После этой неловкой интермедии ходить к Вадиму Андреевичу стали меньше, студенты начали его побаиваться «как какого-то странного». Посещали лекции лишь самые отчаянные зубрилочки, не пропускавшие занятия никогда. Профессор чах и кис. Он потерял аппетит и почти утратил сон, забросил научные исследования, вечера проводил не в библиотеке, а дома, с бараньей апатией ожидая звонка Витьки. Ну тот и позвонил в середине мая. Ему естественно нужна была небольшая сумма на неделю, а потом он уже вернет все. Вадим Андреевич слушал спокойно, а потом возьми да и зарычи, аки лев:
– Иди ты на х-й, нарик придурочный! – крикнул он, сам испугавшись такой резкости.
В это мгновение его осенило: мелкие суммы нужны Вите на самоубийственный яд.
 
 …………………………………………………………………………………………………..
Июнь в университете время преддипломное. Студенты бегают по коридорам, распечатывают и сшивают тексты, звонят оппонентам. Волнуются. Дипломница Вадима Андреевича Настя подготовилась идеально, отзывы были получены за пять дней, оставалось время тщательно обдумать ответы. Настя любила Набокова, Бунина и Лопе де Вега, участвовала в поэтических конкурсах, с усердием ухаживала за старомодной косой. Вадим Андреевич был влюблен в эту робкую девушку, она же отвечала ему хрупкой девичьей симпатией. В глубине души профессор строил долгосрочные планы: а почему бы и не жениться на Насте, пожалуй, это был последний шанс создать семью. К более решительным действиям Вадим Андреевич собирался перейти после защиты. Так сказать, продумывал стратегию, а на самом деле просто оттягивал момент. Сейчас рано, я же профессионал и пользоваться служебным положением не хочу, убеждал он себя. Не хочется рисковать репутацией. Было в его планах что-то подленькое, запретное, нечистоплотное, что Вадима Андреевича смущало и заводило одновременно.
Накануне Настя встретилась со своим научным руководителем, он подбодрил ее, дал кое-какие наставления относительно секретов публичного выступления. В компетентности и умении Насти ответить по существу он не сомневался, а вот растеряться излишне скромная девушка могла. Он отпустил Настю домой, отдыхать, а сам остался на кафедре, заполнять многочисленные документы. Как же его выматывала бумажная рутина… Хотелось разорвать эти проклятые документы и засунуть ошметки в рот декану или даже ректору!
………………………………………………………………………………………………….
   Вадим Андреевич встал в пять утра. Из-за панической боязни простудиться он спал с закрытыми окнами даже летом. За ночь в комнате скопилась взвесь духоты. Из-за неё сон его был липок и неглубок, всю ночь голову ковыряла и грызла навязчивая песня Лепса «Рюмка водки на столе», а ещё снились какие-то сухие, колючие кустарники. Профессор подошел к окну и несмело вывихнул ручку. В комнату хлынули звуки МКАДа и вторглась прохлада. Вадим Андреевич начал собираться: побрился, умылся, наспех съел безвкусную яичницу и бросил тарелку в раковину. Желтые яичные дорожки медленно поползли по гладкой белой поверхности. Ладно, потом помою, решил он и уже через десять минут ехал в метро, а еще через тридцать вышел на «своей» кольцевой рабочей станции. 
В сторону института Вадим Андреевич шел быстро, почти бежал. Хотелось поскорее прожить этот день. Если идти к институту от «Новослободской» (а не от «Белорусской», как некоторые), то нужно долго двигаться вдоль его бежевых корпусов. Основной вход находится в самом конце улицы. На этом участке пути Вадим Андреевич всегда встречал знакомых: студенты неловко с ним здоровались («Здрасьте»), пробегая вперед, коллеги же демонстративно вежливо приветствовали. Массивные водосточные желоба отбрасывают кривую тень, идти по улице летом приятно, зимой, напротив, стоит соблюдать осторожность, чтобы не получить по голове безжалостной сосулькой.
Сильное волнение провоцировало голод, а ведь только утро. Но есть в дни защиты дипломов он никогда не мог. Так и страдал от голода до самого вечера. От желудка до лба тянулась сосущая пустота, а он терпел. Спасала мысль о предстоящем банкете. Банкет! Это слово священно для всех университетских работников!  На столе, куда в обычное время сваливают бумаги и тетради, вдруг оказываются, вспотевшие сыры, нарезка, свежие, кем-то уже нарезанные огурчики, стремительно тающие летом шоколадные конфеты, одноразовые стаканчики. А документы сгребают и относят на подоконник, пусть пока полежат там. Твердыми и тяжелыми дипломами подпирают окно, чтобы не ходило ходуном туда-сюда от ветра, в вазы суетливо пихают цветы. На банкете Вадим Андреевич всегда позволял себе выпить шампанского. И всегда же, от жары, усталости и некачественного алкоголя, засыпал. Случалось, что сильно охмелевшие студенты весело похлопывали его по плечу, пытаясь разбудить, и на разной высоте щебетали: «Вадим Андреевич! А Вадим Андреевич! Ну Вадим Андреевич! Вы в порядке?» Профессор вздрагивал и отвечал только тяжеловесным: «Да». В этот миг студенты (уже несколько часов как бывшие) шаловливо разбегались.
…………………………………………………………………………………………………………….
Профессор даже не сразу понял, что его окликнули. Глубокий, густой голос позвал: «Вадик! Привет. Это я. Витя, твой друг». Он повернулся. Отвечать не стал. Помнит, черт возьми, где я работаю. Вот совсем сейчас он тут не нужен. Вадим Андреевич негодовал, что его выдернули из банкетных грёз.
Выглядел товарищ опрятно. Темная мотоциклетная куртка, полная амуниция. Вот только лицо сияло блеском неспавшего всю ночь человека. 
– Вон решил отдать часть долга. Семь тысяч. Лично, чтобы на карточку не переводить. Знаешь, неохота «светить» операции, – приступил к делу Витька.
– Мог бы и на карточку перевести, вряд ли кому интересны наши транзакции, не такие астрономические деньги. Ну, отдавай, я тороплюсь, – с некоторым истеричным пережимом сказал Вадим Андреевич. 
– Сейчас, сейчас. — Витька приблизился к профессору и медленно снял рюкзак.
— Привет! – протянул руку Витька.
– Ладно, привет, – отойдя от первых всполохов волнения, ответил на рукопожатие Вадим Андреевич. — Ты это, прости, за грубость, по телефону.
«Еще и извиняюсь перед этим уродом. Какой же я жалкий, какая-то интеллигентская невнятица, тьфу!» — думал преподаватель престижного ВУЗа. 
– Прощаю, не парься. Заиграно, заметано.
Они рассмеялись и обнялись. В этот момент зазвонил телефон, Вадима Андреевича срочно требовали в аудиторию. Защита начиналась. А первой выступала Настя.
– Вот тебе семёрка, – сунул три бумажки Витька. — Будь здоров, пока!
– Пока, Витька, скоро увидимся, – Вадим Андреевич наскоро попрощался, сложил купюры пополам и запихнул во внутренний карман пиджака.
Он направился к массивной входной двери, сделал четыре шага и почувствовал яркую, как вспышка фотоаппарата, квадратную, давящую боль в районе темечка, где возникла неглубокая, но смертоносная впадина идеальной геометрической форсы. Как бы издалека он услышал глухой хруст и звонкое потрескивание. Это мощным движением Витька опустил темный клин молотка (его он предусмотрительно спрятал в глубинах бездонной куртки) на темечко спешащего друга. Опрокидываясь назад, Вадим Андреевич еще успел увидеть глаза друга: равнодушные и пустые. Перед провалом в чёрное ничто он ощутил, как тощие и упругие пальцы Витьки вынимают из кармана пиджака только что «возвращенные» купюры, а из штанов кошелек. Одну тысячу в спешке Витька выронил, она так и осталась лежать на белой рубашке педагога. Последними словами, которые услышал доктор наук были: «Лови, лови его, вот он!»
Поймать Витьку не удалось. За ним рванули четыре студента, видевшие сцену издалека, они побросали на асфальт букеты, предназначенные для научников, и помчались за преступником. Но Витька вскочил на мотоцикл и скрылся. Куда и к кому ехать он знал, цель была одна – доза. А дальше… Да не важно, что дальше. Его ждала «закладка» и он мчался к ней. Остановить Витьку на пути к цели не сумел бы и целый полк.
Собравшиеся вокруг Вадима Андреевича кричали, причитали, не могли вспомнить номер скорой. По привычке набирали 03, забыв, что на сотовом надо 112 или 103. Скорая с трудом пробивалась сквозь утренние пробки. К моменту, когда неуклюжая, раздутая в боках медицинская карета приехала, на улице уже возникла толпа. Подоспевший полицейский старательно отталкивал людей от тела. Была среди зевак и Настя, она держалась с жестковатым спокойствиям, сама поражаясь тому, что не кричит.
Но вот подоспели санитары. Смерть диагностировали быстро: она наступила, как записали в протоколе, вследствие черепно-мозговой травмы несовместимой с жизнью. Когда тело стали загружать в машину (с криками и ненавязчивым полуматерком санитаров), с груди Вадима Андреевича слетела тысячная купюра, потерянная Витькой. Сделав несколько сальто в воздухе, денежка мягко опустилась на теплый июньский асфальт. Полицейский наклонился за ней, чтобы взять с собой, зафиксировать для «дела». Но тут произошло нечто непредвиденное. Что-то совершенно незапланированное и неслыханное! Купюра стала набухать, твердеть, разрастаться, меняясь в размере и цвете. Вместо салатовых перепонок проступали уверенные, будто нарисованные рукой профессионала, линии. 
«Что за хрень? Этого еще не хватало. Как мне это занести в протокол?» – подумал полицейский. Банкнота дёрнулась в конвульсии и наконец преодолела свою ничтожную плоскость. Вот появился шершавый стебель, а вот раскрылись красные лепестки. В руках полицейского неведомо как вырос мак. Обыкновенный мак, или же точнее, мак обыкновенный.
– Твою мать, – раздался глухой мужской голос. Вслед за глубокомысленным изречением толпа охнула, как зрители на теннисном матче в напряженный момент игры.
Полицейский поднял свои серые глаза и увидел Настю, стоявшую совсем рядом. С подбородка студентки свисали жирные, темноватые капли молодой и очень здоровой крови. Она и не заметила, как, наблюдая за преображением купюры, прокусила от напряжения и пиетета перед увиденным чудом, массивную, с легким слоем розоватой помады, нижнюю губу.  Полицейский уверенным деревянным жестом протянул цветок Насте и приподнято проскандировал:   
–  Это Вам, девушка. И вытрите, пожалуйста, кровь с подбородка… Капает на блузочку.
А сам с облегчение подумал: «Слава Богу отделался от этого чертового мака. Не нужно будет ничего объяснять начальству».