Серега Зайцев - неплохой парень и отличный киповец

Сергей Зайцев проработал в НИЛиКе лет 10. И все годы именно КИПовцем. Да он и был КИПовец до мозга костей. Из-за фамилии Зайцев его всю жизнь звали Заяц и он к этому настолько привык, что иногда, казалось, настоящая фамилия благополучно стерлась из памяти.
Сколько его помню, он всегда носил бороду. Эдакая аккуратная шкиперская бородка, про которую говорят, борода апостольская, а усок дьявольский. И правда, в соответствии с бородкой он всегда выпивши. Не пьян, а, что называется, нетрезв, подшофе, под градусом. Пьян да умен – два угодья в нем. И еще говорят первая рюмка для здоровья, вторая для веселья, третья для одуренья. Вот третьей рюмки у него почти никогда не было. Как почувствует Серега, что вторая рюмка уже выпита, враз губу закусит и норовит где-нигде на боковую устроиться.
Образование у него было 7 классов средней школы или типа этого. Может быть даже восемь, но, кажется, до восьми он все-таки слегка не дотянул. Получилась какая-то скверная история, из-за которой его могли чуть ли не посадить, и он вынужден был бросить школу, бросить всякое обучение, идти работать и даже на какой-то срок уехать из Москвы.
Не знаю, как столица нашей Родины переносила его отъезд, страдала ли она из-за отсутствия Зайца в городе, но он сам, как однажды нам рассказывал по пьянке, страдал и очень.
Всего он дважды покидал стольный город. Это в ту полугодичную поездку, когда вынужден был скрываться где-то на Урале у дальних родственников. А потом еще на два года его отправляли куда-то в Прибалтику во время службы в армии.
Повторюсь ещё раз, его образование заключалось в неполных семи классах средней школы. Но всегда, когда требовалось знание электроники, когда нуждались в каком-то нестандартном подходе к возникшей проблеме, когда неделю нужный прибор простаивал, а причины простоев никто не мог отыскать, обращались именно к Зайцу.
Нет, конечно же Серега не был царь и бог, способный решить все вопросы. Многие приборы он обходил стороной и никогда даже на три метра к ним не приближался. Но везде, где дело сводилось к транзисторам, диодам и прочей мелочевке с непонятной начинкой из кремния, без Сергея Зайцева не обходились и рано или поздно звали его.
Теоретических основ он не имел. И тем не менее он словно чувствовал неисправность на расстоянии. Может быть, это сказывалась служба в армии, возможно именно там на каких-то релейных станциях, где он служил два года, его натаскали должным образом, может быть. Только, опять повторяю, даже там, где пасовали люди с высшим образованием, Серега чувствовал себя, как рыба в воде.
Наша шарага называлась «лаборатория КИПиА», мастерская была, соответственно, «мастерская КИПиА», а мы сами – слесаря КИП. Молодые инженеры, кому требовалось что-либо сделать своими руками, как для работы, так и просто для дома, для семьи, шли к нам в мастерскую.
Приборы, которыми мы занимались, кроме чисто КИПовских, контрольно – измерительных, функций, еще обычно выполняли некоторые задачи. Они создавали в камерах различный климат и микроклимат, что-то включали, а что-то выключали и сигнализировали о начале или конце процесса, а химики уже разбирались как исследуемые ими лаки и краски ведут себя при различной температуре, при изменении давления и определенном освещении, при меняющейся или постоянной влажности и при сочетании всех этих качеств.
Обычно мы работали в мастерской КИПиА, но изредка приходилось прокатиться по столице. Отдельные лаборатории института располагались в каких-нибудь подвалах и полуподвалах, разбросанных по различным районам Москвы.
Западные помощники и доброжелатели еще не разрушили в стране радиопромышленность, и поэтому у нас функционировало достаточно много неплохих приборов отечественного производства, хотя там, в загнивающем империалистическом мире уже придумали микропроцессоры, и они жиденькими ручейками притекали в наш передовой мир.
Отделение КИПиА располагалось в отдельном корпусе, если можно было выделить что-то отдельное в этом сросшемся воедино конгломерате зданий, домиков, избушек, построек и пристроек, сросшихся воедино за десятилетия, если не столетие, существования этого микрорайона. Когда распределяли помещения между подразделениями, то очевидно посчитали, что отдавать все комнаты, расположенные за этой дверью, одному отделению, слишком жирно, поэтому две отдали другим хозяевам. Так на втором этаже КИПа, за мастерскими слесарей, расположился отдел оборудования, а на первом, за станочным залом, как важно именовалась комната с тремя станочками – сверлильным, токарным и фрезерным, примостилась химическая лаборатория.
 Собственно, весь НИИ представлял из себя сборище химиков, ютившихся в различных химлабораториях. Чем конкретно занимался институт, какими общими вопросами, я за десять с лишним лет работы в нем так до конца и не понял.
Кто-то исследовал красители, пигменты, окрашивающие лак в тот или иной цвет, кто-то изучал как данный лак держится на той или иной поверхности, кто-то – как долго этот лак не выцветает. То есть эти люди и занимались лаками и красками, в честь которых и назвали всю организацию. Но здесь же находились иные спецы, которые пытались решить проблему сточных вод в условиях огромного мегаполиса.
Кто-то занимался мусором, городскими отходами, которые тоннами ежедневно наполняли свалки и помойки.
А кто-то снова возвращался к красителям и исследовал их применение в полиграфии.
Помнится от ГАИ поступил заказ разработать красящие добавки для горючего в автомашинах. Довольно остро встал в то время вопрос воровства бензина в государственных гаражах. Количество частных автомобилей возросло и большинство автолюбителей норовило заправлять свои «ласточки» казенным горючим.
Вот автоинспекция и придумала добавлять в казенное горючее краситель. Остановит такого ездока на улице гаишник, подставит под выхлопную трубу специальную палочку и смотрит на результат. Если палочка свой вид не изменила, то пожалуйста, проезжайте. А если цвет палочки стал иным, то будьте любезны, актик подпишите. А потом уже штраф или еще какое наказание за пользование ворованным бензином...
Только сколько не бились с этой проблемой наши химики, ничего у них не получилось. То краситель засорял двигатель и дешевле было махнуть рукой и закрыть глаза на воровство горючего, чем то и дело ставить машины в ремонт и разбирать да промывать их моторы. То краска сгорала внутри двигателя и не окрашивала никакие ни палочки, ни дощечки, а только вредила мотору автомобиля...
А скорей всего, я думаю, у тех ребят, которые разрабатывали эти красящие добавки, тоже были свои личные автомобили и хоть изредка, а доводилось им тоже кататься на казенной горючке. А кто же будет сам под себя рыть яму и ставить капканы с красителями. А иначе ездили бы мы сейчас по разноцветным дорогам, ведь, если б всё получилось, то красили бы выхлопные газы не только палочки инспекторов, но и проезжую часть улиц и шоссейных дорог.
А были, конечно, как и везде ученые мужи, которые просто просиживали время в лабораториях, делая вид занятого человека. Вспоминается случай, когда вызвали меня в лабораторию весы починить. А мне в тот день кровь из носу, а нужно было на час-второй убежать пораньше. То ли встреча какая-то важная намечалась, то ли еще что, но помню, что очень нужно было.
Прихожу я в это ученое помещение, показывают аналитические весы и объясняют в чем именно неисправность заключается. Аналитические весы – это специальные весы, на которых можно взвешивать грузы до двухсот грамм. Бывают и более точные, рассчитанные на еще меньший груз. Но здесь были именно такие, как я рассказываю.
Начинаю я настраивать прибор, а весы это именно прибор, причем достаточно точный. И вижу, что расколота на них агатовая подушка. Не буду утомлять рассказом об устройстве, скажу только, что очевидно прибор роняли, роняли достаточно сильно. Просто так отшлифованный агат, вклеенный в металлический корпус, не лопается и не трескается. Ну уронили и уронили. В жизни всякое бывает. Но эти же деятели изображают оскорбленную невинность, мол ничего не знаем и знать не желаем. Подавай нам исправный прибор и баста!
А я заменить подушку ну никак не могу. Это делается в специальных заводских условиях, да и дешевле, наверное, будет новые весы установить, чем заниматься ремонтом старых.
В общем, отнес я эту аналитику в депо приборов, где у нас занимались подобными случаями, там получил новые. Принес их в лабораторию, установил, а собирать да настраивать – это займет часа два-три, никак не меньше. А мне уже бежать надо.
Так и так, говорю, граждане-товарищи. Вот вам новый прибор, а в эксплуатацию я его вам сдам завтра. Сейчас совершенно нет времени.
Что тут началось! Да как так! Да это вся химия в стране остановится! Спутники летать перестанут, если они немедленно чего-то там не взвесят и результат в тетрадь не запишут.
Пришлось мне немедленно взяться за установку. Только мне встречу мою пропустить тоже никак нельзя. Поэтому я быстренько все собрал минут за пятнадцать, показал, хозяевам, что якобы всё работает и убежал по своим делам.
Назавтра жду, что вызовут эти весы ремонтировать, потому как работать с ненастроенным прибором нельзя, не получится.
Только день прошел, а никто никуда меня не вызвал. На следующий день то же самое. Я и забывать про эти весы начал. Другие дела закрутили, замотали.
Вызвали меня в эту лабораторию только через два с половиной месяца. Посмотрел я, а никто к весам даже и не притрагивался. И ведь что удивительно, химия в стране по-прежнему работала и ни один спутник не навернулся из поднебесных высот.
 А что касается Сереги Зайца, то он чувствовал себя в институте, как в родном доме, потому что не было здесь ни одного электронного прибора, которого хоть один раз он бы не касался.
В лаборатории, которая находилась рядом с нашим станочным залом, вышла из строя здоровенная камера. Химички в слезах. Их работа за полтора-два года летит псу под хвост, накрывается медным тазом и опускается за нулевую отметку. Необходимы какие-то результирующие цифры, а у них нет ни одного итогового результата.
Эта камера, вышедшая из строя, представляла собой здоровое двухметровое жестяное корыто, закрытое со всех сторон. На лицевой стороне несколько десятков окошек. Окошки закрываются и открываются, причем только вручную. В эти окошки помещают образцы окрашенной ткани. Рядом с окошками находятся заслонки, шиберы и еще какие-то рукоятки.
В окошки помещают ткань, накалывают ее на специальные крючки. Дверцы окошек плотно закрывают. По методичке набирают рукоятками программу испытания и нажимают кнопку «Пуск».
Когда вскрыли сломавшуюся установку, обнаружили кучу каких-то перегородок, переборок и несколько ведер битых, толченых кирпичей.
Можно было бы все выбросить на свалку, но тогда чуть ли не десять человек химиков из лаборатории оставались без двухгодичной зарплаты, так как неясно было что и как им оплачивать.
Поручили двум киповцам (Зайцу и Кузьмичу) восстановить камеру, сделать все возможное и постараться за полгода запустить установку. А как ее восстановишь, если от установки всего и осталось, что кипа бумаг и три разновеликих горки мусора.
Ребята всё сделали за три месяца. И все сделали благодаря Зайцу. Он на выходные набрал всех этих мусорных кусочков, взял описание, как потом рассказывал, накупил пива и закрылся в квартире. И разобрался во всех немецких хитростях. Хотя там особых хитростей никаких и не было.
Просто, как оказалось, камера представляла собой хитрый лабиринт из обожжённой керамики. Шиберами и заслонками регулировался ход нагретого воздуха по этому лабиринту, а образцы, тряпочки с красителем, размещались в точках, где скорость воздуха и температура были тщательно вымеряны, значения все записаны в методичке. И оставалось лишь восстановить пресловутый лабиринт, который от времени и от небрежного обращения просто-напросто рассыпался, превратился в труху, в несколько ведер битой керамики.
Это уже было делом техники. Как говорится, в гору-то семеро тащат, а с горы и один столкнет. Тут уже все умные, все разумные. Сделали подобие лабиринта из мелкой медной сеточки, а Заяц предложил в середину битый кирпич засыпать.
Мы всем отделением две недели сидели, кирпич колотили, где надо было, чтобы воздух быстрее остывал, кирпич более крупный ссыпали, где требовалось, чтобы температура выше была – чуть ли не кирпичную пыль засыпали.
Ну да температура была очень тщательно в камере промерена и записана, немцы народ очень добросовестный и нам оставалось чуть ли на глазок определять куда что сыпать. Заяц только ходил да губу кусал. Была у него привычка такая вредная, как сто граммов на грудь примет, так губу кусает. Так еще издали посмотришь, глаза блестят, и губа закушена, всё понятно, сто пятьдесят уже принял. Но выпивать выпивал, только и дело свое очень добросовестно делал.
В конце приехали немцы. Вызвали спецов из ГДР (кто постарше, те знают, что раньше две Германии было: социалистическая – ГДР и капиталистическая – ФРГ). Приехали инженеры немецкого разливу, чтобы проверить можно ли проводить необходимые испытания после ремонта установки. Они были страшно удивлены, когда осознали, как прошел ремонт и тут же побежали сообщать домой о нашей работе. Дома оформили сразу несколько изобретений и что-то там еще. Сереге прислали грамоту на великолепной немецкой бумаге и очень сокрушались, что Заяц работает простым слесарем, а способен на такие «трудовые свершения». Но мы-то отлично знали, что «в человеке важен не чин, а начин». Нам выписали премии всему отделению, а Зайца узнал весь НИЛиК, хотя, собственно, и раньше его почти все знали.
А был, помнится, иной случай. Стояла в одной лаборатории машина, тоже предназначенная для испытания красителей. Собственно таких машин в институте было достаточно много и отличались они друг от друга лишь воздействием на красящие пигменты. В одной краску долго-долго освещали ярким светом, где-то даже заодно и светом разного цвета. Это чтобы проверить как быстро краска выцветает. В другой менялась температура и влажность окружающего воздуха, в третьей добавлялась имитация ветра. А после того, как крашенную тряпочку нагрели, осветили, обдули, высушили и намочили, все эти лоскутки, образцы они называются на лабораторном языке, рассматривает специальный человек – колорист.
Вот одна такая машина вышла из строя. Внутрь образцы затащила, а обратно не отдает. Мы все по очереди пытались упрямый механизм уговорить. Там и особой автоматики никакой не было. Кнопка с пускателем, чтобы электродвигатель, а он один единственный там, включать в том или ином направлении. То есть чтобы тряпочки внутрь конструкции заезжали или чтобы наружу выехали.
Напрямую включаешь – всё крутится, вертится, гудит и едет. От главного выключателя ничего не включается.
А еще химичка то и дело приходит: «Ну как? Не работает? А ничего не сломаете?» Машина это якобы из Швейцарии в Союз приехала, вот тетки там и дрожали, чтобы наши российские корявые мастера «ихнее» чудо техники не изувечили.
И ведь не докажешь никому, что там и ломать особо нечего. Устройство простое, как огородная лопата.
- Лопата лопатой, а сделать ведь не можете!
И возразить на эти слова нечего.
Все по очереди ползали по этой громиле. А машина представляла собой прямоугольную призму размером где-то 2 на 1,5 метра и высотой сантиметров 60-80.
И вот Серега надумал крышку с нее снимать. Снять-то не проблема, только крышка сделана из сплошной каменной плиты 2 на 1,5 метра и толщиной сантиметров 10. Короче весом она килограмм триста – триста пятьдесят, никак не меньше.
Два дня втроем корячились, какие-то блоки невообразимые городили, чуть-чуть ноги не поотдавили, когда эта плита падать было начала, да вовремя сумели табуретку подсунуть и удержали эту заразу зловредную.
Открыли, а внутри ничего нет.
Нет, есть, конечно, шестеренки и цепная передача, которая перемещает платформу с образцами, какие-то элементы автоматики, но ничего, что бы отвечало за включение двигателя.
 Заяц взялся за электрический шнур, которым установку к сети подключают. Ведь проверяли уже, шнур новенький, целый. Это вот и называется: от безделья рукоделье.
- А это что такое? – спрашивает.
В пластмассовой коробочке контакт в форме буквы «S», причем если контакт замкнуть, то всё работает, контакт разомкнут и для замыкания следует приложить определенное усилие. Да еще и весь он в каком-то масле…
- А ведь… - сказали мы хором и бросились искать ЗИП к этой установке.
Все дело в том, что в ЗИПе в специальном полиэтиленовом пакетике лежали десятка два небольших шариков. Шарики были небольшие, красивые, аккуратные и внутри в них была какая-то маслянистая жидкость. Шарики напоминали капсулы с рыбьим жиром, какие нынче дают детям. Каждый из нас по очереди крутил в руках упаковку и удивлялся: что это такое и зачем оно в электроустановке.
А здесь как молнией ударило сразу всех троих.
Очень быстренько извлекли из упаковки ещё один шарик и впихнули, буквально втиснули его в этот немыслимый кривобокий контакт. Все замкнулось и отлично заработало.
А не полез бы Заяц еще раз к электрокабелю, не стал бы рассматривать разомкнутую букву «S», так и бросили бы мы эту установку, мол, не знаем, мол, не работает.
А самый анекдотичный ремонт случился следующим образом.
Многие лаборатории в институте расположены в подвальном помещении. Точнее было бы сказать, что под институтом расположились достаточно обширные подвалы. Вот часть из них занимают склады и кладовки разного рода, а в большинстве расположены научные помещения: лаборатории, кабинеты, демонстрационные комнаты и прочее. 
На выходе из подвала главного корпуса находился научный кабинет с некоторой электронной измерительной аппаратурой. Время от времени химики замеряли какие-то важные параметры: кислотность ли, плотность ли, проводимость ли – точно я не знаю. Может запамятовал, времени-то много прошло, а может и не знал никогда.
Да только какое-то время стали нас постоянно гонять на одну и ту же установку. Уходили туда как на дежурство. И что интересно. Работают пожилые женщины, всё нормально. Так, иногда, для очистки совести вызовут кого-нибудь, вроде, как проконсультироваться: что, да как, а вы уверены в работе, мы можем на прибор положиться?..
А нам-то что? Отчего не положиться, если люди работают и к результатам претензий нет? Конечно работайте, если покажется, что результаты неверные – будем прибор проверять, будем искать, где проверить результаты на аналогичном оборудовании, и в чем
Но была там одна подруга, молодая деваха, из недавно прибывших молодых специалистов. Вроде бы Зоей ее звали… Или Аллой…
Та, если в подвал опускается, то сразу же кого-то из киповцев зовет. И туда идешь уже, как на трудовую вахту где-нибудь в районах Дальнего Севера. И то у неё не так, и это абсолютно не эдак.
На рабочее место приводит:
— Вот сами смотрите. Должно столько показывать. По всем книгам, по всем расчетам.  А здесь вот, что творится…
А стрелка на приборе будто слышит ее слова. Носится по всей шкале, как кот, обожравшийся валерианой.
Мы этот прибор несколько раз к себе уносили для настройки и на месте уже всё, что возможно перепроверили. Ничего не помогает. И все вместе туда ходили. И по отдельности вдвоем, втроем, никто не знает, что с этим прибором бешенным творится и чего он от нас хочет.
В тот раз отправились мы в этот подвал на пару с Зайцем. Я шел как на Голгофу, и по дороге все к Сергею приставал:
- Серег, а может это попробовать?
- Серег, а может что-то вот эдакое сделать?
Тот шел молча, был в благодушном настроении и ничего не отвечал. Только один раз одернул меня:
- Не суетись под клиентом. Придем и попробуем, посмотрим и сделаем…
Только что закончился обед, Заяц принял на грудь сто пятьдесят С2Н5ОН и портить свое блаженное состояние ему ничем не хотелось.
Пришли и началось. Ну, обычная картина. Стрелка на приборе как бешенная носится, девица суетится, суесловит, то встанет, то сядет, и говорит, говорит, говорит…
Короче портят Сергею Зайцеву его отменное настроение, мешают благодушествовать…
Он смотрел, смотрел на эту деваху и вдруг говорит:
- Скажите, а вы белье какое носите? Синтетическое? И, наверное, модное импортное?
Наша химичка застыла как изваяние:
- Ка-а-а-кое белье? – только и смогла выдавить из себя…
- Ну, какое? Я не знаю… Там трусики, лифчики, колготки, накладки… Что там на вас надето сейчас? Хотите давайте вместе посмотрим… - и он сделал вид, что к ней потянулся.
Тут с нашей Зоей-Аллой прямо коллапс некий произошел. Она побелела и покраснела сразу же вместе. Какие-то пятна пошли по лицу. Девушка взвизгнула, подпрыгнула и уже не особь женского пола была перед нами, а разъяренная фурия, самка огненного дракона, гнезду которой угрожала опасность:
- Во-о-о-он! Хам! Ублюдок! Да как ты смеешь?! Убирайся!
Мы, много не размышляя и в дискуссию не вступая, собрали инструмент и тихонько ретировались в родное отделение.
На удивление больше вызовов на этот прибор не поступало, хотя работали с ним химики вовсю.
А Заяц что, он только пожимал плечами:
- Я не знаю, просто в приборе мы проверили всё, что можно, и всё там исправно. А прибор бесится. Значит действует на него какой-то внешний раздражитель. И тут я вспомнил, посмотрел на Зою, (а фигурка у нее очень даже ничего!) и вспомнил одну свою знакомую. Когда та в темноте раздевается, от нее такие молнии сверкают, как вечером от троллейбуса. Такое у девушки белье наэлектризованное.   
Но ведь девушки они все одинаковые. И если у одной бывает наэлектризованное бельё, то почему такого белья не может быть у какой-то другой? Например, у нашей Зои…
И он налил в стакан полагающуюся ему порцию спиртного, которое только что принесли из главного корпуса.
Мы проработали вместе лет десять с хвостиком. Я уже собирался уходить из НИЛиКа, но Сергей меня опередил.
Я, как это частенько бывает, все старался не прогадать, всё подыскивал местечко потеплее, а оно никак не попадалось. Легко сказать, да нелегко орла поймать. Ладно баюкаешь, да сон не берет.
У Зайцева завязался роман с Оленькой, Ольгой – старшим инспектором отдела кадров, как тогда называлась эта должность.
Вообще Сергей был женат трижды. Три раза женский пол уводил его в семейную жизнь, помечая это дело золотым кольцом на безымянном пальце. И трижды через не очень большой промежуток времени это кольцо с его пальца исчезало. Он сам смеясь говорил, что не создан для семейной жизни.
Но Ольга, женщина серьезная, и взялась за Зайца серьезно. Несколько раз они разрывали отношения, разбегались, прекращали всякие встречи, но проходила неделя, вторая, третья и снова Сергей стоял вечером после работы, ожидал Ольгу, чтобы провожать ее домой.
Кому что нравится, тот тем и давится. Долго ли, коротко ли, но повернулось у них дело к свадьбе. И то, как говорится, кому что нравится, тот тем и давится. Ухаживания Зайца, их встречи и гуляния, схождения да разводы года полтора-два тянулись. А тут быстро так уволилась неожиданно Ольга, следом Сергей заявление написал. Начальник наш уж так его уговаривал, такие блага несусветные сулил, прямо не на работе удерживал, а санаторий персональный Зайцу организовывал. Но тот ни в какую. А про свадьбу молчок. Не то, чтобы они денег на свадьбу жалели, отвальную Заяц закатил не хуже свадебных гуляний, а просто не хотели видно афишировать. То ли сглазу боялись, то ли еще что, но молчком всё проделали.
С глаз долой, из сердца вон. И то верно. Нет с нами человека, и забываем его постепенно, каким бы отличным другом и товарищем он не был, каким бы специалистом превосходным не числился. Такова жизнь.
Правда, месяца через три подъехал к нам Серега с целым портфелем водки.
- Давайте, говорит, пропивайте Серегу, промойте мои косточки, отмойте бедную головушку.
- Что, - спрашиваем, - случилось? Или в армию тебя забирают, так был уже вроде бы.
- И черт, - отвечает, - под старость в монахи пошел. Из армии хоть через два года, да домой вернешься. Из тюрьмы даже через четверть века в свой дом попадешь. А я всё! На всю жизнь окольцован, до века захвачен. Женился я, ребята, и хочу это дело с вами вместе водкой залить.
Ну, мы другу помочь стакан выпить никогда не против. Закрутилось, завертелось наше гуляй-поле. Еще два раза в магазин бегали после Серегинова портфеля.
В общем выпили, наутро похмелились и потекла наша жизнь по-прежнему. Заяц там, мы здесь. Дом, работа, выходной.  Дом, работа, выходной. Куда ворона летит, туда и глядит. У него свои достижения, у нас свои неприятности, каждый по своей колее мчится и только иногда доносит ветер отголоски чужих гудков.
Прошло, пожалуй, года полтора или два даже. Зайца мы не забыли, но и особо не вспоминали. Зачем прошлое ворошить, ушедшего вспоминать.
Вдруг как-то в пятницу, аккурат за полчаса до конца работы подъезжает в наш НИЛиК Николай Зайцев – старший брат Сергея. Да он старше был всего-то на год, на год с хвостиком. Жили они по-всякому: то, как кошка с собакой, месяцами друг с другом не видятся, месяцами друг с другом словечком не обмолвятся. То не разлей вода, каждый день по три раза перезваниваются, поздно вечером друг другу звонят, доброй ночи желают. Одно слово два брата с Арбата, оба горбаты.
Квартиру, когда-то общую, ставшую их родным домом, через год после смерти родителей они благополучно разменяли, и теперь каждый был хозяином отдельной жилплощади: Серега – однокомнатной квартиры в Коптево, а Николай с семьей двухкомнатной в Новогиреево.
Я Николая тогда и не знал еще. Ребята-то были знакомы. Он подъезжал раньше несколько раз, еще когда Сергей и не помышлял об увольнении, привозил водку. Как правило, это было всегда после работы. Они выпивали где-нибудь на улице или шли в «Якорь», после чего Николай с Сергеем уезжали обычно вместе по каким-то своим делам.
Сейчас Николай выглядел каким-то взъерошенным и очень серьезным.
Мы стояли отдельной группой недалеко от проходной НИЛиКа уже за территорией института во дворе жилого дома и обсуждали сразу несколько архиважных вопросов: когда лучше клев у плотвы на закате дня или на восходе, чем лучше всего посыпать пешеходные доро жки в зимний период печной золой или набором химических солей и с помощью какого именно магнитофона лучше всего изучать иностранные языки во сне.
Николай подошел откуда-то с боковой дорожки так, что никто даже не обратил на него внимания:
- Серега умер, еще в прошлом месяце…
Все замолчали и уставились на Кольку непонимающими и даже невидящими взглядами: откуда мол взялся этот человек и что ему здесь надо…
- Тебе что здесь нужно?
- Привет, Николай, - почти одновременно сказали Сашка Гуня и Валентин Букашин.
Все поздоровались в полголоса, всё ещё не вникнув в суть страшного известия.
- Ну-ка, ну-ка, что это ты сказал? – как бы поочереди переспросили несколько человек.
Николай открыл портфель, который держал в руках. Из хищно раскрытой пасти переполненной сумки выглянули несколько блестящих головок «Сибирской», «Пшеничной» и, кажется, «Перцовой» …
- Давайте сначала по чуть-чуть…
- Ну, не здесь же! – заартачился Кузьмич
- А где? В «Якорь» долго идти!..
- Да, зачем в «Якорь» … Что на «Якоре» свет клином сошелся… Сюда иди…
Кузьмич направился за угол. Здесь на задворках сразу нескольких зданий кто-то уже достаточно давно сложил несколько штабелей нестроганых досок. Сверху на них уже успел образоваться небольшой сугроб, схваченный достаточно толстой ледяной коркой, а сбоку между штабелем досок и кирпичной стеной здания был большой проем в метра два или три шириной, куда без каких-либо трудностей могли войти сразу несколько человек.
— Вот! – Кузьмич сделал приглашающий жест и первым полез за доски. – Прямо питейный дом!
Народ поплелся за ним. Внутри снег был притоптан, торчащие концы досок вообще очищены от снега, выдавая, что подобные экспедиции проводятся сюда уже не первый раз и повторяются достаточно регулярно.
Николай вытащил из всё еще расстегнутого портфеля бутылку и граненый стакан. Примерно такой же стакан, но чуть более грязный, Кузьмич выковырял откуда-то между досок. За стаканом у Николая появились пара сырков, половина черняшки, банка «Кильки в томате».
Налили в стаканы. Николай первым взял наполненную посудину:
- Пусть земля будет Сергею пухом!
Молчали пока не выпил последний.
- Так, что всё-таки произошло, Коля?
- Да, вот так и произошло… Перед первым мая тридцатого, как раз в такое же время после работы мы с ним встретились, поговорили, что надо к родителям на кладбище сходить, убраться. Конечно же, бухнули за праздник, за встречу. Но немного. Бутылочку выпили и всё. И разбежались по домам. Надо было к праздникам готовиться, его еще Ольга дома пилила за что-то, что-то он ей сделать обещал да все никак время не выпадало.
Тридцатого вечером он мне позвонил, первого я ему звякнул. Все нормально, все хорошо, а второго приятель с супругой ко мне заскочил. В общем я и не помню звонил кто вечером или я кому может звонил. Третьего у нас выходной, я весь день отлеживался, а вечером уже часиков в десять думаю надо бы позвонить. Звоню, а все время звонил-то я по Ольгиному телефону, он с самой свадьбы у нее обитал, она отвечает. Спрашиваю: «А где там Серёга?», а она как понесет по всем кочкам, и такие мы и разэтакие, он кривой, а я однобокий, в общем короче, чтоб я не звонил по этому номеру и всё. Точка.
Ну поругались, ну ладно. С кем не бывает, все ругаются, мирятся, сходятся, расходятся. Но я здесь при чём? Я ведь ни в одной дырочке. Я их даже недели две в глаза не видел.
Короче, поругались они, а дня через два-три приходит мне открытка почтовая. Что мол С. Зайцев погиб при дорожном происшествии и мне следует прибыть для опознания трупа.
Прибыть – это значит тащиться в Воскресенск ради сомнительной процедуры в морге. Но делать нечего.
Звоню Ольге, чтобы узнать в курсе ли она. Опять поток междометий и обид, пока наконец удалось между обличениями с трудом удалось протиснуть фразу:
- Ты мне скажи отчего Сергей умер и когда?
Она замолкла, потом спрашивает:
- Как умер, когда?
- Да ведь я тебя и спрашиваю, когда…
Оказывается, она ничего не знала. Договорились завтра в 11 встретиться на платформе.
Назавтра встретились и отправились в вначале в райотдел милиции, чтобы выяснить все что и почему, а потом направились в местный морг.
В добавление ко всем треволнениям выяснилось, что тело упокоившегося еще до опознания захоронили как неопознанного бомжа. Теперь следует производить эксгумацию.
В общем это действительно был Сергей Зайцев. А вся история оказалась трагической, нелепой, в чем-то жалкой и неухоженной, какой была вся жизнь Сергея Дмитриевича Зайцева.
В субботу встали поздно. Большой шумный будильник, как-то уцелевший с пятидесятых или шестидесятых годов прошлого столетия, показывал почти половину одиннадцатого. Хмурый уличный свет только дополнял Ольгино плохое настроение, а низкие тучи за окном настраивали Сергея на непримиримость по самому пустяшному поводу.
Раздоры дошли до того, что обед Ольга готовить категорически отказалась и Заяц отправился в ближайший гастроном, где в дополнение к батону, нескольким сыркам, банке рыбных консервов он купил еще и бутылку водки, потому что, как сказал Б. Шоу, алкоголь — это анестезия, позволяющая перенести операцию под названием жизнь.
Но водка, как и следовало ожидать, Ольгу только разозлила еще больше. Только Зайца это не остановило и до ужина он еще два или три раза сбегал в магазин, благо торговая точка располагалась в 10 минутах ходьбы от дома.
На ужин хозяйка накрыла почти праздничный стол с салатиком, с бутылочкой сухого и жареными куриными ножками, но вот за ужином разгорелась такая перепалка, разъяренная Ольга указала Сереге на дверь. А возбужденный Заяц схватил свой портфель, пальтецо и шапку и выскочил на улицу.
Знакомых в Воскресенске у него больше не было и ноги сами понесли его на платформу. Но день был праздничный и транспорт уже никакой не ходил.
Как оказалось, транспорт не ходил не только до Москвы, но даже по городу. Возвращаться назад Сереге не давало упрямство. Принять разумное решение и взять такси до Москвы ему не дал разыгравшийся алкоголь. Поэтому он сошел в конце платформы вниз к рельсам и поплелся по бледно виднеющейся извилистой тропке, улегшейся между двумя колеями «На Москву» и «Из Москвы».
Он шел уже около часа и это путешествие ему уже основательно надоело. Но делать было нечего. Ночевать где-то под кустиком холодно, да и вполне реально было подхватить, если не туберкулез, то уж верную пневмонию. И он шел и шел.
Сзади послышался шум электровоза. Серега пошел, прислушиваясь к окружающим шумам.
Машинист решил предупредить одинокого пешехода, бредущего холодным весенним вечером по тропе рядом со шпалами. Он дал гудок, через какое-то время еще один. Но пешеход, который все время шел по колее, расположенной рядом с его электричкой, вдруг неожиданно прыгнул в сторону, как раз туда, где гремели стальные колеса электрогиганта.
Были первомайские праздники, потом наступили предпраздничные дни перед Днем Победы. Возиться с новоявленным покойником в Воскресенском морге никому не хотелось. Да и подумать только: какой нормальный человек оставит дом с праздничным столом, семью, теплую квартиру и будет шататься по рельсам на городских задворках. Только какой-нибудь вонючий пьяный бомж. Да гори он синим пламенем, заниматься им в праздничные дни.
Только старушка-уборщица, глубоко верующая и сердобольная, взялась разобрать остатки вещей. Она спросила у сержантов, а тем не жалко, всё ценное там давным-давно проверили. Ничего ценного не было. Пусть старушенция лазит, пусть эти ошмётки обыскивает.
Бабушка действительно все досконально осмотрела и нашла остатки сезонного билета на электричку. Сергей был культурным человеком и после свадьбы оформил себе проездные документы, чтобы не бегать по вагонам, как в молодые годы, чтобы не считали его зайцем! Ха-ха!
На билете можно было прочитать, что хозяина звали Зайцевым Сергеем. Она насела на милиционеров и те, позвонив в Центральный Адресный стол, нашли и Серёгу, и брата его Николая и отдали их данные бабуле. Та самостоятельно послала открытки по обоим адресам. Она ведь и подумать не могла, что милиционеры не будут хранить в морге тело положенное время, а возьмут и похоронят покойника как неопознанного раньше срока.
                Так нелепо закончилась жизнь Сереги Зайцева по прозвищу Заяц, одинокого пьющего мужика, неплохого парня и отличного киповца.