По эту сторону молчания. 55. Галина Яковлевна

Прошло немного времени. Галина Яковлевна вошла в комнату, где на диване сидел Оконников.

-Ну, что? Поздороваемся ближе, - расплывшись в улыбке, сказала она.

Оконников подставил для поцелуя щеку и ждал, когда та подойдет, чтоб облобызать его, при этом с шутками-прибаутками, вроде такой, что давно не виделись и ей приятно. Конечно, приятно. Он же потом кривился и, чтоб никто не видел, вытирал рукавом щеку.

За ней вошла Тамара Андреевна и, крутанув головой, в глазах строгость, показала ему, чтоб он без своих «не хочу», не сопротивлялся, был покорным и благодарным. Ему нравилось, когда она так делала, но то было совсем другое, другой случай.

И тут Галина Яковлевна, воспользовавшись тем, что он отвлекся на Тамару Андреевну, быстро-быстро расцеловала его в три щеки. У него от ее поцелуев  всегда оставалось неприятное чувство. И в этот раз тоже.

Разговор зашел о соседях и об Игоре. Оконников вдруг вскинулся:
-Я его ненавижу. Как представлю его, не на улице, а как тогда, - здесь он посмотрел на Тамару Андреевну, как бы подчеркивая, что да, был случай (как раз об этом случае и шла речь) , - низенький, в растянутой, до колен застиранной футболке, в подштанниках, так ходят некоторые женщины, но у них колготы (или же без колгот), что, вообще-то, мне не нравится, хотя, если молодые, то куда ни шло, но случается, что и зрелые, то ли следуя моде, то ли заблуждаясь насчет своего возраста, позволяют себе так вырядиться. Но лицо, как у жирного кота. Если уже кот, то непременно ученый, потому что в очках, нелепых, с круглыми линзами, не очки, а очки-велосипед. С таким видом, точь в точь, как у Редклиффа, но у него в пародийном ключе – плюнуть и отвернуться.

Тогда он не плюнул и не отвернулся, а пытался еще доказать, что тот неправ, за что потом ненавидел себя: надо же было опуститься до того, до такого состояния, до роста карлика, чтоб спорить с ним.

Спор вышел из-за вони, которую тот развел во дворе, выбрасывая мимо мусорного бака объедки.

Он вилял, уходя в сторону от проблемы, и вспомнил о забитой канализации, что, дескать, собирают деньги, и они должны сдать. Ха! А мы здесь причем. Мы здесь не живем. И тогда, ухватившись за то, что «не живем», как победу, выдал: « О чем вы говорите, что требуете: вы здесь не живете».

-Воняет же! Пройти нельзя мимо, - продолжала уже Тамара Андреевна. – А он:  «Не ходите». Вот наглец!

-Его не только вы ненавидите, его ненавидят и доктор с Натальей Ивановной. Она так особенно, - вмешалась Галина Яковлевна.

-Я и их ненавижу, - не выдержал Оконников. Он хотел добавить, что и дом ненавидит, но сдержался.

Если рисовать портрет Галины Яковлевны, то он будет недалеко от того фото на стене, над которым издевался Оконников. Конечно, есть разница в возрасте: та молодая, чистенькая головка с аккуратно уложенными локонами, или же с буклями, кукольное личико, а у этой лицо взрослой женщины, короткие и к тому же очень редкие волосы, так что тут не до локонов. И на жизнь она смотрит с печальной улыбкой. Но так же сжаты тонкие губы, из чего следует, что и молодая, и та, в возрасте - властные натуры. У Галины Яковлевны этого даже больше, что подчеркнуто нижней губой, которая, выпрыгнув откуда-то, от кого-то из темных веков, налезает на верхнюю. Но перед кем показывать власть? Перед Александром Филипповичем? Так он далеко не поэт. Он может написать поздравление в стихах. Оно будет и милым, и наивным, не больше. И если Галина Яковлевна властная, то тот – совершенный самодур, что, вроде бы, одно и тоже и не то же.

Властность должно подтвердить взглядом, жестом. Ничего этого у нее не было. На все смотрит с иронией (насмешкой). Нет жесткости (холодности) во взгляде. И нарядами не блещет, что (наряды) выделяет человека. Одним словом, не Анна Иоановна, Растрелли. Если же ничего этого нет, то весь выпендреж обращается против тебя же, и тогда проявление деспота, как бы в насмешку над собой, что встречается у евреев, сильно озабоченных тем, чтоб показать свое превосходство. Зачем, почему – это уже другое дело. А вообще-то, каждый в этой жизни устраивается как может, изображает из себя то, что умеет.

Короткий хвостик реденьких волосиков на затылке, часто старенькая одежда, если это юбка и кофточка (или футболка), так сказать, верх и низ, то без вкуса, без учета цвета, ткани, нередко странно.

Но все благопристойно. И Тамара Андреевна, нет, не умилялась, глядя на Черновых со стороны, их чрезмерная слащавость в отношениях ее бесила, иногда, случалось, ставила эту семью в пример Оконникову: вот, дескать, у них все зайчики и солнышко, а ты… «Это фасад, что за ним? Ты знаешь? – говорил ей Оконников. – Может, они дома убиваются». «Ты о людях судишь по себе», - тут же находилась она. «Если так, то почему сразу же по себе? По нас с тобой», - отвечал ей Оконников. После этого он начинал распространяться об одинаковости людей, совсем, как Лев Толстой, что «все семьи похожи друг на друга», но Тамара Андреевна его уже не слушала, потому что все это ей давно известно, и потому что высказалась, упрекнула, уколола, пускай теперь подумает о своем поведении.