08. Террор и Добродетель

   26 июля 1794 года  (8 термидора II года Республики).

   С трудом протолкавшись сквозь толпы возбужденных, кричащих и спорящих людей к выходу из Якобинского клуба, Альбер устало прислонился спиной к шероховатой стене старого монастыря, поднял глаза к небу, ни облачка.

  От жары устали даже пыльные темно-зеленые кусты акации, грустно склонившие свои ветви, в напрасном ожидании легкого прохладного ветерка.

   Как же не хватает летнего освежающего дождя, он мог бы остудить не только тела, но и разгоряченные умы парижан. 

  И опять этот яркий, болезненно истекающий кровью закат...

   Чьей кровью? А вот это завтра будет видно. 

   Если Робеспьер и Сен-Жюст сумеют  придти к согласию... это будет наша победа... они внесут в Конвент предложение по конституции 93 года, что означает отмену чрезвычайного положения, если верх одержат Баррас, Тальен и Ко – союз хищников с аморфным безыдейным стадом трусов из Болота Собрания, которые всегда с тем, кто сильнее... то конституция  93 года никогда не станет  действующей, а террор...террор не прекратится, он будет только перенацелен, нашей кровью эти «спасители демократии» начнут заборы красить...

  Странное впечатление произвела на Мерсье эта речь Робеспьера. То он пытается объяснить свою позицию и отвергает обвинения противников: «Они называют меня тираном! Но если бы я был им, я осыпал бы их золотом, позволял бы совершать всяческие злоупотребления и... они были бы благодарны мне!»
 
   Кажется, что сейчас он говорит не от лица всей «команды», как раньше, но уже только от собственного лица...  Именно сейчас нам не хватает единства... Почему молчит Сен-Жюст?! Он может и... даже должен в таких обстоятельствах перехватить инициативу...

   И тут же, напоследок, Робеспьер назвал эту речь своим «предсмертным завещанием»...

   С таким настроением в бой? Ну, не знаю... Посреди душного июля вдруг повеяло трупным смрадом общей ямы в садах Монсо.

  Альбер пренебрежительно поморщился, вспомнив, как при этих словах вскочил Жак-Луи Давид, выкрикивая театрально: «Тогда  мы все погибнем вместе с тобой!», ему вторил бывший химик и сегодняшний член Комитета Народного Образования Клод Фуркруа.

   Зная характер обоих, он не сомневался, случись беда, вы же одними из первых отречетесь и забросаете нас камнями... 

  Мысли метались нервно, но четко. Нужно сделать так, чтобы Мари была освобождена, как можно скорее и не пострадала в любом случае... чьей  бы победой ни закончилось завтрашнее заседание в Конвенте...

   Резким движением Альбер отделился от темной стены монастыря и махнул рукой кучеру-санкюлоту:
-  Сначала в банк на углу рю дю Бак. Затем в Ла-Форс!

...   .....   .....
    Мари сидела в глубоком кресле леопардового окраса у стола и, склонив голову на бок, с задумчивым видом расчесывала длинные русо-золотистые волосы.

   Услышав, как ключ повернулся в замке, она, оживленно сверкая глазами, пошла навстречу Альберу.

  Чуть приподнявшись на носках, мягко положила руки ему на плечи и потянулась к  губам:
- Я скучала... я ждала тебя...

  Альбер крепко обнял ее и прижал к себе, зарывшись лицом в густые пышные волосы, на секунды притих, а потом осторожно отстранил от себя и усадил в кресло:

- Мари, милая, нам нужно серьезно поговорить... Скоро... думаю, что очень скоро... ты будешь свободна... какая бы сторона не взяла верх, в любом случае, будет объявлена амнистия...

   Завтра тебе придется снова переселиться в общее помещение, забери с собой всё самое необходимое. Антуан вынесет отсюда всё, что можно назвать лишним на случай, если у Меневаля и ему подобных появится возможность устроить проверку.

   Не бойся, моя милая...   золотая бусинка...  – Альбер страстно целовал ее побледневшее изменившееся лицо, сверкающие тревогой глаза, пухлые полуоткрытые губы – не так уж принципиально ему нужна ты, он хочет скорее уничтожить меня... но мы еще покусаемся...

  В общем зале мы найдем тебе самый дальний, неприметный уголок и Антуан всегда будет где-нибудь поблизости, только позови... Всего два-три дня и всё закончится... не бойся... я вернусь за тобой...

  Мари обняла его за шею и  прижалась к груди.

- Я верю тебе...И сделаю всё, как ты скажешь, тебе виднее. Если... всё закончится благополучно... для нас... что ты намерен делать дальше?

- Я пока ничего твердо не решил. Если для блага Республики буду особенно нужен в Париже, останусь здесь.

  Но... может быть нам стоит уехать ко мне на север, в Камбре? Что скажешь?
 
   Я юрист по образованию, без ложной скромности, не из последних, там много старых полезных связей... У меня там есть небольшой дом, доставшийся от отца, за ним присматривают всё это время кузен Робер с женой...

   Ну, так как, ты согласна уехать со мной в Камбре?

   Но так как Мари молчала, от волнения прижав руки к груди, он едва заметно сник, похолодевший тон не мог до конца скрыть подавленной горечи и обиды:

 - Дворянке  для серьезных отношений нужен исключительно мужчина ее сословия, аристократ и роялист? Я – республиканец, якобинец, робеспьерист и кажется, тебя этот факт не оттолкнул от меня или... мне это только кажется...

  Бирюзовые глаза Мари слегка расширились, пальцем она слегка шлепнула растерявшегося Альбера по губам:

- Зачем ты так? Хочешь сказать, что всё это время я относилась к тебе несерьезно или даже использовала ради выгоды? Как женщина... как любящая женщина, я имею полное право обидеться. Но... я не стану пользоваться этим правом...

   И я говорю... да... я согласна уехать вместе к тебе домой в Камбре...
....  ..... ....

    Раннее утро. На календаре 27 июля 1794 года (9 Термидора II года Республики).

   Альбер проснулся первым и с интересом разглядывал мирно спящую Мари, длинные и пушистые русые волосы с золотистым отливом разметались по подушке, она слегка улыбалась во сне, как ребенок.  Съехавшее одеяло не скрывало полной округлой груди. 

   Милый лисёнок, как ничтожно мало осталось у нас времени... К горлу подошел тяжелый комок.

  Нет, нельзя уходить с таким настроением, многое еще может измениться, нужно многое еще ей объяснить.

  Осторожно привстал, протянул руку к объемной сумке, которую вчера принес с собой. Вынул маленькую коробочку.

- Зачем ты поднялся, ведь еще так рано... Не уходи! – Альбер невольно вздрогнул, услышав за спиной мелодичный голос Мари – что у тебя там, покажи!

  Обернулся.
- Я думал... ты еще спишь.  Вот... -  на дне коробочки лежали колечко и цепочка. Не золотые, из серебра.

  Колечко украшала змейка с изумрудными глазками, кусающая себя за хвост.

  Альбер осторожно вытащил украшения из коробочки и на раскрытой ладони поднес Мари:

- Мари... это принадлежало моей маме, да, здесь не бриллианты и не золото, она почему-то особенно уважала серебро и считала это кольцо чем-то вроде оберега. Я хранил их все годы после её смерти... двенадцать лет... а теперь хочу... чтобы это принадлежало тебе...

- Альбер... – растроганная и растерявшаяся Мари прижала ладони к лицу, но он сделал ей останавливающий жест.

-  Выслушай меня, больше времени не будет. Сегодня Антуан поможет тебе переселиться обратно в общее помещение к остальным заключенным. Эту сумку держи всегда строго при себе, в ней деньги...я обнулил свой счет в банке... и нужные адреса. 

   Вчера я снял однокомнатную квартиру в Латинском квартале, самые необходимые вещи уже перенесли туда. Это на самый крайний случай, пусть себе опечатывают мою квартиру, там они ничего не найдут.

   Если я... не смогу сопровождать тебя... поселишься по указанному адресу, деньги также в твоем распоряжении...

  Сердце Мари больно стукнуло и куда-то провалилось.

  Она взяла руки Альбера в свои и прижалась щекой:

- Альбер, любимый... зачем обнулять свой банковский счет, зачем такие жертвы?! Деньги... разве мне ежемесячно не приносит деньги моя верная Луиза... с доходов от имения... и дом в Сен-Жермен...

  Выражение смуглого лица Мерсье неожиданно стало чуть грустным и строгим:

- Хорошо. Ты должна знать правду. Вспомни, много месяцев назад ты совершенно не доверяла мне, боялась оказаться беззащитной и в полной зависимости...
  Мне хотелось, чтобы ты чувствовала себя более независимо и спокойно...не как жертва...

  Правда в том, что нет у тебя никаких денег и имущества. Ваше имение в Бретани оказалось под секвестром после... казни твоего отца.

  Подполковник белой королевской католической армии он попал в плен раненым и был расстрелян... много месяцев назад.

  Прости, что не узнала об этом раньше, когда я сам узнал об этом, ты болела и я... не счел нужным... а потом как-то...
   О брате твоем точных известий нет, считают, что он эмигрировал.

   Ваш парижский особняк в Сен-Жермене также под секвестром. Луиза действительно хотела тебе помочь, но чем особенно может помочь бедная цветочница, и я предложил ей, приходить сюда, поддерживать тебя дружеским теплом, женской компанией, а заодно... через нее... передавать тебе деньги...

  Неожиданно раздался стук в металлическую дверь и голос Антуана Буайе оповестил:

- Гражданин Мерсье... сегодня утром встретил около Якобинского клуба гражданина Леба, он просил передать, что ждет вас  на заседании Конвента... организуйте в поддержку нам своих людей, говорит...

- Я там буду, Антуан... А пока... оставь нас, через пару минут я выйду – и вполголоса мрачно произнес - моё место рядом с ними... третьего фронта нам не дано... 

  В эту минуту тонкие руки Мари с неожиданной энергией обхватили его шею, из потемневших расширенных глаз покатились крупные слезы:

-  Не отпущу... не уходи... ты нужен мне! Пусть я мало понимаю, что там происходит, но сердцем чувствую кровь... много крови...