Дочки-матери

Совершенно случайная встреча с Зиненко Марией Ивановной (в девичестве – Грецкая) лишний раз подтвердила некую закономерность в цепи неожиданных совпадений. Марию Ивановну не пытали фашисты, и она не жгла немецкие танки, но именно эта женщина, во время Великой Отечественной войны, косвенно прикоснулась к будущим судьбам многих «южан31».

Грецкая М. И. родилась 20 июня 1921 года в семье крестьянина, в селе Зайцево, Горловского района. Вскоре отец, со своей семьёй и двумя братьями, переехал в Дзержинск, и построился в живописном месте (по крайней мере, тогда так было), у подножья южной стороны Чёрного Бугра, на территории посёлка шахты «Чигари».
В 1932 г. её отец, Иван Грецкий, сдал корову, вступая в колхоз, организованный на землях крестьян хутора Нелеповка. И он, и его жена ходили каждый день на работу в колхоз. Пахать пришлось на своей корове. Сердце кровью обливалось, когда они смотрели на бывшую кормилицу, мычавшую, исхудавшую; ведь вместо вольного пастбища, ей приходилось тянуть примитивную соху.
В довоенное время молодежь этого посёлка испытывала трудности с учебой, поэтому Мария окончила восьмилетку в соседнем городе Артёмово. Местные жители, могут лишь мысленно представить: какой путь она ежедневно проделывала: от восточной точки Чигарского пруда, до ближайшей школы на… Артёме.
После окончания в Никополе медицинского техникума, Мария попала в десятку лучших выпускников, которых отправили на годовые операционные курсы госпитальной хирургии в Днепропетровск (очевидно, в довоенные годы, практиковалась подобная форма обучения). Сдав успешно экзамены, по распределению направляется в город Гуляйполе. Не успела встать на учёт в райвоенкомате, как началась Польская война32; и её, в срочном порядке, откомандировали в госпиталь города Жданов33.
Раненых в госпитале мало. Вне сомнения, Марию, как и тысячи советских девчат, задействовали в цепочке подготовки медицинских кадров.

По завершению боевых действий в западных областях СССР, Грецкая вернулась в Гуляйполе, где вступила в должность заведующей здравотделом. Ей выделена квартира при местной городской больнице, потому что, умея оперировать, при острой необходимости она могла бы консультировать молодых врачей.
Мария, с виду, была девушкой ладной, и, стоит заметить, при… профессии. За ней одновременно начали ухаживать сразу три парня: еврей, немец и украинец. Маша оказалась в центре пристального мужского внимания. Относились к ней женихи ровно, с уважением, куда бы ни шли, будь-то клуб, или рыбалка – бегут, зовут с собой. Честно сказать, ей все три ухажёра любы, но, сколько она, не пыталась, так и не смогла никому из них отдать предпочтение.
Намучавшись от неразделённой любви, парни по старинному местному обычаю решили спор между собой. Взяли палку, и поочерёдно начав «считаться» с одного конца, решили: чья ладонь окажется верхней на противоположном конце – тот остаётся и продолжает ухаживать за избранницей, а двое отходят в сторону, словно корабли от причала. Зиненко Александру Николаевичу, самому бедному из поклонников, украинцу по национальности, достался победный верх палки. Вскоре они расписались. За три месяца, до начала войны, Мария родила девочку.
Александра, ветеринара по образованию, мобилизованного в первые дни войны, отправили в Харьковский военный округ.
В конце июля, согласно приказу, Машенька подлежала эвакуации в Сталинград. К её жилищу подъехала подвода, в которую она погрузилась с трёхмесячным ребёнком, взяв кое-какие вещи. Кроме ребёнка, собственно говоря, больше ничего-то ценного не нажила. Жизнь, как будто только начала улыбаться молодой паре, а тут грянула война. Однако ей повезло с соседками: одна коржей в дорогу напекла, другая дала головку сахара. Очевидно, недаром такое название давалось продукту; подарок-то в действительности оказался размером с детскую голову. Эвакуированным детям колхозников, председатели выделили мешками – сахар, муку. А Мария отправилась в путешествие с тем, что соседи дали, но молодая мамаша не пропала – люди помогали в дороге.

Путь в незнакомый Сталинград оказался слишком длительным и нудным. Железнодорожный состав с эвакуированными людьми, чуть ли не на каждом вокзале и полустанке подолгу стоял на запасном пути: то пропускал срочные грузы, то сказывалась нехватка паровозов. Через какие станции следовал – неизвестно, никто из пассажиров ничего не знал: где едут, где стоят, когда будет отправление…
В августе страшная новость догнала эшелон: при отступлении взорван Днепрогэс, и шепотом, с оглядкой, добавляли, мол, потонуло великое множество своих солдат и беженцев, не успевших переправиться на левый берег Днепра. Ещё больше приуныл народ – час от часу нелегче.
В дороге приходилось оказывать медпомощь беженцам, даже роды принимать. А что делать? Фронтовая дорога – та же война.
За месяц с небольшим, поезд добрался только до Дебальцево; и там, в тупике, немецкие самолёты разбомбили беспомощную вереницу вагонов с детьми, женщинами и стариками. Взрывы, пожары, крики раненых, и среди этой панорамы хаоса оказалась Мария, с четырёхмесячной дочкой на руках.
Во время последнего налёта, Машу ранило осколком в ногу. Пришлось рвать платок на бинты. Особой опасности рана не представляла, но из-за боли теперь она начала хромать. Ждать помощи неоткуда, и нужно дальше двигаться на Восток, потому как промедление чревато самыми печальными последствиями, но неожиданно дочурка заболела, что послужило веской причиной для возвращения домой.
Зрелище получалось не слишком приятное, когда взор падал на молодую хромую женщину, шедшую по перрону с двумя небольшими сумками в руках и маленьким ребёнком, лежащим в пуховом платке, концы которого связаны и перекинуты через шею.

Третьего сентября остановился состав с танками, идущий на фронт, т. е. на Запад. Танкисты сидят прямо на боевых машинах, курят. Только что здесь, на станции, над ними витала смерть, а они – молодые и здоровые, едут на встречу с ней, и как, ни в чём не бывало, улыбаются, шутят. Маша торопливо окликнула их с надеждой:
- Ребята, вы не через Горловку едете?
- Мы – на Сталино, но до Горловки подбросим.
Помогли взобраться на платформу. Расспросив о делах скорбных – посочувствовали молодой матери, да накормили пшенной кашей. До Горловки добралась без приключений. Вокзал встретил её необычно – пустотой, словно находился не в промышленном городе, а в глухой пустыне. На выходе, правда, встретила единственного человека, женщину, и спросила у неё:
- Не подскажете, чем смогу добраться до Дзержинска?
- Только на своих двоих.
Ребёнок проснулся и раскричался. Нога после поездки разболелась, но идти-то нужно. Вернулась в здание вокзала, и положила одну сумку под скамью, чувствуя, что домой не дойдёт с грузом, а выбрасывать жалко.
Дорога знакомая: школьницей, вместе с матерью, ходили менять соль на продукты. И сейчас если бы не болячка, то за пару часов могла бы добраться домой. Мария засветло благополучно добралась до отчего дома. Её возвращения никто не заметил – этому способствовал рельеф местности: они жили на краю посёлка, а рядом с ними проходила балка. Скрываться от чужого глаза имелись весомые основания: комсомолка-активистка хорошо себя зарекомендовала на руководящей работе; а ещё слух до родной земли докатился, что она собиралась вступить в партию, но помешали роды; муж с началом войны отправился на фронт. Налицо целый набор причин для будущих гонений, если, конечно, Красная Армия оставит этот город.

Матушка засуетилась возле дочки и внучки, будто заботливая квочка около своих цыплят, приговаривая: «Вот повезло, так повезло – ни одна душа не узнала о твоём приезде. Есть всё-таки Бог на свете», и крестилась на угол, где, по идее, должна висеть икона. Мария, при упоминании имени Бога, деликатно молчала.
Покормив и уложив дочку, Маша коротко рассказала о своих приключениях; затем начала разбирать сумку. Перебрав содержимое, посмотрела в окно – уже стемнело… На следующий день попросила мать сходить вместе с нею в Горловку на вокзал, где оставила сумку, в которой находились все её документы. С замирающим сердцем вошла в здание, заглянула под скамью – как поставила сумку, так она и дожидается свою хозяйку. Удивительный, по своей уникальности, случай, разрешивший многие проблемы, которые могли возникнуть после освобождения города нашими войсками. Но до этого момента – долгих 22 месяца ожиданий. А пока, вернувшись домой, всей семьёй начали тайно рыть землянку. Землю по ночам выносили и высыпали в ручей, протекающий рядом с двором. Хороший схрон получился: вместительный и незаметный, с обшитыми стенами и укреплённым потолком. Попасть в него можно только по хитрой схеме через стог сена. К началу войны, жизнь вроде бы начала налаживаться, а Иван, отец Марии, привыкший всю жизнь кормиться от земли, поднял своё хозяйство: завёл пчёл, приобрёл хилого жеребёнка, выходил его, и теперь у него имелась лошадка с подводой – какой ни есть, а транспорт. Сено косилось рядом: в степи, и в балке с отличными лужайками – только не ленись.
1-го ноября, в 12.00, мама забежала в дом и испуганно ойкнула:
- Идут, окаянные!
Мария мгновенно среагировала, схватив ребёнка, выскочила из дома, а через минуту отец прислонил грабли к остальному инвентарю, стоящему в углу сеновала; всё шито-крыто и никаких следов…
Лишнее, вернее, нужное, но к чему могли бы придраться, или конфисковать оккупанты – давно перенесено в убежище. Теперь, когда в схроне никто не прятался, то кто-нибудь из родителей находился во дворе, или сидел возле окна, из которого просматривалась грунтовая дорога, идущая мимо их жилища, через балку и степь, в Горловку.

Протарахтел мотоцикл, за ним – другой, потом появились пешие солдаты – проверили дом, подворье на предмет живности, потыкали, взятыми в углу, вилами, сено и удалились.
Предусмотрительная крестьянская жилка подсказала Ивану, чтобы он отвёл лошадку в дальний лог, одел ей мешок на голову и оставил привязанной к дереву. И давно ульи спрятаны на зимовку в отдельном сухом укрытии. Получается – Иван Грецкий основательно приготовился к оккупации.
А в городе и в посёлке, новая власть обживается. Неизвестно откуда, появились ревностные поборники нового порядка. На Артёме начал хозяйничать начальник полиции Б. В лучших друзьях у него ходил П-в, живший по другую сторону Чёрного Бугра, на северной стороне водоема (пос. Шумы). Дом предателя стоял почти у самой воды.
Прошла первая оккупационная зима. Семья Грецких не только выжила, но и помогала землякам – прятали их у себя. Бывало, даже незнакомые личности приходили, жили день-два, уходили, и вновь появлялись с постоянной периодичностью; иногда они жили по нескольку дней, и исчезали навсегда. Захаживали партизаны (раньше, наверное, всех подпольщиков так называли) с Ясиноватского района. Молодёжь, спасающаяся от угона в Германию, пряталась в землянке, под стогом, всецело доверяя Грецким; подпольщики, правда, всегда держались несколько настороженно.
Ребята с Северного рудника нередко отсиживались, пока на них шла сезонная «охота». Мария запомнила пару фамилий: Ильичёв, Денисенко. Видимо между собой парни делились секретами – где можно спрятаться и переждать лихие дни.

В особенности часто приходил один русявенький парень34, долго скрывавшийся в балке, и бродивший вдоль речки. Объяснял, что он – бывший пленный, поэтому ему никак нельзя появляться дома. Сначала зашёл к предателю П-ву35, очевидно, попутав, с какой стороны Чёрного Бугра живут добрые люди. Однако он вовремя сориентировался и сбежал; но во двор Грецких он смело вошёл. На вопрос: «А как ты узнал о нас, - ответил. - Я знаю – ваши родственники воюют на фронте». Его звали Николаем, но почему-то он не разрешал так себя звать. Просил, мол, именуйте Дмитром. Особой красотой он не отличался, но и неприятным его не назовёшь. Так он и ходил взад-вперёд, до самого освобождения. После войны зашёл в гости – поблагодарить за хлеб, соль, да кров, а на пиджаке красовалось несколько боевых наград.
В этом краю только с темнотой жилось свободно: ни немцы, ни полицаи не появлялись – боялись партизан. Действительно, зная местность, здесь не то, чтобы ночью – днём спокойно можно уйти от погони, но только при условии, что у преследователей не будет собак.
Не часто, но наезжал начальник полицейской управы, иногда с немцами. Б., пронюхав о пасеке, однажды нагрянул за мёдом: «Дай!». Полицейский чин, ожидая ответа, смотрел на, переминающегося с ноги на ногу, молчащего старика, не желавшего поделиться с ним дивом военного времени, и без обиняков, в грубой форме намекнул:
- Хочешь, чтобы тебя вызвал в управу и спросил: «Почему ты не пошёл защищать Советскую власть вместе со своими братьями?». Или, может быть, прямо сейчас скажешь, где находится твоя дочка, или она тоже воюет? - полицай сделал паузу, продолжая рассматривать Ивана, словно впервые его увидел. - Молчишь? Так-то! А на моей территории всегда был, есть и должен быть порядок.

Грецкий, проводив нежеланных гостей, забегал по двору, потрясая кулаками в бессилии и заходясь в исступленной ярости, кричал: «Всё! Спалю пчёл! Больше гадам ничего не дам!». Однако, вспомнив о дочке и внучке, обитающих в земляной «тюрьме», довольно быстро успокоился.
В один из августовских дней 1942 года, ранним утром, получилось так, что без разрешения постового (мамы), из схрона вылез Александр Сергеевич Шистка36, скрывавшийся от очередной облавы. В это время ко двору тихо подъехали Б. с немецким офицером, и вошли во двор. Разумеется, без стука – как-никак хозяева. Случайно, глянув в окно, мать обнаружила во дворе непрошеных визитёров, и выбежала им навстречу. Немец, увидев парня, сидящего на дереве, спиной к ним, и лакомящегося райскими яблочками, достал пистолет, прицелился, и заявил подошедшей матери:
- Это партизан, сейчас его нужно – пуф-пуф.
Шистка никого и ничего не видит, лишь треск сучьев стоит, да звук от выплюнутых яблочных зернышек. И только офицер намерился нажать на курок, как женщина неожиданно толкнула его руку со словами:
- Какой это партизан? Хлопец – наш сосед.
Немец всё-таки выстрелил, но из-за толчка промазал. Александр сам пулей слетел с дерева, не оборачиваясь, перепрыгнул через изгородь, перемахнул через ручей, метнулся в кусты – ищи ветра в поле…
Офицер очень долго ругался, тыкал пистолетом в мать, твердя, мол, из-за неё он не убил партизана; и за связь с коммунистами теперь её нужно поставить к стенке, что незамедлительно он и сделает. Демонстративно снимал пистолет с предохранителя, и вновь ставил. Вскоре он успокоился – сами-то мёд качать не будут.

Через год, когда оккупанты начали отступать, Б. пришёл к Ивану, и под дулом реквизировал лошадь и подводу; а если быть точным, то вместе с хозяином.
Два дня без остановки Иван вёз полицаев. Задержки случались лишь по необходимости: лошадку напоить. Первый раз остановились на ночлег, где-то в районе Красноармейска, возле криницы. Полицаи заставили возницу разжечь костёр. Грецкий пошёл за дровами, и, плюнув на лошадь – жизнь дороже, сбежал от них, воспользовавшись темнотой. Возвращался первоначально наугад, двигаясь на Восток, затем на звуки канонады.
Пришло долгожданное освобождение, и схрон, скорее похожий на средневековый зиндан, остался напоминанием о двух тяжёлых годах оккупации.
Одновременно с Б. исчез и П-в, которого ребята хотели призвать к ответу, за его «подвиги», но, к сожалению, тот также сбежал.

В городской школе, где во время оккупации, гитлеровцы лечили своих солдат и офицеров, теперь снова расположился госпиталь. Сначала Марию вызвали в военкомат, затем в горздравотдел, и предложили поработать медсестрой в лечебном учреждении, приведя железный довод: сейчас как никогда умелые руки нужны для ухода за красноармейцами.
Надо – значит, надо, и все заботы о ребенке взвалились на плечи бабушки. С ноября 1943 года, М. Зиненко считалась на службе в в/ч 91077.
Начались обыденные дни военного госпиталя: многочисленные операции, ежедневные дежурства, бессонные ночи. Вид крови, ампутированные руки и ноги – всё это Марию не пугало. После того, что она перенесла во время переезда из Гуляйполя в Дебальцево, её ничем нельзя удивить.

Приходилось ездить в командировки – из других городов забирать тяжелобольных, и сопровождать их в пути. Однажды в Лутугино (Луганская обл.) заканчивалась погрузка раненых, и вдруг появился самолёт, начавший бомбить станцию. Марии осколками повыбивало пальцы, ранило в руку, и вдобавок контузило. Поезд отправился без неё, а ей пришлось неделю отлеживаться в местной больнице. Не столь было горько и обидно, если бы увечье получила от врага. А то произошёл редкий казус: в самолёте произошла какая-то поломка, и он начал произвольно сбрасывать бомбы. Случай оказался нестандартным, поэтому его быстро замяли, а Марию, единственную пострадавшую, не признали раненой. Возможно, именно по этой причине её сразу не отправили домой, хотя рядом находился эшелон, отправляющийся в сторону Дзержинска.
На новом месте физически работать нетяжело, но морально уставала. Насмотришься на бедолаг – трудно представить, кто из них больше жалости заслуживает.
Почему-то в Дзержинск привозили много раненых танкистов, пленных немцев и других национальностей, но и умирало их тоже немало: и своих, и чужих. Бывало, хоронили прямо в поле за госпиталем, и могилки копались не глубокие – кто их рыть-то возьмётся, как положено, особенно зимой?
Одно дело, когда солдат получил пулевое ранение; и совершенно другое дело – от осколка. Но на танкистов, выживших в огненном аду, действительно, нельзя смотреть без слёз; они-то, в основном, обожжённые. Поначалу Марии казалось – каждый квадратный метр здания лазарета пропитан запахом горелого мяса. Вернувшись домой с дежурства, она обязательно переодевалась, и вывешивала одежду проветриваться – приторный сладковатый запах просто преследовал её, где бы она ни находилась. Правда, через месяц-другой привыкла…

Бывало, водителям танков ампутировали ногу, иногда – обе; не хотят, но приходится бывшим защитникам стонать от непереносимой боли; и чтобы облегчить мучения, им давали наркотики. Раненые примут медикаменты – наступает затишье в классных комнатах бывшей школы; заканчивается время его действия – опять начинает гудеть растревоженный улей. И, когда не хватает сил терпеть боль, каждый ампутант начинает звать: «Сестра». Сначала тихо, затем всё громче и громче, и вот звучит по коридору многоголосый зов…
Дежурные сёстры пробегут по палатам, пытаясь успокоить особо кричащих пациентов: где просто шуткой, где просьбой, мол, имейте совесть – операция идёт, где просто зубы заговорят. А всё оттого, что медикаментов неизменно не хватало. Врачи ждут подвоза лекарств, медсестры бегают, улещивают, уговаривают…
Порой медперсонал из-за нехватки болеутоляющих средств, шёл на элементарный обман: имитировали лекарственное средство. Все свободные медики садились в сестринской комнате, и начинали рассыпать соду в пакетики, будто медицинские препараты в аптеке. Слышат – куриные яйца полетели в потолок – значит, подоспел предел терпению раненых бойцов. Разнесут медсестры свежую «наркоту» по палатам, через 5-10 минут вновь с улыбочкой пробегутся, участливо спрашивая:
- Ну, как, ребята, настроение поднимается?
- Спасибо, дорогие сестрички, всё хорошо.
Только таким хитрым способом умудрялись выкручиваться, из-за задержек с подвозом успокаивающих медикаментов.

Танкист Репин стал героем удивительнейшей истории; ему хирурги отняли обе ноги, чтобы жизнь сохранить; после операции он стойко терпел боль, зубы стиснет, и слова не промолвит. Только однажды его слеза пробила – письмо от жены, москвички, получил, в котором она написала ему «отказную». И этот удар судьбы перетерпел славный муж.
Главврач Повелько, узнав о таком вопиющем случае, распорядился выдать ему 300 граммов водки, чтобы тот забылся. Однако новоявленный холостяк разделил спиртное между однопалатниками, и поднял тост: «За наше с вами светлое будущее»; выпил, крякнул и добавил: «Без шалав на этом свете»; и больше никогда не возвращался к этой теме.
В госпиталь, часто ходили с концертами, пионеры. А рабочие с разных предприятий, организовывали благотворительные посещения – делились своими крохами продуктов с воинами, защитившими их город и страну. Безногий бывший танкист понравился одинокой женщине. Он же, осознавая своё увечье, не хотел обременять её какими-либо обязательствами. Холостячка пошла к главврачу с необыкновенной просьбой, чтобы ей разрешили забрать инвалида к себе домой. Как раз Репину подходит время выписки, но, по сути – он остался без кола, без двора, да ещё и в незавидном положении.
Доктор неслыханно удивился:
- Посмотрите на себя! Зачем вам, молодой и красивой, такое… такая ноша?
- Я – свободная женщина. А он мне понравился, и буду с ним жить; и никто, вы – слышите: никто не силах мне это запретить!
Повелько оказался в слишком щекотливом положении: с одной стороны – нелёгкий груз снимется с его плеч, но, с другой – он боялся, что бывший танкист, в конце концов, когда-нибудь попросту окажется на улице.
Подполковник медицинской службы, руководствуясь моральными качествами необычной ситуации, всё-таки отказал просительнице.
- Я не прощаюсь, - произнесла женщина, и за собой спокойно закрыла дверь.

Утром, следующего дня, на пятиминутке, в эвакогоспитале № 2068, как всегда, происходил отчёт о ночном дежурстве, но главной темой, конечно, оказался разбор ЧП. Непростое дело случилось: ходячие больные обвязали простынями безногого танкиста, и спустили со второго этажа. Таким образом, женщина с добрым сердцем, несмотря на отказ, похитила его, увезя на колясочке.
«Не видел, не слышал, - на все вопросы односложно отвечали однопалатники, либо, явно иронизируя. - Единственная ночь, когда проспал, словно убитый».
Репин официально развёлся с женой, и навсегда осел в Дзержинске (потом его часто видели в центре города на деревянной колясочке, с «утюжками» в руках).

Однажды, главврач вызвал Марию:
- Мария Ивановна, чему раньше училась – всё вспомнила?
- Да.
- Вот и хорошо, иди дальше работай.
Мария вышла из кабинета, а главный подписал приказ о назначении её врачом-субординатором в отделение к иностранцам, которых на тот момент лечилось около 120 человек.
В этом блоке также раненых лечили два врача-немца, из числа пленных; русского языка они не понимали. Мария не знала немецкого, но врачам (того периода) знание иностранного языка необязательно – раны на виду, название лекарств пишут на латыни. Главное дело, видеть, как идёт сам процесс излечения.
Недолго проработала Мария Ивановна в эвакогоспитале. Муж-орденоносец, в звании старшего лейтенанта, демобилизовался по ранению, и вскоре Мария уволилась. В 1946 году родилась вторая дочь. Рядом с отчим жилищем построили себе дом. Родился третий ребёнок – сын. Муж не слишком долго жил после войны – сказались раны. В течение нескольких десятков лет она работала в медпункте шахты «Южная». Личная жизнь приказала долго жить: любая копейка и лишняя минута – всё для тех, ради кого она жила и два года пряталась в зиндане. Одна воспитала и выучила троих детей. Особенно тяжело пришлось со второй дочерью, потому, что Марии пришлось и её дочку, то есть свою внучку воспитывать самой. Выходит, что четверых детей подняла и выкормила…

Примечание:
31 Жители посёлка Ленинское.
32 Раньше так называли освобождение западных областей Украины и Белоруссии в1939 г.
33 Современный Мариуполь (Донецкая область).
34 Многие совпадения указывают – вероятно, этот человек – Александров Н. В.
35 История сыграла исключительную шутку с предателем П. Хотя неизвестно с кем она так неистово пошутила: с ним самим, с нами – потомками, или сама с собой, потому как его зятю, бывшему учителю поселковой школы, мл. сержанту К. Я. Талаху за проявленные мужество и героизм, при освобождении города-героя Севастополя, присвоено звание Героя Советского Союза. Дочка П-ва, по окончании войны, предпочла не возвращаться домой (по свидетельствам очевидцев).
36 Шистка А. С., бывший директор шахты «Южная». После этого случая, он сказал Марии, что она теперь ему, как сестра. Ей, работавшей в шахтном медпункте, он предоставил внеочередное право на приобретение автомобиля «Жигули»; и далее не забывал о своей названной сестре.

12.04.2010