Я ведь прав?

            «Чучух-чучух, чучух-чучух», - выстукивали колёса, и я сладко потянулась в предвкушении нового дня. Сон постепенно размывался, и недавняя история, приснившаяся под утро, превратилась в сюрреалистическое нагромождение лиц, фигур в фантазийном цветном обрамлении. Я полежала ещё немного, привыкая к состоянию проснувшегося человека; музыка колёс поезда умиротворённо возвращала к реальности.

      Зашагали в оба конца вагона взлохмаченные полусонные люди, вооружившиеся полотенцами и зубными щётками. Возвращались уже просветленные и шумливые, неизменно начинающие шуршать бесчисленными пакетиками, выдвигать и задвигать свои сумки и чемоданы. Суета заразительна, и я решила встать.
 
      За чашкой невкусного дорожного кофе приятно наблюдать несущиеся просторы бескрайних полей.

      Моим попутчиком оказался немолодой седоволосый мужчина в мешковатом костюме. Он попытался меня по-своему поучать, и я привычно поддакивала, что да, дескать, в советские-то времена...

      Мне нетрудно поддакивать. Я и сама с радостью испытала бы те эмоции, которые возвращают в детство: поход с палатками за Волгу с друзьями семьи, шумные праздники, наслаждение свободным временем, когда я могла читать-читать-читать...

      Мужчина вещал. И это постепенно перешло в разговор по душам. Меня снова приняли за свою. Йес!

     - С ней мы познакомились в командировке. Людочка была из одного со мной города, и нас было четверо таких. На четверых и погуляли по Москве, и посидели в ресторане. Да-а-а, разве сейчас по карману пообедать в московском ресторане... Пенсии не хватит... А вот раньше...

     Я сочувственно кивала.
 
      - Когда садились в трамвай, Людмила подвернула ногу: у узеньких туфелек были каблучки-шпильки, которые нравились всем модницам мира и были ужасно неудобными для ходьбы, особенно по нашим дорогам. Ноги после таких туфелек опухали, деформировались, но девушки того времени никак не желали от них избавляться. Моя жена Женечка до сих пор хранит бордовые югославские лодочки на антресолях кладовки...

     - Ну так вот. Трамвай с двумя другими командированными ушёл, а мы остались на скамейке остановки. Я растирал ей лодыжки... О! Это нынешняя современная молодёжь не побоится сказать сразу о своих чувствах, а я растирал и не знал, куда деться от смущения.

      Лицо Вадима Степановича стало пунцовым.

      Поезд тряхнуло на остановке. По проходу стали выходить-заходить люди. Бабуля с коромыслом, подросток в наушниках, задумчивый дембель, шумные близняшки с усталой ненакрашенной мамой... Поток иссяк. Поезд дёрнулся. Мой попутчик уже, оказывается, налил себе чаю. Я в своих воспоминаниях откопала туфли-лодочки своей мамы, тоже бордовые, которые она бережно хранила в нише под стенкой. Такие носило полстраны, наверное.

      - Мы гуляли всю ночь и встретили рассвет над Москвой-рекой. Мои ноги гудели, а она шла временами босиком, неся туфельки в руке. Не могли наговориться. Казалось, мир остановился и существовал только для нас. Капельки счастья... Я понимал в тот момент, что оно заключается в рыженьких кудрях, развевающейся юбке платья, заливистом смехе любимой девушки...

      - Как секретарь парткома завода, я должен был понимать, что это безответственно с моей стороны, - голос Вадима Степановича стал приглушённее, он пытался говорить бесстрастно. - Поэтому наши последующие встречи ни к чему хорошему не привели бы. У меня верная и порядочная жена, Женечка, ожидающая третьего ребёнка, рождение которого, к тому же, даст дополнительные льготы и четырехкомнатную квартиру. У Людочки - прекрасное будущее молодого специалиста, только что принятого в заводском коллективе... Но... Были обстоятельства, которые ворвались в нашу жизнь помимо воли.

      - Встречи проходили у неё дома. Однокомнатную квартиру завод ей выдал совсем недавно, и это было уютное гнёздышко. Я то ножик подточу, то прокладку крана поменяю. Один раз клеили обои... ругались... бумажные обои разъезжались от жидкого клейстера... Но я всегда с улыбкой вспоминаю этот день.

      - Беда грянула, откуда не ждали. А всему виной полупрозрачные шторы, ну, у которых ткань ещё такая, в полосочку. Нет, сами-то шторы цветастые, а вот ткань неплотная, чередуется с полосатыми прожилками.

      Я покивала, вспоминая, что сама покупала такие шторы в своё время, а потом сделала из них шторки на втором этаже дачного домика.

      - Сейчас шторы можно выбрать любые, и у меня в квартире всегда плотные, - мне показалось, что мужчина хочет этим похвастаться.

      - Так вот, городок у нас небольшой, завод чуть ли не единственный, а окна её квартиры выходили чуть ли не на проходную. Один, другой, третий прохожий заводчанин... Сначала до меня не доходили слухи, вернее, я слышал обсуждение какой-то незамужней девушки, у которой в окне была видна фигура мужчины. Я не придавал значения, пока меня не озарило, как вспышку. Людмила! И я! Этот мужчина - я!

      - Вы должны с ней поговорить! Неправильно встречаться тайком, а может, и не с одним мужчиной. Мы должны публично осудить её непорядочное поведение, - подошла ко мне председатель профкома.

      - У меня в голове было только одно - нельзя, чтобы хоть кто-то подумал, что она встречается с несвободным мужчиной. Так могут подумать и на меня, а там... Женечка беременна. Многодетная семья. Подходит очередь на квартиру, путёвку в санаторий в Ялту. Так нелепо всё потерять!.. - мужчина схватился за голову.

      В окне проплывали деревья. Изредка сквозь просеки были видны деревушки с куполами старых церквей. Молчание сопутствовало нам. Мне не хотелось его прерывать, я боялась продолжения истории. Такой хороший человек сидит напротив, как жаль, что не вовремя встретила его Людочка... Как знать, может быть... Но, как говорится, «если бы у бабушки была борода, то она была бы дедушкой»...  Потом мне стало уже любопытно, как такой правильный человек выкрутился из всего этого? Что не женился на Людмиле, понятно, он и сейчас называет жену Женечкой. Но как он помог выпутаться из всего этого Людочке?
 
      Я поторопила попутчика:

      - И что потом?

      Мужчина вышел из оцепенения.
 
      - Потом? Потом был товарищеский суд, на котором я прилюдно стыдил Людмилу за неподобающее поведение. Президиум разрешил ей остаться работать в нашем дружном трудовом коллективе, но она почему-то уволилась на следующий день.

      «Почему-то», - содрогнулась я.

      - А Вы не боялись того, что она скажет при всех, с кем встречалась? - высказала предположение я. - Вы же знали о последствиях в таком случае.

      - Я уже хорошо знал её, - задумчиво протянул Вадим Степанович. - Я был в ней уверен.

      - Что я мог поделать в то время? Это же время было такое! Я ведь прав? Я прав? - заглядывая мне в глаза в поисках сочувствия, заискивающе повторял мужчина. Я молчала.

      Он вышел на следующей станции.

      ... А я легла спать под «чучух-чучух», и мне приснился сон. Про средневековье. Я записала этот сон. Вот он.

На площади средневековой творился беспристрастный суд. Судили женщину, у которой в окне была замечена мужская фигура. Инквизитор, который и был тем тайным мужчиной, должен был озвучить приговор.  Вердикт был непреклонен: "Сжечь!"

Времена такие, скажете вы?..